Дорошевич Влас Михайлович - Сказки и легенды

орогой.

  III

  И Браме и Вишну показалось, что от земли поднимается огромное, безобразное чудовище. Бесцветные волосы падают космами по его плечам и глаза его слепы.

  Оно смотрит на солнце и не видит солнца. Смотрит на звезды и не видит звезд.

  - Твое чудовище царит на земле, черный Шиву! - сказал Брама и в горе закрыл руками лицо.

  А кругом подымался смрад, раздавались стоны, лилась кровь.

  И черный Шиву улыбался.

  - Так Глупость правит землею!

  УЧЕНЬЕ И ЖИЗНЬ (Арабская сказка)

  "Grau, teurer Freund, ist alle Theorie Und grun des Lebens goldner Baum". Mephistopheles. "Faust"

  ("Сера, мой друг, теория везде, Златое древо жизни зеленеет". Мефистофель. "Фауст" - нем. - Перевод В. Я. Брюсова)

  Султан Эбн-Эль-Даид, - да будет имя его хоть наполовину так прославлено потомством, как славили его придворные, - созвал своих приближенных, - тридцать благородных юношей, воспитанных вместе с ним по-царски, - и сказал.

  Эбн-Эль-Даид был молодым, но мудрым султаном. Он читал мудрецов, что случается со многими. И слушал их, чего не бывает почти ни с кем. Он сказал:

  - Только добродетель почтенна. Порок заслуживает презрения. Воздержание ведет к добродетели. Невоздержание родит порок, и порок родит невоздержание. Так змея, рождаясь от змеи, родит змеенышей. Надо идти тем путем, который приведет в цветущий сад, - надо избегать того пути, в конце которого бездонная пропасть, хотя бы путь этот и был усыпан цветами. Воздержание лучше невоздержания.

  Он посмотрел на юношей-друзей и спросил:

  - Кто скажет, что уста мои произнесли ложь и глупость?

  Юноши поклонились и ответили:

  - Мудрость избрала тебя, чтоб вещать, - как соловей выбирает самый цветущий куст роз, чтобы в нем петь.

  Султан улыбнулся и сказал:

  - Пророк повелел женщине закрывать свое лицо. Женщина стала ткать чадры, прозрачные, как паутина. Она закрывает свое лицо, - и все его видят. Женщина обманула пророка. Чего же ждать от них нам, простым смертным?

  Он положил руку на меч, лежавший на книге, и сказал:

  - Обещаю, - и добродетелью клянусь исполнить обещанное. Объявляю отныне городу и всей стране. Если какая-нибудь красивая женщина осмелится показаться в моем дворце, или в саду при моем дворце, или вблизи моего дворца, или вблизи сада при дворце, - с ней будет поступлено так, как поступаем мы с человеком, задумавшим убийство. Мы обезоруживаем его. У виновной будет отрезан нос, отрезаны уши, - и я оставлю ей язык только для того, чтоб этот урод надоедал всем рассказами о своей прежней красоте. Я сказал. Это сделано.

  Он протянул руки друзьям и сказал:

  - А мы здесь, в тишине дворца и ароматном покое нашего сада, предадимся наукам и размышлениям, никем не тревожимые, кроме наших высоких мыслей!

  И все хвалили добродетель султана и мудрость, с которой он ведет других к добродетели.

  А глашатаи объявили на перекрестках и базарах волю султана.

  На всех женщин во всем Багдаде напал ужас. Султан говорил о красивых, - и потому повеление все женщины приняли на свой счет.

  Женщины боялись улицы, которая могла привести на улицу, соседнюю с той, что шла ко дворцу султана.

  В саду дворца росли дивные цветы, и к цветникам вели тенистые аллеи.

  Но когда ветер приносил в город благоухание дворцового сада, - женщины с ужасом бежали от этого аромата как от дыхания чумы.

  И если им снились во сне тенистые аллеи султанского сада, по которым они любили гулять, - то женщины в ужасе просыпались и спросонья кричали:

  - Спасите! мне режут нос!

  Тихо было во дворце и саду. Все было полно спокойного размышления. Задумчиво бродили по тенистым аллеям юноши, воспитанные по-царски. Царили добродетель и мудрость.

  Прошел год.

  Ветер, который приносится с полдня, прилетел и раскрыл чашки цветов. Ветер, несущийся из суровых ночных стран, где, говорят, родится золото, принесся и золотом одел деревья. И снова принесся влажный и теплый ветер с полудня, и снова раскрылись чашки цветов.

  Была лунная ночь.

  По снегу из опавших цветов яблоней шел Эбн-Эль-Даид по дорожке сада, полный размышлений.

  Гремели соловьи.

  Вдруг из-за куста пурпурных роз, которые казались огромными черными цветами при ярком лунном свете, раздался поцелуй.

