Есенин Сергей Александрович - С. Кошечкин.Весенней гулкой ранью...

ненковым не знакомы?

  - С Сергеем Тимофеевичем? Ну как же, как же! С Московского училища живописи. А вы его знаете?

  - Знаю. Бывал у него на Красной Пресне, пели под гармошку...

  - Да, гармонь он любил, - подтвердил Эрьзя.

  Чагин, поотстав, задерживался около работ и, время от времени бросая взгляд на беседующих, сожалел, что поблизости нет фотографа: снимок был бы редчайшим...

  Степан Дмитриевич Нефедов был старше Есенина на двадцать лет: он родился в 1876 году, в Поволжье. Мордвин по национальности (псевдоним Эрьзя - название одного из мордовских племен), будущий скульптор прошел тяжкую школу жизни. По окончании училища живописи, ваяния и зодчества уехал в Италию, тем самым избежав ареста за связь с революционно настроенными студентами. Зарубежные выставки его работ сделали имя Эрьзи известным, газеты писали о "русском Родене". После Октября Семен Дмитриевич, как и многие художники, всем сердцем стремился "понять и почувствовать Россию в годы высочайшего парения и чувственно показать направление ее полета в будущее" (К. Федин). В 1918-1925 годах, живя на Урале, в Новороссийске, Батуме, Баку, он создал ряд памятников павшим борцам революции, скульптурные портреты Маркса, Энгельса, Ленина, Шота Руставели... Много труда Эрьзя вложил в оформление Дома Союза горняков Азербайджана.

  О дружбе Эрьзя и Есенина известно немного. Между тем их общение, мне думается, было небесполезно для обоих, особенно для Есенина. Ведь тот и другой смотрели на жизнь художническим взглядом, вместе с народом радовались и печалились. Тот и другой думали о Ленине, ленинцах, старались найти пути воплощения их образов в слове и камне. У них имелось немало общего, и они не могли не тянуться друг к другу. Так оно и было.

  С 1950 года до кончины скульптора (1959) с ним часто встречался Борис Николаевич Полевой. На основе живых рассказов художника и разного рода публикаций о нем писатель создал книгу "Эрьзя", выходившую несколькими изданиями в Саранске и Москве. Небольшой объем книги не позволил осветить некоторые темы, в том числе тему "Эрьзя и Есенин". Она-то и была затронута в беседе автора этих строк с Борисом Николаевичем.

  - Степан Дмитриевич, - рассказывал писатель, - всегда тепло говорил о Сергее Есенине, его стихах. Помню, как при мне он не раз напевал за работой строчки есенинского "Клена...", а однажды, неожиданно прервав напев, воскликнул: "Какой глубокий образ, этот клен! Судьба человека тут сокрыта, не меньше!" От начала до конца знал "Письмо к матери", читал его вслух. Любил поэму "Анна Снегина", многие ее строчки повторял, особенно - о природе...

  - Художник Иосиф Ефимович Бобровицкий писал, что Эрьзя вместе с другими преподавателями, журналистами "Бакинского рабочего" бывал в Мардакянах у Есенина. Не вспоминал ли Степан Дмитриевич об этих поездках? - обращаюсь я к Борису Николаевичу.

  - Вспоминал, но без подробностей. Эрьзя, живя в Баку, очень интересовался народным искусством, памятниками архитектурной старины. В Мардакянах и в соседнем с ним селении, Шаганы сохранились замки XIII и XIV веков, мечеть Тубашахи... Так что поездка к Есенину могла быть одновременно и поездкой к шедеврам зодчества. Ведь Есенин тоже не был равнодушен к старому искусству.

  - Как вспоминала жена скульптора Елена Ипполитовна Мроз, вечерами Есенин часто приходил в мастерскую Эрьзи с балалайкой. Под нее он пел шуточные песни, частушки. А вот стихи, сколько его ни просили, читать не соглашался...

