Аверченко Аркадий Тимофеевич - Рассказы (юмористические)

fy">   - Если вы думаете, что всякая дичь должна быть несвежей, то жестоко ошибаетесь. Тем более что ваши утки большей частью доморощенные.

   - Это ты кому говоришь! - шептал, идя по улице, пасмурный репортер. - Ты говоришь, волосатый черт, представителю прессы! За это теперь и ответить можно...

   Потом он стал мечтать:

   - Хорошо бы, если бы этот дом вдруг моментально провалился! Эффектная вещь. Строк на сто. Или какой-нибудь автомобиль, чтобы с размаху въехал в зеркальное стекло кондитерской. Воображаю, как позеленел бы Абзацов! А то он всюду со своим длинным носом первый поспеет.

   С житейских событий он перешел на политические.

   - Хорошо бы депутатов стравить на драку... Потом - впечатлений, интервью, показаний очевидцев - рублей на сорок. Пойти разве и сказать одному правому депутату, что другой правый депутат назвал его идиотом. Тот ему задаст за идиота! Разве можно так оскорблять парламентского деятеля?! Да что толку... Потасовки-то ведь я не увижу. Ну, времена! Хотя бы на самоубийство какое, самое паршивое, наскочить.

   И вслед за этой мыслью репортер вздрогнул, будто пронизанный электрической искрой...

   Он увидел себя на пустынном мосту через Фонтанку, куда завели его сладостные грезы о несбыточном, и увидел не только себя, но и другого человека, свесившегося через перила моста и якобы любовавшегося гаснущим закатом.

   - Э! - сказал самому себе Шмурыгин, - зачем бы этому фрукту торчать здесь без дела и любоваться черт знает на что. Ясно, что парень ждет удобной минуты, чтобы, - он не был бы репортером, если бы не сказал этой фразы, - чтобы покончить все расчеты с жизнью.

   У него ни на минуту не явилось мысли удержать предполагаемого утопленника от самоубийства. Человек в нем спал беспробудно. Проснулся репортер, настойчивый, любопытный и хладнокровный.

   - Может быть, черти унесут меня отсюда. Но сам я ни за что не отойду от этого моста. Покажу я им, какая у меня дичь бывает. Сам, напишу, видел. Восторг, что такое!!

   И он, как ворон у падали, стал кружиться около моста.

  

  

   Молодой человек не замечал ничего, что делалось вокруг него.

   Репортер ясно видел, как он, стоя все в той же позе, судорожно цеплялся пальцами за верхушку перил, что-то бормотал про себя и, нахмурив брови, упорно, сосредоточенно смотрел на плескавшуюся под ним влагу.

   - Тоже не легко бедняге решиться, - проснулся на секунду в Шмурыгине человек, но репортер внутренно показал человеку кулак, и тот спрятался.

   - И чего тянуть волынку. Не понимаю! - сказал репортер.

   Так, в томительном ожидании, с одной стороны, и бормотании с нахмуренным страдальческим взглядом, обращенным на воду, - с другой, прошло полчаса.

   Шмурыгину так надоело нудное ожидание, что он решил помочь событиям.

   Подойдя к перилам и тоже облокотясь на них, Шмурыгин стал беззаботно смотреть вдаль.

   Потом покосился на соседа и непринужденно сказал:

   - Каков закатец-то, а?

   - Чтобы черт побрал этот закатец. Меня бы это вовсе не огорчило! - ответил угрюмо молодой человек.

   - Ага! Меланхолия! - торжествующе подумал репортер. - Тем лучше!

   - В сущности говоря, вы правы. Что такое закат? И что такое наша жизнь вообще? Так, одни страдания.

   Собеседник промолчал, и это ободрило репортера.

   - Так вот, вдумаешься в жизнь и приходишь к заключению: ну, что в ней хорошего? И я преклоняюсь перед теми, которые по своей воле рвут эту серую, скучную нить жизни...

   - Идиотская жизнь, - поддержал молодой человек. - Я вот целый час стою здесь, и ничего мне не приходит в голову.

   - То есть вы не решаетесь?

   - На что?

   Репортер смутился.

   - Ну, как вам сказать... Людей с характером очень мало. Это ведь не то, что взять, да и выпить бутылку этой зловонной воды.

   - Поверьте, что мне легче выпить бутылку этой зловонной воды.

   - Еще бы, - сочувственно поддакнул репортер, - ни в пример легче. А все-таки если вдуматься, то какой это пустяк: шаг за перила, один миг - и тебя уже нет. Прелестно.

  

  

   Молодой человек отодвинулся.

   - Вы это о чем же?

   - Спугнул! - подумал Шмурыгин. И смущенно продолжал:

   - Я говорю насчет эпидемии самоубийств. В наше проклятое время они имеют большой резон д'этр, как выражается наш передовик.

