Лейкин Николай Александрович - В гостях у турок

мъ лисьимъ воротникомъ. Свой узелъ съ бѣльемъ и узелъ Николая Ивановича онъ надѣлъ на палку и палку эту перекинулъ черезъ плечо. Ходьбы до бани было нѣсколько минутъ, но идти пришлось по совсѣмъ темнымъ улицамъ. Лавки были заперты, окна въ турецкихъ домахъ закрыты ставнями и сквозь нихъ изъ жилья проникали только кое-гдѣ полоски свѣта. То и дѣло пришлось натыкаться на цѣлыя стаи собакъ. Съ наступлен³емъ темноты онѣ уже не лежали около домовъ, а бродили отъ дома къ дому, отыскивая разные съѣдобные кухонные отбросы, накопивш³еся за день и всегда выбрасываемые вечеромъ. Насчетъ уличныхъ фонарей не было и помину. Въ Константинополѣ освѣщаются газомъ только главныя улицы, да и то плохо, а бани были гдѣ-то въ самомъ захолустномъ переулкѣ. Карапетъ шелъ впереди Николая Ивановича и то и дѣло предостерегалъ его, крича:

   - Камень! Не наткнись, дюша мой! Яма! Береги ноги, баринъ! Собачья маменька съ дѣти лежитъ! Возьми налѣво, эфендимъ!

   Прохож³е встрѣчались рѣдко. Проѣзжающихъ совсѣмъ не было. Наконецъ, впереди блеснулъ красный фонарь.

   - Вотъ гдѣ фонарь, тутъ и баня,- указалъ Карапетъ и ускорилъ шаги.

   Подходя къ банѣ, они встрѣтили четырехъ закутанныхъ женщинъ съ узлами.

   - Турецк³я мадамъ изъ бани идутъ,- пояснилъ армянинъ и спросилъ:- Ты знаешь, дюша мой, эфендимъ, сколько турецк³я мадамъ въ банѣ сидятъ?

   - А сколько? - спросилъ Николай Ивановичъ.

   - Часа пять - шесть сидятъ.

   - Неужели? Послѣ этаго онѣ и московскихъ купчихъ перещеголяли. Что-же онѣ тамъ дѣлаютъ?

   - Шарбетъ... кофей... лимонадъ. Кишмишъ ѣдятъ, воду съ варенье пьютъ, фисташки грызутъ.

   Они подошли къ красному фонарю, и Карапетъ юркнулъ въ дверь, а Николай Ивановичъ вошелъ за нимъ. Пришлось спускаться внизъ нѣсколько ступеней, старыхъ каменныхъ, обглоданныхъ временемъ. Пахнуло тепломъ. Вотъ и еще дверь. Они отперли дверь и очутились передъ большимъ ковромъ, висѣвшимъ съ другой стороны. Его пришлось отмахнуть. Глазамъ Николая Ивановича представилась комната, уставленная нѣсколькими маленькими низенькими столиками. За столиками сидѣли полуголые люди въ бородахъ и усахъ, съ торсами, обвернутыми мохнатыми полотенцами и въ чалмахъ изъ такихъ-же полотенецъ. Они пили лимонадъ, кофе изъ маленькихъ чашечекъ, курили кальяны и играли въ шахматы или въ домино. Налѣво высилась буфетная стойка, заставленная фруктами, вазами съ вареньемъ, сифонами зельтерской воды, а за стойкой помѣщался человѣкъ съ тонкими, но длинными усами на пожиломъ желтомъ лицѣ, въ фескѣ и въ жилетѣ. Въ глубинѣ комнаты, сзади столиковъ, виднѣлось нѣчто вродѣ амфитеатра въ нѣсколько уступовъ и на нихъ диваны съ лежащими краснолицыми бородачами и усачами, сплошь завернутыми и покрытыми мохнатыми полотенцами и въ чалмахъ изъ тѣхъ-же полотенецъ. Нѣкоторые изъ нихъ также курили кальянъ, а на низенькихъ табуреткахъ около нихъ стояли чашечки съ кофе или бокалы съ лимонадомъ...

   Карапетъ велъ Николая Ивановича именно съ этому амфитеатру. Они протискались мимо столиковъ и отыскали два порожн³е дивана.

   - Ну, вотъ, дюша мой, и наша турецкой баня. Давай раздѣваться,- сказалъ Карапетъ и крикнулъ что-то по-турецки.

   Въ одно мгновен³е какъ изъ земли выросли четверо молодцовъ съ раскраснѣвшимися тѣлами, обвязанными отъ колѣнъ до тал³и полотенцами, и бросились стаскивать и съ Карапета и съ Николая Ивановича одежду и бѣлье. Это были баньщики и вмѣстѣ съ тѣмъ прислуга въ банной кофейнѣ. Одинъ изъ нихъ былъ съ бритой головой и съ длинной мѣдной серьгой въ лѣвомъ ухѣ. Онъ усердствовалъ надъ Николаемъ Ивановичемъ, раздѣвая его. Карапетъ сказалъ ему по турецки, что онъ раздѣваетъ русскаго. Бритый молодецъ улыбнулся, оскаливъ бѣлые зубы, хлопнулъ себя въ знакъ почтен³я къ гостю ладонью по лбу и съ такимъ усерд³емъ рванулъ съ ноги Николая Ивановича сапогъ, что чуть самого его не сдернулъ съ дивана.

   - Тише, тише, лѣш³й!- крикнулъ на него Николай Ивановичъ.- Чуть ногу не оторвалъ.

   - Это онъ радуется, дюша мой, что русскаго человѣка раздѣваетъ,- пояснилъ армянинъ. - Ну, вотъ ты сейчасъ увидишь, эфендимъ, наша турецкая баня. О, наша турецкая баня горячая баня! Жарко тебѣ, дюша мой, будетъ.

   - Ну, вотъ! Будто я не привыкъ у насъ париться! Я паръ люблю,- отвѣчалъ Николай Ивановичъ и прибавилъ:- Ничего. Ужъ если турокъ вашъ жаръ выдерживаетъ, то неужели его русск³й-то человѣкъ не выдержитъ!

