Дорошевич Влас Михайлович - Сказки и легенды

justify">  Сократ учтиво ответил на поклон и прошел мимо.

  Беотиец опять забежал вперед и поклонился.

  Сократ улыбнулся, поклонился и продолжал прогулку.

  Тогда беотиец снова забежал вперед и сказал:

  - Привет тебе, мудрейший из смертных!

  Сократ остановился, засмеялся глазами и сказал:

  - Видел ли ты всех людей на свете?

  - Н-нет!

  - Раз ты их не видел, ты не мог и говорить со всеми людьми на свете. Не так ли?

  - Совершенно верно.

  - Почему же, в таком случае, ты знаешь, что я умнее всех людей на свете? Не осторожней ли было бы, с твоей стороны, сказать: "Мне кажется, что ты мудрейший из людей?"

  - Да, пожалуй, так было бы благоразумнее.

  - Но раз ты не знаешь, насколько умны другие люди на свете, такое мнение твое ни на чем не основано. Не так ли?

  - Выходит, что так.

  - Уверяют в чем-нибудь, не имея на то никаких оснований, или плуты, или глупцы. Не правда ли?

  - Д-да!

  - Хотел ли ты обмануть меня, говоря, что я мудрейший из людей?

  - Значит, ты не плут. Кто же ты в таком случае? Реши сам!

  "Однако!" - подумал беотиец и сказал:

  - Что ж мне было делать, когда ты ничего не говоришь! На что роза, если она не пахнет, и мудрец, если он не говорит?

  Сократ улыбнулся.

  - Прекрасно. Скажи: свойственно ли коню ржать?

  - Я думаю!

  - А быку мычать?

  - И еще как!

  - Барану блеять?

  - Ну, еще бы!

  - Что же, конь беспрерывно ржет?

  - Зачем же!

  - И бык не мычит беспрерывно?

  - Конечно, нет!

  - Но, может быть, беспрерывно блеет хоть баран?

  - Тоже нет!

  - Видал ли ты, чтоб конь заржал при виде коровы?

  - Не бывает.

  - Или бык замычал при виде овцы, или баран заблеял при виде лошади?

  - Нет, нет и нет! - весело отвечал беотиец.

  - Не ржет ли конь при виде лошади?

  - Разумеется.

  - А бык при виде коровы?

  - Это всякому известно.

  - А баран не начинает ли блеять тогда, когда увидит овцу?

  - Верно.

  - Одним словом, мы можем сказать, что конь ржет, бык мычит и баран блеет только тогда, когда видит себе подобных?

  - Почему ж не сказать? Можно сказать!

  - И из того, что правилу этому одинаково подчиняются и конь, и бык, и баран, не должны ли мы заключить, что это закон природы?

  - По-моему, должны.

  - Скажи, мудрец станет ли идти против законов природы?

  - Не думаю!

  - И отлично делаешь. Теперь ответь мне на один вопрос.

  - Хоть на тысячу тысяч!

  - Не думаешь ли ты, что мудрецу так же свойственно говорить мудрые вещи, как коню ржать, быку мычать и барану блеять?

  - Я так и думаю.

  - Прекрасно! Если конь ржет, бык мычит, а баран блеет только при встрече с себе подобными, то, значит, и мудрец должен говорить только с подобными себе. Какое же основание, друг, я имел заговорить с тобою?

  И посмотрев на него с любовью, Сократ пошел дальше.

  - Пусть меня разорвет Цербер! - воскликнул Акселос.

  - Чтобы человека два раза подряд заставили самого себя назвать дураком! Это может случиться только с беотийцем, да и то в Афинах!

  Через мгновение он, однако, подумал:

  "А мудрость, оказывается, вовсе не такая трудная вещь!"

  И чтоб развлечься после неприятного разговора, пошел к гетерам.

  Гетера Хризис лежала на окне своего дома, с накрашенным лицом, - чего требовало ее занятие, - и одетая в роскошные одежды, чего ее занятие не требовало вовсе.

  - Иди смелее, красавец! - крикнула она Акселосу, когда тот остановился у ее порога.

  Беотиец хитро улыбнулся.

  - За что тебе платят деньги? - спросил он.

  Гетера из окна оглядела его с удивлением с ног до головы.

  - За то, что я женщина!

  - Но не всем же женщинам платят деньги. Ты должна отвечать: за то, что я красива.

  - Ну, за то, что я красива!

  - Итак, в любви платят за красоту?

  - Платят и за красоту...

  - Стой, стой! Не отвлекайся! Иначе ничего не выйдет. Ты согласна: за красоту?

  - Пусть будет по-твоему.

  - Ты зовешь меня для любви?

  - За чем же другим будет звать к себе гетера?

  - Отвечай: да или нет?

  - Да, да, да!

  - И так как ты сама назвала меня красавцем, а в любви платят за красоту, то, значит, ты зовешь меня за тем, чтобы платить мне деньги!

  Гетера расхохоталась так, что чуть не упала из окна. Беотиец глядел на нее, счастливо улыбаясь.

  - Ну, вот, видишь теперь сама, что ты или мошенница, или дура!

  - Что? Гетера вскочила.

  - В Афинах оскорбляют женщину? И какую женщину?! Которая никому не доставила ничего, кроме удовольствия?! Слуги! Возьмите этого чужестранца, этого варвара, и киньте его куда-нибудь подальше от моего дома.

  Два раба, нубийцы, с мускулами, которые, как толстые змеи, перевились у них на руках, схватили беотийца, отнесли на ближайший перекресток и кинули, как юноши кидают копье.

  - Однако философия до добра не доводит! - подумал Акселос, поднимаясь и потирая локти, колени и лицо. И грустный пошел домой.

  На следующий день он услышал на площади, что Сократ арестован, ночью его судили и присудили к смерти.

  - Все за его философию!

  - Однако я еще дешево отделался! - подумал беотиец, вспоминая о вчерашнем происшествии с гетерой.

  И поспешил уехать в Фивы из города, где делаются такие странные вещи.

  Друзья-фивяне собрались к нему в дом послушать чудес про Афины.

  Он рассказывал им про величие Акрополя, мудрость ораторов и любезность афинских гетер.

  - Но успел ли ты увидеть Сократа?

  Акселос сделал печальное лицо.

  - Друзья мои! Сократ беседовал со мною с последним перед тем, как его взяли, и прежде, чем умереть, пожелал научить меня своей мудрости!

  Все глядели на него с благоговением.

  - Ученик Сократа!

  - Не знаю, как для кого, - но должен вам сказать, что мне это было совсем нетрудно. Я сразу понял все.

  - Сократ знал, кого избрать!

  - Акселос! - стали его просить со всех сторон с горящими глазами. - Передай и нам мудрость Сократа! Поговори, как Сократ!

  Акселос поднял палец:

  - Т-с! Друзья мои! Вы знаете, что сталось с Сократом? Вы хотели бы и для меня того же?

  И все в ужасе переглянулись:

  - Он, воистину, мудр!

  С тех пор Акселос говорил только самые обыкновенные вещи, но все смотрели на него с благоговением.

  - Если бы он захотел заговорить, как Сократ!

  Но Эллада не для Сократов!

  Слава о молчащем мудреце скоро распространилась по Фивам, по всей Беотни и по всей Греции. Отовсюду приезжали люди взглянуть на великого молчащего фиванского мудреца.

  Он молчал, глядя с улыбкой на посетителей, и самым настойчивым, молившим его о слове, хоть об одном только слове мудрости, говорил только:

  - Вспомните участь Сократа!

  Создалось обыкновение. Всякий, кто где-нибудь слышал что-нибудь умное, думал: "Это сказал, наверное, Акселос".

  И вскоре Греция была полна изречениями молчащего мудреца.

  Их собирали и переписывали и задорого продавали:

  - Изречения фиванского мудреца.

  Фивы им гордились. И когда, спокойно достигнув глубокой старости, он умер, на его мавзолее написали:

  Акселос, великий мудрец, ученик Сократа.

  По этой эпитафии он попал в Элизий.

  Сам Минос, почтительно поднявшись, указал дорогу туда его тени.

  Там, в аллее из мирт, освещенной бледным, словно лунным, светом, тень беотийца Акселоса увидела среди бродивших по две, по три тени одинокую тень маленького, невзрачного человека.

  - Привет тому, кто был Сократом! - сказал Акселос.

  - Привет и тебе, судя по месту, где ты находишься, тень мудреца! - ответил Сократ. - Голос твой напоминает мне землю, и мне кажется, что я встречался с тобою в Афинах.

  - Ну, как же! Ты встретился со мной под портиком Академии. В тот самый день, когда тебя взяли по приказанию архонтов. Помнишь?

  Тень Сократа слабо улыбнулась, как улыбаются тени.

  - Я помню и то, и другое. Но как же попала ты сюда, заблудившаяся тень?

  - По надгробной эпитафии мудреца.

  - Как называется тот счастливый город, который считал тебя мудрецом?

  - Фивы.

  - Но что ж ты говорил, что тебя считали мудрецом?

  - Я молчал.

  - Всю жизнь?

  - Всю жизнь.

  - Тогда понятно все! - сказала тень Сократа. - И дурак мудр, когда он молчит. Ты мудрый дурак!

  И тень Акселоса гуляла по миртовым полям Элизия с полным правом.

ВДОВА ИЗ ЭФЕСА

  (Сказка Петрония)

  В городе Эфесе жила женщина такой красоты, что женщины говорили при встрече с ней:

  - Да будет благословенна твоя мать, которая родила тебя такой прекрасной!