  Кто-то шептал, задыхаясь:

  - Ты прекраснее неба, цветов, весны...

  А из-за густой стены олеандров доносился другой страстный шепот:

  - Зачем ждать смерти, чтоб насладиться раем? Рай пророка - ты!

  И звучал поцелуй.

  Все кусты шептали, и словно все розы целовались. Задрожав от негодования, султан Эбн-Эль-Даид побежал во дворец и крикнул евнуху, дремавшему в углу:

  - Измена! Женщины! Опасность!

  В ужасе евнух ударил в огромный барабан. Все двери и окна дворца вспыхнули светом. Оружие проснулось и заговорило. Весь сад в одно мгновение был окружен воинами. И длинной вереницей, при ярком свете луны, под стражей шли тридцать юношей.

  Рядом с каждым шла женщина, дрожа, чуть не падая, кутаясь в чадру, несмотря на ночь.

  Их ввели во внутренний двор, где на троне ждал их с бледным от гнева лицом султан Эбн-Эль-Даид.

  Перед ним на коленях стоял с мечом палач и глядел жадным взором в глаза повелителю, как смотрит собака, ждущая, что хозяин бросит ей подачку.

  Печально обратился султан к одному из юношей:

  - Рахейд! Ты был первым в моей дружбе, будь первым в моей Немилости!

  И указав с презрением на стоявшую рядом с юношей закутанную женщину, - султан поднялся и гневно крикнул:

  - Сорвать покрывало с негодной! Мы хотим видеть то оружие, которым она поразила нас в сердце, отнявши любимого из друзей.

  Евнух с ругательством сдернул покрывало. И евнух отступил.

  Султан зашатался и упал на трон.

  - Кто это? - прошептал султан. Перед ним стояла старая кривая женщина. - Кто это? - прошептал султан.

  - Судомойка Акнэ! - отвечал, падая ниц, главный евнух. - Негодная женщина, оставленная во дворце только за ее безобразие! Она мыла посуду в кухне. Прикажи, повелитель, отрезать ей нос и уши!

  - Не надо! - покачал головой султан. - Не уменьшай ее уродства! Пусть эта женщина только закроется!

  И с отвращанием отвернувшись от нее, султан приказал:

  - Следующая!

  Евнух, дрожа, сорвал покрывало. Это была кривобокая, хромая поломойка.

  - Следующая! - с отвращением и в ужасе закричал султан.

  Покрывало было сорвано с седой старухи, работавшей на грязном дворе.

  И все прачки, стряпухи для прислуги, прислужницы на самые низкие должности, оставленные во дворце только за безобразие, оказались налицо.

  Только евнухи могли смотреть на них без отвращения. Эбн-Эль-Даид всплеснул руками

  - Какое безумие, словно чума, поразило мой двор?! Где были ваши глаза? Вы изменили там, где не было даже цехина, чтоб заплатить за вашу измену! Рахейд, лги мне! Правда, которую я вижу, слишком безобразна!

  И Рахейд выступил вперед и с поклоном сказал:

  - Мне не надо осквернять ложью юных уст, которые привыкли, чтоб правда скользила по ним! Гнев - дурное стекло, повелитель! Он искажает предметы, на которые через него смотрят! Право, повелитель, Акнэ вовсе не так плоха, как тебе кажется в твоем гневе! У нее, - это правда, - один глаз. Но разве не одно солнце светит на небе? И мы находим его прекрасным. И мы находим это достаточным. Оно дает нам довольно и света и зноя. И безумцем мы назвали бы того, кто потребовал бы еще одного солнца: "будет светлее".

  - Повелитель! Будь справедлив! - воскликнул второй юноша. - И прежде чем произнести приговор, взгляни не на одни недостатки того, кого судишь, но и на его достоинства. Пока я говорю тебе, прикажи моей милой пройти перед тобой под звук моих речей. И гляди! Она хрома и кривобока. Но не сравниваем ли мы женщину с пальмой, когда хотим похвалить ее стройность? Видал ли ты пальму, повелитель, когда бушующий ветер качает ее ствол? Какой красивый изгиб! Вели идти моей милой! Смотри! Она колышется, как пальма, наклоненная ветром. Как ствол пальмы под напором ветра, изогнулся ее стан! С пальмой только, с пальмой во время бури, сравню я милую мою!

  - Повелитель! - воскликнул третий юноша. - Вся природа кажется мертвой во время затмения солнца. Лицо моей милой закрыто чадрой, и как мертвые немеют мои уста! Повелитель, она стара! Костер угасает и покрылся белым пеплом седин. Но под пеплом еще горят потухающие угли, - ее глаза. Они еще горят, и пламя можно раздуть! Она стара, - но как прекрасна в тени олеандров, когда мы играем в прятки с луной. А когда любопытная луна найдет нас и защекочет своими лучами, чтоб пробудить от сладкого забвенья, - как сверкнут на лунном свете белые волосы моей милой! Как девственные снега вершин прекраснейших гор! У нее один зуб, - но как изумруд сверкает он! А любоваться тончайшей сетью мельчайших морщин на ее лице, - любоваться изящнейшей работой художника - природы! Повелитель! Те искры, что тлеют в глазах ее, жгли меня в любовных сновидениях! Повелитель, нет женщины прекраснее на свете!