  

  

   Когда Карапетъ и Николай Ивановичъ раздѣлись, банщики тотчасъ-же накинули имъ полотенца на бедра и начали дѣлать изъ нихъ юбки, закрѣпляя на тал³и концы.

   - Зачѣмъ мнѣ юбку? Не надо, не надо!- упрямился Николай Ивановичъ, сбрасывая съ себя полотенце передъ недоумѣвавшими банщиками, но Карапетъ остановилъ его:

   - Нельзя, дюше мой, эфендимъ. Въ Турц³и совсѣмъ голого человѣки въ банѣ не моются. Ты видишь, у всѣхъ юбка.

   - Глупый обычай. Отчего-же у насъ въ Росс³и безъ всякихъ юбокъ и полотенецъ, какъ мать родила, въ банѣ моются?

   - То русск³й манеръ, баринъ, а это турецк³й манеръ. Надо закрыться.

   Николай Ивановичъ послушался. Ихъ повели въ баню. Распахнулась узенькая, низенькая дверца, и они очутились въ небольшой комнатѣ съ каменнымъ плитнымъ поломъ, плохо освѣщенной керосиновой лампой. Половину комнаты занимало каменное возвышен³е въ два уступа, нѣчто въ родѣ нашего полка, но поднятое не выше, какъ на аршинъ отъ пола. На этомъ возвышен³и покоилось нѣсколько бородатыхъ и усатыхъ турокъ, распростертыхъ на брюхѣ или на спинѣ, тяжело вздыхающихъ или кряхтящихъ и бормочущихъ что-то себѣ подъ носъ.

   Это былъ передбанникъ, гдѣ вымывш³еся въ банѣ отдыхали, намѣреваясь перейти въ раздѣвальную или кофейную комнату. Температура передбанника была не высокая, но каменный полъ горяч³й. Сопровождавш³е Николая Ивановича и Карапега баньщики тотчасъ подставили имъ по парѣ котурнъ,- деревянныхъ подошвъ съ двумя высокими каблуками и ремнями, которые должны облекать ступню.

   - Что это за инструменты? - удивился Николай Ивановичъ.

   - Деревянные башнаки, дюша мой, который ты долженъ надѣть на нога,- отвѣчалъ армянинъ.

   - Зачѣмъ?

   - А чтобъ тебѣ не горячо было для твои нога, эфендимъ, когда мы въ горячая баня войдемъ.

   - Что за глупости!

   - Надѣвай, надѣвай, баринъ. Ногу обожжешь. Въ турецкая баня не паръ, а жаръ. Горячаго полъ, горячая стѣны. Тутъ снизу горячо. Надѣвай... Вотъ такъ!

   Армянинъ влѣзъ на котурны, сразу сдѣлавшись на четверть аршина выше, и зашагалъ, постукивая по плитамъ деревянными каблуками. Влѣзъ и Николай Ивановичъ, сдѣлалъ два шага и тотчасъ-же свалился.

   - Не могу я въ вашихъ колодкахъ. Ну ихъ съ чорту!- отпихнулъ онъ котурны.- Я такъ...

   - Горячо будетъ, дюша мой,- предупреждалъ его армянинъ.

   - Вытерплю. Мы, русск³е, къ жару привыкли.

   Армянинъ сказалъ банщикамъ что-то по-турецки. Тѣ сомнительно посмотрѣли на Николая Ивановича и повели его въ слѣдующую комнату, взявъ подъ руки.

   - Не надо, не надо. Я самъ... отбивался онъ отъ нихъ.

   Слѣдующая комната была большая, высокая, съ куполообразнымъ стекляннымъ потолкомъ. Посрединѣ ея возвышался опять каменный полокъ, но не выше полуаршина отъ пола. На полкѣ этомъ лежали въ растяжку красныя тѣла съ обвитыми мокрыми полотенцами бедрами и нѣжились, кряхтя, охая и тяжело вздыхая. А двое турокъ,- одинъ съ сѣдой бородой и бритой головой, а другой молодой, красивый, въ усахъ, съ поросшей черными волосами грудью, сидѣли другъ передъ другомъ на корточкахъ и пѣли какую-то заунывную пѣсню. Старикъ турокъ особенно жалобно выводилъ голосомъ и пѣлъ зажмуря глаза.

   - Батюшки! Да тутъ и съ пѣснями!- проговорилъ Николай Ивановичъ_; обращаясь къ армянину.- Чего это они Лазаря-то тянутъ?

   - Рады, что хорошо помылись,- отвѣчалъ Карапетъ и спросилъ:- Не жжетъ тебѣ твоя нога, дюше мой, эфендимъ?

   - Горячо-то горячо, но вытерпимъ.

   Баньщики, которые тоже были въ котурнахъ, съ удивлен³емъ смотрѣли на Николая Ивановича и сообщили о своемъ удивлен³и Карапету.

   - Очень удивительно имъ, дюша мой, что ты безъ деревяннаго сапоги,- сказалъ тотъ Николаю Ивановичу.- И жалѣютъ они съ свое сердце, что тебѣ горячо. Ни одна туровъ не ходитъ сюда безъ сапоги.

   - Скажи ему: что русскому здорово, то турку смерть. Да вовсе и не жарко здѣсь. Развѣ мы такой банный жаръ у себя въ баняхъ выдерживаемъ?

   Бритоголовый банщикъ оскалилъ зубы и спросилъ Николая Ивановича что-то по-турецки. Армянинъ Карапетъ тотчасъ-же перевелъ:

   - Онъ тебя спрашиваетъ, хорошо ли тебѣ, не жарко-ли очень?

   - ²окъ (то есть: нѣтъ)! - отрицательно покачалъ головой Николай Ивановичъ.

   Въ банѣ, и на самомъ дѣлѣ, не было очень жарко. Въ русскихъ баняхъ иногда бываетъ много жарче.

