Лейкин Николай Александрович - В гостях у турок

стояльца феску.

   - Николай! Полно тебѣ дурака-то ломать! Ну, тебѣ не стыдно! Словно маленьк³й,- протестовала Глафира Семеновна, но мужъ такъ и остался въ фескѣ.

   Они продолжали путь. По дорогѣ попалось старое турецкое кладбище съ полуразвалившеюся каменной оградой, кладбище, какихъ въ Стамбулѣ много. Изъ-за ограды выглядывали двѣ закутанныя турчанки съ смѣющимися молодыми глазами. Онѣ пришли навѣстить могилы своихъ родственниковъ, сидѣли около памятника и ѣли изъ бумажнаго тюрика засахаренные орѣхи, смотря на прохожихъ.

   - Смотри-ка, какъ стрѣляютъ глазами въ прохожихъ! Не хуже нашихъ барышень,- указалъ женѣ Николай Ивановичъ.

   - Для турецкая дамы только одна прогулка и есть, дюша мой, что на кладбище. Никакого другой гулянья нѣтъ,- замѣтилъ Карапетъ.

   - Нѣтъ, я къ тому, что кокетки...

   - Первый сортъ. Онѣ намъ и свое лицо показали-бы, дюша мой, но на насъ съ тобой фески и онѣ думаютъ, что мы мусульманъ. А не будь на насъ фески, онѣ сдернули-бы вуали и показали-бы лицо. "Вотъ, смотри, какая я душка-турчанка"!

   Но вотъ и знаменитый Константинопольск³й Турецк³й Базаръ. Супруги Ивановы очутились на немъ какъ-то незамѣтно. Они перешли изъ узкой не крытой улицы съ лавками направо и налѣво и торговцами-разнощиками, продающими съ рукъ разную ветошь, въ крытую улицу со сводами. И здѣсь были лавки, но торговцы ужъ сидѣли не на порогахъ, а на покрытыхъ коврами прилавкахъ, которые въ тоже время служили и прилавками для продажи товаровъ и диванами для хозяевъ. Нѣкоторые, сидя, спали.

   - Египетск³й лавки,- сказалъ Карапетъ.- Тутъ нѣтъ купцы съ Египетъ, но всяк³й товаръ изъ Египта. Тутъ товаръ для аптеки, краски... Трава есть, гвоздика есть, перецъ есть.

   - Москательные товары... - поправилъ Николай Ивановичъ.

   - Вотъ, вотъ, дюша мой... Москательный товаръ. Тутъ большаго парт³й продаютъ.

   - Оптовые торговцы.

   - Вотъ, вотъ, дюша мой...

   Воздухъ былъ удушливый. Пахло мятой, сѣрой и эфирными маслами.

   - Карапетъ Аветычъ, мнѣ непремѣнно нужно купить турецк³я туфли, шитыя золотомъ и безъ задковъ! Так³я туфли, как³я турчанки носятъ, заявила Глафира Семеновна.

   - Турчанки, дюша мой, мадамъ, теперь носятъ туфли на французск³й каблуки и самый модный фасонъ,- отвѣчалъ тотъ.

   - Да что вы! Но вѣдь можно-же, все-таки, найти настоящ³я шитыя турецк³я туфли?

   - Совсѣмъ, барыня-сударыня, этотъ турчански манеръ у турчански дамы изъ моды вышелъ, но мы будемъ искать. Это дальше, въ друг³е ряды, а здѣсь нѣтъ.

   Пошли фруктовые и зеленые ряды. Лавки были мельче и уже. Груды апельсиновъ, яблоковъ, грушъ, банановъ, ананасовъ выглядывали изъ лавокъ и лавчонокъ. На порогахъ стояли открытые мѣшки и ящики съ миндалемъ, орѣхами, фисташками. Надъ дверями висѣли гирляндами связки луку, чесноку, баклажановъ и томатовъ.

   Карапетъ указалъ на все это и торжественно сказалъ:

   - Нашъ товаръ. Здѣсь и мы, дюша мой, покупаемъ для свой лавка. Большущаго базаръ!

   - Ну, это что! Так³е-то ряды и у насъ въ Петербургѣ на Сѣнной площади есть,- сдѣлалъ гримасу Николай Ивановичъ.- А ты покажи, гдѣ ковры-то продаются. Я коверъ купить хочу. Нельзя-же изъ Константинополя уѣхать безъ турецкаго ковра.

   - Ковры, дюша мой, дальше,- отвѣчалъ армянинъ.- Ты знаешь, дюша мой, что такое Турецк³й Базарь въ Стамбулѣ? По Турецк³й Базаръ надо ходить цѣлый день съ утра и до ночи и все равно, дюша мой, все не обходишь - вотъ что Турецк³й Базаръ! Ну, идемъ коверъ покупать.

   Онъ свернулъ въ сторону и потащилъ супруговъ по цѣлому лабиринту узкихъ рядовъ, гдѣ торговали стеклянной, фарфоровой и мѣдной посудой. На порогахъ лавокъ стояли продавцы и зазывали покупателей, даже хватая за руки.

  

  

   - Батюшки! Да это совсѣмъ какъ нашъ Апраксинъ рынокъ въ Питерѣ!- проговорилъ Николай Ивановичъ, когда одинъ изъ черномазыхъ приказчиковъ въ фескѣ и курткѣ поверхъ широкаго пестраго пояса, схватилъ его за руку и тащилъ къ уставленному кальянами прилавку, на которомъ тутъ же стояли и два мѣдныхъ таза, наполненные глиняными трубками. - Чего ты, эф³опская рожа, хватаешься!- крикнулъ онъ приказчику, вырывая отъ него свою руку. - И вѣдь какъ ухватилъ-то! Словно клещами стиснулъ,- обратился онъ къ Карапету.

   Но Карапетъ уже ругался съ приказчикомъ и грозилъ ему палкой. Въ свою очередь показывалъ Карапету кулакъ и приказчикъ. Съ обѣихъ сторонъ вылетали гортанные звуки. На подмогу къ приказчику присоединились еще два голоса, принадлежавш³е двумъ пожилымъ туркамъ.

