Аверченко Аркадий Тимофеевич - Рассказы (юмористические)

   - Что?

   - Да, да... Прекрасное место для встреч с каким-нибудь полузнакомым пройдохой. У-у, подлая!

   Петухов сердито схватил жену за руку и дернул.

   - Ты... в своем уме?

   - О-о, - горько засмеялся Петухов, - к сожалению, в своем. Я тебя понимаю! Это делается так просто! Встреча и знакомство в каком-нибудь театре, легкое впечатление от его смазливой рожи, потом полуназначенное полусвидание в скетинг-ринге, катанье в обнимку, идиотский шепот и комплименты. Он - не будь дурак - сейчас тебе: "Поедем куда-нибудь в уютный уголок поужинать". Ты, конечно, сразу не согласишься...

   Петухов хрипло, страдальчески засмеялся.

   - Не согласишься... "Я, - скажешь ты, - замужем, мне нельзя, я с какой-нибудь дурацкой кузиной!" Но... змея! Я прекрасно знаю вас, женщин, - ты уже решила на другой день поехать с ним, куда он тебя повезет. Берегись, Леля!

   Растерянная, удивленная жена сначала улыбалась, а потом, под тяжестью упреков и угроз, заплакала. Но Петухову было хуже. Он страдал больше жены.

  

  

   Петухов приехал домой ночью, когда жена уже спала.

   Пробило три часа.

   Жена проснулась и увидела близко около себя два горящих подозрительных глаза и исковерканное внутренней болью лицо.

   - Спите? - прошептал он. - Утомились? Ха-ха. Как же... Есть от чего утомиться! Страстные, грешные объятия - они утомляют!!

   - Милый, что с тобой? Ты бредишь?

   - Нет... я не брежу. О, конечно, ты могла быть это время и дома, но кто, кто мне поклянется, что ты не была сегодня на каком-нибудь из скетинг-рингов и не встретилась с одним из своих знакомых?! Это ничего, что знакомство продолжается три-четыре дня... Ха-ха! Почва уже подготовлена, и то, что ты говоришь ему о своем муже, о доме, умоляешь его не настаивать - это, брат, последние жалкие остатки прежнего голоса добродетели, последняя, никому не нужная борьба...

   - Саша!

   - Что там - Саша!

   Петухов схватил жену за руку выше локтя так, что она застонала.

   - О, дьявольские порождения! Ты, едучи даже в кабинет ресторана, твердишь о муже и сама же чувствуешь всю бесцельность этих слов. Не правда ли? Ты стараешься держаться скромно, но первый же бокал шампанского и поцелуй после легкого сопротивления приближает тебя к этому ужасному проклятому моменту... Ты! Ты - чистая, добродетельная женщина только и находишь в себе силы, что вскричать: "Боже, но ведь сюда могут войти!" Ха-ха! Громадный оплот добродетели, который рушится от повернутого в дверях ключа и двух рублей лакею на чай!! И вот - гибнет все! Ты уже не та моя Леля, какой была, не та, черт меня возьми!! Не та!!

   Петухов вцепился жене в горло руками, упал на колени у кровати и, обессиленный, зарыдал хватающим за душу голосом.

  

  

   Прошло три дня.

   Петухов приехал домой к обеду, увидел жену за вязаньем, заложил руки в карманы и, презрительно прищурившись, рассмеялся:

   - Дома сидите? Так. Кончен, значит, роман! Недолго же он продолжался, недолго. Ха-ха. Это очень просто... Стоит ему, другу сердца, встретить тебя едущей на извозчике по Московской улице чуть не в объятиях рыжего офицера генерального штаба, - чтобы он написал тебе коротко и ясно: "Вы могли изменить мужу со мной, но изменять мне со случайно подвернувшимся рыжеволосым сыном Марса - это слишком! Надеюсь, вы должны понять теперь, почему я к вам совершенно равнодушен и - не буду скрывать - даже ощущаю в душе легкий налет презрения и сожаления, что между нами была близость. Прощайте!"

   Жена, приложив руку к бьющемуся сердцу, встревоженная, недоумевающая, смотрела на Петухова, а он прищелкивал пальцами, злорадно подмигивал ей и шипел:

   - А что - кончен роман?! Кончен?! Так и надо. Так и надо! Го-го-го! Довольно я, душа моя, перестрадал за это время!!

  

  

  

  

   Однажды летом в одиннадцать часов вечера супруги Патлецовы сидели на ступеньках парадной лестницы в трех шагах от своей квартиры - и ругались.

