Есенин Сергей Александрович - С. Кошечкин.Весенней гулкой ранью...

двух молодых людей разных эпох.

  Таков наиболее вероятный источник псевдонима Есенина "Аристон", которым было подписано первое печатное произведение юного стихотворца.

  С творчеством Державина автор "Березы" был хорошо знаком. Поэт Сергей Митрофанович Городецкий, у которого в 1915 году по приезде в Петроград Есенин жил несколько месяцев, рассказывал мне, что "молодой рязанец, взяв с полки державинскую книгу, легко находил в ней понравившиеся ему стихи".

  Несколько слов о герое заключительных строк державинского стихотворения "К лире". Оно написано в 1794 году и посвящено князю Платону Александровичу Зубову. "Он был чрезвычайно скромного нрава, - писал в своих "Объяснениях" Державин, - и вел себя, казалось, философически: то сравнен здесь потому с Аристоном... а с Орфеем по склонности к музыке". Аристоном Державин называет греческого философа Платона, сына Аристона (сравнение с ним Зубова шло, несомненно, лишь по имени).

  Впрочем, все это для Есенина значения не имело: важна была сама суть поэтического образа - благородство, великодушие и готовность сражаться со злом и ложью.

  Такой "Аристон" и стал одним из авторов первого номера детского журнала "Мирок" за 1914 год.

  И возможно, не только автором, но и корректором: начинающий поэт тогда жил в Москве и работал в корректуре типографии И. Д. Сытина, где ежемесячник печатался.

  Современница, близко знавшая Есенина в те годы, вспоминала: "Он был такой чистый, светлый, у него была такая нетронутая, хорошая душа - он весь светился".

  Это о Есенине - "Аристоне": "Он весь светился"...

  5

  С какого стихотворения начинается поэт? С первого, им написанного?

  Наверно, но только с первого своего стихотворения.

  Страстью к сочинительству многие одержимы с детских лет и бывает, до глубокой старости. Они исписывают горы бумаги, с непостижимой настойчивостью осаждают редакции и консультации, сотни литературных работников терпеливо "разбирают" плоды их неустанных ночных бдений - все напрасно. Есть тысячи зарифмованных строк, но нет ни одного настоящего стихотворения. Минуют годы - поэт так и не начинается...

  Истории грустные, что и говорить...

  Но бывает и так. В редакцию пришло письмо - ровные столбики четверостиший. Судя по почерку, автор еще не оставил школьной парты. Стихи - бледные, вялые, неумелые. Еще один мученик? За письмом, однако, следует второе, третье... Начинают попадаться свежие строчки, живые образы, не взятые напрокат - свои собственные, выстраданные: к какому-то жизненному факту автор прикоснулся сердцем и нашел свои слова, нащупал свой ритм, свою интонацию. За стихотворением обозначалась личность.

  Счастливое мгновенье - поэт начался! По-разному может сложиться его судьба, но сейчас он начался. Значит, есть у него не одно лишь желание писать, как у многих, но и поэтические способности, поэтический талант - бесценное богатство человека.

  Давно сказано: подлинный поэт - целый мир. Не является ли первое свое произведение поэта "дверью" в этот мир?

  Такой "дверью", например, в мир Кольцова могла бы стать его "Песня": "Если встречусь с тобой..." У Некрасова - "Современная ода", хотя до нее он выпустил книгу стихов "Мечты и звуки"...

  А с какого стихотворения начался Есенин?

  Идет 1914 год. Есенин, как уже было сказано, живет в Москве, работает в одной из типографий. Печатается в детских журналах. Он - слушатель народного университета имени А. Л. Шанявского. Принят в члены Суриковского литературно-музыкального кружка, объединяющего писателей из народа.

  В другом московском институте учится Николай Сардановский. Приятели часто встречаются, бывают в театрах, спорят о литературе.

  Сардановский знает многие стихи друга, но относится к ним сдержанно. Но вот однажды Есенин читает ему новое произведение, и Сардановский видит: в стихах молодого поэта "появляется подлинная талантливость".

  Стихи без названия. Первая строка: "Выткался на озере алый свет зари..."

  Сам автор, вспоминает Сардановский, "все время был под впечатлением этого стихотворения и читал его мне вслух бесконечное число раз...".

  Вскоре Есенин едет к профессору П. Н. Сакулину - преподавателю народного университета. Потом с восторгом рассказывает Сардановскому, что "профессор особенно одобрил его стихотворение "Выткался на озере алый свет зари...".

  Через два года ученый напечатает статью "Народный златоцвет". Там будет отмечено: "В Есенине говорит непосредственное чувство крестьянина, природа и деревня обогатили его язык дивными красками. "В пряже солнечных дней время выткало нить", скажет он, или "Выткался на озере алый свет зари...".

  Тогдашний "шанявец" Дмитрий Семеновский расскажет о встрече молодых поэтов и беллетристов. "Сидя за большим столом", они читают свои произведения. Читает и Есенин: "Выткался на озере алый свет зари..."

  Проходит некоторое время, и стихотворение появляется в журнале "Млечный Путь" (мартовский номер 1915 года). Оно выглядит так:

  

  

  Выткался на озере алый свет зари.

  

  

  На бору со звонами плачут глухари.

  

  

  Плачет где-то иволга, схоронясь в дупло.

  

  

  Только мне не плачется - на душе светло.

  

  

  Знаю, выйдешь к вечеру за кольцо дорог,

  

  

  Сядем в копны свежие под соседний стог.

  

  

  Зацелую допьяна, изомну, как цвет,

  

  

  Хмельному от радости пересуду нет.

  

  

  Не отнимут знахари, не возьмет ведун.

  

  

  Над твоими грезами я ведь сам колдун.

  

  

  Ты сама под ласками сбросишь шелк фаты,

  

  

  Унесу я пьяную до утра в кусты.

  В таком виде оно будет опубликовано еще дважды.

  Позже, в 1925 году, готовя к печати трехтомное Собрание стихотворений, Есенин опустит пятое двустишие и заново напишет заключительные строки:

  

  

  И пускай со звонами плачут глухари,

  

  

  Есть тоска веселая в алостях зари.

  В Собрании впервые появится и дата - 1910. Надо полагать, это ошибка. (В противном случае, по резонному замечанию Е. Никитиной, "совершенно не объяснимо, почему Есенин, составляя свои ранние рукописные сборники стихов, браковал отличные стихотворения и затем, явившись в столицу, предложил редакциям "Березу", "Порошу", "Кузнеца", а стихотворение "Выткался на озере алый свет зари..." и другие опубликовал в 1915-1916 годах. Вряд ли могли в редакциях предпочесть более слабые вещи!" ("Волга", 1968,  7).

  Стихотворением "Выткался на озере..." юноша из рязанского села заявил о себе как о самобытном художнике. В этих двенадцати строчках впервые сверкнуло золото той поэзии, которую теперь мы с любовью называем есенинской.

  В первом есенинском стихотворении есть та эмоциональность, то, говоря словами Александра Фадеева, "как бы подводное течение, которое... тащит читателя за собой. Волна этого течения появляется в стихе как бы внезапно, захлестывает вас и овладевает вами".

  Поэт - деревенский парень - ощущает родную землю сердцем. "Алый свет зари" не только "выткался на озере", он пронизывает все стихотворение. Парню светло и просторно, впереди - желанная встреча с любимой. "Кольцо дорог" - как обручальное кольцо. И вот уже пахнуло на вас свежим сеном, жаром ласк. Неуемно "половодье чувств". Выплескивается из строк радость бытия, хмель любви. И все это - по-русски: размашисто, взахлеб...

  Удивительное стихотворение! Недаром у него сразу же нашлись подражатели. Среди них оказался даже сам председатель Суриковского кружка Сергей Кошкаров. Поэт Максим Горемыка (М. Л. Леонов, отец Леонида Леонова) напишет: "У Сергея Есенина есть прекрасное стихотворение "Выткался на озере алый свет зари...", это и поэтично, и понятно. Кошкаров, перепархивая с ветки на ветку, не преминул сорвать и у Есенина, и получился красный алый мак, выткавший зарю".

  Весной 1915 года Есенин приедет в Петроград. В его стихи будет вслушиваться Александр Блок. По уходе гостя он запишет: "Стихи свежие, чистые, голосистые..." Это, надо полагать, и о "Выткался на озере...". Потому что юный поэт не мог не прочитать автору "Незнакомки" свое первое есенинское стихотворение...

  "ЕСЛИ КРИКНЕТ РАТЬ СВЯТАЯ..."

  1

  Книга обычного формата. Серый корешок переплета, светло-зеленая обложка. На ней внизу - белыми буквами: "Есенин". В центре, на белом же фоне, неровным почерком - несколько слов:

  "Люблю стихи Сергея Есенина и уважаю его как человека, любящего Россию-мать.

  

  

  

  

  

  

  

  Гагарин, 19.04.61 г."

  Первый космонавт мира сделал эту надпись спустя несколько дней после своего беспримерного полета в просторах Вселенной. Есенин был его любимым поэтом. И в короткой надписи на книге он, Юрий Гагарин, сказал о самой сути есенинских стихов, об их живой душе.

  Родина, Россия была для Есенина началом всех начал. Даже имя ее он произносил с восхищением: "Россия!.. Какое хорошее слово... и "роса", и "сила", и "синее" что-то..."

  Это им сказано: "Нет поэта без родины". Ею он жил. Для нее берег самые заветные эпитеты. Слово "Русь" было его любимой рифмой.

  Однажды, выйдя за порог родительской избы,' он впервые увидел ее - землю оттич и дедич, и у него радостно защемило сердце.

  Когда это произошло, в какое время года, кто ответит? Но мне кажется, это должно было случиться весной, когда "льется по равнинам березовое молоко" и "дымком отдает росяница на яблонях белых в саду". Весной, когда незатейливая русская природа обретает неповторимую красоту, когда в отдохнувшей земле прокладывается первая борозда и - если смотреть вдаль - "не видать конца и края, только синь сосет глаза".

  В его сердце Россия входила таинственным шорохом трав, звоном колокольчика во ржи, шепотом сосняка. Входила запахом дегтя от тележных колес, посвистом кос на лугу да еще песней - то громкой и неуемной, то тихой и задумчивой, - песней, вобравшей в себя людские радости и людские печали.

  Есенинская любовь к родной земле естественна, как дыхание. Она - свет, который изнутри освещает почти каждое его стихотворение в отдельности и его поэзию в целом. Это не просто чувство - это его философия жизни, краеугольный камень его миропонимания. Это его опора, источник, где он черпал силу. Компас, по которому он сверял каждый свой шаг. Ключ от входной двери в мир его поэзии.

  И это чувство родины как основное начало в поэтическом мироощущении Есенина наглядно проявилось в его ранних стихах, составивших первый сборник поэта - "Радуница". В петроградских книжных магазинах он появился в начале 1916 года. Книжку нового автора заметили, несколько журналов откликнулось на ее выход доброжелательными рецензиями. "Сергей Есенин очень молод, - говорилось в одной из них, - и на всем его сборнике лежит прежде всего печать юной непосредственности..." Далее отмечалось, что песни Есенина взяты "прямо от пашни, от нивы, от сенокоса", что в них ярко зарисована жизнь деревни с ее буднями и праздниками, что стихи музыкальны и красочны. "У Сергея Есенина есть, несомненно, будущее", - писал критик и выражал веру в "самые светлые достижения непочатых, неиссякаемых сил нашего народа".

  В "Радуницу" входишь как в крестьянскую избу, которая вырастает до размеров села, потом - страны, полевой Руси.

  Мир раннего Есенина...

  В хате: мать возится с ухватами, старый кот крадется к махотке с парным молоком, "в печке нитки попелиц"...

  На дворе: "квохчут куры беспокойные", петухи запевают обедню, ползают кудлатые щенки, "черемуха машет рукавом"...

  Под окном: ходят с ливенкой рекрута, выпивают квасу калики, "балякают старухи"...

  У околицы: старый дед "чистит вытоптанный ток", девушка поит коней "из горстей в поводу", пляшут парни весело...

  А там, в поле, в лугах, на просторе: "полыхают зори, курятся туманы", "никнут шелковые травы", "зелень в цвету и росе", ковыляют странники, тянется обоз, скачет бешеная тройка...

  И весь этот живой мир - в половодье красок разных цветов и оттенков. Вот они переливаются перед глазами: и синий платок на плечах крестьянки, и русые кудри парней, и солнечный зайчик в рыжеватой бороде деда, и багряный занавес над окошком, и красный костер на озере...

  Краскам сопутствуют звуки: скребется мышь и гудит веселый пляс, плачет иволга и голосят невестки, слышен хрип торговок и ржание табуна... Звенит девичий смех, звенят костыли богомолок, "звонно чахнут тополя", "вызванивают в четки ивы - кроткие монашки"...

  Поэт знает: "ароматней медуницы пахнет жней веселых пот", в дубраве "пахнет смолистой сосной", в хате - рыхлыми драче-нами, от колес - суховатой липой; "горек запах черной гари"...

  И как праздник красок, звуков, запахов - деревенский базар. Здесь уже все смешалось, закружилось, зашумело. Балаганы, пни, колья, карусельный пересвист, дробь копыт, бабий крик, зеленая шаль, солнца струганые дранки, песня о Стеньке Разине - размах необъятный, веселье безграничное...

  Когда-то, еще в конце прошлого века, Иван Бунин писал о тех, кто "стыдится матери родной":

  

  

  

  Они глумятся над тобою,

  

  

  

  Они, о родина, корят

  

  

  

  Тебя твоею простотою,

  

  

  

  Убогим видом черных хат...

  Есенин знает, что его Русь не только "приволь зеленых лех", не только "скирды солнца в водах лонных" и "на лугах веселый пляс", но это и "горевал полоса", "сенокос некошеный", забоченившиеся избы, "скорбью вытерзанный люд", край забытый, край-пустырь...

  Не одна радость - его сердцу знакома и "плакучая дума". Не один "ал наряд" Руси он видит. И другое замечает его взгляд: "пригорюнились девушки-ели", "виснет тень, как платок, за сосной", "роща синим мраком кроет голытьбу", "вяжут нищие над сумками бечевки", "чахнет старая церквушка"... В застывшем лесу - тишина. "Ой, не весел ты, край мой родной..."

  Но и в печали мило поэту близкое и родное:

  

  

   Черная п_о_том пропахшая выть!

  

  

   Как мне тебя не ласкать, не любить?

  В народе говорят: "Куда сердце летит, туда око бежит". И видит такое око все по-своему.

  Для Есенина и в заброшенном краю солома - риза, крыши изб "запенились в заревую гать". Плесень на бревнах и та окроплена солнцем...

  Родное поле, отчий край поэту дороже всего на земле. Да и только ли на земле:

  

  

   Если крикнет рать святая:

  

  

   "Кинь ты Русь, живи в раю!"

  

  

   Я скажу: "Не надо рая,

  

  

   Дайте родину мою".

  Стихотворение "Гой ты, Русь, моя родная...", откуда взята эта строфа, не раз приводилось критиками как пример идеализации поэтом дореволюционной Руси. Писалось, что между противопоставляемой Есениным в этом стихотворении "родной Русью" и раем уж "очень небольшая грань", что "поэту видится идеальная Русь", что "поэт отвергал рай небесный во имя создаваемого в стихотворении земного рая". Все это якобы делалось для того, чтобы угодить "христианствующим кругам", "салонной публике", приласкавшим молодого Есенина в Петрограде.

  Но вот что говорил Николай Асеев в 1956 году: "...Сколько написано стихов... на тему любви к родине, на тему о нашем патриотизме! А сколько запомнилось из них строф? И вот когда мне приходит в голову эта тема нашей поэзии, то я опять вспоминаю Блока, опять вспоминаю строчки Сергея Есенина: "Если крикнет рать святая..." Почему же выразительность этих строк живет во мне четверть столетия, а множество строк на ту же тему выветрилось из памяти через четверть часа?"

  Да потому, наверно, что выразительность строк Есенина рождена глубинным чувством родной земли.

  Тем самым чувством, которое переполняло сердце безвестного древнего летописца, восклицавшего: "О светло светлая и красно украшенная земля Русская! Многими красотами дивишь ты: озерами многими... холмами высокими, дубравами частыми, полями дивными, городами великими, селами дивными..."

  Тем самым чувством, что диктовало Пушкину слова восхищения родной природой - "очей очарованьем" и помогло ему увидеть в "злодее" Пугачеве народного героя.

  Тем самым чувством, из которого - уже в наше время - отлились звонкие и цветастые стихи Александра Прокофьева, стихи о России:

  

  

   Вся в солнце, вся - свет и отрада,

  

  

   Вся в травах-муравах с росой,

  

  

   Широкие ярусы радуг

  

  

   Полнеба скрывали красой...

  

  

   Долины, слепящие светом,

  

  

   Небес молодых синева,

  

  

   На всем этом русская мета

  

  

   И русского края молва!

  Романтически-восторженное восприятие Есениным "полевой России", запечатленное в целом ряде стихотворений "Радуницы", шло не от желания понравиться "христианствующим кругам", а от ощущения кровной привязанности к любимой земле, осознания патриотических и эстетических чувств народных.

  2

  Есенин озаглавил свою первую книгу "Радуница".

  Так называется один из народных праздников. Он отмечается в начале весны.

  П. И. Мельников (Андрей Печерский) повествует: "Весенние гулянки по селам и деревням зачинаются с качелей святой недели и с радуницких хороводов... На тех гулянках водят хороводы обрядные, поют песни заветные - то останки старинных праздников, что справляли наши предки во славу своих развеселых богов" ("В лесах").

  В одном из своих стихотворений белорусский поэт Максим Танк вспоминает о радунице,

  

  

   Во время которой люди

  

  

   Утром пашут,

  

  

   Днем плачут на погостах,

  

  

   А вечером пляшут, вернувшись домой

  

  

   И за чаркой добром поминая ушедших.

  Религиозные мотивы и образы "Радуницы", как и вообще дореволюционных стихов Есенина, весьма своеобразны. Их истоки - в древней мифологии, в народных духовных стихах, вобравших в себя языческие предания, в апокрифах, отвергаемых официальной церковью. "Я вовсе не религиозный человек и не мистик, - говорил поэт. - Я реалист, и если есть что-нибудь туманное во мне для реалиста, то это романтика, но романтика не старого нежного и дамообожаемого уклада, а самая настоящая земная..." И просил читателей относиться к его Исусам, божьим матерям и Миколам как к сказочному в поэзии.

  Сам насквозь земной, поэт в духе народных представлений, народной фантазии сделал земными и бога, и святых угодников.

  Они запросто ходят по селам и лесным тропинкам, беседуют с мужиками, умываются "белой пеной из озер".

  Так, под видом нищего идет господь "пытать людей в любови", и ему, убогому и болезному, старый дед подает зачерствелую пышку: "На, пожуй... маленько крепче будешь". "Возлюбленная мати" наставляет воскресшего Исуса: "Ходи, мой сын, живи без крова, зорюй и полднюй у куста".

  В есенинских религиозных образах отсутствует тот дух священного писания, каким отмечены, например, некоторые дереволюционные стихи Николая Клюева и Сергея Городецкого (с этими известными поэтами Есенин встретился и подружился в Петрограде в 1915 году).

  Всевышний у Клюева - "сребробородый, древний Бог". "Я говорил тебе о Боге, непостижимое вещал..." - начинает поэт одно из своих стихотворений. "Венец Создателя", "наш взыскующий Отец", "Смотреть Христу в глаза - наш блаженный жребий..." - в таком духе пишет Клюев о всевышнем.

  Нездешнее, неземное окутывает образы богородицы и ее сына в стихах Городецкого: "У Казанской Божьей Матери дивно светел вечный взгляд", "Его глагол таинственный...".

  У Есенина же традиционные образы предстают в самой что ни на есть житейской реальности. Какая уж тут "божественность", если у милостника Миколы, будто у заурядного калики перехожего, "пот елейный льет с лица", под пеньком уготовлено место для "голодного Спаса", Исус зовет человека в дубравы, "как во царствие небес...".

  С иронией смотрит поэт на калик, ковыляющих из деревни в деревню:

  

  

   Пробиралися странники по полю,

  

  

   Пели стих о сладчайшем Исусе,

  

  

   Мимо клячи с поклажею топали,

  

  

   Подпевали горластые гуси.

  

  

   . . . . . . . . . . . . . .

  

  

   Вынимали калики поспешливо

  

  

   Для коров сбереженные крохи.

  

  

   И кричали пастушки насмешливо:

  

  

   "Девки, в пляску! Идут скоморохи!"

  Вот так: служители господа - скоморохи...

  Не без юмора нарисована картина шествия богомолок на канон:

  

  

   Отряхают старухи дулейки,

  

  

   Вяжут девки косницы до пят.

  

  

   Из подворья с высокой келейки

  

  

   На платки их монахи глядят.

  

  

   На вратах монастырские знаки:

  

  

   "Упокою грядущих ко мне".

  

  

   А в саду разбрехались собаки,

  

  

   Словно чуя воров на гумне.

  Читаешь эти строки и видишь добродушно-хитроватую улыбку крестьянина, который при случае скажет о монахе: "Борода апостольская, а усок дьявольский" - и если речь зайдет о ворах: "Добрый вор без молитвы не украдет".

  Есть у Есенина стихи, где религиозные мотивы, образы на первый взгляд берутся в их подлинном значении. Например, такое:

  

  

  

   Я странник убогий.

  

  

  

   С вечерней звездой

  

  

  

   Пою я о боге

  

  

  

   Касаткой степной...

  

  

  

   Покоюся сладко

  

  

  

   Меж росновых бус;

  

  

  

   На сердце лампадка,

  

  

  

   А в сердце Исус.

  Но и подобные стихи живы, в конце концов, не религиозными чувствованиями,

  а

  романтически-приподнятым

  ощущением

  бытия, умиротворенности, что ли, на лоне природы. Вспоминается стихотворение Лермонтова:

  

  

  Когда волнуется желтеющая нива,

  

  

  И свежий лес шумит при звуке ветерка,

  

  

  И прячется в саду малиновая слива

  

  

  Под тенью сладостной зеленого листка...

  

  

  Тогда смиряется души моей тревога,

  

  

  Тогда расходятся морщины на челе,

  

  

  И счастье я могу постигнуть на земле

  

  

  И в небесах я вижу бога!..

  Церковные ризы тут, конечно, ни при чем. Не облачалась в них всерьез и поэзия Есенина. Неспроста от того "смака", с которым в свое время толковались его "религиозные" стихи, поэт "отпихивался... руками и ногами".

  Прав литературовед К. Зелинский: "Сергею Есенину не были присущи глубокая религиозность или мистические представления". Это относится и к стихам дореволюционным, и к стихам, написанным после 1917 года. Но, мне думается, критик не был точен, говоря, что "поэт брал церковные образы и словарь для украшения своих стихов". Вообще "украшение стихов" чем бы то ни было - занятие, истинному поэту чуждое. Поэтому, на мой взгляд, здесь более справедливо утверждение В. Базанова: "Есенин использует молитвенные стихи, их религиозную символику для выражения собственных чувств, иногда даже слишком буйных и залихватских".

  И через религиозные образы - "выявление органического", земного...

  3

  Художник И. Бродский до встречи с Есениным не знал места рождения лирика. Прослушав стихи в авторском чтении, живописец сказал, что поэт, вероятно, родился в Рязанской губернии. Есенин был удивлен. Пейзажи, которые воспеты в стихах, пояснил художник, живо воскресили в его памяти природу Рязанской губернии, где он в молодости много работал над этюдами.

  Свидетельство, лишний раз говорящее о тонком мастерстве Есенина - певца русской природы.

  Уже его ранние стихи показали, что в литературу пришел поэт со своим видением природы, поэт, умеющий находить красоту там, где ее не каждому дано заметить. В этом отношении Есенин близок к Пушкину, которому, по словам Белинского, "не нужно было ездить в Италию за картинами прекрасной природы, прекрасная природа была у него под рукой здесь, на Руси...".

  Есенинское ощущение родной земли сродни народному мировосприятию с его жизнелюбием, глубинным постижением красоты, одухотворением предметов; мировосприятию, выраженному в преданиях и песнях, поверьях и загадках. Дух народной поэзии пронизывал сознание Есенина сызмала.

  Сельский паренек летним вечером стоит у дороги, прислонившись к иве. На крышу дома падает лунный свет, где-то звучит соловьиная песня. Пареньку "хорошо и тепло, как зимой у печки". Так может сказать только человек, для которого природа есть нечто родное, неотделимое от его бытия.

  Поля, луга, озера, деревья, цветы, туманы, метели, восходы и закаты - во всем поэт открывает "душу живу", все находится с ним в родстве, в дружбе, поверяет ему свои тайны, как и он - свои заветные думы. Об этом хорошо сказано в стихах нашего современника Виктора Бокова:

  

  

  И снега, и закаты, и рощи, и нивы

  

  

  Тихо, нежно просили: - От нас говори! -

  

  

  Не поэтому ль так охранял он ревниво

  

  

  Слово русское наше, светившее светом зари.

  Как в народных песнях, былинах, сказках, в стихах Есенина природа движется, переливается всеми цветами радуги. Для него любое дерево, растение - живые существа. О вечере он может сказать: "Месяц в облачном тумане водит с тучами игру". О ночной речке: "Распоясала зарница в пенных струях поясок". Конопляник, будто человек, "грезит". А липы держат "в зеленых лапах птичий гомон и щебетню".

  Они давно уже вошли в народное сознание - есенинский клен, есенинская березка... Особенно березка, юная, застенчивая подруга поэта: "Что шепчет тебе ветер? О чем звенит песок?"

  Образ березки-девушки был известен в русской поэзии и до Есенина. Можно вспомнить песню поэта начала XIX века Н. Цыганова "При долинушке береза белая стояла", некрасовский "Зеленый шум" ("Белая березонька с зеленою косой")... Но ни у одного поэта образ березки не был так одухотворен, проникновенен, как у Есенина.

  Не многим лирикам удалось по-своему опоэтизировать это дерево и после Есенина.

  Обратили на себя внимание и есенинские стихи о животных. Поэт преисполнен нежности и сострадания к живым существам. Он "понимает" их "души", "переживания".

  Один из первых читателей есенинской "Лисицы" поэт Сергей Марков вспоминает: "Я явственно видел "дремучее лицо", - отмежеванное красной прошвой на снегу... А сочетание запахов инея и глиняного угара! Только подлинный поэт мог так передать предсмертные ощущения".

  Или стихотворение "Корова":

  

  

  

  Сердце неласково к шуму,

  

  

  

  Мыши скребут в уголке.

  

  

  

  Думает грустную думу

  

  

  

  О белоногом телке.

  Тоскующей о "белоногом телке", обреченной на убой, "снится ей белая роща и травяные луга". Произведение о животном? Да, но не только о нем. Так же, как в "Песне о собаке", в стихотворении "Корова" просвечивают человеческая печаль, человеческое горе.

  4

  Впервые есенинскую "Песнь о собаке" я прочитал незадолго до войны, в 1940 году, будучи учеником восьмого класса. И этому чтению предшествовал такой случай.

  Жили мы - отец, мать и я - в небольшом домишке на пятой дачной просеке под городом Куйбышевом. Неподалеку от нас, за забором, находился дом отдыха, где сторожем был низенький и сухонький дядя Гриша. В ночную пору он ходил мелкими шагами по лесным аллеям с двумя-тремя собаками, которых подкармливали повара из столовой, а иногда и наша семья.

  Как-то под вечер мать, процеживая козье молоко, сказала:

  - Наверно, Григорий щенят топит: уж больно Динка в сарае воет...

  Отец ничего не ответил, а я со всех ног бросился к забору. То, что удалось разглядеть в щели между досками, навсегда врезалось в мое сознание...

  Спустя месяца три после этого случая, уже зимой, один мой старший товарищ по клубному драмкружку сунул мне в руки какую-то затасканную книжку и шепнул:

  - Читай!..

  Я бездумно листал замусоленные листки и вдруг увидел слова: "Песнь о собаке".

  Меня поразило заглавие стихотворения. Я знал в отрывках или слышал по пересказам "Песнь о Гайавате", "Песнь о Сиде", "Песнь о Нибелунгах", "Песнь о Роланде"... Слово "песнь" у меня соотносилось с чем-то возвышенным, таинственно торжественным. А тут - "Песнь о собаке"!

  Я прочитал стихотворение, потом еще, и у меня сжалось горло. Такое прежде было только один раз: после чтения рассказа Мамина-Сибиряка "Зимовье на Студеной". Там - гибель доброго старика, его верного друга Музгарки; здесь - семерых щенят и большое горе матери... Как я ненавидел этого "хмурого" хозяина, а заодно с ним и нашего соседа дядю Гришу с его жилистыми, сухими руками!..

  Чуть позже я пытался разгадать тайну воздействия есенинских строк.

  

  

  

  Утром в ржаном закуте,

  

  

  

  Где златятся рогожи в ряд,

  

  

  

  Семерых ощенила сука,

  

  

  

  Рыжих семерых щенят.

  Ну, что тут особенного, рассуждал я. А "в закуте - сука" и на рифму мало похоже. Глупец! Эта "небрежная" рифма в атмосфере т_а_к_о_г_о стихотворения куда драгоценнее рифмы самой звучной, ибо несет в себе точность смысловую, жизненную. Вряд ли потребовались бы большие усилия, чтобы зарифмовать первую и третью строки "поскладнее". Но автор не пошел на это, предпочел смысл форме, и чутье не подвело его.

  До сих пор, когда перечитываю "Песнь о собаке", у меня замирает сердце и я не перестаю восхищаться мастерством поэта.

  Утро, "златятся" (от первых лучей солнца?) рогожи в ржаном закуте - тишина, спокойствие, торжественность ("златятся"!). Начало нового дня - начало новых жизней - "рыжих семерых щенят"... Вроде бы ничто не предвещает беды. Но какая-то тревожная нота все-таки привносится этими ж-з-с-щ, каким-то холодом веет от этих у-р-ы: неспроста они так определенно звучат в каждой строке первой строфы:

  

  

   До вечера она их ласкала,

  

  

   Причесывая языком,

  

  

   И струился снежок подталый

  

  

   Под теплым ее животом.

  "Ласкала, причесывая языком..." Не прилизывая, не приглаживая - причесывая... Не обсушивала - прихорашивала.

  А как мягко, любовно: "Струился снежок подталый..." Не снег - снежок: намело его в закут совсем немного. Снег там, за стенкой, во дворе, на улице...

  "А вечером..." Уже первые слова строфы рождают беспокойство, тревогу. До вечера все было хорошо, а вот вечером... Что-то должно случиться! Ведь недобрые дела чаще всего совершаются тайком, украдкой, под покровом темноты - вечером, ночью...

  

  

   А вечером, когда куры

  

  

   Обсиживают шесток,

  

  

   Вышел хозяин хмурый,

  

  

   Семерых всех поклал в мешок.

  "Хозяин хмурый..." Вообще он - недобрый человек? Или хмур оттого, что обстоятельства заставляют его причинить зло собаке и щенятам? ("Не всяк знает, кто часом лих", - есть русская поговорка.) Скорее всего - дело в обстоятельствах.

  Вспомним, с каким чувством расставался со своей любимицей тургеневский глухонемой дворник: "Наконец Герасим выпрямился поспешно, с к_а_к_и_м-т_о б_о_л_е_з_н_е_н_н_ы_м о_з_л_о_б_л_е_н_и_е_м н_а л_и_ц_е, опутал веревкой взятые им кирпичи, приделал петлю, надел ее на шею Муму, поднял ее над рекой, в последний раз посмотрел на нее..." (Подчеркнуто мною. - С. К.)

  Герасим озлоблен на сумасбродную старуху-помещицу и ее туповатого дворецкого: гибель Муму на их совести...

  Можно думать, что и хозяин в есенинском стихотворении вынужден творить зло вопреки своему чувству к щенятам. И потому он "хмурый". И потому хочет скорее завершить черное дело: "Семерых всех поклал в мешок". Стих как бы передает резкие, торопливые, нервные движения человека (в отличие от последних строк во всех других строфах - здесь четыре ударения вместо трех).

  "Поклал..." Живых, маленьких, согретых телом матери, не положил - поклал, как чурки, в мешок. И понес его быстро, не останавливаясь...

  

  

   По сугробам она бежала,

  

  

   Поспевая за ним бежать...

  Хозяин шел широким шагом (собака "бежала"!) к речке или озеру, еще не затянутым льдом; по сугробам шел туда, куда за водой не ходят, к отдаленному, скрытому от людских глаз месту... Сам драматический момент гибели щенят поэт оставил за пределами стихотворения. Трагедия передана одной выразительной деталью:

  

  

   И так долго, долго дрожала

  

  

   Воды незамерзшей гладь.

  Это как бы внутренним взором видит автор. Но может видеть и собака. А возможно, хозяин не торопился уйти от места, где ему пришлось, как говорили в старину, взять грех на душу? Ведь и тургеневский Герасим после