   Молодой человек сочувственно закивал головой.

   - Ей-Богу, вы правы! Да вот взять хоть бы меня сейчас: в самую пору вниз головой с моста прыгнуть.

   - И вы думаете, что я буду вас отговаривать? Нет! Я очень понимаю, что значит, когда нет выхода. Впрочем, простите, я вам мешаю. Может, мой разговор в такие минуты неприятен.

   - О, нет, не беспокойтесь. Я все равно сейчас ухожу. Пойду в другое место, может быть, там что-нибудь выйдет.

   Репортер похолодел, как труп, только что вытащенный из воды.

   - Ради Бога! Куда же вы? Разве здесь так плохо?

   - А разве хорошо? Я вот уже сколько времени час за часом бесцельно трачу здесь время. Прощайте!

   Репортер задрожал от ужаса.

   - Но будто вам не все равно! Поверьте, жизнь так дурна... Каждый лишний час, проведенный на этой бессердечной земной коре, такое мучение... Тем более что нигде поблизости нет ни людей, ни лодок... Колоссальное удобство.

   Неизвестный нахмурился.

   - Я вас не совсем понимаю! Что вы говорите? Затем, это волнение так подозрительно...

   Шмурыгин покраснел и потупился.

   - Послушайте. Я буду с вами откровенен... Ведь вы меня не обманете! Я прекрасно понял, что вы собираетесь топиться. Ну, хотите топиться - Христос с вами - топитесь. Идея не глупая. Но какого черта вам искать другого места. Чем здесь, спрашивается, плохо? Место пустынное, вода глубокая - превосходно! Фить! Как камень. А тащиться куда-то, где вас всегда могут вытащить, это, - простите, - даже глупо.

  

  

   Молодой человек выслушал горячую речь репортера, сосредоточенно думая о чем-то другом.

   - Вы знаете, я, кажется, буду вам очень благодарен... Но, скажите откровенно, для чего вам понадобилось, чтобы я утонул именно здесь?

   - Я хотел лично видеть все это.

   Неизвестный покачал головой.

   - Жестокое, бессмысленное любопытство!

   Репортер ударил себя ладонью в грудь.

   - Жестокое? Бессмысленное? Ошибаетесь! Я думал, что имею дело с умным человеком. Ведь, поймите, вам решительно все равно, а я, в качестве репортера, заработаю на этом деле. Вы не можете представить, в какой цене очевидцы.

   Веселое выражение появилось на лице незнакомца.

   - Позвольте пожать вашу руку. Не зная того сами, вы оказали мне большую услугу!

   - Боже мой! Какую?

   - Вы мне дали тему для рассказа.

   - Черт возьми! А... топиться? - разочарованно воскликнул Шмурыгин.

   - Да с чего вы взяли, дубовая голова, что я хочу прыгнуть в воду? Просто я стоял на месте, где мне никто не мешал, и хотел выжать тему для нового фельетона. Иногда мысль совершенно не работает. А вы мне дали прекрасный сюжет. Хе-хе. Всего хорошего - побегу писать.

  

  

   Как пришибленный, поплелся репортер за фельетонистом.

   И в мозгу зашевелились мысли:

   - Хорошо, если бы ветром занесло сюда на Фонтанку какой-нибудь воздушный шар... Чтоб в лепешку шмякнулись голубчики! Или чтобы тот, идущий рабочий, поскользнулся и в кармане у него разорвалась бомба. Жаль только прохожих мало - жертв почти не будет... Человек в нем спал.

  

  

  

   Контролер чайно-рассыпочного отделения Федор Иванович Аквинский шел в купальню, находящуюся в двух верстах от нанимаемой им собачьей будки, которую только разгоряченная фантазия владельца могла считать "дачей"...

   Войдя в купальню, Аквинский быстро разделся и, вздрагивая от мягкого утреннего холодка, осторожно спустился по ветхой шаткой лесенке к воде. Солнце светлое, только что омытое предрассветной росой, бросало слабые, теплые блики на тихую, как зеркало, воду.

   Какая-то не совсем проснувшаяся мошка, очертя голову, взлетела над самой водой и, едва коснувшись ее крылом, вызвала медленные, ленивые круги, тихо расплывшиеся по поверхности.

   Аквинский попробовал голой ногой температуру воды и отдернул, будто обжегшись. Купался он каждый день и каждый же день по полчаса собирался с духом, не решаясь броситься в холодную, прозрачную влагу...

   И только что он затаил дыхание и вытянул руки, чтобы нелепо, по-лягушачьи прыгнуть, как в стороне женской купальни послышались всплески воды и чья-то возня.

