Дорошевич Влас Михайлович - Сказки и легенды

жаюсь! Зачем иначе и расти такой глупой траве? Просто, вы виноваты... Недостаточно громко кричали о моем приближении! Вы созданы Магадэвой для того, чтобы скакать вперед и возвещать, что я иду! А вы! Как выполняете вы заповедь Магадэвы?

  Он отбрасывал ногой падавшие на его пути кокосовые орехи:

  - Эти недостаточно крупны для меня!

  И от гордости частенько голодал, потому что не хотел протянуть руки к бананам, которые огромными кистями тянулись к нему:

  - Могли бы быть для меня и пожелтее!

  На лице его теперь часто было написано недовольство. Он оглядывался кругом:

  - Почему мало серн выглядывает из лиан на меня?

  Воробьи и трясогузки с трепетом отвечали ему:

  - Они пугливы, человек!

  - В таком случае, прикажите замолчать птицам. Это они своим шумом и гамом пугают робких серн и мешают им любоваться мною. Да и надоели мне песни этих глупых птиц! Они поют недостаточно стройно и красиво в честь меня. Пусть лучше молчат, чем петь гимны, недостойные меня по красоте!

  Если человек просыпался до восхода солнца, он сердился:

  - Чего медлит это солнце? Чего оно теряет даром время, вместо того, чтобы прийти любоваться мною? Вот я уже не сплю, а оно еще не взошло.

  Когда спускался вечер, и в небе загорались звезды, человек смеялся и приветливо махал им рукой.

  - Ничего, ничего! Высыпайте толпой на небо! Вам захотелось полюбоваться мною? Выходите толпами и смотрите!

  Так гордился человек своей красотой.

  Магадэва на небе много смеялся над гордостью человека, но, наконец, Магадзве это надоело.

  - Этому надо положить предел! - сказал Магадэва. - Это становится глупым!

  И Магадэва создал обезьяну.

  Проворно она спустилась с дерева и пошла рядом с человеком.

  - Это что за чучело? - удивился человек, и что-то знакомое показалось ему в фигуре, шагавшей рядом с ним.

  Все кругом с удивлением смотрело на человека и обезьяну, шедших рядом.

  Человек нюхал цветы, расцветавшие по пути, и обезьяна нюхала их.

  У человека на лице было написано удовольствие, и у обезьяны на лице было написано удовольствие.

  Пугливые серны, выглядывавшие из-за лиан, спрашивали с недоумением друг друга:

  - Кто же из них человек?

  И даже воробьи и трясогузки скакали теперь задом наперед и с удивлением смотрели то на того, то на другого, крича:

  - Вот идут люди! Люди идут! Люди!

  Человек вспомнил свое изображение в воде, поглядел на обезьяну и с досадой сказал самому себе:

  - А ведь похожи!

  Но он не понимал:

  - Как же так? Я красив, - это безобразно. А все-таки мы похожи друг на друга?

  Он сел и погрузился в глубокую думу.

  Обезьяна села рядом и тоже сделала вид, что погрузилась в глубокую думу. Человек пошевелился. Обезьяна пошевелилась.

  Человек встал и с досадой быстро пошел прочь. Но и обезьяна вскочила и также быстро пошла с ним рядом.

  Человек расхохотался, глядя на ее раздосадованный и озабоченный вид.

  Лицо у обезьяны все сморщилось, и она схватилась за бока. Человек перестал смеяться.

  - Неужели это, действительно, так безобразно?

  И обезьяна нахмурилась.

  Человек отбрасывал попадавшие на его пути кокосовые орехи. Обезьяна делала то же.

  Человек снова не мог удержаться от хохота:

  - Неужели же так смешно то, что я делаю?

  И перестал делать это.

  Обезьяна шла рядом и повторяла каждое его движение. И человек с ужасом видел:

  - Точь-в-точь, как я!

  Настал вечер.

  И когда человек, увидев звезды, по обыкновению приветливо и снисходительно замахал им руками, обезьяна тоже подняла передние руки кверху и тоже замахала, - так что человек расхохотался и стал кататься по траве:

  - Великий Магадзва! Как это смешно, и глупо, и некрасиво!

  Так обезьяна повторяла каждое движение человека.

  И человек боялся уже сделать лишнее движение, чтоб его не повторила обезьяна, и чтоб оно не вышло глупым и смешным.

  Человек стал скромно ходить по земле, боясь, чтоб обезьяна, ходившая рядом, не сделала сейчас же смешного движения.

  Он боялся взглянуть по сторонам, потому что ему стыдно было пугливых серн, видевших его и обезьяну идущими рядом. Когда загремел хор птиц, человек покраснел:

  - Что ж во мне красивого, раз обезьяна похожа на меня?

  И он стыдливо старался не топтать травы, росшей на его пути. Скромными улыбками отвечал на цветы, которыми улыбалась ему земля.

  И, вспоминая каждое свое движение, как его передразнивала обезьяна, думал про себя: - За что, за что мне все эти почести? Человек стал вновь скромен и стыдлив.

