Есенин Сергей Александрович - С. Кошечкин.Весенней гулкой ранью...

nbsp; Комиссар Рассветов рассказывает об Америке не однозначно. Осуждая "философию жадных собак", он отдает должное индустрии страны: "Из железобетона и стали там настроены города".

  Все это верно. Но к чему комиссар вспоминает о заморских краях, о Калифорнии, Клондайке, о бизнесменах? Кажется, и обстановка для такого разговора не очень подходящая: прокуренный вагон поезда, везущего из Сибири золото для молодой Советской республики.

  Нет, Америка здесь вспоминается не просто для поддержания дорожной беседы.

  

  

  

  Чем больше гляжу я на снежную ширь,

  

  

  

  Тем думаю все упорнее.

  

  

  

  Черт возьми!

  

  

  

  Да ведь наша Сибирь

  

  

  

  Богаче, чем желтая Калифорния.

  

  

  

  С этими запасами руды

  

  

  

  Нам не страшна никакая

  

  

  

  Мировая блокада.

  

  

  

  Только работай! Только трудись!

  

  

  

  И в республике будет,

  

  

  

  Что кому надо.

  Вот, собственно, в связи с чем заходит речь об Америке, Рассветов думает о будущем Советской республики, о судьбе народа, свершившего революцию. Да, пока Россия - это "лишь ветер да снег", глухие раздолья, где люди "дохли в холере и оспе", где тысячи лет жилища строились из бревен и соломы. Да, пока по стране свирепствует голод, рыскают бандитские шайки. Но этому придет конец, когда в России будет создана "сеть шоссе и железных дорог", когда дерево заменят "камень, черепица, бетон и жесть".

  В "стальной" Америке капитализм опустошил душу человека, поставив превыше всего наживу, доллар. Мир стяжательства, чистогана породил предприимчивых дельцов, бизнесменов.

  

  

  

  Эти люди - гнилая рыба.

  

  

  

  Вся Америка - жадная пасть,

  

  

  

  Но Россия... вот это глыба...

  

  

  

  Лишь бы только Советская власть!..

  В "стальной" России Советская власть, социализм возвысят человека, ибо во имя его и строится новая жизнь - "в республике будет, что кому надо".

  Рассветов предвидит благодатное утро над свободной Россией, ее светлую судьбу...

  Поэту явно по душе этот убежденный коммунист, собранный, волевой человек, знающий, что он отстаивает, за что борется.

  В "Железном Миргороде" Есенин писал, что там, за границей, он вспомнил про нашу деревню, где чуть ли не у каждого мужика в избе спит телок на соломе или свинья с поросятами, вспомнил наши непролазные дороги, стал ругать всех цепляющихся за "Русь", как за грязь и вшивость. С этого момента он разлюбил нищую Россию. С того дня он "еще больше влюбился в коммунистическое строительство".

  Эти чувства и нашли поэтическое воплощение в монологе комиссара Рассветова. Поэтому-то Есенин и напечатал монолог в трех изданиях, тем самым подчеркнув его значение не только для поэмы, но и вообще для своего творчества.

  5

  Рассветов - один из тех, кто утверждает правду новой, "стальной" России, правду революции.

  Ему в поэме противопоставлен Номах ("Номах - это Махно", - пояснял Есенин). Вожак банды повстанцев. "Гражданин вселенной". Законченный анархист ("Я живу, как я сам хочу!"). Когда-то Номах "шел с революцией", "думал, что братство не мечта и не сон". Верил в чувства: в любовь, геройство и радость. Теперь во всем разочаровался: "судорога душу скрючила". Его бандитизм особой марки - "он осознание, а не профессия". Номах не убийца. Ему просто "хочется погулять и под порохом и под железом", совершить "российский переворот" и увидеть строителей новой страны растерянными, потерявшими почву под ногами, униженными... Его путь - в никуда.

  Где-то в глубине души это понимает и сам Номах. "Ну и народец здесь. О всех веревка плачет", - бросает он, глядя на посетителей тайного притона - торговцев кокаином, прислугу кабака, своих повстанцев. "О всех..." - в том числе и о нем, Номахе.

  За Рассветовым - рабочие, красноармейцы, комиссары, борьба за новую жизнь, вера в ее победу.

  За Номахом - две сотни бандитов, скучающих по войне, жаждущих крови, кабацкие женщины, бывшие дворяне - завсегдатаи притона с их всхлипываниями под вальс "Невозвратное время", и безысходность, тоска...

  "Страна негодяев" - это мир духовного разложения, внутренней опустошенности, мир неотвратимой обреченности. Здесь их место, "подлецов всех стран" - и дельцов-проходимцев, орудующих на американской бирже, и разочаровавшихся в жизни бандитов, "своры острожной", оглашающих свистом российские просторы.

  Здесь же место и "черному человеку" с глазами, покрытыми "голубой блевотой"... Тому самому "прескверному гостю", по чьей морде поэт нанес решительный удар...

  

  

   Мир таинственный, мир мой древний,

  

  

   Ты, как ветер, затих и присел.

  

  

   Вот сдавили за шею деревню

  

  

   Каменные руки шоссе. - Такая драматическая картина представлялась Есенину накануне его отъезда за рубеж.

  "Доволен больше всего тем, что вернулся в Советскую Россию", - заявил поэт по возвращении из заграничной поездки. И немного позже: "Учусь постигнуть в каждом миге Коммуной вздыбленную Русь".

  Вдали от родной земли, на чужбине у поэта "прояснилась омуть в сердце мглистом".

  Но не розовощекий бодрячок с красным бантом в gетлице вышел из поезда на перрон московского вокзала 3 августа 1923 года. Перед друзьями был человек, много передумавший и переживший, уставший от жизненных испытаний и, несмотря ни на что, сохранивший чистоту души, согретой любовью к людям, к отчему краю. Человек, твердо решивший

  

  

  

  Расстаться с озорной

  

  

  

  И непокорною отвагой.

  

  

  

  Уж сердце напилось иной,

  

  

  

  Кровь отрезвляющею брагой.

  6

  Разговор о поездке Есенина за границу напомнил мне одну недавнюю встречу. Вот короткий рассказ о ней.

  Иван Петрович взял у меня с колен книгу и, найдя нужную страницу, сказал:

  - Вы обратили внимание, как Есенин в "Железном Миргороде" описывает вид ночного Нью-Йорка? Послушайте: "Ночью мы грустно ходили со спутником по палубе. Нью-Йорк в темноте еще величественнее. Копны и стога огней кружились над зданиями, громадины с суровой мощью вздрагивали в зеркале залива". Ведь только деревенский житель может так увидеть: "Копны и стога огней..." Вы согласны?

  Я согласился. Иван Петрович, все более оживляясь, продолжал:

  - И знаете, поэт, пожалуй, верно схватил главное в картине ночного "железного Миргорода".

  - А вы были в Америке?

  - Да, приходилось. Правда, спустя почти полвека после Есенина. Но суть та же... Есть у американцев такое выражение: "Нью-Йорк скайлайн". В переводе это означает - контур Нью-Йорка, точнее - небесный контур. Так вот, когда я ночью с моря смотрел на этот город, даже на часть его, что на острове Манхеттен, то его скайлайн мне казался похожим на очертания огромного многоэтажного корабля. Палубы, уступами подымающиеся кверху... Огни бесчисленных окон... Прожекторы, снизу подсвечивающие небоскребы...

  - Зрелище, наверно, эффектное?

  - Да, конечно... Даже очень эффектное... Но вспомнишь, как тесно и неуютно человеку внутри этого корабля, и вся красота меркнет... Так что особого следа в сердце это зрелище у меня не оставило...

  Мой спутник замолчал, внимательно вглядываясь в убегающий вечерний берег...

  С Иваном Петровичем я познакомился утром на теплоходе.

  Отвалили от пристани в Казани и вышли на волжский стрежень. Мне приглянулась легкая скамейка на верхней палубе, я сел и раскрыл прихваченную из каюты книжку.

  Спустя некоторое время против меня остановился пожилой мужчина в белом костюме и, приподняв за козырек парусиновую кепку, вежливо осведомился:

  - Извините меня, неисправимого книжника... Если не ошибаюсь, у вас в руках один из томов собрания сочинений Есенина?

  Да, он не ошибся.

  Иван Петрович сел рядом со мной, мы разговорились. Он - физик, живет в Ленинграде, сейчас по делам едет к своим коллегам в Саратов... Почему решил плыть пароходом? Рассчитывал немного отдохнуть, сделать остановку, подышать волжским воздухом. Но времени - в обрез, придется прямо в Саратов.

  ...Иван Петрович повернулся ко мне и, возвращая книгу, повторил раздумчиво:

  - Нет, не захватила меня та ночная красота, не захватила... Теплоход наш скользил по воде легко и спокойно. Невдалеке чувствовался берег, но что-либо разглядеть там было уже невозможно.

  Мы стали по очереди вспоминать полюбившиеся стихотворения. Мой спутник оказался весьма искушенным в поэзии, и после тютчевского "Вот бреду я вдоль большой дороги..." прочувственно прочел стихи Есенина: "Эта улица мне знакома..."

  Он уже закончил, когда совершенно неожиданно, по крайней мере для меня, из-за темного выступа горы весело замигала огоньками - судя по всему - какая-то небольшая деревушка.

  Иван Петрович вдруг часто задышал, словно ему сдавило горло, закрыл глаза и откинул назад голову.

  Там, на берегу, угадывались очертания домов и вытянутого в длину строения - не то клуба, не то столовой. Справа и слева к деревушке двигались дрожащие огни: вероятно, шли машины...

  Когда Иван Петрович опустил голову и открыл глаза, они были влажными.

  - Извините, - тихо проговорил он, доставая из бокового кармана пиджака платок. - Это ведь моя родная деревня виднеется... "Сельщина, где жил мальчишкой"... Извините...

  "...К ИСТОКАМ НОВЫМ"

  1

  Последние годы его жизни отмечены, говоря словами Маяковского, "ясной тягой к новому". Перемены, происходившие в жизни страны, заставили поэта над многим задуматься. Сама действительность помогала Есенину яснее определить свою позицию художника и гражданина.

  На Кавказе, в Баку, он знакомится с М. В. Фрунзе, встречается с С. М. Кировым, П. И. Чагиным и другими партийными руководителями Азербайджана, бывает у рабочих нефтяных промыслов. В Тифлисе читает свои стихи и беседует с молодежью в клубе совработников, в пехотной школе.

  Встречи с Ф. Э. Дзержинским, М. И. Калининым... Добрые товарищеские отношения устанавливаются у поэта с Д. А. Фурмановым, работавшим тогда в Госиздате. Среди его друзей - писатели Л. М. Леонов, В. В. Иванов, И. М. Касаткин, критик А. К. Воронский, артист В. И. Качалов...

  Не раз навещает Константинове. Однажды, вернувшись из родных мест, "удивленно-радостно, с широко раскрытыми глазами" рассказывал своему знакомому "о новом деревенском быте, о комсомоле, говорил о своей новой любви к новым советским полям...".

  Стремление по-новому осмыслить революционные события, естественно, привели Есенина к образу Ленина.

  По свидетельству жены поэта С. А. Толстой, он относился к Владимиру Ильичу с глубоким интересом и волнением. Поэт "часто и подробно расспрашивал о нем всех лиц, его знавших, и в отзывах его было не только восхищение, но и большая нежность".

  Раздумья о революции, Ленине, судьбах крестьянства выливаются в замысел большой поэмы. Есенин начал работу с воодушевлением, первоначальные наброски и отрывки охотно читал друзьям и близким знакомым. На одном из таких чтений были Фрунзе, Енукидзе, Воронский. "Как он хотел написать именно эту поэму!" - вспоминал присутствовавший на этой встрече Николай Тихонов. - С волнением, необычным для него, выслушивал он мнения старых большевиков, их советы и поправки. Однако довести ее до конца не удалось. "Ленин (Отрывок из поэмы "Гуляй-поле")" - под таким заголовком часть нового произведения стала известна читателю.

  Многие поэты тех лет, обращаясь к ленинской теме, писали о вожде в романтико-символическом плане. Так, у Жарова - Ленин "рабочий титан", "великий кочегар" домны - революции. Безыменский говорил о Ленине как о "человечьей громаде", Казин - как о "буревестнике мировом, бушующем мильонными руками". У Брюсова Ленин

  

  

   ...Вождь, земной Вожатый

  

  

   Народных воль, кем изменен

  

  

   Путь человечества, кем сжаты

  

  

   В один поток волны времен.

  На страницах журналов тех лет можно встретить стихи о Ленине - "беззакатном светиле наших дней", которое "очами-солнцами огни разбрызгало яро". В другом произведении Ленин - "размах нового меридиана".

  Односторонность такого подхода к изображению Ленина состояла в том, что космическая риторика как бы заслоняла человеческий облик Владимира Ильича, его живой образ.

  Есенин был в числе тех поэтов, которым удалось найти более верный путь в решении ленинской темы.

  Начальные строфы отрывка из поэмы - взволнованный рассказ о небывалых в истории России потрясениях: революции, гражданской войне. Поэту больно видеть тяжелые последствия "междоусобного раздора", но он понимает: борьба есть борьба.

  

  

   Шуми и вей!

  

  

   Крути свирепей, непогода,

  

  

   Смывай с несчастного народа

  

  

   Позор острогов и церквей.

  Было: имперские сатрапы, зловещий смрад монархии, засилие промышленников и банкиров, крестьянские беды...

  

  

   Народ стонал, и в эту жуть

  

  

   Страна ждала кого-нибудь...

  

  

   И он пришел.

  Сама история предопределила появление народного вождя. Этим вождем стал Ленин.

  "Мятежник". (Кстати сказать, первополосная стадья в "Правде" за 24 января 1924 года называлась "Великий мятежник".)

  "Суровый гений".

  И рядом же:

  

  

   Он вроде сфинкса предо мной.

  

  

   Я не пойму, какою силой

  

  

   Сумел потрясть он шар земной?

  И "сфинкс", и риторический вопрос - скорее всплеск изумления, восхищения, чем выражение непонимания. Ибо сила Ленина - поэт об этом хорошо знает - в том, что

  

  

   Он мощным словом

  

  

   Повел нас всех к истокам новым.

  

  

   Он нам сказал: "Чтоб кончить муки,

  

  

   Берите всё в рабочьи руки.

  

  

   Для вас спасенья больше нет -

  

  

   Как ваша власть и ваш Совет".

  Ленин - гений революции. Вождь народа. Провидец будущего "всех племен".

  И - человек, в котором нет ничего условного, ложно красивого, экзотического. Все - жизненно и естественно. "Застенчивый, простой и милый", он "с сопливой детворой зимой катался на салазках". "Глядел скромней из самых скромных".

  Таким знали и любили Владимира Ильича миллионы и миллионы людей. Таким он встает со страниц отрывка из поэмы "Гуляй-поле".

  В этом же отрывке, воссоздавая живой образ Ленина, Есенин осмысливает роль вождя в своей собственной судьбе. "Он... повел нас всех..." - то есть и поэта; "он нам сказал..." - то есть и поэту. Есенин не сторонний наблюдатель, а участник великого похода рабочих и крестьян в грядущее - по ленинскому пути.

  Чувство сопричастности делу Ленина, делу народа выражено и в стихотворении "Капитан земли", написанном в Батуме к первой годовщине смерти Владимира Ильича:

  

  

  

  Я счастлив тем,

  

  

  

  Что сумрачной порою

  

  

  

  Одними чувствами

  

  

  

  Я с ним дышал

  

  

  

  И жил.

  Ленин - рулевой и капитан, партия - его матросы. С ними, с ленинцами, поэт связывает будущее страны: "Они за лучшие обеты зажгут, сойдя на материк, путеводительные светы".

  Как и предвидел Есенин, новые поэты написали и пишут новые песни в честь Ленина, в честь его партии. Но есенинское слово о Ленине, сказанное от чистого сердца, не осталось в прошлом. Оно и сегодня - живая художественная ценность поэтической Ленинианы.

  Перелистайте вышедший к 100-летию со дня рождения Владимира Ильича том "Поэмы о Ленине", и вы увидите: рядом с произведениями Маяковского, Тихонова, Демьяна Бедного, Чаренца - отрывки из поэм "Гуляй-поле" и "Анна Снегина".

  Возьмите в руки юбилейные сборники стихов о Ленине - каждый из них украшают строки Есенина.

  Раскройте первую книгу двухтомника "Вашим, товарищ, сердцем и именем...". Писатели и деятели искусства мира о В. И. Ленине", выпущенного издательством "Прогресс" в 1976 году. Среди его авторов - Максим Горький, Джон Рид, Герберт Уэллс, Анри Барбюс, Пабло Неруда, Сергей Есенин...

  И одна из концертных программ, посвященная Владимиру Ильичу, называлась кратко и емко: "Капитан земли" - по есенинскому стихотворению.

  2

  Да, он искренне завидовал тем, "кто жизнь провел в бою, кто защищал великую идею".

  Но не только завидовал. Ему хотелось отдать дань их памяти, запечатлеть их подвиг в поэтических строках.

  Безымянные комиссары - "люди в куртках кожаных...".

  Беззаветные герои гражданской войны. Их мужеству, человечности поклонился он "Песней о великом походе".

  В Баку Есенин познакомился с подробностями героической смерти бесстрашного сына Кавказа Степана Шаумяна, неутомимого бойца революции Прокофия (Алеши) Джапаридзе, "железного командарма" Григория Петрова, своего земляка, рязанца, и других бакинских комиссаров. Они погибли молодыми, в расцвете сил - старшему коммунисту (Мешади Азизбекову) было 42, младшему (Анатолию Богданову) - 22 года. О них - дума, боль, песня поэта...

  

  

  

   26 их было,

  

  

  

   26.

  

  

  

   Их могилы пескам

  

  

  

   Не занесть.

  

  

  

   Не забудет никто

  

  

  

   Их расстрел

  

  

  

   На 207-ой

  

  

  

   Версте.

  Силой своего воображения поэт возвращает к жизни убитых большевиков, и их первое желание - посмотреть, "как живет Азербайджан".

  Поэт как бы вместе с Шаумяном и Джапаридзе видит, что в Баку "у рабочих хлеб. Нефть - как черная кровь земли. Паровозы кругом... Корабли...". И вместе с комиссарами горд силой рабочего класса, не отдавшего Кавказа врагам революции.

  Народ в представлении автора "Баллады..." - это "и крестьянин и пролетариат". У них одни интересы, одна цель: "Коммунизм - знамя всех свобод".

  Борьба бакинских комиссаров - часть общего дела всех большевиков страны, дела, вдохновителем и организатором которого "был наш строгий отец Ильич".

  Приподнятая интонация, энергично-песенный ритм, богатая инструментовка, четкий синтаксический строй - все элементы стиха, взаимодействуя между собой, придают произведению своеобразную романтическую окраску.

  Мастер поэтической детали, Есенин и в "Балладе о двадцати шести" художественно точен и выразителен.

  Мертвые ночью встают из песков. Как эту страшную картину нарисовать словом? Есенин пишет одну фразу: "Над пустыней костлявый стук".

  Впечатляющ образ пустыни: "...Пески, что как плавленный воск..."

  Вся южная ночь у моря поместилась в нескольких строчках. Они остаются в памяти навсегда. Недаром наш неутомимый путешественник эстонский писатель Юхан Смуул, проплывая в поздний час по Суэцкому каналу, вполголоса читал себе:

  

  

  

   Ночь, как дыню,

  

  

  

   Катит луну.

  

  

  

   Море в берег

  

  

  

   Струит волну.

  

  

  

   Вот в такую же ночь

  

  

  

   И туман

  

  

  

   Расстрелял их

  

  

  

   Отряд англичан.

  ...В 1973 году исполнилось пятьдесят пять лет со дня гибели героев. В Азербайджане, по всей стране они были помянуты добрым, признательным словом. Московский молодежный журнал "Смена" поместил на первой странице обложки цветное фото: мемориал двадцати шести в Баку. В отблесках вечного огня - мужественное лицо борца. Вверху крупными белыми буквами напечатаны стихи - как всплеск печали и гордости:

  

  

  

   О них наша боль

  

  

  

   И песнь.

  Стихи Есенина... Они уже неотделимы от славы тех, чьи сердца были чисты и неподкупны, а дела - возвышенны и благородны...

  Есенинская "Баллада о двадцати шести" была впервые опубликована в "Бакинском рабочем" 22 сентября 1924 года. В том же номере газеты рядом с есенинской помещена и поэма Николая Асеева "26. Памяти павших". Это - поэтический рассказ о Баку восемнадцатого года, силе Советской власти, гибели комиссаров от рук закавказских эсеров и английских интервентов. Обращаясь к героям-большевикам, поэт говорит:

  

  

  И мой вольный стих

  

  

  

  

   вашу смерть хранит,

  

  

  Как венок,

  

  

  

  ложась на ее гранит.

  За два дня до появления в "Бакинском рабочем" произведений Есенина и Асеева тифлисская газета "Заря Востока" напечатала стихотворение Владимира Маяковского "Гулом восстаний..." Подвиг двадцати шести - подвиг во имя освобождения всего трудящегося Востока от гнета капитала. Такова поэтическая мысль произведения. Страстным призывом звучат его заключительные строки:

  

  

  Вставай, Восток!

  

  

  

  

  Бейся, Восток -

  

  

  одним трудовым станом.

  О двадцати шести писали Демьян Бедный и Акоп Акопян, позже Семен Кирсанов и Егише Чаренц, Павло Тычина и Геворг Эмин, Педер Хузангай и Валдис Луке... Тема бакинских комиссаров стала поистине интернациональной темой. Естественно, обращаются к ней и азербайджанские поэты.

  

  

   Вы - герои коммуны, герои-бойцы,

  

  

   Вы - истории нашей эпохи творцы...

  

  

   Пусть истлели тела - мощный дух не погас, -

  

  

   Мы героями быть научились у вас! - так утверждает величие дела бакинских комиссаров Самед Вургун. Его самобытная поэма "Двадцать шесть", написанная в 1935 году, полна любви к тем, кто, говоря словами Есенина, "защищал великую идею", дышит ненавистью к врагам революции, новой жизни.

  Своеобразным продолжением поэмы стало стихотворение Самеда Вургуна "Банкет" (1950). На официальном приеме в Лондоне советский поэт встречается со старым английским политиканом:

  

  

  "Баку! Баку!" - он процедил сквозь зубы,

  

  

  И дрогнула слегка густая бровь.

  

  

  А у меня по жилам, как сквозь трубы,

  

  

  Бьет огненная нефтяная кровь!

  

  

  Да, я, бакинец, на твоем пути!

  

  

  Да, я - наследник Двадцати Шести!

  

  

  Ты помнишь все, конечно, старый дьявол!

  

  

  Так пристальней, пожалуйста, гляди!

  

  

  ...Мы разошлись - налево и направо.

  

  

  Клокочет ярость у меня в груди.

  Он дал врагу достойную отповедь, сын свободного Азербайджана.

  - Мы с моим давним другом Самедом не раз говорили о Есенине, вспоминали его стихи, "Балладу о двадцати шести", - рассказывал мне Сулейман Рустам. - Она привлекала нас органическим соединением лиризма и высокого пафоса, задушевности и мужественной сдержанности. Не без влияния "Баллады..." и я обдумывал свое стихотворение о двадцати шести. Мне хотелось как бы развить поэтическую мысль Есенина о бессмертии дела, за которое боролись и погибли комиссары, и я писал:

  

  

  Вы цветы посадили для нас -

  

  

  

  

  

  и в саду мы живем.

  

  

  Вы зарю угадали -

  

  

  

  

  сегодня нам солнце блестит.

  

  

  Вы вчера поздоровались за руку

  

  

  

  

  

  с завтрашним днем,

  

  

  Вы вчера разложили костер -

  

  

  

  

  

   он сегодня горит.

  ...Священна память о героях революции, интернационалистах-ленинцах. Она - нескудеющий источник вдохновения новых и новых поколений писателей братских республик. К героической песне о двадцати шести, начатой Есениным и Маяковским, Демьяном Бедным и Асеевым, прибавляться и прибавляться свежим поэтическим строкам...

  3

  Ленинский район Баку, окраина рабочего поселка имени Разина... С возвышенности открываются вид на лес нефтяных вышек, вид на новый обширный парк, на жилые кварталы.

  - Здесь, на горе Разина, - говорит первый секретарь райкома партии Шакир Керимович Керимов, - задолго до Октября проводились массовки, собрания рабочих нефтяных промыслов. В середине двадцатых годов неподалеку закладывались рабочие поселки. Основание одного из них - имени Степана Разина - совпало с первомайским праздником 1925 года. Сюда на народное гулянье приехали Сергей Миронович Киров, другие руководители республики. Вместе с ними - Сергей Есенин. Эта местность тогда была пустая, заболоченная... Так что никаких природных красот поэт тут не увидел. Но зато он ощутил радость людей свободного труда, пришедших на свой рабочий интернациональный праздник...

  - Это так, - подтверждает стоящий рядом поэт Наби Хазри. - И можно с уверенностью сказать, что настроение у Есенина было хорошее: в этот день "Бакинский рабочий" начал публикацию его поэмы "Анна Снегина". Из воспоминаний современников известно, как радушно встречали Есенина нефтяники, рабочие местных заводов. Поэт переходил от группы к группе, беседовал с людьми... И за всем этим наблюдал Киров - он тепло относился к поэту, высоко ценил его талант... О празднике Есенин написал стихотворение, и уже, заметьте, 5 мая оно появилось в том же "Бакинском рабочем". Помните?

  

  

   Я видел праздник, праздник мая -

  

  

   И поражен.

  

  

   Готов был сгибнуть, обнимая

  

  

   Всех дев и жен. Когда перечитываю эти строки, - продолжает Наби Хазри, - я вижу лицо Есенина - светлое, улыбчивое, доброе. И в стихи перешла его улыбка:

  

  

   Стихи! стихи! Не очень лефте!

  

  

   Простей! Простей!

  

  

   Мы пили за здоровье нефти

  

  

   И за гостей.

  Хорошо как сказано: "за здоровье нефти".

  - Прекрасно! - соглашается Шакир Керимович и добавляет: - Вот о чем еще я думаю: один такой день, проведенный в среде рабочих, для поэта был важнее недель, потраченных на возню, как он писал, с московской "пустозвонной братией". Верно?

  Мы с Наби Хазри киваем в знак согласия...

  4

  Они встретились на старой бакинской улице в конце сентября 1924 года.

  По выщербленной мостовой шел напоминавший горца человек. На худощавом, тронутом загаром лице - глубоко сидящие темные глаза, над ними - того же цвета густые брови. Пышные усы чуть опускались по краям губ и переходили в небольшую острую бородку. Вязаная шапочка на голове, френч с накладными карманами, брюки, забранные от колен в шерстяные чулки, ботинки из грубой кожи, дымящаяся трубка во рту - все это делало его не похожим на местных жителей.

  - Кто это? - тихо спросил Есенин у шагавшего рядом Чагина.

  Тот не успел ответить, как странный прохожий поравнялся с ними и, вынув изо рта трубку, слегка поклонился Чагину.

  - Здравствуйте, Степан Дмитриевич! - как всегда, приветливо ответил Чагин и протянул "горцу" руку. - Познакомьтесь, это - Сергей Есенин, поэт, из Москвы. А это Степан Дмитриевич Нефедов, или Эрьзя. Профессор. Ведет скульптурные классы в нашей художественной школе.

  - Весьма рад, - мягко произнес скульптор, вглядываясь в лицо поэта. - Но, кажется, мы знакомы. И познакомились, помнится, году в пятнадцатом или шестнадцатом - война шла... Не ошибаюсь?

  - Да-да-да! - раздумчиво протянул Есенин и вдруг хлопнул себя по лбу: - То-то гляжу: знаю я эти глаза и брови. Все вроде незнакомое, а глаза и брови - знакомые! Вы ж тогда при каком-то лазарете служили, а мы с Клюевым туда стихи читать приезжали, верно?

  - Да, я помогал докторам по челюстным ранениям... Трудное было время... Но ничего, перетерпелось... Вы в Баку впервые?

  - Считайте, впервые.

  - Город колоритный - и людьми, и бытом, и строениями. Помните землепроходца Афанасия Никитина: "Бака, где огнь горит неугасимый"... Вот хожу - всматриваюсь... Долго здесь пробудете?

  - Пока не знаю, - Есенин взглянул на Чагина. - Если Петр Иваныч не прогонит - поживу...

  - Не торопитесь... Здесь есть что посмотреть...

  Мимо, почти задевая, прогрохотала высокая колымага, наполненная самодельным кирпичом... Прошли, громко разговаривая и размахивая руками, трое нефтяников в старых замасленных комбинезонах, стуча по камням ботинками - такими же, в каких был профессор. Их выдавали по ордерам в спецмагазинах.

  - Будет время, заходите ко мне в мастерскую. Это рядом, Петр Иванович знает.

  И, простившись, Эрьзя быстро зашагал вниз по улице...

  - Редкий талантище, - Чагин посмотрел вслед художнику. - Тут для Дома Союзов горняков он делает скульптуры рабочих - диву даешься! Представляешь: до революции в Азербайджане не было ни одного национального скульптора, не вылеплено ни одной человеческой фигуры: ислам запрещал. И вот перед тобою - как живой - рабочий-азербайджанец, скажем, тарталыдик. Знаешь, кто такой тартальщик?

  Есенин покачал головой.

  - Это тот, кто добывает нефть с помощью специальных ведер. Нелегкое, должен сказать, дело. Так вот, фигура: нефтяник за работой - тартанием... Первая в мировой истории скульптура нефтяника-азербайджанца! Каково? Впрочем, увидишь сам... Ты ж - старый знакомый...

  Вскоре, проходя по Станиславской улице, Чагин предложил Есенину:

  - Давай-ка заглянем к Степану Дмитриевичу. Его мастерская здесь, во дворе института. Он и обитает тут же...

  Уже войдя во двор, можно было определить: здесь живет скульптор - вдоль стен дома на подставках возвышались человеческие фигуры в полный рост, бюсты, головы из глины и еще какого-то неведомого материала.

  Большая, с высокими потолками комната заставлена тумбами с начатыми работами студентов, в глубине размещались произведения профессора - скульптурные портреты Ленина, Маркса, Энгельса, фигуры рабочих-нефтяников.

  - Хозяин дома? - крикнул Чагин.

  - Дома, дома, - отозвался из-за перегородки Эрьзя и вышел, обтирая руки небольшой мокрой тряпкой. - Прошу!

  Есенин приблизился к скульптуре Ленина, обошел ее со всех сторон.

  - Нелегко? - поэт посмотрел на скульптора.

  - Весьма. Видел Владимира Ильича давно, еще в Париже. Впечатление он произвел сильное - живой, серьезный, прямой, в споре - резкий... Но познакомиться не довелось... Работаю по памяти... В Батуме не были?

  - Нет, не был.

  - Будете - посмотрите там мраморный бюст Ильича. Он в городском сквере стоит. Правда, не все в нем получилось, как хотелось... Здесь начал новую работу. Вот - Ленин на трибуне, отвечает на записки рабочих... Этот человек давно меня занимает. Лет пять назад на Урале, под Екатеринбургом, дикую скалу подыскал - вот, думаю, из чего соорудить памятник Ильичу! Очень жалею, что не удалось...

  Есенин понимающе кивал, от этого движения его мягкие, с желтоватым оттенком волосы спадали на лоб, он изредка поправлял их рукою...

  Остановившись у автопортрета скульптора, Есенин спросил Эрьзю:

  - А вы с Ко