   - Отчего ты не купилъ у него двѣ трубки на память? - замѣтила мужу Глафира Семеновна.- Такую бездѣлушку пр³ятно подарить и кому-нибудь изъ знакомыхъ, какъ гостинецъ изъ Константинополя.

   - Такъ-то такъ. Тамъ были даже и кальяны. А я непремѣнно хочу себѣ кальянъ купить.

   - Барыня-сударыня! Все мы это дальше у знакомый армянинъ купимъ,- отвѣчалъ Карапетъ и велъ своихъ постояльцевъ дальше.

   Начались ряды лавокъ съ ситцами и бумажными матер³ями. Выставокъ товара въ смыслѣ европейскомъ не было, потому что турецк³я лавки не имѣютъ оконъ и витринъ, но съ прилавка висѣли концы матер³й отъ раскатанныхъ и лежащихъ на прилавкахъ кусковъ. Развивались так³е-же концы матер³й и около входовъ. Глафира Семеновна взглянула на матер³и и воскликнула:

   - Смотрите, смотрите! Товаръ-то нашъ русск³й. Вотъ и ярлыки Савы Морозова съ сыновьями. Вонъ ярлыкъ Прохоровской мануфактуры.

   Къ ней подскочилъ Карапетъ и сталъ объяснять:

   - Ничего своего у турецк³й народъ нѣтъ, госпожа-мадамъ, барыня-сударыня.- Ситцы и кумачъ красный изъ Москвы, башмаки и сапоги изъ Вѣны, резинковыя калоши изъ Петербургъ, бархатъ, ленты и атласъ изъ Парижа привезены. У туровъ что есть свой собственный? Баранина есть свой собственный для шашлыкъ, виноградъ есть своя собственный, всякая плодъ свой собственный, ковры свой собственный, а больше ничего, мадамъ-барыня. Чулки и носки даже вязать не умѣютъ. Только вуаль и платки турчанск³я дамы вышиваютъ.

   Наконецъ, начался и ковровый рядъ. Цѣлыя горы сложенныхъ наизнанку ковровъ и ковриковъ лежали около лавокъ. Почему-то въ ковровыхъ лавкахъ торговали и старымъ оруж³емъ въ видѣ сабелъ и ятагановъ въ линючихъ бархатныхъ ножнахъ. Надъ коврами висѣли старинные кремневые пистолеты съ серебряными рукоятками.

   - Вотъ тутъ у меня эфендимъ, есть самаго честный турецк³й человѣкъ. У него мы коверъ для тебѣ и посмотримъ,- сказалъ Карапетъ. - Но ты, дюша мой, долженъ знать, что и съ самый честный турокъ ты долженъ торговаться. Турецк³й купцы это любятъ. Онъ тебя, дюша мой, не надуетъ, не дастъ гнилой товаръ, но если онъ спроситъ съ тебя сто п³астры - давай ему пятьдесятъ, а потомъ прибавляй по два, три п³астры. Понялъ, дюша мой?

   - Еще-бы не понять! А только я попрошу ужъ тебя торговаться. А мнѣ гдѣ-же!- отвѣчалъ Николай Ивановичъ.

   - Вотъ мы два-оба, дюша мой, и будемъ торговаться. Самымъ учтивымъ манеромъ торговаться будемъ. Этотъ турокъ, когда здѣсь два года тому назадъ земля тряслась и каменный лавки падали, подъ камни два дня безъ питья и кушаньи лежалъ и жива, и здорова остался. Когда, дюша мой, его вынули изъ камни всѣ его сосѣди сказали: "Машалахъ! (то-есть: великъ Богъ!) Это его Аллахъ за большой честность спасъ".

   - Это во время землетрясен³я? - спросила Глафира Семеновна.

   - Да въ землетрясен³е! О, тутъ два сто лавокъ упали. Пять сто человѣкъ убили и ушибли. О, тутъ, дюша мой, мадамъ, барыня-сударыня, страшное дѣло было!

   И разсказывая это, Карапетъ остановился около невзрачной лавки и сталъ приглашать своихъ постояльцевъ войти въ нее. Въ глубинѣ лавки на стопкѣ сложенныхъ ковровъ сидѣлъ, поджавъ подъ себя одну ногу, сѣдобородый почтенный турокъ въ европейскомъ пальто и въ фескѣ. Онъ тотчасъ-же всталъ съ импровизованнаго дивана, протянулъ руку армянину и, бормоча что-то по-турецки, сталъ кланяться супругамъ, прикладывая ладонь руки къ фескѣ. Николай Ивановичъ вынулъ изъ кармана заранѣе приготовленную бумажку съ турецкими словами и сказалъ купцу:

   - Хали... Сатынъ... Альмакъ... (То-есть: коверъ купить).

   - Сказано ужъ ему, сказано, дюша мой...- заявилъ Николаю Ивановичу Карапетъ.

   Купецъ, бормоча что-то по-турецки, вытащилъ изъ-за прилавка табуретъ съ перламутровой инкрустац³ей и предложилъ Глафирѣ Семеновнѣ на него сѣсть, а мужчинамъ указалъ на стопку ковровъ, лежавшихъ около прилавка. Затѣмъ, захлопалъ въ ладоши. Изъ-подъ висячаго ковра, отдѣляющаго переднюю лавку отъ задней, выскочилъ мальчикъ лѣтъ тринадцати въ курткѣ и фескѣ. Купецъ сказалъ ему что-то, и онъ мгновенно выбѣжалъ изъ лавки. Купецъ началъ развертывать и показывалъ ковры, разстилая ихъ на полу, и при каждомъ коврѣ вздыхалъ и говорилъ по-русски:

   - Ахъ, хорошо!

   - Только одно слово и знаетъ по-русски,- заявилъ Карапетъ.

   Ковры началъ купецъ показывать отъ двухсотъ п³астровъ цѣной и переходилъ все выше и выше. Супруги выбирали ковры, а Карапетъ переводилъ разговоръ. Нарыта была уже цѣлая груда ковровъ, когда Николай Ивановичъ остановился на одномъ изъ нихъ и спросилъ цѣну. Купецъ сказалъ, поплевалъ на руку и для чего-то сталъ гладить коверъ рукой.