  Так, индусы, все создано Магадэвой со смыслом и на пользу. Все.

НЕУДАЧНИК ПЕПЕ

  (Сицилийская сказка)

  Пепе был неудачником в жизни.

  Он сажал апельсины, а вырастали кактусы. Сажал лимоны, а вырастали опять кактусы. Садил виноград, - росли все равно кактусы.

  Пепе покупал жеребенка, а вырастал осел. Осел удивительно хорошо бегал, когда был пустой, - и ложился наземь, как только его нагружали. Днем он спал, а всю ночь напролет кричал, - так, что Пепе два года не мог заснуть. Кроме того, осел съедал все, что было на огородах у соседей, за что те били и осла и Пепе. Куры у Пепе пели петухом и не несли яиц.

  - Не иначе, как мою мать сглазила какая-нибудь грязная старуха, когда мама еще была беременна! - в отчаяньи говорил Пепе. - Хоть бы внука ее встретить! Все кишки бы выпустил!

  Чего-чего не делал Пепе?

  Ходил голым, чтоб его обдуло ветром. Лазил на горы и валялся в снегу, чтобы очиститься. Жег свечи перед мадонной на улице деревни.

  В саду росли кактусы, осел кричал с вечера до утра, куры пели петухом. Соседи смеялись:

  - Пепе! Завел бы себе собаку, чтоб сторожить богатства! Пепе махал рукой:

  - Все равно, куплю щенка, а вырастет кошка. Терпелив был Пепе.

  Двадцать лет он терпел. Но, наконец, не выдержал. Поломал все свои кактусы, зарезал кур, которые пели петухом. Сварил, наелся в первый раз в жизни. Даже крякнул.

  - Хе, хе! Вот оно, что значит быть сытым! Внизу тяжело, вверху легко! Словно человека поставили вверх ногами!

  Вытянул хворостиной вдоль спины своего осла. Осел не преминул еще раз лягнуть хозяина. Продал соседу за двадцать сольди свою хибарку. Подпоясался потуже. Сунул за пояс нож и деньги. Положил в мешок вареную курицу, поставил свечку мадонне и сказал соседям:

  - Будьте вы прокляты утром и вечером, чтоб вам не было ни в чем успеха ни днем, ни ночью. Вы еще услышите о Пепе!

  И ушел в горы.

  Половина деревни взялась за голову: - Теперь не иначе, как Пепе всех перережет! Но другая половина успокоила: - Его самого убьют карабинеры. А Пепе шел по дороге, рука на рукоятке ножа, и думал: "Провели дорогу, а не ездят! Так и есть! Стоило мне начать разбойничать, как все решили сидеть дома!"

  Как раз в эту минуту из-за поворота вышел человек и низко поклонился:

  - Добрый день и добрый путь, хороший человек!

  Пепе заорал:

  - Стой! Становись на колени и умоляй, чтоб я тебя не зарезал!

  Но человек улыбнулся и не двигался с места:

  - Зачем же мне тебя умолять?

  Пепе вынул нож:

  - Да ты видишь, что это нож?

  - Я не слепой и вижу хорошо, добрый человек. Большой нож.

  - Ну, а раз это нож, - значит, ты должен бояться!

  - Чего ж мне бояться, добрый человек?

  - Тьфу!

  Пепе потерял терпение.

  - Будь проклята твоя мать, что родила тебя на свет таким дураком! Как проедусь по горлу ножом, будешь знать, чего бояться! Поумнеешь, - да будешь мертвый!

  Но человек только поднял голову и подставил горло:

  - Режь!

  Пепе отступил:

  - Как же ты не боишься смерти?

  - А чего ж ее бояться? Лучше от ножа, чем с голоду. Я три дня ничего не ел!

  - Как же так? - удивился Пепе. - Совсем ничего? Разве может человек три дня совсем ничего не есть?

  - Значит, может!

  - Да, ведь, это, я думаю, страх как мучительно!

  - Ты думаешь, а я знаю.

  - Гм! - задумался Пепе. - Хорошо, что у меня есть вареная курица. На, половину. Съешь.

  Только кости затрещали у человека на зубах.

  - Теперь легче? - спросил Пепе.

  - Теперь-то и еще хуже! - отвечал человек. - Только музыку послушал, на зубах похрустело! Если бы эта курица прожила еще лет десять, несла яйца да высиживала, я бы съел ее со всем ее потомством!

  Пепе рассмеялся:

  - Да она пела петухом! Ну, на тебе остальную половину. Прощай.

  Тот даже в ответ ничего не сказал, - только куриные кости затрещали на зубах. Пепе шел и думал:

  "Праздник, что ли, сегодня у купцов? Чего они не ездят! О, господи, до чего ленивы стали люди!"

  В это время из леса вышел человек. Пепе даже подпрыгнул от радости.

  - Стой! - завопил он. - Становись на колени и умоляй, чтоб я тебя сейчас тут же не зарезал! Но человек только посмотрел мрачно.

  - Кто ты такой, чтоб перед тобой на колени становиться? И с чего это ты будешь людей резать?