   - Ну, теперь выбирай себѣ фонтанъ, чтобы мыться, дюша мой,- сказалъ Николаю Ивановичу Карапетъ и кивнулъ на мраморныя бѣлыя въ четверть аршина вышины ложа, идущ³я вдоль стѣнъ и замѣняющ³я собою наши банныя скамейки. Въ стѣнѣ то тамъ, то сямъ были устроены краны, изъ которыхъ текла уже приготовленная теплая вода, струясь въ мраморныя раковины, которыя играли роль нашихъ тазовъ и ведеръ, и изъ которыхъ мылись; На ложахъ этихъ опять таки лежали красныя тѣла и по нимъ возили взмыленными губками банщики.

   Карапетъ грузно повалился на мраморное ложе около раковины съ краномъ. Легъ рядомъ съ нимъ около другого крана и Николай Ивановичъ, бормоча:

   - Вѣдь вотъ по нашему, по-русски прежде всего водой окатиться слѣдовало-бы...

   - Лежи, лежи, дюша мой. Хамамджи (банщикъ, тебѣ всяк³й удовольств³е сдѣлаетъ,- говорилъ ему Карапетъ, съ наслажден³емъ хлопая себя по тѣлу.

   - Да ладно ужъ, будемъ туретчиться, будемъ изъ себя турку разыгрывать.

   Банщики приступили къ дѣлу. Прежде всего они взяли по маленькой мѣдной чашечкѣ емкостью стакана въ два и начали поливать лежавшаго Николая Ивановича теплой водой. Въ особенности старалась бритая голова. Онъ скалилъ зуби, улыбался, нѣсколько разъ бормоталъ что-то по-турецки, произнося слова "московлу" и "русс³ели" (т. е. москвичъ, русск³й). Послѣ поливан³я банщики надѣли на руки шерстяныя перчатки и стали растирать тѣло, то и дѣло заискивающе заглядывая въ лицо Николаю Ивановичу и бормоча что то по-турецки.

   - Что они мнѣ говорятъ? - спросилъ Николай Ивановичъ Карапета.

   - Они спрашиваютъ, дюша мой, хорошо-ли тебѣ,- отвѣчалъ тотъ.

   - Ахъ, вотъ что! Да, да... Хорошо... Эветъ... (то-есть: да). Шюкюръ! (то-есть: спасибо),- сказалъ имъ Николай Ивановичъ.

   Когда тѣло было вытерто, началось мытье головы. Бритый банщикъ взялъ громадный кусокъ мыла и этотъ кусокъ запрыгалъ по головѣ Николая Ивановича, тогда какъ другой банщикъ поливалъ на голову изъ чашечки воду. Кусокъ мыла игралъ въ рукахъ бритаго банщика, какъ у жонглера, катался вокругъ головы и шеи, подпрыгивалъ, и черезъ минуту Николай Ивановичъ очутился весь въ душистой мыльной пѣнѣ. Турецк³я фразы - хорошо-ли ему то и дѣло повторялисъ банщиками.

   - Эветъ! Шюкюръ!- кричалъ имъ въ отвѣтъ Николай Ивановичъ.

   Но вотъ голова вымыта и началось мытье тѣла: одинъ банщикъ теръ мыльной губкой, тогда какъ другой вслѣдъ за нимъ по тому-же мѣсту проходилъ руками, не налегая, какъ у насъ въ русскихъ баняхъ, а тихо, нѣжно, еле касаясь ладонями и пальцами, и опять вопросы, хорошо-ли "московлу".

   - Эветъ! Эветъ!- кряхтѣлъ Николай Ивановичъ.

   Мытье кончилось и начались окачиванья изъ чашечекъ. Николая Ивановича переворачивали разъ пять и все окачивали, наконецъ, подняли, посадили и навили ему на голову чалму изъ двухъ полотенецъ.

  

  

   - Батюшки, посвятили! Матушки, посвятили! Карапетъ! Смотри: въ турка меня посвятили! Вотъ еслибы жена-то видѣла!- восклицалъ Николай Ивановичъ, очутившись въ чалмѣ.- Теперь мнѣ стоитъ только кобыльяго молока попить - и совсѣмъ я буду турокъ.

   - Турки, дюша мой, кобылье молока не пьютъ,- отвѣчалъ Карапетъ.

   - А какая-же еще турецкая присяга есть? Ахъ, да... Феска... Купи мнѣ завтра турецкую феску.

   - Купимъ, купимъ, все тебѣ купимъ, эфендимъ, и феску купимъ, и кальянъ купимъ, и коверъ для удовольств³я купимъ. А теперь пойдемъ въ жаркая баня грѣться. Хочешь въ жаркая баня?

   Карапетъ поднялся съ каменнаго приступка, на которомъ лежалъ, и опятъ влѣзъ на котурны. Николай Ивановичъ отвѣчалъ:

   - А развѣ есть еще жарче этой бани? Тогда, разумѣется, хочу.

   По сдѣланному Карапетомъ знаку Николай Ивановича подняли и повели къ двери, сдѣланной въ стѣнѣ мыльной. Надѣтая на него юбка изъ полотенецъ свалилась съ него, но онъ ужъ не позволялъ больше банщикамъ одѣвать его...

   - Надѣнь, дюша мой, деревянная сапоги.. Тамъ ты какъ овечье мясо безъ сапоги изжариться можешь,- совѣтовалъ ему Карапетъ.

   - Не изжарюсь. Это только турки жарятся,- похвалялся Николай Ивановичъ.

   Дверца горячей бани распахнулась, Николая Ивановича быстро впихнули въ маленькую келью съ каменнымъ поломъ и стѣнами и опять захлопнули ее. Въ дверяхъ было окошечко со стекломъ. Банщики подошли къ окошечку и кричали по-турецки, спрашивая, хорошо-ли ихъ кл³енту, жарко-ли. Карапетъ тотчасъ-же перевелъ вопросы, а Николай Ивановичъ, стоя у окошка, отрицательно покачалъ головой и во все горло заоралъ изъ кельи:

   - ²окъ!

   Черезъ двѣ минуты его выпустили изъ кельи всего краснаго.

   - Есть еще больше горячая комната, сообщилъ ему Карапетъ.- Хочешь туда, эфендимъ?