   - В конце концов, - бормотал Патлецов, - это даже удивительно: стоит только поручить что-либо женщине, и она приложит все усилия, чтобы исполнить это как можно хуже и глупее!..

   - Молчал бы лучше, - угрюмо отвечала жена, - уже достаточно одного того, что мужчины картежники и пьяницы.

   Муж горько, страдальчески засмеялся:

   - В огороде бузина, а в Киеве дядька... Представьте себе, - обратился он к угловому солидному столбику на перилах, так как ничего другого поблизости не было, - представьте, что я, выходя днем с нею из дому, вышел первый, а ее попросил запереть парадную дверь и ключи взять с собой... Что же она сделала? Ключи забыла внутри, в замочной скважине, захлопнула дверь на английский замок, а ключик от него висит тоже внутри, на той стороне дверей. Как вам это покажется?

   Солидный столбик от перил даже не улыбнулся, храня полное молчание, свойственное субъектам этого типа, а Патлецов, стремясь излить душу, не смутился молчанием собеседника и продолжал:

   - И представьте, чем эта женщина оправдывается?! А вы, говорит, картежники! Логично, доказательно, всеобъемлюще!

   Госпожа Патлецова хлопнула кулаком по молчаливому слушателю своего мужа и, энергично обернувшись, спросила:

   - Скажи: чего ты от меня хочешь?

   - Мне было бы желательно знать, как мы попадем в квартиру?

   Жена задумалась.

   - Это ты виноват! Ты отпустил прислугу до завтра - ты и виноват. Если бы она была внутри, она бы открыла нам.

   - Видели? - обратился к своему единственному другу столбику Патлецов и заскрежетал зубами... - Я виноват, что отпустил прислугу?! А она ее нанимала - значит, она и виновата! А какой-то глупый англичанин изобрел английский замок, он и виноват?!

   - Недаром я так не хотела выходить за тебя замуж,- возразила жена. - Если бы не вышла - ничего бы и не было...

   - Что? Как вам это понравится?..

   Если бы у столбика было какое-нибудь отверстие сверху - он зевнул бы им. Так все это было скучно...

   После долгого саркастического разговора Патлецов предложил жене два проекта: поехать до утра в гостиницу или переночевать тут же, на площадке лестницы у дверей.

   Первый проект был забракован на том основании, что ездить по гостиницам неприлично; за второй проект автор его удостоился одного только краткого слова:

   - Ду-рак.

   - Ну что ж, - кротко улыбнулся Патлецов. - Если я дурак, а ты умная, придумай сама выход. А я вздремну...

   Он прислонился к перилам и действительно задремал. Его разбудил плач.

   - Ты чего?

   - Мне страшно. Ступай за слесарем.

   - Да какой же слесарь в двенадцатом часу. Все честные слесаря спят...

   - Бери хоть нечестного. Мне все равно!

   Муж улыбнулся:

   - Вот если бы сейчас поймать вора с отмычками, он бы оборудовал все это моментально.

   - Поймай вора.

   - Что ты, милая... Как же это так: поймай вора!.. Что это, блоха на теле, что ли? Где я его ловить буду?

   И тут же Патлецов немедленно вспомнил: за углом той большой улицы, где они жили, был грязный переулок, а в переулке помещался трактир "Назарет", пользовавшийся самой печальной, скверной репутацией. Говорили, что в трактире гнездились разные темные личности, жулики не у дел и карманщики, проживавшие здесь дневную добычу.

   Сначала то, о чем думал Патлецов, показалось ему неимоверно глупым, чудовищным, а потом, когда он поразмыслил минут десять, план стал казаться гораздо проще и исполнимее.

   - Во всяком случае, - усмехнулся про себя Патлецов, - это оригинально и, во всяком случае, никакого другого выхода, кроме гостиницы, которую эта дура отвергает, нет!

   Он сказал жене, что пойдет поискать слесаря, спустился с лестницы и исчез.

  

  

   Теплый, влажный, пропитанный невыносимым запахом прокисшего пива и старых закусок воздух окутал Патлецова, когда он открыл темную, липкую дверь.

   На первый взгляд в "Назарете" не было ничего страшного: за столиками сидели легковые извозчики, истерзанные мастеровые и женщины, такие дешевые, что две из них равнялись по стоимости - порции рубленых котлет.