  Пепе рассердился:

  - Ну, ну! Некогда мне с тобой разговаривать! Разговорился тут с одним, а он у меня курицу и съел! Видишь пояс, видишь нож. Вообще, мое дело такое, чтоб людей резать. Одним словом, я разбойник. И все тут! Разбойник! И выворачивай, значит, карманы!

  - Ежели ты разбойник, так я тебя поздравляю! - мрачно отвечал человек. - Здорово сегодня будешь ужинать, как я карманы выворочу!

  - А ты выворачивай!

  - Дурак! Если б в них что-нибудь было, я бы сам еще третьего дня прожрал!

  Пепе с отчаяньем всплеснул руками:

  - Ужели тоже три дня не ел?!

  Но человек посмотрел на него мрачно и с презрением:

  - Обжора тот, кто каждые три дня ест! Мой дед, говорят, через три дня ел. И за это его в нашем семействе считали богачом. Мой отец ел через пять дней на шестой. А я ел каждую неделю. Эту неделю, впрочем, пропустил!

  - Ах, будь прокляты его кишки! - схватился за голову Пепе. - На какого негодяя целую курицу стравил! Что ж мне теперь с тобой сделать? На, подержи нож, я распояшусь. Вот тебе пара сольди. Иди в деревню, - поешь.

  Человек схватил деньги и пустился бегом. А Пепе подумал:

  "Если я буду разбойничать, - придется самому околеть с голода!"

  И Пепе пошел, посматривая, - не видно ли по дороге купца. Как вдруг из куста высунулся ствол карабина, и такой голос, что у Пепе забились и задрожали жилы в пятках, - гаркнул из-за куста:

  - Ни с места! Ложись!

  Пепе попробовал было пробормотать:

  - Я сам разбойник!

  Но ствол ружья гулял взглядом у него по груди, словно рассматривая, где сердце.

  - Ложись!.. Да не так, дурак! Лицом к земле. Вот этак! Теперь закрой лицо руками и лежи, пока я тебя не обшарю!

  - Я щекотки боюсь!

  - В первый раз в жизни вижу осла с короткими ушами. А смерти не боишься? Лежи, пока башку не расколотил.

  И хоть было щекотно, но Пепе лежал, пока бандит ему развязывал пояс.

  - Ишь напутал! Ишь напутал! А денег всего восемнадцать сольди! Видно, что глуп! С такими деньгами в дорогу идет. Вот и пояс я тоже возьму себе. Такому дураку нож оставлять. Теперь лежи и считай до пятисот. Да считай не торопись. Сосчитаешь, - можешь встать. Иди смирно, живи благочестиво. О встрече никому не говори. А утром, в полдень и вечером молись пресвятой деве за Луиджи. Будешь помнить имя?

  - Буду!

  Пепе полежал, сосчитал до тысячи, стараясь считать медленней. Сосчитал еще до пятисот, открыл один глаз. Никого. Встал, огляделся, - ни души кругом.

  Пепе помолился мадонне за Луиджи и пошел в Кальтаниссетту к святому отцу-епископу исповедоваться. - Что же теперь ему, Пепе, остается делать? Святой отец в Кальтаниссетте славился своею мудростью.

  Пепе пришел к нему и заплакал:

  - Так человек может и погибнуть. А я все-таки христианин. Когда был мальчиком, служил даже при церкви и всю мессу наизусть знаю. Святой отец ответил:

  - Расскажи нам свое горе, а мы тебе, как нам святая Анна поможет, так и посоветуем. Чем ты теперь занимался, сын мой?

  - Я был разбойником.

  Святой отец покачал головой и сказал:

  - Это нехорошо.

  - Только я никого не ограбил. Меня ограбили.

  Святой отец покачал головой и сказал:

  - Это для души гораздо лучше.

  Пепе вздохнул:

  - Для души-то хорошо, телу только скверно. И зачем у души, словно у собаки хвост, тело выросло? Душа - огонь, тело - как дым. От души в доме тепло, а дым, будь он проклят, глаза ест!

  Святой отец сказал:

  - Ты рассуждаешь довольно правильно, и видно, что не совсем глупый человек. Скажи нам, что ж ты думаешь делать?

  - Да делать, святой отец, я умею, что угодно. Только ничего не выходит. Занимался я до разбойничества землею. Как все соседи. Только у них растут апельсины, лимоны, виноград, - а у меня кактусы.

  - Зачем же ты сажал кактусы? - удивился святой отец.

  - Да я сажал апельсины, а вырастали кактусы!

  Святой отец задумался:

  - Гм... Сын мой!.. Не легко приискать тебе, в таком случае, занятие. Мы знаем еще только одно дело, где сажают апельсины, а вырастают кактусы. Вот что! Мы сделаем тебя патером.

  - Меня?! - изумился Пепе.

