Достоевский Федор Михайлович - Леонид Гроссман. Достоевский

   Из серии "Жизнь замечательных людей", выпуск 24 (357).

   Москва, изд-во "Молодая гвардия", 1963.

   OCR Ловецкая Т.Ю.

  

  

   Глава I. В больнице для бедных

  

  

  Семья штаб-лекаря

  

  Тульское поместье

  

  В московских пансионах

  

  Судьба матери

  

   Глава II. Инженерное училище

  

  

  В Михайловском замке

  

  Убийство отца

  

  Полевой прапорщик

  

  "Но, жизнь любя..."

  

  Первая книга

  

   Глава III. Буря Белинского

  

  

  "Самая восхитительная минута..."

  

  У Панаевых

  

  "Петербургская поэма"

  

  Бунт или утопия?

  

  "Витязь горестной фигуры"

  

  Диалог об искусстве. Разрыв

  

   Глава IV. В новых кружках

  

  

  У Бекетовых и Майковых

  

  Доктор Яновский

  

  Романтическая повесть

  

  

   Глава V. Петрашевцы

  

  

  Достоевский-фурьерист

  

  Заговор Спешнева

  

  "История одной женщины"

  

  Последние сходки

  

   Глава VI. Военный суд

  

  

  Алексеевский равелин

  

  В следственной комиссии

  

  Семеновский плац

  

  

   Глава VII. Ссыльнокаторжный

  

  

  

  Путь в острог

  

  Мертвый дом

  

  Борьба за жизнь

  

  Перерождение убеждений

  

   Глава VIII. В линейном батальоне

  

  

  

  Семипалатинск

  

  Исаева

  

  Свадьба в Кузнецке

  

  Сибирские тетради

  

  

   Глава IX. Журнал "Время"

  

  

  Программа "почвы"

  

  Новые связи

  

  Роман-фельетон

  

  "Молодая Россия"

  

  "Заметки о погибшем народе"

  

   Глава X. За рубежом и на родине

  

  

  Столицы мира

  

  У Герцена

  

  "Роковой вопрос"

  

  Аполлинария Суслова

  

  Красное и черное

  

  

   Глава XI. Гибель "Эпохи"

  

  

  Второй журнал

  

  Повесть-декларация

  

  Три некролога

  

  Марфа Браун

  

  Сестры Корвин-Круковские

  

   Глава XII. Роман-исповедь

  

  

  История замысла

  

  Анатомия романа

  

  Лето в Люблине

  

   Глава XIII. Последняя любовь

  

  

  Драконовский контракт

  

  Роман-стенограмма

  

  Вторая помолвка

  

  Медовый месяц

  

   Глава XIV. Начало скитаний

  

  

  В Дрездене

  

  Баден. Встреча с Тургеневым

  

  Ганс Гольбейн-младший

  

  Женева

  

   Глава XV. Роман-поэма

  

  

  Сюжет

  

  Образы

  

  Композиция

  

   Глава XVI. Перед битвой

  

  

  По Италии. Снова Дрезден

  

  "Житие великого грешника"

  

  Страшный год

  

   Глава XVII. Роман-памфлет

  

  

  Творческая история

  

  Прототипы и типы

  

  В современной критике

  

   Глава XVIII. Достоевский-публицист

  

  

  Журнал-газета

  

  В домашнем кругу

  

  Новые темы

  

  Роман о воспитании

  

  Трагические новеллы

  

  Прощание с Некрасовым

  

   Глава XIX. Роман-синтез

  

  

  Подпоручик Ильинский

  

  Эпос современной России

  

  Содом и мадонна

  

  Кульминация творчества

  

  Карамазов или Каракозов?

  

  Реализм и символика

  

   Глава XX. Эпилог Достоевского

  

  

  Памятник Пушкину

  

  Болезнь и смерть

  

  Заключение

  

   Основные даты жизни и творчества Достоевского

   Краткая библиография

  

  

   Среди московских студентов, призванных незадолго до Бородинского сражения к работе в лазаретах, находился и слушатель Медико-хирургической академии Михаил Андреевич Достоевский.

   Ему предстоял долголетний труд в рядах армии. Только в декабре 1820 года он был уволен от военной службы в звании полкового врача первого класса.

