Лейкин Николай Александрович - В гостях у турок

свой номеръ, гдѣ и сообщилъ женѣ о причинѣ звонка.

   - Вѣдь вотъ англ³йскимъ жильцамъ угождаютъ, чай имъ по-англ³йски подаютъ, проговорилъ онъ, снова укладываясь съ папироской на диванъ.- А нѣтъ того, чтобы русскимъ постояльцамъ угодить и подать хоть въ тотъ-же салонъ русск³й самоварчикъ да по-русски чайку-то изобразить, съ медкомъ, благо теперь постъ.

   Въ семь часовъ въ корридорѣ опять звонокъ. Опять выскочилъ въ корридоръ Николай Ивановичъ, чтобы узнать, съ чему теперь звонятъ, и опять наткнулся на горничную, которая сообщила ему, что это первый звонокъ съ обѣду, и вмѣстѣ съ нимъ вошла въ комнату и стала предлагать Глафирѣ Семеновнѣ помочь одѣваться.

   - Нѣтъ, нѣтъ! Мерси... Я сама... замахала руками Глафира Семеновна.

   - Букетъ цвѣтовъ для мадамъ не надо-ли или хорошую розу? спрашивала она.

   - Пуркуа? Нонъ, нонъ.

   - А для господина розу?

   - Вотъ еще что выдумала! Нонъ, нонъ, мерси. Для тебя розу съ обѣду предлагаетъ, сообщила Глафира Семеновна мужу.

   Тотъ только улыбнулся и отвѣчалъ горничной по русски:

   - Съ водкой Смирнова No 21 мы привыкли, душечка, обѣдать, а не съ розами.

   Горничная удалилась недоумѣвающая и недовольная.

   Стукъ въ дверь. Появился старикъ турокъ въ фескѣ и въ передникѣ, тотъ самый, который приходилъ давеча утромъ и съ которымъ Николай Ивановичъ упражнялся въ разговорѣ по-турецки. На поясѣ его висѣли, поверхъ передника, двѣ сапожныя щетки на веревкѣ.

   - Кейфинизъ эйи ми диръ (т. е. здравствуйте),- привѣтствовалъ онъ Николая Ивановича; приложа руку ко лбу и, продолжая бормотать по-турецки, указывалъ ему на его сапоги.

   - Сапоги, другъ, почистить пришелъ? Не надо, не надо. Спасибо... Шюкюръ... Чисты у меня сапоги...

   Старикъ-турокъ, однако, не захотѣлъ уйти ни съ чѣмъ, онъ сдвинулъ свои брови, подскочилъ къ сидѣвшему на стулѣ и курившему папиросу Николаю Ивановичу, присѣлъ около его ногъ и, поплевавъ на щетку, принялся начищать ему сапоги.

   - Вотъ неотвязчивый-то! Ну, чисть, чисть...- улыбнулся Николай Ивановичъ и ужъ протянулъ ему и второй сапогъ.- Однако, ты, Глаша, въ развращенномъ-то видѣ не сиди, а одѣвайся и приготовляйся съ обѣду. Теперь ужъ скоро.

   - Да что-жъ мнѣ особенно-то приготовляться! Корсетъ надѣть, да лифъ - вотъ и все. Въ этомъ-же платьѣ я и съ обѣду пойду,- отвѣчала Глафира Семеновна и, не стѣсняясь передъ старикомъ-туркомъ, сбросила съ плечъ платокъ и начала надѣвать корсетъ.

   Въ корридорѣ давали второй звонокъ къ обѣду. Старикъ-турокъ начистилъ Николаю Ивановичу сапоги и съ словомъ "адье" удалился изъ комнаты.

   - Надѣть развѣ мнѣ бѣлый жилетъ? - спросилъ жену Николай Ивановичъ.- Здѣсь, очевидно, къ табльдоту-то выходятъ во всемъ парадѣ. Давеча нашъ англичанинъ во фракѣ отправился.

   - Да надѣнь. И для театра послѣ обѣда будетъ хорошо,- отвѣчала супруга и стала гофрировать себѣ шпилькой волосы на лбу для челки.

   - Надѣнь брилл³антовую брошку, серьги и браслетку. Утри носъ здѣшнимъ-то англичанкамъ,- сказалъ ей супругъ.

   - Непремѣнно.

   А въ корридорѣ гремѣлъ уже трет³й звонокъ къ обѣду.

  

  

   Вошли супруги въ столовую гостинницы и остановились въ удивлен³и. Столовый залъ, залитый огнями отъ спускавшихся съ потолка керосиновыхъ лампъ и стоявшихъ на столахъ канделябръ, былъ наполненъ изящно одѣтыми дамами и кавалерами, нарядившимися точно на балъ. Мужчины были всѣ во фракахъ, а дамы въ платьяхъ декольте, въ перчаткахъ и съ вѣерами. Почти у всѣхъ дамъ на груди или въ рукахъ были живые цвѣты... у кого розы, у кого ф³алки, у кого ландыши съ резедой. Большинство мужчинъ также имѣло по цвѣтку въ петличкѣ фраковъ. Исключен³е въ костюмахъ представляли только красивый полный усачъ въ фескѣ и черномъ сюртукѣ, застегнутомъ на всѣ пуговицы, и супруги Ивановы, Николай Ивановичъ былъ даже въ свѣтло-сѣрой пиджачной парочкѣ и бѣломъ жилетѣ. Общество бродило между множествомъ небольшихъ столиковъ, прекрасно сервированныхъ и разставленныхъ по залу. Столы были накрыты на пять персонъ, на четыре, на три и на двѣ и переполнены самой разнообразной посудой для питья и ѣды. Французская и преимущественно англ³йская рѣчь такъ и звенѣла. При входѣ супруговъ, всѣ взоры устремились на нихъ, и фрачники начали шептаться съ своими дамами и кивать по направлен³ю супруговъ. Николаю Ивановичу сдѣлалось неловко. Онъ не зналъ, куда дѣть руки.

   - Фу, что это они вырядились, какъ на балъ во дворецъ! проговорилъ онъ женѣ.

   - Да вѣдь въ большихъ заграничныхъ гостинницахъ почти всегда такъ, отвѣчала та.- Помнишь, мы обѣдали въ Гранъ-Отель въ Парижѣ...