  - Тут есть одна деревушка. Когда как-то карабинеры поймали оттуда одного крестьянина по обвинению, что он разбойничает, - так добрый человек даже рот раскрыл от изумления: "Разве не все люди разбойники?" Туда, по чистой совести говоря, никто и идти не хочет. Ты говоришь, что мессу наизусть знаешь? Отправляйся-ка туда. Растолстеть ты там не растолстеешь. Но и с голоду не умрешь. И жизнь человеческая не пропадет. Вот тебе наше благословение.

  Дали Пепе старенькую сутану, войлочную шляпу и пошел Пепе во вверенную ему деревню.

  Деревенька была маленькая, но перед мадонной посреди улицы всегда горело свечей десять, - не меньше.

  - Эге! - сказал себе Пепе. - Тут кой-что сделать можно.

  Редкий день к нему не приходили исповедоваться.

  - Я сегодня на заре человека у дороги зарезал. Что мне теперь делать, отец?

  Пепе качал головой и говорил:

  - Нехорошо!

  Долго разъяснял, как скверно у людей отнимать жизнь.

  - Тебе было бы приятно, если бы тебя зарезали?

  И назначал:

  - Положи тысячу поклонов, - или две, или три, - и больше не режь!

  Тот клал поклоны, а потом шел и поджигал солому у соседа. Пепе говорил поучения, как не следует брать чужого, враждовать между собой и людей убивать. Его слушали и даже плакали.

  И, слушая поученье, воровали друг у друга из кармана, а потом все вместе шли, кого-нибудь грабили и при дележке пускали друг другу нож в бок.

  Пепе, наконец, пришел в ужас и отчаянье и пошел к святому отцу в Кальтаниссетту.

  - Святой отец! - воскликнул он в слезах, кланяясь в ноги. - У меня опять ничего не выходит. Я говорю одно, - а они делают другое. Я говорю: "любите", - а они злобствуют. Помолятся и убивают. Послушают поученье и идут красть!

  Мудрый отец вздохнул и покачал головой:

  - Так было, есть и будет до скончания веков, - когда в сердце человеческом хотят насадить что-нибудь доброе. Сажают апельсин, а вырастают кактусы. Иди и не отчаивайся. Не у тебя одного, у всех то же самое.

  И Пепе вернулся в деревню, где грабили и со слезами слушали поучения, что не надо брать чужого.

  И каждый раз, как святому отцу из Кальтаниссетты приходилось видеть Пепе, - он улыбался и кивал головой:

  - Что, брат, Пепе? Сажаешь апельсины, а растут кактусы?

  И Пепе, улыбаясь, отвечал:

  - А растут кактусы!

ПОЦЕЛУЙ

  (Сицилийская легенда)

  Герцог Руджиеро устал на охоте. День выдался счастливый.

  Не успевал герцог убить одну серну, как прямо из-под ног его лошади вылетала другая.

  Герцог несся за ней, и едва успевал спустить меткую стрелу с тетивы, - как из кустов вылетала новая серна. Серны, как молнии, мчались там, здесь, тут. Солнце светило то впереди Руджиеро, то позади, то с правого бока, то слева.

  В конце гонцов, Руджиеро заблудился, - и когда оглянулся, солнце тонуло уж в море. Словно насмерть раненный, день умирал, - и его густой кровью был залит закат.

  Руджиеро остановился под большим, развесистым деревом, расседлал и стреножил коня, - дал обет завтра, утром, помолиться мадонне вдвое дольше, положил под голову седло и, усталый, лег под деревом. В это время свежий ветерок, который всегда бежит по земле от заката, зашелестел в листьях дерева, - и дерево сказало Руджиеро:

  - Спокойной ночи, милый рыцарь!

  - С нами святая Розалия, святая Агата, святая Катерина! - вскочил Руджиеро. - Кто тут говорит?

  Он обошел дерево кругом, - никого, - положил под голову седло и лег.

  А дерево сказало:

  - Пусть хорошие сны тебе предвещают счастье наяву!

  Руджиеро вскочил.

  - Кто говорит тут?

  Но дерево стояло перед ним молчаливое, только шелестя

  листами.

  Руджиеро вынул кинжал и ударил в дерево. Словно масло, разрезал кинжал кору. Дерево молчало. Но вот кинжал, видно, тронул древесину.

  Стон вырвался у дерева, так что Руджиеро отдернул руку: на конце кинжала теплилась капля крови.

  - Буд проклята вся нечистая сила! - крикнул Руджиеро и обнажил свой святой меч.

  Этот меч достался Руджиеро от отца. Задумав идти на освобождение гроба господня, отец Руджиеро призвал капеллана, при нем обнажил свой меч и дал страшную клятву не класть меча в ножны, пока святой гроб не будет освобожден. Когда Иерусалим был освобожден из рук неверных, - отец Руджиеро, стоя на коленях в белой рубашке перед гробом господним, вложил меч в ножны и сказал:

  - Я выполнил, господи, клятву. Теперь даю другую. Отныне этот меч будет вынут из ножен только во славу господню!

  На смертном одре, передавая Руджиеро свой меч в ножнах, отец сказал:

  - Дай клятву, что ты обнажишь этот святой меч только во славу господню.