  А мужчины богохульствовали:

  - Что дремлешь ты там. Юпитер, около своей Юноны! Вот когда, вот когда тебе следовало бы превратиться в быка и украсить лоб грозными рогами, или принять вид белоснежного лебедя, или, - что, может быть, действительнее всего в мире, - осыпать золотым дождем эту новую Данаю.

  Поднимем наш кубок в память Париса! Счастье, что не было на склоне горы Иды этой женщины из Эфеса, - тогда бы Парис имел против себя не двух, а трех богинь!

  Она была замужем за знатным человеком, который скоро умер и оставил ее молодою вдовой. Она слышать не хотела об утешении.

  Распустила по мраморным плечам свои светлые, - не крашеные, друзья, а настоящие светлые! - волосы и, раскрыв свою божественную грудь, царапала ее, словно грудь соперницы, борясь со своей красотой, как со врагом. Это было достойно слез. И Эфес плакал. Прекрасная вдова объявила:

  - Заприте меня в той пещере, где вы похороните моего мужа, - и пусть я там умру от голода и горя.

  И так как воля ее была непреклонна, то ее допустили в пещеру, где положили набальзамированное тело ее мужа, оставили ей только светильник и запас масла, чтобы она могла, оплакивая, видеть черты дорогого покойника, и завалили вход в пещеру большим камнем.

  Никогда еще Афродите, матери любви, не приносилось столь огромной жертвы. Это были двойные похороны, друзья.

  В то время, как трубы раздирали своим ревом воздух, возвещая смерть старика, флейты нежно оплакивали молодую жизнь. И все ушли.

  Вдова осталась вдвоем с трупом.

  Случилось, что через несколько дней невдалеке от той пещеры, где был похоронен столь счастливый муж столь несчастной вдовы, распяли на крестах пять рабов.

  И, по обычаю, поставили легионера стеречь, чтобы ночью родственники не пришли, не сняли с крестов распятых и не оказали погребением почестей тем, кто обречен на бесчестную смерть.

  Ночью, стоя на страже, легионер увидел полоску света между камнями. Что бы это могло быть?

  Он отвалил камень, вошел в пещеру и увидел вдову, распростертую на трупе мужа, при свете погребального светильника. Пораженный легионер воскликнул:

  - Два трупа!

  Вдова, подняв свое заплаканное лицо, ответила:

  - Нет, воин! Пока один. Но скоро ты увидишь два.

  Легионер сказал:

  - Тогда я подожду, чтобы воздать тебе погребальные почести.

  Он вернулся к крестам, где оставил свой запас пищи, принес его в пещеру и стал разогревать котелок с похлебкой из рыбы с маслом и вином.

  Кушанье, как говорят, впервые изготовленное Афродитою в Галлии.

  Красота умирающей так же поразила легионера, как ее бледность, и он сказал:

  - Ешь, госпожа!

  Вдова твердо ответила:

  - Нет!

  Но запах рыбы и вина был убедительнее простых слов простого легионера.

  Нет ничего нестерпимее, чем, умирая от голода, видеть, как ест другой.

  На этом основана ненависть бедных к богатым. Увидав, как легионер жадно ест похлебку, вдова с отвращением, но сказала:

  - Дай и мне.

  И, раз начавши есть, оторваться не могла. И поела досыта.

  Сердце человеческое не живет без желаний. Так цветок всегда привлекает к себе пчел.

  И когда, насыщенное, умирает одно желанье, - на смену ему родится другое.

  На полный желудок сильнее бьется сердце. И легионер, который был красив хотя бы и не для простого легионера, сказал, как только мог нежнее:

  - Госпожа! Твоя печаль имеет своим источником, конечно, благочестие?

  - И покорность воле богов, отнявших у меня с супругом и самую жизнь! - ответила вдова.

  - Тем страннее мне видеть благочестие, соединенное с нечестием!

  Вдова испуганно воскликнула:

  - В чем же ты видишь нечестие, воин?

  И легионер продолжал:

  - Ответь мне на один вопрос. Не есть ли красота такой же дар богов, как свет солнца? Разве солнце не светит так же всем, ходящим по земле, как красотой любуются все, кто ее видит?

  - Ты прав, что это такой же дар богов. Мысль твоя благочестива! - подумав, согласилась вдова.

  - Итак, красота есть солнечный свет, ходящий по земле. Прекрасно, госпожа. Что же, ты считаешь себя мудрее богов или хочешь быть могущественнее их? Как? Ты даешь трупу то, в чем отказали ему сами бессмертные боги? Если солнечный свет не проникает в могилы, зачем же здесь красота? И нуждается ли в ней труп? Думаешь ли ты этим оживить его? Или соединиться с мертвым по смерти? Разве в одних и тех же рощах в одних и тех же долинах Элизия бродят тени тех, кто умер просто от болезни, и тех, кто умер от любви? Если ты хочешь соединиться с супругом по смерти, подожди, когда ты умрешь, как и он, от болезни. И не умирай от любви! Чтобы не быть разлученной с ним навеки. А пока ты живешь, повинуйся богам: свети живым, а не мертвым!