   - Ну, что ты... Были фраки и бальныя дамы, но куда меньше. А здѣсь вѣдь поголовно.

   - Въ Ниццѣ въ Космополитенъ, въ Неаполѣ. Англичане это любятъ.

   - Все-таки тамъ куда меньше. А вѣдь въ Неаполѣ-то мы жили въ самой распроангл³йской гостинницѣ. Ужасно стѣснительно! Не люблю я этого. Выставка какая-то.

   - Да и я не люблю,- отвѣчала Глафира Семеновна.- Только я не понимаю, отчего ты не надѣлъ черной визитки? Вѣдь ужъ по здѣшнимъ лакеямъ на манеръ лордовъ можно было догадаться, что здѣсь за табльдотомъ парадъ.

   - Ну, ладно! Попа и въ рогожѣ знаютъ!- пробормоталъ мужъ.

   - Здѣсь не знаютъ, какой ты попъ.

   - По твоимъ брилл³антамъ могутъ догадаться, что мы не изъ прощалыгъ.

   - Дѣйствительно, смотри, какъ смотрятъ на тебя, замѣтила Глафира Сененовна.

   - А вотъ я имъ сейчасъ такую рожу скорчу, что не поздоровится.

   - Брось. Не дѣлай этого.

   - Ей-ей, сдѣлаю, если очень ужъ надоѣдятъ.

   Но къ супругамъ подскочилъ оберъ-кельнеръ съ таблетками и карандашомъ и предложилъ имъ столикъ съ двумя кувертами, за который они и усѣлись.

   - Какое вино будете вы пить, монсье? спросилъ онъ Николая Ивановича, останавливаясь передъ нимъ въ вопросительной позѣ.

   - Боже мой! Да здѣсь, оказывается вездѣ пьютъ вино!- воскликнула Глафира Семеновна.- А въ Петербургѣ мнѣ разсказывали, что у турокъ вино можно получить только по секрету, контрабандой, какъ въ Валаамскомъ монастырѣ.

   - Пустое. Наврали намъ. Столько здѣсь иностранцевъ, да чтобы они жили безъ вина!

   - Лафитъ, Марго, Мускатъ люнель, венъ де пейи? - спрашивалъ оберъ-кельнеръ, дожидаясь отвѣта.

   - Ну, венъ де пейи,- отвѣтилъ Николай Ивановичъ и прибавилъ, обратившись къ женѣ:- Попробуемъ мѣстнаго турецкаго вина. Видишь, у турокъ даже свое вино есть.

   Но вотъ два поваренка, одинъ изъ коихъ былъ негръ, въ бѣлоснѣжномъ одѣян³и, внесли въ столовую большую кастрюлю съ супомъ и поставили ее на нарочно приготовленный столикъ. Пришелъ полный усатый метрдотель въ бѣломъ и принялся разливать супъ въ тарелки. Присутствующ³е стали размѣщаться за столами. Захлопали пробки, вытягиваемыя изъ бутылокъ, зазвенѣли ложки о тарелки. Николай Ивановичъ взялъ меню обѣда и сосчиталъ кушанья.

   - Девять блюдъ, сказалъ онъ.

   - И навѣрное я изъ нихъ буду ѣсть только три, улыбнулась жена.

   - Отчего? Боишься, чтобы лошадинымъ мясомъ не накормили? Здѣсь, матушка, кухня европейская.

   - Да вѣдь ты знаешь мою осторожность. И при европейской кухнѣ могутъ улитками и всякой другой дрянью накормить. Да и сыта я. Вѣдь я только что часъ назадъ бутерброды съ сыромъ ѣла.

   Подали по полъ-тарелкѣ супу, какого-то зелено-фисташковаго цвѣта и съ кнелью. Глафира Семеновна заглянула въ меню, попробовала прочитать и сказала:

   - Поди, разбери, изъ чего супъ! Как³е-то каракули написаны.

   Она дрызгала ложкой по тарелкѣ и отодвинула отъ себя тарелку. Мужъ съѣлъ всю порц³ю и проговорилъ:

   - По три ложки около каждаго прибора положено для всякихъ потребъ, а по полъ-тарелки супу подаютъ. Хорошо, что я давеча пилавомъ и турецкимъ бивштексомъ позаправился. Да даже меньше полутарелки.

   За супомъ шелъ горъ-девръ. Подавали сардины, вестфальскую ветчину. Глафира Семеновна съѣла сардинку.

   - Смотри, смотри, и турокъ-то ветчину ѣстъ, указала она мужу на усача въ фескѣ, помѣстившагося за столикомъ, какъ разъ рядомъ съ ними, и прибавила:- Все шиворотъ на выворотъ. А ѣхавши сюда, я думала, что и свинина-то въ Турц³и запрещена.

   Усачъ въ фескѣ, сидѣвш³й съ какой-то красивой полной дамой съ развязными манерами, превесело разговаривалъ съ ней по-французсеи и съ особеннымъ аппетитомъ уписывалъ тоненьк³е ломтики жирной вестфальской ветчины. Николай Ивановичъ взглянулъ на него и сказалъ:

   - Да, дѣйствительно, не ѣстъ, а жретъ. Видно, все запретное-то мило. Впрочемъ, можетъ быть, онъ не турокъ, а грекъ. Вѣдь здѣсь и греки фески носятъ и даже вонъ нашъ жидюга проводникъ. Спроси-ка, Глаша, по-французски у лакея - турокъ это или нѣтъ. Можетъ быть, лакей знаетъ.

   Глафира Семеновна обратилась съ вопросомъ къ оберкельнеру, принесшему имъ двѣ полубутылки вина краснаго и бѣлаго - и тотъ отвѣчалъ утвердительно.

   - Это аташе изъ министерства иностранныхъ дѣлъ, а съ нимъ его "птитъ фамъ", прибавилъ онъ тихо и наклоняясь къ супругамъ.- Она француженка, пѣвица.

   - Батюшки! Да онъ и винище хлещетъ! воскликнула Глафира Семеновна, дернувъ мужа за рукавъ.- Гляди. Даже не стѣсняясь, пьетъ. Да... Все. что намъ разсказывали про Турц³ю, вышло шиворотъ на выворотъ.