   - Веди. Въ лучшемъ видѣ хочу.

   - Надѣнь, дюша мой, юбку, надѣнь деревянная сапоги. Ей Богу, тамъ никакой человѣкъ безъ деревянные сапоги не выдерживаетъ.

   - Это ты, можетъ быть, про турецкаго человѣка говоришь? Такъ. А русск³й выдержитъ. Ужь у насъ по четвергамъ татары въ банѣ какъ парятся! Такъ насдаютъ на каменку, что волосъ крутится, а для меня это первое удовольств³е. Веди.

   Карапетъ перевелъ банщикамъ по-турецки. Тѣ улыбнулись, пожали плечами, повели Николая Ивановича къ двери въ противоположной стѣнѣ и впихнули его за эту дверь тѣмъ-же порядкомъ, какъ и раньше.

   - Эфендимъ! Дюша мой! Неужели тебѣ не жарко безъ сапоги? - кричалъ ему черезъ минуту Карапетъ, подойдя къ окошечку второй кельи.

   - ²окъ! раздавалось изнутри, но очевидно, что Николая Ивановича, на самомъ дѣлѣ, сильно припекало, потому что онъ сейчасъ-же сталъ стучаться, прося, чтобы его выпустили.

   Ему отворили, и онъ вышелъ. Армянинъ всплескивалъ руками и говорилъ:

   - Покажи, дюша мой, шкура твоя, покажи. Красная шкура, но ничего...- покачалъ онъ головой, осматривая со всѣхъ сторонъ тѣло Николая Ивановича, и воскликнулъ: - Удивительно, что у тебя за шкура, дюша мой, эфендимъ!

   - Русская шкура... самая лучшая! Русская шкура что угодно выдержитъ!- бравурно отвѣчалъ Николай Ивановичъ, тяжело дыша и обливаясь потомъ.

   Банщики подскочили къ нему съ сухими мохнатыми полотенцами и начали отирать его.

   - Окатиться-бы теперь холодненькой водицей, Карапеша,- бормоталъ онъ.

   - Ну, здѣсь этого, дюша мой, нѣтъ. А ты иди, дюша мой, въ ту комнату и лягъ тамъ въ холодненькомъ мѣстѣ, пока я грѣться буду.

   По приказан³ю Карапета, банщики окутали Николая Ивановича въ мохнатыя полотенца и стали укладывать на мраморный полокъ въ передбанникѣ, но тамъ онъ лежать не захотѣлъ, а прослѣдовалъ въ раздѣвальную, гдѣ и улегся на мягкомъ диванѣ. Банщики стояли надъ нимъ и улыбались, скаля зубы и бормоча что-то по-турецки.

   - Чего смотрите, черти! Дико вамъ, что русск³й человѣкъ большой жаръ выдерживаетъ? - говорилъ онъ имъ.- Это отъ того, что русская шкура выдѣлана хорошо и самая выносливая въ м³рѣ. У васъ вотъ только жаръ одинъ, а мы въ придачу-то къ жару еще вѣниками хлещемся. Да...

   Разумѣется, банщики слушали и ничего не понимали.

   - Не понимаете, черти? Ну, да и не надо,- продолжалъ Николай Ивановичъ, нѣжась на диванѣ.- А вотъ покурить надо! Трубку! Чибукъ... Люле... Тютюнъ покурить... Табакъ... Наргиле... отдалъ онъ приказъ банщикамъ, мѣшая турецк³я и русск³я слова и кстати показалъ жестомъ, приложивъ палецъ ко рту.

   Банщики поняли. Со всѣхъ ногъ бросились съ буфетной стойкѣ и вернулись оттуда съ кальяномъ и бокаломъ лимонаду.

   Въ это время вернулся изъ бани Карапетъ. Онъ былъ совсѣмъ малиновый и, кряхтя и охая, въ изнеможен³и повалился на диванъ.

   - А я совсѣмъ въ турецкаго пашу преобразился, Карапетъ Аветычъ,- сказалъ ему Николай Ивановичъ. - Видишь, въ чалмѣ и съ кальяномъ. Вотъ Глафира Семеновна посмотрѣла-бы на меня теперь! То-то-бы съ дива далась! Похожъ я теперь на пашу, Карапетъ? - спросилъ онъ, потягивая въ себя дымъ кальяна.

   - Совсѣмъ султанъ! Совсѣмъ падишахъ! Не хватаетъ тебѣ только два жена, откликнулся армянинъ и спросилъ: - Угощаешь ты меня, дюша мой, этой баней?

   - Сдѣлай, братъ, одолжен³е... Пожалуйста.

   - Тогда вели подать кофе, лимонадъ и шербетъ...

   - Пожалуйста, заказывай.

   - Можно и мастики?

   - Да развѣ здѣсь подаютъ вино?

   - Что хочешь подаютъ. Спроси отца съ матерью, и то подадутъ, дюша мой.

   - Закажи ужъ и мнѣ рюмку мастики. И я съ тобой этой мастики выпью.

   - Мы съ тобой даже коньякъ выпьемъ.

   - Да будто здѣсь есть такая роскошь!

   - Еще больше есть. Всякая штука есть,- подмигнулъ Карапетъ и сталъ приказывать банщикамъ подать угощен³е.

   Черезъ пять минутъ на столикѣ около дивана Карапета появился цѣлый подносъ съ напитками, а къ мастикѣ подана была и закуска въ видѣ маринованной моркови.

   Карапетъ предложилъ выпить мастики, и они выпили.

   - Какая прекрасная вещь! - проговорилъ Николай Ивановичъ, смакуя мастику. - Вотъ за буфетъ хвалю турецкую баню. Похвально это, что здѣсь можно и вымыться, и выпить, и закусить. А у насъ въ Питерѣ сколько ни заводили при баняхъ буфеты - ни одинъ не выжилъ.