   - Шесть сто и пятьдесятъ п³астры проситъ, перевелъ Карапетъ.

   - Постой... сколько-же это на наши деньги?- задалъ себѣ вопросъ Николай Ивановичъ, сосчиталъ и сказалъ:- Около пятидесяти рублей. Фю-фю-фю! Это дорого будетъ.

   - Триста п³астровъ... учъ-юзъ... сказалъ Николай Ивановичъ.

   Продавецъ улыбнулся, покачалъ головой и заговорилъ что-то по турецки.

   - Онъ проситъ, дюша мой, подождать торговаться, пока угощен³е не принесутъ,- перевелъ Карапетъ.

   - Какое угощен³е? - спросила Глафира Семеновна.

   - Кофе принесутъ. Онъ учтивый человѣкъ и хочетъ показать вамъ учтивость, дюша мой.

   И точно. Сейчасъ-же влетѣлъ въ лавку запыхавш³йся мальчикъ съ подносомъ, на которомъ стояли четыре чашки чернаго кофе, и поставилъ подносъ на прилавокъ. Торговецъ сталъ предлагать жестами выпить кофе. Супруги благодарили и взяли по чашечкѣ.

   - Не подмѣшалъ-ли чего сюда малецъ-то? проговорила Глафира Семеновна.

   - Ну, вотъ еще! Съ какой-же стати? возразилъ Николай Ивановичъ.- А только этимъ угощен³емъ онъ насъ какъ-то обезоруживаетъ торговаться.

   Карапетъ, услыша эти слова, махнулъ рукой.

   - Фуй!- сказалъ онъ. - Торгуйся, дюша мой, сколько хочешь. Турки это любятъ.

   - Такъ сколько-же, почтенный, послѣдняя-то цѣна? - спросилъ Николай Ивановичъ.- Я надавалъ триста п³астровъ.

   Турокъ что-то отвѣтилъ. Армянинъ перевелъ:

   - Шестьсотъ его послѣдняя цѣна. Онъ говоритъ, что это старинный коверъ и былъ когда-то во дворцѣ султана Мурата.

   - Ну, триста пятьдесятъ. Учъ-юзъ и эхли...- сказалъ Николай Ивановичъ, прихлебывая кофе.

   - Много прибавляешь, много прибавляешь, дюша мой,- замѣтилъ ему Карапетъ:- Алтнышъ.

   Торговецъ махнулъ рукой и прибавилъ:

   - Бешьюзъ.

   - Бешьюзъ - это пятьсотъ. На пятьсотъ ужъ спустилъ. Все-таки, дорого. Учъ-юзъ.

   - Дертъ-юзъ... Саксонъ.

   - Четыреста восемьдесятъ,- перевелъ армянинъ.- Коверъ хорош³й, очень хорош³й. Давай, эфендимъ, сразу четыреста и уходи. Онъ отдастъ.- Дертъ-юзъ...- объявилъ онъ турку, допилъ чашку кофе и сталъ вылизывать изъ нея языкомъ гущу.

   Супруги начали уходить изъ лавки, турокъ испугался и закричалъ по-турецки, что отдастъ за четыреста тридцать п³астровъ.

   - Ни копѣйки больше!- покачалъ головой Николай Ивановичъ.

   Купецъ выскочилъ изъ-за прилавка и сталъ махать руками, прося супруговъ остановиться. Компан³я остановилась. Турокъ довольно долго говорилъ по-турецки, очевидно, расхваливая коверъ и прося прибавки.

   - Онъ, дюша мой, проситъ десять п³астра прибавки на баня,- перевелъ Карапетъ.- Дай ему еще пять п³астры.

   - Бешь!- крикнулъ Николай Ивановичъ и растопыралъ пять пальцевъ руки.

   Турокъ схватилъ коверъ, подбѣжалъ съ Николаю Ивановичу и набросилъ ему его на плечо.

   Коверъ былъ купленъ. Супруги начали расчитываться. Появились еще четыре чашки кофе. Купецъ сталъ показывать шитыя шелкомъ атласныя салфетки, подушки, шитыя золотомъ по бархату, вытащилъ изъ-подъ прилавка громадный аз³атск³й кремневый пистолетъ.

   У Глафиры Семеновны разбѣжались глаза на вышивки и она присѣла къ прилавку ихъ разсматривать.

  

  

   Наступилъ трет³й день пребыван³я супруговъ Ивановыхъ у армянина Карапета. Николай Ивановичъ проснулся прежде своей жены, проснулся довольно рано и съ головной болью. Съ вечера, за ужиномъ, онъ, какъ говорится, урѣзалъ изрядную муху съ Карапетомъ. Карапетъ принесъ къ ужину полуведерный глиняный кувшинъ мѣстнаго бѣлаго вина, увѣряя, что это такое легкое бѣлое вино, что уподобляется русскому квасу. Супруги пригласили Карапета ужинать вмѣстѣ съ ними. Онъ былъ очень доволенъ, остался, самъ приготовилъ какой-то особенный шашлыкъ и въ концѣ концовъ Николай Ивановичъ вмѣстѣ съ нимъ выпили весь кувшинъ вина, не взирая на всѣ протесты Глафиры Семеновны. Бѣлое мѣстное вино оказалось, однако, далеко не квасомъ. Когда половина кувшина было выпита, Николай Ивановичъ началъ дурачиться: навилъ себѣ на голову чалму изъ аз³атской шелковой матер³и, купленной на Базарѣ въ Стамбулѣ, надѣлъ черногорск³й широк³й поясъ, пр³обрѣтенный тамъ-же, и, заткнувъ за поясъ третью покупку - старинный пи столетъ со сломаннымъ кремневымъ куркомъ, закурилъ кальянъ и сѣлъ вмѣстѣ съ армяниномъ на коверъ, на полъ, чтобы продолжать пить по-турецки. Когда-же кувшинъ съ виномъ они кончили, армянинъ сталъ тащить Николая Ивановича въ Галату въ кафе-шантанъ, гдѣ обѣщался ему показать какихъ-то черноглазыхъ "штучекъ". Глафира Семеновна разсердилась, вспылила и выгнала армянина, а Николай Ивановичъ, совсѣмъ уже пьяный, свалился на софу и уснулъ въ чемъ былъ, то есть въ чалмѣ, въ черногорскомъ поясѣ и съ стариннымъ аз³атскимъ пистолетомъ за поясомъ.

   Проснувшись подъ утро, Николай Ивановичъ устыдился своего костюма, сбросилъ съ себя все, раздѣлся, легъ спать, но ему ужъ не спалось. Голова трещала, во рту было сухо, хотѣлось пить, а пить былъ нечего. Онъ началъ ѣсть оставш³еся съ вечера апельсины. Съѣлъ два, но убоялся разстройства желудка и остановился. Внизу въ армянской мясной лавкѣ уже были вставши. Слышались голоса. Можно было-бы велѣть поставить самоваръ и пить чай, но это значило-бы разбудить Глафиру Семеновну, которая спала сладкимъ утреннимъ сномъ. Николай Ивановичъ опять всталъ, потихоньку одѣлся и сталъ разсматривать вчерашн³я покупки: трубки, кальянъ, шитыя золотомъ по бархату и атласу салфетки, шитый золотомъ сафьянный товаръ для туфель и раскладывалъ все это на столѣ.

   Вдругъ сзади его послышались слова:

   - Чего ты спозаранку-то вскочилъ? Или опять спозаранку нахлестаться хочешь?

   Николай Ивановичъ вздрогнулъ и обернулся.

   Глафира Семеновна смотрѣла на него заспанными глазами.

   - Зачѣмъ-же нахлестываться? Просто не заспалось,- отвѣчалъ Николай Ивановичъ.- А вотъ теперь разбираюсь во вчерашнихъ покупкахъ. Какая прелесть этотъ коверъ, который мы купили! А вѣдь онъ немъ достался только за тридцать рублей.

   - Прелесть, а самъ вчера его залилъ виномъ.

   - Ни Боже мой! Чистъ онъ и свѣжъ... Ни одного пятнышка. А какъ жаль, что мы вчера нигдѣ не нашли готовыхъ турецкихъ дамскихъ туфель безъ задковъ. Говорятъ, что только въ Скутари на рынкѣ можно ихъ получить. Впрочемъ, вѣдь мы поѣдемъ въ Скитари...

   - Ты мнѣ зубы-то не заговаривай!- строго крикнула Глафира Семеновна.- Я вчерашнее помню. И гдѣ, гдѣ только ты не ухитришься напиться! Пр³ѣхали въ Константинополь... Мусульманск³й городъ... На каждомъ шагу мечети... Законъ запрещаетъ туркамъ вино, а ты... И полились нотац³и.

   Глафира Семеновна одѣвалась и точила мужа. Николай Ивановичъ слушалъ и молчалъ. Наконецъ онъ спросилъ:

   - Можно велѣть приготовить самоваръ?

   - Вели. Но вотъ тебѣ мой сказъ: какъ только ты съ армяшкой еще напьешься - сейчасъ мы собираемся, на пароходъ и ѣдемъ въ Ялту. Лучше тамъ проживемъ лишнюю недѣлю.

   - Душечка, мы еще и половины Константинополя не видали. Кромѣ того, надо съѣздить на Принцевы острова, въ Скутари, на гулянье на Прѣсныя воды.

   - Чортъ съ нимъ и съ Константинополемъ!

   - Но вѣдь ты такъ стремилась сюда, такъ хотѣла...

   - Я думала онъ трезвый городъ, а онъ пьянѣе Нижняго-Новгорода во время ярмарки.

   - Изъ-за одной-то выпивки, да такъ казнить городъ! Ай-ай-ай!

   Николай Ивановичъ покачалъ головой и, выйдя на лѣстницу, велѣлъ встрѣтившейся ему Тамарѣ подавать самоваръ.

   Нотац³и продолжались, но ихъ прервалъ появивш³йся Карапетъ. Онъ самъ внесъ самоваръ, поставилъ его на столъ, поклонился супругамъ и сказалъ Николаю Ивановичу:

   - Помнишь, что вчера обѣщалъ, дюша мой, эфендимъ? Какъ родиться, дюша мой, у твоей барыни-сударыни сынъ - сейчасъ Карапетъ къ тебѣ его въ Петербургъ крестить пр³ѣдетъ. По рукамъ вчера хлопнулъ - значитъ вѣрно, обратился онъ къ Глафирѣ Семеновнѣ.

   - Подите вы! Мало-ли что съ пьяныхъ глазъ говорится! - отвернулась отъ него та.

   Заварили чай. Карапетъ не уходилъ. Онъ свернулъ папироску и подсѣлъ къ столу.

   - Давай, мадамъ, барыня-сударыня, и мнѣ чаю,- сказалъ онъ.- Голова у Карапетки болитъ. Но Карапетка ой ой какой молодецъ! Онъ принесъ и лекарство.

   Армянинъ полѣзъ въ карманъ шароваръ и вытащилъ оттуда маленькую бутылочну.

   - Что это? Коньякъ? Ни за что не позволю въ нашей комнатѣ пить!- воскликнула Глафира Семеновна.

   Армянинъ выпучилъ глаза.

   - Отчего, барыня-сударыня, ты сегодня такой пѣтухъ? спросилъ онъ.

   - Оттого, что не желаю, чтобы у насъ было пьянство.

   - Пьянство! Фуй! Зачѣмъ так³я кислыя слова, дюша мой? Я хочу полечить себя и твой мужъ, дюша мой.

   - А я не позволяю.

   Армянинъ покачалъ головой и спряталъ бутылку въ карманъ.

   - Охъ, какой строг³й у тебя мадамъ, дюша мой, эфендимъ! обратился онъ, къ Николаю Ивановичу.- Совсѣмъ такая-же орелъ, какъ мой покойница жена.

   Всѣ молча пили чай.

   - Ну, черезъ часъ надо въ Скутари ѣхать,- сказалъ наконецъ Карапетъ.

   - Я не поѣду,- обрѣзала Глафира Семеновна, сидя надувшись.

   - Какъ не поѣдешь, дюша мой, кума мой милой? Вчера обѣщалась ѣхать. А туфли покупать? А кладбище смотрѣть?А дервиши турецк³е видѣть?

   - Да вѣдь вы опять напьетесь, потомъ и возись съ вами. Какое мнѣ удовольств³е съ пьяными ѣздить?

   - Глаша, да гдѣ-же можно напиться-то на кладбищѣ? Вѣдь мы на кладбище ѣдемъ, турецкое кладбище посмотрѣть,- началъ уговаривать Глафиру Семеновну мужъ.

   - Кто васъ знаетъ! Вы и на кладбищѣ вино найдете!

   - Ну, вотъ... Ну, полно... Да вѣдь тамъ, на кладбищѣ, мусульманск³й монастырь, монастырь дервишей.

   - Ахъ, ужъ я теперь и въ мусульманск³е монастыри не вѣрю!- махнула рукой Глафира Семеновна, но все-таки сдалась.- Ну, вотъ что...- сказала она:- Я поѣду въ Скутари. Но какъ только я увижу, что вы хоть одинъ глотокъ вина сдѣлаете - сейчасъ-же я домой и ужъ завтра-же вонъ изъ Константинополя!

  

  

   Армянинъ Карапетъ опять въ новомъ черномъ сюртукѣ безъ признаковъ бѣлья, въ фескѣ и съ суковатой палкой. Николай Ивановичъ въ барашковой шапкѣ - скуфейкѣ и въ легкомъ пальто. Глафира Семеновна нарядилась въ лучшее платье и надѣла вѣнскую шляпку съ цѣлой горой цвѣтовъ. Они на новомъ мосту и направляются къ пароходной пристани, чтобы ѣхать на Аз³атск³й берегъ, въ мѣстечко Скутари, расположенное противъ Константинополя. На пароходную пристань сходить надо съ моста. Она прислонена къ двумъ желѣзнымъ мостовымъ плашкоутамъ. На мосту по прежнему тѣснота. По прежнему пестрые костюмы разныхъ аз³атскихъ народностей и турецкихъ женщинъ напоминаютъ маскарадъ. Балахонники собираютъ проѣздную дань съ экипажей и вьючныхъ животныхъ, но супруговъ Ивановыхъ Карапетъ ведетъ пѣшкомъ, такъ какъ мостъ и пристань находятся отъ ихъ жилища сравнительно близко. Армянинъ говоритъ Николаю Ивановичу:

   - За коляска и за проѣздъ по мосту у тебя, дюше мой, двѣнадцать п³астры въ карманѣ остались, а на эти деньги мы можемъ на пароходѣ у кабакжи выпить и голова своя поправить.

   - Тсъ...- подмигиваетъ ему Николай Ивановичъ, чтобы тотъ молчалъ, и киваетъ на жену.

   И вотъ они на старомъ, грязномъ турецкомъ пароходѣ, перевозящемъ публику изъ Константинополя въ Скутари и дѣлающемъ рейсы по Босфору вплоть до входа въ Черное море и обратно. Публики много. Во второмъ классѣ, черезъ который пришлось проходить, сидятъ прямо по полу, поджавъ подъ себя ноги, закутанныя турецк³я женщины изъ простонародья, нѣкоторыя съ ребятишками. Ребятишки пищатъ, ревутъ, запихиваютъ себѣ въ ротъ куски бѣлаго хлѣба или винныя ягоды.

   Нѣкоторые турки изъ палубныхъ пассажировъ улеглись на полу на брюхо и, какъ сфинксы, лежатъ на локтяхъ, поднявъ голову. Шныряютъ съ замазанными сажей лицами кочегары и матросы въ фескахъ. Пароходъ шипитъ машиной, стоитъ турецк³й и греческ³й говоръ.

   Билеты взяты перваго класса, и супруги въ сопровожден³и Карапета проходятъ въ первый классъ.

   Каюта перваго класса помѣщается въ рубкѣ и дѣлится на двѣ части - общую и дамскую. Надъ входомъ въ дамскую каюту подъ турецкой надписью французская надпись: "Harem".

   - Глаша! Смотри... Гаремъ...- указалъ Николай Ивановичъ женѣ на надпись, какъ-то особенно осклабился и спросилъ Карапета:- Что-же это за гаремъ?

   - Гаремъ значитъ дамски каюта, эфендимъ. Если мадамъ, барыня-сударыня, хочетъ спать въ дамски каюта - она можетъ.

   - А мы?

   - Ой, нѣтъ! Турки за это побьютъ,- отвѣчалъ Карапетъ.

   Въ общей каютѣ перваго класса, состоящей изъ просторной комнаты съ диванами по стѣнѣ и столами передъ ними, сидѣли фески въ усахъ и бородахъ, толстыя и сухопарыя, курили, читали газеты и пили кофе изъ маленькихъ чашечекъ, которыя разносилъ слуга въ фескѣ, безъ пиджака и жилета, и въ пестромъ полосатомъ шерстяномъ передникѣ. Были здѣсь и закутанныя турецк³я дамы съ закрытыми черными и бѣлыми вуалями лицами, очевидно, предпочитающ³я сидѣть съ мужчинами чѣмъ въ отдѣльной дамской каютѣ. Тутъ же въ каютѣ турокъ въ чалмѣ продавалъ ковры. Онъ держалъ одинъ изъ нихъ на плечѣ и кричалъ по турецки и по-французски стоимость ковра.

   - Вотъ, дюша мой, купецъ съ ковры пришелъ дураковъ искать,- указалъ армянинъ супругамъ.

   - Отчего-же дураковъ? - спросила Глафира Семеновна.

   - На базаръ въ Стамбулѣ коверъ стоитъ триста п³астры, а здѣсь онъ его пр³ѣзжему человѣкъ изъ Европы за пятьсотъ продастъ.

   Пароходъ тронулся. Николай Ивановичъ сказалъ:

   - Чего-жъ мы здѣсь сидимъ-то? Надо идти на палубу виды смотрѣть.

   Армянинъ встрепенулся.

   - Идемъ, идемъ, эфендимъ. Здѣсь, дюша мой, на берегъ картины первый сортъ, проговорилъ онъ и повелъ супруговъ на верхнюю палубу, находившуюся надъ рубкой каюты.

   Плыли по Золотому Рогу. Налѣво и направо, на Стамбулъ и на Перу и Галату открывались великолѣпные виды. Причудливыя постройки всѣхъ архитектуръ стояли террасами по берегамъ и пестрѣли то тамъ, то сямъ темною зеленью кипарисовъ. Сады въ Константинополѣ хоть и маленьк³е, ничтожные, чередуются съ постройками. Пароходъ шелъ близъ стамбульскаго берега. Видно было, что цвѣлъ миндаль розовымъ цвѣтомъ, облѣпились, какъ ватой, своимъ обильнымъ цвѣтомъ вишневыя деревья. На горѣ красовалась Ая-Соф³я среди своихъ минаретовъ. Погода стояла прелестная. Свѣтило яркое вешнее солнце. Продувалъ легк³й вѣтерокъ.

   - Глубоко здѣсь? - спросилъ Николай Ивановичъ Карапета.

   - Дна не достать. Тысяча футъ, дюша мой. Пароходъ пойдетъ ко дну - прощай, не достать. Провалился тутъ разъ чрезъ мостъ наша одинъ съ каретой. Ѣхалъ домой ночью съ хорошенькая француженка. А мостъ былъ разведенъ. Паша былъ пьянъ, кучеръ былъ пьянъ, французская дама была пьяная. Имъ кричатъ: "стой", а паша не слушаетъ, кричитъ: "пошелъ". И провалились въ воду. Три недѣли англичане искали - ни паша, ни карета, ни французская дама, ни кучеръ, ни лошади - ничего, дюша мой, не нашли.

   Глафира Семеновна слушала и пожимала плечами.

   - Да это совсѣмъ пьяный городъ! сказала она.- Ну, мусульмане! Стало быть, здѣсь и свинину продавать позволяютъ, если на счетъ вина такая распущенность?

   - Самый лучш³й, самый первый свинья есть, отвѣчалъ Карапетъ.- Хочешь, дюша мой, мадамъ, сегодня тебѣ къ обѣдъ Карапетъ самый лучш³й котлеты отъ свиньи подастъ?

   Пароходъ вышелъ изъ Золотаго Рога, вошелъ въ Босфоръ и сталъ перерѣзать его по направлен³ю къ берегу Малой Аз³и. Показалась знаменитая средневѣковая башня Леандра, стоящая посреди пролива на скалѣ.

  

  

   - Это что за штука изъ моря выростаетъ? - задалъ вопросъ Николай Ивановичъ, указывая на башню.

   - А это, дюша мой, Кисъ-Кулеси, отвѣчалъ Карапетъ.

   - Это что-же обозначаетъ?

   - Такаго турецкаго назван³е. Кисъ-Кулеси - это дѣвочкова башня. Тутъ дѣвочка одна жила, а потомъ выросла и большая дѣвицъ стала. О, это цѣлый истор³я! Слушай, дюша мой, слушай, мадамъ, барыня-сударыня. Жила одна дѣвочка отъ султанъ... Нѣтъ... Жилъ султанъ и у него была дочь, дѣвочка, которую султанъ такъ любилъ, такъ любилъ - ну, какъ своя сердце любилъ. И прочитали по звѣздамъ ученые люди, мадамъ, что эту дѣвочку укуситъ змѣя и она помретъ. Султанъ испугался и пересталъ и пить, и ѣсть, и спать. Сталъ онъ думать, какъ ему своя дѣвочка отъ змѣя спрятать - и выдумалъ онъ, дюша мой, эфендимъ, построить вотъ на этого скала вотъ эта башня Кисъ-Кулеси.

   - Однако, Карапетъ Аветычъ, ты хорош³й сказочникъ, замѣтилъ Николай Ивановичъ.- Не правда-ли, Глаша?

   - Слушай, слушай, дюша мой... Зачѣмъ ты минѣ мѣшаешь? - тронулъ его за руку Карапетъ и продолжалъ:- Выстроилъ султанъ этого башню, посадилъ туда дѣвочку и сказалъ: "Ну, ужъ теперь никакой змѣя ее не укуситъ". Годъ одинъ живетъ дѣвочка въ башня, еще годъ живетъ въ башня, третья годъ живетъ въ башня - и стала она ужъ не дѣвочка, а самая лучшая, самая красивая дѣвицъ вотъ съ так³е больш³е глазы. Живетъ. Выходитъ на балконъ башни и гуляетъ. А тутъ по Босфоръ ѣхалъ на своемъ корабля персидск³й принцъ, увидалъ эту дѣвушку и влюбился, дюша мой, влюбился самымъ страшнымъ манеромъ съ своего сердца. Хочетъ говорить съ дѣвушка сладк³я, миндальныя слова, а къ дѣвушка его не пускаютъ. И сталъ онъ говорить съ ней черезъ цвѣты. Знаешь, дюша мой, мадамъ, что значитъ разговоръ черезъ цвѣты? - спросилъ Карапетъ Глафиру Семеновну.

   - Нѣтъ, не знаю. А что? - спросила та, заинтересовавшись разсказомъ и переставъ дуться на Каранета.

   - Одинъ цвѣтокъ значитъ одно слово, другой цвѣтокъ другое слово...- пояснилъ Карапетъ.- И послалъ онъ корзинку цвѣтовъ ей, дюша мой, мадамъ, а въ корзинкѣ так³е цвѣты, которые значутъ так³я слова: "дѣвушка мой милый, я тебя люблю, мое сердце"...

   - Ахъ, теперь я понимаю! Это языкъ цвѣтовъ!- воскликнула Глафира Семеновна...

   - Вотъ, вотъ, дюша мой. Языкъ цвѣтовъ... Стала дѣвушка, султанскаго дочь, читать по этимъ цвѣтамъ - и вдругъ, дюша мой, изъ корзинки выскочила змѣя и укусила дѣвушку за щека.

   - Боже мой! Откуда-же змѣя взялась? - быстро спросила Глафира Семеновна.

   - Судьба, мадамъ, барыня-сударыня, судьба. На небѣ было написано, что змѣя укуситъ - змѣя и укусила. Судьба.

   Карапетъ указалъ пальцемъ на небо.

   - Ну, и что-же дѣвушка? Умерла? - задалъ вопросъ Николай Ивановичъ.

   - Какъ змѣя укусила, такъ сейчасъ дѣвушка умерла.

   - А принцъ?

   - Узналъ принцъ персидск³й, что дѣвушка умерла, взялъ ятаганъ и хотѣлъ убить себя, дюша мой. Взялъ ятаганъ и думаетъ:- "попрошу я у султана, чтобъ мнѣ съ его дѣвушка проститься"? Подалъ прошен³е, и султанъ позволилъ ему съ дѣвушка проститься. Сейчасъ принцъ подъѣхалъ въ своего корабль къ башнѣ, вошелъ въ комната и видитъ, что лежитъ на постели дѣвушка, а сама какъ живой лежитъ и только на щека маленьк³й пятнышко отъ змѣя. Принцъ подошелъ, хотѣлъ поцѣловать дѣвушка и думаетъ: "возьму я этотъ ядъ отъ змѣя изъ щека дѣвушка себѣ въ ротъ и тоже умру отъ змѣя". Поцѣловалъ дѣвушка въ щека, въ самаго пятнышко, и сталъ сосать со щека ядъ отъ змѣи. Ядъ пососалъ и вдругъ видитъ, что дѣвушка жива. Встаетъ эта дѣвушка и говоритъ ему: "спасибо, дюша мой, спасибо тебѣ, принцъ, сердце мое, ты спасъ меня отъ смерть. Ахъ, гдѣ мой папенька-султанъ? Пусть онъ придетъ и скажетъ ему самъ отъ своего души спасибо".

   - Ну, и кончилось все свадьбой? - перебила Карапета Глафира Семеновна.

   - Да, свадьбой. А ты почемъ знаешь, мадамъ, дюша мой? - удивился Карапетъ.

   - Такъ всегда сказки кончаются.

   - Вѣрно, свадьбой. Ну, султанъ отдалъ своя дѣвочка замужъ за принцъ персидск³й, а башня такъ и осталась называться "Дѣвочкова башня". Вотъ и все. Теперь въ ней морской запт³й живутъ и чиновники отъ турецки таможня.

   Пароходъ миновалъ Кисъ-Кулеси или Леандрову башню и приближался къ Малоаз³атскому берегу. Дома Скутари, расположенные по нагорью, очень ясно уже вырисовывались среди зелени кипарисовъ. Николаю Ивановичу сильно хотѣлось юркнуть съ Карапетомъ въ буфетъ и выпить коньяку, чтобы поправить больную голову, но онъ не могъ этого сдѣлать при женѣ, такъ какъ она его не отпустила-бы, поэтому онъ прибѣгнулъ къ хитрости, чтобы удалить ее, и сказалъ:

   - А любопытно-бы знать, какъ здѣсь на турецкихъ пароходахъ дамск³я каюты выглядятъ и какъ ведутъ себя тамъ турчанки.

   - Выдумай еще что-нибудь! - огрызнулась на него жена.- Вотъ человѣкъ-то! Только о женщинахъ и мечтаетъ. И не стыдится при женѣ говорить!

   - Душечка, да я не про себя. Туда вѣдь мужчинъ не пускаютъ. Ты мнѣ договорить не дала. Я про тебя... Тебѣ туда, какъ женщинѣ, входъ не воспрещенъ, такъ вотъ ты сходила-бы туда, посмотрѣла, а потомъ и разсказала-бы мнѣ, какъ и что... Это очень любопытно имѣть понят³е о бытѣ этихъ несчастныхъ затворницъ. Навѣрное онѣ тамъ, въ каютѣ, безъ вуалей и сидятъ не стѣсняясь. Тебѣ и самой должно быть это интересно. Сходи-ка, милая.

   - Пожалуй...- отвѣчала Глафира Семеновна.- Только отчего тебя такъ женщины интересуютъ?

   - Да вѣдь бытъ. Какъ-же иначе ихъ бытъ узнаешь? А вѣдь мы ѣздимъ повсюду, какъ туристы.

   - Ну, хорошо.

   Глафира Семеновна стала сходить съ верхней палубы. Николай Ивановичъ торжествовалъ въ душѣ, и только что жена скрылась, сейчасъ-же онъ ткнулъ въ бокъ Карапета и сказалъ ему:

   - Пойдемъ скорѣй въ буфетъ!- Хватимъ скорѣй по коньячку. Голова ужасъ какъ трещитъ послѣ вчерашняго! Гдѣ здѣсь буфетъ? Веди скорѣй.

   Армянинъ схватился за бока и разразился хохотомъ.

   - Ловко, дюша мой! О, какой ты хитрый человѣкъ, эфендимъ!- восклицалъ онъ.- Совсѣмъ хитрый! Какъ хорошо ты послалъ своя жена отъ насъ въ дамск³й каюта!

   - Да веди-же скорѣй въ буфетъ!

   - Пойдемъ, пойдемъ,- потащилъ Карапетъ Николая Ивановича.- Знаешь, дюша мой, когда у меня была жива свой жена, я тоже такъ дѣлалъ. Такъ тоже, какъ ты, дюша мой, эфендимъ.

   Николай Ивановичъ такъ торопился, что поскользнулся, оборвался съ двухъ ступеней, и только ухватившись за поручни, не свалился съ лѣстницы.

   Вотъ и буфетъ, состоящ³й изъ стойки съ цѣлой горкой бутылокъ и помѣщающ³йся во второмъ классѣ. За стойкой феска въ усахъ и съ столь излюбленными турками четками на рукѣ. Тутъ-же керосиновый таганъ съ стоящимъ на немъ громаднымъ мѣднымъ кофейникомъ. На стойкѣ, кромѣ бутылокъ, закуски на маленькихъ блюдцахъ, отпускающ³яся къ вину въ придачу: маринованная въ уксусѣ морковь, накрошенные томаты, лимонъ, нарѣзанный на куски, корни сырой петрушки и винныя ягоды.

   - Два коньякъ, сказалъ фескѣ съ четками Николай Ивановичъ, показалъ два пальца и прибавилъ, обратясь къ Карапету:- Скажи ему, чтобъ далъ рюмки побольше.

   Феска выдвинула два объемистыхъ бокальчика изъ толстаго стекла и налила ихъ на половину коньякомъ.

   - Что-жъ онъ половину-то наливаетъ? Что за манера такая!- снова сказалъ Карапету Николай Ивановичъ.

   - Это турецкаго учтивость, дюша мой. Здѣсь всегда такъ...- пояснилъ Карапетъ. - Пей.

   - Хороша учтивость! Налилъ полъ-рюмки, а возьметъ за цѣльную.

   - Нѣтъ, нѣтъ, онъ и возьметъ, сколько надо. Такъ и цѣна тутъ за полъ-рюмка.

   Они выпили.

   - Надо повторить,- торопился Николай Ивановичъ, закусывая лимономъ, потребовалъ еще, выпилъ, просилъ Карапета скорѣй расчитаться за выпитое и побѣжалъ въ первый классъ, гдѣ и помѣстился смиренно на складномъ желѣзномъ стулѣ.

   Только что онъ успѣлъ прожевать корку лимона, какъ уже появилась Глафира Семеновна.

   - Была и видѣла,- сообщила она мужу о женской каютѣ.- Ничего особеннаго въ этихъ турчанкахъ. Намазаны такъ, что съ лица чуть не сыплется. И всѣ что нибудь жуютъ: или фисташки, или карамель. А гдѣ-же нашъ армяшка?- спросила она.

   - Здѣсь, здѣсь, мадамъ, барыня сударыня,- откликнулся сзади ея Карапетъ.- Сейчасъ Скутари. Пойдемъ на палубу. Сейчасъ намъ выходить, дюша мой.

   Пароходъ убавлялъ ходъ.

  

  

   Въ Скутари сошла добрая половина пассажировъ парохода. Съ супругами Ивановыми много вышло турецкихъ женщинъ съ ребятишками. Нѣкоторыя несли грудныхъ ребятъ. Двѣ женщины свели съ парохода подъ руки третью женщину, очевидно, больную, тоже закутанную. Выйдя на берегъ, она тотчасъ-же сѣла отдыхать да какой-то ящикъ съ товаромъ.

   - Эти всѣ турецк³й бабы къ святымъ дервиши пр³ѣхали, указалъ Карапетъ на женщинъ.- Онѣ пр³ѣхали съ больнаго дѣти, чтобы дервиши вылечили ихъ черезъ свой святость. Вотъ и эта самая больнаго женщина сюда затѣмъ-же привезли. Мы сейчасъ будемъ видѣть, мадамъ, какъ дервиши будутъ лечить ихъ.

   - Но вѣдь мы пр³ѣхали для кладбища, чтобъ кладбище посмотрѣть, замѣтила Глафира Семеновна.

   - Гдѣ кладбище - тамъ и дервиши будутъ. Они начнутъ служить сначала своя мусульманскаго обѣдня, а потомъ лечить будутъ.

   Глафира Семеновна взглянула въ, лицо говорившаго армянина. Лицо его было малиновое отъ выпитаго сейчасъ вина.

   - Что это у васъ лицо-то? - не утерпѣла она, чтобы не спросить.- Красное, какъ у варенаго рака.

   - А это, мадамъ, барыня-сударыня, отъ вѣтеръ на пароходѣ.

   - Вздоръ. Вѣтру на пароходѣ не было. А вы, должно быть, изрядно выпили, пока я ходила дамскую каюту смотрѣть. Да... Отъ васъ и пахнетъ виномъ.

   - Отъ меня всегда пахнетъ виномъ, мадамъ... Карапетъ такой ужъ человѣкъ, дюша мой.

   - Николай Иванычъ! Поди-ка сюда... Покажись мнѣ... Никакъ и ты тоже?..- крикнула Глафира Семеновна мужу.

   Тотъ шелъ впереди, обернулся къ ней и крикнулъ:

   - Знаешь, Глаша, мы ужъ въ Аз³и теперь! Попираемъ аз³атскую землю. Вотъ сподобились мы съ тобой и въ Аз³и побывать...

   - А я не про Аз³ю, а про выпивку. Ты пилъ на пароходѣ съ Карапетомъ Аветычемъ?..

   Николай Ивановичъ взглянулъ на армянина и отвѣчалъ:

   - Боже избави! Зачѣмъ-же я пить буду? Вотъ развѣ здѣсь въ Аз³и дозволишь потомъ за завтракомъ рюмочку - другую выпить, потому быть въ Аз³и и не выпить аз³атскаго какъ будто...

   - Пилъ... Я по лицу вижу, что пилъ, перебила, его жена,- Вонъ ужъ лѣвый глазъ у тебя перекосило и языкъ началъ заплетаться.

   - Увѣряю тебя, душечка... Съ какой-же стати? запирался Николай Ивановичъ. - но давай наблюдать Аз³ю. Богъ знаетъ, придется-ли еще когда нибудь въ жизни побывать въ ней.- Карапетъ, отчего это на здѣшнихъ домахъ трубъ нѣтъ? проговорилъ онъ, указывая выкрашенные въ красную, голубую и желтую краску маленьк³е домики съ плоскими крышами, ютящ³еся одинъ надъ другимъ террасами.

   - Оттого, дюша мой, что здѣсь никогда печка не топятъ,- отвѣчалъ армянинъ.- Да и нѣтъ здѣсь печки.

   - Ахъ, вы безобразники, безобразники!- вздыхала Глафира Семеновна, не слушая разговора мужа и Карапета.- Успѣли напиться.

   - То-есть какъ это печки не топятъ? - продолжалъ Николай Ивановичъ.- А какъ-же для обѣда-то варятъ и жарятъ?

   - О, дюша мой, для кухня есть печка, а изъ печка эта выходитъ маленьки желѣзнаго труба черезъ стѣна.- Но турецкаго люди здѣсь такаго публика, что они любятъ варить и жарить всякаго кушанье на дворѣ. Сдѣлаетъ огонь на дворѣ и жаритъ, и варитъ.

   - Глаша! Слышишь? Вотъ хозяйство-то! окликнулъ Глафиру Семеновну мужъ.

   Но та угрюмо поднималась по заваленному тюками, мѣшками и ящиками нагорному берегу и ничего не отвѣчала, разстроенная, что мужъ ухитрился надуть ее и выпить