Лейкин Николай Александрович - В гостях у турок

овна.

   - Нѣтъ, нѣтъ. Ничего этого здѣсь нѣтъ и вы не бойтесь. Только бычьяго мясо въ турецкаго ресторанъ даютъ. Бычьяго, бараньяго и куринаго. Хмъ... Лошадинаго! Здѣсь лошадь большаго цѣна имѣетъ.

   - Да вѣдь старыхъ и искалѣченныхъ-то лошадей бьютъ.

   - Это мясо покупаетъ бѣднаго люди, носильщики, разнощики, нищаго народъ. А я васъ свезу въ самаго лучшаго турецкаго ресторанъ, гдѣ турецкаго офицеры и полковники обѣдаютъ.

   Нюренбергъ сталъ что-то говорить кучеру по-турецки. Тотъ обернулъ лошадей.

   - Куда это вы? спросилъ Николай Ивановичъ.

   - Надо черезъ мостъ ѣхать въ Стамбулъ. Тамъ самаго лучшаго турецкаго рестораны, а здѣсь въ европейскаго часть нѣтъ, отвѣчалъ проводникъ.

   - Да вѣдь это ужасная даль будетъ. Тогда свезите насъ въ европейск³й ресторанъ, сказала Глафира Семеновна.

   - Нѣтъ, нѣтъ! поспѣшно воскликнулъ мужъ.- Согласилась, такъ ужъ поѣдемъ въ турецк³й ресторанъ. Нюренбергъ! Вали въ турецк³й!

   Лошади помчались обратно, сдѣлали съ четверть версты, свернули въ другую улицу и стали подъѣзжать съ Новому мосту.

   - Только ужъ вы пожалуйста, Афанас³й Ивановичъ, объясните тамъ въ ресторанѣ и послѣдите, чтобы намъ чего-нибудь такого очень ужъ турецкаго не подали.

   - Будьте покойны, мадамъ, что выбудете кушать самаго свѣжаго, самаго лучшаго провиз³я... Турецкаго кушанья очень хорошаго кушанья, но они очень жирнаго кушанья и съ много лукъ, чеснокъ, переца и паприка, но я скажу, чтобы этого приправа положили вамъ поменьше.

   - Нѣтъ, нѣтъ, не надо. Попробуемъ ужъ настоящ³й турецк³й вкусъ! воскликнулъ Николай Ивановичъ.- Съ чеснокомъ я даже очень люблю.

   - О, чеснокъ и паприка очень хорошаго вещь! причмокнулъ на козлахъ Нюренбергъ.

   - Любишь? Впрочемъ, тебѣ-то еще-бы не любить! Вамъ, Нюренбергъ, нельзя не любить чеснокъ, вы изъ чесночнаго племени. Цибуля и чеснокъ, шутя замѣтилъ Николай Ивановичъ.- А вотъ что я его люблю - это удивительно.

   - Да можетъ быть, ефендимъ, и вашего прадѣдушка или дѣдушка...

   - Что? Еврей? Врешь! Шалишь! Чистокровный славянинъ съ береговъ Волги Ярославской губерн³и, Любимовскаго уѣзда былъ мой дѣдушка. И ты этого не смѣй говорить. А вотъ люблю, чтобы въ щахъ блюдахъ чесночекъ былъ припущенъ. Баранина съ чесночкомъ - прелесть, свѣжепросольный огурчикъ съ чесночкомъ - одинъ восторгъ.

   Николай Ивановичъ говорилъ, смакуя, и даже облизывался.

   - А я такъ только колбасу съ чеснокомъ люблю, проговорила жена.

   - Ну, вотъ видишь, видишь... Стало быть и турецк³я кушанья тебѣ будутъ по нутру.

   - Ни за что на свѣтѣ! Пусть турокъ изжаритъ мнѣ кусокъ мяса въ родѣ бифштекса - буду ѣсть, а потомъ кофеемъ запью. А турецкихъ блюдъ - ни ни. Я ѣду въ турецк³й ресторанъ только посмотрѣть турецкую обстановку, чтобы знать, как³е турецк³е рестораны бываютъ.

   Экипажъ ѣхалъ по мосту, направляясь черезъ Золотой Рогъ въ Стамбулъ.

  

  

   - Вотъ нашаго знаменитаго Ая-Соф³я во всей своего красота на горѣ стоитъ, указалъ Нюренбергъ съ моста супругамъ, Когда экипажъ чуть не шагомъ пробирался среди пестрой толпы, спѣшившей съ Селамлика домой на-турецк³й берегъ Золотаго Рога.

   Гигантская мечеть, окруженная минаретами, высилась во всемъ своемъ велич³и надъ Стамбуломъ.

   - Завтра ее можно будетъ осмотрѣть? спросилъ Николай Ивановичъ.

   - Непремѣнно. Завтра, эфендимъ, мы осмотримъ всѣ лучшаго мечети, отвѣчалъ Нюренбергъ.- Прежде на этого случая нужно было доставать билетъ и давать бакшишъ направо, бакшишъ налѣво каждаго турецкаго дьячку, а теперь ничего этого не надо. За осмотръ каждаго мечети такса... Вы пр³ѣзжаете въ мечеть, берете билетъ, котораго стоитъ двадцать п³астровъ, и безъ всякаго хлопотъ смотрите, что вамъ угодно. Какъ въ театрѣ; покупаете билетъ для входа и можете гулять и смотрѣть, что хотите. Каждаго мечети стоитъ двадцать п³астровъ.

   - Да вѣдь это теперь заведено и въ Парижѣ въ соборѣ Нотръ дамъ де-Пари, замѣтила Глафира Семеновна мужу.- Помнишь, мы также взяли билеты и осматривали всю ризничью и друг³я замѣчательности.

   - И все-таки монахи, показывавш³е намъ достопримѣчательности, протягивали руку пригоршней и мы давали имъ по франку, отвѣчалъ тотъ.

   Въѣхали на турецк³й берегъ и потянулись по длинной улицѣ, по которой также скользили одноконные вагоны желѣзной дороги. Улица была съ каменными домами полуевропейской постройки, съ тротуарами, газовыми фонарями. Нижн³е этажи домовъ были заняты отворенными настежь лавками, съ выглядывающими изъ нихъ турками въ фескахъ, въ европейскомъ платьѣ и въ турецкихъ курткахъ и шароварахъ. Лавки были исключительно съ съѣстными припасами или торгующ³я топливомъ. Виднѣлись дрова въ вязанкахъ, каменный и древесный уголь. Попадались пустыри со складами строительнаго матер³ала - досокъ, бревенъ, кирпича, камня, бочекъ съ цементомъ. Проѣхали мимо маленькаго, упраздненнаго, очевидно, кладбища съ турецкими памятниками - тумбы, увѣнчанныя чалмой, съ нѣсколькими старыми кипарисами, лѣзущими въ небо и полуразвалившейся каменной оградой.

   - Диванъ - ²оли... Самаго лучшаго турецкаго улица въ Стамбулъ, отрекомендовалъ Нюренбергъ улицу.- Все равно, что вашего петербургскаго Невск³й проспектъ, прибавилъ онъ.

   - Вотъ ужъ нисколько-то не похоже! вырвалось у Глафиры Семеновны. - Скорѣй-же эта улица смахиваетъ на Большой проспектъ на Петербургской сторонѣ, но тотъ все-таки куда шире! Не правда-ли, Николай? обратилась она къ мужу.

   - Пожалуй, что такъ... Здѣсь такъ же, какъ и на Большомъ проспектѣ, попадаются садики изъ нѣсколькихъ деревьевъ.

   - Здѣсь на дворахъ садиковъ много, эфендимъ, сказалъ съ козелъ Нюренбергъ.- Но еще больше этого садиковъ изъ маленькаго улица, которыя пересѣваютъ нашу Диванъ-²оли. Тамъ дома маленькаго, для одного семейства, деревяннаго дома и почти на каждаго двора есть или садикъ или пять, шесть кипариснаго дерева. Сейчасъ мы свернемъ въ такова улица, и вы будете видѣть самаго настоящаго турецкаго житье... Европейскаго человѣкъ тамъ и на сто турокъ одинъ нѣтъ.

   Онъ пробормоталъ что-то кучеру по-турецки, и экипажъ свернулъ въ первую-же улицу, пересѣкавшую Диванъ-²оли и поѣхалъ шагомъ по мостовой изъ крупнаго камня.

   Декорац³я тотчасъ же перемѣнилась. По правую и по лѣвую сторону узкой улицы жались другъ съ другу небольш³е пестрой окраски домики съ окнами безъ симетр³и, прикрытыми деревянными рѣшетчатыми ставнями-жалузи, окрашенными въ зеленый цвѣтъ. Рѣдко гдѣ попадалось окно съ отворенными ставнями, но оно ужъ непремѣнно было изнутри завѣшано густымъ узорчатымъ тюлемъ. Дома были двухэтажные и даже трехэтажные, но такой странной постройки, что второй этажъ выдавался впередъ на улицу надъ первымъ, по крайней мѣрѣ на сажень впередъ, а надъ вторымъ этажемъ выдавался трет³й, такъ-что у трехэтажнаго дома образовывались два навѣса на улицу. Ворога между домами, ведущ³я во дворъ, узеньк³я деревянныя, тоже пестрой окраски, настолько узки, что въ нихъ пройдетъ развѣ только вьючная лошадь. Изъ-за воротъ, составлявшихъ просвѣты между домовъ, торчали кипарисы и голыя отъ листьевъ, но уже цвѣтш³я розовымъ цвѣтомъ миндальныя деревья.

   - Вотъ эта улица самаго старо-турецкаго жилье, отрекомендовалъ Нюренбергъ. - Здѣсь на каждаго дворъ есть садъ и въ саду фонтанъ.

   - А во дворъ войти и посмотрѣть нельзя? спросилъ Николай Ивановичъ.

   - Пхе! Нѣтъ, низачто на свѣтѣ! отрицательно покачалъ головой Нюренбергъ.- Туда мужскаго персона можетъ войти только съ самаго хозяинъ.

   - Отчего?

   - Да вѣдь это въ каждаго дома гаремъ.

   - Да что вы! удивленно произнесъ Николай Ивановичъ и даже приподнялся съ своего мѣста въ коляскѣ, весь обратившись въ зрѣн³е, устремленное на зеленыя рѣшетчатыя ставни.- Глаша! Слышишь? Это гаремы. Вотъ они гаремы-то как³е!

   - Ну, такъ что-жъ изъ этого? отвѣчала супруга, подозрительно-ревниво взглянувъ на мужа.- Чего ты пѣтухомъ-то такимъ встрепенулся? Даже привскочилъ... И глаза заиграли, какъ у кота въ мартѣ мѣсяцѣ.

   - Да я что-же? Я - ничего... нѣсколько опѣшилъ Николай Ивановичъ и продолжалъ:- Такъ вотъ как³е гаремы-то въ Турц³и бываютъ! А жены турокъ - вотъ за этими ставнями? спрашивалъ онъ Нюренберга.

   - Да, за этими ставнями, а то такъ на дворѣ, въ саду.

   - Но отчего-же на улицѣ никого не видать? Только однѣ собаки.

   - А это турецкаго-то кейфъ и есть. Теперь такого время, что турки послѣ обѣда отдыхаютъ. Да и вообще здѣсь всегда тишина и очень мало прохожаго люди. А женскаго жизнь вся на дворѣ. Вотъ, впрочемъ, турокъ съ кувшинами воду несетъ. Вотъ турецкаго дама въ шелковаго капотѣ изъ гостей идетъ.

   - На всю-то улицу два человѣка!

   - Два да насъ четверо - шесть. Для здѣшняго самаго турецкаго улица это уже много. Тутъ только сами хозяева вотъ отъ этого домовъ ходятъ. А женщины изъ гаремъ вѣдь выходятъ очень рѣдко, на улицы.

   - Бѣдныя турецк³я женщины! вздохнула Глафира Семеновна.- Въ какомъ онѣ стѣснен³и! Развѣ это жизнь! Взаперти, въ четырехъ стѣнахъ! Не смѣютъ даже выглянуть въ окошко.

   - О, мадамъ!.. Теперь онѣ всѣ на насъ смотрятъ сквозь жалузи.- Только мы ихъ не видимъ, а онѣ всѣ у оконъ, отвѣчалъ Нюренбергъ.- Какъ только нашего экипажъ застучалъ съ своего колесы по мостовой - онѣ всѣ бросились съ своего окнамъ и смотрятъ. Здѣсь это большого эпоха, когда экипажъ всѣ у оконъ.- Я вонъ сквозь ставни вижу даже чернаго глаза...

   - Да, да. И я вижу, сказала Глафира Семеновна.

   - И я, и я вижу! воскликнулъ Николай Ивановичъ.- Даже четыре глаза вижу... А вотъ еще...

   - Тебѣ какъ не видать! Ты все увидишь! огрызнулась на мужа супруга.

   - Глаша, голубушка, за что-же ты сердишься? Вѣдь на то глаза во лбу, чтобы видѣть. Смотрятъ, смотрятъ. Дѣйствительно, изъ всѣхъ оконъ смотрятъ на насъ.

   Изъ одного дома сквозь ставни донеслись на улицу звуки рояля. Играли изъ оперетки "Дочь рынка". Немного погодя къ звукамъ рояля пристали звуки скрипки.

   - Это турецкаго дамы музыкой забавляются.

   - Бѣдныя! Совсѣмъ какъ въ курятникѣ куры!- опять произнесла Глафира Семеновна.

   - И все-таки, мадамъ, теперь оной, какъ больше свободы. А прежде-то что было! Теперь есть много молодаго турки, котораго совсѣмъ либералы и европейскаго люди,- отвѣчалъ Нюренбергъ.

   - Да какой тутъ либерализмъ! Что вы! Держатъ женъ въ курятникахъ.

   - Ну, теперь вы видѣли самаго настоящаго турецкаго улицу и турецкаго дома, а сейчасъ увидите самаго настоящаго турецк³й ресторанъ,- проговорилъ Нюренбергъ и приказалъ кучеру обернуть лошадей.

  

  

   Опять выѣхали на улицу Диванъ-²оли и какъ-бы изъ деревенскаго затишья вновь попали въ водоворотъ кипучей городской жизни.

   Улица упиралась въ площадь съ прекрасными здан³ями и мечетью съ минаретами. Не доѣзжая этой площади, экипажъ остановился около одного изъ домовъ, нижн³й этажъ котораго былъ скрытъ подъ парусиннымъ навѣсомъ.

   - Пожалуйте... самаго лучшаго турецкаго ресторанъ, проговорилъ Нюренбергъ, соскакивая съ козелъ.

   Супруги вышли изъ экипажа и подлѣзли подъ навѣсъ, гдѣ находился ресторанъ. Двери ресторана были распахнуты и на нихъ висѣли заколотые селезень и пѣтухъ въ перьяхъ. На порогѣ стояло и сидѣло пять-шесть буро-рыжихъ собакъ съ взорами, обращенными въ ресторанъ. Пройдя между собакъ, супруги вошли въ довольно мрачное помѣщен³е, состоящее изъ большой комнаты съ диванами по стѣнамъ и столиками съ мраморными досками около этихъ дивановъ. На диванахъ сидѣли, поджавъ подъ себя одну или обѣ ноги, фески въ бородахъ и усахъ. Одни съ аппетитомъ уписывали что-то съ тарелокъ ложками, друг³е, покончивъ съ ѣдой, пили изъ большихъ стакановъ лимонадъ или воду съ вареньемъ и покуривали шипящ³й наргиле, съ большимъ усил³емъ втягивая въ себя черезъ воду табачный дымъ. Въ углу какой-то старикъ турокъ съ сѣдой бородой, но съ черными сросшимися въ одну дугу бровями держалъ въ рукахъ остовъ курицы и самымъ аппетитнымъ образомъ обгладывалъ на немъ послѣдн³е остатки мяса. На столѣ лежали три-четыре турецк³я газеты, но ихъ никто не читалъ. Пахло чадомъ отъ пригорѣлаго жира, ибо у задней стѣны, какъ разъ противъ входа, помѣщался большой закоптѣлый очагъ и около него жарили на древесныхъ угольяхъ вздѣтые на желѣзные прутья куски мяса. Около очага молодой парень въ фескѣ и бѣломъ передникѣ мѣшалъ что-то уполовникомъ въ мѣдномъ горшкѣ, поставленномъ на табуреткѣ. Посреди комнаты, ближе къ входу было возвышен³е, а на немъ прилавокъ, уставленный графинами съ яркими фруктовыми эссенц³ями для прохладительнаго питья и цѣлыми стопками цвѣтныхъ фаянсовыхъ блюдцевъ и колонками изъ стакановъ, вставленныхъ одинъ въ другой. Тутъ-же стояли вазы съ апельсинами, яблоками, грушами, а съ потолка висѣли на веревкѣ, связанные вмѣстѣ, нѣсколько ананасовъ. Изъ-за прилавка торчала голова турка въ фескѣ и сѣдыхъ усахъ.

   При входѣ супруговъ Ивановыхъ въ сопровожден³и Нюренберга, голова турка изъ-за прилавка начала кланяться, при чемъ ко лбу прикладывалась ладонь руки.

   Видя такую непривычную обстановку, Глафира Семеновна говорила:

   - Николай, я, ей-ей, боюсь... Смотри, какъ на меня подозрительно всѣ смотрятъ.

   - Да что, ты душенька! Гдѣ-же подозрительность-то! Напротивъ, я вижу самыя добродушныя лица,- отвѣчалъ мужъ.

   Нюренбергъ суетился и предлагалъ супругамъ усѣсться на диванъ за одинъ изъ столиковъ.

   - А то такъ можно на галлереѣ помѣститься. Здѣсь есть сзади этаго комната маленькаго галлерея, выходящаго на дворъ, а на дворѣ маленькаго садикъ и фонтанъ,- говорилъ онъ.

   - Нѣтъ, ужъ лучше здѣсь сядемъ и будемъ въ самомъ центрѣ турецкаго ресторана,- отвѣчалъ Николай Ивановичъ.- Садись, Глаша, обратился онъ къ женѣ и сѣлъ.

   Та все еще не рѣшалась занять мѣсто и спросила Нюренберга:

   - Послушайте, Афанас³й Иванввичъ, можетъ быть сюда дамы вовсе и не ходятъ?

   - Турецкаго дамы - нѣтъ, не ходятъ. А каждаго американскаго леди, каждая англ³йскаго миссъ, котораго пр³ѣзжаютъ въ Стамбулъ, всегда бываютъ,- отвѣчалъ проводникъ и захлопалъ въ ладоши.

   Изъ-за прилавка вылѣзъ усатый турокъ и, прикладывая ладонь къ фескѣ и къ груди и кланяясь, подошелъ къ супругамъ. Нюренбергъ заговорилъ съ нимъ по-турецки.

   - Афанас³й Иванычъ, вы карту кушан³й у него потребуйте и по картѣ я выберу себѣ что-нибудь самое распротурецкое,- сказалъ проводнику Николай Ивановичъ.

   - Карты здѣсь нѣтъ, а вотъ господинъ кабакджи (т. е. рестораторъ) предлагаетъ самаго лучшаго пилавъ изъ курицы и долмасъ изъ баранины.

   - Для меня ничего, кромѣ бифштекса, заявила Глафира Семеновна.- Но пожалуйста скажите хозяину, чтобы не изъ лошадинаго мяса. Мы вдвое заплатимъ, а только чтобы была бычья говядина.

   - Я уже спрашивалъ, мадамъ. Бифштексовъ у него поваръ не дѣлаетъ, а если вы желаете, то вамъ приготовятъ самаго лучшаго кусокъ филе на вертелѣ.

   - Изъ бычьей говядины? переспросила Глафира Семеновна.

   - Да, да. Изъ бычьяго говядина. А про лошадинаго мяса бросьте вы, мадамъ, и думать. Нѣтъ здѣсь такого говядина.

   - Какъ-же въ Петербургѣ у насъ всѣ разсказываютъ, что мусульмане просто обожаютъ лошадиное мясо.

   - Только не въ Константинополѣ. Вамъ, эфендимъ, пилавъ изъ курицы? обратился Нюренбергъ къ Николаю Ивановичу.

   - Вали пилавъ! Пилавъ, такъ пилавъ. А нѣтъ-ли еще чего нибудь потуречистѣе, чтобы было самое распротурецкое?

   - Долмасъ.

   - А что это за долмасъ такой?

   - Жаренаго рисъ и бараньяго мясо въ винограднаго листьяхъ.

   - Такъ это развѣ турецкое блюдо? Мы его у братьевъ славянъ ѣдали. А ты выбери что-нибудь изъ турецкаго-то турецкое.

   Нюренбергъ опять началъ съ кабакджи переговоры на турецкомъ языкѣ и наконецъ объявилъ, что есть гусиная печенка съ лукомъ и чеснокомъ.

   - Ну, жарь гусиную печенку съ лукомъ и чеснокомъ.

   - Баклажаны и маленькаго тыквы можно сдѣлать съ рисомъ и бараньимъ фаршемъ.

   - Опять съ рисомъ? Да что это вамъ этотъ рисъ дался!

   - Самаго любимаго турецкаго кушанья - рисъ.

   - Николай! Да куда ты столько всякихъ разныхъ разностей заказываешь! Заказалъ два блюда - и довольно, останавливала мужа Глафира Семеновна.

   - Матушка моя, вѣдь это я не для ѣды, а для пробы. Ну, хорошо. Ну, довольно два блюда - пилавъ и печенка. А что-же сладкое? Надо и турецкое сладкое попробовать. Совѣтую и тебѣ что-нибудь заказать для себя. Къ сладкому ужъ никоимъ образомъ лошадятины тебѣ не подмѣшаютъ, сказалъ Николай Ивановичъ женѣ.

   - Пусть подастъ мороженаго, только не сливочнаго, а то я знаю, как³я здѣсь могутъ быть сливки!

   - Мороженаго, мадамъ, здѣсь нѣтъ, отвѣчалъ Нюренбергъ.- Мороженаго мы въ кафе у кафеджи получимъ. Самаго лучшаго мороженаго. А вотъ у него есть хорошаго нуртъ.

   - Это еще что за нуртъ такой?

   - А это кислаго молоко съ сахаромъ, съ вареньемъ, съ корица, гвоздика и...

   - Довольно, довольно! перебила Нюренберга Глафира Семеновна.- За молоко спасибо. Знаю я, чье здѣсь молоко подаютъ. Вѣдь это то молоко, изъ котораго кумысъ дѣлаютъ.

   - О, мадамъ! Зачѣмъ такого подозрительнаго?..

   - Ну, такъ вотъ... Мужъ, что заказалъ себѣ, того ему и пусть подадутъ, а мнѣ филе на вертелѣ. Да пожалуйста, чтобы съ соленымъ огурцомъ.

   - Кабакджи говоритъ, что есть цвѣтнаго капуста.

   - Ну, съ цвѣтной капустой...

   Нюренбергъ сталъ по-турецки передавать хозяину ресторана заказъ супруговъ, подошелъ къ его прилавку и что-то выпилъ изъ налитой ему рюмки.

   Старикъ турокъ съ большой сѣдой бородой и черными бровями дугой, обглодавъ окончательно остовъ курицы, кинулъ его на улицу сидѣвшимъ на порогѣ ресторана собакамъ и, держа свои сальныя руки растопыреннными, направился мыть ихъ къ находящемуся у стѣны фонтанчику-умывальнику.

  

  

   Начали подавать на столъ. Турченокъ-подростосъ, съ почернѣвшей уже усами верхней губой, въ неизбѣжной фескѣ и пестромъ передникѣ до полу, напоминающемъ наши малоросс³йск³я плахты, подалъ прежде всего судокъ съ перцемъ, солью, уксусомъ и горчицей и поставилъ его на непокрытый мраморный столъ. Затѣмъ передъ Глафирой Семеновной была поставлена глубокая тарелка съ накрошенными на мелк³е кусочки мясомъ, изжареннымъ на вертелѣ. Половину тарелки занимали кусочки сочнаго мяса съ вытекающимъ изъ нихъ розовымъ сокомъ, а другую половину неизбѣжный во всѣхъ турецкихъ блюдахъ рисъ съ лукомъ.

   - Постой, постой, остановилъ турченка Николай Ивановичъ.- Ты прежде столъ-то скатертью накрой, а потомъ подавай, старался онъ объяснить таращившему на него глаза турченку жестами насчетъ скатерти.- Скатерть... Покрыть...

   - Здѣсь, эфендимъ, скатерти не полагается, съ улыбкой отвѣчалъ Нюренбергъ, сновавш³й около стола и что-то прожевывающ³й.

   - Какъ не полагается? Отчего?

   - Ни въ одного турецкаго ресторанъ не полагается ни скатерть, ни салфетка... Видите, всѣ безъ скатерти кушаютъ. Такой ужъ обычай.

   Глафира Семеновна брезгливо глядѣла въ тарелку и говорила:

   - Зачѣмъ-же они нарѣзали говядину-то? Что это? Словно кошкѣ... И рису наложили. Я рису вовсе не просила.

   - Мадамъ, надо знать турецкаго порядки... наклонился съ ней проводникъ.- Если вамъ они не нарѣзали-бы мясо, то какъ-же вы его кушать станете? Въ турецкаго ресторанѣ ни вилка, ни ножикъ не подаютъ.

   - Еще того лучше! Чѣмъ-же мы ѣсть-то будемъ?

   - Съ ложкой... Вотъ хорошаго настоящаго серебрянаго ложка. Здѣсь всѣ такъ.

   - Дик³й обычай, странный. Но въ чужой монастырь съ своимъ уставомъ не ходятъ. Будемъ есть ложками, Глафира Семеновна, сказалъ Николай Ивановичъ, подвигая и съ себѣ поданную ему тарелку съ пилавомъ и ложкой.- Ни скатерти, ни салфетокъ, ни вилокъ, ни ножей... Будемъ въ Петербургѣ разсказывать, такъ никто не повѣритъ.

   Онъ зачерпнулъ ложкой пилавъ, взялъ его въ ротъ, пожевалъ и раскрылъ ротъ.

   - Фу, какъ наперчено! Даже скулу на сторону воротитъ! Весь ротъ ожгло.

   - Хорошаго краснаго турецкаго перецъ... подмигнулъ Нюренбергъ.

   - Припустили, нарочно припустили... Русск³й, молъ, человѣкъ выдержитъ. Вы ужъ, навѣрное, почтенный, сказали, что мы русск³е?

   - Сказалъ. Но здѣсь всѣ такъ кушаютъ. Здѣсь такого ужъ вкусъ. Турки иногда даже прибавляютъ еще перцу. Вотъ нарочно на столѣ перецъ и поставленъ.

   - Скуловоротъ, совсѣмъ скуловоротъ... Боюсь, какъ-бы кожа во рту не слѣзла, продолжалъ Николай Ивановичъ, проглотивъ вторую ложку.

   - И ништо тебѣ! Пусть слѣзаетъ. Не суйся въ турецк³й ресторанъ. Ну чего тебя понесло именно въ турецк³й, если есть европейск³е рестораны! говорила ему жена.

   Она все еще не касалась своего кушанья и смотрѣла въ тарелку, пошевеливая ложкой кусочки нарѣзаннаго сочнаго мяса.

   - Тутъ, кромѣ перцу и чесноку, что-то есть, продолжалъ Николай Ивановичъ, проглотивъ третью ложку пилава.- Оно вкусно, но очень ужъ забористо. Боюсь, нѣтъ-ли здѣсь сѣрной кислоты... обратился онъ къ проводнику.

   - Что вы, что вы, эфендимъ!.. Кушайте и не бойтесь, махнулъ тотъ рукой.- Тутъ краснаго перецъ, лукъ, чеснокъ, паприка, шафранъ и... Эта... Какъ его? Имбирь.

   - Ужасно ядовито съ непривычки... Конечно, раза три поѣсть, то можно привыкнуть, потому русск³й человѣкъ со всему привыкаетъ, но... Фу! вздохнулъ вдругъ Николай Ивановичъ, открывъ ротъ.- Надо полагать, что вотъ имбирь-то этотъ и объѣдаетъ все внутри. Вѣдь у меня теперь не только ротъ горитъ, а даже и внутри...

   - Горитъ, а самъ ѣшь. Брось... Еще отравишься и придется мнѣ везти твое мертвое тѣло изъ Константинополя въ Росс³ю... замѣтила ему жена.

   - Тьфу, тьфу! Типунъ-бы тебѣ на языкъ! Вѣдь скажетъ тоже! Но отчего ты сама-то не ѣшь? Вѣдь у тебя только жареная говядина и ничего больше, сказалъ онъ.

   - Боюсь.

   - Да вѣдь жареная говядина ужъ навѣрное безъ перца. Ты попробуй...

   Глафира Семеновна осторожно взяла ложкой кусочекъ мяса, пожевала его, сказала - "дымомъ пахнетъ" и, выплюнувъ въ руку, кинула на порогъ сидѣвшимъ тамъ собакамъ.

   Къ куску бросилась одна собака, потомъ другая и произошла легкая трепеа изъ-за куска.

   - Нѣтъ, я не стану ѣсть, отодвинула Глафира Семеновна отъ себя тарелку.- Лучше ужъ голодомъ буду... Или вотъ хлѣба поѣмъ... Да и сырое мясо. А я не люблю сырого. Я отдамъ бѣднымъ собакамъ, прибавила она.

   - Оставь, оставь... Тогда я съѣмъ... остановилъ ее мужъ.- А пилавъ очень ужъ пронзителенъ. Лучше мы его отдадимъ бѣднымъ собакамъ. На вотъ пилавъ... Тутъ есть кусочки курицы.

   Они перемѣнились тарелками, и Николай Ивановичъ принялся ѣсть жареное мясо. Къ нему наклонился Нюренбергъ и шепнулъ:

   - Можетъ быть, рюмочка водочки хотите? Съ водкой всегда лучше.

   - Да развѣ здѣсь есть? воскликнулъ Николай Ивановичъ и даже бросилъ ложку на мраморный столъ, удивленно смотря на проводника.

   - Русскаго нѣтъ, но турецкаго есть. Турецкаго мастика... Мастика называется.

   - Глаша! Слышишь, водки предлагаетъ выпить. Въ турецкомъ ресторанѣ водка... обратился Николай Ивановичъ къ женѣ.

   - Да что ты! Послушайте, Афанас³й Ивановичъ, сказала та проводнику:- какая-же водка въ турецкомъ ресторанѣ и въ турецкой землѣ! Вѣдь и по закону, по турецкой вѣрѣ...

   - О, мадамъ, махнулъ Нюренбергъ рукой.- Все это пустаго сказки и турецкаго люди теперь такъ же пьютъ, какъ и всѣ, особенно въ такой городъ, какъ Константинополь. Не пьютъ такъ, чтобы всякаго видѣлъ, но по секрету пьютъ. Магометъ запретилъ для исламскаго люди вино, винаграднаго вино, а мастика - не вино. Мастика - это все равно, что вашего русскаго наливка. Да и вино пьютъ! прибавилъ онъ.

   - Такъ давайте, почтеннѣйш³й, скорѣй давайте. Велите скорѣй подать рюмку турецкой водки, торопилъ Николай Ивановичъ Нюренберга.- Съ водкой куда лучше...

   - А мнѣ за вашего здоровье можно? спросилъ тотъ.

   - Пей, братецъ, пей - что тутъ разговаривать!

   По приказан³ю проводника турченокъ подалъ большую рюмку толстаго стекла, на половину налитую прозрачнымъ, какъ вода, содержимымъ.

   - Турецкую водку пьемъ... Ахъ, ты, Господи! умилился Николай Ивановичъ, глядя на рюмку и приготовляясь выпить. - Только зачѣмъ-же онъ полъ-рюмки налилъ? Мы полнымъ домомъ у себя въ Петербургѣ живемъ, спросилъ онъ проводника.

   - Такого ужъ турецкаго обычай. Вездѣ такъ.

   Николай Ивановичъ выпилъ, посмаковалъ и сказалъ:

   - Да это простая подслащенная анисовая водка, какъ нашъ Келлеровск³й допель-кюмель.

   - Вотъ, вотъ... Только крѣпче... Здѣсь самаго крѣпкаго спиртъ, подмигнулъ Нюренбергъ.

   Глафира Семеновна смотрѣла исподлобья на только что выпившаго мастики мужа и говорила:

   - А я-то радовалась, а я-то торжествовала, что мы въ такой городъ пр³ѣхали, гдѣ ни водки, ни вина ни за как³я деньги достать нельзя!

  

  

   Глафира Семеновна такъ ничего и не ѣла въ турецкомъ ресторанѣ. Кабакджи очень сожалѣлъ объ этомъ, ахалъ, разводилъ руками, предлагалъ ей черезъ переводчика скушать хоть цвѣтной капусты, но она отказалась. Николай Ивановичъ съѣлъ жаренаго мяса съ поданнымъ на салатъ громаднымъ соленымъ томатомъ, опять сильно наперченнымъ; гусиной печенки онъ не могъ ѣсть. Это было что-то чрезмѣрно жирное, плавающее въ гусиномъ салѣ и въ тоже время сладкое, перемѣшанное чуть-ли не съ пюре изъ чернослива или винныхъ ягодъ. Печенка была скормлена собакамъ, и супруги отправились. Николаю Ивановичу очень хотѣлось остаться и пображничать въ турецкомъ ресторанѣ, выпить еще рюмку мастики и выкурить наргиле, но супруга не дозволила.

   - Довольно, довольно, сказала она.- Поѣдемъ домой. Меня и корсетъ жметъ и вся я, какъ вареная, до того устала. Вѣдь мы въ вагонѣ такъ плохо спали. Что? Трубку водяную хочешь испробовать? Успѣешь. Мы не на одинъ день въ Константинополь пр³ѣхали. По турецкимъ кабакамъ-то еще придется шляться.

   - Скушай ты хоть сладкаго пирога съ вареньемъ? Тутъ есть сладк³й пирогъ, предлагалъ мужъ.

   - Ничего я не буду здѣсь ѣсть. Афанас³й Иванычъ купитъ мнѣ фунтъ швейцарскаго сыру и булокъ по дорогѣ и я въ гостинницѣ закушу.

   Пришлось отправиться домой.

   Опять потянулась длинная Диванъ-²оли. Ѣхать по улицамъ было уже свободнѣе. Народъ разошелся по своимъ домашнимъ щелямъ и не наводнялъ больше ни улицы, ни мостъ. Даже собаки перестали бродить посреди улицы и лежали на тротуарахъ, прижавшись къ цоколямъ домовъ. Переѣхали мостъ, миновали Галату и стали подниматься по Большой улицѣ Перы. Здѣсь также наполовину улеглось движен³е. Только носильщики и вьючные ослы и лошади тащили куда-то тюки и ящики. Даже въ окнахъ кофеенъ порѣдѣли сидѣвш³я тамъ турецк³я фески и европейск³я шляпы котелкомъ. Начались, очевидно, часы обыденнаго затишья. Даже приказчики изъ французскихъ магазиновъ высыпали на пороги своихъ лавокъ и, покуривая папиросы, позировали, выставляя то одну, то другую ногу въ пестрыхъ брюкахъ впередъ и держа правую руку за жилетомъ около цвѣтнаго галстуха шарфомъ. Изрѣдка только въ какой-нибудь парфюмерной лавкѣ подъѣзжала двухмѣстная карета, изъ нея выходила аристократка-турчанка съ закутаннымъ лицомъ и въ шляпкѣ съ цѣлой пирамидой цвѣтовъ и перьевъ и въ сопровожден³и соскочившаго съ козелъ ливрейнаго евнуха исчезала въ дверяхъ склада благовонныхъ товаровъ. Зато надъ магазинами, въ верхнихъ окнахъ домовъ появились головы и бюсты гречанокъ, армянокъ и евреекъ съ необыкновенно развитой черной шевелюрой. Эти барыни, очевидно, уже пообѣдали, лежали на подушкахъ на подоконникахъ и смотрѣли на улицу.

   Экипажъ подкатилъ съ гостинницѣ. Изъ подъѣзда выскочилъ рослый гайдукъ въ черногорскомъ костюмѣ и сталъ помогать супругамъ выходить изъ коляски. Въ вестибюлѣ опять лакеи во фракахъ и бѣлыхъ галстукахъ, распорядители во фракахъ и съ воротничками, упирающимися въ подбородокъ и не позволяющими вертѣться головѣ, турченки асансера въ фескахъ и синихъ курткахъ. Къ супругамъ подошелъ длинный, какъ сельдь, англичанинъ въ рейтфракѣ и бѣлыхъ суконныхъ панталонахъ, рекомендовался директоромъ компан³и, которая содержитъ гостинницу и на плохомъ французскомъ языкѣ заговорилъ съ ними.

   - Вуаля, монсье... Се ма фамъ... Она понимаетъ... а муа - плохо...- указалъ ему Николай Ивановичъ на жену.

   Англичанинъ, держась какъ палка, обратился къ Глафирѣ Семеновнѣ и говорилъ ей что-то довольно долго, но наконецъ поклонился и ретировался.

   - Объ чемъ онъ? - спросилъ жену Николай Ивановичъ.

   - Говоритъ, что если мы проживемъ у нихъ въ гостинницѣ болѣе десяти дней и будемъ аккуратно посѣщать табельдотъ, то онъ скинетъ намъ съ общаго счета пятнадцать процентовъ. "Очень, говоритъ, жаль, что вы не взяли у насъ сегодня второго завтрака".

   - А изъ-за завтрака ихняго прозѣвали-бы султана? Вѣчная, старая заграничная истор³я. Хотятъ на арканѣ въ свою столовую тянуть.

   Только что хотѣли они влѣзать въ подъемную машину, какъ подошелъ распорядитель съ таблеткой и карандашомъ въ рукахъ.

   - Надѣюсь, что вы сегодня посѣтите, монсье и мадамъ, нашу столовую и будете обѣдать у насъ? сказалъ онъ.- Обѣдъ у насъ въ восемь.

   - Вуй, вуй!.. отвѣчалъ Николай Ивановичъ, понявъ слово: "дине" и "саль а манже" - и махнулъ рукой распорядителю.

   - Вотръ номъ, монсье?

   - Ивановъ... Николя Ивановъ и мадамъ Глафиръ Ивановъ...

   Распорядитель поклонился и сталъ записывать въ таблетки.

   Подъемная машина свистнула и начала подниматься.

   Вотъ супруги въ своей комнатѣ. Опереточная горничная около Глафиры Семеновны и спрашиваетъ ее, сейчасъ она будетъ переодѣваться къ обѣду или потомъ.

   - Алле, алле... Я сама... Же сюи фатиге... Мерси... машетъ Глафира Семеновна горничной, помогающей ей раздѣться, сбрасываетъ съ себя лифъ, корсетъ и остается въ юбкѣ.- Принесите мнѣ чашку кофе съ молокомъ и булку, приказываетъ она.

   Горничная смотритъ на нее недоумѣвающе и исчезаетъ.

   Сбрасываетъ съ себя Николай Ивановичъ визитку и жилетъ и валится на диванъ.

   - Фу! Усталъ, произноситъ онъ.

   Стукъ въ дверь. Стучитъ Нюренбергъ. Глафира Семеновна накидываетъ на себя платокъ и впускаетъ его.

   - Когда прикажете, эфендимъ, явиться къ вашего услуга?

   - Послушайте, милѣйш³й, намъ сегодня хотѣлось бы куда-нибудь въ театръ, говоритъ ему Николай Ивановичъ.

   - Вы съ вашего супруга хотите?

   - Да, да, да... Не сидѣть-же ей дома. Она-то главная театральщица у меня и есть.

   - Нашего театръ все такого, куда дамскаго полъ не ходитъ. Тутъ кафешантанъ.

   - Отчего не ходятъ? Съ мужемъ и въ кафешантанъ можно.

   - Тутъ у насъ все такого кафешантанъ, что нашаго извощики сидятъ, нашего лодочники, нашего солдаты и матросы.

   - Но вѣдь тѣ въ дешевыхъ мѣстахъ сидятъ, а мы возьмемъ первыя мѣста.

   - Въ константинопольскаго кафешантаны всѣ мѣста одного сорта.

   - Но неужели у васъ нѣтъ настоящаго большаго театра? Оперы, напримѣръ, драмы.

   - Теперь нѣтъ. Пр³ѣзжала маленькаго итальянскаго опера, но теперь уѣхала, пр³ѣзжала труппа французскаго актеровъ, а теперь она въ Адр³анополѣ.

   - Да намъ не нужно итальянскаго и французскаго. Вы намъ турецк³й театръ покажите. Чтобы на турецкомъ языкѣ играли.

   - На турецкаго языка?

   Нюренбергъ задумался, но тотчасъ-же ударилъ себѣ рукой по лбу и сказалъ:

   - Есть на турецкаго языка. Французскаго оперетка на турецкаго языкъ.

   - Вотъ, вотъ... Такой театръ намъ и давайте. Нѣтъ-ли еще драмы турецкой какой нибудь позабористѣе, но чтобы играли турки и турчанки.

   - Турецкаго оперетка есть, но играютъ ее и хоть на турецкаго языкѣ, армянскаго, греческаго и еврейскаго мужчины и дамы.

   - А отчего-же не турки и турчанки?

   - Пхе... Какъ возможно! А шеихъ-ульисламъ? Онъ такого трепку задастъ, что бѣда!..

   - Ну, такъ добудьте намъ билеты въ турецкую оперетку съ армянами и греками.

   Нюренбергъ поклонился и ушелъ. Появилась горничная и объявила, что подать кофе теперь нельзя, потому что повара всѣ заняты приготовлен³емъ обѣда, а гарсоны накрываютъ въ столовой на столъ.

   - Кофе съ молокомъ и хлѣбомъ у насъ въ гостинницѣ можно получить только отъ семи часовъ утра до одиннадцати, сказала она, разумѣется, по-французски.

   - Подлецы! Вотъ вамъ и европейск³й ресторанъ! сердито проговорила Глафира Семеновна, развернула сыръ и булки, купленные ей Нюренбергомъ но пути въ гостинницу, и жадно принялась закусывать.

  

  

   Въ шесть часовъ въ корридорѣ раздался пронзительный звонокъ. Супруги, лежавш³е въ дезабилье - одинъ на диванѣ, другая на кровати и отдыхавш³е, всполошились.

   - Что такое? Ужъ не къ обѣду-ли? вскочила Глафира Семеновна.- А я еще и не одѣта.

   - Какъ-же, душечка, къ обѣду. Давеча оберкельнеръ явственно сказалъ, что обѣдъ въ восемь часовъ, отвѣчалъ Николай Ивановичъ.

   Звонокъ повторился съ большею силой.

   - Такъ спроси. Накинь пиджакъ, выди въ корридоръ и спроси, продолжала Глафира Семеновна.- Очень ужъ трезвонятъ пронзительно. Не пожаръ-ли?

   Николай Ивановичъ вышелъ въ корридоръ. Къ нему тотчасъ-же подскочила горничная.

   - Кескесе? спрашивалъ онъ ее. - Звонятъ. Пуркуа?

   И онъ сдѣлалъ рукой жестъ, показывая, что звонятъ.

   Горничная, лукаво улыбаясь, стала объяснять по-французски, что звонятъ это къ чаю, который теперь будутъ давать въ салонѣ и въ кабине де лектюръ. Николай Ивановичъ понялъ только слово "те", то есть чай.

   - Какой те? Команъ? недоумѣвалъ онъ, но изъ недоумѣн³я его вывелъ Нюренбергъ, который явился съ купленными на спектакль билетами и подошелъ къ нимъ. Онъ объяснилъ, что здѣсь въ гостинницѣ за два часа до обѣда всегда подаютъ, по англ³йскому обычаю, чай въ гостиныхъ и при этомъ постояльцы-англичане принимаютъ пришедшихъ къ нимъ съ визитами гостей.

   - Какой чай? Это по-англ³йски въ маленькихъ чашечкахъ, сваренный какъ вакса и съ бисквитами? спросилъ Николай Ивановичъ.

   Нюренбергъ кивнулъ головой и прибавилъ:

   - Самаго лучшаго англ³йскаго общество бываетъ.

   - Чортъ съ нимъ съ лучшимъ англ³йскимъ обществомъ! Ахъ, шуты гороховые! Изъ-за чашки чаю такъ трезвонить! А мы-то переполошились! Думали, не загорѣлось-ли что.

   Нюренбергъ вручилъ билеты и сказалъ:

   - Въ девять часовъ начало. Самаго лучшаго оперетка идетъ: "Маскотъ". Около девяти часовъ я буду къ вашего услугамъ, поклонился онъ.

   - Съ экипажемъ?

   - Это два шага... Какъ разъ рядомъ съ нашего гостинница, въ городскомъ саду.

   - Ахъ, это гдѣ такое множество собакъ лежитъ? Знаю.

   - Вотъ, вотъ... Балконъ вашего комната даже выходитъ въ садъ, такъ зачѣмъ экипажъ? Мы можемъ и пѣшкомъ дойти. Экипажъ послѣ девяти часовъ стоитъ три франка за курсъ. О, Нюренбергъ умѣетъ соблюдать экономи своего кл³ентовъ! похвастался онъ и ретировался, прибавивъ:- Въ девять часовъ начало, но можете и опоздать на полчаса, такъ какъ турецкаго представлен³я всегда опаздываютъ.

   Николай Ивановичъ хотѣлъ уже юркнуть къ себѣ въ номеръ, но передъ нимъ, какъ изъ земли выросъ ихъ спутникъ по вагону, англичанинъ. Оказалось, что дверь его комнаты приходилась наискосокъ отъ комнаты супруговъ. Онъ былъ во фракѣ, въ бѣломъ галстухѣ, въ бѣломъ атласномъ жилетѣ и съ розой въ петлицѣ.

   - Te... Алонъ, монсье, прандръ дю те... приглашалъ онъ Николая Ивановича, улыбаясь и при этомъ скаля длинные зубы.

   - Нонъ, братъ, мерси. Ну, тебя въ болота! Мы этого вашего англ³йскаго декогта не любимъ. Мерси.

   Англичанинъ кинулъ изъ кармана завернутый въ бумагу старинный мѣдный старообрядческ³й крестъ и показалъ свое археологическое пр³обрѣтен³е Николаю Ивановичу.

   - Вьель шозъ... Е сельманъ карантъ франкъ (т. е. древняя вещь и всего сорокъ франковъ), похвастался онъ.

   - Нашъ русск³й, кивнулъ ему Николай Ивановичъ.- У насъ так³е кресты называются олонецкими. Ну, о ревуаръ, монсье, прибавилъ онъ и направился въ