Аверченко Аркадий Тимофеевич - Рассказы (юмористические), Страница 14 - Книги

align="justify"> - Пусть так, как есть, - сказал Бондарев.

- Нет, так нельзя, - улыбнулась Стамякина.

- Нельзя? - вскричал инспектор Хромов. - А, ей-Богу, можно. Вот, например, где вы, Николай Алексеич, остановились?

- В отеле Редькина.

- И напрасно! И совершенно напрасно!! С какой стати платить деньги? Милый Николай Алексеич! Дайте слово, что исполните мою просьбу... Ну, дайте слово!

- Если в моих физических силах - исполню, - пообещал, сладко улыбаясь, Бондарев.

- Милый Николай Алексеич! Я преклоняюсь перед вами, перед вашим талантом. Сделайте меня счастливым... Бросьте вашего Редькина, переезжайте завтра утром ко мне!

- Да я ведь послезавтра вечером уезжаю, зачем же? - сказал Бондарев.

- Все равно! На один день! Если бы я был богат, я бы построил вам на берегу тихого моря мраморный дом и сказал бы: "Бондарев! Это ваше... Живите и пишите здесь, в этом доме!" Но я не богат и предлагаю вам более скромное помещение. Но от чистого сердца, Бондарев! А?

- Спасибо, - сказал тронутый Бондарев. - Если вам это доставит удовольствие - завтра же перееду к вам.

- Браво! - восторженно вскричал инспектор Хромов, шумно вскакивая с места. - Господа! Предлагаю выпить за здоровье того светлого луча, который на мгновение осветил нашу тусклую темную жизнь! Урра!

- Урра! - крикнули гости.

III

- Вы должны отказаться от своих слов! - бешено кричал бледный Перекусалов, тряся за плечо красного возбужденного Федосея Ивановича Когтя.

- Нет, не откажусь! - ревел Коготь. - Ни за что не откажусь! Хоть вы меня режьте - не откажусь! Зачем мне отказываться?

- Нет, ты откажешься!

- Нет-с, дудки. Вот еще какой! Не откажусь.

Прочие гости столпились около этой пары и миролюбиво уговаривали:

- Да бросьте! Чего там... Подумаешь!

- Будто дети какие!..

- Нет, я этого так не оставлю! Ты должен дать удовлетворение!

Коготь презрительно вздернул плечами.

- Когда и где угодно!

- Послушай, - сказал Бондарев, беря под руку Перекусалова. - В чем дело? Чего ты так разъярился?

- Он меня оскорбил, - тяжело задышал Перекусалов. - Такого рода оскорбления требуют для своего разрешения единственного пути! Ты, надеюсь, понимаешь?..

- Ффу, как глупо! Надеюсь, это все не серьезно?

- Что?? Ты что же думаешь, что если мы в медвежьем углу живем, то и вопросы чести разрешаем по-медвежьи: ударом кулака или показанием языков друг другу? Не-ет, брат!.. Я, может быть, закис здесь в глуши, но поставить на карту жизнь - если затронута честь - всегда сумею.

В глазах Перекусалова засветилось, засверкало что-то новое, красивое и необычное. Бондарев с уважением посмотрел на него.

- Надеюсь, ты не откажешься быть свидетелем с моей стороны?

Бондарев положил ему руку на плечо и сказал: - Конечно. Я все это устрою. Но, скажи, пожалуйста... чем этот субъект тебя оскорбил? Может быть, пустяки?

- Нет, не пустяки! Вовсе не пустяки, Бондарев! Я не могу тебе сказать, что именно - мне это слишком тяжело - но не пустяки.

- Хорошо, - серьезно сказал Бондарев. - Тогда - решено! Завтра я заеду к тебе и сообщу о подробностях.

Гости стали торопиться домой.

Когда Стамякина хватилась мужа, то выяснилось, что он лежит в кабинете хозяина на диване. Когда его разбудили, он с трудом открыл глаза, заплакал и заявил, что пусть лучше завтра сошлют его на каторгу, чем сегодня поднимают с дивана.

- Завтра можете меня ругать, бить по лицу, унижать, но сегодня - я вас очень прошу - не трогайте меня... Все равно я сейчас же упаду и разобью голову до крови. Не трогайте меня, миленькие!

