Линев Дмитрий Александрович - По тюрьмам

  

  

  

  

   I. Пробужден³е

   ²². Въ тюремной больницѣ

   III. Тамъ-же

   Ѵ². Я оставляю больницу

   V. Въ полицейскомъ домѣ.- "На слѣдственной"

   VI. "На благородной"

   Ѵ²². Исключенный изъ службы

   VII. "Егоровщина"

   IX. Оригинальное свидан³е

   X. Воздаю Егорову "должное" и пользуюсь плодами этого воздаян³я

   XI. "Бунтъ" и "усмирен³е"

   XII. На точномъ основан³и 229 статьи

   Х²²². Что меня приводить, сперва въ "пр³емный покой", а потомъ - въ "секретный" нумеръ

   XIV. На "секретной половинѣ"

   XV. Разстаюсь съ полицейскимъ домомъ

   XVI. Еще нѣчто о больничныхъ порядкахъ и оригинальный видъ шантажа

   XVII. Вижусь съ Гуриной, разстаюсь съ Соте и забочусь о Фокѣ

   XVIII. Самоуб³йство Николаева и послѣдн³я сутки моего пребыван³я въ полицейскомъ домѣ

  

         Подъ общимъ заглав³емъ "ПО ТЮРЬМАМЪ", имѣютъ появиться нѣсколько книгъ, посвященныхъ описан³ю быта русской тюрьмы всѣхъ ея наименован³й. Такъ, въ настоящей книгѣ, находитъ себѣ описан³е - ПОЛИЦЕЙСК²Й ДОМЪ; въ слѣдующей, будутъ описаны - ПЕРЕСЫЛЬНЫЯ ТЮРЬМЫ и т. д.

  

  

   ...Я начиналъ приходить въ себя. До слуха моего все болѣе и болѣе явственно доходили чудныя слова теплой молитвы, произносимыя мягкимъ, полнымъ чувства, женскимъ голосомъ. Мало по малу, пр³ятная музыка этихъ словъ совершенно овладѣла мною. Я сталъ жадно прислушиваться и мысленно повторять каждое слово... Но, вотъ, звуки умолили. Я открылъ глаза. У моего изголовья, стоя на колѣняхъ, тихо молилась немолодая женщина. Слезы текли изъ глазъ ея, обращенныхъ въ иконѣ Спасителя. Выражен³е этихъ глазъ, какъ и лица женщины, было, по истинѣ, неземное: столько вѣры, покорности, глубокой любви, надежды, столько чистоты душевной виднѣлось въ нихъ. Это было одно изъ тѣхъ рѣдкихъ лицъ, которыя не только приковываютъ въ себѣ вниман³е наблюдателя, но и съ перваго раза вселяютъ въ немъ чувство безпредѣльнаго уважен³я и глубокаго благоговѣн³я... Образъ этой женщины и ея положен³е, остановивъ на себѣ мой взглядъ, въ тоже время вызвали въ моей воскресшей памяти цѣлый рядъ болѣе или менѣе связныхъ воспоминан³й, картинъ давно минувшаго дѣтства, забытые образы. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

   Голова болѣла, духъ захватывало отъ волнен³я, грудь высоко подымалась. Я ужь не смотрѣлъ на молящуюся женщину. Глаза мои безцѣльно блуждали по какимъ-то незнакомымъ мнѣ предметамъ и лицамъ. Предо мною стоялъ страшный гигантъ - мое "прошлое", со всѣми его ужасами, страдан³ями и преступлен³ями...

   - О, Ива! прости, прости меня! отчаянно воскликнулъ я, и громко зарыдалъ.

   - Что съ вами? Постарайтесь успокоиться... прошу васъ. Вы несчастны, очень несчастны? Да, я это вижу... Я молилась за васъ... Примите вотъ капли: онѣ нѣсколько успокоятъ васъ. Не отчаявайтесь. Бож³е милосерд³е, любовь Господа безпредѣльны. Вотъ, что говоритъ слово Бож³е... и чудныя слова Божественнаго учителя полились изъ устъ ея. Замѣтивъ, что я успокоился, она закрыла Евангел³е, и голосомъ, полнымъ участья, освѣдомилась: какъ я себя чувствую?

   - Благодарю васъ, проговорилъ я слабымъ голосомъ,- не можете-ли вы мнѣ сказать, гдѣ я нахожусь, и кто васъ прислалъ ко мнѣ?

   - Господъ прислалъ меня къ вамъ. Вы находитесь въ тюремной больницѣ. Благодарю Бога, что вы, наконецъ, пришли въ себя.

   - Да, я и забылъ... я въ тюрьмѣ... и вы пришли посѣтить меня... преступника... Кто-же вы?

   - Я сестра ваша во Христѣ!.. Вы еще такъ слабы: вамъ крайне вредно такъ волноваться. Успокойтесь... A вотъ и докторъ идетъ къ вамъ. До свидан³я. Господь съ вами. Я къ вамъ еще вечеромъ приду. - И, осѣнивъ меня троекратно крестнымъ знамен³емъ, посѣтительница удалилась.

   - Какъ онъ? небрежно спросилъ палатный докторъ у фельдшера, подойдя къ моей кровати. И не дожидаясь отвѣта, черкнулъ что-то перомъ въ поданномъ ему скорбномъ листѣ, поспѣшно вышелъ изъ палаты, не удостоивъ меня даже взглядомъ.

   Я еще былъ такъ слабъ, что не могъ безъ посторонней помощи удовлетворить свое желан³е прочитать надпись на доскѣ, прибитой къ кровати повыше моего изголовья. Мальчикъ-арестантъ подалъ мнѣ эту доску. На ней значилось: "Отставной юнкеръ Дмитр³й Карасевъ. 19 октября 1874 года". Итакъ, конецъ моему самозванству. Карасевъ пр³обрѣлъ право на существован³е... Да, теперь я помню: это было 17 октября... сегодня 8-е ноября,- слѣдовательно, три недѣли тому назадъ... Я ничего не понималъ: вокругъ меня все кружилось, ноги подкашивались... я упалъ...

