Достоевский Федор Михайлович - Леонид Гроссман. Достоевский

stify">  

   Иль был он создан для того,

   Чтобы побыть хотя мгновенье

   В соседстве сердца твоего?..-

  

   и с ее лирической концовкой:

  

   "Целая минута блаженства! Да разве этого мало хоть бы и на всю жизнь человеческую?.."

  

   Такова эта связка женских писем. Они написаны стилем простым, уверенным, твердым и выразительным. Ничего сентиментального! Она слишком знает жизнь во всех ее ужасах и жестокостях, чтоб умиляться, жаловаться или хотя бы надеяться. Она пишет о годах страданий лаконично и почти протокольно. Но это не мужская манера - это письма женщины, много испытавшей и повседневно унижаемой. Достоевский любил говорить: "Чтоб хорошо писать, страдать надо, страдать!" В других условиях она могла бы стать писательницей. У нее огромный опыт, душевная зоркость, "память сердца", точность и меткость выражения. Ее письма едва ли не самые значительные в интимном архиве Достоевского. Он нигде не упоминал о ней, но тень от ее образа легла на его творчество. Они расстались зимой, а уже весной он обдумывает один из своих сильнейших замыслов, отчасти связанных с этой зимней встречей. В одной из конторских книг "Эпохи", в которой остались чистыми многие страницы, он начинает записывать летом небольшую повесть, которая разрослась вскоре в великую книгу. Это монолог пожилого пьяницы (такого, как коллежский советник Флемминг или отставной штабс-капитан Горский). Это рассказ отца о его молодой дочери, которая вышла в сумерки на панель, потому что более уже некуда было идти. Так начинается "Преступление и наказание".

  

  

   В 1864 году в редакцию журнала "Эпоха" прибыли из далекой витебской глуши две повести, переписанные женской рукой и подписанные сокращенным обозначением имени какого-то Юрия Орбелова.

   Первая повесть была написана в духе новейшей беллетристики и как бы на мотив знаменитого стихотворения Добролюбова:

  

  Боюсь,

   Чтоб все, чего желал так жадно

   И так напрасно я, живой,

   Не улыбнулось мне отрадно

   Над гробовой моей плитой.

  

   Светская девушка, увлеченная бедным студентом, не дает воли своему чувству и лишь после смерти героя понимает, что проиграла свое счастье.

   Вторая повесть разрабатывала более сложную тему и должна была остановить на себе внимание Достоевского. В ней описывался сложный душевный кризис богатого юноши дворянина, рано пораженного идеей нравственного совершенствования и пришедшего в своих поисках правды к монастырской келье. Он поступает в ученики к строгому подвижнику отцу Амвросию и подчиняется суровой монашеской дисциплине. Неожиданная встреча с юной княжной вызывает в нем тоску по иному миру и иной жизни. Он покидает келью, чтоб искать высший смысл существования среди людей, терпит разочарование, возвращается к старцу и умирает, подавленный глубокими разочарованиями в возможности праведного пути.

   При недостаточной зрелости художественного письма повесть обнаруживала в авторе незаурядную способность к "душевной живописи". Внутренние кризисы героя (в Успенском соборе, в Лавре, на Тверском бульваре) были изображены уверенно и драматично. При некоторых перебоях повествования психологические контрасты рассказа были намечены с полным пониманием композиционных эффектов.

   Обе повести показались Достоевскому весьма примечательными. Указав на погрешности дебютанта, редактор "Эпохи" в ответном письме с большой теплотой оценил дарование неизвестного автора и обязался напечатать присланный материал в ближайшей же книжке своего журнала.

   Вскоре произошло знакомство Достоевского с юной девушкой, скрывшейся за псевдонимом Юрия Орбелова. И нужно признать, что в ряду женщин, пленявших Достоевского, Анна Васильевна Корвин-Круковская была одной из самых выдающихся и даровитых.

   Сестра знаменитой впоследствии Софьи Ковалевской, эта начинающая писательница отличалась замечательной красотой и гордым характером.

   Высокая, стройная, с тонкими чертами лица, с длинными белокурыми волосами и лучистыми зелеными глазами, она "чуть ли не с семилетнего возраста привыкла быть царицей на всех детских балах". {Черты портрета и характеристики А. В. Корвин-Круковской воспроизводим по описаниям ее младшей сестры Софьи Васильевны Ковалевской, знаменитого математика (С. В. Ковалевская, Воспоминания детства и автобиографические очерк". М.-Л., изд-во Академии наук СССР, 1945, гл. VII. "Моя сестра").}

   В юности она пережила в поисках миросозерцания ряд духовных этапов, рисующих ее незаурядную натуру.

   Дочь генерал-лейтенанта-от-артиллерии и богатого помещика, она провела свои юные годы в родовом витебском имении Палибине. Скучая в глуши, она уже в пятнадцатилетнем возрасте набросилась на старые английские романы многотомной усадебной библиотеки. Образы средневековых рыцарей зачаровали ее.