  - Довольно! - крикнул султан Эбн-Эль-Даид. - Не оскорбляйте красоты! Кто оскорбляет душу человека, - оскорбляет мысли аллаха. Кто оскорбляет тело, - оскорбляет слова аллаха, в которые он вложил свои мысли! Ваши речи - богохульство против природы! Молчите!

  Он схватился за голову:

  - О мудрость! Как мудра ты здесь, в доме мудреца! Какие глупости способна ты наделать, стоит тебе выйти на улицу! Чем началось, и чем кончилось? Вы мудро ушли с дороги, украшенной цветами, и глупо украсили себя пожелтевшими, сгнившими листьями. Выгнать этих красавиц для ослепших, воровок поцелуев, назначенных другим! С восходом солнца объявить всему городу и всей стране, что сад мой открыт для всех женщин! Я позволяю им рвать цветы, какие они хотят и сколько они хотят!

  И в отчаянии он воскликнул:

  - Я отменяю ранее сделанное мною распоряжение! Я отменяю все сделанные мною раньше распоряжения!

  И, схватившись за голову, Эбн-Эль-Даид, шатаясь, ушел во внутренние покои, повторяя:

  - О, самое мудрое ученье! Каких глупостей наделаешь ты, едва выйдя на улицу!

  И снова сады дворца, - даже днем, - наполнились красивыми женщинами.

  Только султан Эбн-Эль-Даид не принимал участия в общем веселье.

  Он заперся в своих покоях, погруженный в размышления.

  Он писал мудрые учения.

  Потому что был мудр.

  И сжигал их.

  Потому что был очень мудр.

  Он боялся, чтоб мудрость, выйдя на улицу, не наделала самых глупых дел.

КОНЕЦ МИРА

  (Индийская легенда)

  Еще на западе пурпуром и золотом горел край одежды уходящего Магадэвы, - а с востока мрачный Африд простирал над миром черное покрывало, чтоб укрыть им разврат и преступления земли.

  - Я проклинаю тебя! - воскликнул Магадэва и, словно мечом, сверкнул по небу последним кровавым лучом.

  - Я ненавижу тебя! - крикнул Африд, кидаясь вслед за уходящим, и закрыл все небо своим черным покровом.

  От их голосов в испуге похолодел воздух, птицы забились в листву, зелень потеряла свои краски, цветы вздрогнули и испуганно закрыли свои чашечки. Наступила ночь.

  Африд впился в землю тысячами тысяч сверкающих глаз. Глаза тигра, глядящего на добычу.

  Всю ночь не мог заснуть индус Авга.

  Он думал:

  "Умереть завтра самому голодной смертью или убить сегодня богатого соседа?"

  Он то брался за копье, то снова клал его на скамейку.

  И казалось Авге, что он не один ночью в хижине.

  Что тут есть еще двое.

  И говорят с ним.

  Один голос говорил:

  - Не убивай!

  Другой повторял:

  - Убей... убей... убей...

  - Боги создали так, что он богат, а ты нищий! - говорил один голос. - Не спорь с волей богов!

  - Ты будешь сам могуществен, как боги: убей! - говорил другой голос. - Боги создали так, а ты переменишь волю богов. Ты совершишь чудо, достойное богов! Боги создали, чтоб он был богат, а ты умер. Он умрет, а ты будешь богачом. Ты будешь могуществен, как боги.

  И слушая голоса, перекликавшиеся в темноте в его хижине, Авга то нащупывал копье и сжимал его рукоятку, - то снова выпускал его из рук.

  - Все мудро, что существует. Все, что существует, предопределено. Не нарушай мудрости предопределенного! - говорил один голос.

  И другой прерывал его:

  - Все, что предопределено, то и совершится. Ничто не изменится в мире. Предопределено, чтоб был труп, - и будет труп. Предопределено, чтоб был счастливый и богач, - будет счастливый и богач. Но зачем же трупом должен быть ты?

  - Убийство. Смерть.

  - Переселение души, - и только. Он будет тобою, трупом, - ты станешь им: счастливцем и богатым.

  - Не убивай!

  - Убей... убей... убей...

  А между тем уж близился рассвет.

  Задрожали и побледнели звезды. Где-то в кустах чирикнула птица.

  - Проходит ночь, - в ужасе воскликнул Авга, - что ж мне делать? На что решиться? Теперь дорого каждое мгновенье!

  И хижина его наполнилась вдруг светом, и перед ним появились два человека.

