Успенский Николай Васильевич - Повести и рассказы

stify">   - Удалиться от зла и сотворить благо; другими словами, продать землю.

   - Как?..

   - Непременно...

   - Послушайте, Андрей Петрович, я, право, никак не могу верить тому, что вы говорите. Извините за нескромный вопрос: чем же вы будете жить? Деньги, которые вы получите за ваше имение, конечно, пролетят, служить вы не хотите, на что же вы рассчитываете?

   - Дело вот в чем, добрейший Егор Трофимыч: признаться сказать, надоели мне эти родовые наши именьица, с которых мы получаем доход, не помышляя о том, какими путями он достигает нашего кармана... а главное - пользы-то нам от него мало... хочется мне хлебнуть горькой чаши, которую пьет наш народ.

   - Значит, хотите быть мужиком?

   - Где мне об этом мечтать - изнеженному баричу, просто потешить себя хочется: опротивел мне наш пресловутый, незаслуженный комфорт; попробую надеть мужицкий армяк...

   Старик засмеялся и вдруг воскликнул:

   - Да вы, я вижу, шутите мужицким армяком-то? Знаете ли, на что вы решаетесь?

   - Знаю...

   - Нет, не знаете... Вы, батюшка, с позволения сказать, мелко плаваете! Хотите, я вам расскажу, что такое мужицкая жизнь?

   - Сделайте одолжение. Я вас предупреждал, что мне хочется поближе познакомиться с положением нашего крестьянина.

   - Эй, человек! подай нам вина!- крикнул старик. Слуга подал лиссабонское. Собеседники выпили по бокалу (у Карпова и к простой водке подавались бокалы).

   - Слушайте, почтеннейший Андрей Петрович; я буду краток, но выразителен,- так начал старик, наполнив снова бокалы.- Представьте себе мужицкую избу,- старик низко развел руками, желая представить убогую хижину,- вонь... мерзость... тараканы...- Старик отплюнулся.- Н-нет, вы не знаете мужицкой жизни; я вам ее обрисую...

   - Обрисуйте, пожалуйста.

   - Выпьем!-сказал старик.- Я, батюшка, около сорока лет трусь около этого народа: я его изучил не по книжкам, как вы!.. Про летнюю пору я вам не буду говорить: вы ее более или менее знаете; а я начну с зимы, когда вы в своем Петербурге слушаете Патти, а у нас в трубе своя Патти запевает.

   - Вы расскажите, что я буду делать зимою, живя в крестьянской избе.

   - Я к тому-то и веду. Прежде всего надо встать с петухов, часа в три утра, чтобы задать всей скотине корму... слышите? а корм надо с вечеру изготовить в вязаночках; потому в три часа утра некогда его искать на гумнах; темно, да еще, пожалуй, на волка наткнешься, у нас же волков пропасть, примите к сведению (они ходят по дворам- ловят собак)... На рассвете опять принимайся за корм; тут надо идти в одонья и отрывать его из-под снегу. Потом разносить этот корм по двору, по закутам; а заметьте, дверей везде пропасть; иную отворишь - она из пятки вывернулась,- надо чинить, а то выскочит скотина. Далее, придете в избу - отдохнете да поговорите с бабами о том, когда начать морозить тараканов!.. Вот вопрос! А не забудьте, на дворе опять ревет скотина, просит опять есть!..

   - Да ведь сейчас дали...

   - Что ж такое, что дали? ведь корм-то непитательный - солома; скотина оберет колосок, да и опять кричит.

   - Ну, а в продолжение дня!

   - В продолжение дня? Извольте послушать, какая музыка пойдет: надо избу отчистить от снегу, потому в окнах темь; на дворе вырубить лед из корыта, обить бочку и ехать за водой. Потом бочка завязла, сидит в сугробе; глядь, и завертка лопнула. Одним словом, вавилоняне, что ль, строили памятник, когда было смешение языков?.. вот то же самое столпотворение идет и в мужицком быту... Я очень хорошо знаю, что вы фантазируете: вам мужиком не быть, это я наперед скажу; тем не менее я подробно описываю вам мужицкую жизнь, чтобы вы не относились к ней легкомысленно... Да! мужик наш - это, я не знаю, какая-то скала! где нам! - Старик махнул рукой.

   - Но вы обещались рассказывать, так продолжайте,- сказал Новоселов.

   - Что же рассказывать? Что рассказывать про ад кромешный!..- с грустью проговорил старик.

   - Вы мне, Егор Трофимыч, обещались читать лекции по сельскому хозяйству: вот что вы теперь передаете, это-то я и желал слышать от вас.

   - А весна!..- продолжал старик, покачав головой,- все больны, скотина без корму... хлеба нет... Или вот, самое простое обстоятельство, например сошник наварить. Мужик приходит к кузнецу; оказывается, что кузнец завален работой; значит, прошатался задаром. В другой раз идет; кузнец говорит: "Еще не брался за твою работу". Ну, наконец, справлен сошник. Мужик выехал пахать, прошел несколько борозд - хлоп! палица пополам; надо ехать в город; а тут навстречу верховой с известием: мировой судья требует в свидетели. Мужик едет за двадцать верст к мировому, а там объявляют, что дело отложено до пятницы; ступай назад! Да что тут рассказывать! Ясно как день, что вы забрали в голову пустяки, Андрей Петрович... Извините за откровенность.

   Новоселов молчал. Старик посмотрел на него и сказал:

   - А вам, знаете, что нужно?

   - Что?

   - Жениться да обзавестись семейкой... вот чего вам недостает.

   - Где нам мечтать о таком счастье...

   - Отчего же? - с участием спросил старик.

   - Ведь надо, я думаю, понравиться какой-нибудь барышне, а это вещь невозможная. Нашим барышням нравятся каменные дома да люди, получающие хорошие оклады жалованья; а у меня нет ни того, ни другого. Притом какая же дура пойдет за человека, у которого идеал - соха и армяк? Вот если бы я проповедовал теплую лежанку, охотниц нашлось бы много.

   - Так, стало быть, все-таки решились пахать.

   - Непременно!

   - Ну, батюшка, вы неизлечимы.

   - Пожалуй, что и так. Прибавьте к этому, дескать, всякий по-своему с ума сходит. Покойной ночи.

   - До свиданья.

  

  

   Через несколько дней слуга Карповых объявил барину, сидевшему за письменным столом в кабинете: "Граф едет!" С тем же известием он бросился в девичью, и вскоре во всем доме, среди суматохи и беготни, на разные голоса раздавалось: "Граф едет! едет! Оля! Груша!.." "Подайте мне сюртук!" - кричал барин, снимая с себя камзол.

   Все, что было в доме, припало к окнам и, затаив дыхание, стало высматривать, как к крыльцу подъезжала четверня вороных, запряженная в щегольскую коляску; на козлах красовался кучер в форменном кафтане и старый камердинер в ливрее и шляпе с позументами. С невыразимым наслаждением, любуясь на это зрелище, хозяйка говорила своей горничной: "Грушка! да смотри, смотри..."

   - Вижу, сударыня! просто на редкость!.. Наверху Александра Семеновна в каком-то упоении

   говорила, отходя от окна:

   - Оля! мне душно! подай капли!..

   - Черт бы всех побрал,- кричал барин, с трудом всовывая руку в сюртук,- изволь исполнять бабьи прихоти...

   - Оля! маши на меня веером,- опустившись на кушетку, говорила Александра Семеновна.

   Одетый по последней моде, в шармеровском фраке, в черных узеньких панталонах с лампасами, в белых перчатках, с пробором на затылке, граф явился в залу.

   Лакей доложил, что господа скоро выйдут. Граф начал поправлять перед зеркалом свою прическу.

   Вошел, в светлом клетчатом жилете и в длиннополом сюртуке, хозяин. Граф быстро сбросил с глаз pince-nez и отрекомендовался.

   - Прошу садиться,- сказал старик, утирая на лице пот.

   Зашуршали платья, и в зале явились дамы.

   - Это моя жена... моя свояченица,- сказал старик. Граф, ловко придерживая шляпу, сделал реверанс с

   глубоким поклоном, причем его pince-nez заблестел и закачался, как маятник.

   Все уселись. Со стороны дам последовали один за другим вопросы, на которые граф не знал, как отвечать. Мало-помалу беседа приняла плавное течение. Старик распространился о покойном отце графа; спросил о его матери, которой досталась седьмая часть от мужнина имения, и получил известие, что она постоянно живет за границей.

   - Так вы теперь сами приглядываете за хозяйством? - сказал, наконец, старик.

   - Да... нельзя, знаете... правда, управляющий у меня - честный малый... но свой глаз все-таки необходим...- Граф очаровательно улыбнулся.

   - О, без сомнения! - подхватили дамы.

   - А много у вас нынешний год в посеве? - спросил старик.

   - Десятин около трех тысяч, если не больше...

   - Слава богу!..

   - Скажите, граф,- спросила хозяйка,- ведь вы бывали за границей?

   - Едва ли не всю Европу объездил,- почтительно наклонившись, произнес граф.

   - Разумеется, были в Италии?

   - Чудная страна! какой климат! да притом Италия,- как вам известно, страна искусства...

   - А Флоренция-я воображаю, что это такое!..

   - Это скорее - женственный город... знаете ли, мягкость какая-то во всем... в природе и в людях... Там этого нет, как у нас в Петербурге: всякий косится друг на друга... там все это поет... плащ через плечо... шляпа набекрень... Да вообще город замечательный сам по себе: например, Lung Arno... il giardino di Boboli... palazzo Pitti... chef-d'oeuvre! {Вдоль Арно... сад Боболи... дворец Питти... шедевр! (ит.).}

   - А в Андалузии вам не случалось быть? - в свою очередь спросила Александра Семеновна.

   - В Андалузии я был проездом, с матерью; она любит Испанию... там такая природа, что, право, чувствуешь себя несчастным при мысли, что родился на бесприютном, мрачном севере...

   - Ах! именно бесприютный... мрачный север...

   - И не скучали за границей? - спросил хозяин.

   - Уже впоследствии... действительно начал скучать...

   - По России?

   - Мм-да... если хотите...

   - Само собою разумеется,- подхватила Карпова,- вы родились в России... очень естественно... да ведь все, живущие за границей, жалуются на тоску по родине... А кажется, чего бы тосковать?

   Граф вздохнул, промолвив:

   - Что делать! видно, уж человек так создан. Наступило молчание. Все как будто хотели перевести

   дух после обильной умственной пищи, которою угостили себя.

   - Ваши молодые люди дома? - обратился граф к хозяйке.

   - Они во флигеле... я за ними пошлю. Иван! - Вошел слуга.- Сходи во флигель и скажи господам, чтобы они пожаловали сюда.

   - Молодой барин у себя-с,- доложил лакей,- а Андрея Петровича, кажись, нету...

   - Где же он?

   - Они давеча собирались пахать... Все навострили уши и засмеялись.

   - Ступай узнай! (Лакей вышел.) Ведь Андрей Петрович, наш знакомый, чудак страшный,- поспешила объяснить Карпова,- явилась у него фантазия labourer la terre... vous comprenez, monsieur le prince... mais certainement c'est une idee fixe... {Обрабатывать землю... Понимаете, князь... но, конечно, это навязчивая идея... (фр.).}

   - Ваш сын и ваш знакомый говорили мне об этом,- улыбаясь, сказал граф.- Конечно, я не спорю, в этой мысли есть много хорошего... гуманного даже, и вообще современного... но с другой стороны, как хотите...- Граф пожал плечами,- ведь это такой труд... такой подвиг, для которого, мне кажется, надо родиться героем...

   - Просто утопия!..- подхватила хозяйка,- люди молодые... жаждут деятельности... а развернуться не над чем... ну и составили теорию такую...

   - Впрочем, что ж? я готов! - воскликнул граф,- что ж? пахать землю в гигиеническом отношении - полезно... Я совершенно согласен, что нам работа нужна... у нас движения мало... Но предлагать для этой цели соху!!! Дело в том, что у нас, к несчастию, есть общественное мнение - деспот, пред которым всякий более или менее преклоняется... Дело другое, если бы мы жили где-нибудь на необитаемом острове...

   - Они оба дома! - возвестил слуга,- чем-то занимаются...

   - Так я к ним пойду. Надеюсь, это недалеко отсюда? - спросил граф.

   - Вам хочется к ним? - спросила хозяйка, поднимаясь.- Иван! проводи их сиятельство. Граф! завтракать с нами... надеюсь, вы не откажете нам в этом удовольствии...

   - Avec plaisir... au revoir... {С удовольствием... до свидания... (фр.).} - Граф удалился.

   - Ах, какая прелесть!..- нараспев возопили дамы, всплеснув руками,- как мил!.. charmant!.. il est beau! {Очарователен!.. как он хорош! (фр.).}

   - Оля! подай мне веер... Какой bel hornme!..

   Восхищаясь дорогим гостем, дамы разошлись по своим комнатам. Старик отправился по хозяйству.

  

  

   В сопровождении слуги Карповых и своего камердинера граф шел через сад во флигель. Садовник с лопаткою в руке и бабы, половшие клубнику, отвесили ему низкий поклон. Лакей, забежав вперед, отворил калитку. Граф увидел длинное здание с двумя подъездами.

   - Так они здесь живут,- сказал он.

   - Так точно! - подтвердил Иван,- а энто вон ихние сохи...- прибавил он, указывая к воротам.

   - Как?! - воскликнул граф.

   - Действительно-с! осмелюсь доложить, они дня с четыре пашут... Сначала по зорям... так как днем жарко - а вчера в самый жар пахали...

   Граф смотрел на сохи с тем выражением, которое обличало более чем ужас.

   - Да-с,- продолжал лакей, заметив действие своих слов,- они шибко занялись... потому соха не свой брат! она все руки отвертит... Особливо кто без привычки...

   - Им никто не помогает? - спросил граф.

   - Насчет пахоты-с? Никто!.. они как есть без всякой прислуги... молодой барин две Лалицы сломали, а Андрей Петрович подсекли было ноги лошади... Бог даст, привыкнут,- заключил слуга.

   Через минуту он ввел графа в большую светлую комнату, среди которой стоял Василий Егорыч, одетый в блузу, держа в руках пробирный цилиндр и стеклянную палочку.

   - Ба, ба!..- воскликнул химик,- я было только хотел идти в дом. Здравствуйте, граф.

   - Чем это вы занимаетесь?

   - Делаю анализ почвы.

   Граф при помощи pince-nez пристально взглянул на цилиндр.

   - Это я осадил магнезию,- объяснил Василий Егорыч,- видите, какой получился осадок?

   - Это магнезия?

   - Она.

   - А сероводорода сюда не нужно? - спросил граф.

   - На что же? Он испортит все дело.

   - Значит, почва хорошая?

   - Ну нет! - возразил химик, становя цилиндр за окно,- во-первых, хлористый барий никакой мути не производит... лапис осадка не делает... соляная кислота шипенья не производит... Словом, почву надо удобрять известью, серной кислотой и поваренной солью... вот какова земелька-то! да и фосфорных солей очень мало... Ну-с, рассказывайте, как вы поживаете? медведь жив?

   - Ничего... на днях скинул было с себя ошейник... поправили... Где же Андрей Петрович?

   - Он в соседней комнате. Пойдемте к нему.

   Василий Егорыч отворил двери и ввел графа в другую комнату, в которой за столом сидели Новоселов и Варвара Егоровна.

   - Честь имею рекомендовать - моя сестра,- сказал Василий Егорыч. Девушка встала и сделала книксен.

   - Я, кажется, вам помешал,- начал граф, смотря на тетрадку с карандашом, лежавшую перед барышней.

   - О! нисколько! - объявил Новоселов.- Не угодно ли присесть?

   - Андрей Петрович читает моей сестре гигиену...

   - Да у вас сильно процветает наука! - объявил граф, держась за спинку стула и приготовляясь садиться,- если позволите, и я послушаю...

   - Вы сделаете нам большую честь... но мы уже на половине дороги,- сказал Новоселов.

   Граф сел, сказав девушке, которая слегка отодвинула свой стул: "Mille pardon, mademoiselle" {Тысячу извинений, сударыня (фр.).}.

   - А вы не слыхали новость, граф,- сказал Карпов,- Андрей Петрович продает свою землю и удаляется в пустыню...

   - Как? куда же это вы?

   - Кое-куда... впрочем, это еще не скоро.

   - Как жаль! вы останьтесь с нами, Андрей Петрович...

   - Об этом мы поговорим; позвольте мне кончить лекцию.- Василий Егорыч также сел послушать. Новоселов объявил: - Предупреждаю вас, граф, что наша беседа ничего нового не представит для вас, все это вы тысячу раз слыхали...

   - Ах, напротив... я уверен... я так мало знаю...

   - Вот в чем дело,- обратился учитель к своей ученице:

   "В природе, как я упомянул, разлита творческая сила; возьмите растение, кристалл какой-нибудь, мускул - все это созидалось вследствие творческой силы; из зерна является растение с листьями и цветами, наши пищеварительные органы из ржаной муки умеют сделать кровь.

   Люди богатые едят кровавые ростбифы, другими словами, готовую кровь вливают в свою собственную, так что желудку не над чем и призадумываться; зато привыкший к ростбифам желудок станет в тупик перед ржаным хлебом, а какая-нибудь редька повлечет за собою смерть.

   Так как человек существо всеядное, то и богатые люди прибегают к спарже, трюфелям, салату, фруктам. Но у них, как наука доказала, более половины пищи остается неусвоенною организмом, потому что богатые люди по большей части ничего не делают...

   Таким образом, если хотите иметь исправный желудок, во-первых, не балуйте его изысканной пищей, а во-вторых, непременно работайте.

   В этом направлении и идите: не хотите простудиться - привыкайте к холоду; ибо в настоящее время стало известно, что радикальным средством против жаб и катаров служит холодная вода, точно так же, как от объедения - диета и труд.

   Вообще природа все нужное дает тем, которые прибегают к ее помощи, и преследует нарушителей своих законов. Зверей она одела в шерсть, лошади дала копыто, между тем тунеядца прежде времени лишила волос, наделила подагрой и так далее. Я вам, кажется, упоминал, что в природе существует правда; во имя этой правды неумолимая природа жестоко наказывает всех, считающих ее не за мать свою, а за врага, от которого надо скрываться; в силу этой правды человечество, хотя и медленно, идет вперед.

   Наши цивилизованные люди все меры употребляют для того, чтобы удалиться, или, вернее, скрыться от природы. Зато посмотрите, как эта псевдоцивилизация изнеживает, расслабляет и извращает людей, делает их трусами, жалкими отребьями...

   После сказанного вам нетрудно убедиться, что надобно любить природу; а она на каждом шагу учит нас умеренности, труду, самоусовершенствованию, наконец, тому, что жизнь не есть праздник, а высокий и тяжкий подвиг.

   До сего времени мы не знали цены ничему, а как скоро история вытащила нас в колею общечеловеческой культуры, мы и забегали, как клопы (насекомое паразитное), ошпаренные кипятком.

   Задача цивилизации состоит не в том, чтобы жить на чужой счет, подставлять друг другу ногу (чего не делают даже самые низшие сравнительно с нами животные, и притом гораздо более способные к общественной жизни, нежели мы, например, пчелы, муравьи и пр.); а в том, чтобы блага природы распределить между возможно большим числом людей, чтобы путем науки выяснить тунеядцу, что от жирного куска, который он схватил у ближних, испортится желудок, его постигнут разные болезни, а лень и праздность доведут до смертной тоски.

  

   Верь, ни единый пес не взвыл

   Тоскливее лентяя,-

  

   говорит один поэт. Словом, кусок, отнятый у ближнего, тунеядец схватит себе на погибель. Вы слыхали крестьянскую пословицу, что чужое добро впрок нейдет; эта пословица справедлива более, чем думают. Тот же поэт в одном месте говорит:

  

   Роскошны вы, хлеба заповедные

  

   Родимых нив,

   Цветут, растут колосья наливные,

  

   А я чуть жив!

   Ах, странно так я создан небесами,

  

   Таков мой рок,

   Что хлеб полей, возделанных рабами,

  

   Нейдет мне впрок!

  

   Тунеядцам пища служит отравой; вся жизнь их не что иное, как патологический процесс; их фешенебельные квартиры - больницы, где в сильном ходу геморрои, желудочные катары, изнурения, расслабления, "укрепляющие эликсиры, питательные шоколады", сверх всего этого хандра и непомерная скука... Никто из этих господ не может сказать, что его не грызет какой-то червяк, который -

  

   В сердце уняться не хочет никак;

   Или он старую рану тревожит,

   Или он новую гложет".

  

   - Какую глубокую правду вы говорите, Андрей Петрович! - воскликнул граф,- позвольте пожать вам руку! Я не знаю, каким светом!..- Граф не договорил и взялся за голову, как будто хотел оттуда вытряхнуть что-то...- Представьте себе,- продолжал он,- у меня есть один знакомый в Петербурге, богач страшный. Само собою разумеется, каких-каких благ он не испробовал в своей жизни: он прежде времени облысел и согнулся, так что не может сидеть прямо, а поднявши ноги вверх... этот человек обыкновенных блюд уже не может есть: сидя спиной к своему повару, он приказывает ему изготовить, например, дупеля, но так, чтобы эта птица ни под каким видом не походила на самое себя: "Положи, говорит, в него мозгов, трюфелей"... вообще черт знает чего... Что ж бы вы думали? на этих днях получаю известие, что этот господин хотел застрелиться...

   Новоселов продолжал: "Несмотря на роскошь, которой окружены эти несчастные, они покоя себе не видят: то устремятся за границу, то опять на родину, и так далее. Жизнь для них не имеет ни малейшего смысла. Вот к чему можно прийти в наше время. Привожу слова другого поэта:

  

   Под бременем бесплодных лет

   Изныл мой дух, увяла радость,

   И весь я стал ни то ни се.

   И жизнь подчас такая гадость,

   Что не глядел бы на нее!"

  

   - Итак,- обратился Новоселов к Варваре Егоровне,- теперь мы с вами узнали, отчего происходит вся эта кутерьма. В подтверждение сказанного приведу слова евангелия.

   Учитель взял лежавшую на столе книжку с золотым распятием на переплете и с расстановкой прочитал следующее: "Блюдите и хранитеся от лихоимства: якоже не от избытка кому живот его есть от имения его: душа больши есть пищи и тело одежды. Продадите имения ваша и дадите милостыню. Сотворите себе влагалища не ветшающа, сокровище неоскудеемо (то есть займитесь самоисправлением,- добавил учитель): да будут чресла ваши препоясана и светильницы горящий (разумеется нравственный мир человека). Блаженыи раби тии, их же пришед господь обрящет бдящих. Аще же речет раб в сердце своем: коснит господин мой прийти, и начнет бита рабы и рабыни, ясти же и пити упиватися. Приидет господин раба того в день, в онь же не чает, и в час, в онь же не весть (припомните судию милосердого, о котором говорил Василий Егорыч). Той же раб биен будет много". Запишите эти тексты в свою тетрадку,- сказал Новоселов девушке,- еще присоедините слова апостола: "Не трудивыйся - да не яст". На том мы пока и остановимся. Слушатели сидели в раздумье. Граф раза два вздохнул, устремив взор в угол аудитории и играя брелоками на своих часах. Василий Егорыч обратился к сестре с такими словами:

   - Ну, что же ты, убедилась в необходимости труда?

   - Еще бы! - промолвила девушка.

   - Это главное! Я рад, что из тебя не выйдет сахарная барышня... Тебя, может быть, занимает вопрос: кто эти дармоеды, о которых говорилось в лекции?

   - Дармоеды - это мы все!.. Положим, наши предки Рим спасли; да мы что сделали такое?.. Не правда ли, граф?

   - О! без сомнения!..- тоном передового человека сказал граф.

   - Вот мы когда заговорили о деле-то! - объявил Василий Егорыч. Все встали из-за стола.- Что называется, до самого корня...

   - В настоящее время,- подтвердил граф,- когда, так сказать, все в каком-то напряжении... чего-то ждут...

   - И мечуться от скуки,- добавил Карпов. Граф засмеялся. Новоселов обратился к Василию Егорычу:

   - Как бы мне найти покупателя на свою землю?

   - Найдутся, не беспокойтесь! Я сегодня скажу отцу, не купит ли он?

   - Андрей Петрович хочет последовать словам евангелия: "Продадите имения ваша",- заметил граф.

   - "И дадите милостыню",- прибавил Новоселов.

   - Что же, вы хотите буквально исполнить эти слова? - спросил граф.

   - Я хочу одну половину имения продать, а другую отдать мужикам.

   Граф окинул с ног до головы проповедника и взглянул на его учеников, как бы приглашая их разъяснить слова своего учителя.

   Василий Егорыч, скрестив руки, начал:

   - Да что ж, граф?.. помочь крестьянам следует! Мы едим устриц, а мужики - лебеду. Мы от праздности едва не на стену лезем, а у мужиков рубаха от поту не просыхает...

   323

   - Да я - не спорю... я нимало на это не возражаю... напротив, я убежден, что этим только путем и следует идти в настоящее время,- возразил граф.

   - Когда на то пошло, давайте, господа, все последуем евангельскому учению: я скажу отцу, чтобы он отдал в мое распоряжение мою наследственную часть; вы, граф, конечно, также заявите ваше сочувствие крестьянам. Ведь ваша мать не может запретить вам располагать своим имуществом, как вы вздумаете...

   - Само собою разумеется,- сказал граф.

   - Значит, остается сказать: "Да здравствует разум!" - воскликнул юноша,- вот она, наконец, Америка-то! а мы искали выхода! вот где наше спасение... пусть там прогрессисты ломают головы над экономическими и разными современными вопросами, воображая, что мужиков можно просвещать тогда, когда у них желудок набит мякиной. Нет! сперва надо дать человеку перевести дух, а там и книжку подкладывать. Знаете ли что, господа? Если наше решение состоится (я в этом и не сомневаюсь), откроем школы для народа и сами возьмемся его учить, только не латинскому языку, как того желают просвещенные друзья народа, а естествознанию. Земли у нас бездна, и земля давно выпахалась, скотоводства нет, удобрять почву нечем; шестьдесят миллионов людей задыхаются в курных избах, питаясь мусором и не имея никакого понятия о сохранении здоровья. А мы, образованный класс, бесимся от скуки, прикидываемся благожелателями родины, рассуждаем по-потугински, что Россия гвоздя не выдумала, и сидим сложа руки где-нибудь за границей. Между тем с русских земель получаем денежки, этим мы ничуть не брезгаем!.. Еще за хлеб за соль ругаем русский народ неисправимым холопом! Какие мы сыны отечества?!. что мы для него сделали хоть бы за то, что оно вспоило, вскормило нас? Мы выучились, a la Онегин, Печорин, Рудин - прикрывать мировыми вопросами и возгласами о гражданской деятельности свои любовные интрижки, какими-то исполинскими замыслами объяснять свое тунеядство... Итак, господа, выступим на честный путь... Если не имели совести отцы наши, из этого не следует, чтоб и в нас ее не было... Поделимся с несчастным народом, чем можем... Не все-то нам ездить на его спине!..

   Слуга возвестил, что завтрак готов. Он предложил графу зонтик, сказав, что заходит туча.

   В комнате становилось темней и темней; в отворенные окна повеяло прохладой. Зашумел ветер. Молодые люди вышли из флигеля.

  

  

   По дороге неслась столбами пыль; ветер кружил солому, пух и нес к реке холсты, за которыми бежали бабы. По темному небосклону змейками скользили молнии. Слышались глухие, замирающие раскаты грома.

   В саду шумели и волновались кусты сирени, бузины, яблони, с которых падали плоды. По направлению к пасеке, стоявшей на краю сада, летели с полей пчелы; к калитке с люльками за плечами бежали поденщицы, прикрываясь кафтанами. Садовник закрывал парники соломенными щитами.

   Близ барского дома с хлебного амбара, под который вперегонку спешили куры, сорвало несколько притуг и отворотило угол повети. По застрехам слетались воробьи и недавно кружившиеся под небосклоном ласточки.

   Удары грома слышались один за другим. Наконец, закапал крупный дождь, и вскоре хлынул страшный ливень. В воздухе, кроме сплошной водяной массы, сопровождавшейся необыкновенным шумом, ничего не было видно.

   Вдруг молния, сделав несколько ослепительных зигзагов, быстро упала вниз, и вслед за тем раздался оглушительный удар грома; застонала земля, и дрогнули здания.

   Сидевшие в отворенном сарае кучера сняли шапки и набожно перекрестились...

   - Не обойдется без греха,- заметил один из них. Вслед за ударом хлынул проливной дождь.

   - У нас случай был,- рассказывал один из кучеров,- шел по дороге мужичок с косой; а тучка небольшая зашла над самой его головой. Вдруг грянул гром, и мужик потихоньку, потихоньку, словно нагибался... и упал... Мы все это видели...

   Когда на небе сквозь легкие облачка выглянуло солнце, горничная прибежала в конюшню и объявила графскому кучеру, чтобы он закладывал лошадей. Опуская в карман трубку, кучер сказал:

   - Будь хоть светопреставление - ни на что не посмотрит: что бы часочек погодить? Теперь коляску испачкаем на отделку.

   - Видно, обедать не останется,- сказал другой.

   - Господа упрашивали его, отказался... говорит, дома есть дела...- объяснила горничная и ушла в дом.

   - Какие дела? - возразил графский кучер,- никаких там делов нету; одна забава - медведь...

   Лошади были поданы. На крыльце происходило прощание Карповых с графом.

   - Не забывайте нас, граф,- говорили дамы,- приезжайте на Ильин день; отправимся в лес...

   - Непременно, если не задержит что-нибудь. А вы, господа,- обратился граф к молодым людям,- приезжайте без всяких церемоний...

   - Как жаль, граф, что вы не остались обедать...

   - И дорога грязна,- сказал старик...

   - Дорога почти высохла... дождь шел недолго... Коляска плавно покатилась от барского дома.

   Небо было чисто, лишь кое-где неподвижно стояли белые облака. Под лучами ярко светившего солнца все вдруг ожило и встрепенулось; трава, которую с наслаждением щипали животные, листья деревьев - покрылись яркою зеленью. В воздухе запели птицы; послышалось жужжанье пчел, стремившихся в поле.

   На селе, при громком пении петухов, среди выгона, бабы расстилали холсты. За околицей, в мокром кафтане, босиком, мужик вел за повод клячу, запряженную в соху, на которой звенела палица, болтаясь между сошниками. Завидев коляску, мужик издали снял шапку и свернул лошадь в сторону; граф кивнул пахарю головой.

   В поле наперерыв весело распевали жаворонки. Мимо коляски потянулись хлеба; в некоторых местах колосья ржи спутались и поникли от бури. В воздухе пахнуло медовым запахом гречихи.

   Душевное расположение графа не совсем гармонировало с окружающей природой; его отъезд из дома Карповых, как читатель видит, был поспешен - и причиною этого было то обстоятельство, что во время завтрака молодой Карпов с энтузиазмом заговорил о пожертвовании земли крестьянам. Таким поворотом дела граф не очень был доволен. Впрочем, к удовольствию графа, речь молодого Карпова была замята стариком, нашедшим энергическую поддержку в лице дам. Отъехав на несколько верст от дома Карповых, граф принялся рассуждать:

   - Удовлетворит ли меня эта философия: "Продаждь имение и раздай нищим?" Успокоит ли она неугомонный пыл моих сомнений, мучительную жажду чего-то осмысленного, верного, ясного? Неужели последние слова науки совпадают с учением евангелия? Камердинер доложил:

   - Ваше сиятельство! а громовой удар не прошел даром.

   Камердинер указал на дым вдалеке. Граф привстал и посмотрел вперед.

   - Кажется, недалеко от Погорелова,- сказал он.

   - Да это оно и горит! - с уверенностью воскликнул граф.

   - Чего доброго? вон изволите видеть ветряную мельницу? она как раз стоит против сельского старосты... и пожар-то с того конца идет...

   - Так и есть,- подтвердил кучер,- смотри, как лижет... все разгорается...

   - Пошел! - крикнул граф.

   И четверня полетела вскок. В деревнях, среди улиц, группами стоял народ. Мужики садились верхами на лошадей.

   В последней деревне, под названием "Сорочьи гнезда", подле барского дома суетился господин в соломенной шляпе и громко кричал: "Живей! живей запрягайся!"

   - Mesdames! - обратился господин к дамам, стоявшим на балконе, и кивнул головой на графский экипаж,- monsieur le prince... monsieur le prince... {Сударыни! князь... князь... (фр.).} - Дамы навели на графа бинокли.

   - Проворней,- кричал господин в шляпе на пожарную команду, выдвигавшую из сарая бочки.

   - Веди бурого! Стой! - шумели кучера,- хомут надели наизнанку!

   - Mesdames! Семен Игнатьич! едемте!

   Вскоре загремели гайки, заскрипели немазаные колеса,- и пожарная команда вместе с господами устремилась на пожар.

   С горы открылось Погорелово, объятое ярким пламенем; в дыму виднелись черные шапки пепла... слышался глухой, нескончаемый шум народа, треск огня и разрушавшихся зданий... надо всем этим звучал благовест в набат.

   Коляска приехала на пожар. Над некоторыми избами в дыму виднелись люди с граблями, попонами, веретьями, которыми прикрывались соломенные крыши. Близ самых изб толпились массы народа; крюками тащили бревна, ломали стропила, провозили бочки с водой; вырывавшееся из окон пламя нещадно обхватывало зеленые деревья, стоявшие у домов; в народе раздавался отчаянный крик:

   - Скорей, воды! воды!..

   Толпа мужиков схватила за узду лошадь, запряженную в водовозку, и тащила ее в разные стороны.

   - Твоя сгорела! Не спасешь! моя занялась...

   - Поворачивай! дорогу заняли! В другом месте кричали:

   - Не ломай!

   - Отойди! убьет!

   - Цепляй за слегу!..

   Из сеней, одной избы тащили мертвого мужика и, пробираясь сквозь толпу, несли его на воздух.

   По направлению к выгону народ выносил свое имущество; несли бороны, сохи; кто вез сани, бабы вытаскивали гребни, ухваты, прялки; один мужик, потеряв всякое сознание, нес в поле своего кафтана осколки кирпичей. Среди убогого имущества, обняв свою дочь, голосила мать:

   - Остались мы с тобой бесприютные!..

  

  

   Имение Новоселова находилось верстах в пяти от Карповых, вблизи деревни Вязовки, состоявшей из двадцати крестьянских дворов. Ветхий господский дом с полуразвалившимися сараями и конюшнями стоял особняком, разделяясь от деревни глубоким оврагом, через который перекинут был мост. Около барского дома находился пруд, заиленный до того, что в жаркие дни скотина входила в него на самую средину по колени.

   В полуверсте от Вязовки протекала небольшая речка с мельницей и толчеей, на которых издавна росла крапива и несколько молодых берез, наглядно знакомивших путника с распространением растений при пособии ветра, но мало говоривших в пользу владельца этих заведений.

   Среди Вязовки красовался кабак с мелочной лавочкой, откуда крестьяне брали соль, деготь и другие товары, платя за них почти вдвое дороже против городского, особенно в осеннее время. Целовальник знал все статьи нового положения, на основании которых, как он уверял, производил с крестьян взыски за долги не деньгами, а натурой, и притом без всяких формальных судов, по мнению самих крестьян отнимавших только время.

   На барском дворе во флигеле, состоявшем из четырех небольших комнат, помещался арендатор с семейством. Он был из дворовых и управлял когда-то имением своего барина, но с объявлением воли приписался к мещанам и стал заниматься арендой. В последнее время он пришел к убеждению, что сельским хозяйством заниматься не стоит: "Урожаи стали плохие, земли вздорожали, с рабочими никак не сообразишь. То ли дело,- рассуждал он,- состоять на коронной службе: всегда сух, тепел; накупил акций железных дорог или билетов внутреннего займа - и покуривай сигару; а там, глядь, билеты поднялись в цене или выигрыш тысяч в десять..."

   Рядом с заросшим травою барским домом стояла русская изба с резным крыльцом, выстроенная на случай приезда барина; над ее крышей возвышалась скворечница,- утеха барского караульного, одинокого старика. Во внутренности избы отгорожена была отдельная комната, которую украшали картины: отец Серапион, кормящий из рук медведя, затворник Иоанн и проч.

   На Ильин день, после обедни, арендатор подъехал на дрожках к своему флигелю и, увидав толпу мужиков, шедших к барскому дому, спросил:

   - Куда это вы, ребята?

   - Да велено сбираться к барину; должно, насчет сенокосу...

   Пришедши в комнату и повесив картуз близ старинных часов с футляром до самого потолка, арендатор обратился к жене и сидевшему с ней за самоваром целовальнику:

   - С праздником!

   - И вас с тем же, Алексей Митрич,- проговорил целовальник, выходя из-за стола и подавая руку хозяину.

   Арендатор оделил всех, не исключая и детей, возивших по полу бумажного коня, по кусочку просфоры и сел за стол.

   - Что ж не в кабаке?- спросил он целовальника.

   - Там есть кому без меня... жена справится. Сами знаете, не добро быть человеку едину...

   Арендатор тряхнул куском сахару над чайным блюдцем.

   - Зачем-то барин велел мужикам сбираться,- сказал он.

   - То-то и я подошел разведать: не будет ли нашему брату какой поживы? Что