Достоевский Федор Михайлович - Леонид Гроссман. Достоевский

сточник фабулы романа достаточно освещается приведенными материалами.

   В черновых тетрадях середины 70-х годов Достоевский записывает ряд планов, которые будут разрабатываться в "Братьях Карамазовых". Например:

   "- Итак, один брат Атеист и отчаяние.

   - Другой - весь фанатик.

   - Третий - будущее поколение - живая сила, новые люди. (И - новейшее поколение - дети)".

  

   Закончив в 1875 году "Подростка", Достоевский снова, как и после "Бесов", делает большой перерыв в своей художественной работе, и два последующих года - 1876 и 1877 - уходят в основном на "Дневник писателя".

   Но в самом начале 1878 года Достоевский расстается на время с читателями.

  

   "В этот год отдыха от срочного издания я и впрямь займусь одной художнической работой, сложившейся у меня в эти два года издания "Дневника" неприметно и невольно".

  

   Следует думать, что первое полугодие 1878 года Достоевский, отвлеченный рядом событий и дел, не мог вплотную подойти к писанию романа и, вероятно, только делал к нему обычные "заготовки" (предварительные записи, конспекты, планы, чтение соответствующих книг). В начале 1878 года, по свидетельству Анны Григорьевны, Федор Михайлович "был погружен в составление плана романа "Братья Карамазовы".

   После внезапной смерти трехлетнего сына Достоевского Алеши 16 мая 1878 года, видимо, и эта первоначальная работа приостанавливается.

   18 июня Достоевский с Вл. Соловьевым выезжают из Петербурга и после четырехдневного пребывания в Москве 25 июня уже находятся в Оптиной пустыни. По пути Федор Михайлович сообщает своему спутнику замысел и тему задуманной эпопеи. "Церковь, как положительный общественный идеал, должна была явиться центральною идеей нового романа или нового ряда романов, из которых написан только первый - "Братья Карамазовы", - сообщал Вл. Соловьев.

   Но это была, конечно, не единственная идея последнего романа Достоевского, в котором автор решал ряд важнейших проблем, волновавших всю жизнь его беспокойную и пытливую мысль.

  

  

   В июле 1878 года Достоевский уже начал писать свою огромную эпопею - "Братья Карамазовы". Это роман-синтез, подводящий итоги всей деятельности писателя, стремящийся воплотить все его заветнейшие мысли.

   Обширный, многоплановый и многоликий роман о карамазовщине разнороден в своих частях и компонентах. Необычайная острота характеристик, напряженный трагизм страстей, пороков и вдохновений, отточенная диалектика бесед и споров, наконец, и гениальная богословская критика в поэме о Великом инквизиторе - все это заслоняет от нас политическую природу романа. Между тем и этот шедевр социально-психологической живописи омрачен реакционными и мистическими воззрениями его автора, изображающего молодую Россию 60-х годов как сплошное разложение, распад и "беспорядок".

   Достоевский-публицист, широко разрабатывающий в своей "истории одной семейки" темы современного государства, то есть вопросы суда и печати, школы и национальностей, церкви и революционной пропаганды, неизменно разрешает все основные проблемы внутренней жизни самодержавной России в строгом духе официальной программы. Он отстаивает идеи и тенденции того правительственного круга, с которым постоянно общался в последний период своей деятельности. Так, основная идея Победоносцева о создании сильной России путем восстановления допетровской церковности в русской жизни звучит в публицистике и в последнем романе Достоевского. "Своего Зосиму он задумывал по моим указаниям, - сообщал обер-прокурор синода в своих письмах, - в эпоху написания "Братьев Карамазовых" ходил он ко мне по субботам вечером и с волнением рассказывал новые сцены романа".

   Но, как верно отмечала уже современная критика, идеалы Достоевского высоки и человечны, а выводимое из них учение ошибочно и несостоятельно. Читатель проходит мимо его проповеди, но воспринимает его образы и драму, потому что "все покрывает собой страстная любовь автора к людям, его глубокое проникновение в страждущие души. Несмотря на все усилия, какие он делал для того, чтобы стать поборником мрака, он является светочем".

  

   Огромный материал фамильной хроники включен в простой и отчетливый план, построенный на трех главных разделах:

   1) любовное соперничество отца и его старшего сына, Дмитрия, доводящее их до смертельной вражды;

   2) таинственное убийство старика Карамазова;

   3) судебная ошибка, обрекающая беспечного и пылкого Митеньку на долголетнюю каторгу по обвинению в отцеубийстве.

   Смена этих бурных событий вовлекла в свой водоворот всех членов карамазовской семьи и двух молодых женщин, приблизившихся к ней. Это провинциальная "инфернальница" Грушенька, возбудившая своей чувственной красотой непримиримую ненависть между старым сладострастником и его безудержным первенцем. Это гордая барышня, недавняя институтка Катерина Ивановна, полковничья дочь, глубоко благодарная Мите за его рыцарское великодушие к ней и мечтающая спасти его от нравственной гибели, перевоспитать и возродить к новой жизни.

   Из такого горнила неукротимых страстей и высоких чувств возникают главные конфликты этой громкой уголовной истории, прозвучавшей на всю Россию.

  

   Сюжет своего последнего произведения Достоевский организует по испытанным законам своей поэтики, но в предельном напряжении и максимальной экспрессии, поистине fortissimo. Роман строится на резком (противопоставлении лиц и событий: на одном полюсе нравственные уроды - Федор Павлович и Смердяков, на другом - "ангелы" - Алеша и его духовный руководитель Зосима. Скотопригоньевску противостоит монастырь, сладострастнику - русский инок, беседе за коньячком - поучения старца, отцу-извергу - "преподобный отец". Антитеза остается до конца главным принципом архитектоники Достоевского.

   Его излюбленный прием - встречи всех героев - приобретает здесь новый размах. Съезд в скиту всех Карамазовых для полюбовного разрешения домашней распри вскоре превращается в неслыханный скандал - сначала в келье старца, а затем и в трапезной игумена. Ссора Федора Павловича с Дмитрием, вызов на дуэль, оскорбление монахов - все это накаляет атмосферу собрания до предела. Но в этот момент наступает внезапный перелом. Старец Зосима опускается перед Дмитрием на колени и отвешивает ему земной поклон за будущие страдания. Это переход ссоры в драму. Такой экспозицией начинается роман.

   Аналогичные "сборища" регулируют и его центральные главы: таков кутеж в Мокром. Вот что этому предшествовало в судьбах героев.

   Страстно влюбившийся в Грушеньку Дмитрий готов жениться на ней и ведет отчаянную борьбу с отцом, который посулил красавице три тысячи за единственную встречу с ним.

   "А вдруг Грушенька придет? - спрашивает Митю Алеша. - Ворвусь и помешаю. - А если... - А коль если, так убью. - Кого убьешь? - Старика. Ее не убью. - Брат, что ты говоришь!.."

   Но Митя ни перед кем не скрывает своей ненависти к отцу. Все в ужасе чувствуют, что в уездном затишье готовится преступление.

   Непредвиденное обстоятельство видоизменяет ситуацию. Грушенька получила весточку, что к ней едет ее "прежний и бесопорный" офицер Муссялович, "обидчик ее", которого она не переставала обожать. И "полетела Грушенька в новую жизнь". Но туда же - в подгородный трактир-притон - понесся за ней и отчаявшийся Митенька, уже готовый на самоубийство.

   Его приняли в компанию. Игра в банк с разоблачением заезжих шулеров, оскорбление Грушеньки Муссяловичем, изгнание панов, оргия-пир на весь мир: цинические песни, цимбалы, пьянство, пляски. Из этого разгула и чада поднимается и звенит чистой и упоительной песнью признание Грушеньки в ее любви к Мите. Жизнь переламывается надвое. Откуда-то брезжит герою его нравственное возрождение. Но в этот момент просветления и духовного взлета наступает катастрофический срыв:

   "- Господин отставной поручик Карамазов... вы обвиняетесь в убийстве отца вашего Федора Павловича Карамазова, происшедшем в эту ночь..."

   Возникшая было новая жизнь Митеньки обрывается беспощадным вмешательством власти: перед ним товарищ прокурора, судебный следователь, исправник, становой. Предъявляется тяжелое обвинение. Во всем доме вместо песен и пьяного гама внезапно воцаряется мертвая тишина.

   Убийство старика Карамазова вскрывает трагизм судьбы и его второго сына, Ивана. Этот блестящий ум, озаривший своей творческой мыслью страшные потемки семейной драмы и мировой неурядицы, вовлечен в грязь и кровь отвратительного преступления и низвергается с вершин своего высокого мышления в безумие и смерть. Трагический разлад гениального сознания, расколотого преступным замыслом, приводит к гибели героя.

   Это искупление за непоправимую ошибку. Он соблазнил своего младшего брата лакея Смердякова анархическим лозунгом "все позволено". Отпрыск несчастной идиотки Лизаветы Смердящей, этот моральный монстр и духовный труп, циничный западник и враг России, становится отцеубийцей.

   Ответственность за свое преступление он всецело перелагает на Ивана, обвиняя его в интеллектуальном убийстве их отца: "Главный убивец во всем здесь единый вы-с, а я только самый не главный, хоть это я и убил". Но, осужденный своим наставником, Смердяков накануне суда над братом Дмитрием вешается.

   Сходка главных героев для окончательной катастрофы оформляется под конец романа новым смелым ходом. Это, как в хоре, tutti, то есть все голоса. На суде встречаются три брата, обе соперницы, штабс-капитан Снегирев, Ракитин, камердинер Григорий, трактирщик Трифон Борисович, собутыльники Мити по кутежу в Мокром; присутствуют также знаменитые юристы, старики-сановники, разряженные дамы, столичные журналисты, жители города, мужички-присяжные. Конклав поистине невиданный. За процессом следит вся Россия. Обычной шумной домашней свалке здесь соответствует планомерное следствие, чинные прения и блестящая полемика сторон.