  И Руджиеро сказал:

  - Аминь.

  Руджиеро обнажил теперь меч и воскликнул:

  - Во славу господню!

  И изо всей силы ударил мечом по дереву. Страшным криком закричало дерево. Руджиеро рубил. Словно клочья теплого, еще трепещущего мяса, летели щепки.

  Кровь лилась из дерева и брызгами летела кругом. Дерево кричало, стонало. И чем больше оно вопило, чем сильнее лилась кровь, - тем больше распалялся Руджиеро и рубил святым мечом. Наконец, дерево раскололось, и из него вышла в богатом, но странном уборе девушка такой красоты, что Руджиеро отступил, и святой меч бессильно опустился у него в руке.

  - Не бойся меня! - сказала девушка, улыбаясь, как ангел. - Я такой же человек, как и ты!

  - Я никого и ничего не боюсь! - пробормотал смущенный Руджиеро.

  Девушка, любуясь, смотрела на него, на зелень, на траву, на деревья, на небо.

  - Триста лет я не видала всего этого! - воскликнула она, всплеснув руками.

  - Триста?! - с изумлением воскликнул Руджиеро. - Да на вид тебе не больше пятнадцати!

  Девушка кивнула головой:

  - Именно в этом возрасте меня и заточил демон в дерево за то, что я не хотела, забывши бога, отдаться ему. Он похитил меня накануне свадьбы.

  - У тебя был жених?

  Руджиеро показалось это неприятным. Девушка улыбнулась презрительной улыбкой:

  - Он знал, что я заключена в дереве. Он слышал стоны. Но боялся даже подойти. Он умер, женившись на другой. Нет, я не люблю моего жениха.

  - Кто же ты, и как тебя зовут? - спросил Руджиеро.

  - Меня зовут принцессой Розамундой, - и моему отцу принадлежал тот замок, в котором живешь теперь ты, Руджиеро. И земли, которыми владеешь ты, должны были идти в приданое за мной. Тому минуло триста лет! - с грустью закончила она.

  Руджиеро стоял смущенный.

  - И такая неправда была на земле триста лет.

  - Под этим деревом часто люди ложились отдыхать, - но, лишь услыхав, что дерево говорит, кидались прочь, куда глаза глядят! Пока не пришел ты, храбрый витязь, со святым мечом.

  - Как же нам устроиться на ночлег? - с недоумением оглянулся Руджиеро.

  - Если хочешь, поедем, - она улыбнулась, - в наш замок. Я отлично помню дорогу. Я только о ней и думала триста лет!

  Руджиеро снова оседлал коня, посадил Розамунду впереди себя, и они поехали в замок.

  Еще подсаживая принцессу на коня, Руджиеро подумал: "А она-таки тяжеленька для такой девушки!" Теперь же, поддерживая Розамунду на седле, он думал: "Словно из железа слита. Не то, что наши женщины, - человеку дотронуться страшно! Вот это была бы жена рыцарю!"

  Три дня ходил мрачный по замку Руджиеро, а на четвертый еще мрачнее пришел к Розамунде и сказал:

  - Мне чужого, видит господь, не нужно. Но и уходить из этого замка, где я родился, где умер мой отец, мне было бы тоже тяжело. Что сказала бы ты, принцесса, если бы тебя стали звать герцогиней Руджиеро?

  Принцесса улыбнулась:

  - Не успела я освободиться из дерева, а меня хотят заточить в каменную башню. Впрочем, на этот раз я сама готова молить бога, чтоб просидеть здесь триста лет.

  И взглянула на Руджиеро так, что кровь прилила юноше к голове.

  Он позвал своего капеллана и сказал:

  - Приготовь, отец, на завтра капеллу. Да укрась ее получше: ты будешь венчать меня с принцессой Розамундой.

  И назавтра, в присутствии всех вассалов, Руджиеро и Розамунда стали мужем и женой пред господом богом и добрыми людьми.

  Ног под собой не чувствовал от радости Руджиеро, когда шел из церкви.

  Ног под собой не чувствовала от радости Розамунда, когда шла с Руджиеро из церкви.

  Но Руджиеро показалось, что кто-то шепчет ему на ухо. Руджиеро прислушался.

  - А ведь жена-то твоя из дерева! - сказал голос и засмеялся.

  - Экую невидаль сообщает мне сатана! Кому ж как не ему? Будто я сам не знаю! - подумал Руджиеро.

  - А ведь жена у тебя из дерева! - шепнул ему голос в другое ухо и захохотал.

  И от этого хохота холодком повеяло в сердце Руджиеро. Когда они остались одни, - Руджиеро взял свою жену за плечо:

  - Теперь ты...

  И остановился, словно онемел. Плечо было деревянное. Он схватил ее руку. Сквозь платье чувствовалось дерево. Руджиеро схватился за голову.

  - Будь ты проклята, чертова колдунья! - завопил он. - Почему ты раньше не сказала мне, что ты деревянная?!

  И он схватился за меч.

  - Не убивай меня! - в ужасе, в слезах закричала Розамунда и упала на колени.

