Есенин Сергей Александрович - С. Кошечкин.Весенней гулкой ранью...

дозоре, сторожит, чтоб в мятежный хутор "не пробрался вражеский лазутчик". В монологе Караваева впервые и появляется интересующий нас образ: "О осень, осень! Голые кусты, как оборванцы, мокнут у дорог". И в этой напряженной обстановке рождается тревожное предчувствие: "Проклятый дождь! Расправу за мятеж напоминают мне рыгающие тучи".

  В следующей сцене об осени уже говорит сам Пугачев:

  

  

   Это осень, как старый оборванный монах,

  

  

   Пророчит кому-то о погибели веще.

  "Кому-то"... Но не нам, повстанцам, задумавшим правое дело...

  Затем образ осени возникает в двух заключительных эпизодах, связанных с заговором изменников и пленением Емельяна. По данным историков, измена группы казаков и выдача ими Пугачева правительству произошли в сентябре 1774 года.

  ...Емельян окружен заговорщиками, - вот-вот его свяжут...

  

  

   Что случилось? Что случилось? Что случилось?..

  

  

   Кто хихикает там исподтишка,

  

  

   Злобно отплевываясь от солнца?

  

  

   . . . . . . . . . . . . . . . .

  

  

   ...Ах, это осень!

  

  

   Это осень вытряхивает из мешка

  

  

   Чеканенные сентябрем червонцы.

  

  

   Да! Погиб я!

  

  

   Приходит час...

  

  

   Мозг, как воск, каплет глухо, глухо...

  

  

   ...Это она!

  

  

   Это она подкупила вас,

  

  

   Злая и подлая оборванная старуха.

  

  

   Это она, она, она,

  

  

   Разметав свои волосы зарею зыбкой,

  

  

   Хочет, чтоб сгибла родная страна,

  

  

   Под ее невеселой холодной улыбкой.

  В глазах Пугачева осень - воплощение всего мерзкого, зловещего, ненавистного в жизни, против чего он "ударился в бой". Емельян поначалу недооценил ее коварство ("Ничего страшного. Ничего страшного. Ничего страшного") и за это жестоко поплатился.

  Заговорщики ценой измены рассчитывают избежать наказания за участие в мятеже. Ведь все равно, говорит Творогов, "мак зари черпаками ветров не выхлестать". Он покорно склонил голову перед силой властей и свое предательство выдает за благодеяние: "Слава богу! конец его зверской резне"... И в низкой душонке таит надежду: "Будет ярче гореть теперь осени медь..." "Ярче гореть" - для кого? Для таких вот, как он, Творогов, трусливых прислужников той самой "злой и подлой оборванной старухи"? Пусть кто-то гибнет "под ее невеселой холодной улыбкой". Лишь бы ему не "струить золотое гниенье в полях...".

  Как видим, образ осени имеет существенное значение в трагедии. Однако, на мой взгляд, не следует считать, что в коллизии Пугачев - осень - пугачевцы "сосредоточен пафос пьесы и ее идейно-художественный смысл", как это сделал П. Юшин в книге "Сергей Есенин" (изд-во МГУ, 1969 год).

  Осень, по П. Юшину, в пьесе якобы символически обозначает Октябрьскую революцию, поскольку поэт неоднократно сравнивает ее, осень, с "суровым и злым октябрем".

  Действительно, такие сравнения в пьесе есть. Но ведь там же осень соотносится и с сентябрем. Так, Караваев, говоря об "ощипанных вербах", замечает, что им

  

  

  Не вывести птенцов - зеленых вербенят,

  

  

  По горлу их скользнул с_е_н_т_я_б_р_ь {1}, как нож,

  

  

  И кости крыл ломает на щебняк

  

  

  Осенний дождь.

  

  

  Холодный, скверный дождь.

  

  

  {* Разрядка моя. - С. К.}

  В уже приводимом предпоследнем монологе Пугачева - "осень вытряхивает из мешка чеканенные с_е_н_т_я_б_р_е_м червонцы".

  Что ж, в этих случаях уже с_е_н_т_я_б_р_ь символизирует Октябрь?

  Малоубедительны у П. Юшина и другие обоснования аналогии: осень - Октябрь.