- Свинья! - прошептала Стамякина и взяла Бондарева под руку. - Вы не откажетесь проводить меня?

Сердце Бондарева сладко заколотилось.

- Вы... спрашиваете?.. Господи!

Когда ехали на извозчике, Бондарев держал красавицу за талию, а она смотрела ему в лицо отуманенными глазами и говорила:

- Вы мой господин! Вы приехали дерзко равнодушный, схватили мою жизнь, как хрупкий орех, и раздавили ее властной рукой. А я-то думала, что моя жизнь - крепкая, крепкая... прочная, прочная... Зачем вы сделали это?

- Настя... Если бы я тебе сказал: уедем со мной, брось все... ты бы бросила? Уехала?

- С тобой? В Лондон, на Луну; умерла бы, если бы ты умирал, плакала бы твоими слезами и смеялась бы твоим смехом...

Она взяла руку Бондарева, поднесла к губам и поцеловала два раза...

- Завтра я буду у тебя, - сказал Бондарев. - И завтра позову тебя. Пойдешь?

- Твоя.

Утром, проснувшись, Бондарев долго лежал на кровати и мечтал.

- Подумать только, что среди тысячи заброшенных, забытых точек на необъятной Руси - есть одна точка: микроскопический город Плошкин. И здесь люди, как это ни странно, - другие, и живут они и думают не захолустно: в один вечер я нашел и наивного фанатика, любителя литературы, моего восторженного поклонника, и смелую, с большим сердцем, женщину, и человека, готового рискнуть жизнью ради чести... И все это очень красиво и странно!

Он оделся, уложил в небольшой сак вещи и, расплатившись, вышел на улицу.

- Извозчик! Знаешь инспектора Хромова? Вези меня к нему!..

- Пожалуйте!

Хромова дома не было. Бондарева встретила бледная беременная жена инспектора и с пугливым недоумением осмотрела его.

- Мужа хотели видеть?

- Да видите ли... - нерешительно сказал Бондарев. - Ваш супруг пригласил меня вчера погостить у вас денек, вместо того чтобы жить в гостинице. - Я Бондарев.

- Вечно он... - печально качнула растрепанной головой хозяйка. - А разве в гостинице вам нехорошо было?

- Ничего себе... Но ваш супруг так настаивал...

- Охота вам было этого дурака слушать? Разве он что-нибудь понимает? Пригласил! У нас три комнаты всего, повернуться негде - изволите видеть! Вы уж меня извините, но, когда это сокровище вернется, я его съем за это!

- Приятного аппетита! - пожал плечами Бондарев, повернулся и вышел. - Действительно, - подумал он, - идиот какой-то... Очень нужно было принимать его приглашение. Изво-озчик, черт! Свободен? Вези меня к Когтю. Знаешь - Федосеем зовут. Иванычем.

- Господи ж! - высморкался извозчик. - Завсегда.

- С этой дуэлью еще запутался... черт знает, что такое! Если бы не дал Перекусалову слова - сразу бы плюнул на все. А то теперь мотайся, как дурак...

Мимоходом он заехал к какому-то доктору. Долго объяснял ему относительно дуэли, а доктор прихлебывал светлый чай и молча слушал.

- Так как же, а? Вы не бойтесь. Вам, как врачу, не грозит никакая ответственность.

Доктор встал, протянул литератору руку и сказал:

- Плюньте!

И ушел во внутренние комнаты.

- Порядки! - размышлял Бондарев, трясясь на извозчике по направлению к Когтю. - Тут, пожалуй, и пистолетов не достанешь...

Коготь встретил Бондарева радостно.

- А-а!.. Литератор! Звезда! Садитесь. Чаишки хотите?

- Спасибо, - сказал Бондарев. - Я, собственно, на счет выработки условий...

- Условий? Которых?

- По поводу дуэли.

- Какой дуэли?

- Да вчера же! Перекусалов вызвал вас, и вы приняли вызов.

- Юморист вы, - сказал одобрительно Коготь,- вечно у вашего брата заковыки.

- Какие заковыки? Есть случаи, когда полагается быть серьезным. Надеюсь, вы не отказываетесь от дуэли?

- Вы... в самом деле?

Коготь загрохотал, обрушился на диван, закашлялся от стремительного хохота и заболтал мясистыми ногами.