   Аквинский остановился и посмотрел налево. Из-за серой позеленевшей внизу от воды перегородки показалась сначала женская рука, потом голова и, наконец, выплыла полная рослая блондинка в голубом купальном костюме. Ее красивое белое лицо от холода порозовело, и когда она сильно, по-мужски, взмахивала рукой, то из воды четко показывалась высокая пышная грудь, чуть прикрытая голубой материей.

   Аквинский, смотря на нее, почему-то вздохнул, потрепал голой рукой съеденную молью бородку и сказал сам себе:

   "Это жена нашего члена таможни купается. Ишь ты, какой костюм! Читал я, что за границей, в какой-то там Ривьере, и женщины, и мужчины купаются вместе... Ну, и штука!"

   Когда он, выкупавшись, натягивал на тощие ноги панталоны, то подумал:

   "Ну, хорошо... скажем, купаются вместе... а раздеваться как же? Значит, все-таки, как ни вертись, нужно два помещения. Выдумают тоже!"

   Придя на службу в таможню, он после обычной возни в пакгаузе сел на ящик из-под чаю и, спросив у коллеги Ниткина папиросу, с наслаждением затянулся скверным дешевым дымом...

   - Купался я сегодня, Ниткин, утром и смотрю - из женской купальни наша членша Тарасиха выплывает... Ну, думаю, увидит меня да мужу скажет... Смех! Уж очень близко было. А вот за границей, в Ривьере, говорят, мужчины и бабы вместе купаются... Гы!.. Вот бы поехать!

   Когда, через полчаса после этого разговора, Ниткин пил в архиве с канцеляристами водку, то, накладывая на ломоть хлеба кусок ветчины, сказал, ни к кому не обращаясь:

   - Вот-то штука! Аквинский сегодня с женой нашего члена Тарасова в реке купался... Говорит, что в какой-то там Ривьере все вместе - и мужчины и женщины купаются. Говорит - поеду в Ривьеру. Поедешь, как же... На это деньги надо, голубчик!

   - Отчего же! - вмешался пакгаузный Нибелунгов.

   - У него тетка, говорят, богатая; может у тетки взять... Послышались шаги секретаря, и вся закусывающая компания, как мыши, разбежалась в разные стороны.

   А за обедом экспедитор Портупеев, наливая борщ в тарелку, говорил жене, маленькой, сухонькой женщине с колючими глазками и синими жилистыми руками:

   - Вот дела-то какие, Петровна, у нас в таможне! Аквинский, чтоб ему пусто было, собрался к черту на кулички в Ривьеру ехать и Тарасова жену с собой сманил... Деньги у тетки берет! А Тарасиха с ним вместе сегодня купалась и рассказывала ему, что за границей так принято... Хе-хе!

   - Ах, бесстыдники! - целомудренно потупилась Петровна. - Ну, и езжали бы себе подальше, а то - на-ко здесь разврат заводят! Только куда ему с ней... Она баба здоровая, а он так - тьфу!

   На другой день, когда горничная Тарасовых, живших недалеко от Портупеевых, пришла к Петровне просить по-соседски утюги для барыниных юбок, душа госпожи Портупеевой не выдержала:

   - Это что же, для Ривьеры глаженые юбки понадобились?

   - Ах, что вы! Слова такие! - усмехнулась, стрельнув глазами, горничная, истолковавшая фразу Петровны совершенно неведомым образом.

   - Ну да! Небось тебе-то, да не знать...

   Она скорбно помолчала.

   - Эх-ма, дурость бабья наша... И чего нашла она в нем? Горничная, все-таки не понимавшая, в чем дело, вытаращила глаза...

   - Да, ваша Марья Григорьевна - хороша, нечего сказать! С пакгаузной крысой Аквинским снюхалась! Хорош любовничек! Да-с. Сговорились в какую-то дурацкую Ривьеру, на купанье бежать, и деньги у тетки он достать посулился... Достанет, как же! Скрадет у тетки деньги, вот и все!

   Горничная всплеснула руками.

   - Да правда ли это, Анисья Петровна?

   - Врать тебе буду. Весь город шуршит об этом.

   - Ах, ужасти!

   Горничная опрометью, позабывши об утюгах, бросилась домой и на пороге кухни столкнулась с самим членом таможни, который без сюртука и жилета нес в стаканчике воду для канарейки.

   - Что с вами, Миликтриса Кирбитьевна? - прищурив глаза и взяв горничную за пухлый локоть, пропел Тарасов. - Вы так летите, будто спасаетесь от привидений ваших погубленных поклонников.

   - Оставьте! - огрызнулась горничная, не особенно церемонившаяся во время этих случайных tête-à-tête {Здесь: свиданий наедине (фр.).}. - Вечно вы проходу не дадите!.. Лучше бы за барыней смотрели покрепче, чем руками...

