Успенский Николай Васильевич - Повести и рассказы

очных людей, а внизу лавочка.

   - Да не дорого вам будет это стоить: лесок у вас благодаря бога свой; соломка, хворостик - тоже... работа одна да товар... товар дешевенький... Я полагаю, на триста с небольшим управитесь...

   - Только?

   - Да я еще, сударь, дорого кладу... по расчету меньше обойдется; а она, эта самая материя, в год окупится.

   - Я вам, Федор Петрович, право, очень благодарен.

   - За что же? Не стоит... Желаю вам всякого благополучия.

   - Вы нас проведывайте.

   - А что же книги-то? - сказала барыня.

   - Уж книжечку позвольте... для меня это будет подлинно удовольствием,- проговорил Федор Петрович.

   Хозяин и хозяйка хлопотали вокруг целого вороха книг.

   - Гоголя положила?

   - Но вот что: не дать ли им "Обломова"?

   - Пожалуй! в самом деле, "Обломова"? вещь капитальная; пусть они там выберут себе по вкусу... Человек! завяжи книги... Что ты, друг мой, ищешь? Авдеева! Авдеева я положил... Вот вам, Федор Петрович! Читайте себе сколько душе угодно. Мне всегда нравятся люди, в которых есть какая-нибудь любознательность: в жизни, природе, науках, искусствах - все интересно! Поэтому именно - чтение, чтение... И вы читайте себе! Я вам буду доставлять книги.

   - Вы прочтите "Подводный камень" или "Обломова",- сказала барыня,- после скажите мне ваше мнение...

   - Очень хорошо-с.

   - Где же ваша лошадь? - спросил хозяин.

   - Она там у конюшни привязана.

   - Вам сейчас подадут.

   К балкону подъехала высокая серая лошадь, запряженная в купеческую тележку.

   - Прощайте, Захар Ильич!

   - Заезжайте же к нам.

   Серый жеребец, загнув шею дугой, понесся мимо каменной ограды.

   - Вот этакая беседа,- говорил Захар Ильич своей жене во время ужина,- с простым, умным человеком гораздо приятнее, нежели, например, с каким-нибудь помещиком, который потерял всякую энергию к жизни, обленился и ни о чем не в состоянии думать... В нашем так называемом образованном обществе чувствуешь какую-то нравственную тягость: какие-то предвзятые у каждого мысли! То ли дело простой русский человек! Все это просто, открыто, а между тем и умно! Говорит пословица: "Хоть шуба овечья, но душа человечья!"

   - Однако какая скука! Нет! без гостей в деревне невозможно,- сказала Анна Григорьевна.

   - Послезавтра, ma chere, день моего рождения; я думаю, вечеринку надо сделать.

   - Да уж обед... к чему же вечеринку! Ну, конечно!

   Анна Григорьевна села за фортепьяно, и в отворенные окна полились аккорды... Барыня запела: "Ты не пой, соловей". Захар Ильич начал подтягивать - и вдруг сказал:

   - Давай пропоем дуэт! Я себя чувствую сегодня очень хорошо!

   - Ты, кажется, всегда чувствуешь себя хорошо. Но у тебя, Захар Ильич, совсем нет уха... ведь это бог знает что выйдет.

   - "В полдневный жар"? Или "Скажите ей"? У нас с тобой выходило недурно.

   Супруги запели. Захар Ильич забрал совсем не в тон.

   - Нет, я не могу! - И Анна Григорьевна закрыла фортепьяно.

   - Ну, я вас прошу! к чему эта строгость?

   - Оставьте меня... право, я не люблю ваших нежностей,- сказала Анна Григорьевна и отправилась в спальню. Супруг поплелся в кабинет.

   На небе занималась заря; на селе пели петухи; по безлюдной улице к полю шли двое дворовых людей с сетьми - ловить для господ перепелов.

   На большой дороге у кабака стояла лошадь: кто-то неугомонно стучался в дверь. А в воздухе уже пели жаворонки.

   - Ступай отпрягай лошадь,- говорил целовальник работнику.

   - Где это ты пропадал? - спрашивала целовальничиха.

   - К куму ездил... насчет лошадей барину... да еще - одно дельце задержало.

   Работник отпрягал лошадь и спросонья клевал носом. Жаворонки пели громке и громче...

  

  

   Наступил день рождения Захара Ильича. Солнце только всходило; толпы баб отправлялись в поле с серпами, кувшинчиками и люльками, на барском дворе стучали топоры плотников, сидевших на стропилах; кровельщики гремели железными листами, вокруг сада каменщики клали стену, громко распевая песни; в кухне стучал поварской нож, горничные бегали по двору с накрахмаленными юбками в руках.

   Захар Ильич уже пил чай в своем кабинете. У двери стояли повар, конторщик и староста со связкой ключей.

   - Староста! Нынче опять поезжай в лес... остальные липы срубите и везите туда же к церкви... Мне хочется, чтобы гостиница была готова в две недели. Да найми сегодня же плотников - человек десять.

   - Пора-то таперь рабочая... дорого возьмут.

   - Хорошо-с! Я это знаю; ну, заплатите вдвое, только делайте, как вам приказывают.

   - Слушаю-с.

   - Повар! сегодня обед на десять персон... сделайте мороженое... да приготовьте шампанского. Что у вас будет к обеду?

   - Суп... индейка, перепела... мороженое...

   - Вот что: к завтраку пирог! я приглашу причт... Конторщик! сбегайте к священнику, скажите, что я сейчас приду в церковь слушать молебен. Повар! спросите у садовника дынь, а если не поспели, то арбузов нет ли... Я, право, по этой части ничего не понимаю, это дело барыни.

   - Оне почивают.

   - Ну, мне пора одеваться.

   На пути к церкви Захар Ильич завернул в хлебный магазин, в котором стучали топоры плотников.

   - Ну, что,- спросил барин, глядя вверх,- как ваши дела?

   - К обеду, Захар Ильич, кончим, надо полагать,- только прикажите отпустить небольшой дубок - на закрома.

   - Вы как же хотите тут сделать?

   - В этом месте будет забираться досками, а тут мы оставим место для проходу; сохи упрут в матицу.

   - Как кончите, ступайте начинайте гостиницу.

   - Позвольте узнать: что же это, Захар Ильич, будет - трактир?

   - Трактир,- усмехаясь, сказал барин.

   - Тогда город-то, стало быть, к нам поближает,- заметил один плотник.

   Прнчт ожидал барина в церкви. Барин принял благословение от священника и сказал:

   - Батюшка! прошу отслужить молебен.

   Причт облачился в ризы и запел: "Преподобие отче Заха-арие!.."

   Барин пригласил духовных к себе в дом на закуску.

   - Трактир строить хотите, Захар Ильич? - спрашивали гости, идя с барином по селу.

   - Гостиницу. Это меня надоумил целовальник, Федор Петрович: открою здесь лавочку также.

   - И кабачок, позвольте полюбопытствовать, будет?

   - Не думаю. Мне этого не хотелось бы... Скажите: кажется, Федор Петрович хороший человек?

   - Человек умный-с! человек угостительный.

   -- Именно умный! ваша правда. А ничего про него не слыхать дурного?

   - Дурного ничего не слыхал... хлебосол! Навстречу барину бежал кучер.

   - Пожалуйте, лошадей привели!

   - Каких лошадей?

   - Вы приказывали... рабочих...

   У конюшни стояло стадо лошадей. Мещанин, пригнавший их, стоял без шапки.

   - Здравствуй, почтенный! Дак ты пригнал?

   - Пригнал, ваше высокоблагородие. Вы наказывали Федору Петровичу.

   - Ну что же? как их выбирать?

   - Да выбирать их почесть нечего! лошади все сносные, будьте покойны; я вам самых лучших представил...

   - Ну-ка, покажи нам одну хоть.

   Мещанин обратал лошадь и побежал с ней в сторону.

   - Кажется, лошадка ничего,- сказал барин.

   - Да будьте спокойны... мы этого не сделаем, чтобы... насчет обмана...

   - Ленива только,- сказал дьякон.

   - Ленива? - возразил мещанин,- а не знаете, отец, что в хозяйстве ленивая и нужна? Ну-ко, горячую-то запрягите в соху? Она вам ни одного зуба не оставит...

   - Это справедливо,- сказал дьякон, попячиваясь назад.

   - То-то! а еще небойсь хозяйством тоже занимаетесь... мы вам не указываем в церкви...

   - Ну-ка, проведи другую... А что это у ней спина-то?

   - Это, ваше высокородие, потерто: она, изволите видеть, у мужика была... а вы, чай, изволите знать этот народец! Железную, понимаете, седелку клали на спину-то... А какая лошадь-то!.. Эй! заснула!..

   - Покажи нам... вон, в середке-то.

   - Темно-гнеденького-то?.. Уж и конь! Сейчас умереть!

   - Ногами попорчена,- заметил дьячок.

   - Попорчена? Сидел бы на колокольне да трезвонил в колокола...- крикнул прасол.- Эта лошадь дороже тебя!

   - Ну, как ты думаешь, Егор? - спросил барин своего кучера,- хороши лошади?

   - Лошади справные. Как ценой-то, надо узнать.

   - Мы за ценой не погонимся! А ежели вам по ндраву, Захар Ильич, прикажите гнать на двор. Об цене толковать нечего. Пятнадцать рублей штука!

   - Это не дорого! так загоняй лошадей на двор и ступай к конторщику. Он тебе выдаст деньги.

   Оставшись один на один с кучером, прасол сказал ему:

   - Заверни к Федору Петрову!..

   - Сочтемся! - отвечал кучер.

   Часа в два начали съезжаться гости. В гостиной сидела барыня с холостыми помещиками, доказывая им, что мужчинам ни в чем нельзя верить.

   В кабинете и зале толпились пожилые и семейные помещики.

   - Ну, как, милый Петр Абрамыч, вы поживаете? - шел разговор.

   - А вот так мы и поживаем, почтеннейший Егор Григорьич.

   - Живите, живите.

   - Хочу, батюшка, сделать себе новую терку для картофельного крахмала. Изволите видеть: будет ремень и две терки... и над барабаном будет сидеть мужик, чтобы наблюдать, не попало ли чего-нибудь... Например, вдруг камень... стой! мужик вынул камень, и пошла писать...

   - А над мужиком устроить тоже какую-нибудь машину?..

   - Хе, хе, хе!.. именно машину!

   - Я хочу выписать из Москвы костяное удобрение,- говорил Захар Ильич,- за границей везде удобряют костями... одним словом, пора взяться за дело русским хозяевам!

   - Нет, Захар Ильич, в России все эти машины да химические удобрения не годятся. По-моему, надо удобрять навозом, пахать матушкой-андреевной сохой, держать кляч, а не лошадей; потому что хороших лошадей у вас испортят, машину сломают! нам надо еще учиться, приноравливаться к мужику, к его лени и плутовству - особенно теперь, когда мы стали в зависимость от этого народа. С мужиком нельзя делать никаких договоров... Словом, настоящее разумное хозяйство у нас невозможно!

   - Нет, нет! я с вами не согласен! я вам докажу, что всему виною мы...

   - Захар Ильич! позвольте вам заметить: а климат наш? вы ни на что не можете смело рассчитывать, ни на какой затраченный капитал: зима без снега... засуха, град... одна надежда на милость божию.

   - Позвольте, Захар Ильич, мне заметить, вам: как теперь обработывается земля? Прежде всевидящая палка надсматривала, а теперь мужичок пашет, как ему вздумается...

   - Опять я с вами не согласен! - говорил хозяин.

   - Конечно,- заметил один помещик,- Захар Ильич действует рационально... в этом мы должны признаться... В самом деле, спросить: какие мы хозяева? разве так-то ведут хозяйство?..

   Лакей объявил, что обед готов. Гости начали садиться за стол.

   - Нет, господа! - говорил Захар Ильич в конце обеда,- кто что ни говори, я остаюсь при своем и буду действовать, как начал! меня ничто не собьет с дороги! Жалуетесь на мужика? существует штраф и вычет из жалованья,- это надежней всякой палки! Я никому не поверю, чтобы у хозяина, который сам следит за своими интересами, дело могло идти дурно. Каким образом мне плохо вспашут землю, когда я сам слежу за работой? Как мужик смеет не исполнять своих обязанностей, когда нас охраняет закон? Что же? разве закон не имеет силы? Вспомните нашего мирового посредника, которому дворяне делают обеды и говорят спичи... За что, как не за то, что он наш верный оплот, охраняющий законами наши выгоды? Повторяю, как вы хотите, а я непоколебим и поведу новое хозяйство. Настало время проснуться каждому из нас! Где мы живем? в какой стране? Слава богу, мы не турки, у нас не существует ни произвола, ни права сильного, мы живем в благоустроенном государстве, где благие меры правительства чувствуются на каждом шагу.

   Помещики молчали, чувствуя себя побежденными. Многих поражал высокий ум хозяина.

   - Вы жалуетесь на климат,- продолжал хозяин,- позвольте спросить: разве не бывает засух, града и неблагоприятной зимы в Англии? А посмотрите, как там идет хозяйство! (Голос: "Правда!") И разве эти явления не случайные у нас? Ведь, несмотря на вражду с нами природы, мы, русские, не только кормимся сами, но даже кормим иностранцев: пшеница, рожь, пенька, сало, клевер - разве не отправляются нами за границу? (Знаки одобрения и голоса: "Правда! верно!") Разве Россия не считается хлебородной страной, по преимуществу страной земледельческой? Вот вам и климат! Нет, у меня явится все! Стоит только трудиться. Но я разумею труд по призванию: люди, не призванные к сельскому хозяйству, должны, по-моему, бросить его, иначе оно, кроме мучений, ничего не будет обещать. Я, господа, встаю в пять часов утра и целый день на ногах и, кроме удовольствия и хорошего расположения, ничего не чувствую! Вот вам пример. (Голоса: "Браво!")

   Подали шампанское.

   - За ваше здоровье! - воскликнули гости.

   - Господа! - сказал хозяин,- мне весьма приятно, что вы сделали мне честь вашим посещением.

   - Со днем вашего рождения!

   - Благодарю, господа.

   Гости выпили. Лакей налил еще.

   - Господа! позвольте провозгласить тост за процветание русского сельского хозяйства!

   - Ур-р-ра!..

   Хриплые голоса раздались в зале.

   - Господа! За почтенное Петербургское вольное экономическое общество, а также за его "Труды"!

   - Браво!..

   - Господа! позвольте предложить тост за почтеннейшего и многоуважаемого нашего собрата, Захара Ильича! Его неутомимая деятельность, высокое просвещение, необоримое стремление к прогрессу должны заставить каждого из нас желать, чтобы таких людей было побольше среди нашего благородного дворянства!

   - Благодарю, господа! Предлагаю тост за освобождение крестьян из крепостной зависимости. Да здравствует свобода, озарившая радостью не только чертоги вельмож, но и бедную хижину земледельца!

   - Господа! - крикнул один пьяный,- ура!

   - Ур-р-ра!..

   В то время, когда в доме Захара Ильича провозглашались тосты, из деревни Яблоновой, стоявшей недалеко от Ямовки, выезжали беговые дрожки, на которых сидели два закадычные друга: яблоновский приказчик и целовальник Федор Петрович. Они уже напились чаю и ехали разгуляться на свой вместный клевер, оттуда на пасеку и кстати посмотреть своих калмыцких овец. Толстый приказчик правил лошадью, Федор Петрович сидел назади. Друзья проехали заливной луг, с бродившими на болотах цаплями и висевшими в воздухе стадами уток, и очутились в поле.

   - Статья теперь вот какая,- говорил Федор Петрович,- я насчет ямовского барина... урожай у них у всех плохой, а у ямовского барина хуже всех, а у него и за ухом не чешется! он себе городит городушки... Так думаю я: ежели не в нынешнем, то в будущем году он беспременно продаст не только лес, а, пожалуй, что хочешь спустит, как денежки все размотает и начнет поплясывать... а народ этот горячий... вот тут-то мы с вами к нему и подъедем... словно между делом... а лесок - толковать нечего!..

   - Да, теперь подходит самое настоящее время... Скоро и мой профинтится... Я, чуешь, тоже пишу свому барину, не продаст ли он свою, рощу?.. Дескать, я буду подыскивать покупателей... А каждую почту строчит мне: денег, говорит, денег, пожалуйста... Я уж ему прямо отвечаю, откуда же я их возьму?.. Теперь ведь я не крепостной, по мне хоть завтра с места долой...

   - Да и лафа, Григорий Сидорыч, подходит! скоро, кажись, земли пойдут продаваться по десяти целковых за десятину...

   - Время - говорить нечего! другого такого времени навряд дождаться... уму непостижимо, что делается!.. Ведь, слышь, примерно, над пропастью висят; а все свое: балы да белендрясы... А все что? Избаловались!..

   - Набаловались - здорово!

   Между тем сытый жеребец нес друзей через деревни с кланявшимися мужиками, через мостики, овраги и, наконец, привез их на клевер. Друзья сошли с дрожек и сорвали по пучку клевера.

   - Слава богу!.. кажись, надежда есть...

   - Ничего!.. А насчет овинов не беспокойтесь. Наум Васильев наш справит их в лучшем виде! И возьмет от силы тридцать рублей!.. опять же он свое дело знает...

   - В Москве овинный клеверок щеголяет... Ну, как вы думаете, Федор Петрович, рассчитываю: плохо-плохо выйдет у нас триста пудов... класть по пяти даже рублей - вот полторы тысячи... а солома? она, пожалуй, окупит всю работу... Да я своих мужиков пошлю...

   - Поедем взглянем на ямовский лесок-то, пока засветло... на пасеку, видно, не поспеем нонче...

   Друзья поехали межкой в гору, и вскоре пред ними выглянул густой ямовский лес. Сидевший на дубу против заходившего солнца ворон поднялся вверх и закричал, как бы предвещая что-то недоброе. Целовальник и приказчик не отнесли этого предвещания к себе, но оно, по их мнению, скорее относилось к владельцу леса. Друзья объезжали лес кругом и остановились на рубеже.

   - Дело вот какое: кореней тысячи три с прибавкой будет... рубль штука - тысяча рублей... да дрова... рублей пятьсот дать можно... да он, пожалуй, возьмет и меньше...

   - Вот, Григорий Сидорыч, посмотрите, хлеб-то ямовского барина - какой!.. что это такое? Колос от колоса - не слыхать даже птичьего голоса!..

   Приказчик улыбался и пожимал плечами.

   - Не правду я вам говорил?.. Друзья поехали домой.

   - Теперь, Григорий Сидорыч, ко мне,- говорил целовальник, когда пришла большая дорога.

   - Ведь поздненько, кум!

   - Вот еще, что вздумал! Я к нему езди, а он так шалишь!

   - Да ведь у вас, право, забалуешься.

   - На что баловаться? Надо выпить хорошенько, а баловаться нечего! Ну, я работника дам проводить... да теперь ночи лунные.

   - Я не об том... Завтра чем свет вставать надо!.. Приказчик повернул лошадь к кабаку.

   - Кума, здорово!..

   - Ах, куманек, голубчик!.. Здравствуй, насилу-то ты к нам заехал!

   Приказчик и целовальничиха крепко поцеловались. На стойке явилась белая скатерть, разные яства и несколько бутылок.

   - Спесивый, право спесивый!.. Бог с тобой!..

   - Эх, кума!.. кабы ты знала наши хлопоты!..

   - Григорий Сидорыч, Григорий Сидорыч! посмотри-ко поди сюда,- сказал целовальник, глядя в отворенное окно.

   По большой дороге катили экипажи с помещиками.

   - Это бал был у ямовского барина,- заметила целовальничиха, тоже подбежавшая к окну...

   - Гуляют себе!..

   Ехавшие, размахивая руками, кричали: - Ур-р-ра!..

  

  

   Через неделю лакей доложил Захару Ильичу, сидевшему в кабинете:

   - Целовальник приехал.

   - Проси!

   - Здравствуйте, сударь!

   - Прошу садиться, почтеннейший Федор Петрович... Лошадей я у вашего приятеля купил, и целых двадцать штук; заплатил недорого: да вот беда, отчего-то они хворают? Некоторые из них, как говорит коновал, опоены, а иные очень стары. Но я вас вовсе не виню, ведь продали лошадей не вы...

   - Захар Ильич! не только с лошадью, а с каждым человеком может случиться и болезнь и старость... все под богом ходим! Теперь время стоит жаркое, опять же работа, сами возьмите! надо бога бояться! А вот они как пообдержатся, и будут вам служить! Касательно же опоя, коновал этого дела не знает. Может ли опиться простая, рабочая лошадь? Какой же мужичок прямо от сохи гонит ее к речке, или извозчик прямо с перегону поит лошадь и задает корму? Коновал ничего не знает, Захар Ильич!

   - Действительно, коновалам доверяться нельзя, это я знаю по опыту; один у меня уморил в двести рублей лошадь. Ну, да кроме того, я рассчитываю так: если бы даже околело из купленных лошадей штук пять, и тогда это не составило бы для меня почти никакого урона, потому я дешево заплатил за них; чего в самом деле требовать от лошади, за которую заплачено пятнадцать рублей! Кроме того, они ведь работают! приносят пользу!..

   - Нет, мне все-таки неприятно, Захар Ильич.

   - Вздор! Ну, что! вы видели, как гостиница-то строится?

   - Как же-с! дай бог час, Захар Ильич!

   - Каково? Я ведь не люблю откладывать! это не в моем характере.

   - Важное, сударь, дело затеяли.

   - Нет, каково в самом деле? вы видели лес?

   - Липа-с! дух будет легкий.

   - А? как вы думаете? какую мы с вами штуку-то удрали! А все-таки честь открытия принадлежит вам... вам... Да, Федор Петрович, вы мне открыли глаза! Я даже нахожу, что это событие следует напечатать в газетах, что настало, наконец, время, когда и в глуши, среди степей, цивилизация пробивает себе путь...

   - Завтрак подан! - доложил лакей.

   - Федор Петрович, пойдемте завтракать. Пожалуйста, без церемонии. Я с простыми людьми сам прост. Вчера были у меня помещики; вы не можете себе представить, что это за люди! ни малейшего стремленья к улучшению... никакого желания человеческого. Все, что я ни затеваю, им кажется диким... конечно, есть и между ними люди понимающие... Но вообще я ничьих советов не слушаю и знать их не хочу! Я сам себе господин!

   Хозяин и гость вошли в столовую. За столом сидела барыня.

   - Как же-с! я вам уж привез книги.

   - Так скоро?

   - Помилуйте, я продержал их более недели.

   - Да что ж такое? разве мы вам дали на срок? Держите их у себя сколько угодно!

   - Вы, Федор Петрович, не стесняйтесь,- подтвердил барин,- читайте себе да читайте! мне именно в вас нравится эта жажда любознательности... Если вспомнишь, как человеку много знать надо и как коротка человеческая жизнь...

   - Ты всегда любишь пускаться в л-иризм,- заметила барыня.

   - Но, мой друг! Жизнь... это что-то высокое... как тебе сказать, это такое явление, такой...

   - Что же вы читали?- перебила барыня, обращаясь к целовальнику.

   - Читал я, сударыня, как оно... забыл название...

   - "Обломова"?

   - Кажись, так...

   - Ну, что? каково написано?

   - Ничего-с, любопытно...

   - Вот вам русский человек! - сказал Захар Ильич, чавкая,- лучше сказать, байбак! это какая-то египетская мумия, а не человек... вот вам тип русского человека!

   - А мне нравится Обломов,- сказала хозяйка.

   - Не правда ли, какой умный и так рельефно выдающийся из толпы наших пошлых современных людей, которые смотрят на женщину, как на какое-то лакомое блюдо... А "Подводный камень"?

   - Эту я только начал,- сказал целовальник, держа под столом руки.

   - Вот вы будете читать, обратите внимание на то, как Наташа уезжает от мужа...

   - Но, мой друг, положим, что вещь эта действительно современная... я не спорю... Соковлин - человек благородный...

   - Прочтите, прочтите! - продолжала барыня.

   После завтрака Захар Ильич предложил гостю отправиться посмотреть гостиницу. На пути они зашли в конюшню, на скотный двор, посмотрели ригу и молотилку. Во все это время Захар Ильич доказывал, что скоро все имение будет как игрушка. Когда хозяин и гость подходили к гостинице, их встретила толпа мужиков и церковный причт.

   - Что хорошенького скажете, миряне?

   - К вашей чести, Захар Ильич,- зашумел народ.

   Поп выступил вперед и начал:

   - Ваше высокородие, весь причт и все прихожане просят вас быть у нас церковным старостой, так как вы человек благородный, а церковь приходит в упадок. Прежний староста, за ветхостью своих лет, отказывается от должности, и мы, по совещании между собою, порешили избрать вас. Как сын церкви, не откажитесь от таковой... вас духовная мать наша будет поминать, дондеже стоять будет на краеугольном камени, иже есть Христос, зане есть глава.

   - Я, православные, считаю за особенную для себя честь ваше предложение и, как христианин, не имею даже права отказаться от такой почетной должности. Но я боюсь, буду ли я способен исполнять мои обязанности?

   - А мы будем молить бога.

   - Ну! когда так, да будет его святая воля!

   Все сняли шапки и стали креститься на церковь.

   - Позвольте вас поздравить с новой должностью.

   - Благодарю, благодарю. Завтра прошу вас ко мне водки выпить. А в церковь я сделаю пожертвование.

   Духовные, держа руки за спиной, потянулись за барином смотреть новое здание. Мужики остались на улице и начали толковать между собою:

   - Однако Федор Петров подбился к барину-то!

   - Эта голова охулки на руку не положит! Намесь барину лошадей представил,- все до единой калеки!

   - Ведь их привел Васька-прасол?

   - Экой ты! да он ему кум... Федору-то Петрову...

   - Ты посмотри, он какую-нибудь штуку сделает с барином.

   - А что?

   - Да я почему знаю? разве я был у него на уме?

   - А ты посмотри, какую штуку он с нами удерет: как заселится в этом трактире,- что тогда делать-то?

   - Уж тогда держись! приберет всех к рукам! попятиться не даст! А что я думаю? Завладеет он тогда нами!..

   - Чудно, братцы мои! Погляжу я: барин-то ровно с дуриной или помешанный какой. Надысь спрашивает старосту: что, говорит, пять копен ржи на десятине - хорошо или нет?

   - И подает же бог счастие таким людям! какая имения-то!

   Захар Ильич стоял на потолке, среди стропил, и говорил Федору Петровичу:

   - Как же вы думаете насчет товара?

   - Товар, известно, должен быть самый простой, деревенский: чай, сахар, табак, масло, кое-что по мелочам. А все-таки, как я вам докладывал, без продажи нашей нельзя. Проезжающий или свой мужик - во всякий след водка требуется...

   - Не хотелось бы мне этого кабацкого безобразия,- сказал барин,- мне хотелось совсем прекратить пьянство в своем селе.

   - Нет-с, Захар Ильич, пьянства вы не уничтожите! Ежели тут нет водки, мужик поедет вон куда! он скорее без хлеба просидит, нежели без водки! он последней овцы не пожалеет, как ему придет время пить-то!

   - Как, однако, испорчен этот народ!

   - Об этом и говорить нечего! народ пропащий,- так надо сказать!

   - Я думаю, не мешает купить и хороших вин... на случай...

   - Это - как вам будет угодно! для человека случайного не мешает про запас иметь и виноградные вина...

   - Даже и шампанское!.. Я хочу, чтобы у меня гостиница была похожа на что-нибудь...

   Захар Ильич и целовальник вдвоем отправились домой, раскланявшись с духовными.

   - Федор Петрович! - говорил барин дорогой,- у меня есть до вас просьба: не можете ли вы закупить мне товару? Я долго думал об этом и вижу, что в этом деле нужен человек торговый, опытный. Что, если я пошлю покупать какого-нибудь ротозея старосту или мальчишку конторщика? конторщик опять пьяница... Но вы человек практичный, и торговая-то часть вам, кажется, знакома-перезнакома...

   - С удовольствием, Захар Ильич; я готов послужить. Конечно, хвалиться не могу, а купить с расчетом, чтобы не было убытку в продаже, могу-с...

   - Я вам буду просто обязан!

   - Это можно. Позвольте спросить, Захар Ильич, кого же вы думаете посадить в лавку?

   - Опять, батюшка, ничего не знаю; думал было - старосту: он честный человек... но ведь, согласитесь, куда же ему торговать? Про конторщика я вам говорил: пьяница, каналья...

   - Да ведь я же прежде вам говорил, Захар Ильич, что мы можем у вас снять эту лавку! тогда бы водки-то покупать не надо: я бы свою перевез... А главное дело, денежки вы с меня получили бы чистенькие, без всякой заботы... Дело же мы можем сделать на бумаге, по закону... Значит, плутовства с нашей стороны никакого быть не может... Известно, вы меня мало знаете, вот поживете - увидите... Да если мы возьмем и мошенника, то и он не может ничего сделать супротив закона, когда обяжется контрактом. А я бы вам привел в порядок эту гостиницу то есть в лучшем виде!

   - Федор Петрович! Я слушаю вас и не возражаю вам, потому что думал еще прежде то же самое, что вы теперь говорите!.. Помилуйте! да с моим великим удовольствием! вы меня, по душе вам скажу, на ноги поставите! ведь, кроме вас, совсем нет людей? Что же, я еще кучера, что ль, посажу торговать? ведь это только смешно, но не резонно...

   Пока барин и целовальник дошли до дому, они успели условиться в цене и в разных подробностях касательно будущего предприятия.

   - Анна Григорьевна! - говорил барин жене,- поздравь нас! мы с Федором Петровичем заключили условие... Он будет жить с нами в Ямовке, заведовать гостиницей.

   - Право?

   - Видишь ли, мой друг, тут нужен человек опытный, торговый; а кого я посажу в лавку из своих? Тришку? - пьяница; Ермилку? - это разиня: у него все из рук будет валиться... Кого же больше?

   - Ну, разумеется,- сказала барыня,- Федор Петрович тебе может быть очень полезен, так как ты вовсе неопытен в торговом деле... Я очень рада! Итак, вы будете нашим соседом? - обратилась барыня к целовальнику.

   - Если бог благословит, сударыня... надеюсь заслужить Захару Ильичу... Я как понимаю, все пойдет у нас честно, благородно!

   - Так нам надо торопиться,- сказал барин,- когда же ехать за товаром? вы уж, Федор Петрович, не откажитесь...

   - Мы сперва выправим свидетельство на право торговли, а потом уж примемся за товар. В Москву ехать незачем: тут в губернии можно достать все... Вот прямо на Пятницкой улице есть купец Сорокин, человек честный и продает все по московским ценам, потому оптом!.. а главная вещь, безобманно...

   - Браво! Человек, подай нам бутылку вина. Надо с Федором Петровичем магарыч выпить! Ну-с? За ваше здоровье, почтенный Федор Петрович. Дай бог, чтобы дела наши пошли как следует!..

   - За ваше здоровье, Захар Ильич! Пошли бог успеха!.. Его святая воля!.. Дело начинаем - доброе...

   При прощании Анна Григорьевна говорила целовальнику:

   - Что же книги-то? держите их у себя, сколько хотите.

   - Когда же теперь, ma chere, читать? теперь нам некогда... ты видишь, Федор Петрович будет занят.

   - Теперь, сударыня, некогда читать,- сказал целовальник.

  

  

   Прошел год, и утекло много воды. Большая дорога совсем заглохла, потому что оживлявший ее сколько-нибудь кабак давно был закрыт; оконные ставни не открывались ни днем, ни ночью; соломенную крышу снес ветер и развеял по полю; вместо нее торчал один хворост, сквозь который виднелась завалившаяся труба; на потолке облюбовал себе место филин, о чем заявляли носившиеся над кабаком стада галок и ворон. "Куда же девался целовальник? - думал посторонний проезжающий или богомолец, возвращавшийся из далекого Киева,- не умер ли? не постигло ли его какое несчастье? не проторговался ли и теперь с своей семьей живет в городишке, в глиняной мазанке, занимаясь прасольством, или... кто знает, что может случиться с торговым человеком?"

   - Послушай, земляк, что ж это кабак-то? Или хозяин помер?

   - Ты, божий человек, видно, не здешний? А целовальник жив. Посмотри, как он теперь поживает! любому барину не уступит!

   И путник стоит в недоумении, как бы пораженный таким известием, потому что он привык с видом запустевшего кабака или одинокого постоялого дворика без крыши связывать в своей голове горькое несчастие, завершившее судорожные попытки человека завоевать себе кусок хлеба. Но так было до сих пор. Пройдет еще несколько лет, и путник сам будет подозревать, видя разрушенные дворики, не пособила ли судьба их бывшим владельцам, сжалившись над их борьбою с жизнью за возможность существования? "А что ж? дай бог!- решит про себя путник,- человек всю жизнь боролся с нуждою и много ночей не спал, живя в поле, слушая осенние ветры и упорно думая о своем законном праве на жизнь: помогай ему бог!" И, сам изувеченный нуждою, он даже перекрестится.

   Торговля в Ямовке шла именно так, как описывал ее Захару Ильичу целовальник, когда советовал выстроить лавочку: каждое воскресенье, по окончании обедни, в кабаке и лавке толпилось множество народу со всего прихода; в лавке продавались даже ситцы и нанки. Водки выходило неисчислимое количество, брали ее все деревни, ездившие в Ямовку к обедне, и самая Ямовка пила больше прежнего. Хотя во время открытия своего заведения Захар Ильич и сказал мужикам речь, что пьянство гибельно и потому надо пить осторожно, но эта речь лишь замерла в воздухе: ибо в тот же самый день, как выкинут был флаг над кабаком, Федор Петрович, его жена и наемный мальчик работали за стойкой в три шила, не успевая распечатывать полуштофы.

   Федор Петрович не ограничился одним кабаком и лавочкой: у него была ссыпка хлеба, а на дворе стояло несколько заводских жеребцов. Федор Петрович скупал большими партиями овец и быков, снимал заливные луга, имел ульев до трехсот пчел и уже вел переписку с московскими купцами. Помещики и все городские купцы за особенное удовольствие считали пригласить его к себе в гости. Но прежняя вежливость, скромность не расставались с Федором Петровичем, даже весь образ жизни остался прежний: та же красная рубашка навыпуск, длинный суконный сюртук, пение басом на клиросе, тележка с решетчатым задком, хотя некоторые помещики предлагали ему купить у них задешево разные шарабаны и пролетки, остался даже прежний самовар с деревянным кружком вместо затерянной крышки.

   Захар Ильич в важных случаях долгом считал посоветоваться с Федором Петровичем и не только приглашал его к себе на обеды, но сколько раз обедал у него сам с своей супругой. Супруга Захар Ильича, блуждая от нечего делать по селу с своими собаками, едва ли не каждый день посещала Федора Петровича; он вводил ее в отдельную от кабака комнату или наверх в пустую гостиницу и предлагал чаю, кофе, даже лимонада. Но барыня прежде всего просила целовальника, чтобы он сыграл на гитаре и спел. Федор Петрович играл какую-нибудь грустную песню, подпевая своим легким баском, и его черные глаза блестели.

   - Merci, merci! {Спасибо, спасибо! (фр.).} - говорила барыня,- вы чудно поете! пожалуйста, к нам приходите, я вас прошу...

   - Ваши гости! - с улыбкой отвечал целовальник.

   - Не прочитали еще книгу?

   - Понемногу читаю... времени-то мало...

   - Читайте... я вам еще дам... вышла недавно новая повесть... я вам пришлю.

   Всякий раз, уходя от целовальника, барыня думала: "Этот человек обладает всем, что необходимо нашим великосветским мужчинам: любезность, ум, опытность... главное - опытность..." И ей вспоминались молодые люди, рисующиеся верхом на лошадях с бичами и арапниками или отпускающие перед дамами пошлые каламбуры... "Они, пожалуй, и недурны,- думала барыня,- но в каждом их слове, в каждом жесте выглядывает пустота, стремление к сплетням и самое наглое хвастовство..."

   Барыня идет к дому, а стоит такая жара, и кровь так и бушует в сытом и праздном теле, что, добравшись до балкона, барыня бросается в кресла, закладывает вверх руки...

   Однажды вечером, когда Захара Ильича не было дома, барыня сидела на балконе. Мысли ее блуждали и в Москве, на балах, и в уездном воксале, и на вечерах у помещиков с пьяными криками и картежной игрой... Ей было скучно; кругом было так тихо, душно... Печальные сумерки свинцом ложились на душу... Завтра опять то же, та же смертельная жара, скука и безлюдье, тот же крик мужа среди плотников, и снова мертвые сумерки. На балконе явился Федор Петрович.

   - Ах! это вы! как я рада; а мне так скучно... мужа нет...

   - А я было к Захару Ильичу... по одному дельцу... - Он скоро приедет... подождите его... пойдемте пока в сад...

   Целовальник охотно согласился.

   - Послушайте, Федор Петрович,- говорила барыня, идя по глухой аллее,- любили ли вы кого-нибудь...

   - Как вам сказать... оно, конечно... у всякого человека есть сердце...

   - Скажите откровенно, любили ли вы какую-нибудь женщину?..

   - Анна Григорьевна! как любить-то нашему брату? мы-то и готовы, пожалуй, всей душой, да согласятся ли полюбить нас,- вот в чем дело!..

   "Экой умный человек",- подумала барыня и продолжала вслух:

   - Я вам скажу... Женщина умная оценит всегда достойного мужчину...

   Целовальник и барыня шли дальше.

  

  

   В один из ненас