  И стук дерева по каменным плитам заставил от ужаса и отвращения задрожать Руджиеро.

  - Не убивай меня! Какая же я колдунья, если я принимала благословение святого отца! А почему я не сказала тебе раньше? Звезды по ночам, когда я сидела у окна, спорили с моими слезами: их больше или слез моих. И были побеждены. Почему я не сказала тебе? Разве моя вина, что я с первого взгляда так полюбила тебя? Не убивай меня! Ты сильный и мудрый! Разрушь чары злого духа!

  Руджиеро приказал сложить во дворе замка костер и собрать всех старух из своих владений.

  - Слушайте вы, ведьмы! - сказал он. - Видите, что это?

  - Костер, как будто! - дрожа, отвечали старухи.

  - Вы все, я знаю, колдуньи. Все, сколько здесь есть! Так вот что. Моя жена испорчена. Это все штуки дьявола. Вы ему служите, - вы и расколдуйте мою жену. Слушайте: или через три дня моя жена будет, как все женщины, или я вас сожгу во славу божию!

  Три ночи подряд колдовали старухи. Варили снадобье, пели, плясали голые. Творили бесчинства. С ужасом и отвращением сидела среди них Розамунда. В ужасе дрожал весь замок, когда исступленные старухи выли, призывая сатану.

  А на четвертый день, утром, на дворе замка ярко вспыхнул костер, и старухи с воем, в корчах, сгорели в пламени во славу господню: Розамунда оставалась, как была - деревянной. Руджиеро призвал к себе своего капеллана:

  - Большую ошибку я сделал в отчаянии, что обратился к помощи дьявола. Хорошо, что поправил ошибку тем, что сжег ведьм на костре. Вот что, отец. Созови со всей Сицилии всех отцов, всех братьев-монахов, известных праведной жизнью я тем, что они угодны господу. Изгоните дьявола из моей жены.

  Капеллан разослал гонцов по всей Сицилии. И в замок начали стекаться монахи, патеры из всех церквей, из всех монастырей.

  Шестьдесят патеров отслужили торжественную мессу. В хоре пело восемьдесят монахов.

  И они принялись заклинать Розамунду, изгоняя из нее беса. Самые страшные заклятия говорили они вплоть до самого вечера.

  Даже бесстрашный Руджиеро дрожал от ужаса, глядя на это. Розамунда в ужасе, с криками, каталась по полу. И слышался стук дерева по каменным плитам. Измученные патеры и монахи замолчали, переглянулись, - и самый старший из них, отшельник, седой, как лунь, столетний, сказал:

  - Больше мы не знаем заклинаний. Больше заклинаний нет!

  И они молча пошли из замка.

  В горе, в отчаянье вернулись Руджиеро и Розамунда в замок. Она сидела и рыдала. Он стоял у окна.

  Выла весна. Цвели апельсиновые деревья. Словно завороженный стоял сад, облитый лунным светом. На ветку около самого окна прилетел соловей и рассыпался трелью. Сердце перевернулось у Руджиеро.

  - Все зовет к любви. А мы?.. Ни на небе, ни в аду нет средства сделать нас счастливыми.

  И Руджиеро глядел на благоухающую, цветущую землю.

  - А на земле? - щелкнул вдруг соловей.

  Руджиеро с ужасом взглянул на него.

  - Мне послышалось.

  И он продолжал думать:

  "Ни огонь, ни вода, ничто не может вернуть Розамунде человеческую прелесть".

  - А поцелуй? - щелкнул соловей.

  Закатился трелью, словно расхохотался, и упорхнул, прежде чем Руджиеро успел опомниться.

  Руджиеро повернулся и подошел к плачущей Розамунде, с дрожью взял ее за твердые, деревянные плечи. Она с глубоким страданием взглянула ему в глаза. Он нагнулся и долгим, долгим поцелуем поцеловал ее в уста. И вдруг почувствовал он сквозь платье, что под его руками затрепетало мягкое, теплое, человеческое тело.

  - Розамунда! - радостно вскрикнул он и безумно стал целовать губы, теплые, влажные, открытые. - Розамунда!

  Она трепетала всем телом, гибким, мягким и нежным. И они смеялись от радости, как дети.

  - Давно бы ты поступил так! - говорила Розамунда, отвечая на поцелуи Руджиеро.

  - Но почему ж ты мне не сказала?

  - Я не знала!

  А соловей, где-то в пахучих ветвях кудрявого апельсинного дерева, закатывался трелью за трелью, - словно умирал от хохота над недогадливостью людской. А луна лила свой яркий свет, и цветы благоухали. И казалось, что это благоухает лунный свет.Так была исцелена принцесса Розамунда, герцогиня Руджиеро.

  Я записал эту легенду так, как ее только что слышал, так, как она выросла вместе с другими цветами на этом прекрасном острове, под голубым небом и горячим солнцем.

ЗВЕЗДОЧЕТ

  (Из китайских сказок)В Китае, как это всем известно, существует обычай, что богдыхан дерет за косу придворного звездочета, когда тот сообщает ему, что дни стали убывать.