   Смутно припоминаю затѣмъ, какъ меня куда-то носили, возили, раздѣвали... Надпись на доскѣ объясняетъ мнѣ теперь, что я 19 октября прибылъ въ тюремную больницу. Гдѣ-же я провелъ 18 число? На доскѣ значится только настоящая моя фамил³я: значитъ, я сознался въ самозванствѣ. Кто-же меня допрашивалъ? Гдѣ? Когда?... Ну, да все равно: благо конецъ дьявольской игрѣ... Но, вотъ стали опять проноситься въ моемъ воображен³и непрошенные образы... Память остановилась на Ивѣ... Сердце болѣзненно сжалось; горькое, мучительное раскаян³е, отчаян³е овладѣли мною. Къ счаст³ю, мой духовный организмъ былъ еще такъ слабъ, что не могъ выдержать долгаго напряжен³я: вскорѣ мысли стали безсвязны..... исчезли мои мучители: воображаемыя лица и событ³я... вѣки сомкнулись...я заснулъ.

  

   Крѣпк³й и продолжительный сонъ произвелъ на меня врачующее дѣйств³е. Послѣ него, я почувствовалъ себя значительно крѣпче. Сосѣдъ мой, мальчикъ-арестантъ, подалъ мнѣ миску съ овсянкой и кусочекъ ситнаго, чѣмъ я и удовлетворилъ пробудивш³йся аппетитъ.

   - Здравствуйте, Карасевъ! Вотъ не ожидалъ опять встрѣтиться съ вами въ тюрьмѣ!... Ну, очень радъ, впрочемъ,- будетъ, по крайней мѣрѣ, съ кѣмъ поговорить. А то, повѣрите-ли, просто съ ума сойдешь... Все такая шваль: ни одного порядочнаго мошенника... Форточники, варнавщики... Но что вы? Или не узнаете меня? Плохая-же у васъ память! Неужели вы не помните Фока? Спасская часть... Лавровъ... И господинъ, неожиданно поразивш³й меня этимъ словоизвержен³емъ, безцеремонно усѣлся на моей кровати. Испитое, блѣдное лицо, впалая грудь, необыкновенная худоба при большомъ ростѣ, подергиван³е личныхъ мускуловъ, безпокойные, разбѣгающ³еся по сторонамъ, глаза, все это дѣлало фигуру моего непрошеннаго гостя, въ арестантскомъ халатѣ, крайне непривлекательною. Напрасно я старался припомнить его. И не мудрено: оказалось, что онъ всего только нѣсколько дней содержался со мною въ части во время моего злосчастнаго ареста въ 1872 году.

   - Тѣмъ не менѣе, лицо ваше врѣзаюсь въ моей памяти. Вы были такой симпатичный мальчикъ... Да, скажите, правда-ли, что вы успѣли заграницей три раза жениться? - вдругъ озадачилъ меня мой безцеремонный гость.

   - Нѣтъ, неправда.

   - Ну, полноте! Что вамъ скрывать! Вѣдь все извѣстно: и въ газетахъ писали, да и доктора на-дняхъ разговаривали у вашей кровати. Вы были еще безъ памяти... A славную, чортъ возьми, штуку вы выкинули! съ видимымъ восхищен³емъ воскликнулъ вдругъ Фокъ. - Быть цѣлый годъ княземъ, объѣздить всю Европу, три раза жениться на красавицахъ... Да, послѣ этого, и въ каторгу не досадно идти!... A тутъ, вотъ, какое-нибудь глупое, пустячное многоженство, на тридцать рублей,- т. е. оно, собственно, и не мошенничество, а гражданское дѣло: я это докажу въ судѣ, какъ дважды-два - четыре... рѣшен³е сената, знаете... такъ вотъ, говорю, и изволь коптѣть. Эхъ, канальство! Ну, и въ Парижѣ были? То-то, я думаю, городъ!.... A француженки... Да что каторга! - послѣ такой жизни и умереть, ей Богу, не грѣхъ! - И гость мой сдѣланъ какой-то особенный жестъ головой, ногами и руками - одновременно.

   - Давно ужь вы содержитесь въ тюрьмѣ?

   - И давно, и недавно, т. е., это какъ вы взглянете. Собственно говоря, въ этотъ разъ, я приведенъ въ тюрьму всего съ мѣсяцъ тому назадъ. Недѣлю былъ на свободѣ, а до того годъ сидѣлъ; раньше - тоже мѣсяцевъ десять отсидѣлъ. Теперь, вотъ, попалъ на такого слѣдователя, что на чего не подѣлаешь. Съ двумя-то кое-какъ поладилъ,- у меня, знаете, дѣла у трехъ слѣдователей и такъ, вотъ, двоихъ-то умаслилъ: подъ надзоръ отпускаютъ. А трет³й, чортъ его восьми, знать ничего не хочетъ: подавай поручителя, да и только! да еще съ денежною отвѣтственностью въ 100 рублей... Просилъ, вотъ, здѣсь ходитъ одна ханжа, вотъ - которая у васъ сегодня была... такъ нѣтъ: на словахъ ангелъ, а заикнись о дѣлѣ, такъ убѣжитъ сейчасъ. Не понимаю, только, чего это ихъ пускаютъ сюда шляться! По моему: взялась помогать, такъ помогай, какъ слѣдуетъ... Читать Евангел³е мы сами съумѣемъ, если захотимъ. Вѣдь вы согласны со мной?

   - Не совсѣмъ. Мнѣ кажется, что она помогаетъ чѣмъ можетъ. Богата-ли она настолько, чтобы помогать деньгами?

   - Такъ зачѣмъ-же она ѣздитъ сюда? Ну, скажите, пожалуйста, какое удовольств³е она можетъ доставить мнѣ своимъ чтен³емъ, молитвою, слезами? Только пуще тоску наводитъ.

   - Изъ того, что вы не расположены слушать ея чтен³е, еще не вытекаетъ, чтобы оно наводило тоску и на другихъ. Наконецъ, неужели вы никогда не нуждаетесь въ искреннемъ участ³и, хотя-бы и такомъ, которое ограничивается добрымъ словомъ?

   - Покорно благодарю-съ. Увольте-съ... Этакое-то участья и я, если, вамъ угодно, могу оказать... Да что въ немъ толку? Нѣтъ, ужь извините... Не вѣрю я этимъ барынямъ: пробовалъ я съ ними дѣло имѣть... гривенникомъ отдѣлаются.