- Зарезал литератор! Уморил! Так Петька меня, на дуэль вызвал? Го-го!

- В чем дело? - закричал Бондарев.

- Вот - голубчик: режьте меня, жгите - буквально-таки, ни капелюшечки не помню!! Где, когда, что? Правда, пили мы, как носороги. А скажите, милый... Мы... не дрались?

- Нет, - сухо сказал Бондарев. - В таком случае, прощайте.

Злой, поехал Бондарев к Перекусалову. Тот еще лежал в кровати.

- Скажи, - спросил сердито Бондарев, - ты помнишь, как вчера вызвал господина Когтя на дуэль?

- Неужто вызвал? - удивился Перекусалов. - За что, не помнишь?

- Это тебе лучше помнить! - закричал Бондарев. - Это ты заставил меня сегодня дурака валять, ездить к доктору, к твоему противнику, который тоже решительно отперся от всякой дуэли. Как это глупо, как пошло!

- Ты... доктора ездил приглашать? - дико посмотрел на литератора Перекусалов. Закрыл голову одеялом и захохотал стонущим, охающим смехом.

- О-ой, не могу! О-ой, смерть пришла!

Бондарев злобно ударил его по голове, выбежал на улицу и вскочил на извозчика.

- На вокзал! Или нет... Постой... Ты знаешь, где Стамякин живет? Вези к ним.

Стамякина не было дома. Красавица вышла к Бондареву, кокетливо кутаясь в розовый капот и щуря темные глаза.

- Кого я вижу! Какой вы милый, что заехали!

- Настя! - сказал страдальчески Бондарев, целуя ее руки. - Я только сегодня понял, среди какого ужаса, среди какой тины и пошлости ты живешь! Настя! уедем со мной...

Она высвободила свои руки, погрозила ему пальцем и мягко, как кошечка, опустилась на диван.

- Ответьте мне на один вопрос...

- Спрашивай все, что угодно. Милая!

- Сколько вы зарабатываете в год?

- Зачем тебе? Тысяч пять-шесть...

- Ну, будем благоразумны... Вы предлагаете мне уехать с вами. Вы, не спорю, мне нравитесь... Но что же будет!! Положение всеми уважаемой жены известного в городе человека я переменю на какое-то жалкое, двусмысленное положение - любовницы человека, который ведь может меня и разлюбить. И - что такое 6 тысяч? Мы здесь проживаем восемь, а в Петербурге - чтобы жить так, нужно двенадцать. Ну, милый... Ну, не сердитесь же! Будьте рассудительны...

- Настя! - закричал в ужасе Бондарев. - Грежу я, что ли? Где же вчерашнее?!

Она погрозила ему пальчиком.

- Вчерашнее? Не нужно было подливать мне так много вина за ужином.

Хотя Бондарев старался уехать из Плошкина незаметно, но провожать его собралась вся вчерашняя компания. В буфете пили вино. Общество оживилось.

- Милый Николай Алексеич, - сказал любовно инспектор Хромов, - по-моему, несправедливо, что министерство путей сообщения берет с таких людей, как вы, деньги за проезд. Таких людей нужно возить бесплатно, в купе первого класса.

- Эх! - простонал Перекусалов, опуская голову. - Он хоть и вторым классом поедет, но едет на красивую, интересную жизнь. Ах, братцы, если бы вы знали, как я тянусь к красоте!!

- Красота - это страшная сила! - подтвердил Коготь, выпивая залпом вино.

Красивая Стамякина нагнулась к Бондареву, чокнулась с ним рюмкой и шепнула:

- Скажите на прощанье что-нибудь такое, отчего мне было бы хорошо... Что скрасило бы мою глупую жизнь.

- Могу! - громко засмеялся Бондарев. - Господа! Пейте больше! Много пейте! Как можно больше...

ЧУДЕСА

То, что случилось со мной в первый день Пасхи, - навсегда поселило в моей душе убеждение, что есть такие странные необъяснимые явления в нашей жизни, которые не поддаются самому внимательному анализу и перед которыми мы стоим, как перед загадочной завесой, скрывающей за собой целый ряд удивительных чудес и тайн.

Мы стоим перед этой завесой, недоумевающие, с пальцем, положенным на полураскрытые уста, и с тоской спрашиваем:

- Что же?! Что это было?