   За мастикой былъ выпитъ коньякъ, и Карадетъ и Николай Ивановичъ принялись одѣваться при помощи банщиковъ. Послѣдн³е оказались въ этомъ дѣлѣ истинными мастерами. При ихъ помощи ноги во мгновен³е ока влѣзали въ носки, руки сами продѣвались въ рукава рубахи, сапоги, какъ по щучьему велѣнью, оказались на ногахъ. Не прошло и минуты, какъ одѣванье ужъ кончилось, и банщики кланялись и просили бакшишъ.

   - Сейчасъ, сейчасъ... - кивнулъ имъ Николай Явановичъ.- Вотъ этотъ черномазый дяденька дастъ вамъ, указалъ онъ на армянина и спросилъ его:- Сколько за все, про все слѣдуетъ?

   - Давай серебряный меджид³е, эфендимъ. Съ него тебѣ еще сдачи будетъ,- отвѣчалъ Карапетъ и, принявъ деньги, принялся расчитываться.

   - Какъ здѣсь все дешево!- дивился Николай Ивановичъ.- Вѣдь серебряный меджид³е стоитъ двадцать п³астровъ, а двадцать п³астровъ - полтора рубля.

   - Вотъ тебѣ еще полтора п³астра сдачи, протянулъ ему Карапетъ.

   Но Николай Ивановичъ сунулъ сдачу въ руки банщикамъ и вмѣстѣ съ Карапетомъ направился къ выходу. Банщики, кланяясь и ударяя себя ладонью по лбу въ знакъ почтен³я, проводили ихъ до двери, напутствуя благими пожелан³ями.

   - Какой милый народъ эти турки! проговорилъ Николай Ивановичъ.

  

  

   Дома Николая Ивановича ждалъ самоваръ, взятый у турка-кабакджи и уже кипѣвш³й на столѣ. Грязный, не чищенный, онъ, все-таки, доставилъ ему неисчислимое удовольств³е.

   Входя въ комнату, онъ воскликнулъ:

   - Браво, браво! Наконецъ-то мы по человѣчески чаю напьемся!

   Глафира Семеновна сидѣла уже около самовара и пила чай.

   - Знаешь, что? - встрѣтила - она мужа, улыбаясь. - вся здѣшняя обстановка и этотъ самоваръ напоминаютъ мнѣ ту комнату на постояломъ дворѣ, въ которой мы ночевали, когда ѣздили изъ Петербурга на богомолье въ Тихвинъ

   - Смахиваетъ, смахиваетъ, согласился Николай. Ивановичъ.- Только тамъ ковровъ не было, а были простые холщевые половики. Стѣны тоже похожи. Тамъ литографированный портретъ митрополита висѣлъ, а здѣсь армянскаго патр³арха и также засиженъ мухами. Вотъ и часы на стѣнѣ съ мѣшкомъ песку вмѣсто гири, Тамъ тоже были так³е часы. Но все-таки эта обстановка мнѣ лучше нравится, чѣмъ комната въ англ³йской гостиницѣ съ верзилами лакеями, разыгрывающими изъ себя какихъ-то губернаторовъ. Ну, наливай, наливай скорѣй чайку стакашекъ! воскликнулъ онъ, оиирая свое красное потное лицо полотенцемъ и, перекинувъ его черезъ шею, подсѣлъ къ столу.

   - Ну, какъ баня? спросила Глафира Семеновна.

   - Наша лучше. У насъ паръ, а здѣсь жаръ. Да и жара-то настоящаго нѣтъ.

   И Николай Ивановичъ началъ разсказывать женѣ о банѣ, какъ онъ лежалъ на софѣ въ турецкой чалмѣ на головѣ и курилъ кальянъ и т. п. Но когда дѣло дошло до ресторана въ банѣ, она воскликнула:

   - Вотъ ужъ никогда не воображала, что въ мусульманской землѣ даже въ банѣ коньяку можно выпить! Просто невѣроятно!

   Пришелъ хозяинъ армянинъ, красный какъ вареный ракъ, безъ сюртука и безъ жилета.

   - Давай, барыня-сударыня, и минѣ чаю,- сказалъ онъ, садясь.

   Въ дверяхъ стоялъ турокъ кабакджи, уступивш³й самоваръ. Онъ улыбался, кивалъ на самоваръ, бормоталъ что-то по-турецки и произносилъ слово: "бакшишъ".

   - Сосѣдъ кабакджи за бакшишъ пришелъ. Давай, эфендимъ, ему бакшишъ за самоваръ, сказалъ Николаю Ивановичу Карапетъ.

   - Да вѣдь мы тебѣ за него заплатимъ.

   - Все равно ему нужно, душа мой, дать бакшишъ.

   - Однако, бакшишъ-то тутъ у васъ на каждомъ шагу,- покачалъ головой Николай Ивановичъ, давая два п³астра.

   - Турецк³й царство любитъ бакшишъ,- согласился Карапетъ.

   Разговоръ зашелъ о томъ, что завтра смотрѣть въ Константинополѣ, и Карапетъ, освѣдомившись о томъ, что супруги уже видѣли, рѣшилъ, что надо осмотрѣть Турецк³й Базаръ, а затѣмъ проѣхаться на пароходѣ взадъ и впередъ по Босфору, заѣхать въ Скутари и побывать на тамошнемъ кладбищѣ.

   Армянинъ-хозяинъ и Николай Ивановичъ пили по шестому стакану чаю и готовы были выпить и еще, но Глафира Семеновна начала зѣвать. Армянинъ это замѣтилъ и сказалъ:

   - Ну, теперь будемъ давать для мадамъ спокой. Мадамъ спать хочетъ.

   Онъ всталъ, взялъ съ собой самоваръ и откланялся.

   Глафира Семеновна стала ложиться спать, а Николай Ивановичъ продолжалъ еще пить чай, допивая оставшееся въ чайникѣ. Черезъ четверть часа онъ досталъ изъ чемодана бюваръ и дорожную чернилицу, вынулъ изъ бювара листокъ почтовой бумаги и принялся писать письмо въ Петербургъ.