   Пухлое, невозмутимое лицо члена таможни приобрело сразу совсем другое выражение.

   Господин Тарасов принадлежал к тому общеизвестному типу мужей, которые не пропустят ни одной хорошенькой, чтобы не ущипнуть ее, зевая в то же время в обществе жены до вывиха челюстей и стараясь при всяком удобном случае заменить домашний очаг неизбежным винтом или chemin de fer'ом.

   Но, учуяв какой-нибудь намек на супружескую неверность жены, эти кроткие, безобидные люди превращаются в Отелло с теми особенностями и отклонениями от этого типа, которые налагаются пыльными канцеляриями и присутственными местами.

   Тарасов выронил стаканчик с водой и опять схватил горничную за локоть, но уже другим образом.

   - Что? Что ты говоришь, п-подлая? Повтори-ка?!!

   Испуганная этим неожиданным превращением члена таможни, горничная слезливо заморгала глазами и потупилась:

   - Барин, Павел Ефимович, вот вам крест, я тут ни при чем! Мое дело сторона! А как весь город уже говорит, то, чтоб после на меня чего не было... Скажут - ты помогала! А я как перед Господом!..

   Тарасов выпил воды из кувшина, стоявшего на столе, и, потупив голову, сказал:

   - Рассказывай: с кем, как и когда?.. Горничная почуяла под собой почву.

   - Да все с этим же... трухлявым! Федором Ивановичем... что в прошлом году раков вам в подарок принес... Вот тебе и раки! И как они это ловко... Уже все и уговорено: он у тетки деньги из комода скрадет - тетка евонная богатая, - и вместе купаться поедут в Ривьеру, куда-то... Срам-то, срам какой! Надо думать, завтра с вечерним поездом и двинут, голубчики!..

  

  

   Сидя за покосившимся столиком в нескольких шагах от своей собачьей будки, контролер чайно-рассыпочного отделения Аквинский что-то писал, склонив набок голову и любовно выводя каждое слово.

   Дерево, под которым стоял столик, иронически помахивало пыльными ветвями, и пятна света скользили по столику, бумаге и серой голове Аквинского... Бородка его, как будто приклеенная, шевелилась от ветра, и общий вид казался измученным и вялым.

   Похоже было, что кто-то, по небрежности, забыл пересыпать никому не нужную вещь - Аквинского - нафталином и сложить на лето в сундук... Моль и поела Аквинского.

   Он писал:

   "Милая тетенька! Осмелюсь вас уведомить, что я нахожусь в полнейшем недоумении... За что же? Я вас спрашиваю. Впрочем, вот передаю, как было дело... Вчера досмотрщик Сычевой сказал, подойдя к моему столику что меня требует член таможни господин Тарасов, тот самый, которому я в прошлом году от усердия поднес сотню раков. Я пошел, ничего не думая, и, вообразите, он наговорил мне столько странных и ужасных вещей, что я ничего не понял... Сначала говорит: "Вы, говорит, Аквинский, кажется, в Ривьеру собираетесь?" - "Никак нет", отвечаю... А он как закричит: "Так вот как!!! Не лгите! Вы, говорит, попрали самые священные законы естества и супружества! Вы устои колеблете!! Вы ворвались в нормальный очаг и произвели водоворот, в котором - предупреждаю - вы же и захлебнетесь!!" Ужасно эти ученые люди туманно говорят... Потом и про вас, тетенька... "Вы, говорит, вашу тетку порешили ограбить... вашу старую тетку, а это стыдно! безнравственно!!" Откуда он мог узнать, что я уже второй месяц не посылаю вам обычных десяти рублей на содержание! Как я уже вам объяснял - это произошло потому, что я заплатил за дачу вперед на все лето. Завтра я постараюсь выслать вам сразу за два месяца. Но все-таки - не понимаю. Обидно! Вот я теперь уволен со службы... А за что? Какие-то устои, водоворот... Насчет же семейной жизни, что он говорил, так это совсем непостижимо! Как вам известно, тетенька, я не женат"...

  

  

   Теперь, когда я смотрю на его худую нескладную фигуру, бледно-желтые усы и жалкую улыбку человека, ожидающего неизвестно откуда пинка, мне хочется и смеяться, и плакать, прижавши к своей груди эту пустую взлохмаченную голову, такую смешную.

   Когда я впервые вводил его в нашу компанию, все были уже предупреждены.

   - Познакомьтесь.

   - Граф Калиостро, - гордо представился один.

   - Барон Мюнхгаузен!

   - Виконт Подходцев.

   Дурак смотрел на всех восторженно недоумевающими глазами, будучи, очевидно, сильно польщен пребыванием в такой титулованной компании.