   - Конечно, если вы смотрите на нихъ съ такой точки зрѣн³я, то...

   Въ эту минуту, въ палатѣ показалась спокойная, кроткая фигура доброй женщины. Мой гость поднялся.

   - Уйду, - она, кажется, къ вамъ идетъ. Потомъ приду къ вамъ чай пить. Я принесу... достану... Вѣдь у васъ ничего нѣтъ... Эхъ, жалко, что я не встрѣтился съ вами, когда вы были княземъ... То-то-бы мы зажили!!... и, ухарски щелкнувъ пальцами, Фокъ вышелъ изъ палаты.

   Ничто не мѣшало мнѣ слѣдить за посѣтительницей. Вотъ, подошла, она къ трудно-больному крестьянину, лежавшему черезъ нѣсколько кроватей отъ меня. Царствовавшая въ палатѣ тишина позволяла не проронить, ни одного слова изъ разговора ея съ больнымъ.

   - Здравствуй, другъ мой! лучше-ли тебѣ? привѣтствовала она больнаго, взявъ его за руку и устремивъ на него свой полный участ³я и любви, взглядъ.

   - Покорно благодаримъ, матушка... Кажись, полегчало малость... Чайку-бы хотѣлось напиться, да нѣту... слабымъ голосомъ отвѣтилъ больной.

   - Вотъ, голубчикъ, я принесла съ собою немножко чайку и сахарку: кушай на здоровье! - И она достала, изъ висѣвшаго на ея рукѣ ридикюля, небольшой свертокъ, который и положила, подъ подушку больного. - Ходитъ къ тебѣ кто нибудь? Есть у тебя родные?

   - Какъ-же, матушка! Есть жена, трое дитятъ, да далеко, въ деревнѣ... Они, чай, и не знаютъ, что меня угораздило въ тюрьму... Небось, ждутъ денегъ къ празднику... Охъ, лукавый попуталъ меня окаяннаго, произнесъ больной голосомъ, полнымъ грусти и безъисходнаго горя.

   - Давно ты сидишь?

   - Уже три мѣсяца, и Богъ знаетъ, когда конецъ-то будетъ. Всю, какъ есть, правду чистую сказалъ. Чего-бы, кажись, больше? А все еще не судятъ... И дѣло-то мое какое! Какъ есть лукавый попуталъ... Дѣло было праздничное, - ну, грѣшный человѣкъ, зашелъ въ трактиръ, душу отвести... Оно-бы въ церковь идти помолиться, а я пошелъ въ трактиръ... Думалъ, земляковъ, можетъ, найду. Денегъ было у меня шесть гривенъ... когда еще было заработать-то!.... Только изъ деревни пришелъ. Взялъ это я себѣ полштофъ водки и пью. Подвернись ко мнѣ на грѣхъ парень. Слово за слово, стали пить вмѣстѣ. Ужь я порядкомъ охмѣлѣлъ... Оно-бы на фатеру идти, анъ нѣтъ... Ну, знамое дѣло, лукавый... Пить, пить... денегъ-то, ужь нѣтъ, глядь - одежу за стойку: армякъ и сапоги... Глянь - попалъ въ часть. Вишь, ночью на улицѣ пьянаго подняли. Ну, поведи эфто меня, значитъ, къ фатерной хозяйкѣ... Здѣшн³й, говоритъ, пашпортъ, все въ порядкѣ. Куда пойдешь безъ одежи-то? Взялъ я эфто двѣ рубахи, почитай у меня еще не надѣваны были, и пошелъ на Сѣнную. Продамъ, модъ, и куплю как³е ни на есть сапоги и куртку... Ходилъ, ходилъ, все никакъ не могъ настоящей цѣны заполучить... Видно, думаю, ничего не подѣлаешь: продалъ я за девять гривенъ... Купилъ я себѣ стареньк³е сапожишки, ну, а куртки это ужь гдѣ купить на этак³я деньги! Зайду, молъ, въ закусочную, закушу, да и измаялся ужь больно, ходимши... Эхъ, грѣхъ, грѣхъ!... Не утерпѣлъ: купилъ себѣ косушку и селедку. Ну, на тащакъ-то, да измаямшись, знамо, запьянѣлъ... Ей-Богу, ужъ не помню, какъ это съ меня сняли сапоги, смѣнили рубаху, ободранную такую дали... Только, какъ проснулся я это на другой день, посмотрѣлъ на себя, индо страшно стало. Залился я слезами горючими... A на меня какъ накинется какой-то солдатъ, да и давай бить... "Чего ревешь"? - говоритъ. A это я, матушка, къ мазурикамъ попалъ, знаешь домъ-то большой на Сѣнной... Ужъ какой тамъ народъ: знамо - воры. Какъ, думаю, теперь къ хозяйкѣ идти... Не пустятъ... Хошь топиться ступай... A голова-то трещитъ съ похмѣлья. Ну, солдатъ и говоритъ: "Нечего ревѣть; пойдемъ, похмѣлю и накормлю; только слушаться меня, не то - смотри!" И взаправду похмѣлилъ... Только идемъ это мы потомъ по Фонтанкѣ. Судно стоитъ. Солдатъ и говоритъ: "Погоди, малость, я схожу на судно". Потомъ меня позвалъ туда. "Тащи", говоритъ. Смотрю: одежа... Народу на суднѣ никого... Думаю, дѣло не чисто. A онъ это роется въ каморкѣ, каютой прозывается... Вижу, самоваръ несетъ... "Ступай, говоритъ, скорѣй!" A въ рукахъ-то у меня одежа: поддевка, стало быть, чуйка и казакинъ. Только это мы вышли на дорогу, глядь - кричатъ: "держи! держи! замокъ сломали!" Я бѣжать... одежу-то бросилъ. Да недалеко отбѣжалъ, поймали обоихъ. A это онъ, окаянный, въ эфтой самой каютѣ замокъ сломалъ... Вотъ какъ передъ Богомъ говорю; не дай, Господи, робятишекъ увидать, коли вру! A онъ теперь все на меня сваливаетъ: говоритъ, что я ломалъ... Что~то мнѣ будетъ, матушка? Сказываютъ: въ рабоч³й... а за мной никогда никакихъ оказ³евъ не было... все Богъ миловалъ... Таперь пропащ³й я, одно слово, человѣкъ... И больной сильно закашлялся.