И молчит завеса.

Был первый день Пасхи. 12 часов пополудни.

Я стоял перед зеркалом во фраке, свежевыбритый, в чудесном настроении, так как был я молод, стояла весна, и теплое солнце матерински ласкало всякого, кто подвертывался под его лучи.

Сначала поехал я к Болдыревым. Мать семейства и дочери приняли меня весело, радостно, все насквозь пронизанные весенним светом и радостью красивого праздника...

Просидел я у них даже больше положенного на визиты срока, что-то около получаса. Закусывали.

Когда я вышел от них, настроение у меня было прекрасное, а стоявший на углу извозчик в новом армяке, с примазанными маслом волосами, умилил и рассмешил меня своей праздничностью и своим видом человека, понимающего серьезность ниспосланного Богом праздника.

Мне пришло в голову невинно подшутить над ним, таким торжественным и строгим.

- Извозчик! - сказал я, подходя. - С Новым годом!

Он посмотрел на меня, пожал плечами и солидно ответил:

- Воистину Воскресе!

- Хорошая у тебя лошадь, - сказал я. - Какой породы? Лягавая?

- Работницкая.

- Бегать умеет?

- Побежит.

У него был такой солидный, приличный вид, что мне сделалось стыдно своих шуток. Я протянул ему руку и сказал:

- Прощай брат. Кланяйся там отцу, дедушке.

- Покорниче благодарим. Дед вымер нынче.

Я сочувственно вздохнул и отошел.

---

Потом сидел у Крамалюхиных. Удивительная вещь - Пасха! Встретили меня как родного, тогда как в обычное время отношения наши не выходили за рамки простого холодного знакомства.

Жена Крамалюхина отказалась христосоваться...

- А я все-таки поцелую вас, - улыбаясь, сказал я.

- Да как же вы меня поцелуете, если я не хочу?

- А я все-таки поцелую.

- Не понимаю, право...

Я рассмеялся. Чудачка и не думала, что это так просто.

- Ей-Богу, поцелую!!

- Право... мне даже странно...

Она отвернулась, а я воспользовался этим моментом и поцеловал ее в шею.

- Ого! - сказал муж.

Я залился смехом.

- Ну? А говорили - не похристосуюсь. Вот и похристосовался!

- Однако, - сказал муж.

- Не правда ли? Хе-хе. Стоит только захотеть. Кстати, - вспомнил я. - Знаете вы анекдот о "стоит только захотеть"?

- Какой анекдот?

- Я вам расскажу...

Мне пришло в голову, что анекдот этот не совсем приличен и при даме рассказать его неудобно. Но эту мысль заменила другая:

- В сущности, ведь она замужняя и прекрасно все должна понимать...

И я сказал вслух:

- Анна Петровна! Разрешите рассказать этот смешной анекдот при вас. Правда, он немножко, как это говорится, того, - ну, да ведь и вы хе-хе - не девочка же. Я думаю, - прекрасно все понимаете, а?

Я, улыбаясь, заглядывал ей в лицо, а она встала к неожиданно куда-то вышла.

- Странная она какая-то сегодня, - удивился я.

- Это вы ее со своим анекдотом прогнали, - объяснил муж. - Нельзя же при дамах неприличные анекдоты рассказывать.

На меня от этих слов сразу повеяло такой непроходимой пошлостью узких мещанских узаконений и копеечной моралью людей, зарывшихся в свое грошовое мещанское благополучие, что я не выдержал и сказал:

- Почему? Ну, будем, дорогой Илья Ильич, откровенны хоть раз в жизни. Ведь не институтка же ваша жена? Представьте, если бы я был ее любовником - она бы выслушала от меня этот анекдот и только бы посмеялась. Я буду говорить, извините меня, просто: то, что мы с ней чужие, - это простой случай! Конечно, я не говорю...

Муж хотел что-то возразить, но в это время вошла жена.

- Ильюша! Тебя сейчас просят по важному делу к Дебальцевым. Нужно тебе сейчас ехать, а мне уже пора в театр на дневное представление.

- Простите, - сказал я. - Я не буду вас задерживать. Только какие же сегодня театры? В первый день театров не бывает.

- Бывает.

- Уверяю вас - не бывает. Я это хорошо знаю. Вас, наверное, обманули!