   - Да вѣдь это какъ и у насъ... отвѣчалъ мужъ.- Намъ, православнымъ, по постамъ мясо запрещено, а мы ѣдимъ. Да и не одни мы, м³ряне, а и духовенство.

   - Про турокъ вообще говорили, что они такъ строго къ своей вѣрѣ относятся. А тутъ ветчину жретъ, винище лопаетъ, съ содержанкой-француженкой сидитъ. Вѣдь эта француженка-то для него считается гяурка. Всѣхъ европейцевъ турки гяурами называютъ, а гяуръ по ихнему, значитъ собака. Я читала въ книгѣ.

   - Эхъ, матушка! Всѣ люди - человѣки и во грѣхахъ рождены. Вѣдь вотъ ты лѣсника Трешкина знаешь. Безпоповщинскую молельну у себя имѣетъ, на свои иконы людямъ не его соглас³я перекреститься не дозволитъ, а акробатку итальянку на содержан³и держалъ, въ Великомъ посту ей въ Аркад³и пикники съ цыганами закатывалъ, разсказывалъ Николай Ивановичъ, отпилъ изъ стакана вина, посмаковалъ и прибавилъ: - А турецкое красное винцо не дурно.

   Подали на рыбу двѣ маленьк³я скумбр³и.

   - Что это? Только по рыбкѣ на человѣка? удивился онъ.- Да тутъ и облизнуться нечѣмъ. Освѣщен³я много, посуды много, а ужъ ѣды куда мало подаютъ... Хорошо, что ты не будешь рыбу ѣсть, такъ я твою порц³ю съѣмъ. Вѣдь не будешь?

   - Само собой, не буду. Это какая-то змѣя.

   - Ну, вотъ! Скажетъ тоже! А вѣдь рыба-то плавала, улыбнулся Николай Ивановичъ, налилъ себѣ бѣлаго вина, выпилъ и сказалъ:- А бѣлое вино еще лучше краснаго. Молодцы турки! Хорошее вино дѣлаютъ. А при эдакомъ хорошемъ винѣ да не пить его, такъ чтобы это и было! закончилъ онъ и принялся ѣсть рыбу.

  

  

   Обѣдъ кончился. Изъ девяти блюдъ Глафира Семеновна кушала только ростбифъ съ салатомъ, зеленые бобы и мороженое. Николай Ивановичъ остался обѣдомъ не доволенъ.

   - Очень ужъ мизерны порц³и, а вѣдь восемь франковъ за обѣдъ дерутъ. Много свѣту, много посуды всякой, а голодновато,- сказалъ онъ послѣ кофе.

   - Да неужели ты еще ѣсть хочешь? - удивилась супруга.

   - То есть какъ тебѣ сказать... Голоденъ не голоденъ, а вплотную не поѣлъ. Предложи мнѣ сейчасъ тарелку щей кислыхъ - съ удовольств³емъ съѣмъ.

   - Смотри, смотри... Турокъ-то съ своей мамзелью абрикотинъ пьютъ. Вотъ тебѣ и трезвое мусульманство!

   - Это ужъ онъ на загладку, а давеча, кромѣ столоваго вина, шампанское съ ней пилъ.

   Англичане стали вставать изъ-за стола. Мужчины отправлялись курить въ кабинетъ для чтен³я, а дамы въ салонъ, гдѣ вскорѣ раздались звуки рояля. Проходя мимо супруговъ, всѣ опять смѣривали взорами сѣрый костюмъ Николая Ивановича и разсматривали брилл³анты Глафиры Семеновны. Даже знакомый супругамъ по вагону англичанинъ какъ-то сторонился отъ нихъ и прошелъ мимо, не остановившись. Очевидно, отсутств³е фрачной пары на Николаѣ Ивановичѣ было въ глазахъ ихъ чуть-ли не преступлен³емъ.

   - Нѣтъ, сюда ужъ меня обѣдать больше калачомъ не заманишь,- сказалъ Николай Ивановичъ.- Воробьиныя порц³и подаютъ, да и чопорно очень.- Ну, теперь въ театръ. Посмотримъ, какой театръ у турокъ,- прибавилъ онъ, вставая.

   Когда они уходили изъ столовой, турокъ въ фескѣ все еще сидѣлъ за столомъ съ своей дамой. Они ѣли жареный съ солью миндаль и ужъ пили мараскинъ изъ длинной четырехугольной бутылки, обтянутой водорослями.

   Въ вестибюлѣ ихъ встрѣтилъ Нюренбергъ. Лицо его было красно и отъ него значительно припахивало виномъ.

   - Въ самый разъ теперь въ театръ. Къ самому началу явимся,- сказалъ онъ и даже слегка покачнулся.

   Въ сопровожден³и Нюренберга супруги вышли на улицу и пошли пѣшкомъ. Пера, хотя и не роскошно, но освѣщалась газомъ. Движен³е на улицѣ было не особенное. Магазины были уже всѣ закрыты. Тротуары сплошь заняты свернувшимися въ калачикъ и спящими собаками, такъ что ихъ пришлось обходить. Театръ дѣйствительно находился недалеко отъ гостинницы. Обогнули они рѣшетку городскаго сада и показался красный фонарь, висѣвш³й у подъѣзда театра.

   - А электрическаго освѣщен³я у васъ въ Константинополѣ нѣтъ? спросилъ Николай Ивановичъ Нюренберга.

   - Тсъ... Боже избави! Нашъ султанъ боится и электрическаго освѣщен³я и телефоннаго проволока. Думаетъ, что его взорветъ, отвѣчалъ Нюренбергъ.

   - Но вѣдь телеграфъ-то у васъ есть, а это тоже электричество.

   - Подите и поговорите съ султаномъ! Насчетъ телефона его какъ просили - нѣтъ, нѣтъ и нѣтъ.