   Но уже допрос свидетелей прерывается "внезапной катастрофой" (как названа поворотная глава этой судебной хроники). Иван заявляет во всеуслышание, что старика убил Смердяков, "а я его научил убить". Свидетеля выносят из зала в припадке буйного помешательства. Потрясенная Катерина Ивановна, вообразившая, что любимый ею Иван погубил себя своим показанием, решает спасти его, пожертвовав Дмитрием. Она предъявляет суду письмо обвиняемого, стремясь изобличить его в отцеубийстве. Это выступление обезумевшей женщины выливается в обличительную речь исключительной силы, прозвучавшую подлинным обвинением подсудимому. "Митя! погубила тебя твоя змея!" - кричит через весь зал, сотрясаясь от злобы, Грушенька. Катерину Ивановну выносят в истерике.

   Приговором присяжных Митя приговорен к двадцатилетней каторге. Но он уже захвачен неведомым светлым чувством - в его душе зарождается новый человек.

  

  

   Как это было и в жизни, ведущий герой романа - натура сложная и в основе благородная. По трактовке Достоевского, это в быту обыкновенный кутила-офицер, чувственный и разгульный, невоздержный, являющий тип заносчивого армейца-притеснителя, всегда готового на оскорбление и насилие, на "кутеж и погром". Но под этой жесткой корой житейских напластований таится живое и чуткое сердце. Человек "двух бездн", смертного греха и животворящей красоты, он знает не только падения в пропасти, но и взлеты к сверкающим вершинам. Это умственно и морально одаренная личность, глубокая и сострадательная душа, это человек порыва и восторга, пламенный почитатель шиллеровских дифирамбов и монологов Гамлета, сам слагающий стихи и влюбленный в жизнь и поэзию. Это прирожденный импровизатор горячей беседы на интимные или общефилософские темы, непосредственный и наивный мыслитель с даром примитивной и ярко выразительной речи.

   Из черновых записей к "Братьям Карамазовым" видно, что, по замыслу Достоевского, Митя в своем слове на суде заявил бы: "Я Шиллера любитель, я идеалист. Кто решил, что я пакостник, тот меня еще не знает". Свою "исповедь горячего сердца" Дмитрий Карамазов, по его словам, "хотел бы начать гимном к радости Шиллера" - "An die Freude". Но до ликования и счастья ему нужно еще сказать о страданиях и горестях, заполняющих жизнь людей. И он обращается к "Элевзинскому празднику" с его мрачным зачином о первобытных временах человеческого рода. "Робок, наг и дик скрывался Троглодит в пещерах скал", - начинает свое признание Дмитрий и вскоре переходит к поразительной по своей выстраданности строфе об униженном человеке.

  

   Плод полей и гроздья сладки,

   Не блистают на пирах;

   Лишь дымятся тел остатки

   На кровавых алтарях...

  

   Судьба Дмитрия глубоко трагична. Человек высоких взлетов души, он не в силах вырваться из омута опутавших его пороков.

   Но в момент катастрофы происходит как бы внутреннее просветление всего его существа. Он видит во сне погорелое селение, почернелые бревна, исхудалых баб с плачущими от голода ребятишками на руках. Он хочет знать, "почему бедны люди", "почему бедно дитё, почему голая степь, почему они не обнимаются, не целуются, почему не поют песен радостных..." И он хочет вступить в борьбу с этим злом, "чтоб не было вовсе слез от сей минуты".

   Так Достоевский накануне смерти выражает в этом образе свою исконную тягу к русской деревне. Дмитрий Карамазов проникается чувством скорби за нищету и страдания крестьянского мира. Он стремится стать заступником его вымирающих обитателей, устроителем их счастья, печальником их общего горя. Такова одна из последних великих страниц Достоевского о неизбывных муках всенародной Руси.

  

  

   "Из всех героев Шекспира только Гамлет мог бы написать его трагедии", - удачно отметил один из шекспироведов. Мы позволим себе перефразировать это глубокое замечание. Из всех героев Достоевского только Иван Карамазов мог бы написать его романы. Это замечательный писатель, философ и публицист. Мы располагаем тремя его выдающимися опусами; назовем их условно: "Русский Кандид", "Книга о Христе", "Диалог с дьяволом". Им соответствуют в романе заглавия Достоевского: "Бунт", "Великий инквизитор", "Черт. Кошмар Ивана Федоровича".

   В уездном трактире, в отдельном помещении Иван решает с Алешей вековечные вопросы.

   "...Принимаю бога прямо и просто", но "я мира этого божьего не принимаю", - бросает свой вызов молодой мыслитель.

   Знаменитый тезис Ивана Карамазова восходит к области текущей политики и уголовной хроники. Свое обвинение "творца мира" молодой мыслитель аргументирует собранием "фактиков" и "анекдотиков" из газет, брошюр, исторических журналов, судебных отчетов. Военные зверства, казни, истязания детей раскрывают на подлинных печатных материалах весь "дьяволов водевиль" современной действительности. Людские слезы, которыми пропитана вся земля "от коры до центра", и особенно мучения ни в чем не повинных детей приводят его к заключению, что религиозная концепция будущей гармонии, когда голоса всех истерзанных и замученных сольются в одном славословии: "Прав ты, господи!" - несостоятельна, невероятна и неприемлема. "А потому от высшей гармонии совсем отказываюсь... Не хочу, чтобы мать обнималась с мучителем, растерзавшим ее сына псами!.. Не хочу гармонии, из-за любви к человечеству не хочу". Это гуманизм протестующий и богоборческий, восстающий на религиозные утопии во имя ограждения людей от жестокостей исторической действительности. Это и есть "Русский Кандид" Достоевского.

   Напомним мысль одной из книг мировой литературы, знаменитой силою протеста против человеческого страдания. В своем философском романе "Кандид, или оптимизм" Вольтер, потрясенный катастрофами XVIII века: разбойничьей Семилетней войной, лиссабонским землетрясением, жестокостями властителей, потоками крови и человеческими гекатомбами, - гневно восстает против всех учений о мировом благополучии и благоденствующем человечестве. Его доктор Панглосс, воплощающий утешительную доктрину Лейбница "Все к лучшему в этом лучшем из миров", как бы внушает Вольтеру его тезис о несовместимости благостного бога и страдающего человечества, о бессмысленности теории претворения всех текущих страданий в будущей великой гармонии, о непримиримом возмущении совести перед фактом страдания, особенно детского: "Какое преступление, какую вину свершили эти дети, раздавленные и истекающие кровью на материнской груди?.." {Основная проблематика "Кандида" развернута Вольтером и в его поэме "О лиссабонском несчастье".} Для разрешения возникающей проблематики повествование переключается в историко-философский план - Иван рассказывает задуманную поэму "Великий инквизитор". В основном это критика христианства.

   Современный социалист заявляет, что высокие моральные требования евангелия не под силу людям и что основатель учения переоценил их слабую природу и малодушный характер, потребовав от них героизма невыполнимого. Нужно же было прежде всего накормить голодных. "Накорми, тогда и спрашивай добродетели!" Критика одной из центральных страниц евангелия ведется якобы с позиций передовой мысли XIX века, представленной Достоевским в образе испанского первосвященника: ценностям "духа" здесь противопоставляется железная неотвратимость инстинктов, мечте о героических личностях - суровая правда о человеческих массах, внутренней свободе - непреклонные законы "хлеба", наконец "идеалу Красоты" - кровавая чудовищность исторической действительности. Речь ведется о римском католичестве, об инквизиции, о папе и иезуитах, "исправивших подвиг Христа" и заменивших его неосуществимые нравственные заветы атрибутами реальной власти: мечом кесаря, чудом, тайной и авторитетом. Но под Ватиканом здесь все время разумеются и новейшие социальные учения, призывавшие еще в 40-е годы к переустройству человечества на основе правильного распределения материальных благ.

   Критикуя положения Достоевского в "поэме Ивана Карамазова", А. В. Луначарский опровергает скрытое здесь утверждение: "социалисты родственны Великому инквизитору, - они несут сытость и цепи". По формуле Маркса, "социализм - это создание условий для максимального развития всех заложенных в человеке возможностей". "Социализм, - пишет Луначарский в статье "Русский Фауст", - строится на безграничном доверии к трудовому человеку, поставленному в нормальные условия..." Достоевский, не веруя в человека, ни в его социальный инстинкт, отвергает и подлинно человечную атеистическую революционную этику.

   На всем протяжении поэмы Ивана Карамазова чувствуется личная мука и выстраданная искренность ее автора, тяжело пережившего драму отречения от освободительных идей социализма во имя "меча кесаря" или авторитета самодержавной власти.

   Местом действия своей легенды Достоевский избирает Севилью XVI века. В кратких и сжатых чертах воссоздается старинный католический город. На его площадях лишь накануне сожгли перед королем и прелестнейшими дамами сотню еретиков. Этим "великолепным аутодафе" руководил в своей пурпурной кардинальской мантии престарелый инквизитор. Превосходен его сумрачный и грозный портрет, напоминающий безжалостные облики старинных испанских правителей на полотнах Эль-Греко: "высокий и прямой, с иссохшим лицом, со впалыми глазами, но из которых еще светится, как огненная искорка, блеск"; у него бескровные девяностолетние уста. В облике дана не только характеристика и биография персонажа, но и вся идеологическая атмосфера эпохи с ее возвышенными девизами и пылающими кострами.

   Финал сказания выдержан в духе романтической драмы. Ночью под своды темницы в грубой монашеской рясе сходит к своему пленнику со светильником в руке древний кардинал. Его ужасающей дряхлости и кровожадной мстительности противопоставлена на мгновение красота мира: знойный сумрак Испании и стих Пушкина - ночь "лавром и лимоном пахнет". Раздается обвинительная речь первосвященника, перерастающая в монолог о судьбах человечества. Ставятся мировые проблемы. Торжественным хоралом, ораторией или "днем гнева" - страшным судным днем - вздымается над семейной хроникой Карамазовых заветная тема Достоевского о страданиях и счастье человечества. Все преображается. Из захудалого трактира российской глухомани звучит критика евангелия, близкая к исторической трагедии.

   Монолог Ивана, охватывающий три главы романа, особенно полно выражает повествовательный жанр Достоевского. По ходу действия это только "знакомство" или первое сближение младших Карамазовых, сошедшихся в своем Скотопригоньевске для ликвидации фамильной распри. Но в безобразную "историю одной семейки" с ее денежными раздорами и чувственным соперничеством неожиданно врывается грандиозная проблематика религии и социализма. Как искусный оратор, Иван ставит свою тему на текущем политическом материале и развивает ее на актуальнейших отголосках внутренней жизни России. Но военные корреспонденции и судебная хроника под его пытливым взглядом перерастают в мировую картину безысходного страдания неповинных существ: он потрясен судьбой погибающих детей. И над сводкой газетных происшествий, сплетающих эту трагедию современности, поднимаются легендарные образы, завершающие своей встречей философскую беседу двух "русских мальчиков" об основах и целях мироздания.

  

  

   Обширная эпопея о революционной России "Братья Карамазовы" была задумана Достоевским в двух романах.

   "Главный роман второй, - сообщал своему читателю автор, - это деятельность моего героя уже в наше время, именно в наш теперешний текущий момент", то есть на рубеже 70-х и 80-х годов. "Первый же роман произошел еще тринадцать лет назад и есть почти даже не роман, а лишь один момент из первой юности моего героя. Обойтись мне без этого первого романа невозможно, потому что многое во втором романе стало бы непонятным".

   Действие первой части дилогии {Два художественных произведения, связанных между собой общностью темы, идеи, сюжета, главных героев.} происходит, таким образом, в 1866 году (это подтверждается и тем, что суд присяжных, разбиравший дело Митеньки, начал действовать в России лишь с апреля 1866 года). Два романа должны были составить одно жизнеописание - именно Алеши Карамазова.

   Закончив первый роман в ноябре 1880 года, Достоевский решил вернуться к истории своего героя в 1882 году, после годового перерыва. Но уже не успел сделать...

   Сохранились некоторые сведения об идее и теме этой ненаписанной второй части, допускающие реконструкцию ее главных линий.

   По свидетельству А. Г. Достоевской, "над последней страницей первых томов должны были пронестись двадцать лет. Действие переносилось в 80-е годы. Алеша являлся уже не юношей, а зрелым человеком, пережившим сложную душевную драму с Лизой Хохлаковой. Митя возвращался с каторги...".

   Другое свидетельство о втором романе "Братья Карамазовы" принадлежит А. С. Суворину, который сообщал в своем дневнике, что Федор Михайлович рассказал ему 20 февраля 1880 года,

   "что напишет роман, где героем будет Алеша Карамазов. Он хотел его провести через монастырь и сделать революционером. Он совершил бы политическое преступление. Его бы казнили. Он искал бы правду и в этих поисках, естественно, стал бы революционером".

   Эта запись при всей своей краткости весьма значительна.

   Главным героем эпопеи "Братья Карамазовы" Достоевский мыслил Алешу. Это был, видимо, жертвенный образ революционера-мученика. Страстный правдоискатель, он в юности прошел через увлечение религией и личностью Христа. Но из монастыря он пошел в мир, познал его страсти и страдания. Пережил бурный и мучительный роман с Лизой Хохлаковой. Душевно разбитый, он ищет смысла жизни в деятельности на пользу ближних. Ему нужны активность и подвиг. В общественной атмосфере конца 70-х годов он становится революционером. Его увлекает идея цареубийства как возбуждения всенародного восстания, в котором потонут все бедствия страны. Созерцательный инок становится активнейшим политическим деятелем. Он принимает участие в одном из покушений на Александра II. Он всходит на эшафот. Главный герой эпопеи о современной России раскрывает трагедию целой эпохи с ее обреченной властью и жертвенным молодым поколением.

   Прообраз Алеши - Дмитрий Владимирович Каракозов. Студент из обедневших дворян, он участвовал в кружке социалистической пропаганды. Но мирная оппозиция ему показалась бесплодной. 4 апреля 1866 года он является в Летний сад в час прогулки императора. Он смешивается с толпой, ожидающей у ворот отъезда царя. В момент, когда Александр поднимается на подножку своей коляски, раздается выстрел. Пуля пролетает мимо. Стрелявший задержан. Он оказался бывшим студентом Казанского университета и вольнослушателем Московского, Дмитрием Каракозовым.

   О впечатлении, произведенном на Достоевского выстрелом 4 апреля, имеются свидетельства современников. По рассказу П. И. Вейнберга, находившегося в момент покушения у А. Н. Майкова:

   "...в комнату опрометью вбежал Федор Михайлович Достоевский. Он был страшно бледен, на нем лица не было, и он весь трясся, как в лихорадке.

   - В царя стреляли! - вскричал он, не здороваясь с нами, прерывающимся от сильного волнения голосом.

   Мы вскочили с мест.

   - Убили? - закричал Майков каким-то нечеловеческим, диким голосом.

   - Нет... спасли... благополучно... но стреляли... стреляли... стреляли... стреляли...

   Мы дали ему немного успокоиться - хотя и Майков был близок чуть не к обмороку, - и втроем выбежали на улицу".

   В проекте предисловия к роману "Бесы" Достоевский также имел в виду коснуться Каракозова ("даже несчастный слепой самоубийца 4 апреля в то время верил в свою правду" и прочее).

   В связи с такими намеками и упоминаниями, естественно, возникает вопрос, не использовано ли в "Бесах" и дело Каракозова, которое во многом было как бы прелюдией нечаевского дела. Крупнейшие нечаевцы - Успенский и Прыжов - имели близкие отношения с кружком каракозовцев, а главный руководитель движения, Н. А. Ишутин, своими методами действия предвосхитил характерные приемы самого Нечаева {Это очевидное сходство Ишутина и Нечаева вызвало предположение П. Е. Щеголева (редактора трехтомного сборника "Петрашевцы"), что революция в "Бесах" описана не столько по данным нечаевского дела, сколько по свидетельствам каракозовского следствия и процесса, и что подлинным прототипом Петра Верховенского был не Нечаев, а Ишутин. Утверждение это остается спорным, но имя Каракозова неоднократно упоминается в черновых записях к "Бесам".}.

   Вскоре выяснилось, что стрелявший в царя примкнул в Москве к тайному обществу, ставившему себе целью ниспровергнуть существующий государственный строй. Одни из участников этой организации отстаивали постепенное изменение правительственного режима, другие требовали произвести безотлагательно революцию, то есть прибегнуть к цареубийству. Среди последних находился и Каракозов.

   Общество образовало особый тайный кружок, назвавшийся Адом, для выполнения крайних мероприятий и осуществления главного задания: один из членов назначался на цареубийство, имея при себе яд и прокламацию, которая объяснила бы народу причины и цель государственного переворота.

   Этому замыслу и сочувствовал Каракозов, вскоре попытавшийся осуществить его.

   31 августа 1866 года верховный уголовный суд приговорил: Дмитрия Каракозова, двадцати пяти лет, по лишении всех прав состояния, казнить смертью через повешение.

   Приговор был исполнен 3 сентября в 7 часов утра на Смоленском поле.

   Таков один из актов трагедии молодого поколения на рубеже 70-х и 80-х годов. Величие Достоевского в его умении подняться над своими убеждениями, духовными склонностями и политическими воззрениями до раскрытия глубинного страдания эпохи во всей его обнаженности и неотразимости. "Несчастный самоубийца 4 апреля" стоял перед его мыслью, когда он заканчивал свой роман о нечаевцах, и выступал перед ним как носитель какой-то непостижимой, но высшей правды. Алеша Карамазов вырастал в такого мужественного страдальца, выразителя своей эпохи в ее самой страшной схватке. Вот почему Достоевский дает ему с незначительным изменением фамилию подлинного исторического героя - Каракозова.

  

  

   Достоевский до конца определял свою художественную систему как "реализм в высшем смысле", понимая под этим термином построение литературного произведения на подлинных и конкретных фактах текущей действительности, но с возведением их к широким философским оценкам.

   Так строились и "Братья Карамазовы". Говоря об одной из важнейших книг романа ("Pro и contra"), Достоевский подчеркивает, "что даже и в такой отвлеченной теме не изменил реализму". На всем протяжении романа нигде не ослаблены эти строгие требования автора к широте и достоверности своей документации.

   Для правильной разработки глав о школьниках Достоевский обращается к образам педагогической литературы (Песталоцци, Фребель, статьи Льва Толстого о школе), для верного тона поучений русского инока - к богословию, церковной истории (Нил Сорский, Иоанн Дамаскин, Исаак Сирин, Сергий Радонежский, Тихон Задонский). Наконец, для верного ощущения современной "минуты" он пользуется материалами судебной хроники (дело Кронеберга, Жезинг, Брунст и прочее) и различными случаями из современной общественной жизни, широко разработанными в его публицистике. Личные впечатления целой жизни от ранних воспоминаний писателя о болезни матери и убийстве отца до его поздних переживаний в связи со смертью его ребенка и поездкой в Оптину пустынь замечательно углубляют силу и жизненность всего повествовательного тона. Даже аргументация Ивана Карамазова в его диспуте с Алешей целиком уходит в текущую или историческую действительность.

   "Все, что говорится моим героем в посланном Вам тексте, основано на действительности, - сообщает Достоевский редактору. - Все анекдоты о детях случились, были, напечатаны в газетах, и я могу сказать, где, - ничего не выдумано мною".

   Ничего не выдумано, но все по-новому осмыслено, ярко озарено и глубоко очеловечено прозрениями гениального художника.

   Сочетанием таких приемов Достоевский достигает в своем последнем романе ощущения неотразимой жизненности изображения. Даже сквозь неверные тенденции автора эпоха говорит здесь собственным голосом о своих безмерных страданиях, обнажая перед читателем свои подлинные язвы. Местами роман приобретает поистине животрепещущую силу свежего газетного листа, а страстность авторского тона доносит эту волнующую актуальность и до последующих поколений.

   Но главное для Достоевского - философская и психологическая проблематика, далеко выходящая за пределы эмпирических данных и соприкасающаяся в своих последних выводах с миром утопического или "фантастического". В "Братьях Карамазовых" эта безбрежная "поэтика" и "патетика" Достоевского достигают своих вершин.

   Интенсивная жизненность образов не исключает их символической обобщенности. Это отвлеченные пороки и качества, воплощенные в лицах. Сластолюбие - Федор Павлович (как отмечали уже первые критики романа), эгоизм (мы сказали бы эгоцентризм) - Иван Федорович, разнузданность - Дмитрий, нравственная чистота - Алеша... "Это как бы лица аллегорические, разыгрывающие мистерию, как в средние века. Но могучий талант вдохнул жизнь в эти аллегории, обширный ум придал этой мистерии глубокое значение". Отметим, что и центральная тема романа - отцеубийство - символизирует историческое явление, всегда глубоко волновавшее Достоевского, - цареубийство.

   В своем последнем романе он продолжает искать своеобразную композицию, свободную от обычных повествовательных штампов. В отличие от "Подростка" он снова строит безбрежное повествование на центральном криминале, организующем все действие романа. Все персонажи очерчены глубокими контурами и не вызывают сомнений в своем существовании. Незабываемы женские образы, как великолепная Грушенька с ее всепобедной "русской красотой".

   Отличительная черта "Братьев Карамазовых" - высшая напряженность композиции и рисунка. Здесь все взято в пределе, в крайности, в острейшем выражении - по слову самого автора, "в лихорадке и синтезе". Нисколько не стремясь к единству построения и строгой экономии изобразительных средств, мастер-эпик, как это уже было в "Подростке", снова стремится в самой форме своего создания выразить свое потрясенное видение всего распада, разрыва и разложения великого целого, благоговейно чтимого им. Включая в свой новый миф о прокаженной, но исцелимой России всю жестокую борьбу современных политических течений, он развертывает свою картину во всей судорожной разорванности и патологической нестройности ее житейских компонентов. Именно такая сложнейшая деформация цельности, расслоение и распластование традиционной красоты, беззаконное пересечение плоскостей и дезориентирующая контрастность элементов нужны были художнику, чтобы противопоставить "хаос современности" мечтам о золотом веке и всеобщем счастье.

   Отсюда структурная сложность последнего романа Достоевского. Обилие тем и материалов делит семейную хронику на "книги", имеющие подчас самостоятельное значение, и вводит в него обширные вставные фрагменты. Политические тенденции романиста слишком осложняют подчас страстный роман Дмитрия, интеллектуальную трагедию Ивана, ранние искания Алеши. Теория и драма не всюду достигают органического слияния и следуют местами чересполосицей.

   Но побеждает не идеолог победоносцевской России и не проповедник теократии, а великий мастер философского романа. Если расценивать "Братьев Карамазовых" с позиций, какие занимал сам художник согласно установленным им конструктивным законам, - последняя книга Достоевского предстанет перед нами подлинным завершением его художественного пути, целостным синтезом его творческого опыта, расширением романа-поэмы до романа-эпопеи. Задание осталось незавершенным, прерванное смертью автора, но во многом оно уже достигло намеченных целей. Необычайным подъемом мысли и воли Достоевский создал на склоне дней монументальный роман типа хоровой трагедии, который и стал синтетическим и многоголосым эпилогом всего его бурного творчества.

  

  

   Большое литературно-общественное событие 1880 года - открытие памятника Пушкину в Москве привлекло внимание Достоевского, всегда признававшего великого поэта наиболее полным выразителем народного сознания. Еще за несколько месяцев до этого праздника Достоевский высказал мысль о необходимости "серьезной статьи" о поэте в печати. Он даже "мечтал сказать о нем несколько слов в виде речи" в Москве (как вскоре сообщал в одном из своих писем). Узнав об этом, председатель Общества любителей российской словесности и редактор "Русской мысли" С. А. Юрьев обратился 5 апреля 1880 года к Достоевскому с предложением выступить с такой речью на юбилейном собрании в Москве и напечатать ее в виде статьи в его журнале.

   5 мая 1880 года Достоевский сообщил Юрьеву о своем согласии на его предложение и обещал приехать к 25 мая в Москву.

   Этой речи "в память величайшего нашего поэта и великого русского человека" Достоевский придавал особое значение. Он оставляет Петербург, где ему не дают возможности сосредоточиться, и уезжает в Старую Руссу, где усиленно работает над своим словом о Пушкине. Сохранившиеся черновики речи, обилие вариантов, дополнительные фрагменты и изменения свидетельствуют о громадном труде художника над этой хвалой поэту. В полной тишине и уединении Достоевский собирает в одно сжатое и ударное целое все свое учение о значении художественного гения для будущих судеб человечества. Эти всемирно-исторические темы, продуманные за долгие десятилетия скитаний и труда, с исключительной напряженностью и мощью замыкаются теперь в рамку торжественной речи о любимом художнике.

   Пушкинское празднество протекало в атмосфере редкого подъема. По строгому стиху Фета, заочно обращенному к статуе поэта:

   Исполнилось твое пророческое слово,

   Наш старый стыд взглянул на бронзовый твой лик...

  

   Перед этим "бронзовым ликом" новое поколение во всем многообразии групп и мнений собралось решать свои самые волнующие сомнения и запросы.

   В полдень 6 июня при огромном стечении народа холст был сдернут со статуи, и перед площадью среди свежей листвы бульвара возник вылитый из меди облик бессмертного поэта России. Он словно медленно шел вперед, задумавшись и чуть склонив голову, как бы приветствуя несметную толпу и неся ей в дар свои неумирающие упоительные строфы. Грянули оркестры, и двинулись процессии возлагать венки к подножию памятника. Это была первая минута всеобщего восторга, стихийно вспыхнувшего и не угасавшего в течение трех дней торжеств.

   От памятника делегации отправились на торжественный акт в университет, где были прочитаны доклады о Пушкине ректором Тихонравовым, историком Ключевским и шекспироведом Стороженко.

   На думском обеде в залах Дворянского собрания (ныне Дом союзов) произошел инцидент, вызвавший живейшее внимание печати. Лидер крайних правых М. Н. Катков произнес речь о примирении всех враждующих общественных групп "под сенью памятника Пушкину". Ни одна рука не протянулась к поднятому им бокалу. Тургенев демонстративно опустил ладонь на свой стакан. "Голос" писал: "Тяжелое впечатление производит человек, переживающий свою казнь и думающий затрапезною речью искупить предательство двадцати лет..."

   Вечером на литературном концерте состоялось первое выступление Достоевского. Он читал из "Бориса Годунова" сцену в Чудовом монастыре: летописец Пимен был одним из его любимейших образов.

   7 июня в первом публичном заседании Общества любителей российской словесности Тургенев прочел свое тонкое размышление о "великолепном русском художнике". Но он скептически ставил вопрос о масштабах его величия: "Мы не решаемся дать Пушкину название национально-всемирного поэта, хотя и не дерзаем его отнять у него". На втором литературном обеде Достоевский произносит краткое слово о Пушкине.

   На следующий день первым снова выступил Достоевский. Речь его произвела потрясающее впечатление. Излюбленная мысль редактора "Времени" о необходимости слияния интеллигенции с народной массой, об исцелении "исторического русского страдальца" народной правдой так же соответствовала настроению аудитории, как и положение о том, что для успокоения мятущегося русского страдальца нужно всемирное, всечеловеческое счастье.

   "...Всеобщее внимание было поражено и поглощено стройно выраженною мыслию о врожденной русскому человеку скорби о чужом горе", - писал в статье "Праздник Пушкина" Глеб Успенский.

   Достоевский призывал к самообузданию гордых индивидуалистов типа пушкинского Алеко или своего же Раскольникова.

   "Смирись, гордый человек {Стих "Цыган": "Оставь нас, гордый человек..."}, и прежде всего смири свою гордость.

   Смирись, праздный человек, и прежде всего потрудись на родной ниве".

   Это призыв не к безответной покорности, а к самовоспитанию и труду.

   Но в своем осуждении русских беспочвенных скитальцев, оторванных от народа, утративших веру в родные идеалы, Достоевский имеет в виду и представителей революции и социализма, который кажется ему идеей бесплодной и гибельной. Спасение от него, по утверждению Достоевского, только в религиозном союзе, в "братском согласии всех племен по Христову евангельскому закону".

   Пушкин, по представлению Достоевского, первый изобразил в лице Алеко "того несчастного скитальца в родной земле", который еще до социализма, в начале 20-х годов, появился "в нашем интеллигентном обществе с бунтарскими тенденциями в духе Жан-Жака Руссо, оторванном от народа". Отсюда берет начало дальнейшее движение русской революционной интеллигенции, которая, по представлениям Достоевского, зашла в тупик и может найти выход лишь "в смиренном общении с народом".

   В первых же печатных откликах раздались возражения против этих тезисов. Критики из демократического лагеря отмечали оторванность идеалов Достоевского от практики текущей русской жизни и отвлеченный характер провозглашенного им принципа "всечеловечности": проповедь нравственного самоусовершенствования совершенно заслонила в речи Достоевского политические причины "скитальчества" на Руси.

   Но утверждения великого романиста, что Пушкин осветил дорогу русской истории новым направляющим светом и пророчески указал ее дальнейшее развитие, рано найдя свои идеалы в родной земле и указав всем спасительный путь общения с народом, наряду с признанием всемирных идей и вековечных образов мировой литературы, - эта центральная идея речи, как и картина грядущей всеобщей гармонии, вызвала энтузиазм всей огромной аудитории Колонного зала. Люди почувствовали себя преображенными гениальным даром мыслителя-художника.

   Небывалое впечатление от речи 8 июня 1880 года объясняется также ораторским мастерством Достоевского. Писатель всегда проявлял интерес к искусству красноречия, любил изображать в своих романах устных художников слова и, несомненно, превосходно понимал технику и законы этого словесного жанра.

   "Хотя он читал по писаному, - свидетельствует Страхов, - но это было не чтение, а живая речь, прямо, искренно выходящая из души. Все стали слушать так, как будто до тех пор никто и ничего не говорил о Пушкине".

   Достоевский чрезвычайно ценил в ораторском искусстве простой, почти интимно-разговорный зачин речи. Изображенный в его последнем романе знаменитый оратор являет именно такой образец устного слова: "Начал он чрезвычайно прямо, просто и убежденно, но без малейшей заносчивости; ни малейшей попытки на красноречие, на патетические нотки, на звенящие чувством словечки. Это был человек, заговор