  Один был одет в золотистые легкие одежды, другой кутался в черную мантию. И оба жадно смотрели на Авгу.

  - Кто вы? - с испугом спросил Авга.

  - Мы боги! - отвечали они.

  - Я Магадэва, бог света. Лучезарного света.

  - Я Африд, бог тьмы. Бездонной тьмы.

  Авга упал на колени:

  - Что привело вас ко мне?

  И Магадэва ответил ему:

  - Наша борьба!

  И Африд мрачно подтвердил:

  - Наша борьба.

  - Века мы боремся из-за тебя, из-за человека, - и это наполняет наше существованье. - Мы живем этой борьбой.

  - Кому ты будешь принадлежать, - мы спорим. Я Магадэва, добрый бог.

  - Я Африд, бог зла.

  - Ты должен быть моим.

  - Ты будешь моим.

  - Проклятье тебе, исчадье тьмы! Он будет моим!

  - Ненависть моя тебе, мираж далекого неба! Золотистый туман! Луч солнца, который поглотит тьма! Он будет моим.

  Авга стоял на коленях и слушал спор богов о нем. Он поклонился им до земли и сказал:

  - Великие и могущественные боги! Мне очень лестно слышать, что вы так спорите и боретесь из-за меня. Могуча ваша борьба. Но я-то! Я-то! Я похож на зерно, которое попало между двух жерновов. Один жернов белый, другой черный. Но бедному зерну-то плохо. Жернова борются и трутся друг о друга, - а бедное зерно, попавшее между ними, превращается в порошок. Великие, могущественные боги, вы боретесь из-за меня, - мне очень лестно. Но меня-то, ведь, вы стираете в порошок. Если бы вы могли оставить меня в покое?!

  И Магадэва, и Африд, поникнув головами, вышли из хижины.

  Рассветало.

  По лесу пошел шелест распускающихся цветов, развертывающейся травы. Рос и рос звон птиц.

  Магадэва и Африд, утомленные борьбой, сели отдохнуть по разным сторонам дороги. С ненавистью глядя друг на друга. Добро и зло, прикованные друг к другу борьбой. На дороге лежал навоз. И на навоз прилетели два воробья, и стали из-за него драться.

  Перья летели от них.

  От боли они жалобно чирикали.

  А все-таки клевали друг друга в голову.

  И текли у них капли крови.

  Глядя на них, улыбнулся мрачный Африд.

  Глядя на драку, улыбнулся улыбкой сожаленья Магадэва.

  И боги с улыбкой встретились глазами.

  Африд указал Магадэве на воробьев:

  - Не похожи ли мы на них?

  И Магадэва рассмеялся.

  - Из-за чего мы боремся? Мы видели сейчас человека!

  И Магадэва сказал:

  - Если б было что-нибудь выше нас, - это существо смеялось бы над нашей борьбой из-за человека, как мы смеемся теперь над этой дракой воробьев!

  Африд протянул ему руку:

  - Кончим же этот вечный спор между добром и злом. Из-за кого? Из-за чего? Отдохнем в покое небытия!

  И Магадэва ответил:

  - Я согласен. Пусть спор будет кончен, брат мой!

  И дорога расширилась между ними. Между ними была уж не дорога, а вся земля. Они потеряли вид людей и стояли друг перед другом великие, необъятные.

  И боги кинулись в объятия друг друга и крепко сжали друг друга в объятиях.

  И мир попал между ними, и они раздавили мир.

  Он умер с воплем.

  Заревели воды, завопили горы, камни, превращаясь в пыль.

  И только Магадэва в этом реве, в этом стоне сердцем услышал жалобный стон человека.

  Все было кончено.

  Не было больше ни добра, ни зла, ни мира, ни человека.

  И не было богов.

  Не стало человека, - и не стало ни добра, ни зла.

  И не стало и богов добра и зла.

КАК ДЬЯВОЛ СТАЛ ПАХНУТЬ СЕРОЙ

  (Арабская сказка)

  В Дамаске жила девушка, по имени Таис. Она была так прекрасна, что, когда вечером смотрела на небо, звезды от злости срывались с места и гасли от зависти. Она была прекрасна. Аллах сказал сатане;

  - Касаясь всего своими мерзкими руками, не смей касаться Таис. В красивейший сосуд я хочу налить лучшего масла, - пусть она будет также прекрасна душой, как и телом.

  Дьявол поклонился до земли.

  Но, кланяясь Аллаху с покорностью до земли, со злобой подумал:

  - Потому я и разобью с особенной радостью этот кувшин!

  Настала ночь.

  Таис, раздетая, сидела в постели, тяжело дышала, вдыхая аромат цветов, горела, слушая пенье соловья, и смотрела в окно на небо, где танцевали хороводы звезд. Звезды срывались и гасли от зависти.