Она закусила губу:

- Ну, один театр все-таки открылся.

Прекрасно зная, что в первый день в театрах не играют, я был поражен до глубины души. Очевидно, Анна Петровна была жертвой чьей-то глупой шутки.

- Это надо выяснить, - сказал я. - Вы позволите мне поехать с вами? Нет ли здесь какой-нибудь глупой шутки или чего-нибудь еще похуже. Дело в том, что я могу поклясться, что в первый день ни в каких театрах не играют.

- Это театр в частном доме, - сказала она, задумчиво отворачиваясь.

- Ах, так?.. А что идет?

- Эта... Сирано-де-Бержерак.

- Прекрасно! Я давно хотел видеть эту пьеску (отчего бы мне не посмотреть ее? - подумал я). Слушайте, поедем вместе.

- Это неудобно, - быстро ответила она. - Я по приглашению.

- Пустяки! Я заплачу десять рублей. В пользу там каких-нибудь вдов или сирот. Вот. Получите!

Вынув десять рублей, я пытался всунуть их ей в руку, но она не взяла.

- Стесняетесь от молодого человека деньги получать? - пошутил я. - Явление в наш практический век беспримерное! Ну, прощайте. Не буду вас задерживать.

---

Я вышел. Так как следующий визит был у меня намечен в книжке "к Ахеевым", я взял извозчика и поехал.

Несмотря на теплый ясный воздух, мне почему-то взгрустнулось.

- В сущности, - подумал я, - к чему это все? Все эти визиты, окорока, английская горькая, христосование? Ведь все равно все умрут. И я умру... И извозчик умрет.

Сердце мое охватила смертельная жалость к этому понуренному, терпеливо сидящему на козлах человеку, который должен умереть, и - ни одна душа о нем не вспомнит. После безрадостной жизни - безвестная смерть!

- Извозчик! - предложил я. - Хочешь я доставлю тебе удовольствие?

- Какое? - обернулся он.

- Хочешь, я тебя покатаю? Ты садись на мое место, а я на твое. Хочешь.

- Нельзя. Обштрахуют.

Мне до слез было жаль этого покорного печального человека.

- На сколько? - спросил я. - Ну, самое большее, на двадцать пять рублей? Так получай их! А теперь - пересаживайся!

Может быть, с точки зрения уличного благоприличия это и было странно, но моральная красота моего поступка искупала какие-то глупейшие уличные правила, и я, без тени смущения, перелез на козлы.

Уличные моралисты, - судите меня!

Я довез извозчика до самого подъезда Ахеевых и, остановившись, слез. И неожиданно в голову мне пришла простая человеческая мысль, центром которой был оправлявший в этот момент сбрую извозчик.

- Извозчик, - подумал я, - такой же человек, как и другие... Почему я могу войти к Ахеевым, а он не может? Потому что на нем грубый армяк и что он крестьянин? А Кольцов? А Никитин? И я спрошу их прямо: вот вы, господа, либеральничаете, говорите о меньшем брате... А посадите ли вы его с собой за стол?

Уговорить извозчика стоило мне больших трудов. Наконец он согласился, и я, демонстративно обвив рукой его шею, чтобы еще больше подчеркнуть равность наших положений, вошел с ним к Ахеевым.

У них были гости: какой-то старец и толстая дама.

- Здравствуйте! - сказал я громко. - Христос Воскресе! Вот вы, господа, либеральничаете, говорите о меньшем брате... А посадите ли вы его с собой за стол?

Остановившись посреди комнаты, мы с извозчиком внимательно следили за выражением лиц хозяев.

- Отчего же, - сказал Ахеев. - Теперь такой праздник, что мы всякому рады. Садитесь.

- Не бойся, милый, - дружелюбно толкнул я извозчика в спину. - Садись. Я знаю, что у этих добрых людей слово не расходится с делом. Дайте моему другу извозчику стакан коньяку.

И так как я решил идти до конца, то попросил:

- И не какой-нибудь дряни, а лучшей марки. Он такой же человек, как и мы.

Извозчик принялся за еду и питье, а мы сидели и молчали. Смотрели на него...

Но было скучно. Я это чувствовал.

- Отчего вы все такие скучные? - спросил я. - В жизни так мало радости, что смех и веселье нужно изобретать.