   Он прошел за эти годы суровую жизненную школу. В переполненных тыловых госпиталях, в удушливом запахе крови и разложения он неутомимо производил свои бесчисленные операции и ампутации, наблюдая войну не в геройской обороне и генеральных сражениях, а в массе ее растоптанных жертв.

   К моменту окончания кампании ему было всего тридцать лет. Но он навсегда утратил жизнерадостность и никогда не смеялся.

   В марте 1821 года демобилизованный штаб-лекарь был определен врачом в московскую Мариинскую больницу для бедных, куда и переехал с молодой женой и грудным младенцем - своим первенцем Михаилом.

   Через полгода, 30 октября, в новой казенной квартире Достоевских родился их второй ребенок, получивший имя Федора.

   Место, куда переселился по своей новой должности ординатор армейского госпиталя и где появился на свет его знаменитый сын, издавна считалось одним из самых печальных участков старой Москвы. Еще в начале XIX века на этой окраине Сущевской части находилось кладбище тогдашних отверженцев общества: бродяг, самоубийц, преступников и их неопознанных жертв. Все это урочище называлось "убогим домом". А хранители таких беднейших погостов получали прозвище "божедомов". Здесь же находился приют для подкидышей и дом умалишенных.

   В 1806 году на этом месте страданий и скорби было отстроено зодчим Жилярди великолепное ампирное здание с фронтоном и дорической колоннадой. Оно было отведено под благотворительное учреждение - лечебницу для неимущих. Улицу, ведущую мимо ограды этой усадьбы, назвали Божедомкой.

   Именно здесь будущий художник большого города рано присмотрелся к его низам. Этот серенький люд привлек его сочувственное внимание и вошел в его творчество одним из главных объектов изображения.

  

   Достоевские происходили из старинного литовского рода, представители которого с XVI века упоминаются в различных документах юго-западной Руси. Многие из них достигли видных степеней и стали известны как члены главного трибунала, маршалки, судьи, хорунжие, епископы. В 1506 году им была пожалована грамота на село Достоево в Пинском повете между реками Пиной и Яцольдой, после чего эти служилые люди стали именоваться по своей земельной вотчине Достоевскими {Архив юго-западной России, ч. VI, т. I, прил. 71, 73, 74. С. Любимов, Ф. М. Достоевский (к вопросу об его происхождении). "Литературная мысль", 1923, No 1, стр. 203-210.}.

   Властные, пылкие и неукротимые в своих страстях и вожделениях, они не раз упоминаются в книгах стародавних судных дел, изданных Виленской археографической комиссией. Так, в конце XVI века некая Мария Стефановна Достоевская обвинялась в убийстве своего мужа Станислава Карловича при помощи наемника Яна Тура, в покушении на убийство своего пасынка Кристофа Карловича и в составлении подложного завещания для овладения их имуществом. Эта леди Макбет Пинского повета была приговорена к смертной казни, временно отсроченной королем. В середине XVII века воин литовской дружины Филипп Достоевский обвинялся сыновьями старосты Речицкого в разграблении их имущества и нанесении побоев принадлежавшим им крестьянам. Но одновременно хроника рода называет в его рядах и видных исторических деятелей. Таким был в XVI столетии "домовник" Федор Достоевский, то есть служебный шляхтич при знаменитом русском князе-эмигранте Андрее Курбском, посылавшем из Литвы свои громовые памфлеты Ивану Грозному.

   К XVIII веку род Достоевских, не принявший католичества, был вытеснен из рядов западного дворянства, обеднел и захудал. Дед писателя уже нес скромную службу протоиерея в глухом городке Подольской губернии Брацлаве. Один из его сыновей, Лев Андреевич, был священником на селе, из шести дочерей три стали провинциальными попадьями, а три другие - женами мелких украинских служащих.

   Только младший сын брацлавского пастыря Михаил (отец писателя) построил свою жизнь необычно и самовольно. Еще не достигнув совершеннолетия, он бросает Каменец-Подольскую семинарию и бежит из отчего дома. Безвестный попович поступает в Московскую медико-хирургическую академию, работает в госпиталях и становится, наконец, врачом столичной бедноты.

   Но этой гуманной профессии мало соответствовал характер Михаила Андреевича, неуживчивый и ожесточенный жизненной борьбой. Это был, по свидетельству близких, человек чрезвычайно раздражительный, крайне вспыльчивый и заносчивый. Он представлял собой тип упорного и неутомимого работника, угрюмо исполняющего свой жизненный долг, нетерпимо требовательного ко всем окружающим. Вспышки его гнева были ужасны. При всем этом он отличался крайней скупостью и страдал тяжелой формой алкоголизма.

   Характер отца и созданная им невыносимая атмосфера в доме глубоко омрачили детство и отрочество Достоевского. С четырехлетнего возраста мальчик уже ощущал этот деспотический гнев главы семейства. Поверяя одному из петербургских друзей историю своей жизни, Достоевский сообщал ему многое о тяжелой и безотрадной обстановке своего детства; при этом "об отце он решительно не любил говорить и просил о нем не спрашивать".

   О себе вспоминает автор "Подростка" в одном отрывке из рукописи этого романа:

  

   "Есть дети, с детства уже задумывающиеся над своей семьей, с детства оскорбленные неблагообразием отцов своих, отцов и среды своей, а главное - уже в детстве начинающие понимать беспорядочность и случайность основ всей их жизни, отсутствие установившихся форм и родового предания".

  

   Сохранившийся портрет Михаила Андреевича изображает довольно правильное холодное лицо с тонкими сжатыми губами и строгим взглядом под мефистофельски очерченными бровями. Высокий, шитый золотом воротник гражданского мундира, крепко застегнутый и плотно облегающий шею, завершает впечатление холодной и недружелюбной замкнутости.

   Этот угрюмый врач военных лазаретов выбрал в 1819 году себе в жены девушку светлой души и жизнерадостной натуры - Марию Федоровну Нечаеву.

   Происходила она из скромной среды старинных кустарей и мелких посадских. Это была безвестная, безыменная, ремесленная и торговая Русь.

   Дед писателя Федор Тимофеевич Нечаев в конце XVIII века переселяется из своей калужской глуши в Москву и служит здесь сидельцем в лавке. Затем он вступает в третью гильдию и торгует самостоятельно в суконном ряду, потом приобретает дом и выдает старшую дочь за представителя московской коммерческой аристократии - Александра Куманина.

   Младшая дочь Федора Тимофеевича Маша Нечаева с юных лет воспринимала культурные влияния, идущие из другой среды - от ее матери Варвары Михайловны Котельницкой. Эта бабка Достоевского происходила из разночинной интеллигенции XVIII века - отец ее служил корректором в московской духовной типографии еще во времена Новикова и слыл человеком умным и начитанным. Его характер, видимо, сказался на семейном быту и на воспитании детей, отразился он и на развитии младшей внучки. Супруга штаб-лекаря любила поэзию, ценила Жуковского и Пушкина, зачитывалась романами, отличалась музыкальностью, исполняла романсы и песни под собственный аккомпанемент на гитаре. Свое глубокое чувство любящей жены и матери она умела выразить живым слогом своих писем, исполненных лиризма и юмора. Она была первой учительницей всех своих детей. Великий писатель всегда отзывался о ней с горячей любовью и, вероятно, думал о ее грустном облике, создавая кротких и обреченных героинь своего позднего творчества.

   Старинная пастель, написанная в год возникновения "Евгения Онегина", изображает Марию Федоровну в белом платье с открытой шеей и ниспадающими шелковистыми локонами вдоль щек; это наряд и прическа Татьяны. Взгляд молодой женщины ласковый и задумчивый, лоб высокий и развитой, еле уловимая улыбка оживляет тонкие губы. Лицо одухотворенное, умное, чуть грустное и матерински приветливое. Сын Федор напоминал мать очертаниями лба, удлиненным разрезом век и пристальным взглядом, но только исполненным пытливого и скорбного раздумья.

  

   В 1823 году семья перебралась в другой флигель больничного здания, где и прошло все детство Феди с двухлетнего возраста. Старшим мальчикам вскоре отвели особую комнатку, отгородив часть передней. Свет скупо проникал в эту полутемную детскую, окрашенную к тому же в тусклый "темно-перловый" колер. Описывая впоследствии тесные петербургские мансарды, похожие на шкаф или гроб, где даже мысль теряет способность к полету, Достоевский, вероятно, вспоминал и мрачный чулан на Божедомке, где впервые стали развертываться его поэтические видения.

   Но и сама жизнь уже раскрывала ему свои подлинные драмы и вызывала его мысли на первые недоумения и раздумья. В больничном саду он любил разговаривать с больными в казенных халатах верблюжьего цвета, любил всматриваться в этих бледных и грустных людей, полураздавленных скрытым страданием. Это о них рассказывали своими непонятными латинскими терминами "скорбные листы", за которыми проводил в угрюмом молчании свои вечера его отец.

   Гостей у Достоевских почти не бывало. Из близких родственников семьи особым уважением пользовалась старшая сестра Марии Федоровны - Александра, супруга "именитого гражданина и коммерции советника" Куманина. "Покойная тетка, - вспоминал Достоевский, - имела огромное значение в нашей жизни с детства до 16 лет, многому она способствовала в нашем развитии".

   От этой влиятельной родственницы шли к подрастающим племянникам воззрения и предания московского купечества разных разрядов - от мелких промышленников Сыромятной слободы до потомственных дворян и пайщиков крупнейших предприятий, связанных с Российско-Американской компанией. От представительницы этой торговой среды младшие Достоевские воспринимали исконные воззрения всего ее круга о всемогущей власти денег в людских делах и мирских отношениях. Неотразимым воплощением этой материальной мощи высился в одном из тихих переулков Покровки над живописным обрывом к реке нарядный куманинский особняк, разукрашенный фарфором, бронзой, картинами и зеркалами. В скромную лекарскую семью на Божедомку Александра Федоровна приезжала в карете цугом в упряжке четырех лошадей, с выездным лакеем на запятках и форейтором на козлах. Родственные беседы в тесной гостиной больничного флигеля незаметно утверждали в сознании подростков правила благочестия, слагавшиеся веками в патриархальном мире московской купли-продажи. Преданность церкви и верноподданность царю, соблюдение православных обычаев и непрерывное наполнение несгораемых касс - вот к чему сводился идеал этой среднемещанской и крупнокупеческой среды.

   Из таких разнородных социальных влияний слагалось раннее мироощущение Достоевского. Предания обедневшего рода литовских шляхтичей переплетались с житейскими навыками третьегильдейских московских купцов, сумевших породниться с крупнейшими столичными негоциантами. Но, быть может, сильнее всего здесь сказывалась традиция умственной культуры, восходящая к начетчику XVIII века - прадеду писателя Михаиле Котельницкому, выправлявшему в московской духовной типографии наборы философских трактатов и богословских сводов. От него шла в коммерческую среду Нечаевых любовь к книге, поэзии, умозрению, картинной речи.

  

   Был в роду Достоевских и поэт. "Когда мои предки покинули темные леса и топкие болота Литвы, - пишет дочь писателя, - они были, вероятно, ослеплены светом, цветами и эллинистической поэзией Украины; их душа была согрета южным солнцем и вылилась в стихи". Известна действительно "Покаянная песнь" одного из Достоевских, напечатанная в "Богогласнике" конца XVIII века на Волыни и, по мнению брата писателя Андрея Михайловича, принадлежащая перу их деда - брацлавского протоиерея Андрея Достоевского. Путь поэтов рано стал манить старших сыновей штаб-лекаря. Жизнь с малых лет приобщила их к миру искусств.

   Первым выдающимся событием детства Достоевского было его раннее знакомство с народным творчеством. В большом, многодетном семействе никогда не переводились кормилицы из ближайших деревень. До нас дошли безвестные имена этих крепостных крестьянок: Дарьи, Катерины, "лапотницы Лукерьи". Они открывают литературную биографию Достоевского легендарными образами Жар-птицы и Алеши Поповича. Писатель не раз вспоминал и свою нянюшку-москвичку, "скромную женщину" удивительного душевного благородства, взятую из мещан и с достоинством называвшую себя "гражданкой". Она умела увлечь лекарскую детвору поэтическими вымыслами про Остродума и других героев устной поэзии. "Наша няня Алена Фроловна, - писал в 1876 году Достоевский, - была характера ясного, веселого и всегда нам рассказывала такие славные сказки!.."

   Бесправные женщины крепостной страны незаметно выполнили большую жизненную задачу: они пробудили влечение мальчика к устной поэзии его народа и одновременно послужили возникновению того прекрасного языка - свободного и взволнованного, глубоко русского и неизгладимо выразительного, которым со временем будут написаны его всемирно-знаменитые книги.

   По бытовым навыкам своей патриархальной семьи, чтившей старинные обычаи и соблюдавшей заповедные обряды, Достоевский был рано приобщен к замечательным памятникам русского зодчества и народной живописи. "Каждый раз посещение Кремля и соборов московских было для меня чем-то торжественным", - вспоминал писатель под конец жизни.

   В 1859 году по пути из Сибири в Тверь он делает крюк, чтоб снова взглянуть на полюбившиеся ему с детства художественные ценности Сергиева Посада - византийские залы, собрания драгоценностей, "одежды Ивана Грозного, монеты, старые книги, всевозможные редкости, - не вышел бы оттуда". Здесь мальчик Достоевский видел одно из высших достижений средневековой русской живописи, "Троицу" Андрея Рублева, - гениальное воплощение старинной народной мечты о прекрасном человеке. А в одной из своих статей 1847 года он называет и московский Архангельский собор, и "редкости Грановитой палаты", и могилу Бориса Годунова - ряд памятников, навсегда запечатлевшихся в его отроческом сознании.

  

   Древняя столица раскрывалась подчас перед младшими Достоевскими и своими живыми народными зрелищами. Был у них двоюродный дед, Василий Михайлович Котельницкий, которым в семье гордились: он был профессором Московского университета по курсу "врачебного веществословия", то есть фармакологии, а одно время состоял и деканом медицинского факультета. Ученым он был все же очень скромным, и его слушатель Н. И. Пирогов с большим юмором описывает комические несуразности его лекций о снадобьях и зельях, вызывавших веселое настроение молодой аудитории.

   Но добряк считался "защитником студентов" и, будучи бездетным, очень полюбил своих внучатых племянников, которых к нему обычно привозили на пасху. Домик Василия Михайловича находился у самого Смоленского рынка, так что в праздник из окон были видны знаменитые святочные балаганы под Новинским с красным кумачом занавесок и разноцветными самодельными афишами. Сюда-то и водил дедушка Котельницкий своих маленьких гостей с дальней Божедомки показать им затейников и штукмейстеров, ученых собак и обезьян, восковые фигуры королей и генерал-аншефов. Здесь будущий изобразитель каторжного спектакля впервые почувствовал прелесть народного театра и мог ощутить в целой труппе "паяцев, клоунов, силачей и прочих петрушек" яркий самоцветный дар бродячих скоморохов древней Руси.

   Но и классический театр вскоре раскрыл Достоевскому мир высоких эстетических наслаждений. "Десяти лет от роду я видел в Москве представление "Разбойников" Шиллера с Мочаловым, - вспоминал через полстолетия романист, - и уверяю вас, что сильнейшее впечатление, которое я вынес тогда, подействовало на мою духовную сторону очень плодотворно".

   Разнообразны были ранние литературные впечатления Достоевского. Разнородные сочинения наполняли и книжный шкаф, стоявший в гостиной штаб-лекаря, как едва ли не главное украшение их скромной казенной квартиры.

   Сильнейшее впечатление оказала на Достоевского книга, по которой мать обучала его грамоте, - сборник историй Ветхого и Нового завета. Художественное значение этих легенд ценилось великим романистом всегда. Он видел в них выдающиеся произведения народного эпоса, полные драматизма и лирики.

   Особенно увлекла его в ряду этих мифов "Книга Иова" с ее рассказом о неповинном страдальце, безропотно перенесшем посланные ему богом тяжелые испытания: гибель близких, разорение, проказу, нищету. За это он был исцелен, восстановлен в своем благосостоянии, снова стал отцом многочисленной семьи и "умер в старости, насыщенный днями".

  

   "Читаю книгу Иова, и она приводит меня в болезненный восторг, - сообщал писатель жене в 1875 году, - бросаю читать и хожу по часу в комнате, чуть не плача... Эта книга, Аня, странно это, - одна из первых, которая поразила меня в жизни, я был еще тогда почти младенцем!"

  

   В искусство романа ввела Достоевского забытая ныне писательница XVIII века Анна Радклиф. Она утвердила в европейской литературе новый вид романа. Он назывался "готическим" из-за влечения его авторов к рыцарским преданиям средневековья, запечатленным в скульптуре и витражах архитектурной готики. Он назывался "черным" по мрачности сюжета и траурному колориту. Его определяли также как "роман кошмаров и ужасов", поскольку он строился на вещих снах, предчувствиях, гибельных предзнаменованиях. Но весь этот фантастический колорит питался реальными фактами. Необычайное и потрясающее сочеталось здесь с тонким мастерством реалистической живописи, какую показали английские изобразители общественных нравов - Филдинг и Смоллетт.

   Техникой такого жуткого и захватывающего повествования Анна Радклиф владела в совершенстве.

   Достоевский в раннем детстве "за неумением грамоте" слушал в долгие зимние вечера, "замирая от восторга и ужаса", как родители его читали на сон грядущий многотомные эпопеи английской романистки, а потом бредил во сне, как в горячке.

   Образцы такого повествовательного жанра любила, видимо, с юных лет московская купеческая дочка - Маша Нечаева. Как и ее сверстницам, уездным барышням 10-20-х годов,

  

   Ей рано нравились романы,

   Они ей заменяли все...

  

   Она и не догадывалась, что своими увлечениями этой авантюрной и чувствительной литературой она уже предопределяла великую деятельность своего резвого и пылкого сынишки, которого называли в семье "настоящий огонь". Можно ли было предвидеть те зарева мысли и чувств, какие зажжет со временем в мировой культуре этот мальчик с Божедомки?

  

   Он не знал в раннем детстве открытых горизонтов. Замкнутый больничной оградой, Достоевский почти до отроческих лет был оторван от русского пейзажа. Липовые аллеи вокруг приемных покоев и палат, Марьина роща с ее шатрами и "комедией" - вот первые картины природы, раскрывшиеся будущему художнику-урбанисту.

   Только после десятилетнего возраста Достоевский узнал русскую деревню с ее поверьями, обрядами и обычаями.

   В 1827 году незначительный чиновник медицинского ведомства М. А. Достоевский получает чин коллежского асессора, предоставлявший потомственное дворянство вместе с правом владеть населенными вотчинами. В 1828 году он записан вместе с семьей в дворянскую книгу Московской губернии. И вскоре в доме Достоевских начинают появляться "сводчики", или факторы, по купле-продаже имений.

   В 1831 году врач Мариинской больницы приобрел в Тульской губернии сельцо Даровое, а в следующем году - соседнюю с ним деревушку Черемошну, что составляло имение в 500 десятин, населенное сотней "душ". Оно обошлось покупателю в 12 тысяч рублей серебром и приобщило его к господствующему классу Российской империи.

   Но Даровое оказалось немногим радостнее Божедомки. Крохотный усадебный дом, слепленный из глины и крытый соломой, походил на украинскую мазанку, а за садом расстилалась "довольно мрачная и дикая местность, изрытая оврагами" (по описанию брата писателя).

   Современные исследователи этой вотчины Достоевских восстановили печальную картину ее прежнего состояния: скудость почвы, отсутствие рек и лесов, однообразный ландшафт - овраги и кустарники, избенки, крытые соломой, которую снимали в неурожайные годы для прокормления животины, - страшная бедность, темнота и смертность населения, доведенного барщиной до полного разорения. Об этом красноречиво свидетельствуют и письма родителей Федора Михайловича и наблюдения позднейших посетителей маленькой заброшенной усадьбы, где проводил свои школьные вакации Достоевский.

   "Нищета, забитость, лихое конокрадство - конокрадством славились здешние мужики - с этой черной стихией встретился он в годы, когда душа открывается навстречу жизни; уже в ту пору душа содрогнулась в нем". Через полвека в своем последнем романе он упомянет родительскую Черемошну, которую предоставит во владение своему распутному и жестокому Федору Карамазову.

   Различны были отношения супругов Достоевских к их новой "крещеной собственности". Мария Федоровна в своем управлении не прибегала к строгостям и даже сохранилась в памяти даровских крестьян, как их заступница перед грозным помещиком.

   Глава семьи - новоявленный тульский душевладелец явно злоупотреблял прямой властью над личностью "пашенного холопа". Даже в письмах к жене он предписывает ей сечь своих людей - мера, которую сам он, по воспоминаниям населения его поместий, применял совершенно необузданно. Не удивительно, что крестьяне возненавидели его и до времени глубоко затаили свой протест и возмущение.

  

   Вскоре после приобретения тульского поместья разразилось большое бедствие. Ранней весной 1832 года возникший при сильном ветре пожар уничтожил обе деревеньки. Прибывшие затем в свое имение Достоевские застали здесь пустырь с обгорелыми столбами. Уцелел лишь господский глинобитный домик. Крестьянские дворы, службы, хозяйственные строения, даже вековые липы, обугленные и почерневшие, представляли огромный безжизненный и траурный пейзаж, словно воплощавший своими скелетными контурами беспросветный быт этих рабьих деревушек, над которыми полновластно реяла смерть. Об этом, вероятно, вспомнил через полстолетия Достоевский и выразил мрачные впечатления своего детства мучительными вопросами Дмитрия Карамазова: "Почему это стоят погорелые матери?.. Почему они почернели так от черной беды, почему не кормят дитё?.."

   Грустному пейзажу соответствовали печальные фигуры. В деревне жила бездомная дурочка Аграфена; она бродила по полям и бессвязно вспоминала о своем умершем ребенке. Отец младенца был неизвестен. Несчастная "претерпела над собою насилие", рассказывает Андрей Достоевский. Впоследствии в "Братьях Карамазовых" он узнал в истории Лизаветы Смердящей и Федора Павловича разработку беспросветной биографии даровской юродивой.

   В августе 1831 года на опушке глухого Брыкова, или Фединой рощи, произошла встреча десятилетнего Достоевского с мужиком Мареем, приласкавшим перепуганного слуховой галлюцинацией ребенка.. Мемуарный очерк, повествующий о том, как седеющий пахарь оставляет свою соху, чтобы перекрестить запачканными в земле пальцами плачущего мальчика, остается одной из выдающихся страниц в отрывочной автобиографии Достоевского. Как поведал нам сам писатель, пахарь Марей впервые показал ему, "каким глубоким и просвещенным человеческим чувством" может быть наполнено сердце крепостного русского мужика.

   Об этой встрече Достоевский вспоминал на каторге и ее же почти через полстолетия описал в знаменитой главе своего "Дневника писателя". Это один из живых истоков той горячей любви писателя к своему народу, которая осталась до конца одной из выдающихся черт его творчества.

  

   К подросткам пригласили двух учителей из соседнего Екатерининского института. Это был дьякон, увлекший детей рассказами о потопе или приключениях Иосифа Прекрасного, и преподаватель французского языка Сушар, впервые приобщивший Достоевского к школьным образцам своей родной литературы.

   Отец преподавал латынь, хорошо знакомую ему по подольской семинарии и по медицинской академии. С присущей ему строгостью он при малейшей ошибке в ответах прерывал склонения и спряжения окриками "лентяи!", "тупицы!" и, отбрасывая старинный учебник Бантышева, гневно прерывал урок. Не удивительно, что никакого интереса к латинскому языку и римской литературе великий писатель никогда не проявлял и что из всех классических поэтов Рима он назвал только однажды Ювенала и то в чужой цитате!

   Античная культура воспринималась Достоевским преимущественно через позднейших поэтов: Расина, Шиллера, Гёте, Пушкина. Но зато его рано увлек тот гибкий, обширный, многогранный и глубокий жанр средневековья и Ренессанса, который стал господствующим в европейских литературах новейшего времени, - роман, отразивший новые запросы бесправных горожан XIII-XVI веков. Личная предприимчивость третьего сословия впервые ставила в этой форме вопросы индивидуализма, борьбы за социальное господство, отрицания религиозных авторитетов, скептического анализа и вольнодумной иронии - всего, что придавало истории нравов характер идейных битв или философских драм.

   В 1833 году домашнее образование старших сыновей было закончено. Михаил и Федор поступили на полупансион к французу Сушару (Н. И. Драшусову).

   Отдельные черты этого учебного заведения отразились на одном из лучших эпизодов "Подростка" - посещении бедной крестьянкой своего мальчика, отданного на воспитание в столичный иностранный пансион. Подросток стыдится перед аристократами-соучениками своей жалкой родительницы, а перед ней чванится тонкой пищей интерната, французскими вокабулами и важным директором Тушаром, лицемерно заявляющим своей убогой посетительнице, что незаконный сын крепостной женщины у него почти на одной ноге с сенаторскими и графскими детьми. Это, конечно, не имеет соответствия в биографии писателя, но это верно передает сословную атмосферу "благородного пансиона", где Достоевский впервые почувствовал тот кастовый дух дворянской педагогики, который будет тяготеть над ним до самого окончания высшего военного училища.

   Осенью 1834 года братьев перевели в интернат Леопольда Чермака. Здесь преподавали известные московские педагоги и ученые: крупный русский математик Д. М. Перевощиков, впоследствии ректор Московского университета и академик; известный шеллингианец доктор словесных наук И. И. Давыдов; магистр латинской словесности А. М. Кубарев, автор весьма примечательной "Теории русского стихосложения"; классик Тайдер, видимо выученик германской филологии.

   Сохранилось воспоминание о пансионере Достоевском одного из его товарищей, Каченовского: "Это - был серьезный, задумчивый мальчик, белокурый, с бледным лицом. Его мало занимали игры: во время рекреаций он не оставлял почти книг, проводя остальную часть свободного времени в разговорах со старшими воспитанниками".

   Как в пушкинском лицее, здесь придавали учению литературный уклон. Писатель Григорович отмечал в своих воспоминаниях, что все воспитанники Чермака отличались выдающейся начитанностью в классической и современной поэзии.

   За время пребывания Достоевского в пансионе Чермака русская литература испытала ряд ударов. Был закрыт "Московский телеграф" Полевого и разгромлен "Телескоп" молодого Белинского; Чаадаев был объявлен сумасшедшим, Надеждин выслан в Усть-Сысольск, Пушкин убит на дуэли, на Кавказ изгнан Лермонтов. С тоской в сердце выехал за границу Гоголь.

   Но под шквалом реакции все ярче разгоралась литература. За эти годы появились "Капитанская дочка", "Тарас Бульба", "Ревизор", "Литературные мечтания", "Смерть Поэта", "Бородино", стихотворения Кольцова и Тютчева. Школьник Достоевский начинал ощущать себя в этом неудержимом потоке времени. Это началось "еще с шестнадцати, может быть, лет", - вспоминал он в 70-х годах свои первые вдохновения, - или, точнее, "когда мне было всего лишь около пятнадцати лет от роду". "В душе моей был своего рода огонь, в который и верил, а там что из этого выйдет, меня не очень заботило..."

   В семье получался журнал "Библиотека для чтения" (с 1834 по 1837 год), выходивший под редакцией профессора-востоковеда и автора занимательных рассказов О. И. Сенковского. Здесь печатались Пушкин, Гоголь, Лермонтов, Жуковский, Крылов, Одоевский, Баратынский, Вяземский. Здесь публиковались или подробно рецензировались ранние романы Бальзака, Виктора Гюго, Жорж Санд. Юный Достоевский уже в Москве узнал "Отца Горио", "Гана Исландца", "Индиану" и "Жака". Все это намечало завершение фазы романтизма и восхождение нового художественного стиля - реализма.

   Один из сверстников братьев Достоевских в их школьные годы, гимназист Ванечка Умнов, познакомил своих друзей с "Коньком-Горбунком" Ершова и с "Домом сумасшедших" Воейкова.

   Это была первая литературная сатира, которую узнал и даже заучил наизусть Достоевский, - жанр, высоко им ценимый и не раз его привлекавший. Здесь фигурировали преимущественно архаисты и эпигоны Карамзина, но назывались также Жуковский, Батюшков, Козлов, Полевой. В некоторых строфах Воейков достигал сжатого эпиграмматического стиля и острой карикатурности. Занимательна его зарисовка одного из сочинителей 20-х годов:

  

   Ничего не сочиняет, ничего не издает,

   Три оклада получает и столовые берет.

  

   Другие любимые авторы Достоевских - Карамзин с его лирической новеллой, чувствительным путешествием и живописной историей; Вальтер Скотт с его романом политических гроз и тревожных переживаний, углубившим "фантазию и впечатлительность" будущего