Дорошевич Влас Михайлович - Сказки и легенды

другого не может выдумать!

  Так весь Тегеран узнал и поверил, что великий визирь - вор. Теперь уже все - старики и дети, женщины и солдаты, богатые и мудрые, бедные и дураки, ученые и неучи - все в один голос говорили:

  - Великий визирь - вор...

  Даже сократили.

  В обычай вошло, - никто больше не говорил: "великий визирь", - говорили просто:

  - Великий вор.

  И всякий понимал, о ком идет речь.

  Увидев, что зло приняло такие размеры, великий визирь смутился и сказал себе:

  - Ого! Пожар разгорелся так, что одной своей мудростью мне его не погасить! Что ж делать! Когда у людей не хватает своих денег, - они занимают у соседей.

  И приказал по всей стране избрать самых мудрых людей и прислать в Тегеран на совет. Избрали и прислали.

  Тут были самые ученые муллы и такие древние старики, которые сами не помнили, когда они родились; были люди, родившиеся в нищете, а нажившие большие деньги, - чем они доказали свою бесспорную мудрость; были чиновники, сумевшие удерживаться при всяких начальниках, как бы мудры начальники ни были, - чем они доказали еще большую мудрость.

  А так как и среди простой травы растет салат, - не были забыты и земледельцы.

  Земледельцы избрали старика Нуэдзима, за мудрость которого они ручались, как за свою собственную:

  - Этот уж знает! Этот уж посоветует!

  Великий визирь встретил их обычным приветствием, призвал на их головы благословение аллаха и сказал:

  - Не считаю нужным скрывать, для чего я вас сюда созвал. Вы можете слышать это на каждой улице, на каждом базаре, в каждом переулке. "Великий визирь - вор!" - только в Персии и разговоров. Этак не может продолжаться. Это конец всему. Если уж великого визиря так называют, - чего же ждать простому правителю провинции, - не говорю уже о каком-нибудь начальнике базара или улицы! Соберите же все силы вашей мудрости, подумайте и выдумайте: как прекратить такое зловредное неуважение к властям?

  В усердии недостатка не было.

  Каждый спешил перещеголять другого мудростью. Но, по здравом рассуждении, советы мудрецов оказывались мало пригодными.

  Эбн-Кадиф, сам бывший начальник обширной области, рекомендовал:

  - Рубить голову всякому, кто произнесет: "Великий визирь - вор".

  Великий визирь покачал головой:

  - Страна превратится в пустыню. Только и останутся, что ты, да я. Да и то, и тебе нужно отрубить голову: ты только что произнес.

  Нимб-Эддин, тоже человек заслуженный, советовал:

  - Вообще, запретить говорить что бы то ни было. Тогда и этого вот говорить не будут! Но великий визирь с тоской покачал головой:

  - Разве уследишь!

  И верный Ифтагар со слезами подтвердил:

  - Никак не уследишь!

  После таких неудачных опытов рвение у мудрости упало. И, наконец, мудрость совсем смолкла.

  - Что ж это такое? - в ужасе воскликнул великий визирь. - Неужто же никто ничего не может посоветовать? Неужто же никто не знает средства?

  Тогда из задних рядов поднялся Нуэдзим, застенчиво поклонился и сказал:

  - Я!

  - Говори! - обрадовался великий визирь. - Ты хочешь, чтоб перестали говорить: "Великий визирь - вор"?

  - Да.

  - Я знаю средство. Самое верное. Действительное. И к тому же единственное.

  - Именно? - обрадовался великий визирь.

  - Перестань красть!

  Великий визирь тут же, не сходя с места, приказал отрубить ему голову.

  - Из двух злоумышленников, - сказал он, - Садрай безопаснее. Он хотел лишить меня только доброго имени, а этот - даже и доходов.

ПРИКЛЮЧЕНИЕ ПРИНЦЕССЫ

  (Провансальская народная сказка)

  Принцесса Клотильда гуляла по великолепным садам своего дворца и мечтала... о бедных. Вчера принцесса спросила у камергера:

  - Скажите, в нашем королевстве есть бедные?

  Камергер улыбнулся тою улыбкой, которой он улыбался всю жизнь. Которой улыбался всю жизнь его отец-камергер. Которой улыбался его дед, тоже бывший камергером. Сделал глубокий поклон и ответил:

  - Правление его величества, августейшего родителя вашего высочества, а нашего всемилостивейшего короля, так мудро, что во владениях его величества вовсе нет бедных!

  Принцесса вздохнула и сказала:

  - Жаль!

  Камергер чуть было не взглянул на нее с удивлением, но счел это несогласным с этикетом, и с сочувствием вздохнул.

  - А во владениях нашего соседа, короля Ромуальда, водятся бедные? - спросила принцесса.