   У театра не было ни одного экипажа, но стоялъ полицейск³й солдатъ и ѣлъ насыпанныя въ перчатку зерна кукурузы или бобовъ, вынимая ихъ по зернышку. Супруги вошли въ театръ. Въ корридорѣ потертая замасленная феска осмотрѣла у нихъ билеты и пропустила ихъ въ залъ. Залъ былъ довольно большой, нѣсколько напоминающ³й залъ театра Неметти, но плохо освѣщенный. Пахло керосиномъ. Висѣлъ занавѣсъ съ объявлен³ями на французскомъ и греческомъ языкахъ. Публиковались мыло, притиран³я, шляпы, перчатки и татерсаль. Публики въ театрѣ почти совсѣмъ не было. Изъ двухъ ярусовъ ложъ была занята только одна. Въ ней сидѣли три армянки: одна старая въ маленькой плоской голубой шапочкѣ и двѣ молоденьк³я, очевидно, ея дочери и очень хорошеньк³я, смуглыя, какъ жучки, да въ первомъ ряду креселъ пожилой турокъ въ фескѣ читалъ газету, вздѣвъ золотое пенснэ на носъ. Въ оркестрѣ былъ только одинъ музыкантъ - барабанщикъ. Онъ сидѣлъ около своего барабана и ужиналъ. Держалъ въ одной рукѣ кусокъ бѣлаго хлѣба, а въ другой кусокъ сыру и откусывалъ поперемѣнно по кусочку того и другого. Супруги усѣлись во второмъ ряду креселъ. Нюренбергъ сѣлъ сзади ихъ въ третьемъ ряду и дышалъ на Глафиру Семеновну смѣсью виннаго перегара, чесноку и луку, такъ что та невольно морщилась и сказала:

   - Здѣсь городъ-то не трезвѣе нашихъ городовъ. Не такъ я себѣ воображала Константинополь.

   - О, мадамъ, турки пьютъ еще больше, чѣмъ европейскаго народъ, но они пьютъ такъ, чтобы никто не видалъ, отвѣчалъ Нюренбергъ.- И турецкаго дамы пьютъ. Турецкаго дамы пьютъ даже одеколонъ.

   - Послушайте, Нюренбергъ, что-же публики-то нѣтъ? Неужели такъ и будетъ? спросилъ проводника Николай Ивановичъ.- Да и музыкантовъ еще нѣтъ.

   - Здѣсь всегда очень поздно собираются, эфендимъ. Еще пр³йдетъ публика. Но не думайте, чтобъ публики здѣсь столько было, какъ въ европейскаго театръ. Нѣтъ, нѣтъ. Здѣсь если пять стульевъ пустыхъ и шестого занято, то актеры ужъ очень рады и весело играютъ. А музыканты - я знаю, гдѣ музыканты. Она въ ресторанѣ Космополитенъ за обѣдомъ играютъ, и какъ тамъ обѣдъ кончится, сейчасъ сюда придутъ.

   Въ первомъ ряду прибавились еще двѣ фески, очень галантные, молодые въ черныхъ военныхъ сюртукахъ со свѣтлыми пуговицами, при сабляхъ, въ бѣлыхъ перчаткахъ и съ черными четками на правой рукѣ.

   - Зачѣмъ эти офицеры съ четками то сюда пришли? спросилъ Николай Ивановичъ Нюренберга.

   - Мода... Турецкаго мода... Самаго большаго франты всѣ съ четками. Онъ сидитъ и отъ своего скуки считаетъ ихъ пальцами.

   Заполнилась и еще одна ложа. Въ ней показались двѣ шляпы котелкомъ и среднихъ лѣтъ нарядная дама съ необычайно горбатымъ носомъ. Барабанщикъ, поужинавъ, сталъ раскладывать ноты на пюпитры, стоявш³е въ оркестрѣ. Пришла скрипка въ фескѣ, помѣстилась въ оркестрѣ на стулѣ, начала канифолить смычекъ, положила его и стала чистить для себя апельсинъ.

   - Когда-же представлен³е-то начнется? спросила Глафира Семеновна проводника.- Вѣдь это ужасно скучно такъ сидѣть. Десятый часъ, а и оркестръ еще не игралъ.

   - Здѣсь, мадамъ, всегда поздно... Пообѣдаютъ, выпьютъ, а послѣ хорошаго обѣда сюда... отвѣчалъ Нюренбергъ.- Теперь скоро. Вонъ музыканты идутъ.

   Въ оркестръ влѣзали музыканты въ фескахъ, вынимали изъ чехловъ инструменты и усаживались на мѣста.

   - И это лучш³й театръ въ Константинополѣ?

   - Самаго лучшаго театръ. У насъ есть много маленькаго театры въ Галатѣ, но то кафешантанъ съ акробатами, съ разнаго накрашеннаго кокотки.

   - А буфетъ здѣсь есть? въ свою очередь задалъ вопросъ Николай Ивановичъ и зѣвнулъ самымъ апатичнымъ образомъ.

   - А какъ-же не быть буфету, эфендимъ? И хорошаго буфетъ. Лимонадъ, пиво, мастика, сантуринскаго, коньякъ...

   - Нѣтъ, нѣтъ, нѣтъ! Бога ради сиди тутъ! схватила Глафира Семеновна мужа за рукавъ и прибавила:- И во снѣ мнѣ не снилось, что въ турецкомъ городѣ можетъ быть коньякъ.

   Оркестръ началъ строиться. Занавѣсъ на сценѣ освѣтился свѣтлѣе. Задн³е ряды креселъ наполнились нѣсколькими десятками фесокъ, бараньихъ шапокъ армянъ. Кто-то раздавливалъ щипцами грецк³е орѣхи.

   - А турчанки, турецк³я дамы сюда не ходятъ? поинтересовалась Глафира Семеновна.

   - Пхе... Какъ возможно! Турецкаго дамы никуда не ходятъ, отвѣчалъ Нюренбергъ.- Онѣ ходятъ только въ баню, въ магазины и на турецкаго кладбище, чтобы поклониться своего мертваго папенькѣ, маменькѣ или дѣдушкѣ. Вотъ все, что дозволяется для турецкаго дама.

   Оркестръ заигралъ увертюру изъ "Маскоты". Барабанъ и труба свирѣпствовали. Неистово гнусилъ кларнетъ.

   Николай Ивановичъ сталъ обозрѣвать ложи и увидалъ, что въ ложу перваго яруса, около сцены, входилъ тотъ самый элегантный турокъ, который обѣдалъ съ ними въ гостинницѣ за табльдотомъ. Его дама сердца была съ нимъ-же. Онъ усадилъ ее къ барьеру, раскрылъ передъ ней бомбоньерку съ конфектами и сѣлъ сзади ея, положа правую руку на спинку свободнаго стула и сталъ перебирать имѣвш³яся въ рукѣ четки.

   Занавѣсъ началъ подниматься.

  

  

   На сценѣ, при самой примитивной декорац³и, изображавш³й лѣсъ съ приставленной къ ней съ боку хижиной, пѣлъ хоръ французскихъ крестьянъ, изъ коихъ одинъ крестьянинъ былъ въ турецкой фескѣ. Хоръ состоялъ изъ шести мужчинъ, пяти женщинъ и одной дѣвочки лѣтъ двѣнадцати. Хоромъ дирижировалъ кто-то изъ-за кулисъ, но такъ откровенно, что изъ хижины высовывался махающ³й смычекъ и рука. Хоръ два раза сбился и поэтому, должно быть, повторилъ свой нумеръ два раза. Оркестръ хору не акомпанировалъ, а подъигрывалъ, при чемъ особенно свирѣпствовали трубы. Выбѣжалъ къ рампѣ Пипо - красавецъ мужчина, набѣленный и нарумяненный до нельзя, и сталъ пѣть соло, молодецки покручивая роскошный черный усъ и ухорски ударяя себя по дну сѣрой шляпы, что совсѣмъ уже не соотвѣтствовало съ ролью глуповатаго малаго. Одѣтъ онъ былъ въ бѣлую рубашку, запрятанную въ панталоны, и опоясанъ широкимъ черногорскимъ поясомъ. Голосъ у него былъ хорош³й, свѣж³й, но необычайно зычный. По окончан³и нумера ему зааплодировали. Онъ снялъ шляпу, по-турецки приложилъ руку ко лбу и поклонился публикѣ. Турку, сидѣвшему съ своей дамой сердца въ крайней ложѣ, онъ отдалъ отдѣльный поклонъ, отдѣльнымъ поклономъ отблагодарилъ и сѣдаго турка, помѣщавшагося въ первомъ ряду креселъ.

   - Это итальянецъ, шепнулъ сзади Нюренбергъ супругамъ про актера.- Я его знаю. У него въ Галатѣ лавочка и онъ дѣлаетъ фетроваго шляпы. А эта маленькаго дѣвочка его дочь.

   - Ахъ, такъ это любители, актеры любители! замѣтила Глафира Семеновна.- А я думала, что настоящ³е актеры.

   - Настоящаго, настоящаго актеры, а только у нихъ есть своего другаго дѣло. Вонъ и тотъ, что старика играетъ... Тотъ приказчикъ изъ армянскаго мѣняльнаго лавки.

   - Все равно, значитъ не професс³ональные актеры, казалъ Николай Ивановичъ и спросилъ:- А женщины въ хорѣ должно быть портнихи, что-ли?

   - Этого женщинъ я не знаю. Но тутъ есть хорошаго актеръ и такой голосъ, что самый первый сортъ, но сегодня онъ не играетъ, потому что шабашъ начался.

   - Еврей?

   - Да, канторъ изъ еврейскаго синагога.

   На сценѣ происходили разговоры на турецкомъ языкѣ. Дѣйств³е шло вяло. Глафира Семеновна начала зѣвать. Оркестръ молчалъ. Капельмейстеръ, за неимѣн³емъ дѣла, опять чистилъ себѣ апельсинъ. Но вотъ за сценой кто-то ударилъ три раза въ доску. Онъ встрепенулся, схватилъ смычекъ и музыканты грянули. На сцену выбѣжала Бетина-Маскота, задѣла за хижину и уронила ее, при чемъ публика увидала въ глубинѣ сцены двухъ солдатъ въ фескахъ, которые тотчасъ-же бросились къ упавшей декоращи и начали ее ставить.

   Маскота пѣла. Это была рослая, неуклюжая женщина съ длиннымъ, напоминающимъ лошадиную голову лицомъ, очень почтенныхъ уже лѣтъ, сильно декольтированная и такъ намазанная, что, казалось, съ нея сыплется краска. Одѣта она была въ самую короткую пеструю юбку и голубые шелковые чулки со стрѣлками, чего по роли ужъ не требовалось. Юбку она укоротила, очевидно, для того, чтобы похвастать дѣйствительно замѣчательными по своей округлости икрами. Голоса у нея не было никакого. Она два раза сорвалась, не докончила ар³ю и забормотала по-турецки, разсказывая ее говоркомъ.

   - Вотъ это самаго настоящаго французскаго актриса. Она здѣсь въ Константинополѣ живетъ лѣтъ десять и танцуетъ въ кафешантанѣ въ Галатѣ, разсказывалъ Нюренбергъ.

   - Ну, не похоже, чтобъ это была настоящая, улыбнулась Глафира Семеновна.

   - О, она была хорошаго танцовщица, но у ней нѣтъ голосъ... Да и стара стала. Она можетъ говорить на турецкаго языкѣ - вотъ ее сюда и пригласили.

   - Совсѣмъ старая вѣдьма! зѣвнулъ Николай Ивановичъ и спросилъ жену:- Душечка, тебѣ не скучно?

   - Очень скучно.

   - Такъ, я думаю, что посмотрѣли мы да и будетъ. Хорошенькаго по немножку. Теперь имѣемъ понят³е о турецкой опереткѣ, а потому можемъ и домой чай пить отправиться.

   - Да, да... кивнула мужу Глафира Семеновна.- Домой, домой... Достаточно...

   Но тутъ изъ-за кулисъ показались старикъ графъ и графиня въ бархатной амазонкѣ съ хлыстикомъ. Графиню изображала молодая красивая гречанка съ крупнымъ носомъ, а графа маленьк³й сѣденьк³й, тщедушный грекъ, вышедш³й на сцену даже и не загримированный. Онъ былъ въ чечунчовой парочкѣ, бѣломъ жилетѣ, для чего-то съ настоящимъ орденомъ на шеѣ и въ сѣрой шляпѣ цилиндрѣ и съ зонтикомъ. Вышелъ онъ на сцену, ломаясь до невозможности, и строилъ гримасы. Въ заднихъ рядахъ публика захохотала. Онъ заговорилъ съ графиней и должно быть отпускалъ как³я-нибудь турецк³я остроты, потому что хохотъ усиливался. Графиня отвѣчала ему вяло. Она обробѣла, смотрѣла въ полъ и не знала, куда дѣть руки.

   - Эта дама совсѣмъ по-турецкаго говорятъ не умѣетъ, атестовалъ ее Нюренбергъ супругамъ.

   - По моему, она и ходить по сценѣ не умѣетъ, отвѣчалъ Николай Ивановичъ.

   Графъ подошелъ съ рампѣ. Капельмейстеръ махнулъ смычкомъ и оркестръ заигралъ рефренъ. Графъ остановилъ музыку и сказалъ что-то капельмейстеру по-турецки, зрители засмѣялись. Но вотъ онъ выставилъ ногу впередъ, заложилъ руку за бортъ жилета и, откинувъ голову назадъ, говоркомъ запѣлъ подъ музыку. Фигура его была очень комична, но старческ³й голосъ сипѣлъ, хрипѣлъ даже и при исполнен³и куплета говоркомъ. Но вотъ куплету конецъ, его надо закончить долгой, высокой нотой и графъ зажмурился и открылъ беззвучно ротъ, давая протянуть ноту только скрипкамъ. Затѣмъ, когда оркестръ кончилъ, онъ снялъ съ головы шляпу, махнулъ ею въ воздухѣ и съ улыбкой сказалъ публикѣ по-французски:

   - Съ голосомъ всяк³й споетъ, а вотъ попробуй спѣть безъ голоса.

   Ему зааплодировали. Въ особенности аплодировали и смѣялись въ ложѣ турокъ съ француженкой.

   - Ну, довольно.. Домой... Достаточно насмотрѣлись на безобраз³е...- сказала Глафира Семеновна, поднимаясь съ кресла.

   - Да, въ глухой провинц³и у насъ лучше играютъ,- отвѣчалъ Николай Ивановичъ, слѣдуя за женой, направляющейся къ выходу.- И это лучш³й театръ въ Константинополѣ!- прибавилъ онъ, покачавъ головой.

   Нюренбергъ проводилъ ихъ до гостинницы и спросилъ Николая Ивановича:

   - Въ котораго часу прикажете завтра явиться мнѣ къ вамъ, эфендимъ? Завтра мы поѣдемъ мечети смотрѣть.

   - Рано не являйтесь. Намъ надо поспать. Приходите такъ часовъ въ десять... Да намъ нужно подсчитаться, чтобы знать, сколько вы истратили.

   - Завтра, завтра, эфендимъ. Завтра я вамъ представлю самаго подробнаго счетъ. О, Адольфъ Нюренбергъ честный человѣкъ и не возьметъ съ васъ ни одного копѣйки лишняго. Покойнаго ночи!- раскланялся Нюренбергъ.

  

  

   Когда супруги звонили у подъемной машины, они увидали, что въ салонѣ танцовали подъ рояль. Англичане были по прежнему во фракахъ и бѣлыхъ галстухахъ, но уже съ сильно раскраснѣвшимися лицами и съ растрепанными прическами. Англичанинъ, знакомый имъ по вагону, завидя ихъ въ отворенную дверь салона, подошелъ къ нимъ. Лицо его было совсѣмъ малиновое. Отъ него такъ и несло виномъ. Онъ вынулъ изъ кармана бережно завернутый въ бумагу портретъ-мин³атюру, писанный на слоновой кости, и показалъ имъ.

   - Кескесе? спросилъ его Николай Ивановичъ.

   - Une miniature de XVII siècle... отвѣчалъ онъ и продолжалъ ломанымъ французскимъ языкомъ:- Шестьдесятъ пять франковъ... Рѣдкая вещь... Мнѣ давеча послѣ обѣда одинъ еврей сюда принесъ. Это портретъ кардинала.

   - Всякую дрянь скупаетъ. Вотъ дуракъ-то! пробормотала по-русски Глафира Семеновна и вошла въ вагонъ машины.

   Свистокъ - и супруги начали подниматься.

   Въ корридорѣ ихъ встрѣтила опереточная горничная, вошла съ ними въ номеръ и стала помогать Глафирѣ Семеновнѣ раздѣваться. Она уже приготовила ей туфли и кретоновый капотъ, который лежалъ на постели. Глафира Семеновна отклонила ея услуги и сказала ей, чтобы она пошла и велѣла приготовить имъ чаю.

   - Какъ? Такъ поздно чай? Развѣ мадамъ больна? удивленно произнесла горничная по-французски.

   - Вотъ оселъ-то въ юбкѣ! Мы пришли изъ театра, хотимъ пить, а она спрашиваетъ, не больна-ли я, что прошу подать чаю, перевела по-русски Николаю Ивановичу жена.

   Тотъ вспылилъ.

   - Te... Te... Дю те... Чаю! Чтобы сейчасъ былъ здѣсь те! Te и боку де ло шо!.. топнулъ онъ ногой и прибавилъ: - вотъ еф³опы-то!

   Горничная скрылась, но вслѣдъ за ней явился лакей съ бакенбардами въ видѣ рыбьихъ плавательныхъ перьевъ и объявилъ, что теперь чаю подать нельзя, такъ какъ кухня и всѣ люди заняты приготовлен³емъ ужина по случаю суаре-дансамъ, а если мадамъ и монсье желаютъ ужинать, то въ двѣнадцать часовъ можно получить ужинъ изъ четырехъ блюдъ за пять франковъ,

   - Вонъ! - закричалъ на лакея взбѣшенный Николай Ивановичъ, когда Глафира Семеновна перевела ему французскую рѣчь.- Вѣдь это чертъ знаетъ что такое! Люди просятъ чаю, а они предлагаютъ ужинъ. Мерзавцы! Подлецы! И это лучш³й англ³йск³й отель! Нѣтъ, завтра-же вонъ изъ такого отеля! Переѣдемъ куда нибудь въ другой. Да и не могу я видѣть эти фраки и натянутыя лакейск³я морды! А горничная, такъ словно балетъ танцуетъ! Пируэты как³е-то передъ нами выдѣлываетъ. Два раза сегодня чай требуемъ и два раза почему-то его нельзя намъ подать!