   - Поверьте, господа... - начал он, не зная куда деть завернутую в бумагу сотню живых раков и ноты, которые он держал в руках.

   Я освободил его от свертков и пригласил сесть. Определенного плана мы не имели, но "виконт" Подходцев нашелся:

   - Что это у вас в бумаге?

   - Раки. Иду это я и думаю - дай куплю раков! Так и купил.

   - Можно посмотреть?

   Подходцев сделал в свертке отверстие и вынул одного рака.

   - Здорово сделан! - похвалил он, держа рака двумя пальцами перед лампой.

   Дурак растерялся.

   - Как... сделан? Да он, представьте, живой!

   Подходцев обидчиво усмехнулся.

   - Шутить изволите-с?! Не ребенок же я, чтобы не отличить живого рака от механического. По-моему, это нюренбергская работа...

   Дурак нагнулся и снизу заглянул в глаза говорившему, желая отыскать в них тень улыбки.

   Однако тот был невозмутим, сохраняя в лице выражение оскорбленного человека.

   - Неужели, вы... серьезно? - сконфуженно пробормотал Дурак.

   - Я серьезен, но серьезны ли вы, сударь!! - вскричал Подходцев, багровея. - Окончивши два с половиной факультета, я дурачить себя не позволю! Ведь всем известно, что настоящие раки бывают красные!

   Тяжелая, неповоротливая мысль Дурака усмотрела где-то вдали проблеск выхода из этого странного, нелепого положения.

   - Нет, насколько я знаю, раки бывают черные!

   - Вы слышите, господа! - с обидчивым удивлением обратился к нам Подходцев. - Сей муж имеет смелость уверять, что раки бывают черные! Зачем же тогда говорят: покраснел как рак?..

   - Вареный! - тоскливо перебил гость.

   - Нет-с, извините! Ежели какой-либо предмет хотят сравнить с другим, общеизвестным, то берут для этого его вид или, в данном случае, цвет не случайный и редко встречающийся, а тот, в котором предмет чаще всего можно наблюдать в природе. Например, если говорят: "он прыгнул, как тигр", - то это не значит, что он прыгнул, как жареный тигр!

   И, проговорив эти странные слова, Подходцев гордо оглядел компанию.

   Мы давились от хохота, избегая отчаянного взгляда Дурака, который озирался, ища хотя в ком-нибудь поддержки.

   Наконец он взял злополучного рака двумя пальцами и сказал боязливо-торжествующе:

   - Глядите, он движется! Ей-Богу, это живой рак!

   - А вы зачем же пальцами на брюшко надавливаете?! Ясно, что внутри пружина! Знаем мы эти штуки.

   Мы громко поддержали Подходцева, выражая негодование на то, что нас хотят одурачить каким-то механическим раком, как малых ребят.

   - Так сломаем его и я вам докажу! - в приливе вдохновения решил Дурак.

   - Зачем же вещь портить? - нашелся Подходцев. - Ведь она рубля полтора стоит.

   В порыве безысходного отчаяния Дурак отвел меня в сторону и тихо спросил:

   - Послушайте... Неужели они это серьезно?

   - Без сомнения! Объясните мне, - участливо прошептал я, - где вы их раздобыли? Не подшутил ли кто над вами?

   Он посмотрел на меня долгим взглядом.

   Никогда после этого мне не случалось встречать человека, который был бы более уверен в своей правоте и менее всего мог бы доказать ее. Что за тяжелый, кошмарный мозг лежал под этой толстой мозговой коробкой...

   Дурак молча взял из рук Подходцева рака и, положив обратно в бумагу, отошел к окну.

   Лица его, обращенного к темным заплаканным от дождя стеклам, я не видел, но согнутая спина и руки, которыми он усиленно тер виски, давали такое впечатление напряженного раздумья и тоски, что я, желая развеселить его, превратился в любезного хозяина и повлек всю компанию к столу.

   За ужином разговор принял мрачный, зловещий оттенок. Присутствие Дурака вдохновляло самых неразговорчивых.

   - Скажите, граф, - неожиданно обратился Подходцев к одному юноше, - в каком положении ваше дело о краже пальто из передней клуба?

   Граф ухмыльнулся.

   - Придется сидеть, черт их дери. Из-за какого-то пальто, а? И ведь, представьте, почти совсем удрал - около Биржи нагнали.

   Толстый Клинков обратился к удивленному Дураку и благодушно сказал:

   - Ненавижу я эту мелкую работу... Ну, что такое пальто? Каждое дело должно быть цементировано кровью. Помнишь, виконт, как мы тогда эту старуху ловко ухлопали. Одними бумажками девять тысяч, не считая золота!