  Камергер вспомнил мудрое правило своего отца, которое тот получил еще от деда:

  - Ничто не возвышает нас так, как унижение другого. Если бы дворец упал, - деревенская колокольня была бы самым высоким зданием в окрестности.

  Он сделал глубокий поклон и ответил:

  - Если бы, - от чего да избавит нас бог! - на свете не было нашего всемилостивейшего короля, - его величество короля Ромуальда можно было бы назвать самым мудрым правителем в мире. Но, к сожалению, выбор приближенных у его величества не так удачен, отчего сильно страдают государственные дела. И я не посмею скрыть от вашего высочества, что королевство его величества короля Ромуальда имеет бедных больше, чем нужно для благоустроенного королевства!

  - Счастливое! - вздохнула принцесса.

  Камергер поторопился в глубоком поклоне скрыть новый приступ удивления.

  Отправился домой и поспешил записать весь этот разговор в книгу, которую он вел каждый день и которая называлась: "Летопись величайших событий, свидетелем которых я был". Потому что, будучи камергером, он считал себя человеком историческим.

  Третьего дня, - это было воскресенье, - принцесса Клотильда была в придворной церкви.

  Знаменитый проповедник, приехавший из Парижа, произносил проповедь: - О любви к бедным. Он заклинал любить бедных. - Как любят их господь бог и все святые. Напоминал, что божественный младенец родился среди бедняков.

  И в пламенном красноречии своем воскликнул:

  - Самые великолепные дворцы не видели в своих стенах столько праведников и святых, сколько жилища бедняков.

  Речь произвела сильное впечатление на принцессу. Третий день она чувствовала, что в голове ее происходит что-то такое, чего не делалось никогда. Она думала:

  "Что же это за люди - эти "бедные"?

  Если сам господь бог, которого, конечно, с восторгом приняли бы в свои дворцы самые могущественные короли мира и окружили величайшей роскошью, предпочитает дома и общество "бедных"?

  Если все святые стремятся к ним? Вероятно, они умны, остроумны, интересны, добры. Самое дыхание их, может быть, наполнено ароматом. Какие манеры должны быть у них!

  Какие платья они носят? В каких жилищах должны они жить?

  Если их предпочитают нам! Если мы, в сравнении с ними, кажемся несчастными и недостойными! Эти люди блестящее королей и великолепнее принцесс! Которых нельзя не любить, которых любить велит нам святая церковь!"

  Отправиться в соседнее счастливое королевство и увидать этих таинственных и чудных людей стало мечтой принцессы.

  Она выбрала день, когда король, ее отец, был в хорошем настроении.

  Это было нелегко. Его государство вело в это время несчастную войну, и его армия терпела поражение за поражением.

  Но сегодня королю удалось затравить на охоте двух зайцев, и он был в отличном расположении духа.

  Принцесса воспользовалась счастливым случаем и сказала отцу:

  - Ваше величество спрашивали меня вчера, почему я так задумчива. Скажу вам откровенно, как я привыкла говорить вам все. Мне хотелось бы развлечься и проехать в соседнее королевство короля Ромуальда, если это не противоречит желаниям вашего величества...

  Король посмотрел на нее с улыбкой.

  Принцесса была его единственным ребенком, а у соседа был сын.

  Король только и мечтал, чтобы его дочь сделалась королевой обоих королевств. Он весело сказал:

  - Прекрасно, малютка! Отличная мысль! Кстати же, король Ромуальд со своим сыном был у нас, и я еще должен ему визит. Постарайся быть еще красивее, если только это возможно, - на следующей неделе мы едем к старику Ромуальду.

  С трепетом сердца въезжала принцесса в столицу короля Ромуальда.

  - Здесь!

  Она с жадностью глядела по сторонам. Но видела то же, что видела и у себя.

  Посыпанные желтым песком улицы. Очень много солдат, конных и пеших. Флаги. Ковры на балконах. Триумфальные арки. Гирлянды цветов через улицу. За солдатами ту же толпу иначе, чем солдаты и придворные, одетых людей. Те же крики, музыка и пушечная пальба. "Если бы "они" были здесь, - мне сердце сейчас бы сказало: вот они! Да их было бы невозможно не узнать!" - думала принцесса.

  - Но они так избалованы! Любимцы бога и святых! Так горды, что не захотели даже поинтересоваться взглянуть на нас! - добавляла она про себя с невольной горечью.

  Среди балов, среди празднеств она однажды спросила наследного принца, с которым ее нарочно оставили беседовать вдвоем:

  - У вас много бедных, ваше высочество?

  Принц не счел нужным скрывать своего удивления.

  Он взглянул на принцессу с удивлением и ответил:

  - Да. Кажется, много. Они живут там, на краю города.

  Принцесса спросила с замиранием сердца:

  - Их можно видеть?

  - Они сюда никогда не показываются, ваше высочество.

  - И вы, вы, ваше высочество, никогда не видали "бедных"?

  - Зачем?