   Патлецов подошел к толстому одноглазому буфетчику и деликатно наклонился к нему:

   - Не могу я навести у вас справочки?

   - Ну? - сурово и подозрительно кивнул головой одноглазый.

   - Мне нужен слесарь. Нет ли здесь между вашими... гостями слесаря?

   - А вам для чего такого?

   - Ключи от дверей потерял. В квартиру не могу попасть.

   Вид у Патлецова был солидный, искренний. Буфетчик хмыкнул.

   - Бог их знает... Все они слесаря, так или иначе. Ходят тут всякие.

   - Да вы мне только укажите на кого-нибудь... а я сам поговорю. Я заплачу ему.

   - Вон туда идите, - ухмыльнулся буфетчик. - Видите, в уголку роятся. Только меня не путайте. Может, они и не возьмутся. Мне-то что!

   В уголку сидело трое. Приняли они Патлецова недоверчиво, странно поглядывая на него, сбитые, очевидно, с толку его странным предложением.

   Один носил странное имя - Зря, другого называли Аркашенькой, а третий был сложнее: Мишка Саматоха.

   - Да вам что нужно, господин? - с каким-то неискренним удивлением спросил Зря, самый старший.

   - Кто хочет, ребята, честно рубль заработать?

   - Да мы всегда честно рубли зарабатываем,- с болезненным самолюбием вора заворчал Аркашенька.

   - И прекрасно! Мне нужен слесарь... Ключи я от дверей забыл. Так - открыть.

   Все трое, как куклы, замотали головами.

   - Не занимаемся.

   - Как же так? А мне сказали, что кто-то из вас слесарь.

   Мишка Саматоха, молодой бритый парень, с лицом актера и такими невыносимо блестящими глазами, что он беспрестанно гасил их блеск скромным опусканием век, возразил:

   - Да как же так - ночью, идти в чужую незнакомую квартиру, отмыкать какие-то двери - Бог его знает, что оно такое... Хорошо ли это?

   - Да я хозяин квартиры! - загорячился Патлецов.

   - Понимаете - хозяин! И я вам разрешаю... Мало того - я даже прошу вас об этом! Вы меня выручите...

   В практике трех друзей это был редкий, смехотворный случай, - когда хозяин сам давал разрешение на то, что они делали всегда с душевной тревогой и тайным трепетом.

   Тем не менее Зря и Аркашенька отказались от предложения категорически.

   - Я два рубля дам! Я очень, очень прошу вас. Ну что вам стоит выручить человека?!

   - Да почему вы в слесарную мастерскую не обратились? - спросил, гася свои алмазные глаза, Саматоха.

   - Заперто все уже! Господи! А мне сказали, что тут в "Назарете" можно найти этих... слесарей... безработных. Как же мы иначе попадем в квартиру? Мы бы с женой вам были очень благодарны... Чрезвычайно.

   Зря и Аркашенька снова сухо отказались. А сентиментальному Саматохе польстило, что его так просят и что этот господин в золотых очках и его жена, вероятно, красивая, не менее нарядная женщина будут ему, Саматохе, очень благодарны.

   А когда Патлецов, заметив колебание раскисшего Мишки, взял его за руку и горячо пожал ее, Мишка встал и, разнеженно усмехнувшись, буркнул:

   - Идите вперед. Я... сбегаю за инструментом и догоню вас.

  

  

   Жена Патлецова была очень удивлена и обрадована, когда муж явился с каким-то человеком и сообщил радостно:

   - Нашел! Вот он сейчас откроет.

   У Саматохи в суконке были завернуты какие-то вещицы, издававшие металлический лязг. Саматоха поклонился жене Патлецова, положил на подоконник суконку и развернул ее.

   - О-ой, что это? - с кокетливым любопытством протянула госпожа Патлецова, заглядывая в суконку, - зачем так много?

   - Инструменты, сударыня, - снисходительно улыбнулся Мишка Саматоха. - Разные тут.

   - А это что?

   - Это английский лобзик, - стал объяснять польщенный вниманием Мишка. - Пилочка такая... Преимущественно для амбарных замков и засовов. Вот этим ее смазывают, чтобы не слышно было.

   - А зачем, чтоб не слышно? - спросила жена.

   Патлецов и Саматоха перебросились быстрыми смеющимися взглядами и отвернулись друг от друга.

   - Это, изволите ли видеть, американский ключ - последнее слово техники - со вставными бородками: можно вставить какую угодно... вот набор бородок... Это обыкновенные отмычки, к сожалению, не полный набор, - всего двенадцать штук...