  Быть может, тут случилось то же, что и с похлебкой из рыбы и вина.

  Мужественная красота легионера, быть может, оказалась еще сильнее его хитрых слов.

  Но только вдова, как плакучая ива склоняется к бегущему и волнующемуся ручью, склонилась на грудь легионера, волнуемую страстью, и прошептала:

  - Боги говорят твоими устами.

  Так провели они ночь, и факелом Гимена был погребальный светильник, и мертвец был слеп, как Купидон. Наутро, выйдя из пещеры, легионер закричал от ужаса. Ночью, как шакалы подкрадываются к падали, к кресту одного из распятых рабов подкрались его родственники и украли труп, чтобы предать погребению. В ужасе вернулся легионер к своей возлюбленной. Вынул меч и сказал:

  - Воздай и мне погребальные почести, хотя бы такие же кратковременные, как ему! Ты будешь оплакивать здесь двоих!

  И, смерть предпочитая бесчестью, он острием меча нащупал, где сердце, чтобы умереть от своей руки, а не быть распятым на кресте украденного раба. Но женщина схватила его за руку.

  - Остановись, несчастный! Конец наших дней принадлежит богам так же, как начало! Зачем? Мы повесим на кресте его. Ему не все ли равно?

  И они распяли на кресте тело покойного знатного человека. И все обошлось благополучно. Так на могилах вырастают цветы.

ЧЕЛОВЕЧЕСКАЯ ПАМЯТЬ

  (Сказка Шахеразады)

  ... и когда наступила сто двадцать седьмая ночь, Шахеразада сказала:

  - Вот что случилось, султан, - один аллах султан! - когда-то в городе Дамаске.

  В Дамаске жил купец, по имени Гассан. Он был и богат, и умен, и честен, - что случается нечасто. И Гассана знал весь город.

  Он был молод, но уже вдовец. Его супруга умерла, не оставив ему воспоминаний - детей. И он легко согласился на уговор своих родственников - жениться во второй раз.

  Его сестры выбрали ему молодую девушку, - прекрасную, как прекрасна бывает луна на свой четырнадцатый день.

  Был устроен свадебный пир, роскошный, потому что Гассан был несметно богат, - и когда настал час брачных утех, родственницы жениха отвели невесту в опочивальню, раздели и со смехом и шутками положили на постель, задернув ложе тончайшей шелковой занавеской, какие умеют делать только в Китае.

  С весельем вернулись женщины на пир и объявили, что, при добром желании, для удовольствия нет больше никаких препятствий.

  И новобрачный пошел в опочивальню.

  Его сопровождали родные и друзья, как это бывает всегда на свадьбах и похоронах. Сопровождали женщины, которые любят брачные ночи, потому что это пробуждает в них прекрасные воспоминания, и девушки, в которых это рождает восхитительные надежды. Впереди шли веселые музыканты.

  Гассан шел медленно, соблюдая свое достоинство, - чтобы кто-нибудь не подумал, что он, забыв уважение к приличиям, бежит навстречу удовольствиям.

  Медленно вошел в опочивальню Гассан и, как подобает уважаемому человеку, сел против постели на расшитые золотом подушки, чтобы еще раз показать, что он совсем не торопится.

  Как не торопится человек, который приобрел сад, сорвать в нем все цветы.

  Мужчины и женщины, стоявшие направо и налево от Гассана, осыпали его шутливыми пожеланиями, молодежь состязалась в остроумии, старики и старухи - в вольности шуток.

  Но вот смолкло тихое пение флейт музыкантов, игравших за дверями. Настал миг всем удалиться.

  Гассан поднялся с шитых золотом подушек, чтобы поблагодарить гостей. И в это время, султан... В это время с него упали шаровары.

  И, в распахнутом халате, Гассан явился пред гостями в том виде, в каком вы, мужчины, с некоторым конфузом предстаете даже перед банщиками, ничего не видящими для себя оскорбительного в голых мужчинах, потому что они не видели иных.

  Женщины начали громко и оживленно говорить между собой, чтобы сделать вид, будто они ничего не заметили.

  Мужчины в смущении стали задавать друг другу самые неподходящие вопросы:

  - Почем теперь шерсть?

  - Какая цена на фисташки?

  - Безопасна ли дорога в Багдад?

  Молодая, которой сквозь прозрачную занавеску было видно все, что происходит в освещенной комнате, и которой не было видно никому, не могла удержаться от взрыва смеха и начала звенеть браслетами, чтобы заглушить свой хохот. У Гассана покраснели даже ноги.

  Он поднял шаровары и, поддерживая их руками, выбежал из спальни и из дома.

  Его охватил такой стыд, что он, не рассуждая, вскочил на первого, стоявшего во дворе коня, принадлежавшего кому-то из гостей, ударил его пятками под бока и, колотя кулаками по шее, вылетел на улицу.

  Не привыкший к ударам конь летел, как птица, как вихрь. Так семь дней и столько же ночей скакал Гассан, едва останавливаясь на несколько часов, чтобы дать передохнуть измученному коню.

  Стыд хлестал Гассана, Гассан хлестал коня. И через семь дней Гассан приехал в чужую, незнакомую страну, в большой город. У Гассана не было денег, - потому что, - ты понимаешь, султан, - никто не берет с собой денег, идя в опочивальню своей жены.

  Гассан продал роскошный халат, который было на нем, и проклятые шаровары - причину его несчастья - купил себе скромное платье, но с более крепкими завязками. Продал измученного коня, богатое седло и уздечку.

  И на вырученные деньги купил фисташек в сахаре, шербета, орехов в меду, и пошел по улицам незнакомого города, крича:

  - Женские утехи! Женские утехи!

  Гассан был молод и очень красив, - и во все гаремы звали молодого и красивого торговца, находя, что у Гассана особенно вкусны орехи и особенно ароматен шербет.

  Быстро и по хорошим ценам распродав свой товар, Гассан открыл на базаре маленькую лавочку серебряных вещиц, - и, с прибылью распродав серебряные вещи, открыл большую лавку золотых.

  Через год Гассан торговал уже драгоценными камнями. А через два он был самым богатым купцом в городе. Люди уважали его за богатство и любили за честность и ум. Девушки жалели, что он не хочет жениться, а женщины этому радовались.

  Слух о достоинствах Гассана дошел до местного эмира. Эмир захотел увидеть Гассана и, придя в восторг от его ума, сделал Гассана своим другом.

  Когда вскоре умер престарелый великий визирь, эмир возвел своего друга Гассана в звание великого визиря.

  И умный, честный Гассан издал много мудрых законов, осчастливив страну, жители призывали на голову визиря благословения аллаха, - аллаху слава и молитвы! - и слава Гассана распространилась по земле, как масло растекается по воде, и дошла до самых отдаленных стран. Эмир не однажды говорил Гассану:

  - Среди моих невольниц есть столь же прекрасные, сколь искусные в музыке, пении и танцах, - способные развеселить жизнь человека. И спальни которых были для меня так же священны, как спальни моих дочерей. Выбери себе одну из них - и будь мне сыном.

  Но Гассан каждый раз целовал землю у ног эмира и отвечал:

  - Говори мне об этом, повелитель, только тогда, когда ты хочешь услышать из уст моих: нет.

  Эмир отвечал:

  - Аллах один повелитель!

  И не расспрашивал дальше, умея уважать молчание так же, как мудрые слова. Так прошло десять лет.

  И не было в течение этих счастливых десяти лет ни одного дня, чтобы Гассан не вспоминал о своем Дамаске.

  И когда исполнилось десять лет, тоска по городе, где он родился, так охватила душу Гассана, что однажды ночью, не говоря никому ни слова, Гассан покинул дворец своего покровителя. Не желая, чтобы его сочли корыстным или неблагодарным, взял с собой золота, только чтоб хватило на дорогу, и пешком ушел в Дамаск.

  Долго шел он, слабело тело, и выше уносилась душа. Когда утром, с вершины холма Гассан увидел в лучах солнца родной город, - Гассан не мог удержаться и залился слезами.

  Словно приближаясь к Каабе, ступал он по священной земле родины.

  Словно по Мекке, шел по улицам Дамаска. И услышал разговор.

  Сидя у дверей своего дома, женщина, - да не оскорбится твой слух, султан, - искала насекомых в голове своей дочери, которой на вид было лет десять. Девочка сказала:

  - Я давно хотела спросить у тебя: когда я родилась, и сколько мне лет? Мать отвечала:

  - Тебе - десять лет. Ты родилась в тот самый год, когда с Гассана свалились шаровары.

  Услышав это, Гассан в ужасе схватился за голову.

  - Как?! Они с этого ведут свое летосчисление?!

  Гассану показалось, что минареты покачнулись и дома поплыли у него перед глазами.

  - Вы можете достигнуть вершин могущества и славы. Все потеряв, снова стать первым богачом! Сделаться великим визирем огромнейшего государства! Осчастливить миллионы людей. Быть мудрым! И при вашем имени будут вспоминать только то, что у вас когда-то свалились шаровары! И всякая дрянь будет рассказывать об этом своей покрытой коростою девчонке!

  Гассан повернулся и ушел из Дамаска, чтоб больше никогда не возвращаться.

  Вот та частица истины о людях, которая известна мне, султан. А все знает один аллах!

  И Шахеразада смолкла, потому что небо становилось розовым, и наступал день.

ЗЕЛЕНАЯ ПТИЦА

  (Персидская сказка)

  Великий визирь Мугабедзин созвал своих визирей и сказал:

  - Чем больше я смотрю на наше управление, - тем больше вижу нашу глупость.

  Все остолбенели. Но никто не посмел возражать.

  - Чем мы занимаемся? - продолжал великий визирь. - Мы караем злодеяния. Что может быть глупее этого?

  Все изумились, но возражать никто не посмел.

  - Когда выпалывают огород, дурные травы выпалывают вместе с корнем. Мы же только подстригаем дурную траву, когда ее видим, - от этого дурная трава только разрастается еще гуще. Мы имеем дело с деяниями. А где корень деяний? В мыслях. И мы должны знать мысли, чтобы предупреждать дурные деяния. Только зная мысли, мы и будем знать, кто хороший человек, кто дурной. От кого чего можно ждать. Только тогда и будет наказан порок и награждена добродетель. А пока мы только подстригаем траву, а корни остаются целы, отчего трава только разрастается гуще. Визири с отчаянием переглянулись.

  - Но мысль спрятана в голове! - сказал один из них, похрабрее. - А голова - это такая костяная коробка, что, когда разобьешь ее, улетает и мысль.

  - Но мысль такая непоседа, что сам аллах создал для нее выход - рот! - возразил великий визирь. - Не может быть, чтобы человек, имея мысль, кому-нибудь ее не высказал. Мы должны знать самые сокровенные мысли людей, - такие, которые они высказывают только самым близким, когда не опасаются быть подслушанными.

  Визири в один голос радостно воскликнули:

  - Надо увеличить число соглядатаев!

  Великий визирь только усмехнулся:

  - Один человек имеет состояние, другой работает. Но вот человек: и капитала у него нет, и ничего не делает, - а ест, как пошли аллах всякому! Всякий сразу догадается: это - соглядатай. И начнет остерегаться. Соглядатаев у нас и так много, да толку нет. Увеличивать их число - значит, разорять казначейство - и только!

  Визири стали в тупик.

  - Даю вам неделю времени! - сказал им Мугабедзин. - Или через неделю вы придете и скажете мне, как читать чужие мысли, или можете убираться! Помните, что дело идет о ваших местах! Идите!

  Прошло шесть дней.

  Визири при встрече друг с другом только разводили руками.

  - Выдумал?

  - Лучше соглядатаев ничего не мог выдумать! А ты?

  - Лучше соглядатаев ничего на свете быть не может!..

  Жил при дворе великого визиря некто Абл-Эддин, молодой человек, шутник и пересмешник. Делать он ничего не делал. То есть, ничего путного.

  Выдумывал разные шутки над почтенными людьми. Но так как шутки его нравились высшим, а шутил он над низшими, то все Абл-Эддину сходило с рук. К нему и обратились визири.

  - Вместо того, чтобы выдумывать глупости, выдумай что-нибудь умное!

  Абл-Эддин сказал:

  - Это будет потруднее.

  И назначил такую цену, что визири сразу сказали:

  - Да, это человек неглупый!

  Сложились, отсчитали ему деньги, и Абл-Эддин сказал им:

  - Вы будете спасены. А как, - не все ли вам равно? Не все ли равно утопающему, как его вытащат: за волосы или за ногу.

  Абл-Эддин пошел к великому визирю и сказал:

  - Разрешить заданную тобой задачу могу я.

  Мугабедзин спросил его:

  - Как?

  - Когда ты требуешь от садовника персиков, - ты, ведь, не спрашиваешь его: как он их вырастит? Он положит под дерево навоза, а от этого будут сладкие персики. Так и государственное дело. Зачем тебе вперед знать, - как я это сделаю. Мне работа - тебе плоды.

  Мугабедзин спросил:

  - А что тебе для этого нужно?

  Абл-Эддин ответил:

  - Одно. Какую бы я глупость ни выдумал, ты должен на нее согласиться. Хотя бы тебя брал страх, что нас с тобой обоих за это посадят к сумасшедшим.

  Мугабедзин возразил:

  - Я-то, положим, останусь на своем месте, а вот тебя посадят на кол!

  Абл-Эддин согласился:

  - Будь по-твоему. Еще одно условие. Ячмень сеют с осени, а собирают летом. Ты дашь мне срок от полнолунья. В это полнолунье я посею, - в то полнолунье - жни.

  Мугабедзин сказал:

  - Хорошо. Но помни, что дело идет о твоей голове.

  Абл-Эддин только засмеялся:

  - Человека сажают на кол, а говорят, что речь идет о голове.

  И подал великому визирю к подписи готовую бумагу. Великий визирь только за голову схватился, прочитав ее:

  - Тебе, вижу, страшно хочется сесть на кол!

  Но, верный данному обещанию, бумагу подписал. Только визирю, управляющему правосудием, дал приказ:

  - Заостри для этого молодца кол понадежнее.

  На следующий день глашатаи по всем улицам и площадям Тегерана возглашали, при звуках труб и барабанном бое:

  "Жители Тегерана! Веселитесь!

  Наш премудрый повелитель, властитель властителей, обладающий мужеством льва и светлый, как солнце, отдал, как вам известно, управление всеми вами заботливому Мугабедзину, да продлит аллах его дни без конца.

  Мугабедзин сим объявляет. Дабы жизнь каждого перса текла в приятности и удовольствии, - да заведет себе каждый в доме попугая. Эта птица, одинаково занятная как для взрослых, так и для детей, служит истинным украшением дома. Богатейшие индийские раджи имеют сих птиц для утешения в своих дворцах. Пусть дом каждого перса украсится так же, как дом богатейшего индийского раджи. Мало того! Каждый перс должен помнить, что знаменитый "павлиний трон" властителя властителей, отнятый его предками в победоносной войне у Великого Могола, украшен сделанным из одного, цельного, неслыханной величины изумруда - попугаем. Так что, при виде сей изумрудного цвета птицы, каждый будет невольно вспоминать о павлинном троне и восседающем на нем властелине властелинов. Заботу о снабжении попугаями всех добрых персов заботливый Мугабедзин передал Абл-Эддину, у которого персы и могут приобретать попугаев по установленной цене. Приказ этот исполнить до наступления ближайшего новолуния.

  Жители Тегерана! Веселитесь!"

  Жители Тегерана дались диву. Визири втихомолку спорили между собой: - Кто больше сошел с ума? - Абл-Эддин, написав такую бумагу? - Или Мугабедзин, который ее подписал? Абл-Эддин выписал из Индии огромный транспорт попугаев и, так как он продавал их вдвое дороже, чем покупал, то нажил хорошие деньги.

  Попугаи сидели на жердочках во всех домах. Визирь, управляющий правосудием, заострил кол и заботливо обил его жестью. Абл-Эддин ходил веселый.

  Но вот прошел срок от полнолуния до полнолуния. Над Тегераном взошла полная, сверкающая луна. Великий визирь позвал к себе Абл-Эддина и сказал:

  - Ну, мой друг, пора садиться на кол!

  - Смотри, не посади меня куда-нибудь попочетнее! - ответил Абл-Эддин. - Жатва готова, иди и жни! Отправляйся и читай мысли!

  И с величайшей пышностью, верхом на белом арабском коне, при свете факелов, в сопровождении Абл-Эддина и всех визирей, Мугабедзин отправился в Тегеран.

  - Куда тебе угодно заехать? - спросил Абл-Эддин.

  - Хоть вот в этот дом! - указал великий визирь.

  Хозяин остолбенел, увидев таких великолепных гостей.

  Великий визирь ласково кивнул ему головой. А Абл-Эддин сказал:

  - Веселись, добрый человек! Наш заботливый великий визирь заехал узнать, как ты поживаешь, весело ли, доставляет ли тебе удовольствие зеленая птица?

  Хозяин поклонился в ноги и ответил:

  - С тех пор, как премудрый господин приказал нам завести зеленую птицу, - веселье не покидает нашего дома. Я, моя жена, мои дети, все знакомые не нарадуются на птицу! Хвала великому визирю, внесшему радость в наш дом!

  - Прекрасно! Прекрасно! - сказал Абл-Эддин. - Принеси и покажи нам твою птицу.

  Хозяин принес клетку с попугаем и поставил перед великим визирем. Абл-Эддин достал из кармана фисташек и начал пересыпать их с руки на руку. Завидев фисташки, попугай потянулся, нагнулся боком, посмотрел одним глазом. И вдруг крикнул:

  - Дурак великий визирь! Вот, дурак великий визирь! Вот дурак! Вот дурак!

  Великий визирь вскочил, как ужаленный:

  - Ах, подлая птица!

  И вне себя от ярости, обратился к Абл-Эддину:

  - Кол! На кол этого негодяя! Выдумал как меня осрамить?!

  Но Абл-Эддин спокойно поклонился и сказал:

  - Птица не от себя это выдумала! Значит, она часто это слышит в этом доме! Вот что говорит хозяин, когда уверен, что его никто чужой не подслушивает! В лицо он тебя хвалит мудрым, а за глаза...

  А птица, глядя на фисташки, продолжала орать:

  - Великий визирь дурак! Абл-Эддин - вор! Вор Абл-Эддин!

  - Ты слышишь, - сказал Абл-Эддин, - сокровенные мысли хозяина!

  Великий визирь обратился к хозяину:

  - Правда?

  Тот стоял бледный, словно уж умер.

  А попугай продолжал кричать:

  - Великий визирь дурак!

  - Да уймите же проклятую птицу! - крикнул Мугабедзин.

  Абл-Эддин свернул попугаю шею.

  - А хозяина на кол!

  И великий визирь обратился к Абл-Эддину:

  - Садись на моего коня! Садись, тебе говорят! А я поведу его под уздцы. Чтобы знали все, как я умею казнить за дурные мысли и ценить мудрые!

  С этих пор, по словам Мугабедзина, он:

  - Читал в чужих головах лучше, чем в своей собственной.

  Лишь только его подозрение падало на какого-нибудь перса, он требовал:

  - Его попугая.

  Перед попугаем клали фисташки, и попугай, глядя на них одним глазом, рассказывал все, что было на душе у хозяина. Что чаще всего слышалось в задушевных беседах. Ругал великого визиря, ругательски ругал Абл-Эддина. Визирь, управляющий правосудием, не успевал обтесывать колы. Мугабедзин так полол огород, что скоро в нем не осталось бы и капусты.

  Тогда знатнейшие и богатейшие люди Тегерана явились к Абл-Эддину, поклонились ему и сказали:

  - Ты выдумал птицу. Ты выдумай на нее и кошку. Что нам делать?

  Абл-Эддин усмехнулся и сказал:

  - Дуракам помогать трудно. Но если вы наутро выдумаете что-нибудь умное, и я для вас что-нибудь придумаю.

  Когда наутро Абл-Эддин вышел в свою приемную, - весь пол ее был выстлан червонцами, а купцы стояли в приемной и кланялись.

  - Это неглупо! - сказал Абл-Эддин. - Удивляюсь, как вам не пришла в голову такая простая мысль: передушите своих попугаев и купите у меня новых. Да и выучите их говорить: "Да здравствует великий визирь! Абл-Эддин благодетель персидского народа!" Только и всего.

  Персы, вздохнувши, посмотрели на свои червонцы и ушли. Между тем зависть и злоба делали свое дело. Соглядатаи, - а их в Тегеране было множество, - были распущены Мугабедзином.

  - Зачем мне кормить соглядатаев, - когда тегеранцы сами кормят соглядатаев, состоящих при них! - смеялся великий визирь.

  Соглядатаи остались без куска хлеба и распускали про Абл-Эддина дурные слухи. Слухи эти достигали Мугабедзина.

  - Весь Тегеран проклинает Абл-Эддина, а за него и великого визиря. "Нам и самим есть нечего, - говорят тегеранцы, - а тут еще птиц корми!"

  Слухи эти упали на хорошую почву. Государственный человек - кушанью подобен. Пока мы голодны, кушанье пахнет хорошо. Когда поедим, и смотреть противно. То же и государственный человек.

  Государственный человек, который уж сделал свое дело, всегда в тягость.

  Мугабедзин стал уже тяготиться Абл-Эддином:

  - Не слишком ли я уж осыпал почестями этого выскочку? Не слишком ли уж он возгордился? Такую простую вещь я придумал бы и сам. Дело нехитрое!

  Слухи о ропоте в народе пришли во время. Мугабедзин призвал к себе Абл-Эддина и сказал:

  - Ты оказал мне дурную услугу. Я думал, ты сделаешь что-нибудь полезное. Ты принес только вред. Ты меня обманул! Благодаря тебе, в народе идет только ропот и растет недовольство! И все из-за тебя! Ты изменник!

  Абл-Эддин спокойно поклонился и сказал:

  - Ты можешь меня казнить, но в правосудии ты мне отказать не захочешь. Ты можешь посадить меня на кол, - но сначала спросим у самого народа: ропщет ли он и недоволен ли? У тебя есть средство знать сокровенные мысли персов. Я дал тебе это средство. Обрати его теперь против меня.

  На следующий же день Мугабедзин, в сопровождении Абл-Эддина, в сопровождении всех своих визирей, поехал по улицам Тегерана:

  - Чтоб прислушаться к голосу народа.

  День был жаркий и солнечный. Все попугаи сидели на окнах.

  При виде блестящей процессии зеленые птицы таращили глаза и кричали:

  - Да здравствует великий визирь! - Абл-Эддин - благодетель персидского народа!

  Так они проехали весь город.

  - Вот сокровенные мысли персов! Вот что они говорят между собой у себя дома, когда уверены, что их никто не подслушивает! - сказал Абл-Эддин. - Ты слышал своими ушами!

  Мугабедзин был тронут до слез.

  Он сошел со своего коня, обнял Абл-Эддина и сказал:

  - Я виноват перед тобой и перед собой. Я послушался клеветников! Они сядут на кол, - а ты садись на моего коня, и я снова поведу его под уздцы. Садись, тебе говорят!

  С тех пор Абл-Эддин не выходил больше из милости у великого визиря.

  Ему при жизни была оказана величайшая почесть. В честь него был устроен великолепный мраморный фонтан