  Обычай этот ведется издавна, - и еще в глубокой древности всегда делалось так.

  Когда дни начинали делаться короче, а ночи длиннее, - придворный звездочет торжественно и с церемониями являлся к богдыхану сообщить ему эту новость.

  Богдыхан принимал его, сидя на троне, окруженный всем своим придворным штатом.

  Звездочет делал, сколько полагалось, поклонов и говорил, дрожа от страха:

  - Сын неба, брат солнца и старший родственник луны, могущественнейший повелитель земли и морей, пусть драконы всегда будут благосклонны к тебе! Я принес тебе известие: с сегодняшнего дня дни начнут убывать.

  Богдыхан, по обычаю, говорил:

  - А ну-ка, ну-ка, подползи сюда, червяк, осмелься повторить, что ты сказал!

  Звездочет, не помня себя от страха, подползал на коленях так близко, чтоб богдыхану стоило только протянуть руку, чтоб взять его за косу, - и говорил, наклонясь к земле:

  - С сегодняшнего дня дни начнут убывать!

  - Как же так? - строго спрашивал его богдыхан. - Дни будут становиться все короче, а ночи все длинней.

  - Так что меньше будет оставаться времени для труда, для веселья, для молитв, для мудрых разговоров, и больше для лени, для сна, для лежебокства? Не так ли? - спрашивал богдыхан.

  - Так, повелитель вселенной.

  - Что же ты за звездочет, и чего же ты смотришь? - восклицал богдыхан. - Подай-ка мне сюда свою негодную косу!

  Звездочет обертывал косу желтым шелковым платком и подавал ее богдыхану.

  И богдыхан начинал его таскать за косу "в поучение всем". Это не было простой церемонией, одной из десяти тысяч двух китайских церемоний.

  Обычай требовал, чтоб богдыхан таскал звездочета за косу до тех пор, пока не только у богдыхана, но и у звездочета не выступит от усталости на лбу пот. И богдыханы всегда точно исполняли обычай. Богдыхан Юн-Хо-Зан был не только премудрым, но и добрым богдыханом.

  Вступив на престол небесных драконов, он глубоко задумался над обычаем брать звездочета за косу по случаю убывания дней.

  - Это ведется издавна, - однако улучшения нет. Дни, в свое время, каждый год начинают все равно убывать, а ночи становиться длиннее. Так говорят все старые летописи. Очевидно, звездочет тут ни при чем. За что же наказывать беднягу? И не пора ли отменить этот жестокий обычай, в котором я не вижу смысла?

  Все придворные, конечно, поспешили заявить, что богдыхан тысячу раз прав, и громко восславили его мудрость.

  Только один старый мандарин Тун-Ли-Чи-Сан поднял вверх указательные пальцы обеих рук в знак почтения и покачал головой из стороны в сторону:

  - Ой! Я боюсь, чтоб с нашей страной не случилось какого-нибудь несчастия из-за отмены старого обычая! Юн-Хо-Зан был добр и улыбнулся страхам Тун-Ли-Чи-Сана.

  - Конечно! - с поклоном сказал старый Тун-Ли-Чи-Сан. - Ты можешь поступать, как советует тебе твоя собственная мудрость. Но только я думаю, что и наши предки, да будет всегда благословенно их имя, не были глупы. Раз они установили такой мудрый обычай!

  - Отлично! - улыбаясь сказал Юн-Хо-Зан. - Вот ты и разыщи нам, в чем состоит мудрость этого обычая, - и я даю клятву верно ему следовать!

  - Я не знаю, в чем тут состоит мудрость! - покачал головою из стороны в сторону Тун-Ли-Чи-Сан. - Но раз предки установили такой обычай, в нем должна быть заключена какая-нибудь мудрость!

  Между тем, приблизилось обычное время, когда дни должны были начать убывать.

  Особым постом изнурив свое тело так, чтоб его поскорее прошибал пот, и помолившись предкам, придворный звездочет, по обычаю, сообщил блюстителю дворцовых церемоний, что он имеет сделать богдыхану весьма важное сообщение.

  Тот предупредил об этом богдыхана, - и в назначенный час звездочет, - чтоб не утомлять богдыхана, сделав 686 поклонов в соседней комнате, - был на коленях введен в зал.

  Едва дыша от страха, он сделал пред богдыханом остальные 14 поклонов и сказал:

  - Сын неба, брат солнца и старший родственник луны, да будут благосклонны к тебе все драконы! С сегодняшнего дня ночи станут делаться длиннее, а дни короче. Казни меня за это как хочешь!

  Юн-Хо-Зан улыбнулся и ответил:

  - Что ж с этим делать! Это всегда так было, и наказывать тебя не за что! Иди спокойно и считай звезды, стараясь делать это честно.

  Ушам своим не верил звездочет.

  Ног под собой не чувствовал от радости, когда делал богдыхану благодарственные поклоны.

  Преступил даже этикет, сделавши двумя поклонами больше, чем следовало. Добрый Юн-Хо-Зан улыбался.

  Придворные в один голос славили его мудрость за отмену жестокого обычая.

  Один старик Тун-Ли-Чи-Сан качал головой из стороны в сторону, предчувствуя неминуемое несчастие.

  Известие о том, что жестокий обычай тасканья звездочета за косу уничтожен, - с легкостью и быстротой ветра распространилось по всей стране. Все славили мудрость богдыхана.

  И через десять дней пятнадцать юношей из лучших мандаринских фамилий явились к блюстителю дворцовых церемоний, поклонились и сказали:

  - Мы хотим послужить богдыхану ученьем считать звезды. Мы желаем быть придворными звездочетами.

  Блюститель дворцовых церемоний поблагодарил их и принял в звездочеты.

  Как отказать человеку, который хочет быть звездочетом? На каком основании? Звезды может считать каждый. Если они на этом поприще хотят послужить богдыхану?

  Через три дня явилось еще сто юношей лучших и знатнейших фамилий.

  А затем желающие стать придворными звездочетами начали являться каждый день.

  Никто не хотел ни служить, ни судить, ни писать, ни командовать войсками, - все хотели быть звездочетами.

  Не стало ни судей, ни военачальников, ни главных писарей, - все кругом были только звездочетами.

  Не только все юноши знатных фамилий, но даже многие из стариков записались в придворные звездочеты. И все дела пришли в упадок.

  По истечении года, когда снова пришло время убывания дней, в зал богдыхана вошел уже не один звездочет, - а целая толпа звездочетов, молодых, пожилых и совсем старых, и в один голос объявила, что дни стали убывать.

  Шум был такой, что богдыхан должен был даже заткнуть уши.

  С недоумением обратился он к старому Тун-Ли-Чи-Сану, который сидел около и покачивал головой из стороны в сторону:

  - Что мне с ними делать?

  Старый Тун-Ли-Чи-Сан поклонился и сказал:

  - Я нашел премудрость, заключавшуюся в древнем обычае предков!

  Сейчас же после приема звездочетов богдыхан принял Тун-Ли-Чи-Сана с глаза на глаз в комнате совета и разрешил ему:

  - Говори, действительно, то, что ты думаешь!

  Тун-Ли-Чи-Сан много раз поклонился, поблагодарил за позволение и сказал:

  - Старинные летописи, которые я читал в течение этого года, пока все записывались в звездочеты, повествуют, что не только никогда при дворе богдыхана не было более одного звездочета, - но иногда двор оставался даже и вовсе без звездочета. Так что приходилось назначать в звездочеты силою, в наказание за проступки и дурное поведение. Обычай быть оттасканным за косу до того пугал всех, что только самый ленивый и праздный из молодых людей соглашался идти в звездочеты и подвергаться наказанию в присутствии всех. Да и такой, как мы видим, находился не всегда. С мудрым уничтожением этого мудрого обычая никто не захотел быть, кроме как звездочетом. И дела страны пришли в упадок. Всякому хочется стать придворным звездочетом. Только звездочетом, и никем более! Звездочет пользуется всеми прелестями придворной жизни, и пойди, усчитай его: делает ли он свое дело? Он говорит: насчитал пока 10 000 звезд. Где они? Он показывает пальцем на небо. Проверь его! И все только считают звезды. Воля твоя, и решение принадлежит твоей мудрости, но я нахожу обычай предков не лишенным рассудительности!

  Юн-Хо-Зан отпустил его мановением руки и долго сидел в задумчивости.

  Выйдя же из задумчивости, он приказал созвать весь двор и сказал:

  - Вот дела в нашей стране пришли в величайший упадок. В этом я вижу наказание неба и мщение духов предков за неисполнение их премудрых обычаев. А потому я объявляю, что впредь буду свято исполнять обычаи предков, и со следующего же года восстановляется обычай драть за косу придворного звездочета, если он сообщит, что дни начинают убывать. Вы слышали? Теперь ступайте, и будем надеяться, что наше послушание заставит смилостивиться разгневанных предков и праведное небо.

  Все придворные в один голос восславили мудрость богды-хана, но на следующий же день половина звездочетов пожелала перейти на какие-нибудь другие должности.

  С каждым днем число звездочетов таяло, как кусок льда на солнце.

  А когда, через год, снова настало время убывать дням, в зал, дрожа от страха, вполз на коленях всего один, прежний звездочет.

  Это был самый ленивый и праздный из молодых людей. Но и он хотел накануне отказаться от звания звездочета и сделаться судьей. Ему не позволили только, чтоб не нарушать этикета.

  Сделав остальные 14 поклонов пред богдыханом, он, заикаясь от страха, сказал:

  - Сын неба, брат солнца, старший родственник луны, пусть все драконы охраняют тебя и день и ночь. Дни нынче стали короче, а ночи длиннее, - но клянусь всеми моими предками и всеми моими потомками, я в этом не виноват! И заплакал.

  Юн-Хо-Зан улыбнулся, подозвал его поближе