  Опираясь на эту прямолинейную и весьма зыбкую аналогию, П. Юшин считал, что Есенин якобы представил пугачевское движение в условиях послеоктябрьской действительности и <понял его бесперспективность и обреченность".

  Если принять это утверждение критика, то, до конца выдерживая его концепцию, надо видеть в Екатерине и ее дворянах представителей Советской власти, а в Пугачеве и Хлопуше - закоренелых контрреволюционеров. Но ведь это просто немыслимо! Подумать только: осень-революция подкупает сообщников Пугачева и отрывает их от него! "Вероятно, так понимая свою пьесу, - писал П. Юшин, - Есенин называл ее "действительно революционной вещью...". Где уж тут "революционная вещь"! Нет, вероятно, совсем не так понимал Есенин замысел своей пьесы, когда говорил о Пугачеве как о "почти гениальном человеке", а о многих из его сподвижников как о "крупных", ярких фигурах.

  Не стоит ли, размышляя о поэтической мысли "Пугачева", опять вспомнить "Слово о полку Игореве", слова старинного певца о княжеских стягах: "Врозь они веют, несогласно копья поют"?

  4

  "Почти гениальный человек..."

  Да, таким, по свидетельству И. Розанова, виделся Есенину вождь крестьянского восстания.

  Наверно, логическое ударение в этом определении надо сделать на последнем слове - "человек".

  Он действительно необыкновенный человек, есенинский Пугачев.

  "Из простого рода и сердцем такой же степной дикарь..." Был - дикарь. Но "долгие, долгие тяжкие года... учил в себе разуму зверя...".

  Сердце его стало жалостливым и нежным ("бедные, бедные мятежники..."), но мгновенье - и вот уже оно обжигает неукротимым огнем гнева ("чтоб мы этим поганым харям...").

  Шутки с ним плохи. У него нашлись решительность, мужество, разум "первым бросить камень" в тинистое болото империи.

  Как неимоверной тяжести ношу, берет он на себя чужое имя: "Знайте, в мертвое имя влезть - то же, что в гроб смердящий. Больно, больно мне быть Петром, когда кровь и душа Емельянова".

  Тут в самый раз вернуться к словам Разина из сценария Горького: "...Людей я жалею. Я для них, может, душу мою погублю..."

  Есенинский Пугачев тоже жалеет людей. Ради них он и пошел на тяжкие муки: "опушил себя чуждым инеем" - и даже думать не смел, что платой за все его страдания будет черное предательство.

  У Пушкина в "Капитанской дочке" Пугачев был осмотрительнее:

  "- ...Улица моя тесна; воли мне мало. Ребята мои умничают. Они воры. Мне должно держать ухо востро; при первой неудаче они свою шею выкупят моей головою".

  Для есенинского Емельяна его "ребята" - "дорогие... хорошие...". Мог ли он предвидеть, что настанет срок и они, его недавние друзья, крикнут нагло, грубо: "Вяжите его!.. Бейте прямо саблей в морду!"

  Он вспомнит в этот страшный час ночную синь над Доном, золотую известку месяца над низеньким домом, услышит убегающий вдаль колокольчик - и душа его не выдержит тяжести всего, что в себе носила, чем жила...

  Осенней ночью, в начале восстания, он говорил Караваеву:

  

   Знаешь? Люди ведь все со звериной душой, -

  

   Тот медведь, тот лиса, та волчица,

  

   А жизнь - это лес большой,

  

   Где заря красным всадником мчится.

  

   Нужно крепкие, крепкие иметь клыки.

  У него ли - "звериная душа"? Нет, не похож он на зверя - этот мужик с душой мечтателя, которая полна любви и сострадания, доверчиво открыта людям.

  И здесь, может быть, стоит вспомнить слова Горького о есенинском чувстве "любви ко всему живому в мире и милосердия, которое - более всего иного - заслужено человеком".

  Любовь к людям не покидает Пугачева даже в самые трагические минуты, ибо она - его глубинная сущность. Наиболее сильно эта сущность выявлена в заключительном монологе Емельяна.

  Не потому ли последние строки трагедии звучали в авторском исполнении с особой проникновенностью?

  "Совершенно изумительно, - рассказывал Горький, - прочитал он вопрос Пугачева, трижды повторенный:

  

   Вы с ума сошли? - громко и гневно, затем тише, но еще горячей:

  

   Вы с ума сошли? И наконец совсем тихо, задыхаясь в отчаянии:

  

   Вы с ума сошли?

  

   Кто сказал вам, что мы уничтожены?

  Неописуемо хорошо спросил он:

  

  Неужели под душой так же падаешь, как под ношей?

  И, после коротенькой паузы, вздохнул, безнадежно, прощально:

  

   Дорогие мои... Хор-рошие...

  Взволновал он меня до спазмы в горле, рыдать хотелось".

  Вторая колоритнейшая личность трагедии - Хлопуша, "крестьянин Тверской губернии" (в "Энциклопедическом словаре" Брокгауза и Ефрона - т. 37, кн. 73, Спб., 1903 г., с. 325 - указывается: Хлопуша, "крестьянин с. Мошкович, Тверской губернии". Есенин и в этой детали точен).

  "Местью вскормленный бунтовщик", он шел в лагерь пугачевцев со своей бесценной ношей: "Тяжелее, чем камни, я нес мою душу". "Отчаянный негодяй и жулик", "каторжник и арестант", "убийца и фальшивомонетчик", Хлопуша через Пугачева прозрел, "разгадал" собственное "значенье".

  Все, что было в его жизни до Пугачева ("то острожничал я, то бродяжил"), кажется ему ничего не стоящим, никчемным. "Черта ль с того, что хотелось мне жить?" - восклицает он, вспоминая те десять лет, которые растратил попусту.

  Казак Бурков мыслит по-иному:

  

   Я хочу жить, жить, жить,

  

   Жить до страха и боли!

  

   Хоть карманником, хоть золоторотцем...

  

   . . . . . . . . . . . . . . . . . .

  

   Научите меня, и я что угодно сделаю.

  

   Сделаю что угодно, чтоб звенеть в человечьем саду!

  Учитель нашелся. Но им оказался не Пугачев, а Творогов - презренный изменник. Это о "философии" таких, как Творогов, говорит старик сторож в начале поэмы:

  

   Только лишь до нас не добрались бы,

  

   Только нам бы,

  

   Только б нашей

  

   Не скосили, как ромашке, головы.

  Они остаются жить - Бурнов, Творогов, Чумаков... Но "черта ль с того"? Достойно "звенеть в человечьем саду" им не дано.

  Ибо не может затеряться в этом саду страстный, рвущийся из самого сердца голос Хлопуши:

  

   Проведите, проведите меня к нему,

  

   Я хочу видеть этого человека.

  И не смолкнет полное неизбывной боли, безысходной тоски по несбывшейся надежде слово "этого человека":

  

   Дорогие мои... дорогие... хор-рошие...

  5

  В год завершения работы над "Пугачевым" Есенин писал об имажинистах:

  "У собратьев моих нет чувства родины во всем широком смысле этого слова, поэтому у них так и несогласовано все. Поэтому они так и любят тот диссонанс, который впитали в себя с удушливыми парами шутовского кривляния ради самого кривляния".

  Как и безвестному автору "Слова о полку Игореве", Есенину в высшей степени присуще "чувствование своей страны". Оно проявилось не только в его стихотворениях и поэмах, но и в трагедии "Пугачев". От глубинных раздумий о судьбах крестьянина до "всей предметности и всех явлений вокруг человека", воплощаемых в слове, образе, - все пронизано этим чувствованием.

  В трагедию "Пугачев", замечал П. Юшин, Есенин внес резкие, вызывающие тона, эстетически отталкивающие образы:

  

  

   Быть беде!

  

  

   Быть великой потере!

  

  

   Знать, не зря с луговой стороны

  

  

   Луны лошадиный череп

  

  

   Каплет золотом сгнившей слюны.

  И рассуждал: "Ягненочек кудрявый - месяц", "...всадник унылый, роняющий поводья-лучи", "месяц - плывущая по ночному небу ладья, роняющая весла по озерам", превращается в череп, а ровный желтый свет месяца, так радовавший раннего поэта, становится гнилью, слюной, капающей на землю".