   Невыносимые алмазные глаза Мишки сверкали вдохновением артиста... Он вертелся, щелкал пальцами по синеватой стали, гремя отмычками, с увлечением объяснял достоинства новой системы буравчика перед прежними и умилялся до слез, когда госпожа Патлецова робко дотрагивалась тоненькими холеными пальчиками до странных, таинственных приборов.

   - Ну, а как же вы откроете нашу дверь? - спросил Патлецов. - Этим, что ли?

   - Английский замок? Нет, этой штучкой. То совсем для другого. Вот, смотрите...

   Мишке Саматохе хотелось под взглядом прекрасных женских глаз сделать свое дело как можно красивее, проворней и с блеском. Он улыбнулся госпоже Патлецовой, вынул маленький крючок, как фокусник, показал его публике, засучил рукава и принагнулся к замку.

   - Только он не будет уже больше годиться, - предупредил он, - ничего? Английские замки, видите ли, нужно сломать снаружи, чтоб открыть...

   - Все равно, - нетерпеливо сказал Патлецов. - Лишь бы попасть нам домой.

   - Слушаю-с.

   Послышался треск... Саматоха с лицом доктора, делающего трудную операцию, суетливо нагнулся к своему набору инструментов, быстро вынул необходимый и сунул его куда-то вбок, в щель.

   У своего плеча он слышал дыхание глядевшей на его работу с любопытством госпожи Патлецовой.

   И сам Патлецов был неимоверно заинтересован.

   Потный, сияющий Саматоха чувствовал себя героем дня.

   - Пожалуйте-с!

   Госпожа Патлецова радостно вскрикнула и бросилась в открытую дверь. Патлецов посмотрел на собиравшего свои инструменты Саматоху и сказал ему:

   - Подождите здесь. Я сейчас вынесу деньги.

   Дверь захлопнулась, и Саматоха остался один... Он, насвистывая, занялся складыванием своих принадлежностей, любовно осматривал их, дышал на них ртом и потом чистил тусклый металл рукавом потертого пиджака.

   Прошло минут пять-шесть. К Саматохе никто не выходил. Саматоха уже хотел напомнить о себе деликатным стуком в дверь, как она распахнулась, и в ее освещенном четырехугольнике показались Патлецов, дворник и городовой.

   - А-ах! - крикнул протяжно Мишка Саматоха, отпрыгивая к окну.

   - Вот что, милый мой, - строго обратился к нему Патлецов. - Ты, я вижу, слишком большой искусник и слишком опасная персона, чтобы оставлять тебя на свободе. Сегодня ты открыл дверь с моего разрешения, а завтра сделаешь это без оного... Общество должно бороться с подобными людьми всеми легальными способами, какие есть в его распоряжении... Понимаешь? А такой субъект, как ты, да на свободе, да с этим инструментом - благодарю покорно! Да я ночей не буду спать...

   Когда молчаливого Саматоху уводили, он уже не старался тушить бриллиантовый взгляд своих глаз. Они так сияли, что больно было смотреть.

   Патлецов аккуратно запер дверь и, почесав спину, пошел спать.

  

  

  

  

   В то время я стоял во главе одного сатирического журнала и по обязанности редактора мне приходилось ежедневно просматривать уйму рукописей, присылаемых со всех концов.

   Произведения, которые присылались авторами с прямой и бесхитростной целью увидеть свое имя в печати, были в большинстве случаев удивительными образчиками российской безграмотности, небрежности и наивности. Мотивы присылки рукописей были по большей части одни и те же, и излагались они всегда в начале препроводительного письма:

   - "Говорят - попытка не пытка... Поэтому посылаю, в надежде, что"... и т. д.

   - "Не имея средств к существованию, решил выступить на поприще литературы и поэтому посылаю"... и т. д.

   - "Не Боги горшки обжигают, а поэтому прилагаемые стихи прошу напечатать"...

   - "Будучи обременен многочисленным семейством, хотя и дьякон, хотел бы подработать на стороне, стишками или чем"...

   - "Ввиду того, что все знакомые находят мои произведения недурными и даже великолепными, я посылаю их вам для печати. Гонорар - на ваше усмотрение"...

   - "Очень бы хотелось видеть себя в печати. Поэтому посылаю стишки и, если поместите, со своей стороны обещаю способствовать художественному и литературному успеху издания".

