Главная » Книги

Достоевский Федор Михайлович - Леонид Гроссман. Достоевский, Страница 3

Достоевский Федор Михайлович - Леонид Гроссман. Достоевский


1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25

v>
   Брат Михаил продолжал свое образование в ревельской инженерной команде. В 1841 году он женился на местной немке Эмилии Федоровне Дитмар и в начале 40-х годов имел двух детей. Федора Михайловича тянуло из Петербурга в семью брата - четыре года он проводил здесь летние месяцы. Здесь были частично написаны "Двойник" и "Господин Прохарчин".
   Ревель заинтересовал начинающего автора. Это был первый готический город, который увидел Достоевский. Сложный и мощный стиль средневековых зданий он уже теоретически знал по своим занятиям в Инженерном училище: в "Зимних заметках" он вспоминает, с каким благоговением чертил еще в юности, когда учился архитектуре, один из образцов немецкой "высокой готики" - знаменитый Кельнский собор. Он зарисует позже в своих рукописях тончайшие детали гранитных порталов, роз и башен, свидетельствующих о его неизменном увлечении стрельчатым зодчеством, чьи конструктивные законы не раз сопоставлялись исследователями творчества Достоевского с принципами его романной архитектоники.
   Готика была излюбленным стилем романтиков, которым восхищались молодой Гёте и Шатобриан. В Ревеле Достоевский впервые увидел памятники западноевропейского средневековья: старинный замок, ратушу, биржу, собор XII века, корпус большой гильдии, церкви, жилые дома с высокими шпилями. Город германских орденов и Ганзейского союза надолго запомнился ему своим необычным остроконечным профилем. В 1869 году он задумывает повесть с местом действия в Ревеле.
   Но ареной и фоном его раннего творчества станет другой город - Петербург Николая I, город поразительных и устрашающих контрастов, "больной, странный и угрюмый", раскрывший своему впечатлительному наблюдателю ряд незаметных и безысходных драм для его ранних повестей.
  
   12 августа 1843 года Достоевский окончил полный курс наук в верхнем офицерском классе.
   Неприветливо встречает его николаевская действительность. Увлеченный своими творческими замыслами, он закончил училище далеко не в числе первых. Его и не назначают на службу для больших военно-оборонительных работ в одну из первоклассных крепостей государства. Он зачислен на скромнейший пост при петербургской команде "с употреблением при чертежной инженерного департамента". Начальство доверяет ему лишь в узких кабинетных масштабах начертательной геометрии и полевой картографии.
   Это мало смущает молодого строителя, уже захваченного иными конструктивными заданиями. Служба не отвечает его запросам: он чувствует себя "поэтом, а не инженером", как вспоминал в 1877 году. Но он не сомневается в своем призвании: "напротив, твердо был уверен, что будущее все-таки мое и что я один ему господин".
  

"Но, жизнь любя..."

Но, жизнь любя, к ее минутным благам

Прикованный привычкой и средой,

Я к цели шел колеблющимся шагом...

Некрасов

   Доктор Ризенкампф, которому ревельский житель Михаил Достоевский поручил наблюдать за жизнью своего непрактичного брата, живо обрисовал в своих воспоминаниях быт молодого литератора, поселившегося с ним на одной квартире.
   Клиентура начинающего врача - "пролетариат столицы". Это могло напомнить Божедомку, но в масштабах царской резиденции с ее поражающими контрастами великолепья и нищеты.
   Беседуя в приемной доктора с его убогими пациентами, Достоевский знакомится с братом фортепьянного мастера Келлера, от которого узнает подробности существования музыкальных низов Петербурга. Это могло вызвать первый замысел "Неточки Незвановой" - историю выдающегося и непризнанного скрипача, прозябающего в оркестрах знатных меценатов.
   Вернувшись из Ревеля в Петербург осенью 1843 года, Ризенкампф застал Федора Михайловича кормящимся молоком и хлебом, да и то в долг из лавочки. В таком состоянии он незадолго перед тем писал брату Андрею: "Ради бога пришли мне рублей пять или хоть целковый. У меня уж три дня нет дров, и я сижу без копейки".
   Крайнее безденежье Федора Михайловича продолжалось около двух месяцев. Как вдруг в ноябре он стал расхаживать по залу как-то не по обыкновенному - громко, самоуверенно, чуть не гордо. Оказалось, что он получил из Москвы 1 000 рублей.
   "На другой же день утром, - рассказывает далее д-р Ризенкампф, - он опять своею обыкновенною тихою, робкою походкою вошел в мою спальню с просьбою одолжить ему 5 рублей". Оказалось, что полученные деньги за уплатой неотложных долгов частью были проиграны на бильярде, а частью украдены каким-то партнером.
  
   "К 1-му февраля 1844 года Федору Михайловичу выслали опять из Москвы 1 000 рублей. На беду, отправившись ужинать к Доминику, он с любопытством стал наблюдать за бильярдной игрой. Какой-то господин обратил его внимание на одного из участвующих в игре - ловкого шулера, которым была подкуплена вся прислуга в ресторане. "Вот, - продолжал незнакомец, - домино так совершенно невинная, честная игра". Кончилось тем, что Федор Михайлович тут же захотел выучиться новой "невинной" игре - на это понадобилось целых 25 партий, и последняя сторублевая Достоевского перешла в карман партнера-учителя".
  
   Все это объясняет многое в безденежье молодого инженера и вводит нас в драму его зрелого периода, столь ярко отразившегося в повести 1866 года "Игрок".
  
   Достоевский не был отшельником. Он любил вечерние зрелища, рестораны, кофейни, офицерские пирушки с пуншем, банком и штосом. Весь этот праздничный, веселящийся Петербург увлек молодого литератора, но стоил ему "страшных денег".
   Не удивительно, что уже в эти первые офицерские годы он знакомится с особым миром - закладов, денежных ссуд, процентов, векселей. На пути его впервые появляется колоритный и символический тип целой эпохи, делец без сердца и жалости, промышляющий деньгами и эксплуатирующий неимущих - петербургский ростовщик.
   Это был какой-то отставной унтер-офицер сухопутного госпиталя, ссужавший деньги под крупные прибыли при абсолютно верной гарантии. Получив от Достоевского доверенность на получение его оклада за следующую треть года при особом ручательстве казначея инженерного управления, этот петербургский Гобсек выдал ему небольшую сумму с вычетом вперед своего огромного барыша. Сделка надолго запомнилась молодому художнику и, видимо, отразилась через ряд лет на незабываемых образах ростовщицы Алены Ивановны и держателей ссудных касс.
   Достоевский ненавидел капиталистического человека: буржуа, мещанина, приобретателя, собственника, накопителя. Он не унаследовал скупости своего отца и всегда воспитывал в себе щедрость, отзывчивость, широту, готовность поделиться последним. По свидетельству его близких, он не умел обращаться с деньгами и никогда не отказывал в них просителю. Но при этом, по свойственной ему противоречивости характера, он стремился к независимости, обусловленной в его время крупными денежными средствами. Исходя из существа своей творческой работы, он мечтал об обеспеченности для достижения художественного совершенства. Он считал, что художнику нужно довольство, нужна свобода, немыслимая без материальной достаточности. Как и некоторые другие великие артисты, как Рубенс, как Бальзак, как Рихард Вагнер, он готов был принять богатство для полной и яркой творческой жизни. Как его Раскольников, он хотел получить "сразу весь капитал", проектировал выгодные издания (Шиллера, Эжена Сю), оспаривал крупные наследственные суммы, стремился стать землевладельцем, мечтал о большом выигрыше. Эти противоречия в сложной натуре творца "Карамазовых" сообщили большой драматизм его биографии и в конце концов разрешились трагически, Достоевский не только творил с увлечением и самозабвением, но и жил горячо, порывисто, страстно. Об этом свидетельствует его позднейшее признание: "Везде-то и во всем я до последнего предела дохожу, всю жизнь за черту переходил". Этот "максимализм" характера, избыточность и чрезмерность ощущений, безудержность переживаний во многом определили его натуру и легли в основу его творчества.
   Любовь к жизни была сильной чертой личности Достоевского, обеспечившей ему яркость и мощь его бессмертных созданий. Уже под старость, в 1871 году, он писал:
   "Несмотря на все утраты, я люблю жизнь горячо, люблю жизнь для жизни и, серьезно, все еще собираюсь начать мою жизнь. Мне скоро пятьдесят лет, а я все еще никак не могу распознать: оканчиваю ли я мою жизнь или только лишь ее начинаю. Вот главная черта моего характера, может быть и деятельности".
   Но наряду с этой ценной чертой творческой натуры сказывалась и привязанность страстного человека к "минутным благам" жизни, требовавшим подчас значительных материальных средств и обращавшим писателя к напряженной борьбе за них.
   "Вы едва почувствовали на плечах эполеты, - упрекает его опекун их семьи П. А. Карепин, - как довольно часто в письмах своих упоминали два слова: наследство и свои долги..."
   Вскоре расчеты осложняются. В 1844 году петербургский чиновник инженерного департамента получает командировку в одну из дальних крепостей - Оренбург или Севастополь. Такая поездка требовала значительных затрат и отняла бы несколько месяцев, прервав и начатую литературную работу. Достоевский решается отдаться всецело своему творческому призванию и подает в отставку.
   Он не скрывает в своем деловом письме опекуну: ему нужны средства для новой дороги в жизнь - для широкой писательской деятельности, единственной, для которой он считает себя созданным.
   Но московская родня не сочувствовала сомнительной карьере сочинителя. Карепин продолжает отстаивать достоинства "царского жалования" и даже иронизировать в своих письмах к юному родственнику над его поклонением Шекспиру. Федор Михайлович обзывает своего опекуна Фальстафом, Чичиковым и Фамусовым, провозглашая при этом непоколебимую верность своему высшему призванию:
   Изучать жизнь людей - моя первая и цель и забава!
   Опека уступает настояниям непреклонного художника и высылает ему 500 рублей серебром.
   19 октябре 1844 года Достоевский по прошению уволен от службы, а 17 ноября исключен из списков петербургской инженерной команды. Это важная дата в его жизненной летописи. С этого момента он вольный литератор, принадлежащий исключительно своему писательскому призванию. Ему исполнилось двадцать три года. Он полон новых замыслов и неомраченных надежд. Только что появился в печати его первый труд - перевод "Евгении Гранде". "Чудо! чудо! перевод бесподобный", - сообщает он брату.
   Вышедший из романтизма Бальзак в своем шедевре реалистического искусства выражал непоколебимую преданность методу углубленного раскрытия духовной жизни героев при широкой разработке большой общественной идеи - гибельной власти золота над судьбами людей.
   Как художник, Достоевский рос и вызревал за этой работой.
   Перевод "Евгении Гранде" оказался для него подлинной школой, практическим семинарием по искусству романа. Это малоизвестное дебютное создание Достоевского свидетельствует о том, что новичок в литературе уже смело и уверенно овладел материалами слова, дающими ему право вступить на большое писательское поприще.
   Так почувствовал и сам Достоевский. Закончив перевод и сдав свою рукопись в редакцию "Репертуара и пантеона", он ощутил себя готовым для самостоятельного творчества. Французская повесть, казалось, во многом перевоспитала его и как бы довершила его формацию художника. Гоголь открыл ему трагизм повседневного. Белинский указывал целый путь в современность. Бальзак раскрывал потрясающую правду жизни, изображая человеческие характеры в их неотрывной связи с социальной борьбой эпохи - разгул хищнических инстинктов и недосягаемую красоту одинокой женской души, преодолевающей безграничностью своего чувства весь ужас этого преступного царства. В этом была своя романтика, но уже глубоко реалистическая.
  

Первая книга

   В январе 1844 года он пережил внутреннее событие, которое назвал видением на Неве. Это было осознание будущего мира своих драм и образов. Он нашел, наконец, своих героев. Он прозрел в новую художественную форму, отвечающую его идеям. Теперь он мог творить.
  
   "И замерещилась мне тогда другая история - в каких-то темных углах, какое-то титулярное сердце, честное и чистое, а вместе с ним какая-то девочка, оскорбленная и грустная, и глубоко разорвала мне сердце вся их история".
  
   Это уже в одной фразе почти вся тематика и весь стиль Достоевского до катастрофы. Мелкий канцелярист - это ведущий персонаж натуральной школы, восходящей к петербургским повестям Гоголя. Но сердце честное и чистое в этой титулярной груди, но надрывная грусть оскорбленной девочки - это уже внутренний мир человека, как определит романтизм Белинский, выделяя в этом движении прежде всего "сокровенную жизнь" человеческой личности.
   Весною 1845 года Достоевский заканчивает свой первый роман в объеме "Eugenie Grandet" и на нем сосредоточивает теперь все свои планы и ожидания.
   На титульном листе своей рукописи он надписывает заглавие: Бедные люди. Это как бы девиз и программа всей его будущей деятельности.
  
   В 1843 году в статье "Континентальные дела" Энгельс отмечал "полную революцию" в европейской литературе последних лет: "Место королей и принцев, которые прежде являлись героями, начинает занимать бедняк, отверженный класс, чья жизнь и судьба, нужда и страдания составляют содержание романов... Это новое направление таких писателей, как Жорж Санд, Эжен Сю и Диккенс, является, несомненно, знамением времени" {К. Маркс и Ф. Энгельс, Соч., т. I, стр. 542.}.
   Такими авторами, как мы видели, уже зачитывался Достоевский, и такая смена героев происходит и в его замыслах.
   Высокий интерес представляет борьба сменяющихся стилей в первой повести Достоевского, где неофит реалистического письма не в силах окончательно порвать со своей ранней романтической манерой, утверждая в литературе глубокий, новаторский метод, который и получит в его позднейших романах всемирное признание.
   Время требовало будничного, прозаического, примелькавшегося типа. "Самый любимый герой наш теперь - не поэт, не импровизатор, не художник, но чиновник или, пожалуй, откупщик, ростовщик, вообще приобретатель", - писал как раз в 1845 году критик "Финского вестника".
   Начинающий Достоевский посчитался с такими требованиями дня и поставил в центр своих ранних произведений современных деятелей: чиновников, откупщиков, накопителей, крепостников, даже петербургских сводниц.
   Но юный автор все же не смог расстаться со своими любимейшими образами: с поэтом, импровизатором и художником, с "всевозможными Наполеонами" (по термину Белинского). Отсюда его мечтатели, поклонники Пушкина - излюбленные герои предшествующего поколения. Они нужны Достоевскому для раскрытия и выражения его заветнейших творческих устремлений, неудержимо рвущихся сквозь принятую им систему натуральной школы. Они уверенно выступают на первый план и заслоняют своими гордыми обликами всю эту чиновничью мелюзгу и нравственные отбросы столичного центра. Волна романтизма бьет ключом из физиологических очерков молодого Достоевского.
   Так строится и его первый роман. Со всей точностью воссоздается в нем бытовая и социальная обстановка, в которой разыгрывается безысходная душевная драма героев. В духе натуральной школы изображается николаевский Петербург - черные, закоптелые капитальные дома, пучки газа в тумане; скользкая набережная Фонтанки с грязными бабами, продающими гнилые яблоки и мокрые пряники; Гороховая улица с богатыми лавками и пышными каретами (этюд в манере "Невского проспекта"). Выделяются особые внеэстетические натюрморты мелко мещанского быта: грязная лестница, заставленная рухлядью и лоханками, развешанное белье, от которого идет по всему помещению такой гнилой и остро-услащенный запах, что "чижики так и мрут".
   Но имеется здесь и то, о чем не думали писатели натуральной школы, - трагедия глубокого чувства, израненного и растоптанного жизнью. Основная задача Достоевского - показать, как осуждены переживать любовь бедные люди. Страшен не ветхий вицмундир и не задыхающиеся чижики, страшна та удушливая общественная атмосфера, в которой обрекается на гибель высшее проявление свободной человеческой личности. Лейтмотив повести - духовная связь благородных и скромных людей в жестоких условиях современного строя. Взаимное влечение Макара Девушкина и Вареньки Доброселовой подвергается испытаниям безжалостного миропорядка: мечтательницу-девушку, уже запроданную богатому сладострастнику, отдают теперь навсегда в его полную собственность. На основе социальных противоречий и вырастает острая психологическая драма, уже предвещающая будущего Достоевского.
   Это и было то "новое слово" начинающего писателя, которое так поразило современников: сила и право чувства, попираемого действительностью, но сохраняющего и под гнетом деспотического режима свое значение высшей жизненной ценности. Об этом Гоголь еще ничего не сказал. Это было наследие преромантизма в новых формах реалистической повести. Это был сентиментальный роман (как назовет вскоре сам Достоевский свои "Белые ночи"), но только развернувшийся на основе страшного петербургского пауперизма 40-х годов. Это и даст основание некоторым критикам именовать направление молодого автора "сентиментальным натурализмом".
   Вот почему в этой повести о столичной бедноте ставятся проблемы, совершенно чуждые очеркистам 40-х годов. Это высокая моральная патетика замысла, тема высшего благородства, предельного чистосердечия, бескорыстной любви, совершенного внутреннего облика. Макар Девушкин - это первый "прекрасный человек" Достоевского, его ранний "рыцарь бедный". Как и будущий князь Мышкин, он не смешон, а трагичен. Это чистая и самоотверженная душа, пламенеющая любовью и состраданием, но обреченная на гибель в окружающем ее бессердечном мире насилия и всеобщей купли-продажи.
   Таков был новый тон, зазвучавший в русской литературе. Герой называет две повести: Пушкина и Гоголя, по-новому раскрывшие ему смысл его существования. Но "Шинель" смущает его отсутствием живого объекта драмы и глубокой боли в душе забитого маленького человека. Зато "Станционный смотритель" - это "мое собственное сердце". Простодушный читатель высказывает безошибочное суждение об этом изображении горестной участи "коллежского регистратора", потерявшего дочь. Такая боль и разъясняет ему сокровенную драму его собственной души. Внутренняя жизнь героя разработана в "Бедных людях" методом натуральной школы. Но задание Достоевского не быт, а сердце человеческое, изнывающее от глубокого чувства к такому же подавленному и несчастному существу.
   Архаичной была и другая ведущая тема повести - судьба обольщенной девушки, эта обычная фабула преромантической литературы XVIII века ("Новая Элоиза", "Кларисса Гарлоу", "Бедная Лиза"). Только старинный сюжет модернизировался и раскрывался в типичной обстановке Петербурга 40-х годов. Пройдут годы, и на таком же фоне капиталистического города вырастет в "Идиоте" огромный и печальный образ чистой женской души, загубленной в страшном мире разнузданных инстинктов и денежного всемогущества.
   Здесь звучала, наконец, еще одна характерная для Достоевского тема, углубляющая для него физиологический очерк до подлинного большого искусства. Это была тема творца, мыслителя, поэта, которая стала для него основной. Таков первый, еще эскизный, но уже отчетливый образ молодого писателя Петра Покровского, живущего в нищете среди своих книг и рукописей и преклоняющегося перед Пушкиным. В нем уже дан очерк духовного героя, который через двадцать лет, пройдя через сложные философские борения автора, воплотится в образе Раскольникова.
   Первый роман писался медленно. Он был задуман зимой 1844 года и тогда же начат. Первоначально намечалась история злоключений современной провинциальной девушки в столичном городе, что и сохранилось частично в окончательной редакции в виде автобиографических записок Вареньки Доброселовой. ("Мне было только четырнадцать лет, когда умер батюшка...")
   Но обычная мемуарная форма, видимо, не удовлетворяет Достоевского, и наивная манера девичьей исповеди не дает ему простора для раскрытия по-бальзаковски современной драмы на ярком фоне эпохи, с ее жестокой борьбой инстинктов и вожделений.
   Он обращается к старинной форме романа в письмах, который возродился в новейшей французской литературе, раскрывшей в нем глубокий и гибкий жанр для выражения тончайших душевных переживаний. Так был написан "Жак" Жорж Санд, с героем которого русская критика сближала Макара Девушкина.
   Достоевский принимает этот обновленный лирический вид повествовательной прозы и открывает свою литературную деятельность простым и увлекательным эпистолярным зачином:
  
   "Апреля 8-го. Бесценная моя Варвара Алексеевна! Вчера я был счастлив, чрезмерно счастлив, донельзя счастлив! Вы хоть раз в жизни, упрямица, меня послушались..."
  
   Какая взволнованность и сколько любви и тревоги! Это зазвучал голос великого писателя. С первых же строк раздается подлинная тональность будущего романиста-поэта. Открывается новый путь. Найдена большая душевная тема самоотверженной любви вместе с глубоким и поэтическим ее выражением в письмах двух влюбленных.
   Все преображается новооткрытым законом. Достоевский вводит непредвиденные мотивы в прежнюю редакцию своей повести, выдвигает на первый план своего кроткого и благородного героя, ставит тему любви-жертвы как центральную в своем замысле и создает ряд писем-исповедей и писем-признаний, раскрывающих всю неисчерпаемую возможность человеческой личности к озарению счастьем близкого существа ценою собственной жизни. Слагается и утверждается в действии и драме намеченный образ несчастного и прекрасного человека, который и становится ведущим героем преображенного в корне романа Вареньки.
   Таково было становление творческой системы Достоевского, которая до конца будет выражаться в неисчерпаемом обилии замыслов и вариантов, в бурном половодье тем и типов, в головокружительной смене концепций и редакций, в бестрепетном сожжении целых глав и частей, в непрекращающемся процессе созидания и разрушения во имя ускользающего совершенства, все же неизбежно достигаемого мужественным мастером на гранях отчаяния и высших прозрений.
  

В литературном мире

Глава III. Буря Белинского

"Самая восхитительная минута..."

   После десяти месяцев напряженной работы повесть была готова.
  
   "Раз утром, - вспоминал Григорович, живший в то время с Федором Михайловичем на одной квартире, - Достоевский зовет меня в свою комнату; перед ним, на небольшом письменном столе, лежала довольно объемистая тетрадь почтовой бумаги большого формата, с загнутыми полями и мелко исписанная.
   - Садись-ка, Григорович, вчера только что переписал; хочу прочесть тебе; садись и не перебивай, - сказал он с необычною живостью.
   То, что он прочел мне в один присест и почти не останавливаясь, явилось вскоре в печати под названием "Бедные люди".
  
   Слушатель был "восхищен донельзя". Уже вступивший в литературу своим очерком "Петербургские шарманщики", Григорович был в курсе текущих издательских дел. Он знал, что Некрасов собирал материал для альманаха и решил показать ему рукопись Достоевского.
   В тот же вечер Григорович с Некрасовым сели за чтение новой повести, как полагали, "на пробу": с десяти страниц видно будет! Но, не отрываясь, прочитали в один присест все семь печатных листов.
   Повесть поразила их силой своего драматизма. Картина похорон студента, когда старик отец бежит под ледяным дождем с обнаженной головой за гробом сына, в глубочайшем смятении, роняя, как прощальные цветы, его любимые книги в уличную грязь, потрясла своим будничным трагизмом.
  
   "Читает он про смерть студента, - рассказывал потом Достоевскому Григорович, - и вдруг я вижу, в том месте, где отец за гробом бежит, у Некрасова голос прерывается, раз и другой, и вдруг не выдержал, стукнул ладонью по рукописи: "Ах, чтоб его!" Это про вас-то и этак мы всю ночь".
  
   Вскоре Некрасов писал о "бесподобных типах", созданных начинающим писателем.
   Финал повести обнажал до конца безысходный ужас жизни. К беспомощной девушке неожиданно является ее соблазнитель, помещик Быков, которому из деловых соображений необходимо жениться. Он и увозит ее в свою степную глушь под сдавленные рыдания обреченного на одинокое умирание старого писца.
  
   "Читал я, - вспоминал Григорович. - На последней странице, когда старик Девушкин прощался с Варенькой, я не мог больше владеть собою и начал всхлипывать; я украдкой взглянул на Некрасова: по лицу у него также текли слезы".
  
   Друзья решили сейчас же отправиться к Достоевскому.
   Тот был глубоко тронут этим необычайным визитом в столь ранний час - на исходе светлой белой ночи.
  
   "Они пробыли у меня тогда с полчаса, - вспоминал он в 1871 году, - в полчаса мы бог знает сколько переговорили, с полслова понимая друг друга, с восклицаниями, торопясь; говорили и о поэзии, и о правде, и о "тогдашнем положении", разумеется - и о Гоголе, цитируя из "Ревизора" и из "Мертвых душ", но, главное, о Белинском. "Я ему сегодня же снесу вашу повесть... Ну, теперь спите, спите, мы уходим, а завтра к нам!"
  
   Достоевский не мог уснуть. Восхищение повестью первых же ее читателей наполняло сердце еще не изведанным счастьем. Сам он записывал свои видения и думы "со страстью, почти со слезами" - теперь они дошли до других человеческих сердец и ударили по ним с неведомою силой.
   Но эту упоительную радость сменяла тревога - что скажет Белинский? Как оценит его рукопись "этот ужасный и страшный критик"? Да и возможно ли безвестному начинающему автору вступать в беседы с таким непререкаемым судьей словесных ценностей, уже открывшим ему своими статьями столько тайн литературного искусства?
  
   О "новом Гоголе" прямо заявил вождю "натурализма" Некрасов, вбежав майским утром в его кабинет.
   - Виссарион Григорьевич! Прочтите, ради бога прочтите эту рукопись поскорее! Если я не ошибаюсь, судьба посылает нашей литературе нового блестящего деятеля! По моему мнению, это превосходнейшая вещь {Здесь и далее приводим главные разговоры по повести Н. А. Некрасова "Каменное сердце", в которой поэт обстоятельно описывает по личным впечатлениям первую встречу Белинского с Достоевским. Эта неоконченная повесть была открыта в архиве Некрасова К. И. Чуковским и впервые опубликована в 1919 году ("Нива" No 34-37). Для ясности заменяем вымышленные имена и придуманное заглавие подлинными обозначениями.}.
   Белинский скептически выслушал славословия молодого поэта. Но, уступая его настояниям, взял новую повесть для прочтения.
   С первой же страницы рукопись заинтересовала его. Начав читать, он увлекался ею более и более и прочел ее разом, не отрываясь.
   К вечеру Некрасов застал Белинского уже в восторженном и лихорадочном состоянии.
   "- Главное, что поражает в нем, - заявил критик - это удивительное мастерство живым ставить лицо перед глазами читателя, очеркнув его только двумя-тремя словами... И потом какое глубокое, теплое сочувствие к нищете, к страданию. Скажите, он, должно быть, бедный человек и сам много страдал?.. Написать такую вещь в двадцать пять лет может только гений, который силою постижения в одну минуту схватывает то, для чего обыкновенному человеку потребен опыт многих лет".
  
   До глубокой ночи проговорили приятели о новой повести и об авторе, которого Некрасов пообещал завтра же привести к Белинскому.
   Несмотря на поздний час, он зашел к Достоевскому и с юношеским увлечением пересказал ему мнение Белинского о "Бедных людях". Задумчивое лицо молодого романиста озарилось необычайным счастьем.
   На другой день первым посетил Белинского один из его литературных друзей, П. В. Анненков. Критик стоял у окна с большой тетрадью в руках, лицо его выражало волнение.
   Вошедшему приятелю он указал на рукопись начинающего таланта, как на первую попытку у нас социального романа.
   Белинский отметил и глубокую философскую идею новой повести - несостоятельность идеализма и обреченность прекраснодушного "мечтательства" в жестоких условиях современного общественного быта.
  
   "- Дело тут простое, - сказал он Анненкову, - нашлись добродушные чудаки, которые полагают, что любить весь мир есть необычайная приятность и обязанность для каждого человека. Они ничего и понять не могут, когда колесо жизни со всеми ее порядками, наехав на них, дробит им молча члены и кости. Вот и все, - а какая драма, какие типы!.."
  
   И Белинский стал горячо и нервно читать вслух наиболее поразившие его места. Это были, судя по его печатным отзывам, сцены в кабинете директора, у смертного одра Горшкова, на похоронах молодого Покровского, при отъезде Вареньки (последнее письмо Макара Девушкина). "Тут все истинно, глубоко и велико!.."
  
   На третий день Некрасов в назначенный час зашел к Достоевскому, но застал его в состоянии большой растерянности. Застенчивый и мнительный автор упорно отказывался идти к Белинскому.
  
   "- Что я ему? Какую роль буду я играть у него? Что между нами общего? Он ученый человек, известный литератор, знаменитый критик, а я... что я такое?
   - Федор Михайлыч! Федор Михайлыч! Какое смирение! И перед кем? Разве я не читал "Бедных людей", разве Белинский не читал их?
   - Так что, что ж такое? - сдерживая улыбку, тихо и вкрадчиво произнес Достоевский".
  
   Но через минуту тень сомнения и страха снова легла на его лицо: оно "имело обыкновение, - вспоминает Некрасов, - меняться тысячу раз в минуту, то изображая собою угрюмую тучу, то вдруг мгновенно озаряясь ярким играющим светом, каким блестит солнце по морозу".
   После долгих уговоров Достоевский, наконец, решился - молодые литераторы отправились к знаменитому критику.
  
   Белинский жил в большом доме на углу Невского и Фонтанки, во дворе, в двух комнатах по черной лестнице, выходивших окнами на конюшню. Солнце никогда не заглядывало сюда.
   Но кабинет критика был необычайно чист и опрятен, нигде ни соринки, полы натерты до зеркального блеска, письменный стол в образцовом порядке, на подоконниках зелень и цветы, на стенах портреты друзей и любимых поэтов, а рядом с ними на этажерках бюсты и статуи Вольтера, Руссо, Гёте, Пушкина и Гоголя.
   Посетителей встретил невысокий человек с неправильным, но замечательным и оригинальным лицом, с нависшими на лоб белокурыми волосами, с тем суровым и беспокойным выражением, которое так часто встречается у застенчивых и одиноких людей. Вся его повадка была чисто русская, московская. Он заговорил и закашлял в одно и то же время.
   Но вскоре он оживился и весь преобразился. С приветливой улыбкой он расспрашивал новичка о его работе над повестью и попутно рассказывал о темпах творческого процесса у Пушкина, Байрона и Гоголя. Он показал гостям собранные им автографы знаменитых писателей.
   Ласковый прием Белинского успокоил смущенного Достоевского. Он жадно вслушивался в горячую речь критика, который сосредоточил свой анализ на главном характере нового романа.
  
   "- Да ведь этот ваш несчастный чиновник - ведь он до того заслужился и до того довел себя уже сам, что даже и несчастным-то себя не смеет почесть от приниженности и почти за вольнодумство считает малейшую жалобу, даже права на несчастье за собой не смеет признать, и когда добрый человек, его генерал, дает ему эти сто рублей - он раздроблен, уничтожен от изумления, что такого, как он, мог пожалеть "их превосходительство"... А эта оторвавшаяся пуговица, а эта минута целования генеральской ручки, - да ведь тут уж не сожаление к этому несчастному, а ужас, ужас! В этой благодарности-то его ужас! Это трагедия! Вы до самой сути дела дотронулись, самое главное разом указали".
   Волнение Белинского не переставало нарастать.
   "Вот тайна художественности, вот правда в искусстве! - закончил он свой пламенный отзыв. - Вот служение художника истине! Вам правда открыта и возвещена, как художнику, досталась, как дар, цените же ваш дар и оставайтесь верным [ему], и будете великим писателем!.."
   Достоевский вышел от Белинского "в упоении" и остановился на углу его дома, то есть у самого Аничкова моста.
   Стоял светлый день. По Невскому суетливо мелькали прохожие. Фонтанка отсвечивала прозрачным и бледным весенним небом. Бронзовые укротители коней Клодта чуть шевелились, отражаясь в еле вздрагивающей воде.
   "В жизни моей произошел торжественный момент, перелом навеки, - всем своим существом ощущал Достоевский, - началось что-то совсем новое, но такое, чего я и не предполагал тогда даже в самых страстных мечтах моих".
   Начиналась неведомая, бескрайная творческая жизнь. Он был посвящен главою русской литературы в братство писателей своей родины. И молча он приносил теперь свою присягу.
   "Это была самая восхитительная минута во всей моей жизни. Я в каторге, вспоминая ее, укреплялся духом", - писал через тридцать лет автор первого в России "социального романа".
  

У Панаевых

   Некрасов и Григорович ввели Достоевского в дом Панаевых. Это был один из центров петербургской художественной жизни. Здесь было много чтений, бесед и споров. Для Достоевского этот литературный салон оказался важным этапом его личной биографии. Именно здесь он пережил свою первую любовь - духовную, идеальную, поэтическую и утаенную. И прежде всего эстетическую.
   Панаев устроил у себя специальный вечер для ознакомления литературного Петербурга с неизданной новинкой - повестью "Бедные люди". "Читал сам Достоевский, тогда человек конфузливый, - вспоминал один из слушателей, - но его чтение произвело на всех потрясающее впечатление".
   Иван Иванович Панаев играл видную роль в кружке Белинского и был одним из модных беллетристов 40-х годов. Его повести "Онагр", "Актеон", "Литературная тля" читались с живейшим интересом. Это был добродушный и легкомысленный человек, "ребенок и ветрогон", по словам его друга-критика. Достоевский ценил такие непосредственные натуры и надолго сохранил с Панаевым литературные отношения.
   Этот занимательный, но неглубокий новеллист был женат на знаменитой красавице - Авдотье Яковлевне Брянской, дочери известного трагика времен пушкинской молодости. Она росла в атмосфере театрального искусства: в семье их бывали Каратыгины, Самойловы, Мартынов, Семенова, Асенкова. По совету знаменитого балетмейстера Дидло девушка готовилась в танцовщицы, что навсегда сообщило гибкость ее фигуре и грацию ее движениям. Но еще более восхищало молодых литераторов ее скульптурное лицо с матово-смуглым румянцем и мраморный лоб в оправе гладко причесанных черных волос.
   Несмотря на такую блистательную внешность, она была несчастна. Ее легкомысленный супруг отдавался своим непрерывным увлечениям, детей у нее не было, запасы нерастраченной любви тяготили ее живое и отзывчивое сердце. Через несколько лет Некрасов, ставший спутником ее жизни, так обрисовал эту страстную натуру в момент ревнивого возмущения:
  
   Упали волосы до плеч,
   Уста горят, румянцем рдеют щеки,
   И необузданная речь
   Сливается в ужасные упреки...
  
   15 ноября 1845 года, когда друзья ввели Достоевского в гостиную Панаевых, он впервые встретился с такой блестящей красавицей из культурной среды. Чрезвычайно впечатлительный к явлениям торжествующей жизненной красоты, он, видимо, сразу был поражен точеным обликом этой русской женщины в полном расцвете своего необычайного обаяния (в то время ей было двадцать пять лет). Она любила жизнь, празднества, развлечения, роскошь, но при этом была необыкновенно добра и участлива. Именно это вызывало непреодолимое сердечное влечение к ней. Достоевский был захвачен своим первым чувством, раскрывшим ему новый мир глубоких душевных ощущений.
   Это было целое событие в его жизни. "Русские довольно чутко умеют различать красоту и на нее падки", - писал он по личному опыту через двадцать лет. Но в ранней молодости, погруженный в свои рукописи и книги, он совершенно забыл о своей сердечной жизни. Эпоха литературных выступлений еще сильнее отвлекала его от романтических переживаний.
   "Я расспрашивала Федора Михайловича о его увлечениях, - рассказывает А. Г. Достоевская, - и мне показалось странным, что, судя по его воспоминаниям, у него в молодости не было серьезной горячей любви к какой-нибудь женщине. Объясняю это тем, что он слишком рано начал жить умственной жизнью. Творчество всецело поглотило его, а потому личная жизнь отошла на второй план. Затем он всеми помыслами ушел в политическую историю, за которую так жестоко поплатился".
   Панаева отнеслась к Достоевскому, видимо, с присущим ей теплым вниманием, не догадываясь о той роли, какую она сыграла в его жизни.
   "Вчера я в первый раз был у Панаева и, кажется, влюбился в жену его, - писал Достоевский брату 16 ноября 1845 года. - Она славится в Петербурге. Она умна и хорошенькая, вдобавок любезна и пряма донельзя".
   И через несколько недель:
   "Я был влюблен не на шутку в Панаеву, теперь проходит, а не знаю еще..."
   Достоевский верно почувствовал и отметил ум Панаевой - вскоре она выступила на литературном поприще, написав несколько романов и под конец жизни книгу известных мемуаров "Русские писатели и артисты".
   А. Г. Достоевская, не затрагивая этого эпизода в своих "Воспоминаниях" (относящихся к другой эпохе), в личных беседах придавала ему некоторое значение.
   "Увлечение Панаевой было мимолетно, но все же это было единственным увлечением Достоевского в его молодые годы. В доме у них, где к Федору Михайловичу начали относиться насмешливо, неглупая и, по-видимому, чуткая Панаева пожалела Достоевского и встретила за это с его стороны сердечную благодарность и нежность искреннего увлечения..." {Слышано мною от Анны Григорьевны Достоевской весною 1917 года в Сестрорецке. Тогда же записано. Впервые опубликовано в моей книге "Путь Достоевского".}.
   Ноты сочувствия и сострадания к болезненно впечатлительному человеку, попавшему в насмешливую среду молодых литераторов, слышатся и в воспоминаниях Панаевой о ее встречах с начинающим автором "Бедных людей".
   Вскоре Достоевский перестал бывать в их доме. Казалось, это увлечение прошло бесследно для его творчества. Простой случайностью можно было объяснить, что именем Панаевой была названа одна из замечательных красавиц романов Достоевского, Авдотья Романовна Раскольникова. Но в своем любимейшем создании - в "Идиоте" - он через двадцать лет увековечил эту необычайную русскую красоту, отмеченную глубоким страданием и предвещающую высокую духовную озаренность.
   Акварель Панаевой середины XIX века изображает точеное лицо молодой женщины с гладко причесанными черными волосами, отмеченное тревожной думой и внутренней болью. Именно такой воспринимает князь Мышкин на фотографическом портрете образ Настасьи Филипповны.
  
   "Как будто необъятная гордость и презрение, почти ненависть были в этом лице, и в то же самое время что-то доверчивое, что-то удивительно простодушное; эти два контраста возбуждали как будто даже какое-то сострадание при взгляде на эти черты..." Красота становится духовной, перерождается в нравственное начало, ставит проблему доброты. "Добра ли она? - спрашивает Мышкин. - Ах, кабы добра, все было бы спасено".
  
   Контрасты натуры Панаевой разрешались в чувстве непосредственной и деятельной любви (она доказала это позже, ухаживая с редкой самоотверженностью за умирающим Добролюбовым). Достоевский со свойственной ему чуткостью это понял и повлекся сердцем к этой первой одухотворенной красавице, встретившейся на его пути.
   Но он ничем не мог пленить эту светскую женщину с вольнолюбивой душой. Вот как описывает его Панаева в своих воспоминаниях:
   "С первого взгляда на Достоевского видно было, что это страшно нервный и впечатлительный молодой человек. Он был худенький, маленький, белокурый, с болезненным цветам лица; небольшие серые глаза его как-то тревожно переходили с предмета на предмет, а бледные губы нервно передергивались. Первоначально он был очень застенчив и не вмешивался в общий разговор. Но вскоре он проявил себя страстным спорщиком... По молодости и нервности он не умел владеть собой и слишком явно высказывал свое авторское самолюбие и высокое мнение о своем таланте".
   Уже вторая повесть Достоевского, "Двойник", послужила причиной первых разног

Категория: Книги | Добавил: Armush (21.11.2012)
Просмотров: 479 | Рейтинг: 0.0/0
Всего комментариев: 0
Имя *:
Email *:
Код *:
Форма входа