  Принц пожал плечами и перевел разговор на соколиную охоту.

  - Принц - это глупость, одетая в красоту, - решила про себя принцесса. Между тем, праздники кончались, и был назначен день отъезда. Уехать, так и не увидав этих таинственных людей, которых сам бог предпочитает королям!

  Накануне отъезда, в одиннадцать часов, откланявшись королю Ромуальду и пожелав спокойной ночи отцу, принцесса еще час подождала в своей комнате и в полночь, одна, вышла из дворца и пошла, - побежала, скорее, на край города, туда, где живут "бедные".

  Принцесса страшно беспокоилась:

  - Так ли я одета? Не покажусь ли я им жалкой? Не осмеяли бы меня? Она уже давно обдумала тот туалет, в котором теперь бежала по улицам. В этом платье она была такой хорошенькой, что не побоялась бы явиться пред всеми королями мира, собравшимися вместе.

  Но то короли. Знакомые люди. А это - "бедные". Таинственное племя.

  На ней были надеты все лучшие ее драгоценности. Им позавидовала бы любая принцесса. Но то подруги! А женщины "бедных"? Как одеты они? Не показаться им дурнушкой, плохо воспитанной, одетой без вкуса!

  Но они добры. Если что не так, - они извинят. Дома становились все ниже и ниже. Улицы все уже и грязнее. Пахло все хуже и хуже.

  "Должно быть, я пришла!" - подумала принцесса. И обратилась к первому встречному, редкому прохожему.

  - Добрый вечер, кавалер, - сказала она, приседая.

  - Ступай, ступай своей дорогой! Я - человек женатый! - ответил прохожий.

  Принцесса ничего не поняла и с реверансом обратилась к следующему встречному:

  - Добрый вечер, кавалер! Не будете ли вы добры проводить меня?...

  Прохожий только взглянул на нее мельком:

  - Сколько вас тут развелось!

  И пошел дальше.

  "Сколько тут принцесс!"- с ужасом подумала принцесса. Она решила:

  - Вежливость, однако, очевидно, не принята в столице короля Ромуальда.

  И к следующему прохожему обратилась уже без реверанса и приветствия:

  - Не будете ли вы так добры мне сказать, где живут бедные?

  Прохожий махнул рукой вправо:

  - Там!

  Махнул рукой влево:

  - Тут!

  Махнул рукой вперед, назад:

  - Где вам угодно. Идите в любой дом!

  И принцесса в глубоком недоумении осталась среди улицы.

  - Как же могут жить "бедные" среди такой грязи? Когда каждую минуту к ним может придти святой?

  Во всех домах было темно.

  "Бедные уже спят!" - с горечью подумала принцесса. Но в одном окне увидела свет, осторожно отворила дверь и вошла.

  - Кто там? - раздался испуганный женский голос из комнаты, из которой на принцессу пахнуло таким дурным запахом, что принцесса чуть не лишилась чувств.

  - Извините! - слабым голосом пролепетала она. - Я не туда попала! Я хотела бы видеть "бедных".

  - Входите! Входите! Беднее нас нет во всем околотке!

  Женщина стояла около детской колыбельки, в которой тяжело дышал, хрипел и задыхался ребенок, весь красный, со струпьями на лице.

  Увидев принцессу в золотом платье, с брильянтами и жемчугом на пальцах, женщина, одетая в грязные лохмотья, вскрикнула и упала на колени:

  - Вы фея?

  Принцесса с изумлением глядела кругом. Здесь? Эти? Такой запах?

  Женщина ползала у нее в ногах:

  - Вы пришли спасти моего ребенка? Вы его спасете? Вы фея?

  Принцесса в ужасе от этого страшного голоса спросила:

  - Что с вашим ребенком?

  - У него оспа. Он умирает. Спасите!

  Услыхав, что ребенок умирает, принцесса забыла и про грязь, и про вонь, и про лохмотья.

  - Как? У вас умирает ребенок, - и вы не позовете доктора? Да это бессердечно! Это бесчеловечно! Скорее, скорее пошлите за вашим доктором и за аптекарем. Доктор пропишет, аптекарь сделает лекарство!

  - У нас нет денег заплатить доктору! - простонала женщина.

  - Как? - изумилась принцесса. - Ребенок умирает, и человек, который знает, как его спасти, станет требовать за это деньги?! Вы ошибаетесь, моя милая! Вы слишком дурно думаете о людях!

  - Дайте, дайте нам денег! - стонала женщина, не слушая ее, ползая в ногах и целуя подол ее золотого платья.

  - Денег? Принцесса развела руками.

  - У меня нет денег. Зачем деньги? О деньгах думают только дурные люди.

  Тогда женщина вскочила, словно рассвирепевшая кошка:

  - Зачем же ты пришла сюда? Кто ты? Смерть? Смерть ты? За моим ребенком?

  От ее крика в углу с кучи тряпья поднялся проснувшийся человек.

  Такого вида, что у принцессы подкосились ноги. С бородою. В рубище.

  - Что там такое? - сказал страшный человек. - Что с нашим ребенком?

  - Отец! Спать! Когда ребенок умирает! - воскликнула принцесса, хватаясь за голову.

  - Поспала бы, если бы набегалась целый день, искавши работы! - сказал страшный человек. - Это что за барыня? Откуда?

  - Я прошу у нее денег, денег, - в ужасе, в отчаянии кричала женщина, тыча в нее пальцем, - а она врет, будто у нее нет!

  - Но у меня нет денег! - заплакала принцесса. Ей казалось, что она спит, и что ей снится страшный кошмар.

  - Стой, жена! - сказал страшный мужчина, отодвинув рукой ужасную женщину и подходя ближе к принцессе. - Слушайте, барыня! Помогите, в самом деле! Если у вас точно нет денег, - дайте хоть вещь. Ого! Какие кольца! Для каждого из них ростовщик ночью вскочит с постели да еще ущипнет себя: не во сне ли? На каждое такое кольцо можно позвать полсотни докторов. Мы заложим не за дорого. Завтра вы пошлете и выкупите. Дайте самое дешевенькое, какое у вас есть. Вот это.

  - Это подарок моего отца! - воскликнула принцесса. - Будет оскорблением для него, если я расстанусь с его подарком.

  - Ну, это?

  - Это подарок отца моего будущего жениха. Он почтет обидой, если узнает, что я оказала такое презрение к его подарку, и брак может...

  - Ну, это!

  - Это фамильное. Это кольцо носила еще моя покойная мать...

  - Да есть же у вас хоть одна вещь, купленная вами...

  - Я не покупала ни одной вещи! - дрожа, ответила принцесса. - И не имею права ни одной распорядиться...

  - Так на кой же дьявол ты, разряженная, пришла сюда? - завопил вдруг и затопал ногами страшный человек. - Смеяться? Вон! Убирайся вон! Слышала? Вон! "Убирайся"... "Вон"...

  Принцесса не знала, что значат эти слова. Но чувствовала, что они значат что-то нехорошее. Закричала в ужасе и опрометью кинулась из страшного дома. Голова у нее горела.

  Она бежала, путаясь в платье, падала, вскакивала и снова бежала, боясь оглянуться.

  Ей казалось, что страшный человек гонится за ней по пятам. Едва добежала она до дворца. Земля поплыла у нее под ногами.

  Принцесса упала в дверях без памяти. Всполошилась стража. Всполошили дворец. Принцессу, в изодранном платье, в грязи, перенесли на постель.

  Она встала с красным, пылающим лицом, с открытыми, полными ужаса глазами, никого не узнавала. С ее сухих, воспаленных губ срывались неясные слова: - Бедные... ребенок... деньги... кольца... убьет... На следующий день у нее открылась оспа. Принцесса лежала без памяти, среди видений. То ей представлялся страшный человек в рубище и с бородой. С ножом в руках. Человек кричал:

  - А! Она не хочет отдавать своих колец! Так мы их отрубим вместе с пальцами!

  То она видела святого. Встречала его на дороге и говорила:

  - Не ходите к бедным! Зачем вы идете к бедным? Они злые. Пойдем лучше к нам, во дворец. Мы поместим вас в отличных комнатах и устроим в вашу честь охоту!

  Святой кланялся, как кланяются камергеры, и говорил:

  - Вы слишком добры, ваше высочество!

  - Зовите меня просто принцессой!

  И все святые, очарованные ее любезностью, шли прямо к ним, во дворец.

  А в тронном зале, в золотой колыбели, - наследственной колыбели их рода, в которой лежал когда-то ее отец, в которой лежала она, - лежал божественный младенец и улыбался ей, говоря:

  - Принцесса Клотильда - самая красивая принцесса во всем свете!

  Когда принцесса очнулась, она увидела себя в своей комнате, окруженною фрейлинами, которые радостно воскликнули: "а-а!" - когда она открыла глаза, узнала их и улыбнулась.

  - Я, должно быть, очень переменилась за время болезни! - сказала принцесса. - Отчего здесь нигде нет зеркала? Дайте мне зеркало!

  Все кругом только заплакали.

  Поправляясь, она узнала, что была больна оспой. Что сам папа, узнав об ее болезни, прислал кардинала Винченцио.

  Знаменитого не только знатностью рода, глубокой ученостью, но и святостью жизни, что не часто встречается даже среди кардиналов.

  - Святой кардинал стал во главе всего народа, и весь народ вымолил жизнь вашему высочеству! - с умилением рассказали принцессе фрейлины.

  Король, ее отец, молясь об ее выздоровлении, послал папе драгоценную тиару.

  Эта тиара была куплена на деньги всего народа. Король приказал, чтобы в подписке участвовали все без исключения: и богатые, и те, у кого ничего нет.

  - Лепта вдовицы была особенно приятна господу! - как пояснил кардинал.

  И весь народ, и богатые, и те, у кого ничего нет: - Дали денег на тиару!

  - О, добрый наш народ! - со слезами воскликнула принцесса.

  Она узнала, что когда ее нашли без памяти у дверей дворца короля Ромуальда, король, ее отец, решил больную отвезти домой, несмотря на возражения докторов, что это грозит ей смертью:

  - Если дочери моей суждено умереть, - пусть умрет там, где родились и умирали все мы. В нашем дворце!

  - О, добрый мой отец! - заплакала принцесса.

  Ей рассказали, что король Ромуальд через своего посланного осведомившись, что оспа оставит глубокие следы на лице принцессы, прервал разговоры о свадьбе сына.

  Тогда оскорбленный король, ее отец, объявил его государству войну.

  - Каждый из моих подданных, - объявил он через герольдов, - оскорблен поступком короля Ромуальда так же, как оскорблен я. А если бы было иначе, мой подданный не заслуживал бы чести называться подданным!

  Его войско вторглось в пределы короля Ромуальда, уничтожая все на пути.

  Война кончилась кровопролитным сражением.

  - Мы победили, хотя на поле битвы осталось двадцать пять тысяч убитых наших воинов!

  - О, наши преданные войска! - зарыдала, слушая об этом, принцесса.

  Государство короля Ромуальда должно было заплатить огромную дань.

  Что же касается до тех, у кого получила оспу принцесса, они были отысканы и их повесили обоих: и мужа, и жену.

  - Как? Бедных? - в ужасе воскликнула принцесса.

  - Это были не бедные, - это были негодяи! - пояснила ей старая гувернантка, которую пятнадцать лет тому назад прислал принцессе Клотильде английский король.

  - "Негодяи"?! - с изумлением повторила принцесса. - Наш язык полон незнакомых слов! Что такое "негодяй"?

  - Это люди, которые только и стремятся, чтобы захватить чужое! - объяснила гувернантка.

  - Захватить чужое! - в раздумье повторила принцесса. - Но я не видела у них ничего даже своего!

  - Это потому, дитя мое, - вмешался в разговор святой кардинал Винченцио, - что господь карает их!

  И принцесса радостно и благодарно улыбнулась ему.

  - Что значит святой!

  От одного его слова принцесса чувствовала, что незнакомая, непонятная тяжесть, которая все это время давила ей голову, исчезла.

  Ум ее снова погружался в тихий, отрадный покой. Теперь ей было все ясно.

  - Вы святой! - говорила принцесса, гуляя с кардиналом по чудным садам своего дворца. - Нет, нет! Вы из скромности будете отказываться, но эти слова богу так же хорошо известны на земле, как на небе! Вы святой. Это знаю я: по вашей молитве я выздоровела. И что меня особенно радует, - что вы, святой, пришли не к бедным, а к нам!

  Кардинал повернул к ней свою высохшую трясущуюся голову, улыбнулся тонкими, белыми губами. И лаского ответил:

  - А разве вы, дитя мое, не бедные... духом?

ВИЛЬГЕЛЬМ ТЕЛЛЬ

  (Швейцарские предания)

  Мы с беатенбергским пастором, вдвоем, сидели на Амисбюле и пили молоко.

  У нас, в горах, было еще светло, а в долинах уже наступил вечер. Интерлакен глубоко, внизу, мигал тысячами огоньков, - словно тысячи светляков собрались и держали совет. Розовая Юнгфрау мертвела и одевалась в белый глазет.

  Был тот час, когда душа человека расположена к размышлениям и мечте.

  Словно карнавал, звеня огромными звонками, медленно и величественно возвращалось стадо палевых эментальских коров.

  - И подумать, - тихо сказал я, - что эти люди, которые только и думают, как бы разбавить молоко водой, - потомки тех, кто, как львы, дрались и умирали за свободу. Быть может, фрейлейн, которая только что плеснула нам теплой воды в парное молоко, - пра-пра-правнучка самого Вильгельма Телля! Вильгельм Телль! Как актера, мы знаем его только в героической роли. Среди эффектных декораций. При реве бури, зигзагах молний, раскатах грома на бушующем Фирвальдштетерском озере. Суровым стрелком, целящим в яблоко на голове родного сына. Прячущимся в диком ущелье, пускающим стрелу в деспота Гесслера. А за кулисами? Как он жил лотом? Как умер? Что с ним сталось?

  - Предания сохранили нам все подробности дальнейшей жизни Вильгельма! - отвечал пастор. - И старинные летописи их подтверждают.

  - Да?

  - Да. Стрелок кончил довольно печально. Вначале это был ряд беспрерывных оваций. Вильгельма Телля встречали везде не иначе, как с колокольным звоном и при оглушительных криках "hoch" (ура (нем.).). Женщины целовали ему руки, дети пели "иодели", девушки украшали его венками из альпенроз и эдельвейсов, мужчины носили на руках. Ему не приходилось совсем ходить пешком. Его так и носили от деревни до деревни на руках. Так что стрелок даже сильно потолстел и ожирел. Свобода была достигнута! Но мало-помалу начинало рождаться недовольство. Первыми стали роптать шляпных дел мастера.

  - Конечно, при желании про всякого человека можно наговорить много дурного. Но Гесслер был все-таки хороший заказчик. Не только сам носил хорошие шляпы, но даже надевал их на палки. Это могло не нравиться некоторым свободолюбивым господам в скверных шляпенках, - но мы, по крайней мере, имели заказы, работу, кусок хлеба сами и давали кусок хлеба рабочим. Конечно, где же там думать о каких-то рабочих господину Вильгельму Теллю. Его дело по горам ходить, орлов стрелять, а не работать! Он в жизнь свою палец о палец не ударил. Откуда же ему знать душу рабочего человека? Что ему простой, рабочий народ? Тьфу!

  За цехом шляпочников пошел цех перчаточников, седельников, оружейников.

  - Поздравляем со свободой!

  - С голодом точно так же!

  - Были бароны, - носили перчатки.

  - Бароны заказывали отличные седла для себя, для свиты!

  - Бароны любили хорошее оружие! Бароны ценили! Бароны платили!

  За хозяевами пошли рабочие, оставшиеся без работы. Вильгельма Телля обвиняли в отсутствии патриотизма.

  - Патриоты так не поступают. Истинный патриот заботится, чтобы торговля, промышленность процветали в его отечестве. Истинный патриот думает о трудовой массе! Да! А не гонит от нее благодетелей, которыми она живет, которые дают ей заказы, работу, хлеб! Так может поступать только враг народа!

  Вильгельму Теллю приходилось опасаться выходить вечером из дома. Безработные обещались сломать ребра "господину стрелку".

  - Вечером-то, брат, в цель не постреляешь!

  Недовольство ширилось и росло. Кто-то задал вопрос:

  - В чем же, собственно, подвиг-то Вильгельма Телля?

  И все, в один голос, ответили:

  - Да ни в чем!

  - В том, что он не поклонился шляпе Гесслера?

  - Глупо!

  - Позвольте, господа, это надо разобрать! Недостаточно еще кричать: "Гесслер был тиран!" Что он сделал? Повесил шляпу на кол и приказал, чтобы ей все кланялись! Кажется, требование небольшое! И не исполнить даже такого пустячного требования! Я не скажу, конечно, чтобы требование было особенно умно. Но швейцарский народ всегда был рассудителен. От меня требуют, чтобы я кланялся шляпе... Извольте!.. Если это вам может доставить удовольствие... Беды от этого никому никакой не будет... Я не стану из-за таких пустяков поднимать истории... Я поклонюсь. Вы кланялись, Иоганн?

  - Разумеется, кланялся. Потом дома мы всегда по этому поводу много смеялись над Гесслером.

  - И мы дома смеялись!

  - И мы!

  - И я кланялся!

  - И я!

  - Слава богу! Не гвоздями шляпа к голове прибита, чтоб неприятности наживать и для себя, и для других!

  - Что ж, выходит, все мы негодяи? Хуже Вильгельма Телля, что кланялись? И я негодяй, и ты, Иоганн, и ты, Готфрид, и ты. Карл, - все выходим дрянь? Один Вильгельм Телль хорош?

  Все горожане, кланявшиеся шляпе наместника, чувствовали себя оскорбленными поступком Вильгельма Телля.

  - Он не Гесслеру, - он нам причинил унижение.

  - Какой выискался! Один благородный человек во всей стране!

  - Выскочка!

  - Зазнавшийся хам!

  Юристы заметили:

  - И к тому же, позвольте! Это был закон! Законно изданный! Законною властью! Можно любить свободу, кто против этого говорит. Но раз закон существует, - его нужно, прежде всего, уважать.

  - Вот, вот!

  - Свободный человек чтит закон!

  - Именно!

  - И тот, кто их нарушает, - враг общества, государства, народа, порядка, самой свободы. Преступник! Изменник!

  - Хуже!

  Некоторые практичные люди пробовали возражать:

  - Будем судить по результатам. Однако, из этого родилась швейцарская свобода!

  Но еще более практичные люди возражали им:

  - Да, разумеется, хорошо, что это так кончилось. Нам удалось победить. А если бы кончилось иначе? Как же так? Из-за какого-то вздора, из-за глупого самолюбия подвергать опасности всю страну, весь народ!

  И все решили:

  - Поступок Вильгельма Телля, прежде всего, антипатриотичен! Не национален! Это поступок не швейцарский! Швейцарский народ всегда отличался кротостью, послушанием, повиновением законам. Так мог поступить выродок швейцарского народа! Это - позор страны!

  Кто-то пустил даже слово:

  - Провокация.

  Которое в те времена произносилось как-то иначе.

  - Что же, как не провокация? Вильгельм Телль был просто втайне на жалованье у Гесслера. Иначе как же объяснить, что Гесслер его не повесил немедленно, как повесил бы, несомненно, всякого другого? Как объяснять всю эту "комедию с яблоком".

  - И потом этот побег!

  - Побег очень подозрителен!

  В конце концов решили, что о Вильгельме Телле просто говорить не стоит:

  - Авантюрист, который не останавливается ни пред чем: ни пред бедствиями страны, ни пред головой собственного сына даже!

  Самые мирные граждане, никогда не державшие в руках арбалета и боявшиеся стрелы, даже когда она лежит в колчане, кричали теперь:

  - Он трус, ваш Вильгельм Телль! Трус - и больше ничего!

  И объясняли:

  - Хочешь убить Гесслера? Отлично! Лицом к лицу! Открыто! Это я понимаю! Лук в эту руку, стрелу в эту. Нацелился, натянул. В лоб и между глаз! Это я понимаю! А спрятавшись, потихоньку, откуда-то из засады! Пфуй!.. Трус, трус, - и больше ничего!

  - И притом дурак! Возьмите вы самую эту пресловутую стрельбу в яблоко!

  - Да и яблоко-то было, вероятно, антоновское. Крупное выбрал!

  - Ну, припрятал стрелу для Гесслера на всякий случай. Ну, и молчи! Сознаваться-то потом зачем же? "У меня еще была стрела, если бы я убил сына".

  - Трусы всегда сознаются!

  - Хвастовство какое-то! "В случае чего, - для тебя стрелу припас!"

  - Чего ж вы хотите! Трусы всегда хвастливы! И, наконец, самые солидные люди, занимавшие теперь высшие должности в кантонах, решили, что самый разговор о Вильгельме Телле есть "оскорбление добрых нравов".

  - Что сделал этот человек? Убил Гесслера. Убийство всегда убийство. И кричать: "Вильгельм Телль! Вильгельм Телль!" - не есть ли это восхваление преступления?

  Дамы считали неприличным, если при них произносили это имя.

  - Позвольте! Он был арестован, этот господин?

  - Был.

  - Бежал?

  - Бежал.

  - Ну, значит, он беглый арестант, и больше ничего. И, извините, я о беглых арестантах говорить в своей гостиной не позволю!

  Священники по воскресеньям произносили проповеди против Вильгельма Телля.

  - Какой добрый отец, - восклицал священник, - какой добрый отец рискнет, для спасения своей жизни, жизнью своего ребенка, своего мальчика, своего единственного дитяти?!

  И с удовольствием слушал ропот повергнутых в ужас прихожан:

  - Ни один... ни один...

  - Где он, этот изверг? Найдется ли среди вас хоть один?! Пусть выйдет! Чтоб все видели его! И с удовольствием видел, что никто не выходил. - Не пожертвует ли, наоборот, всякий добрый отец своею кровью, своей собственной жизнью за свою кровь и плоть, за своего ребенка?!

  - Пожертвует! Пожертвует! Всякий пожертвует!

  - И что же, возлюбленные чада мои? Прославляется, бесстыдно носится на руках, бессмысленно украшается чистыми, как горный снег, эдельвейсами - кто? Отец жестоковыйный, чудовище без сердца и души, зверь, стрелявший в яблоко на голове своего невинного малютки!

  Рыданья женщин и сдержанный ропот негодования мужчин прерывали проповедника.

  И все выходили из церкви с христианской мыслью:

  - Негодяй!

  Авантюрист, зверь, жестокий отец, выродок, трус, враг народа, - Вильгельм Телль должен был жить в ледниках, на вершинах гор.

  Внизу, в долинах, его ждал плохой народный прием.

  - Попадись только, продажная душа! Этаким бесчестием покрыть всю Швейцарию!

  Он сползал с гор потихоньку, только чтобы продать набитую дичь. Есть-то ведь надо!

  Вы знаете, что он был хороший стрелок. И кормился довольно сносно, охотясь и продавая горожанам дичь, - пока добрые граждане не распустили про него слух, что он продает мерзлых галок за битых рябчиков.

  Это окончательно отвратило от знаменитого стрелка народные симпатии.

  Конец его, как я уже вам говорил, был печален.

  Лишившись заработков, он завел тир и ездил по ярмаркам.

  - Тир для стрельбы Вильгельма Телля.

  Он надеялся, что фирма привлечет публику. Но ошибся в расчете. Никто не шел.

  Вы понимаете! Стрелять в присутствии Вильгельма Телля! Ну, кто же решится?

  Он жил недолго. Умер скоро, истощенный пережитыми волнениями, опасностями, лазаньем по горам, насмерть простуженный в ледниках.

  Священник сказал над ним надгробную речь:

  - Он был плохим отцом, дурным швейцарцем, заносчивым человеком, мятежником, убийцей и беглым каторжником. Но он умер и, по христианству, постараемся забыть ему и о нем.

  Таков был конец Вильгельма Телля, милостивый государь.

  - Ну, а его мальчик? Это чудное виденье? Этот сын Телля, с улыбкой стоящий под намеченной стрелой?

  - Ну, положим, не совсем с улыбкой. Но летописи и предания сохранили нам подробные сведения и о сыне Вильгельма Телля. Надо вам сказать, что вскоре после известной истории с яблоком, мальчик подвергся смертельной опасности. Гораздо большей, чем тогда, когда он служил мишенью: Телль ведь все-таки был великолепный стрелок! На этот раз опасность была больше. Мальчика обкормили. Вы понимаете, что мальчик Телль возбуждал общую нежность. Среди ребятишек появились даже самозванцы, лжетелли. Даже лжемальчики. Девчонки переодевались мальчиками. Они бегали в чужие деревни и просили у добрых хозяек:

  - Я маленький Телль! Дайте мне яблоко!

  Добрые матери семейств кормили мальчика Телля наперерыв. Плакали над ним, целовали, умилялись и пичкали лакомствами. Многих интересовало кормить Телля именно яблоками.

  Мальчик сначала плакал при виде яблока. Но потом привык и стал спокойно есть не только яблоки, но и апельсины. Мало-помалу он к этому так привык, как бароны к дани. Если кто-нибудь ему говорил:

  - Здравствуй!

  Он отвечал:

  - А яблоко?

  Сначала его кормили просто. Без разговоров. Потом стали находить, что такого удовольствия от Телля недостаточно. Начали расспрашивать:

  - Ну, а что ты, мальчик, чувствовал, когда стоял с яблоком на голове?

  Мальчик простодушно рассказывал, как было. Он ни за что не хотел становиться под яблоко, плакал и просил у отца прощения.

  Но отец пригрозил, что его выдерет, если он сейчас не станет:

  - Как следует!

  И из опасения быть выдранным, он рискнул быть убитым. Что хотите! Ребенок. Больше скажу: человек!.. Все приходили в восторг:

  - Какая простота!

  Но мало-помалу простота надоела. И когда маленький Телль предлагал:

  - Хотите, я вам расскажу, как меня хотели сечь?

  Ему отвечали:

  - Слышали! Слышали!

  Так шло, пока в каком-то городке сын бургеймейстера, тоже мальчик лет девяти, очень завистливый, не воскликнул однажды при рассказе Телля:

  - Какая бесчувственность! Думать о какой-то порке, когда решается судьба отечества! Я, на твоем месте, думал бы, как римлянин, про которых мы теперь учим: "Стреляй, и да здравствует свободная Швейцария!"

  Сын бургеймейстера вызвал общий восторг своими гражданскими чувствами.

  - Лучшего бургеймейстера не нужно нашим детям!

  Он съел все лакомства.

  На маленького Телля никто не обратил внимания.

  - Бесчувственный мальчишка!

  Даже дети дразнили его:

  - У-у! Бесчувственный!

  Это и погубило маленького Телля. Он начал врать. Когда его спрашивали:

  - Что ты чувствовал?..

  - Когда я стоял под смертоносной стрелой со знаменитым яблоком на моей голове? Я думал: "Гуди стрела! Пронзишь ли ты яблоко или мою голову, - не все ли мне равно! Приятно умереть за отчизну!" Я говорил глазами: "Отец, да не дрожит твоя рука, - ты видишь, как не дрожит твой сын. Учись у него любить свободу и умирать". Я был рад, что на мою голову упало роковое яблоко!

  Эту речь ему сочинил за десяток яблок один писарь. Мысли необыкновенного ребенка возбуждали общий восторг.

  Яблоки сыпались. Орехи, апельсины тоже.

  - У такого малютки такие мысли! Истинный сын Телля!

  Но вскоре все знали его речь так же наизусть, как он сам. И мальчик пал ниже.

  Да, милостивый государь! Он начал позорить своего отца! Однажды, в самом разгаре рассказа, когда мальчик Телль стал в свою позу к дереву и, для впечатления, положил себе на голову яблоко, - какой-то скверный мальчишка закривлялся и закричал:

  - Велика важность, ежели у тебя отец Вильгельм Телль! А ежели б у тебя папаша этакий стрелок был, как у меня! Третьего дня хотел застрелить коршуна, а подстрелил собственную корову. Вот это было бы геройство! Посмотрел бы я, чтоб от тебя осталось! Одно яблоко!

  Маленький Телль нашел, что действительно:

  - Не мешает прибавить геройства.

  Через несколько дней, окруженный слушателями, он неожиданно воскликнул: