Главная » Книги

Достоевский Федор Михайлович - Леонид Гроссман. Достоевский, Страница 22

Достоевский Федор Михайлович - Леонид Гроссман. Достоевский


1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25

смелые и опасные, как всегда у Достоевского. Он отказывается от центрального криминала, идет на заметное ослабление главной сюжетной линии, ставит перед читателем ряд трудностей в окончательной расшифровке своего героя-мыслителя. Первоклассный мастер женского портрета лишает здесь обычной выразительности образы своих героинь, на этот раз как бы намеренно их недорисовывая.
   При несомненной яркости отдельных эпизодов и философской значительности многих диалогов роман "Подросток" как бы растворяется в лихорадочной смене фактов, заслоняющих от читателей контуры его главного замысла. Ряд оговорок и разъяснений автора, особенно под конец романа, свидетельствуют о напряженных поисках художника, не всегда достигающих намеченных целей. Тургенев, как известно, резко осудил "этот хаос".
   Критика отметила непонимание замечательным писателем устремлений и чаяний "молодой России". Общество было поражено фактом выступления поэта "Бедных людей" и "Униженных и оскорбленных" на защиту русского дворянства как единственного якобы носителя лучших заветов мировой цивилизации.
   Такая неожиданная для писателя-демократа апология дворянского класса (уже прозвучавшая, впрочем, в речи князя Мышкина в "Идиоте") чрезвычайно усилена в "Подростке" и даже принимает здесь воинствующий характер: "Я, Версилов, дворянин с двенадцатого столетья"; "Недалеко время, когда дворянином станет весь народ русский"; "Я прежде всего дворянин и умру дворянином" (в оригинале - на французском языке) - такие лозунги и присяги произносит этот "дворянин древнейшего рода и в то же время парижский коммунар", как называет его автор заключительного письма-эпилога. Этот же моралист и резонер романа формулирует идею о русском родовом дворянстве как единственном типе культурных русских людей, способных дать "красивого героя" для изящной литературы. Он ориентируется на русских классиков: "Еще Пушкин наметил сюжеты будущих романов своих в "Преданиях русского семейства", и, поверьте, что тут действительно все, что у нас было доселе красивого".
   В черновых редакциях романа имеются аналогичные ссылки на Льва Толстого:
   "У меня, мой милый, есть один любимый русский писатель. Он романист, но для меня он почти историограф нашего дворянства, или, лучше сказать, нашего культурного слоя, завершающего собою "воспитательный период нашей истории"... Как бы там ни было, хорошо все это или дурно само по себе, но тут уже выжитая и определившаяся форма, тут накопились правила, тут своего рода честь и долг..." Тут и героические типы: "Они умирают за родину, они летят на бой пылкими юношами или ведут в бой все отечество маститыми полководцами".
   Достоевский стремится противопоставить этой картинной и стройной дворянской эпопее беспорядок и бесформенность "случайного семейства". Детству и отрочеству Иртеньевых и Ростовых приходит на смену семейная хроника разночинца.
  
   По жанру это роман воспитательный, как "Приключения Телемака", "Вильгельм Мейстер" или "Давид Копперфилд". Достоевский показывает, как юного героя воспитывает не школа и учителя, а сама жизнь со всеми ее темными и страшными сторонами, которым не поддается врожденно благородная душа, пробивающая себе путь к светлому миросозерцанию и плодотворной деятельности. Первоначально "Подросток" был задуман как часть "Жития великого грешника" {Одно из ранних заглавий романа: "Подросток. Исповедь великого грешника, писанная для себя".}, что могло легко воплотиться в форме педагогического романа, но вскоре Достоевский отказался от житийной манеры и обратился к обычной форме современной автобиографии.
   Ущемленный в своем самолюбии незаконный сын помещика и крестьянки стремится уединиться для осуществления своей эксцентрической идеи ("стать Ротшильдом"), но незаметно подпадает под влияние выдающегося мыслителя - своего отца, представляющего собой "высший культурный тип, которого нет в целом мире, - тип всемирного боления за всех". "Это тип русский", - добавляет Достоевский. По первоначальному замыслу этот дворянский интеллигент сочувствует парижским коммунарам и даже предсказывает неизбежность победы коммунизма (хотя сам Достоевский этому не симпатизирует).
   Внутренний рост одаренного и привлекательного юноши развертывается не во французском пансионе Тушара, где он воспитывается, а на фоне растленного капиталистического Петербурга с его ресторанами, игорными притонами, всевозможными "клоаками с грязнотцей", над которыми высятся тихие мансарды, где мечтатели и мыслители ведут свои вдохновенные диалоги о золотом веке, о Парижской коммуне, о закате Европы, о превращении камней в хлебы. Как всегда у Достоевского, эти отблески истории и легенды полны драматизма и поэзии. В довершение этих нравственных блужданий появляется русский странник, пленяющий молодого искателя изречениями простонародной мудрости. Но "новая жизнь", приближение которой ощущает под конец подросток, поведет его не в монастырскую келью, а в университетскую аудиторию. Открывается широкий путь в науку, в деятельность, в жизнь.
   В своих хождениях и метаниях подросток соприкасается и с революционным кружком, который воспроизводится в романе по отчетам политического процесса Александра Долгушина и его сторонников, призывавших к уничтожению императорской фамилии. Тема цареубийства означала для Достоевского крайнее проявление современного нравственного распада русского общества и требовала особой разработки и отдельного романа. Он обрывает в 1874 году рассказ о долгушинцах, а тему цареубийства положит в основу своего следующего романа, "Братьев Карамазовых", возросшего в "эпоху покушений".
   Отсюда огромная трудность для Достоевского верно решить проблему стиля для своего романа о становлении юной личности среди всеобщего брожения. Ему необходимо найти новые формы для воплощения возникающих общественно-политических тем, которые до конца будут владеть его сознанием.
   "Разложение - главная видимая мысль романа", "распад России в пореформенную эпоху; вырождение русской семьи; всеобщий хаос, неурядица и развал, вечная ломка", "расшатанность до основания нравственных начал наших", "право на бесчестье", умственная смута и моральное бездорожье, "бестолковщина нашей настоящей минуты" - все это ставится проблемно уже в записях 1874-1875 годов, но разрешается лишь перед смертью романиста.
   С обычной смелостью новатора Достоевский ставит перед собой труднейшую задачу - изобразить этот всероссийский хаос в соответственной хаотической манере. Обычный общепринятый сюжет, как единство и цельность действия главных персонажей в логической причинно-временной связи их переживаний (мастерски разработанный в "Преступлении и наказании"), здесь отвергается автором и заменяется отдельными парадоксальными мотивами или беглыми интригующими эпизодами, разъяснение которых откладывается на будущее время, но никогда не наступает. Все это и создает особый стиль - повышенно динамичный, лихорадочный, миражный, вихревой или, по замечательному определению Достоевского, "бредовой или облачный", в котором жанровая природа романа с ее твердыми эпическими законами растворяется и как бы улетучивается в проносящихся видениях или смутных представлениях, свободных от закономерной кристаллизации или органического развития.
   Отсюда необычайное повышение темпов рассказа. Здесь действие несется стремительно и приводит к экстравагантному финалу, с головокружительной сменой потрясающих событий, с наглым вымогательством Ламберта, обмороком Ахмаковой, покушением Версилова на убийство шантажиста, с попыткой застрелить героиню, с внезапным сумасшествием героя, револьвером, ранами, кровью, дракой, плевком в лицо. Это целый сгусток уголовщины и безобразий, которые должны служить развязкой романа об одном "случайном" семействе и свидетельствуют о каком-то бессмысленном и страшном провале целого общества, неспособного к жизни.
   Воспитательный роман Достоевского не удовлетворяется спокойным и плавным отображением постепенной формации одной личности (как мы это видим у Гёте или Толстого), он стремится, как заявляет сам автор, "угадать, что могло таиться в душе иного подростка смутного времени". Иной метод, иная тематика! Угадывание тайны юного сознания, потрясенного террористическими актами, - это не просто "годы учения" или "годы странствий", это уже зарождение политической трагедии, возникновение титанической борьбы, альтернатива жизни и смерти.
   Для такого необычайного словесного изображения, столь далекого от общедоступной фактографии и общепринятого шаблона, требовалось неистощимое новаторство художника, способное оживить застывающие образования классического реализма XIX века. Многое из этих опытов оказалось полноценным и сохранило нам особый усложненный стиль позднего Достоевского, предвещающий течения новейшего искусства уже после смерти романиста. В последний период он особенно любил противоречия и даже "странности" в своих построениях, считая, что не все должно быть с первого взгляда общедоступным и удобопонятным и что автор имеет право недоговаривать и интриговать. "Пусть потрудятся сами читатели", - пишет он в 1872 году, заявляя о своем праве на особый, трудный, сложный, причудливый и даже сверхъестественный стиль.
   Роман не имел успеха у читателей и смутил большинство критиков. Но на вековом расстоянии нам раскрывается поразительное мужество стареющего художника в искании новых романических форм, иногда обреченных на временное крушение, как в "Подростке", но вскоре приводящих к ослепительной победе в таком мировом создании, как "Братья Карамазовы", которое вышло из бурного брожения идей и событий в эпоху революционной ситуации и отразило распад дряхлеющей империи в самой форме своего художественного воплощения.
  

Трагические новеллы

Кроткая

  
   Творческий метод "Подростка", не встретивший сочувственного признания, вызвал новые художественные опыты Достоевского.
   В такой критический момент своей литературной биографии писатель открывает для себя новый путь и находит "неизданную" форму. Он создает трагическую новеллу необычайной силы и неотразимой правды. Он поднимается на новую высоту своего повествовательного искусства. Его лиризм и его философия жизни находят могучее выражение в коротких и законченных рассказах, достигающих сжатости и глубины творений Пушкина. Это маленькие трагедии Достоевского - "Кроткая" и "Сон смешного человека".
   Творческая история "Кроткой" полна внутреннего драматизма. Общий период ее развития довольно длителен. Еще в 1869 году Достоевский набросал план рассказа на редкую для него тему - о семейном раздоре и разрыве. Ряд мотивов здесь уже возвещал новеллу 1876 года. Приведем главные из них:
   "После библии зарезал (тип подпольный, не перенесший ревности). Вдовец, 1-я жена умерла. Нашел и выбрал сиротку нарочно, чтобы было спокойнее. Сам настоящий подпольный, в жизни щелчки. Озлился. Безмерное тщеславие... Жена не может не заметить, что он образован, потом увидела, что не очень, всякая насмешка (а он все принимает за насмешку) раздражает его, мнителен. Как увидел, что она не думает смеяться, ужасно рад. В театр и в собрание по разу...
   ...Вынес муки. Поссорился с гостем, обращавшимся с ним свысока. Любовника в доме на дворе, из окна в окошко, выследил. Подслушивает свидание. Выносит при жене пощечину...
   Одно время даже затеялась у него с женой настоящая любовь. Но он надорвал ее сердце".
   В этом первоначальном замысле иная трагическая развязка: муж "зарезал виновную жену". Но контуры будущей "Кроткой" уже очерчены с полной отчетливостью.
   В 1876 году по России прошла эпидемия самоубийств. Федор Михайлович грустил о каждом самоубийце, как о близком ему человеке, рассказывает писательница Л. Симонова. И вот он вдумывается в положение самоубийцы, глубоко проникает в психическое состояние несчастного и все это выливает в статье "Приговор" в октябрьской книжке "Дневника писателя" за 1876 год.
   Автор воспоминаний приводит и свой разговор с Достоевским по поводу этой статьи. Представляет интерес следующий отрывок:
   "- Откуда вы взяли этот "Приговор", - сами создали или извлекли суть его откуда-нибудь? - спросила я его.
   - Это мое, я сам написал, - ответил он.
   - Да вы сами-то атеист?
   - Я деист, я философский деист! - ответил он и сам спросил меня: - А что?
   - Да ваш "Приговор" так написан, что я думала, что все вами изложенное вы пережили сами".
   Напомним, что деистами называли себя Вольтер, Руссо и другие вольнодумцы XVII-XVIII веков, видевшие в этом направлении скрытую форму атеизма: бог признавался лишь как безличная первопричина мира, который в остальном был предоставлен действию законов природы. Атеистическое мировоззрение выражено и в новелле "Кроткая".
   Вскоре Достоевский прочел в газете, заметку, что одна молодая девушка, некая Марья Борисова, по профессии швея, приехала из Москвы в Петербург, где у нее не было родственников и где она рассчитывала жить исключительно своим ремеслом. Но планы новой жизни в столице быстро рушились. И вот в одно пасмурное осеннее утро отчаявшаяся девушка, прижав к сердцу образ богоматери, которым ее благословили родители, выбросилась из мансарды шестиэтажного дома на Галерной и разбилась насмерть.
   Это необычное самоубийство глубоко взволновало Достоевского. Он был поражен внутренней контрастностью события - необычным сочетанием отчаяния и веры, гибели и надежды, смерти и любви.
   "Этот образ в руках - странная и неслыханная еще в самоубийстве черта!" - писал под свежим впечатлением автор "Дневника писателя". "Об иных вещах, как они с виду ни просты, долго не перестается думать, как-то мерещится, и даже точно вы в них виноваты. Это кроткая, истребившая себя душа невольно мучает мысль".
   Таков был некролог безвестной швеи, написанный великим писателем. Образ этой погибшей в огромном роскошном городе одинокой и бедной девушки продолжал тревожить его мысль. И вот он откладывает все очередные рукописи и пишет свой художественный комментарий к рядовому случаю из "внутренних известий России". Вместо текущей международной публицистики ноябрьский выпуск "Дневника писателя" за 1876 год заключает в себе только рассказ "Кроткая".
  
   Достоевский не ставит себе задачи изобразить несчастную судьбу самоубийцы в чужом и бездушном городе. Гибель юной оскорбленной души в капиталистическом Петербурге не раз изображалась им. Лишь незадолго до того, в 1875 году, он написал как бы "вставную новеллу" в роман "Подросток" - о повесившейся Оле, приехавшей в столицу без средств, искавшей уроки по объявлениям и неизменно попадавшей в лапы старых развратников и сводниц. Повторять тему не стоило. Достоевский извлекает из своих старых записей план рассказа о женоубийце и, сохраняя внутреннюю драму, придает новые черты героине и создает совершенно иную развязку, видоизменяющую всю тональность произведения. Смерть Марьи Борисовой, разбившейся о булыжник петербургского двора, но прижимавшей к сердцу родительский образ, как бы обрамляет теперь его давнишний замысел о деспоте-муже и жертве-жене.
   Достоевский взрывает устойчивую форму классической новеллы. Он дает одно необычайное событие, как это требовали мастера новеллы, но показывает через него согласно своему методу всю страдальческую биографию героини. Параллельно он развертывает сложную психологическую историю одного подпольного человека, мстящего своим ростовщическим промыслом оскорбившему его обществу. Так раскрываются две судьбы в их полном развитии (что исключалось техникой новеллы), но в той предельной степени напряжения, какую требовала теория жанра. Это по-настоящему новеллистически напряженное содержание рассказа, замыкающее его действие в единый круг внутренней катастрофы. Достоевский пренебрегает каноническим сюжетным ударением в конце и смело начинает с трагической развязки: "муж, у которого лежит на столе жена-самоубийца", старается осмыслить случившееся. Концовка, ставшая зачином, определяет кольцевое строение повести. Это "новелла-спираль" (по известному термину Пауля Гейзе). Повороты витой линии удаляются все более от точки ее отправления, но развернувшаяся пружина внезапно сжимается к исходному центру, так что развязка - конец спирали - располагается как раз над ее началом - вступлением к рассказу.
   Этот тонкий прием свидетельствует о безупречном понимании Достоевским законов новеллы и о его близком знакомстве с ее лучшими образцами. Но какова бы ни была его эрудиция в этом жанре, он твердо знал, что главная задача новеллиста - умело и сразу возбудить интерес к характерам и к действию. Так он и строил "Кроткую".
   Первая глава называется: "Кто был я и кто была она". Это зачин и экспозиция. Развертывается предыстория сложной и томительной драмы. Ряд лейтмотивов творчества Достоевского звучит с исключительной интенсивностью и силой.
   Героиня с двенадцати лет круглая сирота. Здоровьем слаба: склонна к чахотке. Две обозленные тетки превратили ее в свою рабу. Били, попрекали куском, решили, наконец, продать. И вот обреченная девочка кидается к газетным объявлениям в поисках спасительного места. Для оплаты своих публикаций она относит в кассу ссуд последние грошовые вещицы, оставшиеся от родителей. Попадает сюда и старинный семейный образ в серебряной ризе, который выступит в финале драмы и сыграет решающую роль в обработке замысла Достоевским.
   Характерна здесь и "предыстория" героя. Владелец частной ломбардной конторы - одинокий пожилой человек, уединившийся от всех. Он был исключен судом чести из полка за то, что не вышел на дуэль, получив оскорбление, хотя сам не признавал этой обиды и мужественно пренебрег общим мнением и тираническим приговором. И вот "великодушнейший из людей стал закладчиком".
   При всем лаконизме новеллистической композиции Достоевский не отказывается здесь от своего излюбленного портретирования героев. Он исходит из убеждения (сформулированного тогда же в "Подростке"): "...в редкие только мгновения человеческое лицо выражает главную черту свою, свою самую характерную мысль. Художник изучает лицо и угадывает эту главную мысль лица..." У Кроткой оно выражает грусть и удивление перед ужасом жизни, но и благородство юной души. У нее внешность Сони Мармеладовой: тоненькая, белокурая, глаза голубые, большие, задумчивые. Улыбка недоверчивая. Но зато великодушие молодости: "хоть и на краю гибели, а великие слова Гёте сияют".
   Более обобщен, естественно, автопортрет героя: это благообразный и внушительный "отставной штабс-капитан блестящего полка", высокий, стройный, хорошо воспитанный.
   Романтическая завязка выдержана в характерной манере Достоевского: отношения возвышенного процентщика и погибающей девушки раскрывают характерную "свидригайловскую" ситуацию ("мне сорок один, а ей только что шестнадцать... очень сладостно это, очень сладостно").
   Она выходит за ссудодателя. "Правда и то, что ей уж некуда было идти" - снова знаменитый мармеладовский мотив!
   Действие тормозится приемом "междудействия" - отступлений, размышлений, раскрытия намерений и тайных помыслов. Он решил подморозить энтузиазм юности, раскрывшееся сердце, потребность большого чувства. Холод, молчание, расчет, размеренный быт, приличный, но строго экономный: ему необходимо было собрать тридцать тысяч, чтоб уединиться навсегда в Крыму. А она же "желала любить, искала любить...".
   И вот Кроткая бунтует (по незначительному поводу, но по глубоким причинам). Она решается отомстить своему благопристойному мучителю.
   Из мести героиня встречается с бывшим товарищем мужа - офицером Ефимовичем, который был главным застрельщиком его изгнания из полка.
   Но за первым же их свиданием муж следит из соседней комнаты с револьвером в кармане. Она остается непорочной и поражает своего тайного соглядатая умом и благородством. Он прерывает свидание и уводит ее.
   Традиционная ситуация резко видоизменяется.
   Обычный сюжетный триптих оказывается фикцией, но он все же заостряет драму до трагической коллизии.
   Наступает кульминация новеллы. Молодая женщина подносит револьвер к виску спящего мужа. Но он не спит: все видит, не сопротивляется: "на что мне жизнь после револьвера, поднятого на меня обожаемым мною существом".
   Оказывается, и бессердечный закладчик живет в своем подполье огромным чувством, затаенным и безнадежным.
   Одновременно происходит и реабилитация "вчерашнего труса", выгнанного из полка: он не дрогнул под дулом револьвера, приставленного к его виску.
   Так мастерски построен Достоевским центральный пункт повествования. Это тот неожиданный и поразительный поворот интриги, который отмечает глубочайший кризис всего внутреннего действия.
   "...Брак был расторгнут, побеждена, но не прощена". На этом заканчивается первая часть новеллы. Взбунтовавшаяся Кроткая тяжело заболевает. Наступает глубокая сюжетная пауза.
  
   Уже в первом разделе своей повести Достоевский дает характерные черты новеллистического жанра - концентрацию рассказа, минимальное количество героев, единство места действия, остроту сюжета, необычность или "странность" происшествия, его захватывающий интерес, его глубокое жизненное значение. Все это предопределяет дальнейшее развитие этой образцовой трагической новеллы.
   Вторая глава охватывает новый психологический конфликт и определяет диспозицию финала. Когда муж понимает, что Кроткая навсегда покинула его, он в ужасе старается ее удержать: "Я целовал ее ноги в упоении и в счастье..." Он звал ее на юг, к морю, во Францию, в Булонь: "Там солнце, там новое наше солнце..."
   Назревает последняя катастрофа. Измученная женщина изжила свое чувство. Запоздалое поклонение мужа ужасает и отвращает ее. Никаких просветов в будущее! С последней святыней - родительским образом в руках - она принимает смерть, выбросившись из окна.
   Трагическая концовка разрубает узел запутавшихся отношений. Герой еще пытается оправдаться случайностью. Роковое совпадение, неожиданный недосмотр, слепая ошибка или безучастная игра судьбы - вот источник его трагедии.
   "О, дико, дико! Недоразумение! Неправдоподобие! Невозможность!" - стонет и взывает муж самоубийцы. Он опоздал лишь на пять минут!.. "Все это случай, простой, варварский, косный случай. Вот обида!"
   Послесловие новеллы изображает одинокое отчаяние человека, у которого отнято все. "Что мне теперь ваши законы? К чему мне ваши обычаи, ваши нравы, ваша жизнь, ваше государство, ваша вера?" Иссякла культура. Опустошен космос. Рухнуло все мироздание. Погасло светило Булони. "Говорят, солнце живит вселенную. Взойдет солнце, и, посмотрите на него, разве оно не мертвец? Все мертво, и всюду мертвецы". Природа, религия, этика, заветы альтруизма, христианство? Ничто не заполнит бездонной пустоты жизни, из которой удалилось единственное любимое существо, смертельно оскорбленное законами бытия и добровольно ушедшее из-под их власти.
   Это одна из сильнейших в мировой литературе новелл отчаяния. Исповедующийся герой, как разъясняет автор, потрясенный катастрофой, силится "собрать свои мысли в точку"; в его сложнейшей диалектике прорывается мучительное искание правды, которая должна бы открыться во что бы то ни стало, но остается сокровенной и недосягаемой.
   Это едва ли не наилучший образец внутреннего монолога во всем творчестве Достоевского. Недаром герой заявляет: "...я мастер молча говорить, я всю жизнь мою проговорил молча и прожил сам с собою целые трагедии молча".
   Жанр этой исповеди особенно занимал писателя. "Фантастическим рассказом" назвал он "Кроткую", отметив в предисловии, что считает свой опыт "в высшей степени реальным". Автор здесь - предполагаемый стенограф, фиксирующий беспорядочный ход мыслей измученного человека, взывающего в отчаянии к своим воображаемым судьям и в ужасе сознающего свое глубокое и полное одиночество.
   Все это знаменует огромные жанровые сдвиги в творчестве Достоевского. От свободной и безграничной формы романа он обращается к стесненной и замкнутой системе короткой истории, ценя свойственные ей черты напряженности действия, экспрессивности образов, интенсивности сюжета. Все сосредоточено вокруг одного неслыханного события и создает неразрывную целостность драмы: все нити рассказа восходят к центральному герою; все эпизоды ведут к большой идее, сообщающей фактам жизни глубину философского обобщения. Все охвачено высшим стилем Достоевского - его проникновенной и бесстрашной манерой изображения потрясенной души, внезапно прорвавшейся к сокрушительной истине. Трагедия мысли, крах миросозерцания, духовная гибель, смертельный исход - здесь все замкнуто в границы короткого рассказа с неотразимой силой внушения в каждой реплике и в каждой подробности.
   Регламент классической поэтики здесь преображается и отменяется высшими законами творящего художника. В свою малую форму он вложит всю жизнь героев, открывает в ней путь к обнажению последних граней возмущенного сознания и сквозь текущий эпизод газетной хроники раскрывает извечную трагедию человека.
  

Сон смешного человека

  
   Опубликованный Достоевским в апрельском выпуске "Дневника писателя" 1877 года "Сон смешного человека" имел, как и "Кроткая", подзаголовок: "Фантастический рассказ". В данном случае такое обозначение подразумевало утопическое содержание этого небольшого произведения - изображение идеального общества в духе золотого века античных поэтов, воспринятого французскими утопистами XIX века как символический образ будущего социалистического строя. Но, как всегда, Достоевский создает своеобразнейшую "государственную новеллу", изображая, как блаженное царство невинных и счастливых людей превращается путем насильственного насаждения в нем "цивилизации" в страшный мир жестокостей, злобы, порока и насилий. Эти бедствия, по мысли автора "Дневника писателя" с его охранительными тенденциями, проистекают якобы от одного "современного русского прогрессиста", который заразил своими воззрениями, "как атом чумы, заражающий целые государства", всю эту счастливую и безгрешную землю. Ложь, сладострастие, ревность, жестокость, пролитая кровь, жажда мучений, кодексы, гильотина, войны - вот к чему пришли эти "дети солнца", как называет их Достоевский. Отчаянные попытки вернуться к прежнему счастью только усиливали общую рознь и вражду. Все идет к гибели. Но пробудившийся смешной человек формулирует свой спасительный закон совместной жизни людей: "главное - люби других, как себя".
   В "Сне смешного человека" с предельной сжатостью разработаны мотивы и образы предшествующего творчества Достоевского - темы золотого века, прекрасного человека, возможности устройства "всеобщего счастья", факты неизбывного страдания людей и особенно детей; в беглых зарисовках ощущаются привычные образы и "созерцания" героев Достоевского - мифологический рай, вдохновивший Версилова в "Подростке" (первоначально Ставрогина в его "Исповеди") на вдохновенное толкование картины Клода Лоррена "Ацис и Галатея"; образы Кириллова, Раскольникова, Лебядкина, человека "из подполья", доведенных до отчаяния маленьких девочек, затерянных в большом городе (Неточка Незванова, Нелли, лондонская нищенка). Как и другие произведения Достоевского (особенно 70-х годов), рассказ не свободен от противоречий и местами раскрывает в поздних исканиях его автора просветы в будущую "гармонию": "Я видел и знаю, что люди могут быть прекрасны и счастливы, не потеряв способности жить на земле. Я не хочу и не могу верить, чтобы зло было нормальным состоянием людей..." "Как устроить рай, я не знаю", - заключает "смешной человек", убежденный в том, что на земле "не бывать раю". Свойственный позднему Достоевскому скептицизм звучит уже в этой новелле.
   Такие заявления несколько ослабляют "горестные заметы" Достоевского об исторических путях человечества и перспективах его будущего развития, но никаких конкретных указаний к соединению людей в разумное общество не дают.
  

Прощание с Некрасовым

  
   В конце 1877 года умирал Некрасов. Незадолго перед тем знаменитый венский хирург Бильрот, вызванный в Петербург, сделал ему операцию, продлившую больному жизнь на несколько месяцев. Но истекали сроки и этой отсрочки смерти. Друзья и почитатели с глубокой горестью чувствовали приближение конца.
   Из своей якутской ссылки Чернышевский в письме к другу выразил настроение всех передовых кругов русского общества, вызванное угасанием великого поэта:
   "Если, когда ты получишь мое письмо, Некрасов еще будет продолжать дышать, скажи ему, что я горячо любил его, как человека... что я убежден: его слава будет бессмертна, что вечна любовь России к нему, гениальнейшему и благороднейшему из всех русских поэтов. Я рыдаю о нем!.."
   Достоевский не принадлежал к этим кругам, но он полностью разделял их скорбь. Он никогда не мог забыть, что Некрасов плакал над рукописью "Бедных людей" и первый заявил ему о своем восхищении его талантом. Он навсегда запомнил, как поэт уже в 60-х годах по возвращении Достоевского из Сибири подарил ему томик своих стихов и прочитал ему отрывок из поэмы "Несчастные" о мужественном и мудром политическом ссыльном, по прозвищу Крот, понимавшем и любившем товарищей по острогу. Он учил их преданности родине и вере в народные силы. Он толковал им сущность и призвание России:
   Она не знает середины -
   Черна, куда ни погляди,
   Но не проел до сердцевины
   Ее порок. В ее груди
   Бежит поток живой и чистый
   Еще живых народных сил,
   Так под корой Сибири льдистой
   Золотоносных много жил.
   "Я тут об вас думал, когда писал это, - сказал он Достоевскому ("то есть об моей жизни в Сибири", - разъяснил романист),- это об вас написано". {Исследователи Некрасова расходятся в определении прототипа Крота. Но подчеркнутые нами стихи почти буквально совпадают с отрывком из письма Достоевского к брату по выходе из каторги (от 22 февраля 1854 года): "Поверишь ли, есть характеры глубокие, сильные, прекрасные и как весело было под грубой корой отыскать золото". Письмо это как бы первый набросок к "Запискам из мертвого дома". Оно представляло исключительный интерес и, несомненно, получило распространение в литературных кругах. Некрасов был лично знаком с Михаилом Достоевским и мог получить от него такой выдающийся документ, который и отразился на поэме 1856-1858 годов о несчастных, то есть сибирских каторжниках.}.
   В начале декабря Достоевский посетил умирающего. Некрасов был совершенно истощен болезнью, но сохранял всю ясность ума. Он продолжал писать свои дивные прощальные стихи, о которых Достоевский вскоре сообщал в своем "Дневнике":
   "Прочел я "Последние песни" Некрасова в январской книге "Отечественных записок". Страстные песни и недосказанные слова, как всегда у Некрасова, но какие мучительные стоны больного! Наш поэт очень болен и - он сам говорил мне - видит ясно свое положение..."
   В подобном состоянии выступает главное в человеческих отношениях за всю прошедшую жизнь и одинаково захватывает обоих друзей-собеседников. Так оно и было в этом случае. Обоим запомнилась навсегда их первая встреча, неизгладимая историческая минута двух биографий, "самая восхитительная минута во всей моей жизни. Я в каторге, вспоминая ее, укреплялся духом".
   В мемуарных страницах Достоевского запись его последней беседы с Некрасовым так же значительна, как и знаменитое описание их первой встречи в июньскую белую ночь 1845 года.
   "И что ж, недавно я зашел к Некрасову, и он, больной, измученный, с первого слова начал с того, что помнит о тех днях. Тогда (это тридцать лет тому!) произошло что-то такое молодое, свежее, хорошее - из того, что остается навсегда в сердце участвовавших. Нам было тогда по двадцати с немногим лет..."
   И вот в обстановку медленной агонии ворвалась весенним шумом юность поэтов. Ведь именно он, Некрасов, ввел Достоевского в литературу, познакомив его с Белинским и напечатав в своем петербургском сборнике первую повесть робеющего новичка.
   "И вот, тридцать лет спустя, я припомнил всю эту минуту опять, недавно, и будто вновь ее пережил, сидя у постели больного Некрасова... А прожили мы всю жизнь врозь. На страдальческой своей постели он вспоминает теперь отживших друзей.
  
   Песни вещие их не допеты,
   Пали жертвою злобы, измен
   В цвете лет; на меня их портреты
   Укоризненно смотрят со стен.
  
   Тяжелое здесь слово это: укоризненно - но прочтите эти страдальческие песни сами, и пусть вновь оживет наш любимый и страстный поэт! Страстный к страданию поэт..."
  
   Все это писалось уже после смерти Некрасова. Он скончался вечером 28 декабря (по старому стилю). Достоевский узнал об этом на другое утро, пошел поклониться его телу. Вернувшись домой, он устроил необычные поминки по Некрасову - перечел почти все его поэтическое наследие. Он снова почувствовал всю силу некрасовских шедевров, которые вскоре назвал в статье о нем, - это были "Рыцарь на час", "Тишина", "Русские женщины", "великий "Влас" (по определению Достоевского) и "одну из самых могучих и самых зовущих поэм его "На Волге".
   "В эту ночь я перечел чуть не две трети всего, что написал Некрасов, и буквально в первый раз дал себе отчет: как много Некрасов, как поэт, во все эти тридцать лет занимал места в моей жизни!"
   Достоевский решил выступить с речью на похоронах Некрасова.
   На кладбище собралось несколько тысяч его почитателей, много учащейся молодежи. Произносились речи, читались стихи, выступал один рабочий.
   "Находясь под глубоким впечатлением, - вспоминал Достоевский,- я протеснился к его раскрытой еще могиле, забросанной цветами и венками, и слабым моим голосом произнес вслед за прочими несколько слов. Я именно начал с того, что это было раненое сердце, раз на всю жизнь, и незакрывавшаяся рана эта и была источником всей его поэзии, всей страстной до мучения любви этого человека ко всему, что страдает... Высказал тоже мое убеждение, что в поэзии нашей Некрасов заключил собою ряд тех поэтов, которые приходили со своим "новым словом"... В этом смысле он... должен прямо стоять вслед за Пушкиным и Лермонтовым".
  
   На этом месте Достоевского прервал голос из толпы: "Некрасов был выше Пушкина и Лермонтова, те были только байронисты..."
   В своих воспоминаниях Плеханов рассказывает, что это возражение принадлежало ему и окружавшей его группе революционеров. Сравнение Некрасова с Пушкиным показалось им "вопиющей несправедливостью".
   Но это не смутило оратора. "Не выше, но и не ниже Пушкина!" - строго ответил Достоевский, повернувшись в сторону молодежи. "Выше, выше!" - продолжало раздаваться из этой группы.
   Не вступая в дальнейшую дискуссию над раскрытой могилой, Достоевский ответил своим оппонентам в ближайшем выпуске "Дневника писателя". Он дал здесь глубокие характеристики Пушкина, Лермонтова, Некрасова и Байрона, обронив попутно свой блестящий афоризм: "словом байронист браниться нельзя" {Сам Плеханов в 1917 году в статье "Похороны Н. А. Некрасова" признал неправильность своей позиции в этом споре с Достоевским: "Я начал свою речь тем замечанием, что Некрасов не ограничился воспеванием ножек Терпсихоры, а ввел в свою поэзию гражданские мотивы. Намек был совершенно ясен. Я, в свою очередь, имел в виду Пушкина. И само собой разумеется, что я был кругом не прав перед ним: Пушкин воспевал не только ножки Терпсихоры, о которых он, кстати сказать, и упомянул-то мимоходом. Но таково было наше тогдашнее настроение. Все мы в большей или меньшей степени разделяли взгляд Писарева, который "разнес" нашего великого поэта в известной статье "Пушкин и Белинский". Я потому здесь привел это место из своей речи, что мне захотелось покаяться; лучше поздно, чем никогда..." (Г. В. Плеханов, Искусство и литература, М., 1948, стр. 644.)}.
   В декабрьском выпуске "Дневника писателя" Достоевский опубликовал свою речь, развернув ее в блестящую статью. Он дал глубокую характеристику Некрасова, как человека и поэта, во всех противоречиях его сложной натуры, как "русский исторический тип", который навсегда останется в сердце народа нашего, ибо "в любви к народу он находил нечто незыблемое, какой-то незыблемый и святой исход всему, что его мучило".
   В судьбе великого народного поэта это и было главным источником его скорбных и бессмертных песен. Так слагались эти стоны и крики, облекшиеся в стихи.
  

Глава XIX. Роман-синтез

Подпоручик Ильинский

  
   В основу сюжета "Братьев Карамазовых" положена история одного из товарищей Достоевского по омскому острогу, отставного подпоручика Ильинского, который служил ранее в тобольском линейном батальоне, судился за отцеубийство и был приговорен к двадцати годам каторжных работ.
   Из двухсот омских арестантов особенно заинтересовал Достоевского этот "отцеубийца из дворян". Он появляется на первых же страницах "Записок из мертвого дома" и открывает галерею психологических портретов знаменитой книги. "Особенно не выходит из памяти один отцеубийца", - отмечает сам Достоевский. В "Записках" сообщается, что это был беспутный человек, весь в долгах, убивший отца, чтоб получить наследство. Но в своем преступлении он не сознался. Писатель узнает во всех подробностях его дело от "людей его города" и считает, что имеет об этом преступлении довольно верные сведения: "весь город, в котором прежде служил этот отцеубийца, рассказывал эту историю одинаково".
   Речь идет о Тобольске: среди омских арестантов могли быть бывшие жители этого города, но следует думать, что Достоевский слышал о деле Ильинского и от тобольских декабристов, с которыми общался в свои сибирские годы, особенно от семейства Анненковых (долголетних тобольчан): "Факты были до того ясны, что невозможно было не верить". Очевидно, уже в те годы Достоевский заинтересовался этим нравственным "феноменом". Но судьба этого лица во всем трагизме предстала перед ним гораздо позже.
   Первая глава "Записок из мертвого дома" с рассказом о каторжанине-отцеубийце была впервые опубликована в 1860 году и за полтора года напечатана четыре раза. Не удивительно, что она дошла до Сибири и, видимо, до Тобольска - родного города мнимого преступника. В мае 1862 года Достоевский получил сообщение из Сибири, в котором говорилось о невиновности описанного им "отцеубийцы". В майской книжке "Времени" 1862 года в главе VII второй части "Записок из мертвого дома", озаглавленной "Претензия", Достоевский сообщил читателям, что по полученным им бесспорным сведениям описанный в первой главе его записок "отцеубийца из дворян десять лет страдал в каторжной работе напрасно, что невинность его обнаружена по суду, официально". Этот "поразительный факт", раскрывший Достоевскому "во всей глубине трагического" историю "загубленной еще смолоду жизни под таким ужасным обвинением", запомнился ему как благодарный материал для художественной разработки. Значительно позже, осенью 1874 года, Достоевский занес в свои черновые тетради следующую запись:
   "13 сент. 74. Драма. В Тобольске, лет двадцать назад, вроде истории Иль-ского. Два брата, старый отец, у одного невеста, в которую тайно и завистливо влюблен 2-й брат. Но она любит старшего. Но старший, молодой прапорщик, кутит и дурит, ссорится с отцом. Отец исчезает. Несколько дней ни слуху ни духу. Братья говорят об наследстве, и вдруг власти вырывают из подполья тело. Улики на старшего (младший не живет вместе). Старшего отдают под суд и осуждают на каторгу. (Ссорился с отцом, похвалялся наследством покойной матери и прочая дурь. Когда он вошел в комнату и даже невеста от него отстранилась, он, пьяненький, сказал: неужели и ты веришь? Улики подделаны младшим превосходно.) Публика не знает наверно, кто убил.
   Сцена в каторге. Его хотят убить. Начальство. Он не выдает. Каторжные клянутся ему братством. Начальник попрекает, что отца убил.
   Брат через 12 лет приезжает его видеть. Сцена, где безмолвно понимают друг друга. С тех пор еще 7 лет, младший в чинах, в звании, но мучается, ипохондрик. Объявляет жене, что он убил. "Зачем ты сказал мне?" Он идет к брату. Прибегает и жена. Жена на коленях у каторжного просит молчать, спасти мужа. Каторжный говорит: "Я привык". Мирятся. "Ты и без того наказан", - говорит старший.
   День рождения младшего. Гости в сборе. Выходит. Я убил. Думают, что удар.
   Конец: тот возвращен, этот на пересыльном. Его отсылают. (Клеветник.) Младший просит старшего быть отцом его детей.
   "На правый путь ступил!"
   В первоначальных записях к "Братьям Карамазовым" старший брат обозначается обычно фамилией Ильинский. Обозначение это сохраняется и позже рядом с установившимся именем героя - Дмитрий Федорович.
   Нетрудно увидеть в этой записи реминисценцию истории подпоручика Ильинского и первый абрис "Братьев Карамазовых". Помимо истории Дмитрия Федоровича, здесь дана и фабула вставной новеллы романа - "Таинственный посетитель". Покаяние тайного убийцы перед собранием гостей, приехавших поздравить его с днем рождения, полностью разработано в рассказе Зосимы.
   Из приказов по русской армии за 40-е годы видно, что преступление, легшее в основу "Братьев Карамазовых", произошло во второй половине 40-х годов, так как Ильинский вышел в отставку в 1845 году, а в начале 1850 года, когда Достоевский прибыл в острог, он уже застал там "отцеубийцу из дворян".
   В личном архиве писателя не сохранилось, к сожалению, письма из Сибири о невинном осужденном, которое могло бы пролить полный свет на историю одного из его самых выдающихся замыслов. Но жизненный и

Другие авторы
  • Греков Николай Порфирьевич
  • Трубецкой Сергей Николаевич
  • Катаев Иван Иванович
  • Соловьев Юрий Яковлевич
  • Адикаевский Василий Васильевич
  • Дризен Николай Васильевич
  • Богданов Александр Алексеевич
  • Модзалевский Лев Николаевич
  • Тургенев Иван Сергеевич
  • Бекетова Мария Андреевна
  • Другие произведения
  • Адикаевский Василий Васильевич - В. В. Адикаевский: краткая справка
  • Мерзляков Алексей Федорович - О Горациевой Пиитике, переведенной г-м Мерзляковым
  • Дружинин Александр Васильевич - Стихотворения Н. Некрасова
  • Дуров Сергей Федорович - Дуров С. Ф.: Биоографическая справка
  • Астальцева Елизавета Николаевна - Е. Н. Астальцева: краткая справка
  • Рукавишников Иван Сергеевич - Стихотворения
  • Левитов Александр Иванович - Расправа и другие рассказы
  • Бульвер-Литтон Эдуард Джордж - Призрак
  • Александровский Василий Дмитриевич - Стихотворения
  • Бальмонт Константин Дмитриевич - Очерк жизни Эдгара По
  • Категория: Книги | Добавил: Armush (21.11.2012)
    Просмотров: 582 | Рейтинг: 0.0/0
    Всего комментариев: 0
    Имя *:
    Email *:
    Код *:
    Форма входа