  Да нет же, при чем тут "ягненочек кудрявый - месяц"? Суть-то в строках из "Пугачева" совсем иная! Поэт говорит о зловещем предзнаменовании, создает соответственно впечатляюще-страшный образ, а критик недоумевает: а почему не ягненочек? Ягненочек был лучше...

  Тот же критик сетовал: очень уж "образно" говорят герои. Даже сторож: "Колокол луны скатился ниже..." Нет чтобы сказать просто: светает...

  Сторож еще изъясняется: "Уже мятеж вздымает паруса".

  Но так ли это далеко от тех фраз, которые произносят, например, действующие лица в исторических хрониках Шекспира?

  "Полоний: Уж вечер выгнул плечи парусов..."

  Правда, эти слова звучат в устах гофмейстера королевского двора.

  Но вот говорит простой воин (сцена смерти Энобарба в "Антонии и Клеопатре"): "Смерть тронула его своей рукой". Неужели в Древнем Риме даже простолюдины не могли обходиться без художественных тропов?

  По мнению П. Юшина, "перенасыщенность... образами наблюдается в каждом монологе трагедии". Кстати сказать, критик Г. Лелевич еще в 1926 году писал: "В "Пугачеве"... образов больше, чем нужно".

  Но кто может точно установить, сколько образов полагается на монолог? Какое количество их должно быть в пьесе?

  Есенинский имажинизм - это попытка мастера найти новые художественные возможности поэтической речи с помощью органического, но усложненного образа и "сгущенной" образности.

  Не образ ради образа, а образ как выявление жизненных связей, "внутренних потребностей разума".

  Не отделение искусства от быта, а, наоборот, утверждение быта (жизни) как основы искусства. Настоящее искусство невозможно без "чувствования своей страны". Так говорит Есенин в статье "Быт и искусство", опубликованной в. 1921 году. По существу, эти же мысли он высказывал ранее в статье "Ключи Марии".

  Есенина в свое время высмеивали за "очаровательные анахронизмы": "...Керосиновую лампу в час вечерний зажигает фонарщик из города Тамбова", "степная провинция", "флот"...

  Ну что ж, наверно, эти мелкие погрешности можно простить большому художнику. Ведь не очень-то нас беспокоит, что, скажем, в шекспировской "Зимней сказке" король пристает к берегам Богемии, хотя, как известно, никакими морями она не омывается.

  Не в мелочах, конечно, дело.

  "Пугачев" с его органическими, хотя и усложненными образами, "сгущенной" образностью убедительно показал широту творческих возможностей Есенина.

  От этой пьесы, как верно, на мой взгляд, писал Сергей Городецкий, поэту открывался широкий путь в театр. Недаром в разное время ее собирались ставить Всеволод Мейерхольд и Николай Охлопков.

  Не в пример критикам, сам Есенин считал трагедию своей удачей. Отрывки из нее он с охотой читал в дружеском кругу и, выпустив тремя отдельными изданиями, включил ее в трехтомное собрание стихотворений.

  И все-таки "Пугачев" не стал венцом творческих поисков поэта. Они продолжались.

  Формально Есенин вроде бы числился по имажинизму.

  Но друзья слышали от него все чаще и чаще: "Писать надобно как можно проще. Это трудней".

  Хотя и "Пугачев" дался ему нелегко...

  6

  ...Московский театр драмы и комедии, или - привычнее и короче - Театр на Таганке.

  На сцене - помост из неструганых досок. Плаха. Топор. Цепи - они то гремят о настил, то опутывают людей, обнаженных до пояса, в портах из мешковины. Удары колоколов...

  И вот он - человек со скуластым лицом, острыми, прищуренными глазами... Мужицкий царь, гроза империи и мечтательный романтик.

  

  

   Наконец-то я здесь, здесь!

  

  

   Рать врагов цепью волн распалась...

  Идет есенинский "Пугачев"...

  Он, при жизни поэта исхлестанный критическими плетьми, оказался для молодежи семидесятых и начала восьмидесятых годов живой художественной ценностью, волнующей истинным драматизмом, глубиной чувств человеческих.

  И, слушая в театре страстные монологи "буйных россиян", может статься, не я один вспоминал рассказ современницы поэта. Рассказ о том, как однажды Есенин показал ей рубцы на своих ладонях и пояснил:

  "- Это, когда читаю "Пугачева", каждый раз ногти врезаются в ладонь, а я в читке не замечаю..."

  "ПРОЯСНИЛАСЬ ОМУТЬ В СЕРДЦЕ МГЛИСТОМ..."

  1

  В середине 1921 года, когда Есенин заканчивал работу над "Пугачевым", в Москву приехала американская танцовщица, ирландка по происхождению, Айседора Дункан.

  Эта, по словам Горького, "знаменитая женщина, прославленная тысячами эстетов Европы, тонких ценителей пластики", приняла приглашение Советского правительства и отправилась в революционную Россию не ради любопытства.

  "Большинство художников и артистов полагают, что искусство идет особо, а жизнь - особо, - писала Дункан в статье, напечатанной в одном из тогдашних журналов. - Я не могу отделить своей жизни от танца. Сам танец меня не интересует. Меня интересует только жизнь. Я прибыла в Россию не как артистка, а как человек для того, чтобы наблюдать и строить новую жизнь. В Москве родилось новое чудо. И я приехала туда для того, чтобы учить детей Революции, детей Ленина новому выражению жизни".

  Заявление, достойное художника-гражданина и меньше всего рассчитанное на вкус изощренных эстетов.

  Встреча Дункан с Есениным (на дружеском вечере в студии художника Георгия Якулова) имела для обоих весьма важные последствия. Вскоре они стали супругами, а в мае 1922 года вместе отправились в заграничную поездку: Дункан предстояли выступления в городах Европы и Америки. Так поэт оказался в мире, о котором у него были самые общие представления.

  "Есть люди, которые по глупости, либо от отчаяния утверждают, что и без родины можно. Но, простите меня, все это притворяшки перед самими собой. Чем талантливее человек, тем труднее ему без России".

  Это - слова А. И. Куприна. Они выстраданы писателем, за ними - долгие годы, прожитые на чужбине.

  Есенин провел за рубежом год и три месяца. Этого срока оказалось более чем достаточно, чтобы вкусить все "прелести" жизни вдали от родной земли, в чуждой атмосфере. Уже позже, в 1925 году, друзья хотели отправить Есенина за границу на лечение (предположение врачей - горловая чахотка).

  - Евдокимыч, - говорил он литератору Ивану Евдокимову, - я не хочу за границу! Скучно там, скучно! Был я за границей - тошнит меня от заграницы. Я сдохну там...

  Он не рисовался. Там, в "ужаснейшем царстве мещанства, которое граничит с идиотизмом", поэт чувствовал себя действительно хуже худшего.

  "...Весь он встревожен, рассеян, как человек, который забыл что-то важное и даже неясно помнит - что именно забыто им?" - таким в Берлине видел Есенина Горький. Сам поэт писал И. Шнейдеру из Висбадена:

  "...Берлинская атмосфера меня издергала вконец. Сейчас от расшатанности нервов еле волочу ноги".

  В письме издательскому работнику А. Сахарову из Дюссельдорфа:

  "Развейтесь, кони! Неси, мой ямщик!.. Матушка! Пожалей своего бедного сына!.. А знаете? У алжирского бея под самым носом шишка?"

  И в самом конце, после слов "твой _Сергунь_" - "гоголевская" приписка:

  

  

   Ни числа, ни месяца.

  

  

   Если б был и <...> большой,

  

  

   То лучше б <...> было повеситься.

  Видно, было от чего так "шутить"...

  Бесконечные разъезды по европейским городам, где проходили концерты Дункан, наглость и цинизм ее "друзей" - "этой своры бандитов", по выражению Есенина, их подчеркнутое безразличие к "молодому русскому мужу" знаменитой артистки, изобилие вин и "свиных тупых морд" - все это угнетало Есенина, рождало у него чувство одиночества, тоски. И не случайно именно здесь и были написаны самые безысходные из стихов, составивших позднее цикл "Москва кабацкая".

  

  

  Снова пьют здесь, дерутся и плачут

  

  

  Под гармоники желтую грусть.

  

  

  Проклинают свои неудачи,

  

  

  Вспоминают московскую Русь...

  

  

  Что-то всеми навек утрачено,

  

  

  Май мой синий! Июнь голубой!

  

  

  Не с того ль так чадит мертвячиной

  

  

  Над пропащею этой гульбой.

  Не в белоэмигрантском ли кабачке увидена эта мрачная картина? (Вспомним строки из письма Есенина 1922 года; "...Все они здесь прогнили за 5 лет эмиграции. Живущий в склепе всегда пахнет мертвячиной".)

  В пьяном угаре, в бесшабашном разгуле, под всхлипы гармоники и рыдания семиструнной всё - нипочем, всё - прахом.

  Наша жизнь - простыня да кровать. Наша жизнь - поцелуй да в омут.

  "Стихи скандалиста" - стояло на обложке сборника, выпущенного Есениным в Берлине. Книжка завершалась четырьмя стихотворениями под общим названием "Москва кабацкая". Они - свидетельство душевной трагедии человека, потерявшего опору в жизни. И, несмотря ни на что, надеющегося эту опору обрести. Неспроста последним стихом сборника был стих о жизни:

  

  

   Не умру я, мой друг, никогда.

  2

  "Души тут ни у кого нет, а вся жизнь в услужении у доллара", - писал Шаляпин Горькому из Нью-Йорка за 15 лет до приезда туда Есенина.

  То же самое увидел и Есенин - ив Западной Европе, и в Америке:

  "Человека я пока еще не встречал и не знаю, где им пахнет. В страшной моде господин доллар, на искусство начхать... Пусть мы нищие, пусть у нас голод, холод и людоедство, зато у нас есть душа, которую здесь сдали за ненадобностью в аренду под смердяковщину".

  (Отмечу в скобках, что книга собственного корреспондента "Правды" в США Бориса Стрельникова об Америке 1975- 1980 годов называется " Тысяча миль в поисках души". Эти слова отнюдь не означают, что в, Штатах мало честных, гостеприимных людей. Но за этими словами чувствуется: и в наши дни частная собственность, бизнес ни в малейшей степени не способствуют процветанию человечности, бескорыстия.)

  Поэту ненавистен затхлый мир чистогана, духовной нищеты. Сравнивая то, что увидел на Западе, с тем, что оставил в России, в Советской России, он приходит к выводу: "...Жизнь не здесь, а у нас".

  Но ведь там, "у нас", совсем недавно он пел "над родимой страной аллилуйя", проклиная "железного гостя", и готов был ринуться на него в последнем, смертельном прыжке...

  Не кто-нибудь, а он сам, поэт, в тоске и боли "покинул родные поля"...

  Умом он понимает: то, что Россия пошла по новому пути, предопределено историей. Революция разрушила старый мир, который по существу был таким же тупым и бездушным, как вот этот, западный.

  И потому он, приехав в Берлин, в эмигрантском клубе пел "Интернационал"...

  И заявил корреспонденту из газеты "Накануне":

  - Я люблю Россию. Она не признает иной власти, кроме Советской. Только за границей я понял совершенно ясно, как велики заслуги русской революции, спасшей мир от безнадежного мещанства.

  Ему нравится, что озлобленные "бывшие" называют его "большевиком", "чекистом", "советским агитатором"...

  Как же все это вяжется с "Москвой кабацкой"?

  Да, там, "у нас", неимоверно трудно. Его сердце обливается кровью при одном воспоминании о бесхлебных полях, о голоде, о разрухе... Но Ленин, большевики делают все, чтобы побороть невзгоды, наладить жизнь...

  А он, поэт России, сын крестьянина, все еще сердцем не оттаял: "Ты, Рассея моя... Рас... сея..."

  Все еще: "Захлебнуться бы в этом угаре, мой последний, единственный друг". Это уже написано здесь, на чужбине...

  О том ли, о том ли он пишет? Кому это надо? Да и вообще - его поэзия, его душа нужны ли?

  И это одиночество... "Господи! Даже повеситься можно от такого одиночества...", "Очень много думаю и не знаю, что придумать", "...Я впрямь не знаю, как быть и чем жить теперь...".

  Не эти ли тоска и отчаяние в неуютном номере парижской или нью-йоркской гостиницы вылились в пронзительно-откровенные и беспощадные строки:

  

  

   Друг мой, друг мой,

  

  

   Я очень и очень болен.

  

  

   Сам не знаю, откуда взялась эта боль.

  

  

   То ли ветер свистит

  

  

   Над пустым и безлюдным полем,

  

  

   То ль, как рощу в сентябрь,

  

  

   Осыпает мозги алкоголь.

  Наверно, в такой же тяжелый час к Эдгару По являлась неуклюжая черная птица, чтоб провещать поэту хриплым карком зловещее: "Больше никогда".

  К Александру Блоку "из ночи туманной" подходил, шатаясь, "стареющий юноша", шептал пошлые слова и, нахально улыбнувшись, исчезал. Не менее загадочный и отвратительный гость приходит в гостиничный номер:

  

  

   Черный человек,

  

  

   Черный, черный,

  

  

   Черный человек

  

  

   На кровать ко мне садится,

  

  

   Черный человек

  

  

   Спать не дает мне всю ночь.

  Он многое знает, этот незваный пришелец. Ему доподлинно известна жизнь какого-то забулдыги, скандального поэта.

  Как будто мутное увеличительное стекло наводится на стихи "Хулиган", "Исповедь хулигана", "Не ругайтесь. Такое дело!", "Я обманывать себя не стану...", "Пой же, пой...". "Уличный повеса" превращается в "прохвоста", "озорной гуляка" - в авантюриста "самой высокой и лучшей марки".

  В книге, которую читает черный человек, "много прекраснейших мыслей и планов". Но они его не интересуют. Он пришел, чтобы выискать на ее страницах самое гадкое, низкое...

  Пожалуй, ни в одном произведении Есенин не вынимал себя "на испод" так, как это сделал в "Черном человеке". Тут слова не просто "болят", они кровоточат, они до краев наполнены невыносимой мукой. Вот оно - "рубцевать себя по нежной коже". Вот она - "кровь чувств".

  В письме Есенина из Нью-Йорка есть такие строки: "...Молю бога не умереть душой и любовью к моему искусству. Никому оно не нужно..."

  В "Черном человеке" на какой-то миг он умер душой к своему искусству, к своей поэзии. "Золотая словесная груда" превратилась в "дохлую томную лирику". Об этом хрипит навязчивый незнакомец. Но поэт не может принять страшный приговор:

  

  

   Я взбешен, разъярен.

  

  

   И летит моя трость

  

  

   Прямо к морде его,

  

  

   В переносицу...

  Удар по черному человеку - это удар по тому "шарлатану" и "скандалисту", что водит дружбу с проститутками и бандитами, заливает глаза вином.

  "Ты сам свой высший суд..." - сказал Пушкин.

  Трость, брошенная поэтом, разбивает не только комнатное зеркало, но и окно "Москвы кабацкой".

  "Черный человек" - поэма перелома в духовной драме Есенина.

  - Ничего ты не понял, Толя, - такие слова поэт не зря сказал Мариенгофу, когда тот, прослушав поэму, заговорил об "андреевщине", "дурном вкусе"...

  3

  Основа "Черного человека" имеет в русской литературе свою традицию. Обратимся, например, к пушкинскому "Воспоминанию":

  

   В бездействии ночном живей горят во мне

  

  

   Змеи сердечной угрызенья;

  

   Мечты кипят; в уме, подавленном тоской,

  

  

   Теснится тяжких дум избыток;

  

   Воспоминание безмолвно предо мной

  

  

   Свой длинный развивает свиток;

  

   И с отвращением читая жизнь мою,

  

  

   Я трепещу и проклинаю,

  

   И горько жалуюсь, и горько слезы лью,

  

  

   Но строк печальных не смываю.

  Или к признаниям одного из интереснейших поэтов пушкинского созвездия. Насколько мне известно, они в связи с есенинским "Черным человеком" не вспоминались.

  "Недавно я имел случай познакомиться с странным человеком, к_а_к_и_х м_н_о_г_о! - сообщает этот литератор. - Вот некоторые черты его характера и жизни. Ему около тридцати лет. Он то здоров, очень здоров, то болен, при смерти болен. Сегодня беспечен, ветрен, как дитя; посмотришь завтра - ударился в мысли, в религию и стал мрачнее инока... В нем два человека: один - добр, прост, весел, услужлив, богобоязлив, откровенен до излишества, щедр, трезв, мил; другой человек... - злой, коварный, завистливый, жадный... мрачный, угрюмый... недовольный, мстительный, лукавый, сластолюбивый до излишества, непостоянный в любви и честолюбивый во всех родах честолюбия. Этот человек, то есть черный, - прямой урод. Оба человека живут в одном теле... Дурной человек все портит и всему мешает: он надменнее сатаны, а белый не уступает в доброте ангелу-хранителю. Каким странным образом здесь два составляют одно, зло так тесно связано с добром и отличено столь резкими чертами? Откуда этот человек, или эти человеки, белый и черный, составляющие нашего незнакомца?.. У белого совесть чувствительна, у другого - медный лоб... Заключим: эти два человека или сей один человек живет теперь в деревне и пишет свой портрет пером по бумаге... Это я!"

  Константин Николаевич Батюшков, замечательный русский поэт, современник Пушкина... Приведенные строки он написал в 1817 году, в самом расцвете своего таланта...

  Заметим, в образе черного человека у Батюшкова дан отрицательный портрет автора... Соотнесенное с есенинской поэмой это лишний раз подчеркивает и ее сложность, многомерность. "Биографы Есенина еще долго будут разгадывать истинную природу таинственного незнакомца", - пишет В. Г. Базанов. И в этом он прав.

  Но и без трудов биографов и критиков поэта эстетическое воздействие есенинской поэмы огромно. Каждый раз при чтении этой веши мы вновь и вновь прикасаемся к больному и тревожному сердцу поэта, чувствуем, как ему тяжко и горько, как ему ненавистно все ложное, нечестное, мерзкое, черное...

  4

  Уже в последнем "заграничном" стихотворении "Мне осталась одна забава..." читаем:

  

  

   Золотые далекие дали!

  

  

   Все сжигает житейская мреть.

  

  

   И похабничал я и скандалил

  

  

   Для того, чтобы ярче гореть.

  "Похабничал", "скандалил" - в прошлом... "Житейская мреть" сожгла многое.

  

  

   Теперь со многим я мирюсь

  

  

   Без принужденья, без утраты.

  

  

   Иною кажется мне Русь,

  

  

   Иными - кладбища и хаты.

  Новое "чувствование" родной страны воплотилось в незаконченной драматической поэме "Страна негодяев". Поэт работал над ней, находясь за границей.

  Одному из главных персонажей этого произведения - комиссару золотых приисков - Есенин дал, как когда-то говорили, фамилию со значением: Рассветов.

  После возвращения из-за рубежа, в 1924-1925 годах, поэт решил познакомить читателей со своей новой работой. Публикации появились в трех изданиях (газета "Бакинский рабочий", московский журнал "Город и деревня", сборник "Страна советская", изданный в Тифлисе; в газете и сборнике - пометка: "Нью-Йорк, 14 февраля 23 года"). И все они воспроизводили монолог Рассветова, открывающий вторую часть поэмы... Автор как бы подчеркивал особую важность в произведении этого действующего лица, его высказываний. И не без оснований.

  Рассветов - человек с большим жизненным опытом. Надо полагать, еще до революции обстоятельства забросили его в Америку, где он жил в ночлежках, работал на клондайкских приисках. Ради куска хлеба он участвовал в одной авантюре, которая для многих любителей легкой наживы закончилась плачевно. Жизнь "класса грабительских банд" он узнал изнутри. Ее суть он определяет так:

  

  

  

  От еврея и до китайца

  

  

  

  Проходимец и джентльмен,

  

  

  

  Все в единой графе считаются

  

  

  

  Одинаково - business men,

  

  

  

  На цилиндры, шапо и кепи

  

  

  

  Дождик акций свистит и льет.

  

  

  

  Вот где вам мировые цепи,

  

  

  

  Вот где вам мировое жулье.

  

  

  

  Если хочешь здесь душу выржать,

  

  

  

  То сочтут: или глуп, или пьян.

  

  

  

  Вот она - мировая биржа!

  

  

  

  Вот они - подлецы всех стран.

  (Как тут не вспомнить строки из очерка Есенина "Железный Миргород", опубликованного в "Известиях" после возвращения поэта из-за границы: "Владычество доллара съело в них все стремления к каким-либо сложным вопросам. Американец всецело погружается в "business" и остального знать не желает".)

&