Толстая дама улыбнулась.

- Посоветуйте, что делать. А мы уже повеселимся.

- Итальянцы любят шутки, мистификации, - сказал я, - а мы не любим. Давайте сделаем какую-нибудь мистификацию!

- Какую?

Я обвел глазами стол.

- Можно устроить мистификацию для визитеров. Смотрите: вино из бутылок можно вылить - заменить уксусом, сырную пасху посыпать солью и перцем, в окорок, вместо гвоздики, натыкать маленьких гвоздиков, а куличи выдолбить внутри и насыпать туда земли с цветочных горшков и окурков.

Я расхохотался.

- Вообразите их удивление, когда они начнут есть и пить. Ха-ха! Я вам сейчас это все устрою.

- Да не надо, - сказал Ахеев.

- Почему же не надо? Надо. Вы увидите, как это будет превесело.

Я опрокинул цветочный горшок и, высыпав землю, стал поливать ее мадерой.

Произошла глупейшая сцена: хозяин вырвал у меня бутылку и бестактно крикнул:

- Не смейте этого делать!

- Почему? вы же просили... мистификацию...

Он вырвал у меня кулич, верхушку которого я успел уже снять, и крикнул:

- Убирайтесь вон!

Я изумленно посмотрел на него.

- Вы сумасшедший! Я же вас не трогаю!

- Пойдем, - сказал извозчик.

Я посмотрел на лицо хозяина, который, казалось, готов был перервать глотку за какой-то кулич и початую бутылку скверной мадеры, - и мне сделалось противно сидеть среди этих людей... И мучительная, тяжелая тоска охватила мою душу.

- Жалкие вы черви! - с отвращением сказал я. - Идем, мой друг. Ты еще не сыт? Эй, вы! - надменно продолжал я. - Я беру у вас эту колбасу, жареную курицу, бутылку коньяку и графин водки. Не беспокойтесь - плачу. Человек с душой торгаша! Получите двенадцать рублей... Ха-ха! Сдачи не надо.

Вконец уничтоженный хозяин и гости не смели посмотреть мне в глаза. Хозяину, очевидно, было смертельно неловко за свой бестактный поступок с куличом.

---

Мы подошли к пролетке, и я разложил на сиденье собранные с собой припасы...

- Ешь, извозчик, пей. А я посижу около лошади, постерегу, чтобы ее не украли конокрады.

В то время в городе свирепствовала шайка конокрадов, и поэтому моя боязнь этих дьявольски хитрых людей была небезосновательной.

Извозчик пил коньяк прямо из бутылки, а я сидел у ног лошади, глядел на него и думал:

- Вот кто никогда не покинет меня! Из таких именно самородков, черноземных людей и выходят честные старые преданные слуги.

Будущее показало, что я не ошибался.

- С визитами я не поеду! - сказал я сам себе. - Пора уже прекратить этот глупейший обычай.

О, традиции, всосанные с молоком матери! В душе все-таки было смутное неопределенное чувство боязни, что знакомые обидятся, если я о них не вспомню. Но этому горю можно было помочь.

Мимо проходил рассеянный сосредоточенный человек без шапки. Я остановил его.

- Милый! Вот тебе записная книжка... Сделай по ней, вместо меня, визиты. Тут у трех я уже был, а у остальных не был. А это тебе за труды. Двадцать рублей. Довольно? Скажи, что я, мол, кланяюсь... Не забудешь?

Он молча взял деньги, книжку и ушел. Будто гора свалилась с моих плеч.

---

Солнце склонялось к закату. Какая-то тихая, неопределенная грусть вползла в душу. Мы сидели с извозчиком у колес пролетки, и каждый думал о своем.

- Спой мне, - тихо попросил я, очнувшись, - что-нибудь тихое, задушевное, отчего бы душа сладко и больно сжималась.

Извозчик послушно открыл рот и запел. Глухие надтреснутые звуки выходили, разливаясь в предвечернем воздухе. Но вот они окрепли, зазвенели - и полилась широкая безудержная русская песня.

- И-и-э-э-ух - ха! га-а-а, - пел извозчик, и тихо припал, притаился истомленный солнцем воздух.

- Кто здесь песни орет? А? Отчего ты не на козлах? - раздался сверху чей-то грубый голос. - В участок захотел, полосатый черт.

Мы вскочили.

Перед нами стоял грубый, с красным лицом, городовой и махал кулаком.

- Вы кричать не имеете права, - возразил я. - А если вы оскорбили моего товарища, назвав его полосатым чертом, то он выше этого. Стыдно ругаться! Вы себя этим унизили, а не его. Сами вы полосатый невыносимый дурак!

- А-га-га! - завопил городовой.-Ругаться? Пойдем!

Я вырвался из его рук, ударил его кулаком в лицо, отчего он упал, отбежал в сторону и крикнул своему другу извозчику:

- Спасайся! Бежим! Против нас целый заговор - я все понял! Держись около меня. И мы побежали.

На нашем пути встретилась какая-то церковь.

- Храм Божий! Сюда! - скомандовал я. - Здесь мы в сравнительной безопасности.

- Пойдем на колокольню, - предложил извозчик.

- Прекрасно! Беги вперед!

Колокольня была открыта. Мы вбежали по узкой лесенке и захлопнули за собой обе двери. В глазах моего спутника горело мужество, а его беззаветная храбрость ободряла и меня, усталого, измученного...

- Часов пять мы здесь продержимся, - сказал я.

- А там придет подмога. Мои молодцы не дремлют.

Мы залегли на колокольне.

Я отламывал кирпичи, на случай защиты от неожиданного нападения, а мой верный извозчик схватился за язык большого колокола и, раскачав его, зазвонил тревожно и громко.

- Надо бы так устроить,- посоветовал я, - чтобы наши друзья услышали эти призывные звуки, а враги не догадались, где мы.

Извозчик обещал приложить к этому все усилия и зазвонил еще громче. Я выглянул в амбразуру окна.

- Идут! Борись, брат! Мужайся.

Мы поцеловались, схватили кирпичи и осыпали ими черную толпу врагов, глухо шумевшую внизу.

- Сдавайтесь! - крикнули они.

- Ни за что! - отвечал я, высовываясь. - Лучше смерть, чем позор.

Извозчик прищурился и бросил в них кирпичом; потом сел под колокол и сразу, как мертвый, уснул.

- Борись, Петя, - посоветовал я, прилег у окна и положил голову на какую-то скамеечку.

Что было дальше - не помню.

---

Если бы все случившееся произошло глухою ночью, когда осенний ветер дует в трубы и темные силы справляют свой дикий шабаш, туманя и мороча человека, сбитого ими с толку, - это еще было бы допустимо.

Но как могло случиться среди бела дня то, что рассказано выше, я до сих пор не могу объяснить.

И стоим мы теперь с моим другом извозчиком, недоумевающие, с пальцами, положенными на полураскрытые уста, и с тоской спрашиваем:

- За что? На два месяца? За что же, Господи?

ПЕТУХОВ

Муж может изменять жене сколько угодно и все-таки будет оставаться таким же любящим, нежным и ревнивым мужем, каким он был до измены.

Назидательная история, случившаяся с Петуховым, может служить примером этому.

Петухов начал с того, что, имея жену, пошел однажды в театр без жены и увидел там высокую красивую брюнетку. Их места были рядом, и это дало Петухову возможность, повернувшись немного боком, любоваться прекрасным мягким профилем соседки.

Дальше было так: соседка уронила футляр от бинокля - Петухов его поднял; соседка внимательно посмотрела на Петухова - он внутренне задрожал сладкой дрожью; рука Петухова лежала на ручке кресла - такую же позу пожелала принять и соседка... а когда она положила свою руку на ручку кресла - их пальцы встретились.

Оба вздрогнули, и Петухов сказал:

- Как жарко!

- Да, - опустив веки, согласилась соседка. - Очень. В горле пересохло до ужаса.

- Выпейте лимонаду.

- Неудобно идти к буфету одной, - вздохнула красивая дама.

- Разрешите мне проводить вас.

Она разрешила.

В последнем антракте оба уже болтали как знакомые, а после спектакля Петухов, провожая даму к извозчику, взял ее под руку и сжал локоть чуть-чуть сильнее, чем следовало. Дама пошевелилась, но руки не отняла.

- Неужели мы так больше и не увидимся? - с легким стоном спросил Петухов. - Ах! Надо бы нам еще увидеться.