   - Не горячись, не горячись!- остановила его жена. - Тебѣ это вредно. Сейчасъ я приготовлю чай... Хоть и трудно это, но приготовлю.

   - Какъ ты приготовишь?

   - Чайникъ у насъ есть, чай есть, сахаръ тоже... Есть и двѣ дорожныя чашки. Вода въ графинѣ... Сейчасъ я вскипячу воду въ металлическомъ чайникѣ на спиртовой машинкѣ, на которой я грѣю мои щипцы для завиван³я челки, и заварю чай...

   - Душечка! Да ты ген³альный человѣкъ! Вари, вари скорѣй! воскликнулъ Николай Ивановичъ, бросившись къ женѣ, обнялъ ее, потрепалъ по спинѣ и прибавилъ:- Молодецъ-баба! Дѣйствуй!

   И вотъ Глафира Семеновна, переоблачившаяся въ капотъ, кипятитъ на спиртовой машинкѣ воду. Стукъ въ дверь. Входитъ горничная, въ удивлен³и смотритъ на приготовлен³е кипятку, улыбается и сообщаетъ, что если мадамъ и монсье хотятъ пить, то можно подать вино и шипучую воду.

   - Проваливай! Проваливай въ свой кордебалетъ! кричалъ ей по-русски Николай Ивановичъ и махалъ рукой.

   Горничная быстро произноситъ "доброй ночи", кладетъ на столъ лоскутокъ бумажки и опять исчезаетъ. Николай Ивановичъ беретъ лоскутокъ и читаетъ. На немъ карандашомъ написано по-французски: "чай и кофе отъ 8 часовъ до 10 часовъ утра, въ 1 часъ дня - завтракъ, въ 6 часовъ вечера чай, въ 8 часовъ обѣдъ".

   - Смотрите, пожалуйста, косвенный выговоръ дѣлаютъ, какъ смѣли спросить въ непоказанное у нихъ время чай и прислали письменный приказъ, какъ намъ жить слѣдуетъ! Ахъ, скоты! Нѣтъ, вонъ изъ этой гостинницы. Ну, ихъ къ черту! Не желаю я жить по нотамъ.

   Черезъ полчаса супруги пили чай. Николай Ивановичъ съ жадностью пилъ горячую влагу въ прикуску и говорилъ женѣ:

   - И право, такъ лучше... Какой прелестный чай... Одинъ восторгъ, что за чай!.. Вѣдь я у себя въ складахъ и въ кладовыхъ, въ Петербургѣ, всегда такой чай пью, чай, заваренный прямо въ большомъ чайникѣ. Артельщикъ пойдетъ въ трактиръ и заваритъ. Ты и завтра утромъ, душечка, приготовь такой-же... сказалъ онъ женѣ.

   - Хорошо, хорошо. Но каково стоять въ гостинницѣ перваго ранга и самимъ себѣ приготовлять чай на парикмахерской машинкѣ!

   Черезъ четверть часа Глафира Семеновна укладывалась въ постель, а Николай Ивановичъ, продолжая еще сидѣть около стакана, принялся писать письмо въ Петербургъ къ своему родственнику, завѣдующему его дѣлами. Въ комнатѣ было тихо, но съ улицы раздавался заунывный и несмолкаемый лай собакъ. Нѣкоторыя собаки, не довольствуясь лаемъ, протяжно завывали. Изрѣдка слышался и жалобный визгъ собаки, очевидно, попавшей въ свалку и искусанной противниками.

   Николай Ивановичъ писалъ:

   "Добрѣйш³й Федоръ Васильевичъ, здравствуй! Пишу тебѣ изъ знаменитаго турецкаго города, Константинополя, куда мы пр³ѣхали сегодня утромъ и остановились въ лучшей англ³йской гостинницѣ. Ахъ, что это за дивный городъ! Что это за прелестные виды! Сегодня мы этими видами любовались съ высоты знаменитый башни Галаты. На башню триста ступеней. Она выше Ивановской колокольни въ Москвѣ и оттуда городъ виденъ, какъ на ладони. Глафира Семеновна еле влѣзла, но на половинѣ лѣстницы съ ней сдѣлалось даже дурно,- вотъ какъ это высоко! А наверху башни пронзительный вѣтеръ и летаютъ как³я-то страшныя дик³я птицы, которыя на насъ тотчасъ-же набросились и намъ пришлось отбиваться отъ нихъ палками. Одну я убилъ. Она такъ велика, что каждое крыло у ней по сажени. Говорятъ, онѣ питаются трупами здѣшнихъ разбойниковъ, которыхъ турки за наказан³е кидаютъ въ море. А башня эта стоитъ на берегу моря. А морей здѣсь нѣсколько: виднѣется Черное море и вода въ немъ кажется черной, виднѣется Мраморное и вода бы мраморная, потомъ проливъ Босфоръ - и вода голубая, а затѣмъ Золотой рогъ и струи его при солнцѣ блещутъ какъ-бы золотомъ.

   Сегодня-же видѣлъ я и султана во всей его красѣ и велич³и, когда онъ во время турецкаго праздника Селамлика показывался народу и въѣзжалъ въ мечеть. Ахъ, какой это былъ великолѣпный парадъ! Смотрѣли мы на него изъ султанскаго дворца и удостоились даже турецкаго гостепр³имства. Насъ приняли отъ имени султана двое настоящихъ турецкихъ пашей и угощали чаемъ, кофеемъ, фруктами и шербетомъ. Да и вино здѣсь пьютъ, а только по секрету, и съ однимъ пашой я выпилъ по рюмкѣ мастики, турецкой водки. На вкусъ не особенно пр³ятная, но крѣпче нашей. Принимали насъ во дворцѣ съ большимъ почетомъ, и султанъ, узнавъ, что мы русск³е, когда проѣзжалъ, отдѣльно отъ всѣхъ намъ поклонился и даже махнулъ рукой. Видѣли и султанскихъ женъ, когда онѣ проѣзжали въ каретѣ, видѣли евнуховъ, видѣли весь генералитетъ. Съ пашой однимъ я подружился и онъ звалъ меня въ гости и обѣщалъ показать свой гаремъ. Побываю у него и напишу.