   Дурак, с расширенными до последних пределов глазами, сидел без единого звука, и кусок ветчины, который он держал на вилке, так и застыл в воздухе.

   - Конечно, - пожал плечами Подходцев, - но в каждом таком деле нужна логика. Что может быть глупее, например, случая с бароном, когда он, чтобы сократить в приемной доктора очередь, отравил воду, которую пили больные, пришедшие раньше его? Или когда он поджег детский приют, чтобы ему, пьяному, при освещении было легче найти номер своего дома. Все это не забавно и бесполезно.

   Дурак сидел, побледневши как мертвец, и тщетно пробовал разжевать пробку от горчицы, которую кто-то потихоньку вздел ему на вилку, вместо колбасы. Крупные капли пота блестели на его лбу, и весь он напоминал большую кошку, которую шутники окунули в воду.

   Опомнился Дурак только тогда, когда все, вставая, задвигали стульями. С трудом ворочая своим суконным языком, он поблагодарил меня за гостеприимство, но выразил твердое желание отправиться домой.

   - И не думайте! - радушно воскликнул я. - Мы еще выпьем кофе, поболтаем... Не правда ли, многим есть что рассказать? Жаль, нет сейчас самого интересного - сидит в централке за маленькое убийство...

   Но Дурак был уже в пальто, обнявши руками своих раков и громадный сверток нот.

   Когда он прощался со всеми, угрюмо смотря куда-то в сторону, Подходцев не утерпел и рассыпался перед ним в извинениях.

   - Вы знаете, я относительно рака-то ошибся... я, вообразите, полагал, что он нюренбергской работы, а уж после разглядел на клешне фабричную марку: "И. Павлов. Тула". Кустарная работа, оказывается.

   Дурак молча вышел, и мы, от нечего делать, стали следить за ним в окно.

   Смешная, нелепая фигура перешла пустынную улицу и торопливо приблизилась к фонарю.

   Дурак раскрыл зонтик, сложил под него ноты, порылся в свертке раков и, вынув одного из них, близко поднес его к фонарю.

   Лицо нашего гостя выражало напряженное любопытство и нетерпение. Фонарь подмигивал и, качая пламенем, подсмеивался над Дураком, который внимательно осмотрел рака и, оторвавши хвост, стал, по одной, отламывать клешни и лапы.

   И лицо его все более прояснялось.

   Когда от всего рака осталась только спинка, он отбросил ее от себя, бодро выпрямился, покачал кому-то укоризненно головой, забрал свои свертки и - сплошная сетка дождя быстро затушевала его фигуру.

   Дождь ли был тому причиной, но скука охватила всю компанию. Мы быстро пожали друг другу руки и разошлись, каждый в свою сторону. Один я, выйдя из дому, пошел без всякой цели.

   На спине ощущалось холодное прикосновение дождевых капель, как чьих-то равнодушных слез.

   Дождь ли был тому причиной, - но мне была противна и слякоть, рыдавшая под досками старого деревянного тротуара, и мрак, и противнее всего был мне я сам.

  

  

  

   Меняла Вилкин запер свою лавчонку, которая среди его знакомых носила громкое название банкирской конторы, и, подергав замок, сказал сам себе:

   - Сегодня я в "Черный лебедь" не пойду. Ну его! Каждый день - надоело. Не все же дома оставлять молодую жену без мужа. Хе-хе!

   Подходя к дому, он обратил внимание на то, что в окне спальни жены света не было.

   - Неужели спит? Странно!

   Все происшедшее дальше было так обычно, что противно рассказывать.

   Конечно, он прошел через незапертую дверь черного хода в столовую, оттуда в спальню и, конечно, увидел жену не одну, а с каким-то молодым господином, который, по ближайшем рассмотрении, оказался знакомым Вилкинд - Грохотовым. Конечно, для менялы все это было очень неожиданно, но читающую публику такие вещи должны утомлять. Об этом так часто писали и еще чаще это делали.

   Профессия менялы - очень редкая профессия, и только, может быть, именно поэтому развязка навязшей всем в зубах истории о явившемся неожиданно домой муже, который застает жену с другом дома, получила несколько оригинальную, чуждую шаблона, окраску.

   Заметив, что костюм Грохотова изменил свое обычное местопребывание и, вместо того, чтобы покоиться на плечах и ногах владельца, беспомощно висел на стуле, Вилкин всплеснул руками и вскричал злобно-торжествующе:

   - Ага, голубчики! Попались... Нет! не пытайтесь отпираться...

   Грохотов сел на кровати и, зевая, хладнокровно сказал:

   - Вот дурак старый! Никто и не думает отпираться. Подумаешь, тоже.

   Вилкин сделал грозное лицо, но втайне почувствовал, что теряет под собой почву.

   Все вышло как-то не по-настоящему: жена не упала перед ним на колени, с мольбой о пощаде, и любовник, вместо того чтобы спасаться бегством, сидел, зевая, на его супружеском ложе и равнодушно болтал босыми ногами.

   - Да как вы смеете?!

   - Что такое?

   - С чужой женой, в квартире, за которую платит ее муж...

   - У вас со своими дровами квартирка? - с явной насмешкой спросил Грохотов.

   Вилкин метался по комнате, скрежеща зубами от злобы, и мучительно старался вспомнить, как вообще поступают мужья в таких случаях...

   Нечаянно он нащупал в кармане пальто револьвер, который всегда носил от жуликов, и, выхватив его, осененный непоколебимым решением, вскричал:

   - На колени, несчастный! Молись, пока не поздно! Даю тебе минуту сроку!!

   - Не строй дурака! - уже сердито рявкнул Грохотов и, вскочив с кровати, бросился к несчастному мужу.

   Он ловко поймал его за руку, державшую револьвер, и между ними завязалась недолгая борьба, на которую хорошенькая Вилкина смотрела, приподнявшись с подушек, с плохо скрытым любопытством и удовольствием...

   Через минуту атлетически сложенный Грохотов подмял под себя тщедушного Вилкина, отнял у него револьвер и, вставая, неизвестно для чего пребольно ударил его три раза сзади в спину, затылок и в оба уха.

   - А, так ты... драться!! Вот я сейчас кликну дворников - они тебе покажут!

   Поправляя дрожащей рукой оторванный галстук, Вилкин в бессильном бешенстве двинулся к дверям, но Грохотов предупредил его.

   - Э, нет, милый. Ты еще, в самом деле, сдуру накличешь дворников - ведь я твою подлую натуришку знаю! Никуда я тебя не выпущу.

   Повернувши ключ в дверях, Грохотов выдернул его и крепко зажал в кулаке.

   Вилкин постоял у запертых дверей, потом обернулся и сдавленно прошипел:

   - Убирайтесь отсюда!

   - Да, надо будет. Ничего не поделаешь. Кстати, мне и пора... Вилкин, который час?

   Вилкин хотел сказать что-то очень обидное для Грохотова, но, покосившись на дверной ключ, зажатый в могучий кулак его бывшего приятеля, только заскрипел зубами и, нервно выдернувши часы, поднес к глазам.

   - Пять минут десятого.

   - Ого! Время-то как летит... Надо собираться.

   Грохотов собрал разбросанные части своего туалета и стал неторопливо одеваться.

   Вилкин, не говоря ни слова, ходил из угла в угол, сопровождаемый молчаливым взглядом жены, ходил, пока Грохотов не сказал досадливо:

   - Не мотайся ты, ради Бога, перед глазами. Мешаешь только. Сядь вон там в углу на диван и сиди...

   После возбужденного состояния духа у менялы наступила полная реакция... Чувствуя в спине и затылке сильную ноющую боль, он вздохнул и, потоптавшись на месте, с наружно независимым видом исполнил желание своего мучителя.

   Сел на диван, закурил папиросу и стал уныло следить за туалетом Грохотова.

   - Ну, вот... Ах ты, Господи! Проклятые воротнички! Прачка их крахмалит совсем, как дерево... Ого! А где же это запонка? Выскочила, анафемская... Вилкин, ты не видал моей запонки?

   - Отстаньте вы от меня с вашей запонкой, - угрюмо проворчал Вилкин.

   - Чудак-человек! Как же я оденусь без запонки?!

   - На полу обронили, наверно! Тоже кавалеры, подумаешь...

   Вилкин горько усмехнулся.

   - Однако ты, Вилкин, не очень-то... У меня характер, сам знаешь, скверный... Ты, может, поискал бы ее, мой бледнолицый брат, а?

   - Можете сами.

   - Н-но!!

   Вилкин в отчаянии схватился руками за голову и застонал.

   - Навязались вы на мою голову!!

   Впрочем, тут же опустился на колени и стал шарить руками по полу.

   Жена, свесившись с постели, указала ему рукой:

   - Посмотри под комодом... Не там... дальше, левее... Ох, какой ты бестолковый.

   - Вот!

   Вилкин, торжествующий, поднял запонку и, отирая с лица пот, протянул Грохотову.

   - Скажите мне спасибо! Если бы не я - ни за что не нашли бы.

   - Молодец, Вилкин. Старайся.

   По мере того как Вилкин морально слабел и опускался, Грохотов все наглел, командуя Вилкиным, без зазрения совести...

   Он оделся, поцеловал галантно у madame Вилкиной руку, а мужу сказал фамильярно:

   - Возьми, Ножиков, свечу и выпусти меня в парадную дверь.

   Меняла зажег свечу, сумрачно ворча:

   - Ножиков! Будто не знает, что моя фамилия - Вилкин.

   - Хорошо, хорошо! Назову тебя хоть целым Сервизом - только проводи меня.

   В передней Грохотов потребовал, чтобы меняла подал ему пальто, а когда он выпускал Грохотова в дверь, тот дружеским жестом протянул ему руку. Вилкин, растерявшись, хотел пожать ее, но, вместо этого, ощутил в своей руке какой-то предмет.

   Затворивши дверь, он разжал кулак и увидел на ладони потертый двугривенный...

   От обиды даже слюна во рту у него сделалась горькой. Он погрозил в пространство кулаком, опустил монету в карман и, пройдя в спальню, где жена уже спала, посмотрел на нее искоса и стал потихоньку раздеваться.

  

  

  

   Мы столкнулись с ней на повороте улицы, и первые слова ее были:

   - Удивительно! Вы в Петербурге?

   - Я в этом уверен, и доказательством служит то, что, будь я в Киеве или Одессе, вам сейчас было бы трудно задать этот вопрос.

   - Какой вы смешной! Проводите меня.

   Мы пошли рядом, разговаривая. Пройдя сотню шагов, я заметил, что моя спутница все время тревожно оглядывалась на мостовую.

   - Что с вами, Верочка?

   - Прежде всего не Верочка, а Вера Валентиновна...

   - Да что вы! Я давно это подозревал...

   - То есть что - "это"?

   - Так, вообще... Жизнь наша - цепь случайностей! А скажите, что вас так притягивает к этой мостовой?

   - Он везет ее за мной.

   - Кто он?

   - Он, извозчик.

   - Чего же вы идете, а она едет?

   - Вы что-то путаете... Она - это лампа.

   - Черт возьми! А я думал - приятельница.

   - У вас вечно на уме приятельницы... Просто я устраиваю себе столовую и вот купила лампу. Зайду в два-три магазина и домой...

   - Но почему же вы не можете оторвать глаз от извозчика? Он кажется мне парнем не в вашем духе...

   - Я боюсь, что он удерет!

   - Так вы бы заметили номер.

   - В самом деле! Надо будет это сделать. Зайдем сейчас только в этот магазин.

   Мы вошли в оружейный магазин. Я сел вдали и стал наблюдать это милое, нелепое существо, такое беспомощное в обыденной жизни...

   Диалог между Верочкой и приказчиком был, приблизительно, следующий:

   - Здравствуйте. Есть у вас этот, гм... порох?

   - Порох? Есть, сударыня. Вам какой прикажете?

   - Такой... обыкновенный. Пять фунтов. Приказчик стал заворачивать пакет и, смотря в окно,

   сказал:

   - Охота в этом году неудачная... Дожди.

   - Неужели? Терпеть не могу охоты. Ненавижу дожди. Приказчик вежливо ухмыльнулся и заметил:

   - Но ваш супруг, вероятно, страстный охотник... Потому что такой запас пороха...

   Верочка расхохоталась.

   - Какой вы смешной! Откуда вы взяли, что у меня есть муж? Просто я покупаю порох для столовой.

   Приказчик очень удивился.

   - Для... столовой?

   - Ну, да. Я купила столовую лампу, и там наверху есть такой шар, в который насыпается порох для веса. Скажите, пять фунтов достаточно?

   - Сударыня!! Вам, вероятно, нужно дроби?!

   - Ну, дайте дроби.

   Приказчик, в изумлении, искал моего взгляда, но я отвернулся.

   Мы вышли из магазина, я - навьюченный дробью, она - веселая, жизнерадостная, с какой-то картонкой в руке.

   - Вы знаете, что было бы, если бы приказчик дал вам для лампы порох?

   Мой зловещий тон испугал ее.

   - А что? Оно бы загорелось?

   - "Оно" взорвало бы весь дом на воздух.

   - Что вы говорите! Какой ужас! А дробь опасна?

   Я пожал плечами.

   - В ваших руках - пожалуй.

   Когда мы подошли к дому, она пригласила меня зайти отдохнуть. Мы втащили в столовую лампу, дробь, и Верочка сейчас же захлопотала.

   Энергия у нее была изумительная.

   - Марья! Дай гвоздь, принеси керосину, спичек и скамеечку. А вы сядьте пока там в углу и не мешайте мне. Я это сделаю в две минуты.

   Так как стол был уже накрыт, то она отодвинула приборы, поставила скамеечку и с гвоздем потянулась к потолку.

   - Чем же я его забью? Молотка у нас, кажется, нет...

   Она попробовала спичечной коробкой. Спички рассыпались, и коробка сломалась. Она подумала, бросила коробку и взяла со стола чайный стак