   А стихи были такие:

  

   Скоро спомнил я зимнее время,

   Как гулял с тобой по горам,

   Кругом снег, пелену расстилая,

   Не давал нам гулять по горам.

  

   Так что автор, даже при самом сильном, искреннем желании "способствовать литературному успеху издания", не мог этого сделать...

   Однажды среди всего этого потока вздорных рассказов, безграмотных стихов и нелепых претензий мое внимание остановило письмо из каких-то Степанцов, сопровождавшее стихи. И то и другое было так удивительно, что я расхохотался, позвал сотрудников, секретаря и прочел послание из Степанцов еще раз.

   Вот какое оно было:

   "Мы - я и брат - пишем вам об этом. Наша цель не столь строиться к славе своих ранних творений, сколько в получении авторитетных анализов наших с братом недосугов, что открыло бы нам альтернативы сокровищ в литературных подвигах грядущих сочинений. Мы с братом встречаем в наших юных корпусах моментов много невыносимых - даже до боли приведших дефектов, что много повредило нам в плавном сообразовании со всей литературной корпорацией. Мы запоздали. Но ничего! Нам еще нельзя упускать листву на безнадежное высушение и неозеленение. К сожалению, нравоучительной использованности в Степанцах нам не найти. Так что посылаем с братом свои произведения, и ежели ваш уважаемый журнал отнесется к нам инертно и напечатает - то посвятим свою жизнь великой литературе поэтических сообразовании... Ответьте в "почтовом ящике" под фирмой "Абраму и Бенциону Самуйловым из м. Степанцов".

   При письме прилагались стихи обоих братьев, причем Абрам, обладавший, очевидно, пылким сангвиническим темпераментом, писал так:

  

  

   Тебя безумною любовью любя,

   Готов отважиться на подвиг я опасный,

   Но если ты обманываешь меня,

   То знай, что мститель я ужасный!

   Как ягуар, я кровожаден, зол,

   Тебя я буду мучить пыткою смертельной,

   Потом, вонзив в сердце тебе топор -

   Расчет покончу с жизнью твоей изменной!!

  

   Меланхолик Бенцион был прямой противоположностью своему порывистому брату... Тона у него были элегические, нежные, и даже стихи так и назывались: "Элегия".

  

   Ты пела в сладостном томленья:

   "Милый мой, люблю тебя!"

   Внимали сим речам в сомненьт

   И звезды, лес, шептавшийся с природой...

  

   * * *

  

   Теперь же все прошло... на век...

   Нет больше этих чудных снов,

   И так исчезнет всякий человек:

   Бесследно также, как все это.

  

   Письма и стихи очень потешили секретаря и сотрудников.

   - Какой же вы ответ дадите этим чудакам? - спросил секретарь.

   - Увидите, - рассмеялся я.

   На другой день я ответил в "почтовом ящике" в ряду других юмористических шутливых ответов неудачникам пера и карандаша - и братьям Абраму и Бенциону Самуйловым из м. Степанцов:

   - "Братья писатели! Приводим ваши стихи, представляя их на суд публики... Очень талантливо! Я думаю, все согласятся с нами, что самое лучшее для вас - это забросить ваши степанцовские дела и приехать в Петербург, чтобы такие гениальные дарования развивались и совершенствовались в благоприятных условиях. Довольно ли вам по 500 рублей в месяц заработку?"

   В ближайшем номере журнала "почтовый ящик" был напечатан, и журнал разлетелся по всей необъятной России, вплоть до безвестного м. Степанцов.

  

  

   Однажды, когда я, сидя у себя, просматривал последнюю корректуру, мне сообщили:

   - Вас на лестнице спрашивают каких-то двое.

   Я вышел.

   На площадке лестницы действительно стояли два худых грустных господина, обремененных чемоданом, парой подушек и какими-то коробками и сверточками.

   - Что т-такое? - отшатнулся я в удивлении. - В чем дело? Вы, вероятно, не ко мне?

   - Ну, если вы редактор, так к вам, а если вы не редактор - так не к вам, - сказал, дружелюбно улыбнувшись, старший человек.

   - Мы прямо к нему, так сказать, к редактору, - подтвердил господин помоложе.

   - Кто вы такие?

   - Конечно, он нас не узнал, - обернулся один к другому.

   - Конечно, раз они нас никогда не видели. Хе-хе! Мы братья. Братья Самуйловы. Он Абрам, а уж я - так Бенцион.

   - Что же вам от меня угодно?

   - Смотрите! - сказал Бенцион. - Этот человек так занят, что даже все забыл. Мы же из Степанцов, которые стихи вам присылали, а вы еще написали - приезжайте - можно склеить гениальное дельце.

   Бенцион толкнул Абрама в бок, и тот одобрительно, полный радужных перспектив, захохотал. Я похолодел.

   - И вы потому, что прочли мой ответ в почтовом ящике, - потому и приехали?!

   - Ну конечно, - кивнул курчавой головой Абрам.

   - Зря на что мы бы не поехали... А так - отчего же!

   - Сделайте милость! - подтвердил Бенцион.

   Я стоял бледный, растерянный.

   - Где же вы... остановились?

   - А нигде. Прямо, как с вокзала, то - к вам. Стихов привезли - кучу! Три недели писали.

   - Ну хорошо... заходите через... четыре дня. Я подумаю.

   Братья схватили свой чемодан, подушки, взялись за руки и послушно повернули к дверям.

   - Постойте, - остановил я их. - А деньги-то у вас пока есть?

   - Абрам, - с любопытством обратился Бенцион к брату, - а деньги у нас пока есть?

   Тот полез в карман.

   - Есть. Рупь с мелочью. Билеты стоят, извините, до черта дорого. Ну, мы как-нибудь пока.

   - Постойте! - нетерпеливо вскричал я. - Нате вам, пока, а там увидим.

   - Зачем? - удивился Абрам. - Ведь мы же еще не заработали.

   - Это так принято - называется: аванс. Берите!

   - Называется аванс, - подтвердил Бенцион. - Бери, Абрам. Отработаем!

   Они застенчиво взяли деньги и ушли, а я весь день чувствовал себя в глупом положении неопытного, растерявшегося спирита, который вызвал духов, а что с ними делать - не знает...

   Когда я рассказал в редакции об этом случае - весь день во всех углах стоял гомерический хохот.

  

  

   Братья пришли ровно через четыре дня.

   - Здравствуйте, - сказал Бенцион. - Как поживаете? Нечего сказать - большой город Санкт-Петербург. А?

   - Нечего отнимать время у них, - перебил его деловым тоном Абрам. - Вынимай стихи!

   Оба, как по команде, вынули из карманов по пачке стихов и положили передо мной.

   - Эти еще лучше, чем те, - сказал Бенцион.

   - Ого! - захохотал Абрам, подталкивая ободрительно брата в бок. - Гораздо более!

   Я развернул одну пачку, с тайной бессмысленной и беспочвенной надеждой - найти в ней что-нибудь мало-мальски годное для печати.

   Первое стихотворение начиналось так:

  

   Будет осень, но будет не время,

   Скажут: милый знакомиться с ней,

   С той красивой, пухлявой девчуркой.

   Чей глазки печальны, как ночь!

  

   - Хорошо, - нерешительно сказал я. - Зайдите через неделю. Мы их прочтем, посоветуемся.

   - А? - торжествующе вскричал Абрам, подмигивая Бенциону. - Уже нас читают! Уже об нас советуются. Недурно, а?

   - У вас еще есть деньги? - спросил я Абрама.

   - Есть, - отвечал он, - но по лицам братьев я видел, что денег у них нет.

   Чтобы не слышать возражений, я сказал:

   - Получите деньги! Это так принято. Всякий писатель, давая вещь для печати, еще раз получает аванс.

   - Хорошее дело быть писателем, - удивился Бенцион. - Какой дурак Гришка Конухес, что он сидит в своей галантерее! Что такое, я спрошу вас - галантерея в Степанцах?.. Ха-ха!

   Они раскланялись и ушли, а я схватил сам себя за волосы и заскрежетал зубами.

   Через неделю они опять пришли, взявшись под руку, сияющие, полные самых радужных надежд.

   - Ну?

   - Пока ничего, - пожал я плечами. - Деньги у вас есть?

   - Нет, - покачал головой Абрам. - Деньги мы у вас больше не возьмем. Мы узнали: таких правилов нет - чтобы деньги брать, да брать, а что же дальше?

   Опустив голову, Бенцион тихо добавил:

   - Ну, нам некоторые тут знакомые сказали, что стихи наши не такие гениальные, как мы думали.

   Сердце мое сжалось.

   - Ну что вы! Стишки ничего себе, да только...

   В это время у меня сидел заведующий нашей конторой - грубоватый, мрачный старик.

   - Да что, в самом деле, - стихи да стихи! Стихов у нас и так - хоть залейся!.. Вы бы лучше объявление хорошее принесли.

   - Объявление? - удивился Бенцион. - Какое?

   - Публикацию от какой-нибудь фирмы для нашего журнала. А то стишки - эка невидаль!

   Братья стояли молча. Вздохнули и дружно сказали друг другу:

   - Ну, идем.

   - Ну, идем.

   - Возьмите еще аванс, - крикнул я, хватая Бенциона за руку.

   Он деликатно высвободился и ушел.

  

  

   Однажды, когда я сидел, полный черных мыслей о своем легкомысленном поступке и о судьбе исчезнувших братьев, ко мне постучались.

   - Ну? Кто там?

   - Извините, - сказал Бенцион, протискивая вперед Абрама. - Мы еще раз к вам. Вот: не надо ли?

   Протиснутый вперед Абрам положил мне на стол какую-то бумагу и застенчиво отскочил. Его место занял Бенцион, положил какую-то бумагу и, глупо улыбаясь, тоже отскочил.

   - Еще стихи, - усмехнулся я про себя и робко заглянул в подсунутые мне бумаги...

   - Что это?

   - Объявления, - ухмыляясь, сказал Бенцион. - Вы хотели иметь объявления, так мы вам достали. Он - табачная фабрика, а я - корсеты и "друг человека - желудок".

   Фирмы были солидные. Я позвал заведующего конторой и дал ему принесенные объявления.

   - Молодцы! - похвалил их старик, будто они именно и сделали то, что от них требовалось. - Так и надо! Тащите еще. Принесли вы, приблизительно, полтораста двойных - значит, следует вам около 22 рублей, что ли. Хотите получить?

   Глаза Абрама сверкнули голодным огоньком, но он потушил его и, опустив голову, сказал:

   - Мы должны.

   - Должны, - как эхо, подтвердил Бенцион. - Ой, мы еще много должны!

   - Пустяки. Это был аванс, - усмехнулся я. - Выдайте им. После сосчитаемся.

   Братья просияли, подтолкнули друг друга, засмеялись и вышли вслед за стариком.

   Я чувствовал себя на седьмом небе.

  

  

   Изредка я наводил в конторе справки об удивительных братьях Самуйловых. Мне сообщили, что сначала они показывались редко, объявления, очевидно, давались им туго, но потом - способности экс-поэтов развернулись пышным цветком.

   Однажды, зайдя в конфектный магазин, я имел случай наблюдать братьев на их трудной, неблагодарной работе.

   Не замечая меня, Бенцион стоял перед старшим приказчиком и убежденно говорил:

   - Реклама есть двигатель торговли. Ни одна копейка, брошенная на рекламу, не пропадет даром. Все солидные фирмы сознали необходимость широкой рекламы, тем более в таком распространенном журнале, как...

   - Мы никому вообще не даем объявлений, - сказал приказчик. - Наша фирма не публикуется.

   Он ушел за перегородку, а Бенцион развел руками и обратился к продавщице:

   - Помилуйте! Реклама - это двигатель торговли... Копейка не пропадает! Все солидные фирмы, которые коммерческие...

   Барышня улыбнулась и занялась каким-то покупателем. Абрам взял за пуговицу господина в пальто и сказал:

   - Вы не можете себе представить преимущества рекламы! Это двигатель торговли, и я удивляюсь...

   - Да я покупатель! - сказал господин. - Ей-Богу, мне нечего рекламировать.

   - Нечего? - удивился Абрам. - Очень жаль!

   Он увидел меня и радостно поздоровался.

   - Здравствуйте! Поймите, пожалуйста, что всякая коммерческая фирма, понимающая рекламу как двигатель торговли...

   - Это вы не мне объясните, - засмеялся я. - А им.

   - Я им уже объяснял... Чудаки! Не понимают... Имейте в виду - каждая копейка, потраченная на рекламу...

   Мы все втроем вышли из магазина. Я простился с ними, сел на извозчика и, уезжая, расслышал, как Бенцион говорил Абраму:

   - Вы понимаете, что разумно данная реклама, которая есть двигатель торговли, должна оправдывать каждую истраченную копей...

  

  

   Недавно я получил записку без подписи, гласившую:

   - "Если бы вы приехали сегодня вечером к Контану, то это было бы очень хорошо. А если бы вы спросили там, где кабинет номер двенадцать? - то это было бы еще лучше... Не кушайте много за обедом. Ну? Приедете? Приезжайте..."

   Я усмехнулся и решил поехать.

   В кабинете, как и можно было предполагать, находились братья Самуйловы. Увидев меня, Бенцион подтолкнул локтем Абрама, засмеялся и воскликнул:

   - Он таки приехал! Он выпьет с нами рюмочку-другую шампанского за всеобщее процветание и за альтернативы сокровищ в литературных недосугах. Вы, может быть, думаете, что сделали глупость, выписав нас для работы в журнале? Позвольте вас удостоверить, что глупости здесь не было ни малейшей... Мы, ей-Богу, катаемся, как какие-нибудь сыры в маслах.

   - Ого-го! - одобрительно сказал Абрам. - Этот редактор знает, что он делает. Он с расчетом делает.

   Я засмеялся и крепко пожал повеселевшим братьям руки.

   И начался наш веселый пир... Хорошо пить, когда небо безоблачно.

  

  

  

   Я очень люблю писателей, которые описывают старинные запущенные барские усадьбы, освещенные косыми лучами красного заходящего солнца, причем в каждой такой усадьбе у изгороди стоит по тихой задумчивой девушке, устремившей свой грустный взгляд в беспредельную даль.

   Это самый хороший, не причиняющий неприятность сорт женщин: стоят себе у садовой решетки и смотрят вдаль, не делая никому гадостей и беспокойства.

   Я люблю таких женщин. Я часто мечтал о том, чтобы одна из них отделилась от своей изгороди и пришла ко мне успокоить, освежить мою усталую, издерганную душу.

   Как жаль, что такие милые женщины водятся только у изгороди сельских садов и не забредают в шумные города.

   С ними было бы легко. В худшем случае они могли бы только покачать головой и затаить свою скорбь, если бы вы их чем-нибудь обидели.

   Прямая им противоположность - городская женщина. Глаза ее бегают, злые, ревнивые, подстерегающие, тут же, около вас... Городская женщина никогда не будет кутаться в мягкий пуховый платок, который всегда красуется на плечах милой женщины у изгороди. Ей подавай нелепейшую шляпу с перьями, бантами и шпильками, которыми она проткнет свою многострадальную голову.

   А попробуйте ее обидеть... Ей ни на секунду не придет в голову мысль затаить обиду. Она сейчас же начнет шипеть, жалить вас, делать тысячу гадостей. И все это будет сделано с обворожительным светским видом и тактом...

   О, как прекрасны девушки у изгороди!

  

  

   У меня в доме завелось однажды существо, которое можно было без колебаний причислить к числу городских женщин.

   На этой городской женщине я изучил женщин вообще - и много странного, любопытного и удивительного пришлось мне увидеть.

   Когда она поселилась у меня, я поставил ей непременным условием - не считать ее за человека. Сначала она призадумалась:

   - А кем же ты будешь считать меня?

   - Я буду считать тебя существом выше человека, - предложил я, - существом особенным, недосягаемым, прекрасным, но только не человеком. Согласись сама - какой же ты человек?

   Кажется, она обиделась.

   - Очень странно! Если у меня нет усов и бороды...

   - Милая! Не в усах дело. И уж одно то, что ты видишь разницу только в этом, ясно доказывает, что мы с тобой никогда не споемся. Я даже не буду говорить навязших на зубах слов о повышенном умственном уровне мужчины, о его превосходстве, о сравнительном весе мозга мужчины и женщины, - это вздор. Просто мы разные - и баста. Вы лучше нас, но не такие, как мы... Довольно с тебя этого? Если бы прекрасная, нежная роза старалась стать на одном уровне с черным свинцовым карандашом - ее затея вызвала бы только презрительное пожатие плеч у умных, рассудительных людей.

   - Ну, поцелуй меня, - сказала женщина.

   - Это можно. Сколько угодно.

   Мы поцеловались.

   - А ты меня будешь уважать? - спросила она, немного помолчав.

   - Очень тебе это нужно! Если я начну тебя уважать, ты протянешь от скуки ноги на второй же день. Не говори глупостей.

   И она стала жить у меня.

   Часто, утром, просыпаясь раньше, чем она, я долго сидел на краю постели и наблюдал за этим сверхъестественным, чуждым мне существом, за этим красивым чудовищем.

   Руки у нее были белые, полные, без всяких мускуло