Есенин Сергей Александрович - С. Кошечкин.Весенней гулкой ранью...

из них светило непостижимо емкое слово "Родина".

  

  

   Над этой темною толпой

  

  

   Непробужденного народа

  

  

   Взойдешь ли ты когда, свобода,

  

  

   Блеснет ли луч твой золотой? - писал Тютчев в 1857 году. Он был уверен, что этот луч "блеснет... и оживит, и сон разгонит и туманы...".

  Минуло шестьдесят лет. Час свободы пробил. И когда потрясенный октябрьской бурей мир двинулся к новому берегу, крестьянский сын, поэт другой судьбы сказал: "Верьте, победа за нами!"

  "За нами" - за "отчалившей Русью", за той самой "темною толпой" народа, за теми самыми "мирными пахарями", "добрыми молодцами", что обрели неизбывную веру в свои силы и встали вместе с рабочим людом за землю, за волю...

  В один из осенних дней Городецкий, как он сказал, заглянул ко мне на минутку - оставить новые стихи и распрощаться: надо было успеть на собрание поэтической секции в Доме литераторов.

  - А я побывал в Рязани, - сообщил я ему. - На юбилейном есенинском вечере!

  - Как он прошел? - спросил Сергей Митрофанович, садясь на стул. - Это интересно...

  Я рассказал о новом концертном зале, которому присвоено имя Сергея Есенина, о выступлениях рязанцев и москвичей, об открытии бюста поэта в фойе театра, о скромном букете фиалок, который положила на мрамор неизвестная старушка...

  - Был там Петр Иванович Чагин, - добавил я. - Мы с ним в гостинице проговорили почти до утра. Чудесный человек!

  - Замечательный! - оживился Городецкий. - Я с ним давно дружу.

  - И между прочим, знаете, что Чагин рассказал? - продолжал я. - Что он очень любит стихи Тютчева и в Баку когда-то читал их Есенину. А тот слушал и восхищался...

  - Ну, вот видите...

  - Да иначе, наверно, и быть не могло... Ведь многие стихи Есенина последних лет, рассуждали мы с Чагиным, полны драматической напряженности, горьких раздумий, скорби утраченных надежд. А это все свойственно лирической исповеди позднего Тютчева. Вспомнили мы с Чагиным и мудрый тютчевский взгляд на приход нового поколения:

  

  

   Спаси тогда нас, добрый гений,

  

  

   От малодушных укоризн,

  

  

   От клеветы, от озлоблений

  

  

   На изменяющую жизнь;

  

  

   От чувства затаенной злости

  

  

   На обновляющийся мир,

  

  

   Где новые садятся гости

  

  

   За уготованный им пир...

  Мы сошлись с Чагиным на том, что добрый гений, к которому в этих стихах обращался Тютчев, не оставил и Есенина. Автор "Руси советской" с открытой душой слушает, как "другие юноши поют другие песни". Он знает, что "они, пожалуй, будут интересней - уж не село, а вся земля им мать". И душевно его напутствие новому поколению, чей свет уже разгорается над родными просторами...

  Сергей Митрофанович понимающе кивнул и, хитровато улыбнувшись, спросил:

  - А все-таки как же Есенин откликнулся на строки Тютчева о ветреной Гебе, что "громокипящий кубок с неба, смеясь, на землю пролила"?

  - А вот как - в стихотворении "Гляну в поле, гляну в небо...":

  

  

  

  Снова в рощах непасеных

  

  

  

  Неизбывные стада,

  

  

  

  И струится с гор зеленых

  

  

  

  Златоструйная вода.

  

  

  

  О, я верю - знать, за муки

  

  

  

  Над пропащим мужиком -

  

  

  

  Кто-то ласковые руки

  

  

  

  Проливает молоком. Что-то есть похожее, не правда ли?

  - Кажется, есть. И все-таки повторю банальную фразу, Тютчев остается Тютчевым, Есенин - Есениным...

  - А Городецкий - Городецким, - вставил я.