Брюнетка лукаво улыбнулась:

- Тесс!.. Нельзя. Не забывайте, что я замужем.

Петухов хотел сказать, что это ничего не значит, но удержался и только прошептал:

- Ах, ах! Умоляю вас - где же мы увидимся?

- Нет, нет, - усмехнулась брюнетка. - Мы нигде не увидимся. Бросьте и думать об этом. Тем более что я теперь каждый почти день бываю в скетинг-ринге.

- Ага! - вскричал Петухов. - О, спасибо, спасибо вам.

- Я не знаю - за что вы меня благодарите? Решительно недоумеваю. Ну, здесь мы должны проститься! Я сажусь на извозчика.

Петухов усадил ее, поцеловал одну руку, потом, помедлив одно мгновение, поцеловал другую.

Дама засмеялась легким смехом, каким смеются женщины, когда им щекочут затылок, - и уехала.

Когда Петухов вернулся, жена еще не спала. Она стояла перед зеркалом и причесывала на ночь волосы. Петухов, поцеловав ее в голое плечо, спросил:

- Где ты была сегодня вечером?

- В синематографе.

Петухов ревниво схватил жену за руку и прошептал, пронзительно глядя в ее глаза:

- Одна?

- Нет, с Марусей.

- С Марусей? Знаем мы эту Марусю!

- Я тебя не понимаю.

- Видишь ли, милая... Мне не нравятся эти хождения по театрам и синематографам без меня. Никогда они не доведут до хорошего!

- Александр! Ты меня оскорбляешь... Я никогда не давала повода!!

- Э, матушка! Я не сомневаюсь - ты мне сейчас верна, но ведь я знаю, как это делается. Ха-ха! О, я прекрасно знаю вас, женщин! Начинается это все с пустяков. Ты, верная жена, отправляешься куда-нибудь в театр и находишь рядом с собой соседа, этакого какого-нибудь приятного на вид блондина. О, конечно, ты ничего дурного и в мыслях не имеешь. Но, предположим, ты роняешь футляр от бинокля или еще что-нибудь - он поднимает, вы встречаетесь взглядами... Ты, конечно, скажешь, что в этом нет ничего предосудительного? О, да! Пока, конечно, ничего нет. Но он продолжает на тебя смотреть, и это тебя гипнотизирует... Ты кладешь руку на ручку кресла и - согласись, это очень возможно - ваши руки соприкасаются. И ты, милая, ты (Петухов со стоном ревности бешено схватил жену за руку) вздрагиваешь, как от электрического тока. Ха-ха! Готово! Начало сделано!! "Как жарко", - говорит он. "Да, - простодушно отвечаешь ты. - В горле пересохло..." - "Не желаете ли стакан лимонаду?"

- "Пожалуй..."

Петухов схватил себя за волосы и запрыгал по комнате.

Его ревнивый взгляд жег жену.

- Леля, - простонал он. - Леля! Признайся!.. Он потом мог взять тебя под руку, провожать до извозчика и даже - негодяй! - при этом мог добиваться: когда и где вы можете встретиться. Ты, конечно, свидания ему не назначила - я слишком для этого уважаю тебя, но ты могла, Леля, могла ведь вскользь сообщить, что ты часто посещаешь скетинг-ринг или еще что-нибудь... О, Леля, как я хорошо знаю вас, женщин!!

- Что с тобой, глупенький? - удивилась жена.

- Ведь этого же всего не было со мной...

- Берегись, Леля! Как бы ты ни скрывала, я все-таки узнаю правду! Остановись на краю пропасти!

Он тискал жене руки, бегал по комнате и вообще невыносимо страдал.

III

Первое лицо, с которым встретился Петухов, приехав в скетинг-ринг, была Ольга Карловна, его новая знакомая.

Увидев Петухова, она порывистым искренним движением подалась к нему всем телом и с криком радостного изумления спросила:

- Вы? Каким образом?

- Позвольте быть вашим кавалером?

- О, да. Я здесь с кузиной. Это ничего. Я познакомлю вас с ней.

Петухов обвил рукой талию Ольги Карловны и понесся с ней по скользкому блестящему асфальту.

И, прижимая ее к себе, он чувствовал, как часто-часто под его рукой билось ее сердце.