  Дьявол измучил цветы своим знойным дыханием, чтоб они пахли сильнее, измучил соловья мыслями о самке, чтоб он пел еще более страстно, - и тогда явился к задыхающейся от какого-то неведомого чувства Таис.

  - Хороши ли звезды? - спросил он, приняв вид страстного, прекрасного юноши.

  - Я гляжу на них! - ответила Таис.

  - А как хорошо должно быть там, за звездами!

  - Я мечтаю об этом! - вздохнула Таис.

  - Так дай мне обнять тебя, красавица, и я унесу тебя за звезды!

  Так сказал дьявол и обнял Таис.

  Ей показалось, что крылья выросли у нее за плечами и ноги оторвались от земли. И что в объятиях прекрасного юноши она несется все выше, выше, выше.

  Словно огненный дождь, кругом посыпались звезды. Какой-то невиданный свет открылся глазам. Какой-то огонь, палящий и сладкий, жег тело.

  А Таис неслась выше, выше.

  Как вдруг крылья опали у нее за спиной. И с надзвездной высоты Таис упала на землю.

  И зарыдала.

  - Зачем ты унес меня в такой чудный мир, чтоб вернуть снова на землю!

  А чудный юноша целовал ее и говорил:

  - Хочешь, я опять унесу тебя за звезды!

  И, услышав этот шепот, ангелы, которых послал Аллах охранять сон Таис, с печалью отошли от ее двери и со слезами пришли к Аллаху.

  - Великий! Мы не умели охранить Таис. В аромате цветов, в песне соловья, в тихом мерцании звезд, злой дух незаметно для нас прокрался в комнату Таис, - и мы слышали шепот, но это не был шепот молитвы, мы слышали вздохи, но эти вздохи неслись не к тебе, мы слышали слезы, но это не были слезы благочестия.

  И разгневанный Аллах вызвал к себе душу заснувшей от сладкого утомления Таис.

  - Зачем ты сделала это? - грозно спросил Аллах. - Зачем предалась сатане?

  Дрожа, отвечала бедная душа молодой девушки:

  - Могла ли я думать, всемогущий, что это сатана, когда он был прекрасен, как один из твоих ангелов? И к тому же он обещался унести меня на небо. Я приняла его за твоего ангела и доверилась ему.

  Грозный Аллах призвал пред лицо свое сатану.

  - Проклятый однажды, будь проклят снова! Ты принимаешь вид моих ангелов, чтоб выдавать зло за добро! Так я отмечу тебя своим гневом.

  И Аллах ударил молнией в коленопреклоненного сатану, - и от молнии смрад горящей серы проник все тело сатаны.

  - Пусть этот смрад будет моим новым проклятием! - сказал Аллах. - По этому смраду тебя узнает всякий живущий на земле, и будет бежать от тебя.

  Снова настала ночь.

  И снова Таис, раздетая, сидя в постели, пьяная от аромата цветов, от пенья соловья, глядела в открытое окно на звезды и думала:

  "Что там? За ними? Как бы я хотела улететь туда".

  И вдруг соловей замолк, вспорхнул и улетел, и умер в воздухе аромат цветов, и воздух наполнился удушливым запахом гари и серы.

  В окне показался прекрасный юноша.

  - Ты? - кинулась к нему Таис, но отступила: - Какой ужас! Каким смрадом дышит твое тело! Уйди!

  - Я вновь унесу тебя за звезды, красавица! - молил дьявол.

  Но Таис отвечала:

  - Уйди! Мне кажется, что ты волочишь меня по омерзительной грязи! Уйди! Я задыхаюсь вблизи тебя!

  И дьявол, печальный, ушел.

  А из-за дверей он слышал радостный смех карауливших ангелов.

  И этот смех перевернул ему душу. И потекли однообразной чередой дни и ночи. Длинные дни и печальные ночи, - как ночи разлуки.

  Таис глядела на звезды и плакала:

  - Мне больше не носиться над вами!

  Ей казалось, что звезды смеются над нею.

  И побежденный дьявол грустно бродил по саду Таис, смрадным запахом горящей серы вспугивая соловьев и заставляя умолкать аромат роз.

  Так прошло десять дней и десять вечностей, - ночей. На одиннадцатый день Таис пошла на базар и обратилась к искусному ремесленнику, у которого обыкновенно покупала драгоценности.

  - Разве нельзя сделать аромат роз сильнее?

  - Из них можно сделать масло, - ответил искусный ремесленник, - если умастить им тело, розы покажутся травой без запаха в сравнении с тобой. Но это масло будет стоить в пять раз дороже, чем золото!

  - Пусть! - со вздохом сказала Таис.

  И прибавила:

  - А эти смолистые кустарники, как будто вечно плачущие, на которых повисли густые смолистые слезы, желтые, как янтарь, душистые?

  - Из них можно сделать амбру. Если ты натрешься ею...

