Дорошевич Влас Михайлович - Сказки и легенды

Судья подумал.

  - А потому, на основании четвертой книги Сунн, страница сто двадцать третья, четвертая строка сверху, читать со второй половины, и руководствуясь разъяснениями мудрых старцев, наших святых мулл, я обвиняю тебя, пророк... Тут пророк не выдержал и рассмеялся.

  - Иди назад, на землю, судья! - сказал он. - Ты слишком строг для нас. Тут у нас, на небе, гораздо добрее!

  И он отослал премудрого судью обратно на землю.

  - Но как же это сделать, когда я умер? - воскликнул судья. - Как оформить?

  - Прошу считать твою смерть недействительной! - улыбнулся пророк.

  - А! Так хорошо! Раз так оформлено, я согласен! И судья вернулся на землю.

  ЧЕЛОВЕК (Восточная сказка)

  Однажды Аллах спустился на землю, принял вид самого, самого простого человека, зашел в первую попавшуюся деревню и постучался в самый бедный дом, к Али.

  - Я устал, умираю с голода! - сказал Аллах с низким поклоном. - Впустите путника.

  Бедняк Али отворил ему дверь и сказал:

  - Усталый путник - благословение дому. Войди.

  Аллах вошел.

  Семья Али сидела и ужинала.

  - Садись! - сказал Али. Аллах сел.

  Все отняли у себя по куску и дали ему. Когда кончили ужинать, вся семья встала на молитву. Один гость сидел и не молился. Али посмотрел на него с удивлением. - Разве ты не хочешь молиться аллаху? - спросил Али. Аллах улыбнулся.

  - А знаешь ли ты, кто у тебя в гостях? - задал он вопрос. Али пожал плечами.

  - Ты мне сказал свое имя - путник. К чему мне знать еще другое?

  - Ну, так знай же, кто зашел в твой дом, - сказал путник, - я - Аллах!

  И весь он засверкал, как молния.

  Али повалился в ноги Аллаху и со слезами воскликнул:

  - За что мне оказана такая милость? Разве мало на свете людей богатых и знатных? Есть у нас в деревне мулла, есть старшина Керим, есть богач-купец Мегемет. А ты выбрал самого бедного, самого нищего, Али! Благодарю тебя.

  Али поцеловал след ноги Аллаха. Так как было уж поздно, все улеглись спать. Но не спалось Али. Всю ночь он проворочался с бока на бок, все о чем-то думал. Следующий день весь тоже все о чем-то думал. Задумчивый сидел и за ужином и ничего не ел.

  А когда ужин кончился, Али не выдержал и обратился к Аллаху:

  - Не разгневайся на меня, Аллах, - что я задам тебе вопрос!

  Аллах кивнул головой и разрешил: - Спрашивай!

  - Дивлюсь я! - сказал Али. - Дивлюсь и никак понять не могу! Есть у нас в деревне мулла, человек ученый и знатный, - все при встрече ему в пояс кланяются. Есть старшина Керим, важный человек, - у него сам вали останавливается, когда ездит через нашу деревню. Есть купец Мегемет - богач такой, каких, я думаю, по свету не много. Уж он бы сумел угостить тебя и уложил бы спать на чистом пухе. А ты взял да и зашел к Али, бедняку, к нищему! Должно быть, я угоден тебе, Аллах? А?

  Аллах улыбнулся и ответил:

  - Угоден!

  Али даже рассмеялся от радости:

  - Вот я рад, что тебе угоден! Вот рад!

  Отлично спал в ту ночь Али. Весело пошел он на работу. Веселым вернулся домой, сел за ужин и весело сказал Аллаху:

  - А мне, Аллах, после ужина надо с тобой поговорить!

  - Поговорим после ужина! - весело ответил Аллах.

  Когда ужин кончился и жена убрала посуду, Али весело обратился к Аллаху:

  - А должно быть, я очень угоден тебе, Аллах, если ты взял да ко мне и зашел?! А?

  - Да! - отвечал с улыбкой Аллах.

  - А? - продолжал Али со смехом. - Есть в деревне мулла, которому все кланяются, есть старшина, у которого сам вали останавливается, есть Мегемет-богач, который наворотил бы подушек до самого потолка и десяток баранов к ужину рад был бы зарезать. А ты взял и пошел ко мне, к бедняку! Должно быть, уж очень я тебе угоден? Скажи, очень?

  - Да! Да! - ответил, улыбаясь, Аллах.

  - Нет, ты скажи, действительно, я очень угоден тебе? - приставал Али. - Что ты все "да, да". Ты расскажи мне, как я угоден тебе?

  - Да, да, да! Очень, очень, очень ты мне угоден! - со смехом отвечал Аллах.

  - Так очень?

  - Очень!

  - Ну, ладно. Идем, Аллах, спать.

  На следующее утро Али проснулся в еще лучшем расположении духа.

  Весь день ходил, улыбаясь, думал что-то веселое и радостное. За ужином ел за троих и после ужина похлопал по коленке Аллаха.

  - А я думаю, ты, Аллах, ужасно как должен радоваться, что я так тебе угоден? А? Скажи-ка по душе? Очень радуешься, Аллах?

  - Очень! Очень! - улыбаясь, ответил Аллах.

  - Я думаю! - сказал Али. - Я ведь, брат Аллах, по себе знаю. Мне даже, если собака какая угодна, так и то удовольствие доставляет ее видеть. Так, ведь, то собака, а то я! То я, а то ты, Аллах! Воображаю, как ты должен радоваться, на меня глядючи! Видишь перед собой такого угодного для тебя человека! Сердце-то, небось, играет?

  - Играет, играет! Идем спать! - сказал Аллах.

  - Ну, идем, пожалуй, и спать! - ответил Али.

  - Изволь!

  Следующий день Али ходил задумчивый, за ужином вздыхал, посматривал на Аллаха, и Аллах заметил, что Али раз даже незаметно смахнул слезу.

  - Чего ты, Али, такой грустный? - спросил Аллах, когда кончили ужинать. Али вздохнул.

  - Да вот о тебе, Аллах, задумался! Что бы с тобой было, если бы меня не было?

  - Это как так? - удивился Аллах.

  - Что бы ты стал без меня делать, Аллах? Посмотри-ка, на дворе какой ветер и холод, и дождь словно плетьми хлещет. Что было бы, если бы такого угодного тебе человека, как я, не было? Куда бы ты пошел? Замерз бы ты на холоду, на ветру, на дожде. Нитки бы на тебе сухой не было! А теперь сидишь ты в тепле, в сухости. Светло, и поел ты. А все почему? Потому что есть такой угодный тебе человек, к которому ты мог зайти! Погиб бы ты, Аллах, если б меня на свете не было. Счастливец ты, Аллах, что я на свете существую. Право, счастливец!

  Тут Аллах уж не выдержал, звонко расхохотался и исчез из вида.

  Только на скамье, где он сидел, лежала груда больших червонцев, в две тысячи штук.

  - Батюшки! Какое богатство! - всплеснула руками жена Али. - Да что ж это такое? Да разве на свете бывает столько денег? Да я помешаюсь!

  Но Али отстранил ее рукою от денег, пересчитал золотые и сказал:

  - Н-немного!

  СТАТИСТИКА (Индийская легенда)

  Гремели громы.

  Магадзва был страшен в праведном гневе своем. Молнии его взоров прожигали небеса, и в прожженных небесах вспыхивали новые звезды, зловеще глядевшие на землю.

  - Чудовищный мир обманов и лжи! - гремел Магадэва. И был голос его, как рев вод всемирного потопа. - Комок грязи! Моя ошибка!.. Ложь, как смрад, поднимается от тебя к небесам. И я не знаю правды, что делается там, на этой презренной земле.

  В ярости ударил Магадэва жезлом по своим небесам. И из разверстого неба робкая, трепещущая и прекрасная предстала пред Магадэвой новая богиня. Ее звали - Статистика.

  - Чего хочет бог богов, повелитель неба и земли? - преклоняя колени спросила она.

  - Боги задобрены жертвами! - воскликнул Магадэва. - Ты не испорчена! Я только что создал тебя! Иди же на землю. Изучи все. И явись ко мне, чтобы сказать, что делается там, - там, на этой земле!

  Богиня скользнула по облакам и по радуге сошла на землю. Она спустилась в священный город Кэнди.

  - А на земле очень недурно! - сказала богиня, оглядываясь кругом, и улыбнулась.

  На ее веселую улыбку ответил мрачной улыбкой шедший навстречу молодой человек.

  Это был факир, занимавшийся умерщвлением плоти и возвышеннейшими мыслями о вещах, помещавшихся не ниже девятого неба.

  Он был довольно космат, - но в общем ничего тебе. Богине он понравился, и богиня пошла за ним.

  - Ну-с, будем заниматься возвышенными мыслями вместе! - сказал факир, когда богиня зашла за ним в его хижину. И они много говорили о том, что находится на девятом небе. Так много говорили, что сами занеслись на девятое небо и очутились там.

  Когда же настало время обеда, - факир достал из маленького-маленького мешочка восемь зерен риса, - четыре положил перед богиней, четыре - перед собой и сказал:

  - Ну-с, пообедаем!

  "Эге!- подумала богиня. - А я-то сильно проголодалась!" И так как она была Статистика, - то и принялась за вычисления.

  - Сколько зерен риса у тебя на день, мой тростник?

  - Восемь, моя пальма.

  Богиня попробовала разделить восемь на три. Ничего не вышло.

  - Плохо дело! - сказала себе богиня. - Если этак, все путешествуя на девятое небо, мы окажемся со временем втроем... Плохая арифметика!

  И так как богиня была женщиной, - она решила: - Нет, надо задать стрекача от этого лохматого факира! На восемь зерен не разгуляешься!

  Богиня съела четыре зерна и, когда факир лег спать, пошла по улицам, думая: "Где бы пообедать?"

  Перед ней вдруг, словно из-под земли, вырос молодой человек с необыкновенно белым лицом.

  - Такая хорошенькая мисс, - и одна! - улыбнулся он, совсем не так мрачно, как лохматый факир.

  - Я не мисс, а богиня! Белый молодой человек весело рассмеялся:

  - Будьте моей богиней! Я ничего не имею против! - Меня зовут Статистикой!

  - А меня Джоном. Зовите меня просто Джо. Милый Джо! Душка Джо! Как вам будет угодно! Я английский чиновник, прислан управлять этой землей, начальство. Но для вас я подчиненнейший из подчиненных. Позвольте предложить вам имбирного пива и пару-другую сандвичей!

  И очень ловко изогнув руку, он предложил ее голодной богине.

  Богине это очень понравилось, потому что было похоже на крендель.

  В ресторане богиня поела сандвичей и думала: "А отот белобрысый куда лучше, чем лохматые факиры!" Богиня сказала:

  - Мне хотелось бы с вами ходить в это прекрасное место почаще!

  - Да хоть каждый день!

  И Джо ее чмокнул так, что у богини зазвенело в ушах.

  - Ну, Джо! Молодчина! - говорили Джону товарищи по службе. - С какой красоткой познакомился!

  Джо был малый веселый и добрый.

  - Хотите, познакомлю?

  - Ее зовут?

  - У этих индианок всегда странные имена! Вообразите, - Статистикой!

  В тот же вечер он явился в ресторан с компанией товарищей по службе:

  - Богиня! Все английские чиновники! Делают тебе честь!

  Статистика насчитала их восемь. Было выпито 30 бутылок имбирного пива.

  - Мой друг! - сказала богиня Джону, который тянул шестую бутылку. - Мне кажется, ты пьешь слишком много?

  - Вот, вздор! Тридцать бутылок, десять человек. По три бутылки на человека. Подать еще!

  Богиня нашла, что это очень весело. На следующий вечер ужинали снова. И Джо, выпивший один восемь бутылок, сказал:

  - Тридцать бутылок, десять человек. По три на брата. Подать еще!

  Ужины шли каждый вечер.

  - Статистика! - кричал Джо, осушая пятую бутылку. - Сколько я выпил?

  Она смеялась звонким, веселым смехом, словно сотни птиц пели взапуски, и считала:

  - Двадцать бутылок, десять человек. Значит, ты выпил две!

  Так весело они проводили время, и Статистика выучилась чрезвычайно быстро считать. Но вот, однажды, в полночь, когда весь мир заснул, и на него загляделись звезды, - богиня услышала голос Магадэвы. Голос призывал ее.

  Богиня предстала пред Магадэвой прикрашенная, подрумяненная, приодетая.

  - А ты похорошела там, на земле! - с удовольствием сказал Магадэва.

  - На земле хорошо! - с поклоном отвечала богиня.

  - Изучила ли ты землю, как я повелел?

  - Да, повелитель!

  - Сейчас мы узнаем это! - сказал Магадэва и указал ей на землю:

  - Видишь ту движущуюся точку?

  - Да, это дженерикша, тащит в колясочке загулявшего до поздней ночи джентльмена!

  - Бедняга дженерикша! Я хочу знать, как ему живется и что у него есть!

  - Сию минуту! - отвечала Статистика и про себя сосчитала: "У джентльмена осталось в кармане после кутежа сто фунтов. Да у дженерикши есть два пенса. Итого, у двоих сто фунтов и два пенса. Значит, на каждого приходится..." - Готово, отец богов.

  - Ну?

  - На дженерикшу приходится пятьдесят фунтов и один пенс!

  - Ого! - воскликнул с удовольствием Магадэва. - У них в городах даже бедные люди живут недурно! Посмотрим, как в деревнях... Вот среди пальмового леса, на берегу заснувшего озера, стоит залитая лунным светом деревня. Я хотел бы знать, сколько рабочих слонов приходится на каждого жителя?

  Богиня сосчитала в уме:

  "Сто жителей. У одного есть сто двадцать слонов. Он скупил все стадо по дешевой цене, когда все страшно нуждались. А теперь отдает их в работу по дорогой цене. Итого: сто двадцать слонов и сто жителей. Если разделить, это будет... это будет..."

  - На каждого человека приходится больше чем по слону! - воскликнула Статистика.

  - Клянусь нирваной! - воскликнул Магадэва. - Да это больше, чем хорошо! Чего же жители этой планеты все жалуются? Не понимаю!

  И он ласково потрепал по щеке похорошевшую на земле богиню:

  - Скажи, однако, как ты выучилась так скоро и так точно считать?

  - Меня выучили этому английские чиновники! - ответила Статистика.

  - Молодцы английские чиновники! - сказал Магадэва. Богиня сияла.

  ДАР СЛОВА (Индийская легенда)

  Брама творил.

  Полный радости, полный веселья, - он мыслил и грезил. И лишь только мысль родилась в его божественной голове, - она сейчас же воплощалась на земле.

  Поднимались горы с вершинами, покрытыми снегом, который сверкал на солнце, как серебро, осыпанное брильянтами. Земля покрывалась цветами и ковром изумрудной травы. Вырастали кудрявые рощи, леса, - и из их чащи выпрыгивали полосатые тигры, пятнистые леопарды. Змеи, сверкавшие всеми цветами радуги, вились вокруг деревьев. И птицы пели мысли Брамы.

  Когда Брама улыбался, из лесов выходили неуклюжие, важные, огромные слоны, и проворные обезьяны начинали с визгом прыгать, кувыркаться, ломаться среди ветвей.

  Из земли били ключи прозрачной, как кристалл, воды. С веселым шумом по долинам неслись реки и, с криком превращаясь в алмазную пыль, спрыгивали с утесов в пропасть.

  И все ото, - горы, долины, цветы, водопады, - все было воплотившимися на земле грезами Брамы.

  Опьяненный творчеством, Брама воскликнул:

  - Как все прекрасно! Но я хочу совершенства!

  И в тот же миг на поляну пестревшую цветами, из чащи лиан, навстречу друг другу, вышли два прекрасных существа. Они были красивее, чем все, что было создано до сих пор. Мужчина и женщина.

  Линиями их тела залюбовался сам Брама, а их мерцавшие неземным светом глаза с восторгом, с любовью, со страстью встретились взглядами. И руки связали их объятиями.

  Они были хороши, как греза молодого бога - Брамы. Все любовалось ими.

  Птицы гремели гимны в чаще листвы, воспевая их красоту. Звери смотрели на них из-за кустов, из-за деревьев, любуясь ими, полные восторга.

  Цветы посылали им свой аромат, как привет. И все ожило на земле с появлением прекрасных существ. Громче зазвенели хоры птиц, благоуханнее запахли цветы, горячее стали лучи солнца.

  А когда на землю спустилась ночь, - на небо высыпали мириады любопытных звезд полюбоваться людьми.

  И Брама радостно смеялся, как творец, создание которого вызвало всеобщий восторг.

  Вишну спал. Как спят-боги, которым не о чем думать, - они все знают. Для которых нет тревог, потому что нет будущего, потому что они видят все впереди. Но не спал мрачный, суровый, черный Шиву. Бог огня, словно спаленный стихией, которой он повелевал. Грозный и завистливый, смотрел он на творения Брамы и толкнул спящего Вишну:

  - Проснись, бог! - сказал он мрачно. - Конец твоему покою! Твоему торжеству! Твоему совершенству! Теперь уж не нам будет воздавать хвалу вся природа. Не мы совершенство, - а люди, последнее творение Брамы. Взгляни, как все поклоняется им, как все восторгается ими, - ими, в которых нет ни одного недостатка! Браме было мало создать храм - природу. Он создал еще и бога этому храму, - людей. Зачем теперь мы?!

  И взволнованный словами Шиву, Вишну смотрел спросонья, мрачно и недовольно, на последнее творение Брамы.

  - Мы должны помешать Браме создать новых богов! - сказал Шиву. - Он лишит власти себя и нас, - не должно быть на земле совершенства! Тогда будет упразднено небо! - Не должно! - тихо подтвердил Вишну. И Шиву ласковым голосом обратился к Браме: - Как прекрасно последнее создание твоей творческой мысли! Поистине, оно превосходит все, что грезилось тебе до сих пор. Я полон восторга. Позволь же и мне одарить этих богов земли, этих созданных тобою людей! Позволь мне еще украсить их совершенство и наградить их таким даром, какого никто не имеет на земле! Брама взглянул на него спокойно и ясно и сказал:

  - Твори!

  Шиву улыбнулся злою улыбкой и подарил людям дар слова. Разверзлись молчавшие до сих пор уста, - и все мысли их полились по языку.

  Минуту они с восторгом слушали друг друга. Через минуту заспорили.

  К вечеру ненавидели, утром презирали друг друга. Мужчина рвал на себе волосы и в отчаянии кричал:

  - Как она глупа! Как она глупа!

  Женщина рыдала и затыкала уши:

  - Как он груб!

  Они кричали друг другу:

  - Молчи! Молчи!

  И, наконец, кинулись друг на друга со сжатыми кулаками, с глазами, горевшими ненавистью. Над ними звонко хохотали птицы. Презрительно улыбались звери.

  Больше никому не приходило в голову любоваться, восторгаться ими.

  Глупость больше не была скрыта - и фонтаном била из их уст.

  Брама в ужасе глядел на них:

  - Какие глупые мысли гнездятся в их головах! Зачем, зачем они показывают их наружу? Зачем, зачем они говорят?!

  И Шиву, радостно улыбаясь, сказал Вишну:

  - Теперь засни! Будь спокоен! Безумная затея Брамы разрушена навсегда! Нет совершенства на земле! Пусть говорят его люди!

  И Вишну спокойно заснул.

  Так дан был человеку дар слова, сделавший его самым несносным из животных.

  СУД (Из мавританских легенд)

  Утром, светлым и веселым, сидел халиф Махоммет в великолепном зале суда в Альгамбре, на резном троне из слоновой кости, окруженный евнухами, окруженный слугами. Сидел и смотрел. Утро было прекрасно.

  На небе не было ни облачка, ни паутинки от облачка. Двор Львов был словно покрыт куполом из синей эмали. В окно глядела долина, изумрудная, с цветущими деревьями. И этот вид в окне казался картиной, вставленной в узорную раму.

  - Как хорошо! - сказал халиф. - Как прекрасна жизнь. Введите тех, кто своими отвратительными поступками отравляег тихие радости жизни!

  - Халиф! - ответил главный евнух. - Сегодня пред твоей мудростью и правосудием предстанет только один преступник!

  - Введите его...

  И Сефардина ввели. Он был босой, грязный, в рубище. Руки его были скручены веревками назад. Но Сефардин позабыл о веревках, когда его ввели во Двор Львов.

  Ему показалось, что его уже казнили и что душа его уже перенеслась в рай Магомета. Пахло цветами.

  Букеты брильянтов взлетали над фонтаном, покоившимся на десяти мраморных львах.

  Направо, налево в арки были видны покои, устланные узорными коврами.

  Разноцветные мозаичные стены кидали отблеск золотой, синий, красный. И покои, из которых веяло ароматом и прохладой, казались наполненными золотым, голубым, розовым сумраком.

  - Падай на колени! Падай на колени! - шептали стражи, толкая Сефардина. - Ты стоишь перед халифом.

  Сефардин упал на колени и зарыдал. Он еще был не в раю, - ему еще предстояли суд и казнь.

  - Что сделал этот человек? - спросил халиф, чувствуя, что в сердце его шевельнулось сожаленье.

  Евнух, избранный, чтоб обвинять без страсти и без жалости, - ответил:

  - Он убил своего товарища.

  - Как? - разгневанный, воскликнул Махоммет. - Ты лишил жизни себе подобного?! Из-за чего этот негодяй совершил величайшее из преступлений?

  - По самому ничтожному поводу! - отвечал евнух. - Они подрались из-за куска сыра, который обронил кто-то и который они нашли на дороге.

  - Из-за куска сыра! Правый аллах! - всплеснул руками Махоммет.

  - Это не совсем правда! - пробормотал Сефардин. - Это не был кусок сыра. Это была только корка от сыра. Ее не обронили, а бросили. В надежде, что найдет собака. А нашли люди.

  - И люди погрызлись, как собаки! - с презрением заметил евнух.

  - Злей, чем собаки! - добавил Сефардин.

  - Замолчи, несчастный! - крикнул вне себя от гнева Махоммет. - Каждым словом ты туже затягиваешь петлю на своей глотке! Из-за корки сыра! Взгляни, презренный! Как жизнь прекрасна! Как жизнь прекрасна! И ты лишил его всего этого!

  - Если бы я знал, что жизнь такова, - отвечал Сефардин, оглядываясь кругом, - я никогда и никого бы не лишил ее! Халиф! Говорит всякий, слушает - мудрец. Выслушай меня, халиф!

  - Говори! - приказал Махоммет, сдерживая свое негодование.

  - Великий халиф! Жизнь здесь, на Священной горе, и жизнь там, в долине, откуда меня привели, - две жизни, халиф. Позволь мне задать тебе вопрос!

  - Спроси.

  - Видел ли ты когда-нибудь во сне корку хлеба?

  - Корку хлеба? - удивился халиф. - Такого сна я не припомню!

  - Ну, да! Корку хлеба! Вспомни хорошенько! - продолжал, стоя на коленях Сефардин. - Корку хлеба, которую кинули. Корку хлеба, облитую помоями. Покрытую плесенью, грязью. Корку хлеба, которую нюхала собака и не стала есть. И хотелось ли тебе съесть эту корку хлеба, халиф? Протягивал ли ты к ней руку, дрожащую от жадности? И просыпался ли ты в эту минуту, в ужасе, в отчаянии: корка, облитая помоями, корка, покрытая плесенью и грязью, - только снилась! Это было только во сне.

  - Такого странного, такого низкого сна я еще не видел никогда! - выкликнул халиф. - Я вижу сны. Армии врагов, которые бегут перед моими всадниками. Охота в мрачных ущельях. Диких коз, которых я поражаю меткой, звенящей в воздухе стрелой. Иногда мне снится рай. Но такого странного сна я не видел никогда.

  - А я видел его каждый день и всю мою жизнь! - тихо ответил Сефардин. - Во всю мою жизнь я не видел другого сна! И тот, кого я убил, во всю его жизнь не видел другого сна, кроме этого. И никто у нас в долине никогда не видел ничего другого. Нам снится корка грязного хлеба, как тебе победа и рай.

  Халиф сидел молча и думал.

  - И ты убил в споре своего друга?

  - Убил. Да. Если бы он жил, как твои слуги, в Альгамбре, - я лишил бы его радостей жизни. Но он жил в долине, как и я. Я лишил его страданий. Вот все, чего я его лишил.

  Халиф все сидел молча и размышлял.

  И как тучи собираются на вершине гор, собирались морщины на его челе.

  - Закон ждет от тебя слова правосудия! - осмелился прервать молчание халифа евнух-обвинитель. Махоммет взглянул на Сефардина.

  - Он ждет, чтобы его также освободили от страданий? Развяжите его и пустите. Пусть живет.

  Все кругом не смели верить своим ушам: так ли они слышат?

  - Но законы?! - воскликнул евнух. - Но ты, халиф! Но мы! Мы все, обязанные соблюдать законы.

  Махоммет с грустной улыбкой посмотрел на его испуганное лицо.

  - Мы постараемся, чтобы ему впредь снились сны получше, и чтобы он не грызся, как собака, из-за корки сыра! И он встал в знак того, что суд окончен.

  КИТАЙСКАЯ ЮРИСПРУДЕНЦИЯ (Из сказок Небесной империи)

  Мандарин Чин-Хо-Зан был премудрым судьею. А так как мудрые судьи редкость в Китае, - то к Чин-Хо-Зану приходили судиться даже из чужих провинций. Сколько ни брал взяток Чин-Хо-Зан, - не это изнуряло старика.

  Главное, что повторялось всегда одно и то же. Когда разбиралось уголовное дело, обвиняемый падал в ноги судье и вопил:

  - Чин-Хо-Зан, бойся увлеченья! Мое дело гражданское, и уголовного в нем ничего нет. Присуди с меня деньги, если у тебя хватит на это совести, моему обидчику. Но в тюрьму меня сажать не за что. Дело о деньгах! Дело гражданское. И суди меня по законам гражданским, а не по уголовным.

  Когда же разбиралось дело гражданское, тогда кидались в ноги оба: и ответчик, и истец. Истец вопил:

  - Чин-Хо-Зан, бойся состраданья! Что мне из того, что ты взыщешь с него деньги? Ты в тюрьму его засади! Это дело не гражданское! Каналья не хочет платить того, что должен! Это мошенничество! Это дело уголовное! А ответчик в это время, валяясь в ногах, плакал: - Чин-Хо-Зан! Хочешь раз в жизни быть справедливым? Засади в тюрьму бестию, которая требует денег с тех, кто ему не должен! Чистейшее мошенничество! Чин-Хо-Зан! Что из того, если ты в гражданском порядке откажешь ему в иске? В тюрьму его, подлеца! Это дело уголовное!

  Это повторялось всю жизнь, - и в конце концов надоело Чин-Хо-Зану. Китайская пословица говорит:

  - Девятая тарелка самой вкусной похлебки уже не вкусна.

  Так как у Чин-Хо-Зана было два сына, взрослых молодца, - то он призвал их и сказал:

  - Довольно вам бить баклуши в Китае. Вот вам денег! Поезжайте в Европу. Есть такая страна. Туда и солнце является с запозданием. Заплатите деньги и учитесь. Там знанием торгуют, как у нас провизией. Стараясь сбыть тухлятину. И есть там, я слышал, две такие науки. Гражданское право и уголовное. Ты изучишь гражданское, а ты уголовное. И вернетесь сюда и расскажете. И буду я знать, наконец, чем отличается гражданское дело от уголовного. Ступайте!

  Дети собрались и со многими слезами поехали в Европу. Четыре года пропадали они в Европе. Все ездили с места на место и везде учились. Отец получал письма с самыми странными названиями городов. То "Па-Риж", то "Лон-Дон", то "Ве-На", то "Бер-Лин".

  А один раз в заголовке письма было написано: - Moulin-Rouge.

  Каждое письмо заканчивалось словами:

  - Варвары жадны. Знание сладко. А посему пришли нам еще денег.

  Наконец, это надоело старику. Однажды, получа такое письмо, он не послал денег.

  И через тридцать дней и ночей сыновья вернулись. Вернулись худые, тощие, со впалыми глазами, едва стоя на дрожащих ногах.

  - Хочу думать, что это от наук! - сказал Чин-Хо-Зан и велел сыновьям:

  - Рассказывайте мне все, чему вы выучились в далекой стране, куда даже солнце доходит с опозданием. Сначала ты, мой старший сын, расскажи мне, .что такое гражданское дело, а потом ты, мой младший, расскажи мне об уголовном. Чтоб знал я, старик, как разбираться мне в делах тяжущихся.

  Сыновья поклонились и начали.

  Сначала старший сын два часа рассказывал, что такое, по науке о праве, дело гражданское.

  Потом младший подробно, в течение трех часов излагал, какое дело надо считать уголовным. Уж солнце устало и стало склоняться к закату. Устал и старик.

  - Кончили, наконец? - спросил он.

  - Кончили.

  - Фу-у!

  Чин-Хо-Зан с минуту подумал, улыбнулся и сказал:

  - Вижу, действительно, что белые варвары торгуют знанием, как наши торговцы свининой. Стараются взять побольше денег и сбыть тухлятину! Бамбуками бы их по пяткам. Пять часов несли какую-то ахинею! А, по-моему, дело просто. В уголовном деле ясен один мошенник. Тот, который сидит на скамье подсудимых. А гражданским называется такое, где трудно разобраться, кто мошенник: тот ли, кто ищет, или тот, с кого взыскивают. Вот и все различие между гражданским процессом и уголовным. А посему и надлежит: в уголовном процессе давать бамбуками по пяткам одному, а в гражданском обоим тяжущимся. Так это просто!

  И все дивились юридическому инстинкту премудрого китайца.

  ХАН И МУДРЕЦ (Кавказская легенда)

  Это было в далекие-далекие времена, когда и Машук и Бештау, и весь этот край вплоть до дальних снеговых кряжей принадлежали хану Аббасу.

  Был Аббас стар и силен, храбр и мудр.

  И все Аббаса уважали, потому что все Аббаса боялись. Занимался Аббас тем, чем занимались все в те времена. Единственным благородным занятием: воевал с соседями. В свободное от войны время - охотился. А в свободное от охоты время - предавался мудрости. Ханская ставка была полна мудрецами. Только мудрецы-то не были мудры. И вся мудрость мудрецов состояла в том, что они умели хану угождать. И все племя молило аллаха: - Пошли, аллах, Аббасу мудрых мудрецов. Однажды под вечер поехал Аббас верхом без провожатых в горы полюбоваться, как дрожат и умирают на вершинах розовые лучи заката, а из ущелий поднимается черная ночь.

  Доехал Аббас до того места, где словно облитые кровью лезут из земли огромные красные камни.

  Соскочил с лошади старый Аббас и, словно юноша, взбежал на самую высокую скалу.

  На скале за выступом сидел старый мулла Сефардин. Увидал Аббаса - встал и поклонился.

  - Здравствуй, мудрец! - сказал Аббас.

  - Здравствуй, хан! - отвечал Сефардин. И, уступая свое место, добавил: - Место власти!

  - Место мудрости! - ответил хан и предложил Сефардину садиться:

  - Тот, кто приветствует мудрость, приветствует славу аллаха!

  - Тот, кто приветствует власть, приветствует веление неба! - отвечал Сефардин. И они сели рядом.

  Перед ними вдали, за горными хребтами, словно две белые папахи, сверкали на солнце две главы Эльбруса.

  Солнце спускалось ниже и ниже к горам. По белым вершинам потянулись голубые тени.

  Лучи заката стали розовыми, и, словно две горы роз, загорелись вершины Эльбруса.

  - Что ты тут делаешь, мудрец? - спросил Аббас.

  - Читаю! - ответил Сефардин.

  И так как Аббас с удивлением взглянул на пустые руки Сефардяна, - Сефардин улыбнулся и показал рукою кругом:

  - Самую мудрую из книг. Книгу аллаха. Аллах написал горами по земле. Видишь, аллах написал извилинами реки по долине. Аллах написал цветами по траве и звездами на небе. День и ночь можно читать эту книгу. Книгу, в которой аллах написал свою волю.

  - Пусть будет благословен пророк, что в свободный час послал мне мудрого для беседы! - сказал Аббас, касаясь рукой чела и сердца. - Ответь мне на три вопроса, мудрец!

  - Постарайся задать вопросы, над которыми стоило бы подумать, - отвечал Сефардин, - а я постараюсь на них ответить, если смогу.

  - Люди родятся и умирают! - сказал Аббас. - Зачем они живут? Я часто спрашивал об этом своих мудрецов. Один говорит: "Для счастья!" Но есть и несчастные на свете. Другой говорит мне: "Для славы!" Но позора на свете больше, чем славы. Разве можно жить, не зная, зачем люди живут? Сефардин пожал плечами:

  - Однажды ты, великий хан, послал гонца к соседнему хану Ибрагиму. Дал ему письмо, как следует перевязав шелковым шнурком и припечатав своим перстнем. И велел гонцу: "Не останавливаясь, лети к хану Ибрагиму и отдай ему это письмо". Дело было под ночь. Полетел гонец через скалы, через ущелья, по таким тропинкам, по которым и туру проскакать только днем. Ветер горный, ледяной, свистал ему в уши, рвал на нем одежду. И ни на мгновенье ока нельзя было выпустить лука из рук, - вдруг выскочат разбойники. И на каждый куст надо было смотреть в оба: не сидит ли засада. И спросил себя гонец: "Хотел бы я знать, что ж такое пишет хан Аббас хану Ибрагиму, что заставляет ночью, в стужу, среди опасностей лететь над пропастями человека?" Остановился гонец, разжег огонь, сломал твою ханскую печать, разорвал шелковый шнурок и прочел письмо. Что теперь было делать гонцу? К хану Ибрагиму нельзя привезти прочитанного письма без шнурка и без печати. И к тебе вернуться нельзя: как мог сломать печать и открыть письмо. Да еще вдобавок, - рассмеялся Сефардин, - прочитав письмо, гонец в нем ничего не понял. Потому что писал ты, хан, Ибрагиму о ваших с ним делах, гонцу совсем неизвестных. Дал тебе аллах жизнь нести, - неси. Аллах умнее самых мудрых. Он знает - зачем. А мы, если бы и узнали, может, все равно не поняли бы. Это дело аллаха.

  - Хорошо! - сказал Аббас. - Преклонимся пред волей аллаха! Но я, хан, живу, - и последний погонщик ослов тоже живет. Надо жить. Пусть будет так. Но кем же надо жить?

  - Был на свете, - ответил Сефардин, - один такой же мудрый и благочестивый человек, как ты. И молил он аллаха: "Сделай меня, премудрый, таким существом, чтоб никому я не мог принести зла, самой маленькой букашке". Услышал его молитву аллах и сделал благочестивого человека муравьем. Ушел муравей в лес, очень довольный: "Теперь-то уж я никому не могу принести вреда". И стал жить. Только в первый же день около самого муравейника, где поселился муравей, волк нагнал испуганную козочку и стал драть. И есть-то волку не хотелось, - так, просто волчья природа: не может видеть животного, чтобы не задрать. А козочка умирала в мучениях под его зубами и когтями, и крупные слезы лились из ее огромных, печальных и страдальческих глаз. Страшны были ее мучения. А муравей должен был смотреть на все это. Что он мог сделать? Взлезть на волка и укусить? И думал муравей: "Был бы я львом - бросился бы на волка и не дал бы ему терзать козочки. Зачем я не лев?" Кем лучше быть, Аббас?

  - Послушай, - воскликнул хан, - как усталый путник из кристального горного ключа, пью я слова твоей мудрости. Ведь мы были когда-то дружны!

  - Были! - отвечал Сефардин с печальной улыбкой.

  - Так почему же теперь не доходят до меня лучи твоей мудрости? И окружен я какими-то невеждами, которые только сами себя зовут мудрыми?!

  - Зайдем за этот камень, - сказал Сефардин, - я отвечу тебе на твой третий вопрос. Они зашли за камень.

  - Теперь сядем и полюбуемся на Эльбрус, - сказал Сефардин.

  - Как же любоваться, когда его теперь не видно? - с изумлением воскликнул Аббас.

  - Как не видно?

  - Из-за камня не видно.

  - Из-за камня? ... Эльбруса?

  Сефардин рассмеялся и покачал головой:

  - Эльбрус такой огромный. А камень что в сравнении с Эльбрусом? Разве только сам себя может считать горою! И из-за него не видно Эльбруса! А Эльбрус теперь должен быть очень красив! Правда, хан, досадно на камень, что он закрывает от нас Эльбрус?

  - Конечно, досадно! - согласился хан.

  - Чего же ты сердишься на камень, - улыбнулся Сефардин, - когда ты сам за него зашел? Кто тебе велел? Сам своей волей зашел за камень, а на него сердишься, что не видишь Эльбруса!

  По лицу хана пошли сердитые тучи.

  - Ты дерзок, - сказал он. - А не боишься ты, что я и разгневаться могу на такую мудрость? Мулла покачал головою:

  - Рассердись на воздух. Что будет толку? Разгневайся на воду. Что ты ей сделаешь? Рассердись на землю. Точно так же сердиться и на мудрость. Мудрость разлита аллахом на земле!

  Хан улыбнулся.

  - Спасибо, старик!

  И они вместе сошли со скал.

  Сефардин поддержал стремя, Аббас вскочил на коня.

  - А если мне захочется посмотреть Эльбрус и послушать истинную мудрость? - спросил хан.

  - Тогда выйди из-за камней, за которые сам зашел! - сказал Сефардин.

  Хан тронул коня и весело крикнул мулле:

  - Так, значит, до свиданья, мудрец!

  А Сефардин печально ответил ему:

  - Прощай, хан!

  МУЖ И ЖЕНА (Персидская сказка)

  - Удивительно создан свет! - сказал мудрец Джафар.

  - Да, надо сознаться, престранно! - ответил мудрец Эддин. Так говорили они пред премудрым шахом Айбн-Муси, который любил стравить между собою мудрецов и посмотреть, что из этого выйдет премудрого.

  - Ни один предмет не может быть холоден и горяч, тяжел и легок, красив и безобразен в одно и то же время! - сказал Джафар. - И только люди могут быть в одно и то же время близки и далеки.

  - Это как так? - спросил шах.

  - Позволь мне рассказать тебе одну историю! - ответил с поклоном Джафар, довольный, что ему удалось завладеть вниманием шаха.

  А Эддин в это время чуть не лопался от зависти.

  - Жил в лучшем из городов, в Тегеране, шах Габибуллин, - шах, как ты. И жил бедный Саррах. И жили они страшно близко друг от друга. Если бы шах захотел осчастливить Сарраха и пройти к нему в хижину, - он дошел бы раньше, чем успел бы сосчитать до трехсот. А если бы Саррах мог пройти во дворец шаха, - он дошел бы и того скорее, потому что бедняк всегда ходит скорее шаха: ему больше в привычку. Саррах часто думал о шахе. И шах иногда думал о Саррахе, потому что как-то по дороге видел Сарраха, плакавшего над издохшим последним ослом, и по милосердию своему спросил имя плачущего, чтоб упоминать его в своих вечерних молитвах: "Аллах! Утешь Сарраха! Пусть Саррах больше не плачет!" Саррах иногда задавал себе вопрос:

  "Хотел бы я знать, на каких конях ездит верхом шах? Я думаю, что они кованы не иначе, как золотом, и так раскормлены, что просто ноги раздерешь, когда сядешь верхом!" Но сейчас же отвечал себе:

  "Экий я, однако, дурень! Станет шах ездить верхом! За него ездят верхом другие. А шах, наверное, целый день спит. Что ему больше делать? Конечно же спит! Нет занятия лучше, как спать!"

  Тут Сарраху приходило в голову:

  "Ну, а есть-то как же? Шах должен и есть. Тоже занятие не вредное! Хе-хе! Поспит, поест и опять заснет! Вот это жизнь! И есть не что-нибудь, а всякий раз нового барана. Увидит барана, сейчас зарежет, изжарит и съест в свое удовольствие. Хорошо!.. Только и я-то дурень! Станет шах, словно простой мужик, всего барана есть. Шах выедает барану только почки. Потому почка - самое вкусное. Зарежет барана, отъест ему почки и другого зарежет! Вот это шахская еда!" И вздохнул Саррах:

  "И блохи же, я думаю, у шаха! Жирные! Что твои перепела! Не то, что у меня - дрянь, есть им нечего. А у шаха и блохи должны быть, как ни у кого. Откормленные!"

  Шах же, когда ему вспоминался плачущий над издохшим ослом Саррах, думал:

  "Бедняга! И с вида-то он худ. От плохой еды. Не думаю, чтоб каждый день у него жарилась на вертеле горная козочка. Я думаю, питается одним рисом. Хо