   Вотъ что писалъ онъ:

  

   "Любезный другъ и пр³ятель,

   "Подаю тебѣ о насъ вѣсточку изъ турецкаго далека. Я и жена въ Константинополѣ. Узнавъ, что мы русск³е, приняли насъ здѣсь великолѣпно и въ первый-же день мы удостоились приглашен³я къ султану во дворецъ, гдѣ пользовались султанскимъ угощен³емъ и смотрѣли изъ оконъ на церемон³ю "селамликъ", то-есть пр³ѣздъ султана въ придворную мечеть. Отъ султана къ намъ приставленъ переводчикъ въ красной фескѣ, который ѣздитъ съ нами всюду на козлахъ по городу, и мы осматриваемъ мечети, а турецк³е городовые отдаютъ намъ честь. Вчера осмотрѣли знаменитую турецкую мечеть Ая-Соф³я, передѣланную изъ православнаго xpaмa, и видѣли на стѣнахъ замазанные лики угодниковъ, а затѣмъ спускались въ подземное озеро. Лежитъ оно подъ землей на глубинѣ нѣсколькихъ десятковъ сажень и намъ пришлось спускаться болѣе трехъ сотъ ступеней. Страхъ и трепетъ обуялъ насъ. Спускались мы съ факелами. Со всѣхъ сторонъ налетали на насъ громадныя летуч³я мыши и вампиры и кровожадно скалили на насъ зубы, но мы отбивались отъ нихъ факелами, хотя одинъ вампиръ и успѣлъ укусить мнѣ ухо. Глафира Семеновна два раза падала въ обморокъ и ее приводили въ чувство, но мы все-таки преодолѣли всѣ преграды и спустились къ озеру. Озеро простирается на нѣсколько верстъ и находится подъ сводами, поддерживаемыми нѣсколькими колоннами. Но здѣсь опять ужасъ. Смертные скелеты султанскихъ женъ древней эпохи, казненныхъ за измѣну. Въ древности это было такое мѣсто, куда сажали изъ гаремовъ турецкихъ женщинъ, пойманныхъ въ невѣрности пашамъ или оказывающихъ имъ сопротивлен³е при желан³и выйти замужъ по любви. Страшное впечатлѣн³е! Глафира Семеновна опять упала въ обморокъ. Я зажмурилъ глаза отъ страха, схватилъ ее на руки и вмѣстѣ съ проводникомъ мы вынесли ее на воздухъ.

   Страшно, но любопытно.

   А сегодня былъ въ турецкой банѣ, откуда часъ тому назадъ вернулся и пишу тебѣ это письмо. Пару у нихъ въ банѣ нѣтъ, но жаръ ужасающ³й. Полъ раскаленъ и по немъ ходятъ въ деревянныхъ башмакахъ, но я старался доказать силу и мощность русскаго человѣка, отринулъ деревянные башмаки и къ немалому удивлен³ю невѣрныхъ турокъ ходилъ по полу босикомъ. И еще странность. Здѣсь такой обычай у турокъ, что иностранца, побывавшаго въ турецкой банѣ, сейчасъ-же посвящаютъ въ чалму, что и на мнѣ исполнили. Я былъ посвященъ въ чалму. На мою голову навили ее изъ полотенецъ двое турокъ и уложили меня въ чалмѣ на софу, сунувъ въ ротъ кальянъ, въ каковомъ положен³и и заставили пролежатъ четверть часа.

   Ахъ, Васил³й Кузьмичъ, какъ жалѣю я, друже, что ты не между нами!

   А за симъ письмомъ прощай! Кланяйся женѣ.

   Извѣстный тебѣ твой благопр³ятель Н. Ивановъ".

  

   Написавъ это письмо, Николай Ивановичъ сталъ его запечатывать, улыбнулся и пробормоталъ себѣ подъ носъ:

   - Пускай читаетъ у себя въ рынкѣ сосѣдямъ. То то заговорятъ!

   Надписавъ адресъ, онъ зѣвнулъ и сталъ раздѣваться, чтобъ ложиться спать.

   Глафира Семеновна уже спала крѣпкимъ сномъ,

  

  

   Утро. Свѣтитъ въ отворенныя окна яркое весеннее солнце; и супруги Ивановы опять сидятъ передъ самоваромъ за утреннимъ чаемъ. Въ открытыя окна съ улицы доносятся жалобные выкрики турецкихъ разнощиковъ, продающихъ вареную фасоль, кукурузу, хлѣбъ. апельсины. Кричитъ раздирающимъ уши крикомъ заупрямивш³йся вьючный оселъ внизу около хозяйской лавки. Дочь Карапета Тамара прибираетъ комнату. Николай Ивановичъ смотритъ въ книгу "Переводчикъ съ русскаго языка на турецк³й" и практикуется съ ней въ турецкомъ разговорѣ.

   - Тамара! Слушайте! Экуте!- говоритъ онъ.

   Дѣвушка вскидываетъ на него свои прелестные черные глаза и краснѣетъ. Николай Ивановичъ заглядываетъ въ книжку и произноситъ:

   - Босфоръ вапоръ не вакытъ гидеръ? (То есть: когда отходитъ пароходъ по Босфору?)

   Дѣвушка даетъ какой-то отвѣтъ. Николай Ивановичъ не понимаетъ его и опять спрашиваетъ:

   - Постахане кангы соканда дыръ? (То есть: гдѣ здѣсь почта)?

   Опять отвѣтъ по-турецки, который онъ не понимаетъ.

   - Да брось ты! останавливаетъ его Глафира Семеновна.- Вѣдь чтобы она ни отвѣтила, ты все равно ничего не понимаешь.

   - Постой, я ей закажу обѣдъ. Барышня! Мамзель Тамара! Обѣдъ на сегодня... Ойле емейи... Первое... Супъ... Сорба...

   Дѣвушка кивнула головой.

   - Не стану я ихняго супа ѣсть,- проговорила Глафира Семеновна.- Пусть жаритъ, по вчерашнему, бифштексъ

   - А курицу съ рисомъ будешь ѣсть? - спросилъ мужъ.

   - Ну, вареную курицу, пожалуй...

   - На второе... Икинджи...- загнулъ Николай Ивановичъ два пальца и прибавилъ:- На второе курица - таукъ... вареная... Постой, какъ варить-то по-турецки? Циширмекъ. Съ рисомъ... Гдѣ тутъ рисъ? - перелисталъ онъ.- Вотъ рисъ... Пиринджъ... Итакъ: съ пиринджъ... На третье... Угюнджю...

   - Да лучше-же мы закажемъ ея отцу обѣдъ, а онъ ей переведетъ,- опять остановила мужа Глафира Семеновна.- Вѣдь она все равно ничего не понимаетъ.

   - Вздоръ. Все понимаетъ. Видишь, смѣется!

   Стукъ въ дверь. Вошелъ Нюренбергъ.

   - А! Гдѣ это вы пропадали? - воскликнулъ Николай Ивановичъ.- Что-жъ вы вчера-то?.. Принесли счетъ? Намъ нужно посчитаться.

   - Я, эфендимъ, былъ вчера, но вы такого сладкаго сонъ спали...- началъ Нюренбергъ.

   - А подождать не могли? Ну-съ, давайте считаться... Я вамъ выдалъ шесть золотыхъ по двадцати франковъ и четыре раза давалъ по серебряному меджид³е...

   - Съ васъ, эфендимъ, еще слѣдуетъ сорокъ франковъ и десять съ половиной п³астры. Ну, п³астры, Аллахъ съ ними! Я на этого сумма дѣлаю скидку,- отвѣчалъ Нюренбергъ и махнулъ рукой.

   - Сколько? Сколько съ меня слѣдуетъ? - вспыхнулъ Николай Ивановичъ.

   - Сорокъ франковъ. Двухъ золотыхъ.

   - За что?

   Нюренбергъ приблизился къ столу и заговорилъ:

   - Я, эфендимъ, себѣ считаю только по десяти франковъ въ день... Это у насъ такса для всѣхъ проводниковъ. Три дня - тридцать франковъ. Третьяго дня, вчера, сегодня...

   - Но вѣдь сегодня-то еще не началось, да мнѣ сегодня васъ и не надо. Меня будетъ сопровождать по городу здѣшн³й хозяинъ.

   - Здѣшняго хозяинъ? - сдѣлалъ гримасу Нюренбергъ и прибавилъ: - Берите хоть десять здѣшняго хозяинъ. Пусть васъ надуваютъ. Но сегодня я своего день все-таки потерялъ, кто-жъ меня теперь въ одиннадцатаго часу возьметъ!

   - Ну, хорошо, хорошо. Тридцать франковъ... Но куда-же остальныя-то деньги вы растратили? спросилъ Николай Ивановичъ.

   - Экипажъ отъ перваго ранга съ лучшаго арабскаго лошади... Билеты, купленнаго у турец"его попы для мечетей,- перечислялъ Нюренбергъ. Четырехъ мечети по меджмд³е - четыре меджид³е.- Двухъ перзонъ - восемь серебрянаго меджид³е.

   - Чего? Двухъ персомъ? Да вѣдь самъ же ты мнѣ разсказывалъ, что сколько-бы персонъ ни было - все равно въ мечеть за входъ одно меджид³е.

   - Пхе... фуй... Никогда я такого глупости не говорилъ.

   - Однако, ты, полупочтенный, говорить говори да не заговаривайся! Я глупостей тоже не говорю!- крикнулъ Николай Ивановичъ на Нюренберга. Вѣдь ты ограбить меня хочешь.

   - Я ограбить? О, нѣтъ такого честнаго человѣкъ, какъ Адольфъ Нюренбергъ!- Вотъ моего счетъ. Турецкаго ресторанъ, гдѣ мы были, стоитъ одинъ и съ половиной луидоръ... Вино... Бакшишъ направо, бакшишъ налѣво. Турецкаго портье на Селамликъ... Портье отъ консулъ... Турецкаго полицейск³й на статьонъ желѣзнаго дорога... Театръ... Турецкаго... Эхъ, эфендимъ! Мы въ городѣ Константинополь, гдѣ на каждаго шагъ бакшишъ!- воскликнулъ Нюренбергъ.

   - Ну, такъ подсчитывай-же, сколько. Как³е бакшиши были? Считай!- перебилъ его Николай Ивановичъ, начинавш³й терять терпѣн³е.

   Тутъ Нюренбергъ началъ читать такой пространный списокъ бакшишей, упоминая про турецкихъ поповъ, турецкихъ дьяконовъ, турецкихъ дьячковъ и сторожей, что даже Глафира Семеновна ему крикнула:

   - Довольно! Надоѣли! Николай! Да расчитайся съ нимъ и пусть онъ уходитъ!- обратилась она къ мужу.

   - Весь твой счетъ - вздоръ, пустяки и одна надувальщина! Брось его и говори, сколько я тебѣ долженъ по настоящему,- строго сказалъ Нюренбергу Николай Ивановичъ.

   - Двадцать пять франковъ давайте и будетъ нашего счета конецъ,- произнесъ Нюренбергъ.

   - Ахъ, еврюга, еврюга! Еще пятнадцать франковъ спустилъ,- покачалъ головой Николай Ивановичъ.- Вотъ тебѣ серебряный меджид³е - и пошелъ вонъ!

   Крупная серебряная монета зазвенѣла на столѣ. Нюренбергъ взялъ ее и сказалъ:

   - Какого вы скупаго господинъ! А еще русскаго человѣкъ!

   - Вонъ!

   Нюренбергъ не уходилъ.

   - Дайте бакшишъ, эфендимъ. Я бѣднаго, семейнаго человѣкъ,- произнесъ онъ, кланяясь.

   - Вотъ тебѣ два сербскихъ динара и проваливай!

   Нюренбергъ поклонился и медленно вышелъ изъ комнаты, но черезъ минуту опять заглянулъ въ дверь и поманилъ къ себѣ Николая Ивановича, улыбаясь.

   - Эфендимъ, пожалуйте сюда на два слова.

   - Что такое? - вскочилъ Николай Ивановичъ.- Говори.

   - Не могу такъ. По секрету надо.

   Николай Ивановичъ вышелъ къ нему въ другую комнату. Нюренбергъ наклонился къ его уху и прошепталъ:

   - Вы хотѣли турецкаго гаремъ видѣть. За десять золотаго монетъ могу вамъ показать гаремъ. Если захотите посмотрѣть, пришлите только въ нашего готель за Адольфъ Нюренбергъ.

   - А ну тебя въ болото!

   Николай Ивановичъ махнулъ ему рукой и ушелъ, хлопнувъ дверью.

   - Что такое? Объ чемъ это так³е секреты? спросила мужа Глафира Семеновна.

   Тотъ сначала замялся, но потомъ нашелся и отвѣтилъ:

   - Предупреждаетъ... Да что! Глупости. Говоритъ, чтобы я смотрѣлъ въ оба, а то армянинъ здѣшн³й меня надуетъ.

   Въ дверяхъ стоялъ Карапетъ и говорилъ:

   - Торопись, эфендимъ! Торопись, дюша мой, мадамъ! Пора одѣваться. Сейчасъ на Турецкаго Базаръ пойдемъ, феску и коверъ для эфендимъ покупать.

   Самъ Карапетъ былъ уже въ черномъ сюртукѣ, застегнутомъ на всѣ пуговицы, и въ черной косынкѣ, туго намотанной на шеѣ. Феска на головѣ его была новая, не линючая.

  

  

   И вотъ супруги Ивановы шествуютъ по улицамъ Стамбула въ сопровожден³и ихъ квартирнаго хозяина армянина Карапета, направляясь къ Турецкому Базару. Карапетъ важно шествуетъ впереди, опираясь на толстую палку, сталкиваетъ лежащихъ на тротуарѣ собакъ, разгоняетъ мальчишекъ, загораживающихъ дорогу, оборачивается съ супругамъ и разсказываетъ, какъ называются улицы и дома, по которымъ они проходятъ. Попадаются имъ лавки ремесленниковъ, съ сидящими на порогахъ хозяевами и непремѣнно что нибудь мастерящими. Вотъ портной въ серебряныхъ очкахъ на носу и съ головой, повязанной по лбу фески тряпицей, сидитъ поджавъ ноги на коврикѣ и шьетъ суконныя син³я шаровары. Два-три тоже шьющихъ черноглазыхъ турченка сзади его. Вотъ кузнецъ или слесарь точитъ топоръ на точилѣ, а въ глубинѣ лавки виднѣется маленьк³й горнъ съ тлѣющими въ немъ угольями. На дверяхъ висятъ заржавленные клинки сабель, ятагановъ безъ рукоятокъ, засовы для дверей, замки и еще подальше войлочныхъ дѣлъ мастеръ. Его прилавокъ поставленъ совсѣмъ въ дверяхъ и на немъ онъ расправляетъ красныя фески, вздѣтыя на металлическ³я колодки.

   - Вотъ фески продаютъ!- воскликнулъ Николай Ивановичъ.- Надо мнѣ купить одну на память,- сказалъ онъ Карапету, останавливаясь около лавки.- Карапетъ Аветычъ, пожалуйста, сторгуй.

   - Можно...- отвѣчаетъ армянинъ.- Тутъ самъ мастеръ, самъ и продаетъ, а потому дорого не возьметъ. Снимай шапку, дюша мой, эфендимъ.

   Турокъ-фесочникъ инстинктивно понялъ, что для эфендима требуется и, прежде чѣмъ Николай Ивановичъ снялъ съ себя барашковую скуфейку, вынулъ уже изъ-подъ прилавка кардонку и сталъ выкидывать изъ нея фески. Карапетъ щупалъ ихъ доброту и плох³я откидывалъ. Николай Ивановичъ сталъ примѣрять отобранныя. Карапетъ поправлялъ ихъ на его головѣ, надвигая на затылокъ,- и говорилъ:

   - Вотъ какъ богатый эфендимъ феска носить долженъ. А на лобъ феска, такъ это значитъ что у эфендимъ долги много. Гляди на насъ, дюша мой... Гляди въ мои глазы. Хорошо, совсѣмъ Николай-бей выглядишь.

   - Послушай, Николай... На что тебѣ феска?.. Оставь. Не покупай...- сказала Глафира Семеновна мужу.

   - Нѣтъ, нѣтъ... Я желаю, душечка, купить на память. Въ Петербургѣ я буду въ ней на дачѣ по саду гулять, на балконѣ сидѣть... Почемъ?- спросилъ Николай Ивановичъ армянина.

   - Давай серебряный меджид³е... Онъ тебѣ еще сдачи дастъ.

   Николай Ивановжчъ подалъ турку меджид³е, но турокъ требовалъ еще. Армянинъ сдернулъ съ головы Николая Ивановича феску и кинулъ прямо въ бороду турку, сказавъ своему постояльцу:

   - Пойдемъ, дюша мой, въ Базаръ. Тамъ дешевле купимъ.

   Они взяли деньги и стали отходить отъ лавки. Турокъ выскочилъ изъ-за прилавка, схватилъ Николая Ивановича за руку и совалъ ему феску. Но оказалось, что турокъ соглашается отдать феску за меджид³е, а армянинъ требуетъ съ меджид³е сдачи два п³астра, вслѣдств³е чего армянинъ вырвалъ изъ рукъ Николая Ивановича феску и опять кинулъ ее турку въ бороду. Они сдѣлали уже нѣсколько шаговъ отъ лавки, но турокъ нагналъ ихъ, вручилъ снова феску и при ней серебряный п³астръ. Карапетъ стоялъ на своемъ и требовалъ не одинъ, а два п³астра сдачи, но Николай Ивановичъ сунулъ турку меджид³е, и феска была куплена.

   - Карапетъ! Глаша! Я. надѣну теперь феску на голову да такъ и пойду на базаръ, а шапку спрячу въ карманъ,- сказалъ Николай Ивановичъ.- Вѣдь можно, Карапетъ Аветычъ?

   - А отчего нельзя, дюша мой? - отвѣчалъ армянинъ.- Иды, иды... Первый почетъ тебѣ будетъ,- и онъ надѣлъ на своего по