  - Совершенно верно, - засмеялся Сергей Митрофанович...

  5

  Первые послеоктябрьские годы были исключительно тяжелыми для молодой Советской республики. Иностранная интервенция.

  Белогвардейщина. Контрреволюционные мятежи, диверсии, заговоры. Останавливались заводы: не хватало топлива. Разруха в хозяйстве, на транспорте. Эпидемии. Голод.

  Вынужденное введение продразверстки вызвало ропот деревни. "...Крестьянство формой отношений, которая у нас с ним установилась, недовольно, - говорил В. И. Ленин в 1921 году, - ...оно этой формы отношений не хочет и дальше так существовать не будет. Это бесспорно. Эта воля его выразилась определенно. Это - воля громадных масс трудящегося населения. Мы с этим должны считаться, и мы достаточно трезвые политики, чтобы говорить прямо: давайте нашу политику по отношению к крестьянству пересматривать" (В. И. Ленин. Полн. собр. соч., т. 43, с. 59).

  Коммунистическая партия принимала целый ряд переходных мер, отвечающих интересам Советского государства, рабочего класса и широких масс крестьянства.

  В этой сложнейшей обстановке, "в развороченном бурей быте" Есенин растерялся. Вместо ожидаемого "мужицкого рая", сказочного края Инонии перед ним возник лик родной страны, обезображенной войной и разрухой. Казалось: будут "злаченые нивы с стадом буланых коней", "золотые шапки гор", "светил тонкоклювых свист"...

  Мечталось:

  

  

  

  И тихо под шепот речки,

  

  

  

  Прибрежному эху в подол,

  

  

  

  Каплями незримой свечки

  

  

  

  Капает песня с гор...

  Что же увидел он в действительности?

  Тучами изглодано небо, сквозь ржанье бурь пробивается пурговый кашель-смрад, по полю скачет стужа, в избах выбиты окна, настежь распахнуты двери. Поэт в отчаянии:

  

  

  

  О, кого же, кого же петь

  

  

  

  В этом бешеном зареве трупов?

  "Завязь человека с природой" разорвана: "сестры-суки и братья-кобели" людьми отторгнуты, "человек съел дитя волчицы". И над всем этим страшным видением, изображенным в "Кобыльих кораблях", как в годину бед, "трубит, трубит погибельный рог" из "Сорокоуста".

  В своей "Встрече" (1920), посвященной Есенину, Мариенгоф откровенничал:

  

  

  

  По черным ступеням дней,

  

  

  

  По черным ступеням толп

  

  

  

  (Поэт или клоун?) иду на руках.

  

  

  

  У меня тоски нет.

  

  

  

  Только звенеть, только хлопать

  

  

  

  Тарелками лун: дзинь-бах!

  Сборник, в котором напечатана "Встреча", назывался: "Стихами чванствую".

  Что может быть общего между этой клоунадой и глубинными переживаниями Есенина? Между "стихами чванствую" и, как мог бы сказать Есенин, "стихами отчаиваюсь"?

  Исток есенинской драмы - в крушении его иллюзий о "чаемом граде": "...Ведь идет совершенно не тот социализм, о котором я думал..." Не надо обвинять поэта - заблуждение было не виной, а бедой Есенина, как, впрочем, и многих других восторженных мечтателен о мгновенном преображении старого мира в земной рай.

  "Только в союзе с рабочими спасение крестьянства", - устами Ленина говорила партия большевиков.

  В представлении Есенина "смычка" города и деревни должна была привести "полевую Русь" не к спасению, а к гибели.

  

  

   Скоро заморозь известью выбелит

  

  

   Тот поселок и эти луга.

  

  

   Никуда вам не скрыться от гибели,

  

  

   Никуда не уйти от врага.

  

  

   Вот он, вот он с железным брюхом,

  

  

   Тянет к глоткам равнин пятерню,

  

  

   Водит старая мельница ухом,

  

  

   Навострив мукомольный нюх...

  Когда-то, в начальном периоде промышленного развития России, Глеб Успенский так описывал появление в сельской местности парового котла: "Тысячепудовое чудовище наконец приехало из Москвы на станцию железной дороги и, окруженное массою распоясовского народа, тронулось оживлять мертвую округу. Широко разинуло оно свою нелепую железную пасть, как бы грозясь поглотить всю эту благодать, которая открывалась перед ним, всю эту рвань, которая копошилась вокруг него. Медленно и грозно двигается оно вперед. То затрещит и рухнет под ним гнилой мост... То вдруг, на крутом повороте... оно вдруг свернется набок и растянется на пашне, раздавив под собою и дядю Егора, и дядю Пахома, да Микишку, да Андрюшку... Душегубец-чудовище..." ("Книжка чеков", 1876 год.)

  Вспоминается и рассказ Ивана Бунина "Новая дорога", опубликованный в 1901 году. Символична завершающая его картина: "Стиснутая черными чащами и освещенная впереди паровозом, дорога похожа на бесконечный туннель. Столетние сосны замыкают ее и, кажется, не хотят пускать вперед поезд. Но поезд борется: равномерно отбивая такт тяжелым, отрывистым дыханием, он, как гигантский дракон, вползает по уклону, и голова его изрыгает вдали красное пламя, которое ярко дрожит под колесами паровоза на рельсах и, дрожа, злобно озаряет угрюмую аллею неподвижных и безмолвных сосен. Аллея замыкается мраком, но поезд упорно подвигается вперед. И дым, как хвост кометы, плывет над ним длинною белесою грядою, полной огненных искр и окрашенной из-под низу кровавым отражением пламени".

  Нечто похожее, враждебное деревне, всему живому, видится и Есенину:

  

  

   Идет, идет он, страшный вестник,

  

  

   Пятой громоздкой чащи ломит.

  

  

   И все сильней тоскуют песни

  

  

   Под лягушиный писк в соломе.

  И стихотворение озаглавлено: "Сорокоуст" - молитва по усопшему, совершаемая в течение сорока дней после его смерти.

  

  

   Милый, милый, смешной дуралей,

  

  

   Ну куда он, куда он гонится?

  Нет, не угнаться красногривому жеребенку за поездом, храпящим железной ноздрей.

  

  

   Трубит, трубит погибельный рог...

  Душевная сумятица поэта, растерянность перед "страшным вестником", боль за живое, подминаемое железным, бездушным, - все это вылилось в стихи искренние и трагические.

  Не без основания Валерий Брюсов считал, что есенинский "Сорокоуст" ( 1920) - "самое лучшее из всего, что появилось в русской поэзии за последние два или три года". Сказано, может быть, слишком категорично, но Брюсов не мог не восхититься высокой изобразительностью, подлинным лиризмом есенинского произведения.

  В строках из стихотворения "Мир таинственный, мир мой древний...":

  

  

   Стынет поле в тоске волоокой,

  

  

   Телеграфными столбами давясь, - кажется, сама м_у_ка поэта обрела плоть и кровь, стала зримой и потому особенно впечатляющей.

  Неотвратимая беда, нависшая над "деревянною Русью", несет с собой гибель и певцу деревни: "Не живые, чужие ладони, этим песням при вас не жить!"

  Однажды "нежная душа" ожесточилась. Уже прозвучало как решенное - "смертельный прыжок". Но что он может изменить? Ведь то, что "живых коней победила стальная конница", предрешено историей. Остается одно, как не раз бывало на Руси: "заглушить удалью" тоску и боль, забыться в озорстве и чудачествах.

  

  

   Дождик мокрыми метлами чистит

  

  

   Ивняковый помет по лугам.

  

  

   Плюйся, ветер, охапками листьев -

  

  

   Я такой же, как ты, хулиган.

  "Последний поэт деревни", вчера еще певший "над родимой страной аллилуйя" и ожидавший свой "двенадцатый час", начинает представлять себя забубённой головушкой, забулдыгой. Ему как будто доставляет удовольствие кричать о том, что он "разбойник и хам и по крови степной конокрад".

  Но за внешней бравадой, показным ухарством и цинизмом не может укрыться добрая, отзывчивая душа. Ее дыхание живо и неподдельно. Это всегда понимали вдумчивые и доброжелательные читатели поэта.

  "В общем он очень милый малый с очень нежной душой. Хулиганство у него напускное - от молодости, от талантливости, от всякой "игры", - писал В. И. Качалов.

  "Милый, талантливый Есенин, - обращался к автору стихов "Хулиган", "Исповедь хулигана" А. Н. Толстой, - никогда, сроду не были вы конокрадом и не стаивали с кистенем в голубой степи... Кому нужно, чтобы вы изо всей мочи притворялись хулиганом? Я верю вам и люблю вас, когда вы говорите:

  

  

   Стеля стихов злаченые рогожи,

  

  

   Мне хочется вам нежное сказать.

  Но, когда вы через две строчки выражаете желание:

  

  

   Мне сегодня хочется очень

  

  

   Из окошка луну... не верю, честное слово... Милый Есенин, не хвастайте..."

  Сердцем он оставался таким же, каким был раньше. Декадентское зелье не отравило крестьянского сына, не обмелел его поэтический родник. Не нарушалось единство кровообращения с землей, со всем живым. И потому так естествен и глубок вздох:

  

  

  

  Я люблю родину.

  

  

  

  Я очень люблю родину.

  И тут же - мучительное, тревожное: "Куда несет нас рок событий..."

  Чтобы уяснить будущее, поэт оглядывается назад. Ее всегда прибыльно читать - "земли родной минувшую судьбу"...

  "Я ХОЧУ ВИДЕТЬ ЭТОГО ЧЕЛОВЕКА..."

  1

  "Бог с ними, этими питерскими литераторами... они все романцы, брат, все западники. Им нужна Америка, а нам в Жигулях песня да костер Стеньки Разина". - Эти строки пишет Есенин поэту Александру Ширяевцу, уроженцу Поволжья.

  Есенин приехал на побывку в Константинове, Ширяевец - в Туркестане.

  "Питерские литераторы" - в первую очередь Д. Мережковский, З. Гиппиус...

  "Об отношениях их к нам судить нечего, они совсем с нами разные, и мне кажется, что сидят гораздо мельче нашей крестьянской купницы".

  Идет июнь 1917 года. "Крестьянская купница" волнуется...

  Есенин чувствует: час "преображения" настает. И не красного словца ради вспоминается ему "в Жигулях песня да костер Стеньки Разина" - то, что исстари пьянило русское сердце, полоненное мечтой о воле, что безмерно дорого обоим поэтам - и волгарю, и рязанцу. Да им ли только!

  Не к тому ли времени, может быть, больше, чем к какому-либо иному, приложимы строки Ярослава Смелякова:

  

  

  

  Острее стало ощущенье

  

  

  

  Шагов Истории самой.

  И вот - Октябрь.

  Его пламя как бы заново высветило во мгле минувшего образы Болотникова, Разина, Пугачева, приблизило их к людям, вставшим во весь рост. Героический дух народных заступников словно оживал в сердцах красных воинов. "Правда" писала в 1922 году: "Многое могли бы поведать старые чапаевцы о легендарных подвигах полков имени Стеньки Разина, Пугачева, воскресивших удалые подвиги волжской вольницы".

  В глуби времен видел революционный народ истоки своего свободолюбия и храбрости. Вспоминал былинные распевы, предания, обычаи...

  ...У бедного мужика Ивана Чапаева родился первый сын. Иван зовет к себе гостей "именитых" отпраздновать рождение первенца.

  "Именитые" не идут к бедняку. Иван выходит в "поле чистое" "поискать себе гостей для праздничка".

  Три встречных странника (Пугачев, Разин, Ермак) согласились пойти к нему.

  Их подарки младенцу:

  От первого - "любовь народная". Второй дарит "удаль молодецкую". Третий - "смерть геройскую".

  Так в "Правде" (30 сентября 1922 года) излагалась былина, сочиненная красноармейцем Беспрозванным.

  Вглядывались в минувшее и писатели.

  В конце 1921 года Максим Горький, находясь в Берлине, пишет сценарий "Степан Разин". (Работа предназначалась для французской кинофирмы, постановка фильма не состоялась.)

  Место действия одной из сцен - почти как в письме Есенина: берег реки, горят костры...

  "Борис (поводырь слепцов-гусляров. - С. К.) задумчиво смотрит на Разина, вздыхая, говорит:

  - Людей ты, не жалея, бьешь... Разин нахмурился:

  - Нет, людей я жалею. Я для людей, может, душу мою погублю... Ты не понимаешь этого, птица. Уйди-ко..."

  Запомним этот эпизод: к нему мы еще вернемся.

  

  

  

  Сарынь на кичку.

  

  

  

  Кистень за пояс.

  

  

  

  В башке зудит

  

  

  

  Разгул до дна.

  

  

  

  Свисти-глуши,

  

  

  

  Зевай-раздайся,

  

  

  

  Слепая стерва - не попадайся,

  

  

  

  Вввв-а, - гремел на литературных вечерах голос Василия Каменского - поэт читал отрывки из своей поэмы "Сердце народное - Стенька Разин". Слушателей захватывал буйный протест против старого мира, боевой задор, ощущение силы, жажда свободы и счастья.

  Спустя несколько лет Каменский выпустил поэму и пьесу о другом защитнике закабаленного люда - Пугачеве.

  Петру Орешину седая волжская волна пела о былом:

  

  

  

  Как негаданно встал

  

  

  

  Из крутых берегов

  

  

  

  Воевода-капрал

  

  

  

  Емельян Пугачев.

  

  

  

  Свистнул ветер-степняк,

  

  

  

  Оглушил Жигули.

  

  

  

  Стенька, вольный казак,

  

  

  

  Отозвался вдали.

  "Баюн Жигулей и Волги" (слова Есенина), Ширяевец в отблесках костров отшумевшей вольницы узнавал зарю-заряницу Октября:

  

  

   Нет, не умер Стенька Разин,

  

  

   Снова грозный он идет...

  Стихи и поэмы В. Маяковского, В. Хлебникова, М. Волошина, И. Рукавишникова, А. Безыменского, И. Садофьева, В. Гиляровского...

  Проза А. Чапыгина, В. Шишкова, А. Яковлева...

  Пьесы К. Тренева, Ю. Юрьина, И. Шадрина, Д. Смолина...

  Если все, что в те годы печаталось, ставилось, пелось о Пугачеве и Разине, собрать воедино, получилось бы, пожалуй, несколько объемистых томов. Идейно-художественные основы этих вещей, естественно, разные, запасы литературной прочности - тоже. Но все они были вызваны к жизни героическим и суровым временем. Тем самым временем, которое открывалось Есенину в видении: "Пляшет перед взором буйственная Русь".

  Жигули, костер Стеньки Разина, о которых поэт вспоминал накануне Октября, спустя три года обернулись в его раздумьях разбойным Наганом, Таловым уметом, грозной тенью императора Петра Федоровича...

  Есенин задумал написать своего "Пугачева"...

  2

  В конце 1920 года одна из знакомых Есенина зашла в книжную лавку "Московской трудовой артели художников слова" и застала поэта сидящим на корточках где-то внизу. Он копался в книгах, стоящих на нижней полке, держа в руках то один, то другой фолиант.

  - Ищу материалов по пугачевскому бунту, - сказал Есенин. - Хочу писать поэму о Пугачеве.

  В. Вольпин, примерно в то же время побывавший у поэта в Богословском переулке, видел на столике несколько книжек о Пугачеве с пометками Есенина,.

  Материал для своей поэмы, вспоминал Анатолий Мариенгоф, Есенин черпал из "академического Пушкина".

  "Пугачев", по словам поэтессы Н. Грацианской, был написан "в окружении эрудитных томов".

  Сам поэт в разговорах с друзьями замечал, что, готовясь к "Пугачеву", он прочел "много материалов и книг", изучал их "несколько лет".

  Сейчас, пожалуй, невозможно точно установить все источники, с которыми знакомился Есенин. Но очевидно одно: историю крупнейшей крестьянской войны он знал не понаслышке.

  Начать с того, что из всех фамилий действующих лиц трагедии автором вымышлена только одна - Крямин. Кирпичников, Караваев, Оболяев, Зарубин, Хлопуша, Подуров, Шигаев, Торнов, Чумаков, Бурнов, Творогов - подлинные фамилии сподвижников Пугачева. У Караваева сохранено и имя - Степан.

  Не придуманы Есениным и генерал Траубенберг, атаман Тамбовцев, оренбургский губернатор Рейнсдорп, полковник Ми-хельсон, вошедшие в трагедию как действующие лица или упоминаемые по ходу действия.

  Казак Крямин ни в пушкинской "Истории Пугачева", ни в других источниках не встречается.

  Чем же можно объяснить его появление у Есенина?

  На мой взгляд, вот чем. Крямин действует только в одном, заключительном, эпизоде - "Конец Пугачева". Он первым из заговорщиков стал нагло поносить народного вождя:

  

   О смешной, о смешной, о смешной Емельян!

  

   Ты все такой же сумасбродный, слепой и вкрадчивый...

  Крямин обливает грязью не только Пугачева. "Монгольский народ" (калмыки) для него - трусливый "сброд", "дикая гнусь", способная лишь грабить "слабых и меньших".

  Дело, которому Пугачев и народ отдали так много сил, по словам Крямина, "ненужная и глупая борьба".

  Стреляя в Крямина, Пугачев стрелял в циничного предателя, презренного негодяя: "Получай же награду свою, собака!"

  Известно, однако, что при пленении Пугачева убит никто не был. Но художнику нужен этот выстрел в несправедливость, подлость. Выстрел, защищающий благородство помыслов Емельяна.

  Так появилась в поэме зловещая фигура Крямина"

  Этот вымысел не нарушает тактичности поэта в обращении с историческими фактами.

  Бережно сохраняет Есенин и названия мест, связанных с отдельными событиями повстанческого движения.

  Черемшан, Яик, Иргиз, Сакмара, Волга; Яицкий городок, Таловый умет, Самара, Оренбург, Казань, Уфа, Оса, Сарапуль, Сарепта, Аральск, Гурьев - все это пришло в трагедию из исторических документов.

  Более того, за каждым эпизодом "Пугачева" стоит реальное событие, описанное в научной литературе.

  Начало трагедии - "Появление Пугачева в Яицком городке". Емельян обращается к старику сторожу:

  

  

  Слушай, отче! Расскажи мне нежно,

  

  

  Как живет здесь мудрый наш мужик?

  

  

  Так же ль он в полях своих прилежно

  

  

  Цедит молоко соломенное ржи?..

  

  

  Так же ль мирен труд домохозяек,

  

  

  Слышен прялки ровный разговор?

  

  

  

  

  Сторож

  

  

  Нет, прохожий! С этой жизнью Яик

  

  

  Раздружился с самых давних пор...

  

  

  . . . . . . . . . . . . . . . .

  

  

  Всех связали, всех вневолили,

  

  

  С голоду хоть жри железо.

  В книге профессора Н. Фирсова "Пугачевщина" (1-е издание - 1908 год, 2-е - 1921 год) говорится:

  "В глухом степном умете... Пугачев приступил к разведкам о положении и настроении яицкого войска. "Каково живут яицкие казаки?" - спрашивал Пугачев старика уметчика. "Худо, очень худо жить", - отвечал тот".

  В своей книге Н. Фирсов пишет:

  "...Внутри империи шаталось много бродячего люда. От безысходной нужды многие приходили на фабрики и заводы... но, найдя тут еще худшее положение, чем дома, снова бежали куда-нибудь к раскольникам, на Иргиз или на Яик... Так создавалась особая, бродяжная Русь..."

  Не в этих ли строках ученого исток поэтического монолога того же старика сторожа:

  

  

  Русь, Русь! И сколько их таких,

  

  

  Как в решето просеивающих плоть,

  

  

  Из края в край в твоих просторах шляется?

  

  

  Чей голос их зовет,

  

  

  Вложив светильником им посох в пальцы?

  

  

  Идут они, идут! Зеленый славя гул,

  

  

  Купая тело в ветре и в пыли,

  

  

  Как будто кто сослал их всех на каторгу

  

  

   Вертеть ногами

  

  

   Сей шар земли.

  Так на основе правды исторической Есенин силой своего таланта создает правду особого характера - правду поэтическую. Здесь к месту вспомнить Белинского: "... поэтические характеры могут быть не верны истории, лишь были бы верны поэзии". Историзм "Пугачева" - поэтический историзм, а не научный. Это, однако, отнюдь не означает, что Есенин произвольно определяет реальные связи между событиями, причины того или иного явления. Дело обстоит как раз наоборот.

  "В "Пугачеве" нет никакой общественно-экономической подоплеки, вызвавшей к жизни Пугачевщину", - писал в свое время критик А. Машкин.

  Но разве не об общественно-политической подоплеке восстания идет речь, скажем, в первых эпизодах?

  "Стон придавленной черни", "всех связали, всех вневолили", "пашен суровых житель не найдет, где прикрыть головы", - насилие чиновников, дворян Екатерины, тюрьмы, ложь, нищета, голод...

  Уйти некуда - так всюду... Как же добиться воли, как найти счастье? Путь один:

  

  

   Вытащить из сапогов ножи

  

  

   И всадить их в барские лопатки.

  

  

   . . . . . . . . . . . . . . . .

  

  

   Чтобы колья погромные правили

  

  

   Над теми, кто грабил и мучил.

  К такому решению и приходит Пугачев, чувствуя, что степь уже запалена, что "уже слышится благовест бунтов, рев крестьян оглашает зенит".

  Непосредственным поводом к мятежу послужил, о чем писал еще Пушкин, и отказ казаков "удержать неожиданный побег" кочевников-калмыков, состоящих на службе у Екатерины. Есенин не обошел и этого факта, посвятив ему весь второй эпизод - "Бегство калмыков".

  Пугачевский мятеж, по Есенину, имеет классовую природу. "Грозный крик", что "сильней громов", раскатился по степным российским просторам, был криком мести Екатерине и ее дворянам.

  Уже в первом эпизоде трагедии заложена мысль о том, что восстание созрело, что лишь "нужен тот, кто б первый бросил камень". Сама жизнь, общее негодование крестьян и подняли на гребень мятежной волны Емельяна.

  Дух возмездия, яростный порыв сбросить с плеч ярмо рабства оживают в монологах Пугачева и его сподвижников. Великая сила народная выплескивается в ликующие слова:

  

  

   Треть страны уже в наших руках,

  

  

   Треть страны мы как войско выставили.

  Живое и грозное дыхание народной войны - оно веет со страниц трагедии.

  Нет, не зря поэт копался в книгах, искал нужные материалы...

  Нет, не зря побывал он в местах, где шумело пугачевское воинство, где когда-то до неба подымались костры от горящих помещичьих усадеб...

  И книги, и то, что открылось поэту на равнинной шири оренбургской земли, - все стало благодатной почвой для его вдохновения, его поэтической фантазии...

  3

  Первые строки трагедии... Уйдя от вражеской погони, Пугачев появляется в Яицком городке...

  

  

   Ох, как устал и как болит нога!..

  

  

   Ржет дорога в жуткое пространство.

  К месту здесь вспомнить: "Кони ржут за Сулою..." Как к верному другу, попавшему в беду, обращается Емельян к реке:

  

  

   Яик, Яик, ты меня звал

  

  

   Стоном придавленной черни!

  И где-то в отдаленье слышится тебе голос великого Святослава, что "изронил золотое слово, со слезами смешанное": "Дон тебя, князь, кличет и зовет князей на победу".

  И ранний плач Ярославны на забрале в Путивле городе: "О Днепр Славутич!.."

  И достойная речь Игоря Святославича: "О Донец! Немало тебе величия..."

  "Слово о полку Игореве"...

  Пожалуй, ни одну книгу Есенин так не любил, как это изначальное творение русского поэтического гения, жемчужное слово нашей древней литературы.

  - Знаете, какое произведение произвело на меня необычайное впечатление? - говорил он Ивану Розанову. - "Слово о полку Игореве". Я познакомился с ним очень рано и был совершенно ошеломлен им, ходил как помешанный. Какая образность!

  Читая "Пугачева", все время чувствуешь его внутреннее родство со "Словом...". Дело тут не в подражании Есенина безвестному певцу Древней Руси. Родство это определено тем, что дух "Слова..." органично вошел в поэтическое мироощущение, чувствование автора "Пугачева". Есенину (об этом, на мой взгляд, очень точно пишет Б. Двинянинов в статье, опубликованной в сборнике "Сергей Есенин", М., "Просвещение", 1967) оказались близкими не внешние приемы, а диалектика внутреннего видения, художественный метод, принципы лиро-эпического воплощения замысла.

  Внимательный читатель не может не заметить: природа в обоих произведениях играет активную роль, создает ощущение неохватного простора русской земли.

  Мчатся по небу грозовые тучи, пыль поля покрывает, текут реки мутные... Предупреждая князя об опасности, "солнце мраком путь ему загородило"... Донец сторожит гоголями и утками бегущего из плена Игоря... Звери и птицы волнуются, разговаривают с людьми... Оживлены даже неодушевленные предметы: "кричат телеги", "поют копья"... Все - в непрестанном движении, все участвует в событиях - радостных и печальных...

  Природа включена в непосредственное действие и у Есенина.

  "Оренбургская заря красношерстной верблюдицей рассветное роняла мне в рот молоко", - романтически-приподнято повествует каторжник Хлопуша о пережитом в пути к пугачевскому стану. В монологе Зарубина: "Месяц, желтыми крыльями хлопая, раздирает, как ястреб, кусты" - образ, за которым встает беспощадная мощь, неудержимая дерзость восставших. После поражения мятежников "сумрак голодной волчицей выбежал кровь зари лакать...".

  Начиная "Пугачева", Есенин говорил Розанову, что в трагедии никто, кроме Емельяна, не будет повторяться: в каждой сцене - новые лица.

  В процессе работы поэт несколько отступил от этого замысла. Так Творогов и Караваев участвуют в двух сценах, а Зарубин даже в трех из восьми. И наоборот, Пугачев как непосредственно действующее лицо в трех эпизодах не присутствует.

  Но есть один участник, который проходит через всю трагедию. Это - природа.

  Внутреннюю связь изображения природы в "Пугачеве" и в "Слове..." отмечал и сам Есенин.

  - Говорят, лирика, нет действия, одни описания, - обрушивался он на незадачливых критиков трагедии, - что я им, театральный писатель, что ли? Да знают ли они, дурачье, что "Слово о полку Игореве" - все в природе!

  В есенинском "Пугачеве" тоже "все в природе". И так же, как в "Слове...", она выступает в разном обличье.

  На одном из них надо остановиться особо.

  Как известно, крестьянская война под руководством Пугачева развернулась с сентября 1773 года.

  "Осенней ночью" - так Есенин назвал третий эпизод, с которого, собственно, и начинаются основные события трагедии.

  Сюжетно к третьему примыкает четвертый эпизод - "Происшествие на Таловом умете"; время действия - та же "осенняя ночь".

  Сцена: кромешная тьма, промозглая непогодь, льет холодный дождь. Караваев - в