   А затѣмъ все. Очень усталъ. Хочу ложиться спать.

   Будь здоровъ, поклонись женѣ. Глафира Семеновна тебѣ и ей также кланяется. Сегодня она цѣлый день опасалась, чтобы ее здѣсь не накормили лошадинымъ мясомъ, а теперь спитъ.

   Желаю тебѣ всего хорошаго. Твой Николай Ивановъ".

  

  

   На утро супруги еще спали, а ужъ проводникъ ихъ стучалъ въ дверь и кричалъ изъ корридора:

   - Эфендимъ! Десять часовъ! Вы хотѣли мечети ѣхать смотрѣть! Экппажъ ждетъ у подъѣзда. Самаго лучшаго экипажъ досталъ. Вставайте.

   - Сейчасъ, сейчасъ! Да неужто десять часовъ? откликнулся Николай Ивановичъ и принялся будить жену.- Афанас³й Ивановичъ! Вы подождите насъ внизу и приходите такъ черезъ часъ. Мы должны умыться, одѣться и чаю напиться.

   Глафира Семеновна поднялась не вдругъ.

   - Цѣлую ночь проклятыя собаки не дали спать. Воютъ, лаютъ, грызутся, жаловалась она.- Ужъ свѣтать начало, такъ я настоящимъ манеромъ заснула. И удивительное дѣло: днемъ голоса не подаютъ, а ночью цѣлый собач³й концертъ устроили.

   Началось умыванье. Закипѣлъ опять на парикмахерской спиртовой лампочкѣ металлическ³й чайникъ. Супруги окончательно рѣшили не требовать больше чаю изъ буфета гостинницы. Глафира Семеновна начала вынимать платье изъ сундука.

   - Здѣсь совсѣмъ весна. Солнце такъ и палитъ. Надо по весеннему одѣться. Надѣну и кружевную шляпку съ цвѣтами, которую купила въ Вѣнѣ, говорила она.

   - А я останусь въ своей барашковой скуфейкѣ. Правду Нюренбергъ говоритъ, что она придаетъ мнѣ больше солидности при здѣшнихъ фескахъ и французскихъ шляпахъ котелкомъ.

   Къ одиннадцати часамъ супруги были уже одѣты, выходили изъ своей комнаты и въ корридорѣ столкнулись съ Нюренбергомъ.

   - А что-жъ вы мнѣ счетъ-то, почтеннѣйш³й? спросилъ его Николай Ивановичъ.

   - Поздно теперь, эфендимъ. Пора ѣхать мечети осматривать. Счетъ расходовъ я вамъ уже сегодня вечеромъ представлю сразу за два дня, отвѣчалъ Нюренбергъ.- А ужъ теперь позвольте мнѣ на расходы два золотаго монета. Теперь мы поѣдемъ въ такого мѣсто, гдѣ вездѣ бакшишъ. Бакшишъ направо, бакшишъ налѣво.

   - Берите... Только я боюсь, какъ-бы намъ не сбиться...

   - О, все записано! Каждаго вашего п³астръ записанъ. Адольфъ Нюренбергъ честнаго человѣкъ и представитъ вамъ самаго подробнаго счетъ.

   Лишь только супруги спустились внизъ на подъемной машинѣ, какъ какъ нимъ подскочилъ прилизанный оберкельнеръ съ таблетками и съ карандашомъ.

   - Et déjeuner, monsieur?.. обратился онъ къ Николаю Ивановичу. - Какой тутъ дежене, если мы ѣдемъ мечети осматривать! воскликнулъ тотъ по-русски.- Когда мы ѣсть хотимъ, вы намъ ѣсть не даете, а когда намъ некогда, съ дежене лѣзете.

   - А обѣдъ, монсье? Въ восемь часовъ у насъ обѣдъ. Прикажете васъ записать на сегодня? догналъ Николая Ивановича оберкельнеръ уже у дверей.

   - Нѣтъ, нѣтъ! И обѣда вашего не надо! замахалъ руками тотъ.- Керосиновымъ свѣтомъ только, фраками да хорошей посудой кормите, а супу по полтарелкѣ подаете, да рыбку величиною съ колюшку. Я у васъ и жить-то не хочу въ гостинницѣ, не только столоваться! Надоѣли вы мнѣ хуже горькой рѣдьки своими лощеными харями во фракахъ!

   Оберкельнеръ отскочилъ въ недоумѣн³и. Супруги вышли на подъѣздъ и стали садиться въ экипажъ, но съ нимъ ринулся швейцаръ съ развернутыми вѣеромъ какими-то билетами и говорилъ по-французски:

   - Сегодня, монсье, у насъ въ салонѣ въ девять часовъ большой концертъ...

   Услыша слова "салонъ" и "гранъ концертъ", Николай Ивановичъ и на швейцара закричалъ:

   - Пошелъ прочь! Какой тутъ концертъ! Ну, васъ съ лѣшему! Ужъ и безъ того заставляете постояльцевъ жить по нотамъ.

   Экипажъ помчался, а швейцаръ такъ и остался стоять съ развернутыми вѣеромъ билетами.

   Спускались внизъ по Большой улицѣ Перы, по направлен³ю къ мосту, чтобы переѣхать въ Стамбулъ, гдѣ, главнымъ образомъ, замѣчательныя мечети вмѣстѣ съ стариннѣйшей изъ нихъ - святой Соф³ей - и сосредоточивались. Нюренбергъ, сидя на козлахъ, обернулся къ супругамъ и сказалъ:

   - Если я вамъ покажу прежде всего нашего знаменитаго мечеть Ая-Соф³я, то вамъ остальныя мечети будетъ не интересно ужъ и смотрѣть. А потому посмотримъ сначала Ени-Джами или Валиде-Джами, какъ хотите ее называйте. Это тоже стариннаго и замѣчательнаго мечеть. Она будетъ сейчасъ, какъ только мы переѣдемъ Новаго мостъ. Этого мечеть построила мать Магомета IV въ семнадцатаго столѣт³е. Я могъ-бы вамъ прочесть отъ этаго мечеть цѣлаго ученаго лекц³я, но зачѣмъ? С