   Я не переставалъ слѣдить за лицомъ посѣтительницы, во все время, пока несчастный разсказывалъ свою грустную истор³ю. Съ какимъ интересомъ слушала она его... Не разъ, во время разсказа, вырывался у нея глубок³й вздохъ, и глаза ея обращались къ иконѣ... Видно было, что ей до болѣзненности жаль несчастнаго; что она страдаетъ за него, что онъ ей дорогъ. Я все болѣе и болѣе проникался уважен³емъ къ этой чудной женщинѣ, посвятившей себя трудному дѣлу служен³я страждущему человѣчеству.

   - Молись Богу, другъ мой! - необыкновенно ласково сказана она. - Никто, какъ Онъ. Грѣшно отчаяваться. Зачѣмъ ты говоришь, что ты теперь пропащ³й человѣкъ? Это неправда. Ты еще не старъ; Богъ дастъ, выздоровѣешь, тебя выпустятъ? будешь трудиться, помогать семейству. Человѣкъ ты хорош³й, водку бросишь пить...

   - Издохни я, матушка, коли ее, поганую, когда въ ротъ возьму,- энергично прервалъ ее больной.

   - Вѣрю, другъ кой. Ну, вотъ, видишь: Господь послалъ тебѣ испытан³е; перенеси его безропотно. A женѣ напиши, чтобы знали, что съ тобой. Ты грамотный?

   - Нѣтъ, матушка; да к денегъ-то у меня нѣтъ за пошту заплатить.

   - Хочешь, голубчикъ, тамъ я напишу за тебя и пошлю?

   - Заставьте за себя вѣчно Бога молить, отвѣтилъ видимо тронутый мужичокъ.- Да пусть она мнѣ отпишетъ,- добавилъ онъ.

   - Хорошо, хорошо, другъ мой. Скажи-же мнѣ, куда писать: какъ называется твоя деревня? - и посѣтительница вынула изъ того-же ридикюля, вѣроятно, памятную книжку, въ которую и занесла подробный адресъ крестьянина.- Я сегодня-же напишу. Поправляйся, голубчикъ. Я буду тебя навѣщать. Ну, прощай, Богъ съ тобой... И поправивъ, съ материнскою заботливостью, постель больнаго, посѣтительница подошла къ слѣдующей кровати, около которой стоялъ, охорашиваясь, повидимому совершенно здоровый "больной", воинственный видъ, усы и манеры котораго заставляли безошибочно предполагать въ немъ военнаго.

   - Вы г. Бурцевъ? - кротко спросила его посѣтительница.

   - Такъ точно, ваше с³ятельство,- хриплымъ басомъ отвѣтилъ воинъ.

   - Мнѣ передавалъ надзиратель, что вы имѣете ко мнѣ просьбу? Говорите. Очень буду рада, если смогу что нибудь сдѣлать для васъ,

   - Я бла-ародный человѣкъ,- началъ воинъ свою рѣчь,- а со мною, вы видите, какъ поступили? Но это ничего... Они всѣ подъ судъ пойдутъ...

   - Извините меня,- ласково перебила она его,- я бы собственно хотѣла знать, чѣмъ я именно могу вамъ быть полезна?

   - Осмѣлюсь обратиться къ вашему с³ятельству съ покорнѣйшей просьбой... Какъ бла-ародный человѣкъ... Офицеръ... Я возвращу,- повѣрьте, ваше с³ятельство: только временно нахожусь въ такихъ обстоятельствахъ... У меня есть связи, богатые родственники... Послѣ завтра оканчивается срокъ моего ареста... На первое время,- сами знаете,- необходимо имѣть хоть сколько-нибудь денегъ... О, я ихъ возвращу... Не далѣе, какъ черезъ пять дней... Вѣрьте бла-ародному человѣку... Хоть десять рублей... я...

   - Десять рублей я вамъ не могу дать... Если вамъ угодно, и оставлю въ конторѣ на ваше имя два рубля; можетъ быть, какъ нибудь обойдетесь?

   - Я очень благодаренъ вашему с³ятельству... какъ бла-ародный человѣкъ... черезъ пятъ дней... соблаговолите вашъ адресъ...

   - Можете прислать въ тюремную контору на мое имя. До свидан³я,- торопливо закончила она, замѣтно дѣлая надъ собой усил³е ласково улыбнуться.

   - Ну, вотъ, вы и здоровы почти! - радостно проговорила она, беря меня за обѣ руки.- Не правда-ли? Вы себя хорошо чувствуете?

   - Да, физическ³й организмъ мой замѣтно возстановляется; къ сожалѣн³ю, этого-же нельзя сказать о моемъ душевномъ состоян³я...

   - Я это знаю. Вашъ бредъ, ваши сегодняшн³я слезы и отчаянный голосъ, умолявш³й кого-то о прощен³и, голосъ - прибавлю - до глубины души тронувш³й меня,- достаточно, ясно свидѣтельствуютъ о душевныхъ страдан³яхъ. Я, конечно, не знаю причинъ, ихъ вызывающихъ,- я и о дѣлѣ-то вашемъ имѣю очень смутное понят³е, почерпнутое изъ нѣсколькихъ словъ здѣшняго смотрителя,- позволю себѣ только высказать вамъ то, что я вынесла изъ долгаго личнаго опыта, и въ цѣлебной силѣ чего я искренно убѣждена. Вѣра и надежда, вотъ единственное, съ чѣмъ невозможно пасть подъ бременемъ душевныхъ страдан³й, какъ-бы велики они ни были. Согласитесь, можно-ли придти въ отчаян³е, если сильна надежда? И я-бы отъ души желала, чтобы это чувство укрѣпилось въ васъ.

   - О нѣтъ, нѣтъ; оно невозможно безъ участ³я тѣхъ, которыхъ я оскорбилъ; вы не знаете, не можете себѣ представить, какъ велики мои страдан³я... Да и откуда явится во мнѣ надежда?!... надежда, которую я ужь давно, много лѣтъ назадъ, безвозвратно потерялъ... не удивляйтесь! когда мнѣ еще было 17-18 лѣтъ... О, мое проклятое прошлое!...- Слезы душили меня, я не могъ говорить.