  - Думаешь ли ты, что этот аромат будет сильнее запаха горячей серы?

  - Как одно доброе дело сильнее тысячи злых!

  - Тогда сделай мне и это! - приказала Таис.

  И ночью дьявол, уныло бродя по саду Таис, вдруг услышал из окна шепот:

  - Ты здесь?

  Он грустно взглянул на красавицу, озаренную луной. Ее глаза мерцали, как погасающие звезды.

  - Иди сюда... ко мне... ко мне... - шептала Таис.

  - Зачем? - с горечью спросил дьявол. - Чтоб ты прогнала меня с отвращением?

  - Нет! Нет! Иди! Я столько вечностей не была над звездами! Неси, неси меня туда!

  И дьявол через окно вскочил в ее комнату, и даже у него закружилась голова от запаха ладана и роз.

  - За звезды! Унеси меня за звезды! - шептала Таис. - Цвету ли я, как роза, для тебя, благоухаю ли, как плачущий янтарными слезами ладанный куст?

  - Я слышу чудный аромат!

  - Это масло роз, это амбра, в них потонул запах серы, и ничто не мешает нам унестись за звезды, мой милый.

  И они понеслись.

  И огорченные, в слезах, отлетели ангелы от дверей Таис к престолу Аллаха.

  - Она выдумала благовония, чтоб не слышать запаха зла и греха!

  И Аллах грустно улыбнулся:

  - Женщина сумеет не заметить черта даже там, где знает, что он есть! Предоставим их друг другу! И занялся делами воинов.

МУСТАФА И ЕГО БЛИЖНИЕ

  (Арабская сказка)

  Мустафа был мудрый человек.

  Он сказал себе:

  - Человек, который ищет истины, - похож на человека, которого томит нестерпимая жажда. Когда человека томит жажда, он должен пить воду, а не плевать.

  Поэтому Мустафа больше слушал, чем говорил. Он выслушивал одинаково всех. Тех, кого считали умными. И тех, кого считали глупыми.

  Почем знать: кто умен, а кто, в действительности, глуп?

  - Если светильник едва мерцает, - это не значит, что в нем нет масла. Часто светильник едва горит, потому что переполнен маслом и еще не разгорелся.

  Всякого, кто хотел вступить с ним в беседу, Мустафа спрашивал:

  - Не знаешь ли ты чего-нибудь об истине? Расскажи мне.

  Однажды, когда Мустафа, задумавшись, шел по дороге, навстречу ему попался старик дервиш. Дервиш сказал Мустафе:

  - Добрый день, Мустафа!

  Мустафа взглянул на него с изумлением: он никогда не видел этого дервиша.

  - Откуда ты меня знаешь?

  Дервиш улыбнулся и, вместо ответа, спросил:

  - Что ты делаешь, Мустафа?

  - Ты видишь, что я делаю! - ответил Мустафа. - Я иду.

  - Я вижу, что ты сейчас идешь. А что ты делаешь обыкновенно? - спросил дервиш.

  Мустафа пожал плечами:

  - Что делают обыкновенно все. Хожу, сижу, лежу, пью, ем, торгую, ссорюсь с женой.

  Дервиш улыбнулся хитро:

  - Но что ты делаешь, Мустафа, когда ты ходишь, сидишь, лежишь, пьешь или ешь, когда торгуешь, ссоришься с женой?

  Пораженный Мустафа ответил:

  - Я думаю: что такое истина? Я ищу истины.

  - Ты хочешь знать, что такое истина? - все улыбаясь, продолжал дервиш.

  - Изо всего, что я знаю, я знаю наверное, что это знать я хочу больше всего.

  - Истина? Это - наш затылок.

  - Как так? - спросил Мустафа.

  - Она при нас, около, но мы ее не видим.

  - Я не понимаю этого! - сказал Мустафа.

  Дервиш подал ему драгоценное кольцо.

  - Вот тебе ключ к разгадке. Отдай это кольцо самому далекому от тебя человеку. И ты поймешь.

  И сказав это, свернул с дороги и исчез в кустах прежде, чем Мустафа успел опомниться. Мустафа поглядел на перстень.

  Поистине, он никогда не видал более драгоценной вещи. Ни таких камней, ни такой величины, ни такой игры! Мустафа сказал себе:

  - Это нетрудно сделать!

  Он взял денег, сколько мог, и отправился в путь. Он переехал на верблюдах через знойную, мертвую, раскаленную пустыню, каждое мгновение рискуя сорваться и разбиться насмерть, переправился через ледяные горы, переплыл много широких и быстрых рек, прошел дремучими лесами, раздирая кожу об острые ветви, переехал, чуть не потерпев крушение, через безбрежный океан и, наконец, очутился на краю света.

  И сожженный солнцем, и обмерзший, и израненный, не похожий на себя.

  Среди покрытых вечным снегом полей. Там царила вечная ночь.

  И только звезды горели над ледяной пустыней. Среди снежного поля, закутанный в меха, сидел, весь дрожа, перед костром человек и грелся.

  Он был так погружен в свои думы, что не заметил, как подошел Мустафа, как Мустафа сел к костру и стал греться.

  - О чем ты думаешь? - спросил, наконец, Мустафа, прерывая молчание человека, закутанного в меха.

  И странно прозвучали сло а в ледяной пустыне, где молчало все от сотворения мира.

  Человек, закутанный в меха, вздрогнул, словно проснувшись от сна, и сказал:

  - Я думаю: есть ли что-нибудь там...

  Он указал на небо:

  - За звездами!

  - Если там нет ничего, - продолжал закутанный в меха человек, словно рассуждая сам с собой, - то как же я глупо провожу свою жизнь! Часто мне хочется сделать это или то, - но меня останавливает мысль: а вдруг "там" есть? И я отказываюсь от того, что доставило бы мне удовольствие. Каждый день я трачу два часа на молитву, и плачу, и рыдаю, и сердце мое бьется так, как не бьется больше никогда. И вдруг там ничего нет? Мне жаль не истраченного времени. Мне жаль даром пролитых слез, мне жаль биений моего сердца. Этим слезам и этому биению сердца нашлось бы лучше место на земле.

  И человека, закутанного в меха, передернуло от негодования и отвращения при мысли:

  - А вдруг там ничего нет?

  - А если там есть?

  И его передернуло от ужаса:

  - Тогда, как ужасно я провожу свою жизнь! Только два часа в день я делаю то, что нужно делать. Если здесь не кончается все, и жизнь только начинается там? Тогда на что, на какой вздор, на какой ничтожный, бессмысленный вздор трачу я все остальные часы моей жизни!

  И при свете костра, словно освещенное здесь на земле пламенем ада, увидел Мустафа искаженное от нестерпимой муки лицо человека, который смотрел на звезды со стоном:

  - Что же есть истина? Есть ли что-нибудь там?

  И звезды молчали.

  И так страшен был этот стон, и так страшно было это молчание, - что дикие звери, глаза которых, словно искры, горели во тьме, дикие звери, прибежавшие на звук голосов, поджали хвосты и в ужасе отошли.

  С глазами, полными слез, Мустафа обнял человека с лицом, искаженным страданием:

  - Брат мой! Мы страдаем одной болезнью! Пусть твое сердце слушает биение моего. Они говорят одно и то же.

  И сказав это, Мустафа с изумлением отступил от человека.

  - Я прошел вселенную, чтоб увидеть самого далекого от меня человека, - а нашел брата, почти что самого себя!

  И Мустафа с грустью спрятал драгоценный перстень, который хотел уже было надеть на палец человека, сидевшего перед костром среди ледяной пустыни.

  - Куда ж еще идти? - подумал Мустафа. - На звезды я не знаю пути!

  И решил вернуться домой.

  Жена встретила его криками радости:

  - Мы уж думали, что ты погиб! Скажи же, какие дела завлекли тебя так далеко от дома?

  - Я хотел узнать, что такое истина.

  - А зачем тебе это нужно?

  Мустафа с изумлением взглянул на жену. Он рассказал ей о встрече с дервишем и показал драгоценный камень.

  Жена чуть не лишилась чувств:

  - Какие камни! Она всплеснула руками:

  - И эту вещь ты хотел отдать?

  - Самому далекому от меня человеку.

  Лицо жены пошло пятнами.

  Она схватилась за голову и завопила таким голосом, какого еще никогда не слыхал от нее Мустафа:

  - Видели вы дурака? Он получает драгоценнейший перстень! Камни, которым нет цены! И вместо того, чтобы подарить своей жене, тащится через весь свет, чтобы бросить этакое сокровище - кому? Самому далекому от него человеку! Словно камнем в чужую собаку! Зачем небо создало такого дурака, если не затем, чтоб наказать его жену?! Горе мне! Горе!

  И вдруг Мустафа увидел, что между ними расстояние больше, чем до самой маленькой звезды, которая едва видна.

  Мустафа с улыбкой подал жене драгоценный перстень дервиша и сказал:

  - Да. Ты права.

  И весь день ходил, улыбаясь. И записал:

  "Истина - это наш затылок. Здесь, около. А мы не видим".

  Мустафа потом получил блаженство на небе.

  Но не на земле.

ХАЛИФ ОМЭР И СУЛТАН КЕРИМ

  (Турецкая сказка)

  Халиф Омэр был справедлив.

  Да будет благословен всемогущий, посылающий блеск алмазам, запах цветам и справедливость властителям!

  Халиф Омэр был справедлив.

  Однажды он ехал в Багдад со своим рабом на двух молодых верблюдах.