   "На беду еще, - рассказывает в своих воспоминаниях Софья Ковалевская, - наш деревенский дом, огромный и массивный, с башней и готическими окнами, был построен немного во вкусе средневекового замка. Во время своего рыцарского периода сестра не могла написать ни единого письма, не озаглавив его: Chateau Palibino. Верхнюю комнату в башне, долго стоявшую без употребления, так что даже ступеньки крутой, ведущей в нее лестницы заплесневели и расшатались, она велела очистить от пыли и паутины, увесила ее старыми коврами и оружием, выкопанным где-то в хламе на чердаке, и превратила ее в свое постоянное местопребывание. Как теперь, вижу я ее гибкую стройную фигуру, облаченную в плотно обтягивающее ее белое платье, с двумя тяжелыми белокурыми косами, свешивающимися ниже пояса. В этом облачении сидит сестра за пяльцами, вышивает бисером по канве фамильный герб короля Матвея Корвина и глядит в окно на большую дорогу, не едет ли рыцарь".

   Один из романов Бульвера о прекрасной Эдит Лебединой Шее и ее возлюбленном Гаральде произвел на экзальтированную девушку сильнейшее впечатление и вызвал в ней глубокий нравственный кризис. Остро поставленная в этом фантастическом романе проблема любви и смерти поразила шестнадцатилетнюю читательницу. "Самое яркое счастье, самая пылкая любовь - все кончается смертью..." Рыцари и прекрасные дамы с их любовными турнирами потеряли сразу весь свой интерес. Новая цель - заглушить самобичеванием и самоотречением возникшие сомнения; новая настольная книга - "Подражание Христу" Фомы Кемпийского.

   Впрочем, вскоре домашний спектакль, обнаруживший удивительный сценический талант юной подвижницы, обращает ее помыслы к театральной школе и затем к сценическим триумфам. Но и это призвание недолго тешит ее.

   В доме помещика появляется сын местного приходского священника, только что окончивший семинарист новейшей формации. Отказавшись от духовной карьеры, он поступил на естественный факультет и, приезжая к отцу на каникулы, поражал старика заявлениями, что человек происходит от обезьяны, что нет души, а есть рефлексы, как это доказал Сеченов.

   Этим петербургским студентом сильно заинтересовалась недавняя рыцарская дама, христианская подвижница и знаменитая актриса. Она стала одеваться в черные платья с гладкими воротничками, волосы стала зачесывать назад (чтоб походить на мужчину), отзывалась с пренебрежением о балах, собирала у себя по утрам дворовых ребят учить их чтению, подолгу беседовала с крестьянками. Почувствовав силу новых идей, пленяющих петербургскую молодежь, она обратилась к чтению книг и журналов, волновавших ее сверстников. В помещичьем доме, где получались лишь такие полуофициозные органы, как "Revue de deux Mondes", "Athenaeum" и "Русский вестник", появляются "Современник", "Русское слово" и "Колокол" Герцена. Новые книги вроде "Физиологии жизни" или "Истории цивилизации" выписываются целыми ящиками. Родителям предъявляется неожиданное требование: отпустить дочь в Петербург учиться медицине.

   В этом новом настроении, не получив разрешения на отъезд, Анна Круковская решает посвятить себя литературе. В Петербург, в редакцию "Эпохи" тайно отсылаются рукописи из Палибина.

   Достоевский напечатал оба рассказа, присланных ему дочерью витебского предводителя дворянства, "Сон" и "Послушник" (переименованный по предложению духовной цензуры в "Михаила"), и перевел ей по почте гонорар за оба произведения. Это вызвало в родовом замке Круковских целую бурю. Отец новоявленной писательницы заявил ей:

   - От девушки, которая способна тайком от отца и матери вступить в переписку с незнакомым мужчиной и получать с него деньги, можно всего ожидать!..

   Но все же было устроено семейное чтение повести, и генерал был растроган литературным талантом своей дочери. Вскоре он разрешил ей продолжать переписку с Достоевским, а при будущей поездке семьи в Петербург и лично познакомиться с ним.

   - Помни только, - добавил он, обращаясь к жене, - что на тебе будет лежать ответственность. Достоевский человек не нашего общества. Что мы знаем о нем? Только что он журналист и бывший каторжник. Хороша рекомендация! Нечего сказать!..

   В конце февраля 1865 года Елизавета Федоровна Корвин-Крукоеская с дочерьми выезжает к своим столичным родственникам, а в начале марта происходит знакомство "палибинских барышень" с Достоевским.

   Первая встреча оказалась неудачной и натянутой. В присутствии чопорных родственников Достоевский почувствовал себя неловко, был явно не в духе, казался старым и больным "и все время нервно пощипывал свою жидкую русую бородку и кусал усы, причем все лицо его передергивалось".

   Но следующее посещение, когда Достоевский застал в доме только двух сестер, сразу упрочило отношения. Вскоре писатель сделался своим человеком в доме, сильно увлекся старшей сестрой и стал неожиданно предметом первой любви младшей - подростка Сони, сохранившей навсегда чувство глубокой дружбы "к первому гениальному человеку, которого она встретила на своем пути". "Она благоговела не только перед его гениальностью, но и перед теми страданиями, которые он вынес", - сообщает о своем раннем, но глубоком чувстве Софья Ковалевская, в то время уже профессор Стокгольмского университета и лауреат многочисленных академий мира.

   Наедине с сестрами Достоевский оживлялся, говорил увлекательно, картинно и рельефно, рассказывал о своих заветнейших творческих замыслах.

   "- Да, поломала-таки меня жизнь порядком, - говаривал он бывало, - но зато вдруг найдет на нее добрый стих, и так она меня вдруг примется баловать, что даже дух у меня от счастья захватывает".

   Однажды, к ужасу присутствующей при разговоре матери своих юных собеседниц, Достоевский изложил им психологическую схему будущей исповеди Ставрогина.

   Но на больших вечерах он чувствовал себя явно не по себе. Среди важных сановников, старых академиков, блестящих гвардейцев и немцев-родственников с дальних линий Васильевского острова Достоевский терялся, конфузился и, маскируя застенчивость, держал себя вызывающе.

   На один из таких вечеров он явился во фраке, который сидел на нем дурно и бесил его в течение всего вечера. Он тотчас изъявил притязание завладеть всецело Анной Васильевной и не отпускал ее от себя. Мать девушки попробовала дать понять Достоевскому, что он ведет себя не по правилам, но он ничего не хотел понимать.

   - Извините, Федор Михайлович, но ей, как хозяйке дома, надо занимать и других гостей, - решительно заявила она тогда и увела дочь.

   Он забился в угол и упорно молчал, злобно на всех озираясь.

   Особенно сердил его дальний родственник Круковских молодой полковник главного штаба Андрей Иванович Косич, участник и герой Крымской войны, красавец и увлекательный собеседник, общим мнением уже признанный женихом своей палибинской кузины.

   Стоило Достоевскому взглянуть на эту красивую, рослую, самодовольную фигуру, рассказывает в своих воспоминаниях Софья Ковалевская, чтоб тотчас возненавидеть ее до остервенения.

   "Молодой кирасир, живописно расположившись в кресле и слегка наклонясь над моей сестрой, рассказывал ей что-то забавное. Анюта, еще сконфуженная недавним эпизодом с Достоевским, слушала Косича со своею несколько стереотипною салонною улыбкой, "улыбкой кроткого ангеля", как язвительно называла ее англичанка-гувернантка".

   Взглянул Федор Михайлович на эту группу, и в голове его сложился целый роман: Анюта ненавидит и презирает этого "самодовольного нахала", а родители хотят выдать ее замуж за него и всячески сводят их.

   Выдумав этот роман, Достоевский тотчас в него уверовал и вознегодовал ужасно.

   Модною темою разговоров в эту зиму была книжка, изданная каким-то английским священником, - параллель православия с протестантизмом. В нашем русско-немецком обществе это был предмет для всех интересный, и разговор, коснувшись его, несколько оживился.

   - Да разве евангелие написано для светских дам? - выпалил вдруг упорно молчавший до тех пор Достоевский. - Там вон стоит: "Вначале сотворил бог мужа и жену", или еще: "Да оставит человек отца и мать и да прилепится к жене". Вот как Христос-то понимал брак. А что скажут на это все матушки, только о том и думающие, как бы выгоднее пристроить дочек?

   Достоевский проговорил это с пафосом необычайным... Эффект вышел удивительный. Все благовоспитанные немцы примолкли и таращили на него глаза.

   Достоевский еще раз оглядел всех злобным, вызывающим взглядом, потом опять забился в свой угол и до конца вечера не проронил больше ни слова.

   Этот светский раут послужил сигналом к разрыву Анны Васильевны с недостаточно ловким поклонником. У своенравной девушки явилось желание противоречить Достоевскому, что вызвало с его стороны небывалую нервность и придирчивость.

   Постоянный и очень жгучий предмет споров между ними, сообщает С. Ковалевская, был нигилизм. Прения по этому вопросу продолжались иногда далеко за полночь, и чем дальше оба говорили, тем больше горячились и в пылу спора высказывали самые крайние взгляды.

   "- Вся теперешняя молодежь тупа и недоразвита! - кричал иногда Достоевский. - Для них всех смазные сапоги дороже Пушкина!

   - Пушкин действительно устарел для нашего времени, - спокойно замечала сестра, зная, что ничем его нельзя так разбесить, как неуважительным отношением к Пушкину.

   Достоевский, вне себя от гнева, брал иногда шляпу и уходил, торжественно объявляя, что с нигилисткой спорить бесполезно и что его больше у нас не будет. Но завтра он, разумеется, приходил опять как ни в чем не бывало".

   Впрочем, приближалась развязка. Влюбленная в Достоевского младшая сестра Соня разучила для него Патетическую сонату Бетховена. Пока она исполняла для него это трудное произведение, она и не заметила, что осталась в зале одна.

   "Приподняв портьеру, занавешивавшую дверь в маленькую угловую гостиную, я увидела там Федора Михайловича и Анюту...

   Они сидели рядом на маленьком диванчике. Комната слабо освещалась лампой с большим абажуром, тень падала прямо на сестру, так что я не могла разглядеть ее лица, но лицо Достоевского я видела ясно: оно было бледно и взволнованно. Он держал Анютину руку в своих и, наклонившись к ней, говорил тем страстным, порывчатым шепотом, который я так знала и так любила.

   - Голубчик мой, Анна Васильевна, поймите же, ведь я вас полюбил с первой минуты, как вас увидел: да и раньше по письмам уже предчувствовал. И не дружбой я вас люблю, а страстью, всем моим существом...

   У меня в глазах помутилось. Чувство горького одиночества, кровной обиды вдруг охватило меня, и кровь сначала как будто вся хлынула к сердцу, а потом горячей струей бросилась в голову. Я опустила портьеру и побежала вон из комнаты... Еще не испытанное чувство горечи, обиды, стыда переполняло мою душу, главное - стыда и обиды. До сей минуты я даже в сокровеннейших моих помышлениях не отдавала себе отчета в своих чувствах к Достоевскому и не говорила сама себе, что влюблена в него".

   Но старшая из сестер уже отдала себе полный отчет в своем чувстве. Она уже знала, что можно высоко ценить человека за его одаренность и не желать пойти за него замуж. Женским чутьем эта восемнадцатилетняя девушка почувствовала, что жена Достоевского должна всецело посвятить себя ему, отдать ему всю жизнь, отказаться от личных переживаний. За три месяца их знакомства она уже поняла, что нервный и требовательный Достоевский захватывал ее всецело, как бы "всасывал в себя", совершенно лишая ее возможности быть самой собою. На предложение Достоевского она могла ответить только отказом.

   Вскоре с окончанием зимнего сезона семейство Круковских уехало из Петербурга. А поздней осенью того же года Анна Васильевна получила известие об обручении Достоевского с одной "удивительной девушкой, которую он полюбил и которая согласилась пойти за него замуж".

   Но увлечение нигилисткой из аристократов оставило свой след.

   - Анна Васильевна - одна из лучших женщин, встреченных мною в жизни, - говорил впоследствии Достоевский своей второй жене Анне Григорьевне. - Она чрезвычайно умна, развита, литературно образованна, и у нее прекрасное доброе сердце. Это девушка высоких нравственных качеств; но ее убеждения диаметрально противоположны моим, и уступить их она не может, слишком уж она прямолинейна. Навряд ли поэтому наш брак мог быть счастливым...

   В 1869 году Анна Васильевна уехала за границу учиться и вскоре вышла замуж за французского революционера Жаклара. Она нашла, наконец, свое призвание. В дни Парижской коммуны она была членом Центрального Комитета союза женщин, выступала с трибуны и в печати, работала сестрой милосердия в госпиталях. В эпоху разгрома коммуны Жакларам удалось спастись побегом благодаря приезду в Париж Софьи Васильевны и ее мужа, В. О. Ковалевского, а также генерала В. В. Корвин-Круковского, имевшего связи с самим Тьером. Прожив в Швейцарии несколько лет, Жаклары уехали в Россию.

   В 70-е годы возобновились дружеские встречи Анны Васильевны с Достоевским, укрепившиеся в 1879 году, когда оба семейства жили в Старой Руссе.

   Писательница, дебютировавшая в "Эпохе" 1864 года, заканчивала свою деятельность в "Северном вестнике" 1887 года, где был напечатан ее последний рассказ. Она работала в то время над своими воспоминаниями об осаде Парижа и коммуне, которые до нас не дошли.

   А. В. Корвин-Жаклар скончалась в Париже в 1887 году. Через четыре года, в 1891 году, умерла в Стокгольме первая в мире женщина-профессор и член-корреспондент Академии наук Софья Ковалевская, впервые полюбившая в четырнадцать лет писателя-каторжника.

  

  

   Длителен был путь художника к его шедевру. Истоки "Преступления и наказания" восходят к началу 50-х годов. Романист вынашивал свой центральный образ около пятнадцати лет.

   Еще 9 октября 1859 года Достоевский писал брату:

   "В декабре я начну роман... Не помнишь ли, я тебе говорил про одну исповедь-роман, который я хотел писать после всех, говоря, что еще самому надо пережить. На днях я совершенно решил писать его немедля... Все сердце мое с кровью положится в этот роман. Я задумал его в каторге, лежа на нарах, в тяжелую минуту грусти и саморазложения... Исповедь окончательно утвердит мое имя".

   Рассыпанные в письмах и тетрадях Достоевского намеки указывают, что под "Исповедью" он имел в виду историю Раскольникова.

   На каторге среди отверженцев его захватывает новое понимание человеческой личности. Его поражает цельность внутреннего мира и могучий закал воли окружающих его убийц. "Видно было, что этот человек, - описывает Достоевский каторжника Орлова, - мог повелевать собою безгранично, презирал всякие муки и наказания и не боялся ничего на свете. В нем мы видели одну бесконечную энергию".

   Так ставится впервые остродискуссионная проблема о праве на преступление как тема философская и этическая. Возникает образ современного титана-индивидуалиста, героя-аморалиста, разрешающего себе "кровь по совести". Уверенно развивается замысел, записанный позднее:

   "В его образе выражается в романе мысль непомерной гордости, высокомерия и презрения к этому обществу... Он хочет властвовать и не знает никаких средств. Поскорей взять власть и разбогатеть. Идея убийства и пришла ему готовая".

   Этот вариант главного замысла "Преступления и наказания" разъясняется и утверждается, как почти всегда у Достоевского, одним из центральных образов Пушкина. В черновых тетрадях Достоевского имеется драгоценная запись:

   "Алеко убил. Сознание, что он сам не достоин своего идеала, который мучает его душу. Вот преступление и наказание".

   Запись сделана в 60-е годы. Но она восходит, видимо, к семипалатинскому периоду, когда Достоевский выписал в Сибирь новое - анненковское - издание Пушкина и перечитывал его поэмы.

   Итак, убийство и отверженность Алеко - вот один из главных первоисточников кровопролития и одиночества Раскольникова.

   "Цыганы" - самая вольнолюбивая из поэм Пушкина. Здесь с особенной силой звучит его протест против порабощающего уклада современного деспотического государства, построенного на неразрывной спайке "денег" и "цепей". Его герой задыхается в "неволе душных городов" и бежит из их оград к отверженцам современной цивилизации.

   Но сам протестант подрывает свой подвиг безмерным самообожествлением, всеобъемлющим культом своей личной воли, признавая за собой права на высший суд над людьми. Этот хищный индивидуализм резко осужден поэтом в простых словах отца убитой Земфиры:

  

   Оставь нас, гордый человек.

   Мы дики: нет у нас законов,

   Мы не терзаем, не казним -

   Не нужно крови нам и стонов -

   Но жить с убийцей не хотим...

  

   Необъятный освободительный и бунтарский замысел приводит пушкинского героя к полному моральному крушению в акте мести, беспощадности, убийства. Он оказался неизмеримо ниже своего безмерного идеала свободы и справедливости. Вот, по Достоевскому, сущность трагедии грехов и возмездия, поразившая и его Раскольникова.

   В последующие годы первоначальный план "Преступления и наказания" не переставал обогащаться новыми чтениями и впечатлениями.

   Приготовляя материал для первых книжек своего журнала "Время" и стремясь усилить интерес к будущему изданию увлекательными отчетами о знаменитых преступлениях, Достоевский в конце 1860 года перечитывал сборники уголовных дел Франции. Внимание его привлекла статья "Процесс Ласенера". Вскоре во второй книжке "Времени" за 1861 год появилось обстоятельное изложение этой громкой судебной драмы.

   Пьер-Франсуа Ласенер был сыном купца города Лиона. Черты лица его были тонки и не лишены благородства. На иронической губе постоянно дрожал готовый сарказм. Он желал посвятить себя изучению права. В 1829 году он убил на дуэли племянника знаменитого политического оратора Бенжамена Констана. Эта дуэль, заключив первый акт жизни Ласенера, была для него первым поводом сопричислиться к группе людей исключительных, натур необыкновенных.

   По освобождении из тюрьмы он задумал заняться литературой - он пишет песни и стихи. Но литературная деятельность не удовлетворяла Ласенера: он опять завязал дружбу с тюремными товарищами и, поджигаемый голодом и неутомимою жаждою золота и наслаждений, стал участвовать в их воровских проделках. Вскоре он решается на крупное преступление - он совершает убийство с целью грабежа. Заключенный в тюрьму, он выпускает в свет сборник стихотворений. Перед собранием писателей, юристов, врачей он развивает свои мысли о литературе, морали, политике, религии. Меткость и находчивость в суждениях, твердая и обширная память его изумляли всех слушателей.

   Этот тип преступника-философа или убийцы-теоретика заинтересовал Достоевского своими психологическими контрастами и показался ему чрезвычайно благодарным для романического воплощения.

   "В предлагаемом процессе, - писал редактор "Времени",- дело идет о личности человека феноменальной, загадочной, страшной и интересной. Низкие инстинкты и малодушие перед нуждой сделали его преступником, а он осмеливается выставлять себя жертвой своего века. И все это при безграничном тщеславье..."

   Образ, давно уже слагавшийся в сознании Достоевского, получал ряд новых черт. Тип уголовного преступника из буржуазной среды, претендующего на роль романтического титана, углублял структуру образа. Как правильно отмечалось критикой, Раскольников - это один из последних в ряду героев-поэтов, художников, музыкантов, просто "избранных натур" или "загадочных натур", которых так любил романтизм. Свое крайнее и чудовищно искаженное выражение этот тип получил в лице подлинного убийцы - литератора Ласенера, образ которого привлек такое пристальное внимание Достоевского {Фамилия Ласенера упоминается Достоевским в "Идиоте" и в записях к "Подростку".}.

  

   Обильный материал для главного замысла принес Достоевскому тяжелый и мрачный 1864 год. После смерти брата Достоевский не перестает лихорадочно искать денег и, чтоб выбиться из-под обломков материальной катастрофы, подписывает векселя, удовлетворяет кредиторов, отбиваясь от нотариальных протестов, спасаясь от описи имущества. Он ежеминутно ощущает угрозу долговой тюрьмы. В течение целого года Достоевский вынужден беспрерывно общаться с петербургскими процентщиками, квартальными надзирателями, ходатаями и дельцами (всевозможных видов и рангов: среди кредиторов Достоевского оказываются петербургские купчихи, присяжные стряпчие, отставные военные, даже какой-то крестьянин. Никогда еще ростовщики и полиция не играли такой выдающейся роли в его биографии, как в этот отчаянный год займов, платежей и взысканий.

   В романе, который Достоевский начнет писать, едва закончив ликвидацию своего злополучного предприятия, на первый план выдвинется проблема денег во всей ее характерной обстановке Петербурга 1865 года - с его ростовщиками, сыщиками и полицейскими, мелкими закладами Раскольникова, малоценными ассигнациями Алены Ивановны и пятипроцентными тысячными билетами Лужина и Свидригайлова.

   Впервые в русской литературе тема капитала, остро поставленная в самом центре романа, получит в своем развитии характер и глубину захватывающей социальной трагедии.

   В этом материально напряженном году Достоевский занимает десять тысяч рублей у старой московской тетки Куманиной. В своей собственной семье писатель вполне реально ощущал раскольниковскую проблему: с одной стороны, обездоленные молодые жизни, дети покойного брата Михаила, среди которых были музыкально одаренные юноши и красивые девушки, с другой - выживающая из ума старуха, обладательница несметных куманинских капиталов, завещающая огромные суммы на украшение церквей и поминовение своей души - точь-в-точь как в романе ростовщица Алена Ивановна.

   Весь этот трудный год, протекший с момента смерти Михаила Михайловича до отъезда Достоевcкого за границу, чрезвычайно тяготил писателя своим вынужденным бесплодием: "За целый год не успел написать почти ни строчки!" Но тем пристальней он наблюдает и вбирает в себя впечатления от этой новой для него среды, в которой обнажено и цинично развертывается борьба за деньги. Как в свое время, вырвавшись из острога, он обратился к изображению Мертвого дома, так теперь, освободившись от деловых тисков, он приступает к роману, весь фон которого заполняется фигурами темных дельцов и столичных властей.

   Ростовщица Алена Ивановна, хозяйка меблированных комнат Ресслих, дающая деньги под проценты; делец Чебаров, взыскивающий по чужим обязательствам; мошенник Кох, промышляющий скупкой векселей у ростовщиков, - все это, очевидно, зарисовки кредиторов Достоевского, описанных впоследствии его женою ("перекупщики векселей - чиновничьи вдовы, хозяйки меблированных комнат, отставные офицеры, ходатаи низшего разряда..."). Точно так же Петр Петрович Лужин, занимающийся хождением по разным искам и тяжбам и собирающийся открыть в Петербурге публичную адвокатскую контору, является, очевидно, зарисовкой того "присяжного стряпчего Павла Петровича Лыжина", за долг которому в четыреста пятьдесят рублей имущество Достоевского, подлежало описи 6 июня 1865 года. В черновых набросках к роману он так и назван Лыжиным. Позволительно также предполагать, что в лице квартального надзирателя Никодима Фомича выведен в романе тот надзиратель 3-го квартала Казанской части, с которым Достоевский улаживал 6 июня 1865 года щекотливое дело о предстоящей описи имущества и который сообщил ему много ценных сведений для полицейских сцен его будущего романа.

   Отчаянное напряжение 1864 года, когда Достоевский печатался разом в трех типографиях, не жалел здоровья и сил, читал корректуры, возился с авторами, с цензурой, исправлял статьи, доставал деньги, просиживал до шести часов утра и спал по пяти часов в сутки, не дает ожидаемых результатов. К весне 1865 года выясняется несомненный и полный крах всего предприятия. Средства на издание журнала истощены, "Эпоха" прекращается, и личный вексельный долг Достоевского достигает теперь цифры в пятнадцать тысяч рублей. Необходимо от журнального предприятия и издательской лихорадки вернуться к своему основному и главному - к литературе.

   Достоевский задумывает роман на актуальную в то время тему - о пьянстве. С 1 января 1863 года вводилась новая акцизная система питейных сборов вместо прежних винных откупов у казны, когда кабатчики и целовальники безобразно спаивали народ. Но места казенной продажи спиртных напитков быстро раскинулись густой сетью по всей России. Как раз к 1865 году сказалось полное разочарование в "питейной реформе", бессильной установить "народную трезвость".

   Уже в своем первом журнале Достоевский отмечает самую драматическую сторону вопроса о пьянстве - судьбу детей в семьях алкоголиков. В большой статье о книге французского публициста Жюля Симона "Работница" описывались субботние выпивки парижских фабричных в окраинных кабачках и мрачный домашний быт мастеровых, у которых "дети умирали частью с голода, частью от чахотки в нетопленных помещениях, на кроватях без матрацев и без одеял".

   Из этой темы Достоевский исходит и в задуманном романе, к работе над которым приступает сейчас же после гибели "Эпохи". Уже 8 июня 1865 года он предлагает редактору "Отечественных записок" А. А. Краевскому свой роман "Пьяненькие", который "будет в связи с теперешним вопросом о пьянстве (картины семейств, воспитание детей в этой обстановке и пр.)". Так возникает бессмертный групповой портрет семейства Мармеладовых.

   Но денежный кризис препятствует Краевскому приобрести новый роман, и Достоевский решает уехать из Петербурга за границу, чтобы здесь, вдали от дел, кредиторов и полиции, сосредоточиться на творческой работе.

   За границей денежная драма продолжается и даже приобретает новую остроту. За пять дней в Висбадене он проигрывает на рулетке все, что имеет, вплоть до карманных часов. Если в Петербурге осаждали кредиторы и непрерывно томила угроза описи имущества и долговой тюрьмы, теперь наступает настоящая нужда с самым реальным голодом.

   Висбаденские письма 1865 года - поразительный документ биографии Достоевского:

   "...Рано утром мне объявили в отеле, что мне не приказано давать ни обеда, ни чаю, ни кофею..." "Продолжаю не обедать и живу утренним и вечерним чаем вот уже третий день - и странно: мне вовсе не так хочется есть. Скверно то, что меня притесняют и иногда отказывают в свечке по вечерам..."

   В этих условиях Достоевский приступал к работе над своим величайшим созданием.

   Тема голода и денег никогда еще не переживалась им с такой остротой. Впоследствии он определенно отмечает этот момент как зарождение "Преступления и наказания". В Висбадене в 1865 году он после проигрыша "выдумал "Преступление и наказание" и подумал завязать сношения с Катковым". Это следует понимать в том смысле, что идеи, издавна бродившие в его сознании, в критический момент денежного крушения дали какое-то новое сочетание и выдвинули на первый план замысел криминальной композиции.

  

   Вот что Достоевский писал в сентябре 1865 года Каткову:

   "Могу ли я надеяться поместить в вашем журнале "Русский вестник" мою повесть?..

   Это психологический отчет одного преступления. Действие современное, в нынешнем году. Молодой человек, исключенный из студентов университета, мещанин по происхождению, и живущий в крайней бедности, по легкомыслию, по шаткости в понятиях, поддавшись некоторым странным, "недоконченным" идеям, которые носятся в воздухе, решился разом выйти из скверного своего положения. Он решился убить одну старуху, титулярную советницу, дающую деньги на проценты... с тем, чтоб сделать счастливою свою мать, живущую в уезде, избавить сестру, живущую в компаньонках у одних помещиков, от сластолюбивых притязаний главы этого помещичьего семейства - притязаний, грозящих ей гибелью, докончить курс, ехать за границу и потом всю жизнь быть честным, твердым, неуклонным в исполнении "гуманного долга к человечеству", чем уже, конечно, "загладится преступление", если только можно назвать преступлением этот поступок над старухой глухой, глупей, злой и больной, которая сама не знает, для чего живет на свете и которая через месяц, может быть, сама собою померла бы.

   Несмотря на то, что подобные преступления ужасно трудно совершаются, то есть почти всегда до грубости выставляют наружу концы, улики и проч., и страшно много оставляют на долю случая, который всегда почти выдает виновника, ему совершенно случайным образом удается совершить свое предприятие и скоро и удачно.

   Почти месяц он проводит после того до окончательной катастрофы. Никаких на него подозрений нет и не может быть. Тут-то и развертывается весь психологический процесс преступления. Неразрешимые вопросы восстают перед убийцею, неподозреваемые и неожиданные чувства мучают его сердце. Божия правда, земной закон берет свое, и он кончает тем, что принужден сам на себя донести. Принужден, чтоб хотя погибнуть в каторге, но примкнуть опять к людям, чувство разомкнутости и разъединенности с человечеством, которое он ощутил тотчас же по совершении преступления, замучило его. Закон правды и человеческая природа взяли свое. Преступник сам решает принять муки, чтоб искупить свое дело..."

  

   Замысел великого романа сложился, как видим, к осени 1865 года с такой поразительной отчетливостью, что даже в кратком авторском письме он захватывает нас глубиной своей проблематики.

   "Единый план "Ада" есть уже плод высокого гения", - писал Пушкин о творении Данте. Это же можно сказать и о приведенном письме Достоевского.

   Прочитав этот гениальный план, где все катастрофично и все трагично, сдержанный и осторожный Катков немедленно высылает автору аванс в 300 рублей.

   Всю осень Достоевский работает с предельным напряжением: "В конце ноября было много написано и готово; я все сжег... Новая форма, новый план меня увлек, и я начал сызнова". Но рискованный опыт удался. В феврале 1866 года Достоевский сообщает Врангелю:

   "Недели две тому назад вышла первая часть моего романа в январской книге "Русского вестника". Называется "Преступление и наказание". Я уже слышал много восторженных отзывов. Там есть смелые и новые вещи".

   Достоевский был прав. Впервые в русском романе действие и драма строились на экономическом кризисе эпохи, который вел к большим идейным конфликтам и личным катастрофам.

  

   Когда Достоевский возвращается в Петербург из десятилетнего изгнания, пред ним совершенно изменившийся город с новым бытом и новыми социальными отношениями.

   Распад феодального строя вел к новой общественной системе.

   Драма Раскольникова возникает и развивается на фоне глубокого денежного кризиса 60-х годов. Журналы эпохи и, в частности, органы самого Достоевского не перестают писать об экономических трудностях послевоенного времени. В одной из первых книжек своего журнала Достоевский помещает большую статью Шиля: "Куда девались наши деньги?"

   Торговый, промышленный и монетный кризис достиг особенного развития как раз в 1865 году, что сильно отразилось на делах самого Достоевского и даже вынудило его к полной ликвидации своей издательской деятельности. Журналы закрываются, общий кредит невероятно падает, правительство выпускает заем за займом, денежный рынок переполняется бумажными знаками, государственное казначейство "угнетено" дефицитом.

   Таков был год, когда студенту Раскольникову сердобольные прохожие протягивали на улице копеечку, а титулярный советник Мармеладов создавал свой вариант народной поговорки: "Бедность не порок, но нищета, милостивый государь, нищета - порок-с..."

   Для понимания всего хода мысли Раскольникова необходимо включить его "отточенную, как бритва, диалектику" в панические условия денежного кризиса 1865 года.

   Все действие романа обусловлено в своих истоках проблемой денег. Один из персонажей романа прямо объясняет преступление Раскольникова экономическими причинами и, в частности, хозяйственным переворотом начала 60-х годов. На вопрос Лужина, "чем объяснить распущенность цивилизованной части нашего общества", толкающую на преступление, доктор Зосимов отвечает: "Перемен экономических много..." С первых же слов "Преступления и наказания" мы узнаем, что герой "задавлен бедностью", и первая же беседа его в романе происходит с ростовщицей на тему о грошовом закладе. Совершенно новый романический стиль возвещается бухгалтерским или дисконтерским языком этих необычных собеседований о процентных исчислениях и грошовых калькуляциях мелкой ссудной кассы ("коли по гривне в месяц с рубля, так за полтора рубля причтется с вас пятнадцать копеек, за месяц вперед-с" и прочее).

   Таковы первые, как бы намеренно дребезжащие, ноты романа: нужда, безвыходность, убогая спекуляция, жалкое хищничество. Через несколько страниц Раскольников в беседе со служанкой формулирует свою мысль: "Что на копейки сделаешь?" - "А тебе бы сразу весь капитал?" Он странно посмотрел на нее: "Да, весь капитал", - твердо отвечал он, помолчав. И далее: "На пятаки-то что ж я сделаю?" Вскоре его основную мысль формулирует студент в бильярдной, переводя финансовую проблему в новый план - права на обладание денег для справедливого распределения народного богатства.

   "Сто, тысячу добрых дел и начинаний, которые можно устроить и поправить на старухины деньги, обреченные в монастырь! Сотня, тысячи, может быть, существований, направленных на дорогу; десятки семейств, спасенных от нищеты, от разложения, от гибели, от разврата, от венерических больниц, - и все это на ее деньги".

   Жестокая экономика эпохи углубляет и изощряет замысел Раскольникова. В романе эта экономика конкретно развертывается перед ним в пасмурных эпизодах и трагических сценах огромного государственного центра. Изнасилованные девушки, проститутки, пьяницы, утопленницы рядом с благоденствующими ростовщицами, лужиными, свидригайловыми - все эти встречи и лица не перестают крепить и заострять мятежную волю Раскольникова. Он решается осилить своим замыслом и поразить своим действием страшное чудовище, угрожающее всем молодым существам, - новый капиталистический город, средоточие властей и сил целой империи, поистине город-спрут, охватывающий своими щупальцами Соню, девушку с Конногвардейского бульвара, всю семью Мармеладовых, самого Раскольникова.

  

   С начала 60-х годов русский роман был озабочен зарисовкой передового представителя молодого поколения. За полгода до начала работы Достоевского над "Преступлением и наказанием" его журнал "Эпоха" отмечал как знаменательнейшее явление современности, что русская литература смущена мыслью о новых людях.

   Чрезвычайно чуткий к актуальным темам, Достоевский в 1865 году приступает к разработке выдвинутой жизнью новейшей задачи. В "Преступлении и наказании" он дает одновременно трагедию нигилизма в лице Раскольникова и сатиру на радикальное направление в эпизодической фигуре Лебезятникова и отчасти Лужина.

   Этими персонажами Достоевский в новых формах продолжает идеологическую борьбу, развернутую им в своих журналах. В диспутах романа скрещиваются идеи почвенничества и революционного демократизма, словно продолжая полемику "Времени" и "Эпохи" с "Современником" и "Русским словом".

   На опубликованный в 1863 году в "Современнике" знаменитый роман Чернышевского "Что делать?" Достоевский, как мы видели, отвечает полемикой "Записок из подполья". В "Преступлении и наказании" он делает опыт борьбы с нигилизмом путем художественных обобщений. Наряду с огромным по глубине и драматизму образом Раскольникова он дает шаржированную сатиру на радикальную молодежь, исповедующую учение Чернышевского.

   Роман "Что делать?" был сразу признан манифестом революционной демократии. Достоевский и выбрал главной мишенью для своей полемики центральное произведение враждебной ему партии.

   Чернышевский исходил в своих построениях из того фурьеризма, который во многом был исповеданием веры молодого Достоевского. Утопические видения грядущего золотого века и всеобщего счастья оставили в его творческом сознании глубокий след. Но эволюция этих идей становилась для него неприемлемой. Фурьеризм приводил к революционному демократизму, а этого Достоевский не мог принять.

   О своем впечатлении от романа Чернышевского он говорит устами Степана Трофимовича Верховенского в "Бесах":

   "Я согласен, что основная идея автора верна, - но ведь тем ужаснее. Та же наша идея, именно наша: мы, мы первые насадили ее,