   - Да поможетъ вамъ Господъ,- и она молча опустилась на колѣни и предалась горячей молитвѣ.

   Женщина эта представлялась мнѣ явлен³емъ необычайнымъ. Такъ глубоко проникнуться великой идеей, до такой степени предаться служен³ю этой идеѣ, мнѣ казалось невозможнымъ, противнымъ природѣ человѣка. Какъ было-бы счастливо человѣчество,- думалъ я, глядя на погруженную въ молитву женщину,- если-бы посреди него так³я натуры не были поражающимъ исключен³емъ!... Мысль невольно увлекалась, рисуя заманчивыя картины счастья и довольства такого воображаемаго общества.... Мечты мои были прерваны; она поднялась съ колѣнъ и, занявъ свое прежнее мѣсто около меня, нѣкоторое время продолжала безмолвно смотрѣть на меня; наконецъ, взявъ меня за руку, произнесла задушевнымъ голосомъ:

   - Вы, кажется, теперь успокоились; могу я предложить вамъ одинъ вопросъ?

   - Будьте такъ добры. Мнѣ тѣмъ болѣе пр³ятно будетъ отвѣчать вамъ, что я уже чувствую благотворное дѣйств³е вашего присутств³я и словъ.

   - Мнѣ кто очень пр³ятно. Я хотѣла-бы знать: молитесь-ли вы?

   - Нѣтъ,- отвѣтилъ я совершенно искренно:

   - Но прежде,- вы молились?

   - Да; но это не была сознательная молитва.

   - Прошу васъ, попробуйте молиться. Вы увидите, какая великая сила кроется въ молитвѣ - она вамъ дастъ и надежду, и терпѣн³е, и избавитъ васъ отъ страдан³й. Вы не будете безпомощны. Говоря это, я основываюсь на долголѣтнемъ личномъ опытѣ. Съ того только времени, какъ я научилась молиться, я пр³обрѣла спокойств³е. Вы, конечно, понимаете меня: я не говорю о писанной молитвѣ, о молитвѣ, какъ обрядѣ. Я подразумѣваю исключительно молитву души, будь она устная, или безмолвная. Горе ваше найдетъ тогда исходъ. Вамъ не будетъ такъ тяжело; у васъ не будетъ безъисходнаго горя, тупаго отчаян³я. Что вы мнѣ на это скажете?

   - Къ несчастью, я не могу такъ молиться; въ этомъ и заключается, можетъ быть, мое главное несчаст³е.

   - Не ваше одно; повѣрьте мнѣ, что въ этомъ заключается несчастье большинства людей. Гдѣ молитва - тамъ надежда; гдѣ надежда - тамъ не можетъ имѣть мѣста отчаян³е. Что вамъ мѣшаетъ молиться?

   - Вѣроятно, тоже самое, что большинству: не твердая вѣра.

   Глубокое страдательное сожалѣн³е виднѣлось въ ея взглядѣ, вызванномъ моимъ послѣднимъ отвѣтомъ. Экономъ къ повѣркѣ прервалъ нашу бесѣду.

   - До свидан³я!... Да, скажите, пожалуйста, какъ васъ зовутъ?... спросила она меня, готовясь оставить палату.

   - Дмитр³й Александровичъ. .

   - До свидан³я-же, Дмитр³й Александровичъ. Я не имѣю основан³й не вѣрить тому, что вы сказали, что вамъ пр³ятно мое присутств³и. Я получаю, такимъ образомъ, предлогъ часто посѣщать васъ. Мы съ вами еще поговоримъ. Прошу васъ только не предаваться безотраднымъ мыслямъ. Я вамъ оставлю вотъ это Евангел³е. Обѣщайте мнѣ заглянуть въ него, когда вамъ взгрустнется?

   - Непремѣнно.

   - Господь съ вами!... и крѣпко пожавъ мнѣ руку, посѣтительница вышла изъ палаты.

   Шумъ... говоръ... стукъ... бряцанье сабель... Человѣкъ шесть солдатъ, столько-же тюремныхъ служителей, караульный офицеръ и помощникъ смотрители вошли въ палату для повѣрки больныхъ арестантовъ. Трудно-больные, разбуженные безполезнымъ, врядъ-ли требуемымъ интересомъ повѣрки, шумомъ,- заметались: кашель, охи, вздохи, плачь раздались по палатѣ. Все это тѣмъ болѣе поражало, что до того въ этой палатѣ, назначенной для слабыхъ больныхъ, царствовала совершенная тишина. "Начальство" остановилось у моей кровати.

   - Ага! Очнулись! - привѣтствовалъ меня помощникъ смотрителя, маленьк³й, толстеньк³й, красненьк³й человѣчекъ, носъ котораго, своими отличительными, благопр³обрѣтенными признаками, достаточно ясно свидѣтельствовалъ о трезвости своего владѣльца.

   - Какъ видите,- отвѣтилъ я.

   - Чего тутъ видѣть! Такъ не отвѣчаютъ начальнику! Мы васъ заставимъ забыть о княжествѣ!... Ха-ха-ха! Видѣли князя Каракадзе? Онъ самый... Не угодно-ли полюбоваться!... прибавилъ "начальникъ", обращаясь въ караульному офицеру, не переставая: заливаться грубымъ смѣхомъ.

   - Я-бы просилъ васъ, господинъ "начальникъ", оставить меня въ повоѣ, если не изъ уважен³я въ себѣ, то хотя изъ вниман³я къ моему болѣзненному состоян³ю, на которомъ ваше издѣванье можетъ очень дурно отозваться, торопливо проговорилъ я, весь трясясь.

   - Что-о-о! Эй! записать его! разразилось "начальство".- Какъ вамъ нравится это острожное с³ятельство? Гоноръ-то какой, замѣтили? Ну, да мы его выбьемъ!... громко разсуждало оно съ караульнымъ офицеромъ, удаляясь съ своей грозной свитой изъ палаты.

   Безпамятство, въ которое я впалъ въ первые часы ареста, избавило меня до сихъ поръ отъ сценъ, подобныхъ только-что описанной. Тѣмъ ужаснѣе подѣйствовала на меня эта первая сцена. Страшно дѣлалось при мысли о томъ длинномъ пер³одѣ времени, который мнѣ придется провести въ полномъ подчинен³и, въ совершенной зависимости отъ такихъ тюремныхъ дѣятелей, какъ этотъ помощникъ... Я уже предвидѣлъ ту горькую чашу страдан³й, которую мнѣ придется испить до дна,- чашу, не имѣющую ничего общаго съ законнымъ наказан³емъ... Что дѣлать?.. Гдѣ взять столько терпѣн³я?... "Молитесь, и вы не будете безпомощны", невольно вспомнились слова доброй женщины. Молиться безъ вѣры... Къ чему поведетъ этотъ родъ лицемѣр³я? Страдан³я до гроба - вотъ мой удѣлъ. Страшное возмезд³е за страшное преступлен³е... Да и что значатъ мои страдан³я въ сравнен³и съ той мучительной нравственной пыткой, которой я подвергъ несчастную Иву?!... Боже! вынесетъ-ли ея духовный организмъ страшный ударъ, постигш³й ея любящее, преданное сердце? Я, ея палачъ... я, который охотно-бы отдалъ жизнь за ея спокойств³е!... Поздно. Мысли, одна другой страшнѣе, долго не оставляли меня, и только далеко за полночь сонъ положилъ конецъ моему мучительному бодрствован³ю.

  

   - Наконецъ-то вы проснулись!- воскликнулъ Фокъ, когда я открылъ глаза.- А я вотъ, батюшка, все вожусь съ чаемъ, устраиваю вамъ закуску... Протирайте-ко скорѣй глаза! Смотрите: и масло, и сыръ, и колбаса... Недостаетъ только, чортъ возьми, очищенной!... Ну да погодите, и это достанемъ,- успокоительно прибавилъ Фокъ, наливая мнѣ чай;- были-бы только деньги, а достать все можно.

   - Благодарю васъ за любезность; но... какъ вамъ сказать?... я не рѣшаюсь воспользоваться ею...

   - Это на счетъ водки-то?! ! живо перебилъ меня Фокъ.

   - Нѣтъ! водки-то я не пью и вовсе. Я не объ этомъ; а вотъ вы израсходовались для меня: купили масло, колбасу...

   - Э, полноте, что за пустяки! да помилуйте, развѣ я не арестантъ? спросилъ онъ меня вдругъ полуобидчиво.

   - Не въ этомъ дѣло. Но вы, вѣроятно, сами человѣкъ далеко не богатый...

   - Ерунда, ерунда! - не далъ онъ мнѣ договорить.- Извольте ѣсть, вотъ и все тутъ! и Фокъ, почти насильно, всунулъ мнѣ въ руки бутербродъ. Минута... и не только этотъ бутербродъ, но и все бывшее на столѣ полетѣло на полъ. Передъ нами, съ поднятыми кулаками и пѣною у рта, стоялъ одинъ изъ надзирателей, наканунѣ сопровождавшихъ помощника смотрителя вовремя "повѣрки". Цѣлый потокъ ругательствъ, пересыпаемыхъ полными крайняго цинизма выражен³ями, раздавался на всю больницу.

   - Это что такое! Трактиръ завели здѣсь, канальи! Сыры, масла всяк³я!... Ишь, чортъ васъ дери! Вотъ я васъ!... проучу! Ну, что-же ты стоишь? Матрасъ долой!!!

   И больничный служитель, къ которому относились послѣдн³я слова, приправленныя подзатыльникомъ, въ одну минуту сбросилъ съ меня одѣяло, простыню, скинулъ подушки, и уже началъ было и меня самого стаскивать, когда я, наконецъ, сдѣлалъ попытку остановить его рвен³е напоминан³емъ о своей слабости, о томъ, что я не могу оставить кровати.

   - Стащить! стащить! бѣсновался надзиратель.

   Меня стащили и положили - вѣрнѣе сказать, бросили - на холодный полъ. Вышелъ старш³й докторъ.- "Вотъ, ваше высокоблагород³е, - подскочилъ къ нему надзиратель,- трактиръ вздумалъ заводить... вчера нагрубилъ господину помощнику, а теперь еще обыскивать не дается"... Тощ³й матрасъ мой и кровать были, между тѣмъ, тщательно осмотрѣны.

   - Ничего нѣтъ,- доложилъ служитель.

   - Подотри хорошенько полъ (чайникъ съ чаемъ и стаканы также валялись на полу разбитые), подбери всю эту закуску и снеси въ контору! скомандовалъ надзиратель.

   - Положите его скорѣй на кровать... Какъ можно на холодный полъ?... пробормоталъ, наконецъ, докторъ.

   - Да что вы, развѣ еще такъ слабы, что не можете сами подняться? раздраженно спросилъ онъ меня, когда служитель поднялъ меня съ полу. Я ничего не отвѣчалъ.

   - Сдѣлать ему ванну!... Этимъ и ограничилась для меня докторская визитац³я. Не успѣлъ еще докторъ обойти остальныхъ больныхъ, какъ изъ сосѣдней палаты послышался отчаянный крикъ. Фельдшера бросились туда; надзирателя и служителя уже не было въ палатѣ.

   - Ничего, ваше высокород³е: балуются,- смѣясь доложилъ вернувш³йся фельдшеръ.

   - Какъ балуются? спросилъ докторъ. Въ эту минуту, рыдая, вбѣжалъ въ палату мальчикъ, арестантъ лѣтъ 15-ти. Лицо его подергивало какъ отъ жгучей боли.

   - Что ты плачешь? - произнесъ докторъ, не оборачиваясь и продолжая дѣлать отмѣтки въ скорбныхъ листахъ. Мальчикъ раскрылъ халатъ и обнажилъ животъ: большая часть его была въ крови и сине-багровыхъ пятнахъ.- Что-жъ ты не отвѣчаешь?" - повторилъ свой вопросъ докторъ, взглянувъ на мальчика, и вслѣдъ затѣмъ равнодушно прибавилъ:- Что это у тебя?

   - Банки ставили... озорничаютъ больно, ваше благород³е.... совсѣмъ до смерти было,- всхлипывая и глотая слезы, отвѣтилъ мальчикъ.

   - Кто ставилъ? и не дожидаясь отвѣта, обратился къ фельдшерамъ:- Доложить въ контору. Обмыть... Холодный компрессъ... Докторъ оставилъ палату.

   Банками, на арестантскомъ языкѣ, называется слѣдующее: обнаживъ жертвѣ животъ, наиболѣе сильный арестантъ засучиваетъ правый рукавъ рубашки повыше локтя и, упершись колѣномъ въ грудь жертвы, начинаетъ всѣми силами тереть сперва ладонью, затѣмъ локтемъ, по животу его, предварительно посыпанному солью. Когда-же все растираемое такимъ образомъ мѣсто настолько воспалится и растрескается, что кровь начнетъ показываться, приступаютъ къ самымъ банкамъ. Опуская со всего размаха правую руку, арестантъ, ставящ³й банки, схватываетъ пальцами наболѣвшее отъ растиран³я мѣсто живота и затѣмъ сильнымъ взмахомъ лѣвой руки подсѣкаетъ банку, т. е. ударяетъ по этому мѣсту, которое, вслѣдств³е этого удара, и вырывается изъ пальцевъ правой руки. Это - одна банка. Число ихъ зависитъ или отъ личнаго усмотрѣн³я сильнаго, или же отъ рѣшен³я ареопага, состоящаго изъ наиболѣе удалыхъ и потому уважаемыхъ арестантовъ. Послѣднее, впрочемъ, бываетъ только въ случаяхъ, гдѣ виновный провинился передъ цѣлой камерой, или учинилъ преступлен³е противъ долга порядочнаго арестанта: какъ, наприм., учинилъ неважный доносъ, зажилилъ или скрылъ смолку (табакъ), откуда-либо добытую и проч. За болѣе важныя преступлен³я виновному ставятъ мушку, кормятъ узлами, разыгрываютъ въ лотерею, что въ своемъ мѣстѣ будетъ также подробно объяснено.

   - Оказалось, что несчастному мальчику банки поставилъ ни кто иной, какъ Фокъ, и притомъ,- какъ призвали единогласно всѣ дѣйствительно и мнимобольные,- "за дѣло". Извѣстно, что сыръ, масло, колбаса и проч³е, имъ подобные, продукты составляютъ предметы, запрещенные для больныхъ. Отправляясь ко мнѣ съ контрабандой, Фокъ поставилъ мальчика на стрему (сторожить). Однако, надзиратель съумѣлъ такъ подкрасться, что мальчикъ замѣтилъ его ужь слишкомъ поздно. И вотъ, Фокъ, лишь только контрабанда полетѣла на полъ, пользуясь тѣмъ, что надзиратель все свое вниман³е почему-то устремилъ на меня, незамѣтно выскользнулъ изъ палаты для учинен³я расправы съ плошкой (оплошавш³й). Поступокъ мальчика былъ признанъ достойнымъ 15 банокъ.

   - Помилуйте, не простить-же ему! - оправдывался предо мной Фонъ, послѣ того, какъ я поставилъ ему на видъ жестокость и безцѣльность его поступка. - Форточникъ, каналья, и вдругъ прозѣвалъ паука {Городовой, тюремный надзиратель.}. Теперь, вотъ, по его милости, мы безъ закуски. Нѣтъ, по нашему, по арестантски, если ужь сталъ на стрему, такъ и смотри!... A что этому каракатицѣ, надзирателю, накроютъ темную... за это я вамъ также ручаюсь.

   - То-есть, какъ темную?- полюбопытствовалъ я.

   - Вы и не знаете, что такое темная? Э, да плохой-же вы, послѣ этого, арестантъ... а еще второй разъ сидите! Темная, это, батюшка, вотъ что: нѣсколько человѣкъ неожиданно набрасываютъ на подлеца одѣяло или халатъ, и, застраховавъ себя, такимъ образомъ, отъ возможности быть узнанными, бьютъ негодяя сколько душѣ угодно. Поди потомъ, узнавай: кто колотилъ! Былъ у насъ тутъ недавно служитель, такая тоже патока {Придирчивый, ретивый.}, что просто, бывало, никакая стрёма не помогаетъ. Такъ, вотъ, какъ уговорились мы. Человѣкъ десять, накрыли ему темную, такъ на другой день самъ ушелъ изъ тюрьмы.

   Бить человѣка за то, что онъ исполняетъ свою обязанность... какъ хотите, а это, мнѣ кажется, не можетъ рекомендовать даже съ арестантской точки зрѣн³я. Дѣло другое - притѣсняетъ, придирается, или, вотъ, какъ сегодняшн³й надзиратель, который, вмѣсто того, чтобы исполнить только свою обязанность,- отобрать запрещенное,- раскидалъ, разбросалъ все, поднялъ шумъ...

   - A вы знаете, почему онъ это сдѣлалъ? перебилъ меня Фокъ.- Я вамъ сейчасъ скажу: мы вчера сговорились ничего не доставать черезъ этаго надзирателя, потому что, за чѣмъ ни пошли, мало того, что купитъ меньше и хуже, навретъ цѣну, возьметъ столько-же за труды, такъ еще сдачи никогда не приноситъ. A то случалось: самъ-же набьется смолкой или гамыркой {Водка.}, возьметъ деньги, анъ смотришь и ничего не получишь, да и денегъ спросить не смѣй. Мы къ себѣ и пр³учили тутъ служителя, форшовый {На всѣ руки.} такой... онъ-то и купилъ мнѣ сыръ, масло, всякую штуку, да еще гамырки буснуть {Выпить водки.} хотѣлъ принести; а тотъ патока, должно быть, слѣдилъ: на, дескать, покажу я вамъ, какъ помимо меня доставать! Только ему это не пройдетъ даромъ,- увѣренно кончилъ Фокъ.

   - Ну, а намъ это пройдетъ даромъ? спросилъ я его.

   - Мнѣ-то ничего не будетъ. Я знаю, что онъ и не заикнется обо мнѣ. А, вотъ, вамъ досталось-бы, если-бы вы немного покрѣпче были: пришлось-бы переѣхать къ Капотину на дачу.

   - Къ кому?

   - Къ Капотину. Это, знаете, карцеръ такъ называется. A всѣми карцерами завѣдуетъ паукъ Капотинъ. Ахъ, каналья какая, если-бы вы знали!... Однако, что-же я тутъ болтаю, вы, небось, чаю хотите? Мы сейчасъ достанемъ,- и Фокъ ужь было бросился доставать.

   - Пожалуйста, не доставайте; увѣряю васъ, что я вовсе не хочу пить. Право, я и такъ вамъ очень благодаренъ.

   - A гамырки буснете? Это васъ подкрѣпитъ. Пойду-ка посмотрю: не готово-ли?

   - Нѣтъ, нѣтъ, прошу васъ, я ужь вамъ, кажется, говорилъ, что не пью водки.

   - Какой-же вы трусъ, батюшка! да не бойтесь,- успокоивалъ онъ меня,- такъ буснемъ, что никто не замѣтитъ... Ужь я вамъ ручаюсь.

   - Увѣряю васъ, что я не пью.

   - Ерунда, ваше с³ятельство! и Фокъ, замахавъ руками, отправился доставать.

   Это, ничѣмъ, повидимому, не вызванное расположен³е ко мнѣ Фока не могло, конечно, быть слѣдств³емъ сочувств³я къ моему бѣдственному положен³ю. Странно было-бы подозрѣвать что-либо подобное въ человѣкѣ, не задумавшемся сознательно, съ полною увѣренностью въ своей правотѣ, произвести жестокое истязан³е надъ бѣднымъ мальчикомъ за его мнимую вину. Того поверхностнаго знакомства съ тюремнымъ м³ромъ, которое я вынесъ изъ моего прежняго ареста, было, однакожь, достаточно для безошибочнаго объяснен³я этой готовности услужить, помочь, которую выказывалъ мнѣ Фокъ. Я назвалъ свое знакомство съ тюрьмой поверхностнымъ: инымъ оно и быть не могло. Разумѣется, я зналъ тюрьму гораздо больше, чѣмъ любой изъ такъ называемыхъ "тюремныхъ дѣятелей", зналъ тѣ стороны тюремной жизни, которыя ускользаютъ отъ вниман³я самаго добросовѣстнаго изслѣдователя тюремнаго дѣла; но все это далеко еще не можетъ быть названо дѣйствительнымъ знан³емъ тюрьмы, этой громадной, страшной школы, въ которой воспитывается и перевоспитывается масса людей всѣхъ возрастовъ и состоян³й. Дѣйствительно узнать тюрьму, во время моего перваго ареста, я не могъ уже потому, во-первыхъ, что былъ слишкомъ, молодъ и, во-вторыхъ, совершенно не имѣлъ на собою не только серьезныхъ знан³й, безъ чего невозможна правильная оцѣнка даже самыхъ незначительныхъ жизненныхъ явлен³и, но и опыта. Знакомясь, въ качествѣ туриста, съ тюрьмами запада, я то и дѣло натыкался на так³я явлен³я, которыя прежде ускользали отъ моего неопытнаго вниман³я; между тѣмъ, какъ прежде и былъ непосредственно-дѣйствующимъ лицомъ, а во время посѣщен³я заграничныхъ тюремъ - частнымъ наблюдателемъ. Но какъ ни незначительно было мое знакомство съ "тюрьмою", такое явлен³е, какъ поведен³е Фока относительно меня, не могло затруднить меня своимъ объяснен³емъ. Фокъ - сынъ тюрьмы. Тюрьма, это - школа, въ которой онъ дѣйствительно получимъ воспитан³е. Удачное, выходящее изъ ряда, преступлен³е, замысловатый, эффектный обманъ, хорошо задуманное и тщательно выполненное мошенничество,- передъ всѣмъ этимъ онъ благоговѣетъ, преклоняется. Ничего нѣтъ мудренаго, поэтому, если онъ, для котораго лучшая похвала - несомнѣнно назван³е: "настоящ³й арестантъ" рѣшился заискивать у знаменитаго мошенника, восхищен³я подвигами котораго онъ не могъ скрыть при первомъ знакомствѣ. Одно ужь то, что я не выказанъ охоты болтать ему объ этихъ подвигахъ, уклонился отъ болѣе подробныхъ отвѣтовъ на его вопросы о моихъ женитьбахъ и проч., на ряду съ тѣмъ, что ему было извѣстно изъ тюремной молвы обо мнѣ, молвы, большею частью берущей начало, изъ оффиц³альнаго источника: изъ словъ смотрителя, его помощниковъ, докторовъ, писарей и фельдшеровъ, словъ, случайно подслушанныхъ, подхваченныхъ кѣмъ-либо изъ арестантовъ на ходу, въ конторѣ, кухнѣ, караульномъ домѣ, цейхгаузѣ и въ прочихъ мѣстахъ, куда только арестантъ: имѣетъ входъ,- служило для Фока лучшей приманкой.

   Натура моя не поддавалась болѣзненной сосредоточенности. Какъ ни велико было мое горе, оно, однакожь, было безсильно совершенно овладѣть моимъ духовнымъ организмомъ. Не смотря на глубокую внутреннюю тоску, я не могъ порой не интересоваться живо окружающимъ меня, той новой обстановкой, въ которой я теперь очутился. Этотъ интересъ доставлялъ мнѣ временное забвен³е моего несчастья и, такимъ образомъ, какъ-бы подкрѣплялъ меня. Къ сожалѣн³ю, то, что меня интересовало, представляло иногда моему взору так³я картины, которыя не только вызывали меня изъ забытья, но еще усугубляли мои душевныя страдан³я. Так³я сцены, какъ объяснен³е помощника смотрителя, поступокъ надзирателя, возмутительное равнодуш³е доктора къ тому, что составляло его святую обязанность, несомнѣнно прилично оплачиваемую правительствомъ, не могли не потрясти меня. Помимо этого, что душа вообще возмущалась этимъ, какъ въ высшей степени преступнымъ зломъ, направленнымъ противъ слабаго, во мнѣ не могли не быть вызваны опасен³я за самого себя. Только двое сутокъ, какъ я пришелъ въ сознан³и, и въ такое короткое время я уже былъ свидѣтелемъ - нѣтъ, дѣйствующимъ лицомъ - въ столькихъ печальныхъ сценахъ! Чего-же ждать отъ будущаго? отъ тѣхъ многихъ не дней, а мѣсяцевъ и, можетъ быть, годовъ, которые мнѣ придется провести въ заключен³и? Но нѣтъ,- утѣшалъ я себя,- то, что я вижу,- явлен³е, конечно, далеко не общее; п