  - Да, об этом Эрьзя мне рассказывал, - продолжал писатель. - И объяснял так. Есенин слишком высоко ценил свой поэтический дар, чтобы разменивать его на пустяки. Он мог петь озорные частушки, плясать. Но не разбрасываться своими стихами налево и направо. Поэт остерегался метать бисер, боясь, как бы этот бисер, может быть случайно, не попрали ногами: люди у Эрьзи бывали разные. Степану Дмитриевичу, по его словам, нравилось такое уважение мастера к своему творчеству, к своему призванию. "По-иному и не должен поступать истинный талант", - говорил скульптор.

  - По воспоминаниям Елены Мроз, Эрьзя и Есенин однажды исчезли из города и где-то пропадали три дня. Потом появились полные восторга от путешествия по Апшерону. Вы об этом знаете?

  - Знаю. Эрьзя в то время лепил своих рабочих для Дома горняков. Ему была нужна натура. Вот в поисках типажей и отправились друзья по селениям. Есенину тоже хотелось посмотреть жизнь местных крестьян, услышать их песни. Побывали они в нескольких местах, со многими жителями познакомились. Как рассказывал Степан Дмитриевич, "побегом из города" оба остались довольны.

  Борис Николаевич вспомнил также слова Эрьзи о скульптурной сюите- 15 союзных республик, которую задумал создать старый мастер.

  - Думаю об образе России, - говорил тихим голосом художник (он уже слабел). - Каким ее образ должен быть? Может, взять за основу есенинскую мать? Помните: "Ты одна мне помощь и отрада, ты одна мне несказанный свет"... Или юную Снегину, "девушку в белой накидке"... И то и другое очень заманчиво...

  Замысел так и остался неосуществленным... Мой разговор с Борисом Николаевичем подходил к концу, и тут писатель, улыбнувшись, обронил:

  - А когда Степан Дмитриевич рассказывал мне о встрече с Есениным в годы первой мировой войны, то добавлял такие слова: "Красивый был парень, ладный, служил санитаром. О нем в шутку говорили: "Смерть сестричкам милосердия!.."

  ...Возможно, и тогда, в мастерской, Эрьзя напомнил Есенину давнюю шутку, и они вместе с Чагиным смеялись над ней светло, от души.

  Шутку они любили.

  - Знаете, что однажды Эрьзя и Есенин "отмочили"? - Я не знал, и Полевой рассказал о таком эпизоде.

  В один прекрасный день друзья пошли в "Бакинский рабочий": Есенину причитался за стихи какой-то гонорар. Пришли к Чагину: так, мол, и так, распорядись... А тот упирается: нет, дескать, денег в кассе. "Ах, нет? Ну, ладно!" Друзья выходят на улицу, встают под окнами редакции. Есенин поет частушки, а Эрьзя, с есенинской шляпой в руках, обходит собравшихся зевак, изображая сбор подаяния. Чагину ничего не оставалось делать, как позвать Есенина и выдать ему гонорар...

  Об этой шутке друзей рассказывала и Елена Ипполитовна Мроз.

  Степан Дмитриевич Эрьзя пережил Сергея Есенина почти на тридцать пять лет. До конца дней своих он тепло вспоминал о поэте, о дружбе с ним. Особенно подробно старый мастер рассказывал о неожиданной встрече с Есениным на старой бакинской улице осенним днем 1924 года...

  5

  ...Мария Антоновна Чагина достает из старого портфеля большой видавший виды конверт, вынимает оттуда пожелтевший от времени лист бумаги и кладет его передо мной:

  - Посмотрите вот это...

  Прежде чем начать чтение текста, напечатанного фиолетовыми буквами, гляжу на знакомую подпись внизу: Сергей Есенин. Сомнений быть не может: рука поэта. Неужели неизвестное есенинское стихотворение? Мельком бросаю взгляд на хозяйку: она хитровато улыбается. Начинаю медленно читать:

  

  

  Очарованье вечера, что снами

  

  

  Сберег до солнца. Золото лучей

  

  

  В лазури зимней. Слившись с небесами,

  

  

  С зарей, с огнем - восторг все горячей.

  

  

  И вдруг напев в кадильном фимиаме,

  

  

  И пламя бьет из восковых свечей.

  

  

  А воск, в гробу застыв, живых очей

  

  

  Залил навек угаснувшее пламя.

  

  

  Так - солнце, юг; благоуханье роз,

  

  

  И кипарисы, и узор магнолий.

  

  

  Очарованье вечера. - И боли

  

  

  В груди нет прежней... А на утро пес

  

  

  У ног завоет. Вынесут с постели...

  

  

  Ах, где ты, где? Жива ли в самом деле?

  

  

  

  

  

  

  Сергей Есенин

  Заметив, что я закончил чтение, Мария Антоновна говорит:

  - Это лист, как вы понимаете, из архива Петра Ивановича. Мой муж очень дорожил им и берег его особо тщательно. История тут такая... Кстати, - прерывает начатую фразу моя собеседница, - вы хорошо знаете литературное творчество Чагина?

  - Наверно, не очень, - осторожно отвечаю я. - Известны мне его статьи - воспоминания о Ленине, о Кирове... Еще - о Есенине. Всеволоде Иванове, Сейфуллиной... Несколько небольших заметок на литературные темы. Вот, пожалуй, и все, если не считать его выступлений как журналиста - редактора "Бакинского рабочего" и "Красной газеты"...

  - А вы знаете, что он с юношеских лет писал стихи?

  - Нет, этого я не знаю.

  - Так вот, - продолжает Мария Антоновна. - В архиве Петра Ивановича хранится большое число его стихотворений. Некоторые из них были в свое время опубликованы под псевдонимом "Ник. Алексеев". Сам он весьма скромно оценивал свои стихотворные опыты, почти никогда не говорил о них. В кругу близких людей он любил читать стихи своих кумиров: Пушкина, Лермонтова, Тютчева...

  - Есенина, - вставляю я.

  - О, есенинские стихи он мог читать часами. И души не чаял в самом поэте. Помните в письме Есенина из Баку: "Внимание ко мне здесь очень большое. Чагин меня встретил, как брата. Живу у него. Отношение изумительное". И поэт относился к Чагину исключительно тепло. Это видно и по его письмам, и по тому посвящению, с которым вышла в 1925 году книга "Персидские мотивы": "С любовью и дружбой Петру Ивановичу Чагину". Они были искренними и верными друзьями, эти "рыцари пера" - так они иногда полушутя себя называли. Посмотрите на эти надписи...

  На обратной стороне совместной фотографии Есенина и Чагина читаю:

  "М. А. Примите душевный дар двух рыцарей пера - верного скандального Сергея и бурного Петра.

  

  

  

  

  

  

  

  Баку, 1 октября 1924".

  Это написано рукой Чагина. Ниже - почерк Есенина:

  "P. S.

  

  

   Дорогая Марья Антоновна!

  

  

   Сказать истинно

  

  

  

  

   и не условно -

  

  

   Можно поклясться вашей

  

  

  

  

   прелестью глаз:

  

  

   Не забывайте грешных нас.

  

  

   Скандальный верный Сергей.

  

  

  

  

  

  

  3 окт. 1924".

  Есенинская приписка, по словам Марии Антоновны, сделана в день рождения поэта; за праздничным столом тамадой был Петр Иванович.

  - В тот вечер, - добавляет моя собеседница, - Есенин был, что называется, в ударе и читал свои стихи с особым подъемом...

  - Чагин тоже читал свои?

  - Нет, он - Маяковского, Хлебникова, Баратынского, Фета...

  - А не помните, Есенин тогда не читал вот это стихотворение, под которым стоит его автограф?

  Мария Антоновна задумалась:

  - Вы допускаете, что он мог читать его среди своих? - Нет, - говорю я, еще раз пробегая глазами фиолетовые строчки. - Что-то не похоже оно на есенинское - ни стилистикой, ни интонацией...

  - Ну, вот мы и подошли к истории этого листа, - произносит собеседница. - Действительно, стихотворение написано другим автором. И однажды оно, среди многих, было прочитано Есенину. Поэту, очевидно, понравился больше иных этот сонет, и, к удивлению автора, он тут же поставил под текстом свою подпись...

  - Мне кажется, в этом сонете внимание Есенина привлекло изображение диалектики бытия... Торжество жизни ("очарованье вечера", "золото лучей", "благоуханье роз"...), неотвратимость смерти ("кадильный фимиам", "застывший воск свечей", "угаснувшее пламя"...) и - несмотря ни на что - высокий порыв человечности, любви, нежности ("Ах, где ты, где?.."). Такова, на мой взгляд, поэтическая, я бы добавил, философская мысль сонета. Некоторые стихи Есенина последних лет несут в себе нечто похожее. Например - "Мы теперь уходим понемногу...". Вы как думаете?

  - Возможно и такое суждение. И все-таки, мне кажется, в том, что Есенин как бы авторизовал чужое стихотворение, немалую роль сыграла и расположенность, симпатия поэта к его автору.

  - Так сказать, "с любовью и дружбой" к Петру Ивановичу Чаги ну...

  - Вот именно: "с любовью и дружбой"...

  6

  Начальная строка стихотворения родилась легко, как бы сама собой:

  

  

   Прощай, Баку! Тебя я не увижу.

  Он уезжал из "города ветров" в конце мая, когда солнце становится жарким, над промыслами появляется сероватая дымка, а с моря все больше и больше начинает тянуть запахом водорослей и рыбы.

  Ему полюбился этот рабочий, ни днем, ни ночью не отдыхающий город с узкими пыльными улочками, домами под плоскими крышами, с людьми самых разных национальностей, людьми, чьим тяжелейшим трудом добывается так нужная молодой советской стране нефть - "черная кровь земли". По сути дела именно в Баку он по-настоящему ощутил силу рабочего класса, именно здесь смог сказать:

  

  

   Через каменное и стальное

  

  

   Вижу мощь я родной стороны.

  День был безветренный, ясный, и Есенин, присев на край еще не покрашенной после холодных месяцев скамейки, смотрел на солнечные блики - они вспыхивали то здесь, то там на спокойном, лениво вздыхавшем у деревянных причалов море.

  

  

   Прощай, Баку! Тебя я не увижу.

  Он вслух повторил строку и задумался: почему же "не увижу"? Разве не повлечет его, как уже бывало, сюда, на задымленный берег Каспия - Хазара, к добрым и чутким друзьям, в заваленные гранками и рукописями прокуренные комнаты "Бакинского рабочего", в мастерскую скульптора Эрьзи, в деревенскую тишину Мардакян, где по вечерам не умолкали бесхитростные песни местных, похожих на рязанских, воробьев? Повлечет, конечно, повлечет, и он снова приедет под это палящее солнце и будет вдыхать терпкий запах нефти и моря, удивляться розам, на редкость пышным и крупным - больше кулака... Но в глубине груди звучала какая-то грустная нота, скрашивая собой сердечную волну, которая непринужденно выплескивалась в первые слова рождающегося стихотворения...

  Невдалеке от прибрежных камней маячили редкие рыбацкие лодки, на горизонте медленно двигался черный силуэт судна. Эта картина Есенину напомнила Батум, зеленую набережную, пароходы, уходящие туда, на Босфор, в Константинополь... Вспомнились рассказы батумских старожилов о том, как их деды и отцы стреляли в диких кабанов прямо из окон своих домов: дремучий лес подходил к самому городу.

  Перед мысленным взором Есенина возникли живописные пейзажи Грузии: ее кремнистые дороги, петляющие по склонам гор; развалины старой крепости, возвышающейся над городом; тихая Коджорская улица в старом Тифлисе, где русского друга навещали грузинские писатели... Что сейчас делает Тициан Табидзе, воплощение доброты и душевной щедрости, поэт божьей милостью? Как подробно знает он старый Тифлис, как тонко перед гостем раскрывал он душу своего города! А здесь - Петр Чагин. Молодой еще, но уже второй секретарь ЦК, редактор крупной газеты, ближайший соратник Кирова... Удивительные люди!

  Есенин улыбнулся. Ах, Чагин, Чагин! С какой хозяйской основательностью показывал он в прошлом году промыслы, знакомил с нефтяниками, говорил о новом быте рабочих. Как тут было не вдохновиться на стихи! Пусть их кое-кто поругивает, но стихи получились. Есть там строки и о Петре Ивановиче:

  

  

  

  Дни, как ручьи, бегут

  

  

  

  В туманную реку.

  

  

  

  Мелькают города,

  

  

  

  Как буквы по бумаге.

  

  

  

  Недавно был в Москве,

  

  

  

  А нынче вот в Баку.

  

  

  

  В стихию промыслов

  

  

  

  Нас посвящает Чагин.

  

  

  

  "Смотри, - он говорит, -

  

  

  

  Не лучше ли церквей

  

  

  

  Вот эти вышки

  

  

  

  Черных нефть-фонтанов.

  

  

  

  Довольно с нас мистических туманов.

  

  

  

  Воспой, поэт,

  

  

  

  Что крепче и живей".

  Он прав, партийный руководитель, друг... В этом рабочем городе, овеянном славой двадцати шести комиссаров, Есенин на многое стал смотреть по-другому, испытал новые чувства. "...Хочу я стальною видеть бедную, нищую Русь" - это написано в Баку после того, что увидено, прочувствовано, передумано на апшеронской земле, в Закавказье. В Азербайджане, в Грузии он много работал. Только в "Бакинском рабочем" напечатал, наверно, около пятидесяти произведений. Но пора ехать домой, на родину...

  

   Прощай, Баку! Тебя я не увижу.

  

   Теперь в душе печаль, теперь в душе испуг.

  

   И сердце под рукой теперь больней и ближе,

  

   И чувствую сильней простое слово: друг.

  ...Стихотворение дописывалось вечером в гостинице. Перед глазами открывались бездонная голубизна над Девичьей башней, отливающие золотом песчаные поля вдоль кромки моря, оживали игривые "барашки" весеннего Хазара, пропитанные нефтью невысокие холмы бакинского пригорода с певучим названием Балаханы - там совсем недавно вместе с рабочими и руководителями республики Есенин отмечал первомайский праздник. Это была незабываемая маевка...

  

  

  Прощай, Баку! Синь тюркская, прощай!

  

  

  Хладеет кровь, ослабевают силы.

  

  

  Но донесу, как счастье, до могилы

  

  

  И волны Каспия, и балаханский май.

  Там, среди холмов Балахан, заросших низким кустарником и чахлой травой, в жилище певца Джаббара Карягды-оглы, где собирались искушенные в поэзии люди, на шумном базаре - везде он встречался с народными песнями. С песнями, не только бередящими душу, но и заставлявшими ее встрепенуться, обрести крылья. Они звучали чаще всего на языке неродном для Есенина, но он все равно понимал их сокровенный смысл. Понимал сердцем и радовался тому, что есть тайна слияния музыки и слова, и эта тайна непостижима.

  

  

  Прощай, Баку! Прощай, как песнь простая!

  

  

  В последний раз я друга обниму...

  Оттуда, с севера, через море и реки, горы и долины, его звала к себе Русь, Россия. Звала земля, уже сделавшая первые шаги по новому, неизведанному пути - пути Ленина.

  И на этот материнский зов он не мог не откликнуться.

  Столько писателей из братских республик и стран социалистического содружества Азербайджан еще никогда не видел. 1 октября 1975 года более ста двадцати поэтов и прозаиков, публицистов и драматургов, литературоведов и критиков сошли с двух воздушных кораблей на апшеронскую землю и очутились в дружеских объятиях встречающих. Мелодии народных инструментов слились со словами взаимных приветствий, бесчисленные букеты осенних цветов - с яркими красками национальных костюмов девушек и юношей...

  Дни советской литературы в Азербайджане... Они широким половодьем разлились по всей республике. Живое общение нефтяников и хлопкоробов, машиностроителей и хлеборобов, химиков и виноградарей, строителей, овощеводов и животноводов с мастерами художественного слова обогатили, остались в памяти и тех и других. И всюду, где шла речь о благотворном влиянии русской советской литературы на писателей Азербайджана, звучали имена Горького, Блока, Маяковского, Есенина...

  С той поры, когда Есенин простился с Баку, минуло более полувека. До неузнаваемости изменилась земля Апшерона, ее столица. Новь республики счастливо соединила в себе "каменное и стальное" с живым и зеленым. Действительность еще раз подтвердила неодолимость силы, о которой писал Есенин: "...Встали в ряд и крестьянин и пролетариат". Людям, как хлеб и воздух, стали необходимы книга, песня, поэтическое слово.

  Той осенью немало было волнующих встреч труда и искусства. Об одной скажу особо.

  ...Памятный уголок в Мардакянах. Гранитная стена с развернутой бронзовой книгой. На ее страницах горельеф Сергея Есенина и заключительная строфа его стихотворения, созданного перед отъездом из Баку в мае 1925 года:

  

  

  Прощай, Баку! Прощай, как песнь простая!

  

  

  В последний раз я друга обниму...

  

  

  Чтоб голова его, как роза золотая,

  

  

  Кивала нежно мне в сиреневом дыму.

  3 октября 1975 года. В этот день Есенину исполнилось бы 80 лет. Участники Дней литературы, тысячи бакинцев, жителей Мардакян и окрестных сел заполнили улицы, площадку перед мемориалом. Это был подлинный праздник братства, поэзии, праздник, который потом продолжался в саду, неподалеку от дачи, где когда-то жил Есенин и где открыта комната-музей. И все, что тогда говорилось, показало: в том прощальном стихотворении поэт мысленно обнимал своего друга и вместе с ним - рабочий город не в последний раз. Любовь оказалась взаимной и - неподвластной времени.

  Вот к Есенину обращается Николай Тихонов:

  

  

  Ты сказал в тени бакинских башен:

  

  

  "Смычка есть рабочих и крестьян -

  

  

  Дайте смычку всех поэтов наших,

  

  

  Стиховой народов океан!"

  

  

  И свершилось:

  

  

  

  

  пред тобой поэты

  

  

  Самых разных голосов и сил

  

  

  Принесли тебе свои приветы,

  

  

  Встали рядом - как ты и просил...

  

  

  Не уйти тебе в закат янтарный

  

  

  И твоим напевам не стихать.

  

  

  Ты живешь - и люди благодарны

  

  

  Правде сердца твоего стиха!

  Выступает Валентин Катаев:

  - Есенин любил Баку. Он мне всегда говорил, что нужно непременно каждому поэту съездить в Баку, потому что его окрестности чрезвычайно поэтичны...

  Встает Жужа Раб - гостья из Венгрии:

  - Полвека назад теплоту бакинцев ощутил Сергей Есенин...

  Баку и Мардакяны стали местами последнего крутого подъема его творческих сил... И оставленные им песни звучат с тех пор не утихая. Азербайджан его помнит, считает своим "ласкового уруса".

  Продолжает Алиага Кюрчайлы - поэт земли Низами, переводчик есенинских стихов на азербайджанский язык:

  - Есенин для меня - учитель в поэзии. Как и мои земляки, я рад, что он жил в нашем городе, встречался с Кировым и Фрунзе, выступал перед рабочими нефтепромыслов.

  

  

   Здесь о тебе сказали "наш",

  

  

   В тебе увидели родного.

  

  

   Как много выразило чувств

  

  

   Одно-единственное слово!

  Бакинцев приветствует Егор Исаев:

  - Всем сердцем мне хочется сказать вам спасибо за Есенина, спасибо за любовь к нему, за память о нем. У каждого великого поэта всегда есть своя особая пора и место в творчестве. У Пушкина - это болдинская осень, у Есенина - бакинская весна... Я счастлив побывать в бакинской весне Сергея Есенина.

  День был безветренный, ясный, и люди открывали души солнцу и поэзии. И вместе с людьми слушали, не шелохнувшись, розы, такие же золотые, как и те, любимицы Есенина...

  А когда стемнело, в Бакинской филармонии состоялся поэтический вечер. Среди других есенинских произведений читалось и "Прощай, Баку!..". Сотни бакинцев и их гостей внимали этим стихам, в которых нет изощренных выражений, небывалых рифм, изысканных эпитетов, эффектных ритмических переходов. Но в стихах этих живет очарование красотой жизни и печаль от сознания ее быстротечности, неотвратимости расставания с ней... Сердце поэта, презрев время, как бы говорило с сердцами заполнивших зал, и эта беседа была искренней и светлой.

  А совсем неподалеку от здания филармонии мириады огней отражались в море, и оно лениво вздыхало - величавое и спокойное.

  И на берегу, где когда-то, присев на край еще не покрашенной скамейки, Есенин повторял первые строки прощального стихотворения, мне вспомнился неторопливый голос Сулеймана Рустама:

  - "Прощай, Баку!.." - сказал ты, Есенин. Но мы, произнося эти слова, не прощаемся с тобой. Нет, никогда - не прощай, навсегда - здравствуй, дорогой друг, наш Сергей Есенин!..

  "ТАМ ЗА СТЕПЬЮ ГУЛ..."

  1

  Медленно кружится черный диск пластинки...

  Только что прозвучали тревожно-печальные слова об опустевших огородах, некошеных заливных лугах. Не песня - стон, рожденный в крестьянских сердцах. Набатный гул ворвался в скорбный возглас хора: "Где ж теперь, мужик, ты приют найдешь?"

  И после небольшой паузы - бойкая, брызжущая удалью песня:

  

  

  

  Ах, рыбки мои,

  

  

  

  Мелки косточки!

  

  

  

  Вы, крестьянские ребята,

  

  

  

  Подросточки.

  

  

  

  Ни ногатой вас не взять,

  

  

  

  Ни резанами,

  

  

  

  Вы гольем пошли гулять

  

  

  

  С партизанами.

  Переплескиваются, словно весенняя речка, ритмы красноармейских частушек, матросского "Яблочка", залихватских припевок. Вот где нашли свой "приют" мужики - в стане борцов за новую жизнь!

  В частушечную скороговорку исподволь вплетаются аккорды походного марша:

  

  

  

  Красной Армии штыки

  

  

  

  В поле светятся.

  

  

  

  Здесь отец с сынком "

  

  

  

  Могут встретиться.

  Идут, идут в едином порыве "крестьянские ребята, подросточки". Никто им не страшен, ничто их не остановит. Потому что

  

  

  

  За один удел

  

  

  

  Бьется эта рать,

  

  

  

  Чтоб владеть землей

  

  

  

  Да весь век пахать...

  Уже не частушку - гимн поет хор. Гимн во славу тех, кто пошел на праведный бой за волю, за счастливую судьбу...

  Так завершается один из разделов вокально-симфонической поэмы Георгия Свиридова "Памяти Сергея Есенина", впервые исполненной в 1956 году. Раздел, в основу которого положены отрывки из есенинской "Песни о великом походе".

  2

  "Песнь..." - своеобразнейшее произведение Есенина.

  По жанру - это историко-героическая поэма, восходящая к традициям творчества народных гусляров, певцов-скоморохов, или, как еще их называли в старину, веселых молодцев, балагуров.

  Поэт выступает здесь в роли сказителя, "мастака слагать эти притчины", веселого, смелого, правдивого.

  

  

  Благословите, братцы, старину сказать,

  

  

  Как бы старину стародавнюю, - просит слушателей веселый молодец из народной песни.

  К народу, к "Руси нечесаной, Руси немытой" обращено первое слово и есенинского певца:

  

  

  

  Вы послушайте

  

  

  

  Новый вольный сказ.

  

  

  

  Новый вольный сказ

  

  

  

  Про житье у нас.

  

  

  

  Первый сказ о том,

  

  

  

  Что давно было.

  

  

  

  А второй - про то,

  

  

  

  Что сейчас всплыло.

  Легко, непринужденно ведет певец свою речь. Поначалу и не догадаться, к чему это затеян разговор о давно минувшем. Но "мастак" на притчины знает свое дело. Не зря он начал издалека. Ибо то, "что сейчас всплыло", накрепко связано с тем, "что давно было".

  А "всплыло", обрело неодолимую силу, взбудоражило весь мир нечто огромное, небывалое, имя чему - Революция. Великий поход вчерашних рабов, бесправных, униженных, обездоленных, "к новому берегу", к "зорям вселенским".

  Народ, осознавший свое право быть хозяином собственной судьбы, - главный герой "Песни...".

  Как в повести Александра Малышкина "Падение Дайра", написанной в 1921 году.

  Как в поэме Демьяна Бедного "Главная Улица" (1922).

  Как в романе Александра Серафимовича "Железный поток", напечатанном в 1924 году, почти одновременно с есенинской поэмой.

  Недаром так ощутима в "новом вольном сказе" поэтика нашего русского - традиционного и нового - фольклора: былин, исторических песен, частушек, припевок, присловий...

  3

  В стародавние годы певец, приступая к повествованию, старался сразу же указать место, где происходило событие:

  

  

  

  В стольном Новегороде,

  

  

  

  Было в улице во Юрьевской...

  

  

  

  В слободе было Терентьевской...

  

  

  

  Во стольном было городе во Киеве...

  Наш сказитель верен древнему обычаю. Согласно традиции, он в самом начале первого сказа называет город, а заодно и время действия:

  

  

  

  Ой, во городе

  

  

  

  Да во Ипатьеве

  

  

  

  При Петре было

  

  

  

  При императоре.

  И далее - без задержек - переход к рассказу о самом событии:

  

  

  

  Говорил слова

  

  

  

  Непутевый дьяк:

  

  

  

  "Уж и как у нас, ребята,

  

  

  

  Стал быть, царь дурак.

  

  

  

  Царь дурак-батрак "

  

  

  

  Сопли жмет в кулак,

  

  

  

  Строит Питер-град

  

  

  

  На немецкий лад".

  Хорошо, по-старинному говорит он, этот "непутевый дьяк!". Насколько же глубоко надо чувствовать строй народного языка, дух старой песни, чтобы воссоздать их во всем своеобразии, во всей живой красоте! В самом деле. Разве слова дьяка не сродни начальным строкам народной песни, записанной в первой половине XVIII века: "Как у нас в сельце Поливанцове да боярин - от дурак решетом пиво цедил"? А выражение - "на немецкий лад"! Разве не ощущается в нем время, дыхание простонародной речи? Ведь и гусляры из лермонтовской "Песни... про купца Калашникова" говорят, что "сложили ее на старинный лад".

  Велика хула, возводимая дьяком на Петра. Смутьянщику не по сердцу, что царь "принялся... Русь онемечивать, бреет он князьям брады, усие", что "непослушных он бьет дубиною". Как тут не тужить, как не плакаться!

  Заметим, дьяк у Есенина ни словом не обмолвился о народе, "сгибшем" при строительстве города. Об этом в смятении страшном будет говорить сам царь, но "бунтарь" молчит. Почему же? Да потому, что это дьяк. А для него самым кощунственным из царевых новшеств кажется введение иноземного платья, брадобрития, курения табака. Кому, как не церковному служителю, встать на защиту родной веры и родных обычаев! И кому, как не стрельцу, государеву человеку, пресечь крамолу!