яется его точность, меткость, четкость. Известно, какое важное значение придавали этому качеству эпитета выдающиеся мастера литературы.

Черновые рукописи Лермонтова и Некрасова наглядно показывают, как настойчиво и кропотливо искали они наиболее четкий, соответствующий замыслу эпитет.

"...Слова необходимо употреблять с точностью самой строгой", - неоднократно подчеркивал в своих статьях и письмах Горький.

Забота о точном, метком эпитете весьма характерна для творческого процесса Есенина. Так, в строках стихотворения "Возвращение на родину" (сцена встречи поэта со своим дедом):

"Добро, мой внук,

Добро, что не узнал ты деда!.."

"Ах, дедушка, ужели это ты?"

И полилась печальная беседа

Слезами теплыми на пыльные цветы - сначала вместо "теплыми" было "крупными". Эпитет "крупные слезы", как мне кажется, менее подходил к характеру изображаемой ситуации, чем слово "теплые". В данном контексте эпитет "теплые слезы" имеет глубокую внутреннюю связь с переживаниями и поэта и его собеседника - деда. В этом слове просвечивает и тихая радость встречи, и нежная грусть, и светлые воспоминания о далеких, незабываемых днях. Думается, именно поэтому Есенин предпочел эпитет "теплые" определению "крупные".

Или "тайная тишина" в стихотворении "Мой путь":

Тогда в мозгу,

Влеченьем к музе сжатом,

Текли мечтанья

В тайной тишине,

Что буду я

Известным и богатым

И будет памятник

Стоять в Рязани мне.

Сельский паренек, еще совсем юный и наивный, написавший, быть может, всего несколько первых стихотворений, как, в какой обстановке мог он мечтать о будущей славе и богатстве, чтобы не быть осмеянным? Только уединясь от своих друзей, где-то в тихом укромном уголке, в "тайной тишине".

Обращаясь к своей сестре, поэт говорит:

Ты мне пой, ну, а я припомню

И не буду забывчиво хмур:

Так приятно и так легко мне

Видеть мать и тоскующих кур.

Эти "тоскующие куры" органично входят в образную систему стихотворения. Песня, которую когда-то любила напевать старая мать, рождает в душе поэта воспоминание о родном доме, о незабываемых годах детства. Он снова видит "и калитку осеннего сада, и опавшие листья с рябин", березку с ее "золотистыми косами" и "холщовым сарафаном". И здесь же - "тоскующие куры", какими они и бывают осенью. Сказано точно и незамысловато, просто, а "простое - самое трудное и мудрое" (Горький).

Читая стихи Есенина, видишь, что поэт использовал эпитет весьма широко. Но всегда ли в его стихах появление этого тропа вызывалось необходимостью? Может быть, Есенин употреблял эпитет произвольно, ради соблюдения размера стиха? Посмотрим, так ли это.

В некоторых стихах 1925 года среди других образов встречается образ луны. Например, в стихотворении "Листья падают, листья падают...":

Листья падают, листья падают.

Стонет ветер,

Протяжен и глух.

Кто же сердце порадует?

Кто его успокоит, мой друг?

С отягченными веками

Я смотрю и смотрю на луну.

Вот опять петухи кукарекнули

В обосененную тишину.

Начало стихотворения "Собаке Качалова":

Дай, Джим, на счастье лапу мне,

Такую лапу не видал я сроду.

Давай с тобой полаем при луне

На тихую, бесшумную погоду.

Дай, Джим, на счастье лапу мне.

Читая стихотворение "Синий май. Заревая теплынь...", снова встречаем луну:

Синий май. Заревая теплынь.

Не прозвякнет кольцо у калитки.

Липким запахом веет полынь.

Спит черемуха в белой накидке.

В деревянные крылья окна

Вместе с рамами в тонкие шторы

Вяжет взбалмошная луна

На полу кружевные узоры.

И наконец, первая строфа еще одного стихотворения:

Снежная замять дробится и колется,

Сверху озябшая светит луна.

Снова я вижу родную околицу,

Через метель - огонек у окна.

В первых двух отрывках луна только названа, в двух других она сопровождается эпитетами. Чем же это обусловлено?

В начале стихотворения "Листья падают, листья падают..." - переживание поэта, связанное с его думами о неудачно сложившейся жизни. С его настроением гармонирует грустная картина осенней природы. Погруженный в нерадостные мысли, он смотрит на луну безразлично. Здесь важен не объект, а сам процесс созерцания, и это подчеркнуто двукратным глаголом "смотрю". Луна - второстепенная деталь, хотя и необходимая для полноты картины. Поставленная в конце строки, она не теряется среди других деталей. Выделять ее еще и эпитетом нет никакой необходимости.

Образ луны во втором отрывке также не имеет существенного значения в обшей образной системе стихотворения, поэтому, естественно, луна только названа.

Иную роль играет образ луны в стихотворениях "Синий май. Заревая теплынь..." и "Снежная замять дробится и колется...". В первом из этих произведений луна выступает в качестве, если так можно сказать, активно действующего персонажа. Недаром ей посвящена целая строфа. Автору нужно было как-то конкретизировать этот образ, сделать его предельно выразительным, выделить в общей системе образов. Так появился эпитет "взбалмошная луна", в котором слились живописный и эмоциональный элементы. Сквозь добродушно-укоризненное слово "взбалмошная" проглядывает светлое душевное состояние поэта, находящегося "с собой на досуге", с нежной любовью вспоминающего прожитые годы.

В стихотворении "Снежная замять дробится и колется..." раскрывается переживание человека, много странствовавшего, любившего, страдавшего и вновь вернувшегося в родительский дом. Вот он поздним вечером подходит к околице родного села. Метет метель, дует пронизывающий ветер. Путнику холодно. Это состояние героя Есенин показывает через одну деталь: "озябшая луна". Только такой и мог увидеть ее продрогший человек. Здесь нельзя не вспомнить слова из статьи А. Н. Толстого "Как мы пишем": "Пример: степь, закат, грязная дорога. Едут - счастливый, несчастный и пьяный. Три восприятия, значит - три описания, совершенно различных по словарю, по ритмике, по размеру. Вот задача: объективизировать жест. Пусть предметы говорят сами за себя. Пусть вы, читатель, глядите не моими глазами на дорогу и трех людей, а идете по ней и с пьяным, и со счастливым, и с несчастным".

В этих словах выдающегося советского писателя очень верно отмечены изобразительно-выразительные возможности "говорящих" предметов. Сам А. Н. Толстой с большим мастерством использовал этот прием. Вспомним хотя бы эпизод пребывания Рощина - белого офицера - в екатеринославской гостинице ("Хождение по мукам"). Психологическое состояние Рощина художник не описывает своими словами, а передает его через восприятие окружающей обстановки самим героем: "дрянной" гостиничной комнаты с "грязным окном", занавешенным "пожелтевшей газетой". Всего несколько эмоционально-оценочных эпитетов - и мы уже чувствуем, что в душе Рощина что-то произошло, ему становится отвратительна затхлая атмосфера быта обреченной на гибель контрреволюции.

Этот же прием применил М. Шолохов для передачи внутреннего состояния Григория Мелехова, только что похоронившего самое дорогое, что было в его жизни, - Аксинью: "Словно пробудившись от тяжкого сна, он поднял голову и увидел над собой черное небо и ослепительно сияющий черный диск солнца".

Обратившись к произведениям писателей прошлого, мы и у них найдем немало аналогичных примеров.

Появление в есенинском стихотворении эпитета "озябшая луна" лишний раз свидетельствует об умении поэта при минимальной затрате художественных средств ярко передавать душевное состояние человека. Особое значение этого эпитета в строфе и стихотворении поэт подчеркивает инверсией. Недаром образ "озябшей луны" невольно возникает в нашем сознании, когда мы читаем предпоследнюю строфу:

Вот и опять у лежанки я греюсь,

Сбросил ботинки, пиджак свой раздел.

Снова я ожил и снова надеюсь

Так же, как в детстве, на лучший удел.

"Эпитет, - говорил А. Н. Толстой, - надо употреблять с большим страхом, тогда только, когда он нужен, когда без него нельзя обойтись, когда он дает какую-то интенсивность слову, когда, вернее, слово настолько заезжено или настолько обще, что нужно подчеркнуть его эпитетом".

В лучших стихах Есенина эпитет всегда оправдан смыслом, всегда необходим, всегда "работает" точно, без промаха. У него не найдешь слов, которые стоят где-то рядом со смыслом, но не включают его, как это нередко было в произведениях поэтов - современников Есенина.

Например, в стихотворении поэта И. Доронина "Я видел утром" читаем:

По дороге

В степь широкую

Пробежал

Мотор белокопытый...

Что это за "мотор белокопытый"? Читателю остается только догадываться, что речь идет, по всей вероятности, о тракторе. Но почему он "белокопытый"? Может быть, потому, что у него белые колеса? Но вряд ли белые колеса могут находиться в ассоциативной связи с белыми копытами. Так что даже при самом богатом воображении невозможно представить себе этот "мотор".

Ни друга, ни денег, ни крепкого сна.

Одна мне утеха - ночная луна, - начинает свое стихотворение современник Есенина поэт Е. Эркин, не замечая, что эпитет "ночная" здесь совершенно излишен. "Ночная луна"... Как это далеко от есенинского эпитета - глубоко осмысленного, выразительного, необходимого, освещающего предмет с наиболее существенной для описываемой ситуации стороны! Недаром А. С. Серафимович писал, что Есенину свойственна "огромная, все ломающая смелость эпитетов, сравнений, выражений, поэтических построений. Сам. Ни у кого не спрашивал, никому не подражал. За ним косолапо тащились другие, бездарно и убого".

Серафимович не случайно, наряду с другими элементами поэтического языка Есенина, высоко оценивает его сравнения. Как и в эпитетах, в сравнениях Есенина ярко проявилось тонкое мастерство, присущее только истинным художникам. В есенинских стихах - применим его же выражение - "расцветают звезды слов".

Сравнение - один из самых распространенных поэтических оборотов речи, основанный на сближении двух предметов или явлений для пояснения одного другим. Вместе с тем, как совершенно справедливо замечал Л. И. Тимофеев, "характер сравнений никаким образом не сводится к примитивному пояснению. Сравнение стремится внести в отражение действительности то общее ее понимание, которое присуще писателю".

Прежде всего с помощью сравнения отвлеченное понятие, "невидимый предмет" Есенин делает конкретным, видимым, почти физически ощутимым.

Снова выплыли годы из мрака

И шумят, как ромашковый луг... - начинает поэт стихотворение "Сукин сын", и его юные годы предстают перед читателем во всем своем поэтическом обаянии, оживают, пахнут цветами, веют весной, молодостью. И дальше:

Нынче юность моя отшумела,

Как подгнивший под окнами клен...

Сравнение прошедшей юности с подгнившим кленом дает нам возможность как бы воочию увидеть молодость поэта. И для сравнения поэт берет не вообще клен, а вот этот, стоящий под окном, чем достигается предельное овеществление образа. В то же время этим сравнением дана самооценка рано постаревшего поэта, его душевного состояния.

Ему, понявшему, что такое царская Россия и что такое слава,

В душу грусть

Вошла, как горькая отрава.

Для него бессмертный Пушкин

Такой прекрасный и такой далекий,

Но все же близкий,

Как цветущий сад!

"Чувство наше, - говорил Н. А. Добролюбов, - возбуждается всегда живыми предметами, а не общими понятиями". Воздействие на читателей приведенных выше сравнений лишний раз подтверждает правильность этого положения великого русского критика, свидетельствует о большом эмоциональном заряде образных средств Есенина, за которыми всегда стоят волнение, напряжение чувств, мысли.

Есенинскому сравнению присущи живописность, "пластика", верность действительности. Несколькими тонко подмеченными деталями поэт умеет создать впечатляющую картину.

Вот, например, зарисовка летнего вечера в деревне:

Уж вечер. Жидкой позолотой

Закат обрызгал серые поля.

И ноги босые, как телки под ворота,

Уткнули по канавам тополя.

Казалось бы, для создания зрительного образа можно было ограничиться одной метафорой - "ноги босые уткнули по канавам тополя". Но в этом случае образ был бы менее живым, менее эмоциональным, не обладал бы временной конкретностью, так как мог быть отнесен к любому времени суток. Но то, что тополя уткнули ноги по канавам, "как телки под ворота", оживляя всю картину, говорит: дело происходит не только в деревне, но и вечером, когда возвратившиеся с пастбища и не встреченные хозяевами телки тычутся под ворота, безуспешно пытаясь попасть во двор. Эта картина знакома каждому бывавшему в деревне человеку.

Или изображение весеннего цветущего сада:

Сад полышет, как пенный пожар...

Наряду с другими образными средствами сравнение широко применяется Есениным для наиболее полной, выразительной передачи психологического состояния:

Любимая!

Меня вы не любили,

Не знали вы, что в сонмище людском

Я был, как лошадь, загнанная в мыле,

Пришпоренная смелым ездоком.

Автору "Письма к женщине", откуда взята эта строфа, нужно было рассказать о своих переживаниях в бурные революционные годы, о неумении разобраться в сложной, противоречивой обстановке того времени, показать драматичность своего тогдашнего положения. Этому служит, в частности, сравнение с загнанной лошадью. Динамичность сравнения способствует созданию общего колорита напряженности переживания, раскрывает мятущуюся душу человека, ищущего свое место в "развороченной бурей" жизни.

В стихотворении "Несказанное, синее, нежное..." мы встречаемся с переживаниями иного характера. Бури прошли, страсти успокоились.

Несказанное, синее, нежное...

Тих мой край после бурь, после гроз,

И душа моя - поле безбрежное -

Дышит запахом меда и роз.

Я утих. Годы сделали дело,

Но того, что прошло, не кляну.

Словно тройка коней оголтелая

Прокатилась во всю страну.

Сравнение души с безбрежным тихим полем, дышащим запахом меда и роз, хорошо передает спокойное внутреннее состояние поэта. Это в первой строфе. Первая фраза второй строфы как бы обобщает мысли первой строфы: "Я утих". И движение стиха приостановилось. Поэт словно на мгновение задумался и затем так же просто и спокойно объясняет причину своего душевного состояния: "Годы сделали дело". В следующих строфах - быстрый взлет чувства, находящий свое выражение в широком и приподнятом сравнении промчавшихся лет с оголтелой тройкой. Очередная строфа начинается на той же приподнятой интонации, сравнение развертывается, еще более конкретизируется:

Напылили кругом. Накопытили.

И пропали под дьявольский свист...

На коротком, как удар, слове "свист" стих как будто обрывается. Чувство достигло высшей точки. Потом - резкий спад:

А теперь вот в лесной обители

Даже слышно, как падает лист.

Колокольчик ли? Дальнее эхо ли?

Все спокойно впивает грудь.

Стой, душа, мы с тобой проехали

Через бурный положенный путь.

В двух последних строках легко заметить внутреннее сравнение: поэт и его "душа" проехали через бурный путь, как тройка. Во второй строфе, как мы знаем, с тройкой сравнивались минувшие годы, здесь - поэт и его "душа". Однако замену одного предмета сравнения другим мы не замечаем, поскольку при развертывании сравнения прошедшие годы были отодвинуты на второй план образом тройки. Так сравнение у Есенина не только убедительно и наглядно передает душевное состояние, но и способствует развитию лирической темы, ее движению.

Душевная боль поэта находит выход в словах, обращенных к матери:

Родимая!

Ну как заснуть в метель?

В трубе так жалобно

И так протяжно стонет.

Захочешь лечь,

Но видишь не постель,

А узкий гроб

И - что тебя хоронят.

Как будто тысяча

Гнусавейших дьячков,

Поет она плакидой -

Сволочь-вьюга!

И снег ложится

Вроде пятачков,

И нет за гробом

Ни жены, ни друга!

Все сравнения в этом отрывке едины по своему драматическому колориту ("узкий гроб", "тысяча гнусавейших дьячков", "пятачки", что кладутся на глаза покойников). Без этого вряд ли было бы возможно так ощутимо выразить в нескольких словах подавленное настроение поэта. Наиболее точной передаче непосредственности и остроты индивидуального переживания способствует отрицательно-оценочный элемент в сравнениях, усиливающий эмоциональную окраску.

Поэт понимает, что отстал от новой жизни и безуспешно пытается догнать "стальную рать". Сознавая свою внутреннюю раздвоенность, он завидует натурам цельным, чуждым душевному разладу, тем,

Кто жизнь провел в бою,

Кто защищал великую идею.

В то же время он знает: при всем драматизме своего положения он еще не самый несчастный, конченый человек. Он говорит:

... есть иные люди.

Те

Еще несчастней и забытей.

Они как отрубь в решете

Средь непонятных им событий.

Я знаю их

И подсмотрел:

Глаза печальнее коровьих.

Средь человечьих мирных дел,

Как пруд, заплесневела кровь их.

Кто бросит камень в этот пруд?

Не троньте!

Будет запах смрада.

Они в самих себе умрут,

Истлеют падью листопада.

С помощью четырех сравнений Есенин дает убедительную характеристику духовного облика определенной группы людей, выражает свою антипатию к ним, жалким, безвольным, внутренне опустошенным, заживо разлагающимся.

Разумеется, было бы опрометчиво сводить работу Есенина к поискам простых, но ярких, точных эпитетов и сравнений. Замечательное мастерство автора "Руси советской", "Руси уходящей", "Персидских мотивов", "Анны Снегиной" проявилось в его умении правдиво, художественно-конкретно видеть жизнь и воспроизводить ее в художественных образах путем использования всех изобразительно-выразительных средств поэтической речи. Лучшие стихи Есенина рождались из подлинного, глубокого чувства, а при этом, по справедливым словам А. Твардовского, "на помощь приходит всё, все впечатления бытия и все языковое богатство, и все приобретает необходимую форму, ясность и отчетливость, так, как это бывает в страстной, убежденной речи".

....ВОЛНУЯСЬ СЕРДЦЕМ И СТИХОМ*

...Мы сидим на веранде старой дачи в подмосковном Внукове. Михаил Васильевич Исаковский только что прослушал мой рассказ о новом издании Есенина и задумался, прикрыв ладонью глаза от неожиданно прорвавшегося сквозь листву нетерпимо яркого луча солнца...

- Хорошо, что Есенина подымать стали, хорошо! Поэт удивительный, истинно русский... - Замолкает, разглаживая лежащую на столе газету, потом добавляет. - Лирик - редчайший, а лирика, как говорили умные люди прошлого века, есть самое высокое проявление искусства...

- И самое трудное, - вставляю я, вспомнив строки из писаревских "Реалистов".

- Да, и самое трудное... Рассказывают, он свое последнее стихотворение написал кровью... Вы не знаете, это верно?

- Да, это так. Автограф - я его видел - хранится в Пушкинском доме в Ленинграде...

- Ну вот... А ведь у него не только последнее - большинство стихов, образно говоря, написано кровью. Может, я ошибаюсь?

Нет, он не ошибался. Исаковский говорил правду.

"Жизнь моя за песню продана" - не просто красивая фраза. За ней кровь и нервы поэта.

Есенин не брал "творческих отпусков", не "занимался поэзией" в такие-то дни недели и от такого-то до такого часа - она жила в его сердце постоянно. Напряженность мысли и чувства было его естественное состояние.

- Вечно ты шатаешься, Сергей, - как-то сказал ему знакомый литератор. - Когда же ты пишешь?

- Всегда, - последовал ответ.

Сколько раз за его спиной, ехидно подмигивая, шептали:

- Кажется, Есенин снова в кризисе...

Сколько раз завистливая бездарность хихикала исподтишка:

- Иссяк родничок-то, иссяк!

А в это время поэт просто и доверчиво делился с близким человеком:

- Если я за целый день не напишу четырех строк хороших стихов, я не могу спать.

Встретив доброго знакомого, рассказывал:

- Зашел я раз к товарищу и застаю его за работой. Сам с утра не умывался, в комнате беспорядок... Нет, я так не могу. Я ведь пьяный никогда не пишу.

Так оно и было.

И прав мудрый абхазец Дмитрий Гулиа, который наставлял своего сына:

- Настоящая поэзия - как ни говори - требует светлого ума и трезвой мысли. Никогда не верь тому, что иные болтают, например, о Есенине: будто он хорошо писал, только будучи пьяным. Это чепуха!

Его внешняя беззаботность на людях вводила в заблуждение даже друзей. "...Только по косвенным признакам, - вспоминал Юрий Либединский, - мы могли судить о том, с какой серьезностью, если не сказать - с благоговением, относился он к своему непрерывающемуся, тихому и благородному труду".

Листая его черновики, видишь, как придирчив был он к написанному. Поэт вслушивается в музыку слов... Он как бы пробует их на вкус, на цвет, на запах... И вот уже, кажется, все на месте, строфа отшлифована, но "подводное течение" стихов пошло куда-то в сторону. Нет, это не годится! Росчерк пера - и уже рождается новая строка, которая повлечет за собой другие, действительно необходимые.

"Беспечный талант", "держится на нутре"... А этот "беспечный", "волнуясь сердцем и стихом", некоторые строки и строфы переделывал по нескольку раз. Загляните в черновую рукопись драматической поэмы "Пугачев" - общее число вариантов почти вчетверо превышает окончательную редакцию. Их немало - листов, хранящих следы настойчивого, самозабвенного труда...

И тут же - строки, набросанные без единой помарки характерным есенинским почерком: округлые буквы, между собой не соединенные... Что же, так, шутя, играючи, сразу и написалось? Нет, не так. Это значит, стихотворение вынашивалось, "обкатывалось" в уме исподволь, незаметно. Оно "бродило", "созревало", может, не день и не два, чтобы в один прекрасный момент выплеснуться в завершенном виде на бумагу.

Работа - как течение реки подо льдом - непрестанная. Да, и разные встречи, и выступления, и хождения по редакциям, и "дружеские попойки"... Но главное - стихи, дело.

Потому, наверно, он по-отечески и наставлял юного товарища по перу:

- Запомни: работай, как сукин сын! До последнего издыхания работай! Добра желаю!

Потому, наверно, и не мог он терпеть халтурщиков и скорохватов.

- Ты понимаешь, ты вот - ничего, - гневно бросал он в лицо некоему сочинителю. - Ты что списал у меня - то хорошо. Ну, а дальше? Дальше нужно свое показать, свое дать. А где оно у тебя? Где твоя работа? Ты же не работаешь? Так ты - никуда! Пошел к чертям. Нечего тогда с тобой возиться.

Потому, наверно, и возмущало его, Есенина, своеволие издателей:

- Кто им позволил залезать в мою душу и хозяйничать там, как им хочется?! Люди не понимают того, что ведь каждая буква ставится с определенным расчетом. Прежде чем я ее напишу, я ее сто раз проверю! А какой-то бездельник в редакции чирк карандашом - и весь мой замысел летит к чертовой матери.

"Сто раз проверю..."

И его друг, уходя в тот декабрьский вечер - последний в жизни Есенина вечер - из холодного номера гостиницы "Англетер", запомнил: накинув на плечи шубу, поэт сидел у стола. Папка с бумагами была раскрыта. Есенин просматривал рукописи... Есенин работал...

Фотография 1924 года. Стол, накрытый белой скатертью. На подносе - старинный самовар, должно быть, тульский, фабрики Баташовых. Его верх венчает фарфоровый чайник - чтобы не остыла заварка. За столом - мать и сын. Она - в платке, в теплой кофте. Подперев голову рукой, смотрит на сына, слушает. Он - в городском пиджаке, белеет ворот рубашки. В правой руке книга: Есенин читает свои стихи матери, Татьяне Федоровне...

"Милая, добрая, старая, нежная..."

Священно чувство к матери. Оно свойственно каждому человеку. Но поэт не только пронес это чувство до последних дней своих. Он запечатлел его в строках, полных такой пронзительной сердечности, что они вроде бы и не воспринимаются как стихи, искусство, а как сама собою изливающаяся неизбывная нежность.

Ты жива еще, моя старушка?

Жив и я. Привет тебе, привет!

Пусть струится над твоей избушкой

Тот вечерний несказанный свет.

Всего четыре строчки, но ты уже во власти музыки чувства. Поэт как бы обнял старушку душой своей и вместе с нею обнял и тебя, читателя.

Строфа наполнена до краев: здесь и сыновнее тепло; и время, минувшее со дня последнего свидания сына и матери; и расстояние, их разделяющее; и бедность жилища старушки; и благоговение поэта перед родным кровом...

О чтении Есениным "Письма к матери" вспоминает друг поэта писатель Иван Евдокимов:

"Помню, как по спине пошла мелкая, холодная оторопь, когда я услышал:

Пишут мне, что ты, тая тревогу,

Загрустила шибко обо мне,

Что ты часто ходишь на дорогу

В старомодном ветхом шушуне.

Я искоса взглянул на него: у окна темнела чрезвычайно грустная и печальная фигура поэта...

Я вернусь, когда раскинет ветви

По-весеннему наш белый сад.

Дальше мои впечатления пропадают, - заканчивает Евдокимов, - потому что зажало мне крепко и жестко горло, таясь и прячась, я плакал в глуби огромного нелепого кресла, на котором сидел в темнеющем простенке между окнами".

Так же близко к сердцу принимают есенинское "Письмо..." и современные слушатели и читатели.

Как сейчас помню старый обшарпанный вагон, в который я с трудом протиснулся на станции Жлобин. Ехать до Минска мне предстояло часов восемь, и я примостился в углу нижней боковой полки у запыленного, с косыми потеками, окна.

Вагон был полон. И наверху и внизу устраивались почти одни женщины. Облаченные в самую неожиданную одежду - в засаленные полушубки, обтертые шинели, армейские телогрейки, довоенного пошива длинные демисезонные пальто, - затянутые поношенными платками разного цвета, они переговаривались, гремели жестяными чайниками, кружками, банками, изредка негромко смеялись.

Война только закончилась, и они, судя по всему, добирались до родных мест, незабытых очагов...

Я уже начал дремать, когда у дальней от меня двери робко пискнула гармошка и какая-то женщина низким, похожим на мужской голосом кому-то сказала:

- Садись тут. Хорошо сыграешь - не обидим.

Минуту спустя вагон наполнился озорным перебором сиповатой тальянки, и я понял: вошел бродячий гармонист, каких в те годы немало ездило по нашим железным дорогам и собирало подаяния. Вагон притих и стал слушать.

Пришелец играл неважно, то и дело врал, да и самодельная песенка, что он бойко начал, была пустенькой и нелепой. От нее в моей памяти сохранилась одна рифма: "Фросе - Форосе", и то, вероятно, только потому, что до того о Форосе я ничего не слышал.

Я взглянул на своих уже немолодых соседок, молчаливо смотрящих в мутное окно, и почувствовал, что их думы далеко-далеко...

Пошла вторая песня, уже получше, а когда всплеснулась третья - "Синий платочек", - лица женщин словно осветились внутренним светом, помолодели. И гармонист вроде бы обрел форму, пел точнее, захватистее...

Потом было есенинское "Письмо к матери". Первую строку певец выдохнул медленно и бережно, как будто боялся неосторожным движением расплескать заключенные в ней тепло, нежность.

В вагоне сразу стало тише, а на тех, кто еще продолжал говорить, зашикали. Слова "Тот вечерний несказанный свет" уже прозвучали в тишине, если не считать безалаберного стука колес на стыках рельс да поскрипывания привинченных к полу стоек.

&nb