  Дорогою один верблюд заболел и пал.

  Халиф воскликнул:

  - Что нам делать?

  Оставшийся верблюд был слишком молод и слаб, чтобы на нем ехать вдвоем.

  До Багдада было слишком далеко, чтобы раб мог добежать за верблюдом живой.

  Халиф сказал:

  - Делать нечего. Сделаем так: будем ехать по перегону. Один перегон ты поедешь на верблюде, другой - я.

  Один перегон халиф сидел на верблюде, и раб бежал за ним. Другой перегон ехал раб, и халиф бежал за верблюдом по жаре, по пыльной дороге.

  Случилось так, что последний перегон пришелся в очередь раба.

  Раб ни за что не хотел сесть на верблюда:

  - Как? Я, раб, въеду в Багдад верхом? А тень аллаха будет бежать за мной, как моя тень?

  Но халиф сказал ему:

  - Что делать? Так пришлось! Ты имеешь право ехать, - и было бы несправедливо лишить тебя твоего права!

  Халиф приказал рабу сесть.

  Раб повиновался.

  И они въехали в Багдад - на изумление всему народу: раб на верблюде, халиф бежал за ним, усталый, покрытый потом и пылью.

  Военачальники и приближенные пришли в ужас:

  - Не оставил ли разум великого халифа и не унесся ли к престолу всевышнего, покинув на земле тело, лишенное рассудка?

  Но халиф объяснил им, в чем дело, и сказал:

  - Было бы несправедливо заставить раба бежать два перегона?

  Тогда народ в восторге кинулся к халифу, и каждый хотел поцеловать святую пыль его одежды.

  И справедливость Омэра перешла в века.

  И имя "Омэр" стало значить:

  - Справедливость.

  Народ нарек Омэра Справедливым. Халиф Омэр был справедлив.

  Султан Керим был благочестив.

  Любимым занятием его было слушать рассказы о великих людях, которые сделались угодны аллаху и приятны людям своими доблестями.

  Он хотел быть также угоден аллаху и радостен людям. И хотел, чтобы имя его также сохранилось и перешло в века и благоухало каким-нибудь лестным прозвищем. Он горел желанием подражать примеру великих людей.

  И среди них халиф Омэр Справедливый был для него, как солнце для нас.

  Так летом, когда еще горит и сверкает солнце, спускаясь к закату, луна зачем-то торопится выйти на небо. И мы не видим ее света при ярком свете солнца. И бледный серп ее кажется маленьким, легким облачком на голубом небе.

  Так меркли все халифы и султаны пред Омаром Справедливым в глазах Керима.

  Однажды султану случилось ехать в Багдад. Султан с женою ехали на верблюде. Раб еле поспевал за ними верхом на осле. Осел не выдержал и пал в трех перегонах от Багдада.

  Керим вспомнил про Омэра и возблагодарил всемогущего.

  - Да будет благословен аллах, посылающий слуге своему возможность прославиться на веки веков!

  Он рассчитал и приказал рабу сесть на верблюда.

  - Мы побежим по перегону каждый!

  Раб рассчитал и сказал:

  - Если ты уж так милостив даже к рабу, - позволь мне сделать на верблюде второй перегон! Таким образом ты въедешь в Багдад, как подобает султану. А я войду, как подобает рабу.

  Но Керим крикнул на раба:

  - Делай свое дело: повинуйся!

  И раб повиновался.

  Раб проехал первый перегон, пробежал второй, и когда настал третий, султан Керим сошел на землю и приказал рабу:

  - Во имя справедливости, садись на верблюда!

  Но тут жена Керима, до сих пор сидевшая молча и думавшая о нарядах, заплакала и сказала:

  - Как? Ты хочешь подвергнуть меня еще неслыханному унижению? Чтобы жена султана сидела на верблюде рядом с рабом, как жена раба?

  Керим нахмурился:

  - Так требует справедливость!

  - Хороша справедливость! - воскликнула, вся в слезах, жена. - Хороша справедливость, заставляющая заботиться о рабах и не думать о близких! Ты имеешь столько же понятия о справедливости, сколько я о коране, которого никогда не читала! Хороша справедливость: подвергать унижению женщину, которая ничем его не заслужила!

  - Но халиф Омэр, которого прозвали за это Справедливым! - в отчаянии воскликнул Керим.

  - Я знаю этот рассказ! - ответила женщина.

  - Но халиф Омэр был один! С ним не было жены! Он никого не заставил страдать!

  И Керим сказал себе:

  - Женщина права. Несправедливо заставлять раба бежать два перегона. Но еще несправедливее оскорблять женщину, когда она еще этого не заслужила!

  Он сел на верблюда рядом с женою и приказал рабу бежать сзади.

  Так, как подобает султану, они въехали в Багдад. И никто не обратил на их въезд никакого внимания. Некоторые только заметили: