Дорошевич Влас Михайлович - Сказки и легенды

, взял сквозь желтый шелковый платок за косу и принялся таскать во всем согласно с обычаем предков. Напрасно звездочет кричал: - Я вспотел уж! Я вспотел!

  Юн-Хо-Зан продолжал таскать его за косу, приговаривая:

  - Я тебе покажу, червяк, как сообщать богдыхану неприятные известия.

  Так был восстановлен в Китае мудрый обычай предков. И дела страны, - как говорят летописи, - в скором времени процвели.

МАКЕДОНСКИЕ ЛЕГЕНДЫ

  (В этих легендах самое легендарное то, что они представляют собою правду. Герои этих былин, имена которых с ужасом повторяют Македония и Старая Сербия, или, действительно, существовавшие личности, - или, - как Ибрагим Алач, - личности, существующие и в настоящее время и продолжающие свои "легендарные" подвиги. - Примечание В.М. Дорошевича.)

  I Ибрагим Алач

  Это не колокольчики стад звенят в горах, - это звенит копытами по горной тропинке сухой, проворный, как коза, горбоносый конь Ибрагима Алача.

  Это не искры сыплются от кремней по дороге, - это вспыхивает на солнце золотая насечка на пистолетах, на кинжалах, на ятагане Ибрагима Алача. Зачем спускается с гор Ибрагим?

  Сегодня день Великого Всадника. День святого Георгия. Велик аллах!

  Он создает птиц, - он же рассыпает им корм по земле. Он создал горы, чтобы жить.

  А долины покрыл золотыми нивами, зелеными лугами, стадами, сербами и болгарами.

  Каждый год, в день Великого Всадника, "господа" спускаются с гор, чтоб назначить сербам "четели" ("Четель" - дань албанцам обыкновенная. Она освящена обычаем. - Примечание В.М. Дорошевича.). Кому сколько платить. Три крови на Ибрагиме.

  Три магометанских крови, - потому что кровь "райя" и не считается за кровь.

  Но едет он спокойно и беззаботно, рука на рукоятке пистолета, ничего, никого не боясь.

  Много чего знает Ибрагим, - только одно не знает: страха. Весело глядит он вниз на долину, - и под тонкими черными усами улыбаются губы Ибрагима. О веселом думает человек.

  Думает он, должно быть, какие "зулумы" возьмет с неверных собак ("Зулум" - дань экстраординарная. Каприз. Она назначается албанцами по прихоти. Но тоже освящена обычаем. В этой стране все "освящено обычаем". - Примечание В.М. Дорошевича.).

  И "господа", которые спускаются с гор в долину назначать сербам "четели", - видя веселого Ибрагима, улыбаются и думают:

  "Будет о чем поговорить! Что на этот раз выдумал головорез?!"

  Потому что Ибрагим Алач считается головорезом даже албанцами. Тихо в Рибовице.

  Ибрагим едет по пустым улицам, узенькими коридорами между стен без окон, - потому что кто же здесь делает окна на улицу?

  И пословица старосербская говорит:

  "Если строишь дом в Ипеке, не делай окон на улицу; если в Приштине, пожалуй, сделай, только повыше от земли; в Призре-ие, если крепки железные решетки, можешь даже отворять окно, - когда на улице никого нет". А Ипек рай пред Рибовицей.

  Ибрагим останавливает коня пред калиткой и свистит. В тот же миг из калитки выходит серб без шапки. Он ждал по ту сторону калитки, - когда его свистнут.

  Ждал, и сердце его билось по стуку копыт коня Ибрагима.

  - Здравствуй, господин! - говорит серб, рукою касаясь земли, и держит стремя Ибрагиму.

  Ловко, как кошка, соскакивает с коня Ибрагим и идет в дом к сербу.

  Считает у него скот, говорит:

  - А нынче хорошо зазеленело в полях.

  Делает на двух "четелях" заметки, сколько в этом году платить сербу, - одну дощечку отдает ему, другую прячет к себе в сумку за седлом.

  Даже не смотрит дрожащий серб на дощечку. Сколько там нацарапано.

  До Михаила архангела времени много. Успеет насмотреться. Ибрагим Алач объехал всех "своих" сербов и повернул коня на базар.

  Дело сделано, теперь можно и повеселиться. "Четели" назначены, теперь можно заняться и "зулумами". На краю базара лавка Данилы.

  Ибрагим трогает повод. Конь, перебирая точеными ногами и косясь на разложенную зелень, останавливается у лавки Данилы.

  - Здравствуй, господин! - говорит Данило, бледнея и касаясь рукою земли. Ибрагим смотрит на него с улыбкою.

  Достает из-за пояса шелковый платок, наклоняется с седла, захватывает в горсть бобов из кошелки, завязывает в шелковый платок и кидает в лицо Данилы.

  Данило кланяется, касаясь рукою земли, и с ужасом глядит на платок. Ибрагим уже проехал дальше.

  Данило развязывает шелковый платок и считает бобы. Ноги у него подкашиваются, глаза становятся мутными, дрожит отвисшая нижняя губа.

  И долго он понять не может, что говорит ему покупатель, пришедший купить зелени. Ошеломило человека.

  А Ибрагим окликнул уж скотовода Марко, выгнавшего на базар поганых свиней.

  - Поганый!

  - Здрав будь, господин! - низко кланяется Марко. Ибрагим, не торопясь, достает две гильзы. Высыпает из дробницы двенадцать картечин. Шесть сыплет в одну гильзу и затыкает пыжом.

  В другую насыпает сначала пороху заряд, забивает пыжом. Марко, дрожа, испуганными глазами смочит на то, что делает Ибрагим.

  Ибрагим, не торопясь, кладет и в эту гильзу шесть картечин, забивает пыжом и кончиком кинжала чертит на гильзе знак:

  - Это будет значить: "для Марко".

  Он прячет свою гильзу с порохом в патронташ, который идет по поясу, а другую, с одними картечинами, подает Марко.

  - В день Великого Воина я приду опять. От тебя будет зависеть, куда получить свой заряд: в карман или в лоб. Что тебе лучше, то и выбирай.

  - Счастлив будь, господин! - бормочет Марко, пряча гильзу за пазуху и все еще кланяясь, хоть Ибрагим уже проехал дальше.

  Рука у него ходит ходуном, и долго Марко не может найти даже собственной пазухи.

  Ибрагим встретил приятелей - "господ", которые тоже уж назначили "своим" сербам и болгарам и "четели" и "зулумы", - и всех их позвал в гости к Мирко. Самый богатый гяур во всей Рибовице. Знает Мирко, что господин его не минет. Спрятал дочь в погреб. Посмотрел на жену:

  - Кажется, не хороша?

  Но махнул рукой:

  - Ступай и ты в погреб. Лучше будет! Один с работниками господам услужу.

  С низкими поклонами встречает Мирко своего господина и чужих господ.

  - В прошлый день Великого Воина я видел у тебя дочь. Тогда еще была девчонка, теперь прошел год... Где она?

  - Девушки плохие жильцы. Не успел оглянуться, уехала жить в другой дом. Вышла замуж моя дочь! - улыбаясь и кланяясь, отвечает Мирко.

  - Жаль, - мрачно говорит Ибрагим, - скажи жене...

  - Жена к соседям ушла! - кланяется Мирко.

  - Ну, а бараны у тебя дома или тоже к соседям в гости ушли?

  - Бараны дома! - старается как можно веселее смеяться Мирко.

  - Жарь их.

  До позднего вечера бражничает Ибрагим со своими гостями. Угощает их как только можно лучше.

  А когда взошла луна, и при ее свете узенькой белой ниточкой засверкала на горе тропинка, Ибрагим поднимается с места.

  Заседланные кони уж нетерпеливо бьют копытами о землю.

  - Сколько было барашков? - спрашивает Ибрагим, доставая кошелек.

  Мирко смотрит на него с удивлением, даже" с испугом.

  - Сколько было барашков? - Не слышишь? - уж сердито повышая голос, спрашивает Ибрагим, и брови его заходили ходуном.

  Все "господа" смотрят на Ибрагима с удивлением. А он перебрасывает из руки в руку кошелек и звенит серебром.

  - Сколько было зажарено барашков?

  - Что их считать? - бормочет Мирко. - Было шесть...

  - Почем теперь барашки?

  - Да стоит ли даже думать об этом, господин...

  Брови Ибрагима сдвинулись сурово и страшно. Рука, кажется, потянулась к ятагану.

  - К тебе не разбойники приехали, собака. Говори, сколько стоит барашек...

  - Три пиастра! Три пиастра! - спешит ответить трясущимися губами Мирко.

  Он не знает, не во сне ли ему это снится. И только думает:

  "Если сплю, поскорей бы проснуться!"

  - Барашки были хороши! - успокоившись, говорит Ибрагим. - За таких барашков не жаль заплатить и по пяти пиастров!

  Мирко вздыхает с облегчением и кланяется с благодарностью.

  - Куры?

  - Ну, что кур считать? Что может курица стоить?

  - Куры, тебя спрашивают?

  - Ну, полпиастра, господин. Полпиастра, господин.

  - Куры были жирные. Мне подарков не надо. Такая курица стоит целый пиастр! Их было зажарено десять...

  - Ну, хоть было зажарено и пятнадцать, - будем считать, что десять. - Пятнадцать кур - пятнадцать пиастров. Да тридцать за барашков. Ну, все остальное, будем считать, пятнадцать пиастров еще. Пятьдесят пиастров за все угощение. Довольно?

  Мирко одной рукой дотрагивается до земли, другой касается лба и сердца.

  Радостная улыбка у него по всему лицу:

  - Господин!..

  - Ну, так плати мне пятьдесят пиастров, - и мы едем. Пора! - спокойно говорит Ибрагим. Все "господа" разражаются хохотом. Только один Ибрагим спокоен. - Ну, что ж ты стоишь? Плати пятьдесят пиастров. Сам сказал, что угощенье стоит столько. Плати "таш-парази" ("Таш-парази" - плата "за работу челюстей". Тоже "освящено обычаем". - Примечание В.М. Дорошевича.).

  Нетвердыми шагами идет Мирко в Другую комнату, стараясь улыбнуться, выносит деньги и с низким поклоном подает их Ибрагиму.

  Ибрагим пересчитывает пиастры, говорит:

  - Это недорого! - Кладет их в кошелек, прячет кошелек за пояс, как кошка, вспрыгивает на седло. И в ночной тишине зазвенели по каменистой тропинке, как колокольчики удаляющегося стада, копыта коней "господ", уезжающих к себе в горы до дня Великого Воина.

  В день Великого Воина, архангела Михаила, снова "господа" спускаются с гор в "свои" долины.

  Собирать "четели" и "зулумы", назначенные в день Великого Всадника.

  Снова едет Ибрагим, сверкая золотой насечкой на пистолетах, кинжалах, ятагане, по мертвым улицам Рибовицы, и сухопарый конь его стучит копытами по мерзлой земле, словно гроб заколачивают.

  Ибрагим останавливается у низеньких калиточек, достает из сумки за седлом дощечки, по ним пересчитывает пиастры "своих" низко кланяющихся сербов и болгар. "Четели" собраны. Ибрагим выезжает на базар.

  Торговец Данило уж ждет его на пороге лавчонки, дрожащий, - встречает низким поклоном. Ибрагим останавливает коня.

  - Не потерял ли я тут, около твоей лавки, шелкового платка в день Великого Всадника? - спрашивает Ибрагим.

  - Верно, господин! - с бледной улыбкой отвечает Данило, доставая из-за пазухи платок. - Шелковый платок с золотом. Я сохранил его в целости!

  И он дрожащею рукою подает Ибрагиму платок. Ибрагим, не торопясь, развертывает платок. Данило меняется в лице.

  Ибрагим пересчитывает золотые и, подбрасывая их на ладони, спрашивает:

  - Все?

  Данило становится белым под пристальным взглядом Ибрагима, дрожит всем телом.

  Голос его становится каким-то странным, глухим, чужим.

  - Сколько было бобов... - с трудом выговаривает он.

  - Собака! - спокойно говорит Ибрагим, и в голосе, и во взгляде его отвращение, презрение.

  - Собака! В каждом пальце у меня больше ума, чем у тебя в голове! Собака!.. Ты думал: "Господин не считал бобов". Мне не нужно глядеть, я на ощупь сочту, сколько. Я дал тебе двенадцать бобов, а ты мне возвращаешь одиннадцать золотых?!

  Ибрагим медленно считает, опуская золотые в кошелек: - ...девять... десять... одиннадцать... двенадцать... Отчаянный визг Данилы заставляет вздрогнуть всех на базаре и шарахнуться в сторону. Ятаган Ибрагима, словно молния, сверкнул. Данило держится за левое ухо, сквозь пальцы у него льется темно-алая кровь.

  Отрубленное окровавленное ухо валяется у его ног. Весь базар, при блеске ятагана, от ужаса широко раскрывший глаза, теперь уже глядит успокоенно:

  - Только ухо!

  А Ибрагим уж поманил к себе из толпы Марко. Ежесекундно наклоняясь, чтоб коснуться рукою земли, Марко приближается к Ибрагиму.

  - Будь здрав, господин!

  Ибрагим смотрит на него с презрением и шарит в патронташе.

  - Твой заряд цел. Хочешь получить его в карман или в голову?

  - Я надеюсь получить его в карман! - отвечает, стараясь улыбнуться. Марко. - Только прости меня, господин. Ты мне тогда не сказал, а я побоялся спросить. Что ты желаешь иметь? Овец или коз?

  - А ты что же приготовил? - строго спрашивает Ибрагим. - У меня есть и овцы, и козы. Что тебе будет угодно, господин! - отвечает с поклоном Марко, показывая на стадо, пригнанное на базар.

  - Хорошо! - спокойно и с удовольствием говорит Ибрагим. - Я возьму шесть коз...

  У Марко - вздох облегчения. Словно тяжесть упала с него. Он с жадностью глядит на своих жирных, косматых овец.

  - ...и шесть овец! - спокойно добавляет Ибрагим. Марко бледнеет, начинает пошатываться на ногах. - Гони тех и других во двор к Мирко. Я еду к нему есть.

  У Марко в глазах на момент ненависть, но он спешит поклониться.

  Марко гонит коз и овец во двор к Мирко. У Мирко уж все готово к приему господина. Дом полон чада. Кипит, шипит все жареное, вареное.

  Мирко с поклонами, с улыбкой, которая даже кажется радостной, встречает "своего албанца".

  - Вот что, Мирко, - говорит Ибрагим, садясь есть, - я отдохну, - а ты пока прогони ко мне моих коз и овец. Мне не хочется их гнать самому. Да скажи там, у меня дома, чтоб прислали мне патронов, - я мало захватил.

  Мирко кланяется и спешит исполнить приказание. Перед вечером он возвращается с патронами.

  - Все исполнено, как ты приказал! - с радостной улыбкой сообщает он. У него сияющее лицо.

  Ибрагим, улыбаясь, глядит на него и на патроны.

  - Мирко, ты потерял два патрона. Мирко смотрит с удивлением и легким испугом:

  - Мог ли я, господин?.. Я нес патроны, - твои патроны! - как собственные деньги. Сколько мне дали у тебя дома, господин, столько я и принес. Приедешь домой, - спроси. Они скажут, что дали...

  - Мирко, ты потерял два патрона! - спокойно повторяет Ибрагим, но уже брови его сдвинулись. Глаза смотрят зло, углы губ опустились от презрительной улыбки. - Ты потерял два патрона, собака. Ведь ты пригнал ко мне весь мой скот?!

  - Весь, господин! Мирко бледнеет, дрожит.

  - Чего ж ты бледнеешь, собака? Ты пригнал шесть коз и шесть овец?

  Мирко молчит.

  - Тебе дали столько патронов, сколько голов скота ты пригнал. Так было заранее приказано дома. Тебе дали, значит, двенадцать патронов?!.. Или ты украл у меря две головы. Молчишь, собака?..

  Ибрагим достает пистолет.

  Мирко хочет крикнуть, но у него перехватывает дух. Он открывает рот, но не может пошевелить губами. Ибрагим, спокойно развалясь, целит ему в лоб. Ибрагим с интересом, с удивлением смотрит на то, чего он не знает. На страх.

  Он смотрит, как у Мирко сами подгибаются колени, как вытягивается лицо, как становятся бессмысленными глаза, как они закрываются слезами. Смотрит, как каждая жилка, каждая морщина дрожит у Мирко. Все лицо дрожит, как кисель. И с отвращением нажимает курок пистолета. Выстрел.

  Мирко взмахивает руками, откидывается назад и валится набок.

  Ибрагим встает, прячет за пояс пистолет и шагает через тело, на ходу бросив только мельком взгляд. Между глаз. Выстрел был хорош.

  Ибрагим вскакивает на коня и спокойно, не торопясь, едет назад, к себе в горы.

  И словно колокольчики удаляющегося стада, звенят копыта коня по подмерзшей от ранних заморозков земле.

  И голубыми огоньками вспыхивают при ярком свете луны искры насечки на пистолетах, кинжалах, ятагане Ибрагима. Алача.

  II Георгий Войнович

  (Это произошло в первой половине XIX века. - Примечание В.М. Дорошевича.)

  Это не Вардар, напившись кристальных вешних вод от тающих горных снегов и опьянев, белый от пены, бурный, с ревом несется, подбрасывая на гребнях своих стволы столетних деревьев, катя огромные камни, все разрушая на пути, - это Яшар-паша едет по долине Вардара.

  Впереди него несутся крики ужаса, за ним путь улит слезами.

  В злую минуту взглянул злой албанец на долину Вардара, - и резнули ему глаза трепетные огоньки свечей в окнах церквей. Много церквей настроили "райя" по долине. И сказал паша:

  - Разрушу все до основания. Клянусь, - каждый камень, на котором есть знак креста, переверну два раза!

  Шло за Яшаром его отборное албанское войско, жестокое и злое.

  Шли с кирками, с ломами, с заступами рабочие, чтоб подрывать и ломать церкви.

  И куда ни придет Яшар, в том селении только грохот раздастся, и столб пыли, словно дым густой, взовьется к небу. Плакала "райя" и с ужасом говорила:

  - Пришел конец света, и антихрист идет по земле.

  Сидел Яшар на площади, на узорном ковре, на шитых подушках и курил кальян.

  А каменщики и землекопы работали заступами, кирками, ломами, подрывали и подламывали церковь.

  Яшар махал платком, - и по этому знаку рабочие давали последний удар. Треск, грохот раздавался. Рушился купол, стены. Ураганом взвивалось вверх облако пыли. И когда пыль проходила, только груда камней лежала вместо церкви, и как саваном, белою пылью были покрыты все дома, все улицы местечка, словно в саваны одетые, покрытые белою пылью, стояли люди. Земля вздрагивала от ужаса. А люди плакали и терпели. Яшар-паша шел дальше и дальше разрушал. В Липьяне к старому собору собралася "райя" и в ужасе глядела на стены, от старости поросшие мохом:

  - Ужели и этого старика не пощадит паша?!

  Никогда еще столько свечей не пылало в соборе. И день, и ночь духовенство пело молебны, и народ плакал и молился.

  Тихо было кругом Липьяна. Изо всех деревень народ ушел в город молиться и плакать. Но вот по дороге раздались крики ужаса. Это бежали обезумевшие от ужаса жители соседнего местечка:

  - К вам Яшар идет! К вам Яшар идет!

  А по пятам за ними гнались, сверкая оружием, албанцы Яшара, злые и радостные. Ехал, окруженный блестящею свитой, Яшар. Шли, словно могильщики, с заступами землекопы, с кирками и ломами каменщики.

  Прошли они, звеня и гремя, по мертвым улицам Липьяна, - и остановились на площади, против собора.

  Усмехнулся Яшар, увидев целое море огоньков в узеньких, стрельчатых окнах старого, от старости позеленевшего собора. И сказал он своим приближенным албанцам:

  - Гоните райю из собора. Сейчас начнем подкапывать стены.

  А солдаты Яшара стали подальше от домов: - Такая громада - собор рухнет, - земля содрогнется, и домам не устоять. Весь город рухнет вместе с собором.

  Приближенные албанцы протискались сквозь толпу к дверям собора и крикнули:

  - Выбегайте, собаки. Сейчас начнем подкапывать стены. Рухнет, - раздавит вас, как кучу червяков.

  Но народ, который был в соборе, в один голос отвечал:

  - Не пойдем из собора! Рушьте его на наши головы! Здесь отпевали наших прадедов, дедов, отцов. Здесь отпоют и нас.

  И духовенство запело, отпевая народ, решивший умереть. Яшар усмехнулся:

  - Глупые! Когда молния летит в вековой дуб и разбивает его в щепки, - разве она думает о мошках, которые сидят на его листьях? И если несколько собак приютилось под деревом, разве это заставит молнию изменить свой полет? Яшар - молния аллаха.

  И он дал знак землекопам и каменщикам, окружившим старые стены собора, начать работу.

  Стукнули заступы, кирки, ломы, - и вся несметная толпа народа, которая не поместилась в соборе и стояла около, попадала в ужасе на колени, закричала и завыла.

  И был так страшен этот вой, что вздрогнуло даже сердце Яшара.

  Он поднял руку, чтоб остановить работу. Посмотрел на покрытые мохом вековые стены, прислушался к похоронным напевам, несшимся из храма, посмотрел на рыдавший на коленях на площади народ и задумался. Словно отца всякий хоронил.

  - Хорошо! - сказал Яшар. - Если вам уж так дорог этот старик, - я согласен его оставить. Но с одним условием.

  Он усмехнулся злою улыбкою:

  - Видите это дерево? Пока солнце опустится до него, пусть кто-нибудь из вас сбегает в Приштину и принесет мне оттуда во рту око железных гвоздей. Если не успеет, - собор будет разрушен, как только солнце дойдет до дерева. Торопитесь!

  Яшар с презреньем оглядел "райю". Толпа переглянулась.

  До Приштины - верст десять. Времени оставалось с час. Да и разве можно добежать с закрытым ртом, полным гвоздями?

  - Что ж вы? - продолжал презрительно улыбаться Яшар. - Никто не найдется?

  - Я! - раздался голос среди "райи". И из толпы вышел Георгий Войнович.

  Яшар засмеялся, глядя на него:

  - Беги!

  Георгий Войнович сбросил с себя лишнюю одежду, поклонился паше, поклонился народу и бросился бежать.

  Народ в ужасе стоял на коленях и молился за Георгия Войновича.

  Каменщики и землекопы шутили, смеялись, выбирая места для будущих ударов заступами и кирками. Яшар смеялся со своими албанцами и поглядывал на солнце.

  А время неслось, как перед казнью, - и солнце быстро падало к дереву.

  С улыбкой Яшар и с ужасом народ смотрел на солнце.

  - Не вернется Георгий!

  Вот золотом вспыхнула с края листва, и ветви стали розовыми.

  Вот черное кружево листьев вырезалось на золотом солнечном круге. А Георгия Войновича нет. Солнце сейчас-сейчас коснется ствола.

  Каменщики, землекопы взялись за кирки, заступы, лопаты и впились глазами в пашу, ожидая знака.

  Прищурив один глаз, с насмешливой улыбкой Яшар взглянул на солнце и на ствол, подождал несколько мгновений и поднял руку. Но в эту минуту раздался крик:

  - Бежит! Бежит!

  По дороге бежал Георгий Войнович.

  Ноги у него подкашивались, он качался из стороны в сторону.

  Бежал, как бежит петух, которому перерезали горло. Спотыкаясь, с безумными глазами, он сделал несколько последних прыжков и упал у ног паши.

  Изо рта у Георгия Войновича полилась густая кровь, и в крови гвозди.

  С изумлением и с ужасом смотрел на него Яшар-паша. С изумлением и с ужасом глядели все албанцы. "Райя" рыдала.

  - Встань! - приказал Яшар.

  Но Георгий Войнович лежал, дергаясь у ног паши. И кровь лилась, лилась из его рта. Георгий Войнович умирал. Он проглотил несколько гвоздей.

  Яшар-паша поднялся.

  - Какая верная собака! - сказал он. Ужас охватил Яшара, он вскочил на коня и молча дал знак ехать обратно.

  Молча и в ужасе поехали за ним албанцы. Молча и в ужасе пошли каменщики и землекопы, с заступами на плечах, словно могильщики.

  А народ теснился вокруг умиравшего в судорогах Войновича, чтоб поцеловать хоть край его одежды. Так умер Войнович и спас старый Липьянский собор. И песни Старой Сербии до сих пор поют о подвиге Георгия Войновича.

  III Чауш Висла

  (Чауш - сержант турецкой армии. Время действия - 1896 г. Чауш Висла и теперь еще "гремит" в окрестностях Ипека и, как все албанские бандиты, - "неуловим". - Примечание В.М. Дорошевича)

  В Ипеке, в Приштине все жалеют чауша Сали-Бисла:

  - Такой бравый был человек! И погиб из-за чего?! Из-за женщины.

  Сали-Бисла был, действительно, бравый человек. Прежде он разбойничал в горах, - и такого страха нагнал кругом, что ипекский вали послал к нему верного человека.

  - Охотнику лучше живется, чем дичи. Чем нам за тобой охотиться, охоться лучше за другими. Чем мерзнуть да мокнуть под дождем в горах, живи лучше в тепле и в холе. Чем разбойничать, - поступай на службу к нашему светлейшему султану. Будешь сам охранять край от разбойников.

  Сали-Бисла ответил:

  - Что ж, если хорошо заплатят, - мне все равно.

  Вали обещал Сали-Висла сделать его через месяц "чаушем" и жалованье дать, как чаушу следует, и пенсию потом, - и послал в Стамбул донесение:

  "Порядок вводится быстро. Опаснейший из разбойников Сали-Бисла раскаялся и даже поступил на службу охранять край от других разбойников".

  Так Сали-Бисла из разбойника Сали-Бисла стал охранителем страны, а вали получил из Стамбула благодарность за усердие и быстрые успехи.

  Однажды соседний албанский бей, богатый и могущественный человек, позвал к себе чауша Бисла и сказал ему:

  - Ты, пожалуйста, не забирай себе в голову, что если исполнишь мою просьбу, то окажешь мне этим огромную услугу. Просто мне, по своему званию, не пристало пачкаться в таких делах. Отчего не дать заработать бедному человеку? Я и подумал: "Чауш Бисла - бравый малый, дам ему заработать".

  Сали-Бисла поклонился и подумал:

  "Когда богатый начинает заботиться о бедном, значит, ему хочется от бедного что-нибудь получить". А сказал:

  - Ты голова, я руки. Ты подумай, - я исполню.

  - Нехорошо даже, - сказал бей, - когда хорошая собака - в дурных руках. Не то что человек. Ты знаешь в Ипеке болгара Семена?

  - Всю семью знаю! - отвечал Бисла.

  - Пропади вся его семья, кроме жены! Марица - красивая баба. Обидно, что собака ест хорошее кушанье, когда люди голодны. Такой женщине место у албанца, а не у гяура!

  Бисла поклонился и сказал:

  - Что ж, сотня пиастров никому повредить не может! Всякому человеку приятно иметь сотню пиастров.

  - А пятьдесят? - спросил бей. - Я о тебе же забочусь, хочу дать работу бедному человеку, а ты...

  - Работу бедному человеку норовит дать всякий! - отвечал с улыбкой Висла. - Бедный же благодарит того, кто заплатит.

  - Получай семьдесят пять и славь аллаха за мое благородство.

  - Сначала попросим его, чтобы помог в деле.

  Через два дня, под вечер, когда Марица шла за водой, из-за камня выпрыгнул Сали-Бисла, схватил ее в охапку, завязал рот платком, побежал с ношей к коню, который был привязан невдалеке, вскочил на седло и повез Марицу к бею.

  Делам хорошим и дурным один враг - время. Время приносит мысли. Мысли изменяют дела. Ехал чауш, глядел на Марицу и думал:

  - Не держал я в руках семидесяти пяти пиастров? А такой красавицы в руках не держал. Семьдесят пять пиастров! Приставь пистолет ко лбу, - у кого не найдется семидесяти пяти пиастров?! А такой жены не найдется. Бей желает ее себе! Вот какая женщина!

  Так дорогой думал Висла.

  И с полдороги повернул коня назад. Вместо дома бея отвез Марицу к себе домой.

  Прошло три дня, - бей позвал к себе Висла.

  - Где Марица?

  Бисла улыбнулся:

  - Нехорошо, бей! Берут женщин у гяуров. Албанец у албанца женщин не отнимает. Такого обычая нет в нашей праведной земле.

  - Как у албанца?! - закричал бей.

  Бисла поклонился:

  - Ты мудрый, бей, а я человек простой. Мне б и в голову не пришло такой богатой мысли. Ты сказал: "Такая женщина, как Марица, должна быть в доме у албанца, а не гяура". Ты - албанец, я - албанец. Я и отвез Марицу в дом к албанцу. Я украл Марицу. Но крадут, бей, для себя.

  Света не взвидел бей:

  - Прочь с моих глаз! Будешь ты меня помнить!

  Бисла поклонился:

  - Да и ты меня не забудешь.

  Бей приказал позвать к себе болгара Семена. В слезах к нему явился болгар.

  - Слышал я о твоем горе! - сказал ему бей.

  - Три дня ищу жену, - как в воду канула! - рыдал болгар.

  - Я знаю, кто ее украл! - сказал бей. - Чауш Сали-Бисла.. Он сам мне сознался. Твоя жена у него. Иди к вали и жалуйся. Теперь не прежние времена, разбойничать не ведено!

  Побежал Семен к вали.

  Вали разгневался и приказал позвать к себе чауша. Смело пришел Сали-Висла к гневному вали. Вали затопал ногами, закричал:

  - Тебя же, негодяй, поставили охранять людей от разбойников, - а ты сам же разбойничаешь? Сейчас сознавайся: ты украл жену у Семена болгара?

  Бисла поклонился и спокойно ответил:

  - Семена болгара жена у меня. Но я ее не крал. Своих вещей не воруют. Она сама отдала мне свою красоту, еще когда была в доме у Семена. Об одном только и просила: "Возьми меня к себе. Хочу принять ваш святой закон и быть тебе верной женой".

  - Врет он! Врет он! - закричал, застонал болгар Семен, который стоял тут же.

  Висла оглянулся на него с удивлением, словно только что заметил, что Семен здесь. И пожал плечами:

  - В первый раз слышу, чтоб гяуры смели кричать, когда албанец говорил с турком.

  Паша закричал на Семена:

  - Молчи, собака, когда люди говорят!

  Но мрачно посмотрел на Бисла:

  - Врешь! Семен болгар говорит, что ты украл! Сейчас отдать Семену жену! Теперь не те времена!

  Сали-Бисла поморщился.

  - Если ты больше веришь собачьему лаю, чем человеческому голосу, - это дело твоей мудрости, вали. Только в первый раз я слышу, чтоб голос гяура заглушал в ушах правоверного голос албанца.

  Вали задумался.

  - Хорошо! - наконец сказал он. - Но теперь не те времена. Теперь все должно делаться по закону. Слышишь? Исполни все, как надо по закону. Приведи женщину в меджидие (Мусульманский общинный совет. - Примечание В.М. Дорошевича.), и если она, как требует закон, скажет сама старшинам, что добровольно, без всякого принуждения, желает принять наш святой ислам, пусть примет и остается у тебя в доме. Если же нет...

  Вали погрозился.

  - Смотри, Бисла, я поступлю с тобой по закону!

  Пожал плечами с презрением Бисла, слушая незнакомое слово.

  - Хорошо, вали. Будет сделано по обычаю.

  Сали-Бисла пошел к себе домой и сказал все время неутешно рыдавшей Марице:

  - Слушай, Марица. Каждому человеку хочется быть господином. Что ты хочешь: быть госпожой или последней из рабынь? Есть вещи, где память сильнее нас. К мужу вернуться тебе нельзя. Если краской накрашено, стереть можно, если каленым железом выжжено, - не сотрешь. Я каленым железом выжег в душе твоего мужа, когда сказал, будто ты сама, добровольно, сбежала со мной. Если б видела ты, что сделалось с ним, когда я это сказал! Забыл даже, что стоит перед вали. Взвыл как зверь. Зверем он будет к тебе. Никогда тебе не поверит. Все будет думать. Железом выжжено в душе. Отличное вино - жизнь, но когда в него накапали яду, лучше его выплеснуть. Возьми другую чашку и пей из нее. Я тебе даю другую чашку.

  Марица зарыдала еще сильнее.

  - Я отнял у тебя мужа, я же тебе дам и другого. Будь моею женою, Марица. Идем в меджидие, объяви только старшинам, что ты добровольно, без всякого принуждения, хочешь принять ислам, - и тогда твой муж ничего не может тебе сделать. Что может он сделать магометанке? Да его, - не беспокойся, - посадят в тюрьму, чтоб не лгал на чауша, на правоверного, на албанца, на слугу султана.

  Марица вытерла слезы и отвечала:

  - Хорошо! Что ж мне еще остается теперь делать!

  Сали-Бисла поцеловал ее и повел в меджидие.

  - Вот, - сказал он с низким поклоном, - эта женщина, болгарка, хочет оставить свою неправую веру и принять наш святой ислам. Будьте свидетелями, почтенные старшины.

  Старшины обратились к Марице:

  - Скажи, женщина, добровольно и без принуждения хочешь ли ты оставить свой неправый закон и принять наш святой ислам?

  Марица твердо отвечала:

  - Нет!

  Взвыл Сали-Бисла.

  И никто не успел опомниться, как Марица рухнула на пол с разрубленной ятаганом головой.

  Весь обрызганный, залитый кровью, с ятаганом кинулся Сали-Бисла в двери.

  Народ в ужасе кинулся в стороны. Сали-Бисла исчез.

  Через день всю семью болгара Семена нашли убитой. Его самого, отца, мать.

  Все три трупа лежали с отрубленными ушами. А через два дня, - как раз наступил байрам, - вали получил в подарок от Сали-Бисла посылку. Шесть отрубленных ушей и записку. "Поступи с ними по закону".

  Сали-Бисла ушел в горы. И нет чауша, стражника, охранителя от разбойников, снова сделался разбойником. Даже бей похвалил его:

  - Добрый мусульманин. Разгневавшись, убил гяуров, а не поднял руки на правоверного. Мог бы убить меня!

  И весь Ипек жалеет до сих пор бравого чауша:

  - В горы ушел. Погиб человек! Из-за чего? Из-за женщины.

  ПРОИСХОЖДЕНИЕ ГЛУПОСТИ (Индийская легенда)

  Мир создавался.

  Брама поднялся со своего престола и мановением руки создал Человека. Способного на добро и на зло. И дал ему Разум, чтобы человек творил добро и не делал зла.

  Тогда поднялся Вишну и создал Демонов. Демонов огня, Демонов ветра. Демонов воды и Демонов земли. Способных приносить добро и приносить зло. И дал им повиновение, чтоб они творили добро и не делали зла. И люди управляли Демонами.

  Тогда поднялся черный, мрачный, злой Шиву и создал Глупость.

  Она поднялась от земли, огромная и безобразная. Бесцветные волосы космами падали по ее плечам, и глаза ее были слепы. Она смотрела на солнце - и не видела солнца. Смотрела на звезды - и не видела звезд.

  Кругом цвели цветы, и она не слышала их аромата. Когда знойные лучи солнца жгли ее тело, - она не пряталась в тень широколиственных деревьев. И когда от холода дрожали ее члены, - она не шла греться на солнце.

  Веселые Демоны Вишну окружили безобразное чудище, смеялись, жгли, кололи его, бросали в воду.

  И, глядя на шутки Демонов над Глупостью, Брама улыбнулся и сказал Шиву:

  - Твое чудовище не страшно, черный Шиву!

  И черный Шиву промолчал.

II

  Века веков промчались за веками.

  И черный Шиву сказал дремавшим в сладостном покое жителям неба:

  - Братья! Спустимся на землю и посмотрим, что вышло из наших творений.

  И приняв вид трех жрецов, они спустились на землю. Они шли местностью прекрасной, но почти безлюдной. Лишь изредка попадалось жилище.

  А кругом было хорошо. Над прозрачными озерами наклонялись пальмы и смотрелись. Между пальмами росли цветы.

  Среди цветов щебетали птицы. И все это освещало солнце. Воздух был чист и благоухал от цветов. Вдруг обоняния небожителей коснулся смрад. Навстречу им шел путник, и боги, приветствуя его, спросили:

  - Куда лежит эта дорога?

  - В город! - ответил им путник. - В величайший из городов этой страны. Издалека ли ваш путь, жрецы?

  - Мы прошли всю страну! - ответил Брама.

  - И видели все ее чудеса! - сказал Вишну.

  - И надеемся увидеть еще больше чудес! - добавил Шиву.

  Путник поклонился ему и сказал:

  - Ты прав, жрец! Что вся страна перед городом, который вы увидите еще до заката солнца?! Город этот - гордость страны. Сотни поколений положили свои жизни, чтоб создать его. Вы сами увидите, что это за чудо.

  А смрад с каждым шагом становился еще сильнее и сильнее. Среди изумрудной зелени полей и рощ смердели серые груды домов и заражали окрестный воздух.

  Люди, попадавшиеся навстречу, были бледны, усталы и измучены.

  И перед закатом солнца боги вошли в город. На улицах был смрад, и люди жили в узких и темных каморках.

  - Ты стар и должен быть мудр! - обратился Брама к встретившемуся старику. - Священный белый цвет - цвет мудрости, а волоса твои белы. Скажи нам, чужестранцам, почему так гордитесь вы этим городом?

  - А как же нам не гордиться им, - отвечал старик, - когда все соседние народы хотели бы овладеть нашим городом? Он славится своей величиной. В нем жителей...

  И старик назвал такое число жителей, какого достаточно было бы на целую страну.

  И, ничего не поняв, боги пошли дальше.

  На перекрестке двух улиц им встретился бледный, измученный человек со счастливой улыбкой на устах.

  Боги остановили его.

  - Ради привета путникам останови твой быстрый шаг! - сказали они. - Отчего так бледно и измучено твое лицо, и отчего улыбка на твоем бледном лице?

  Человек ответил:

  - Я измучен работой и бледен от бессонных ночей. День я работаю, а ночь не сплю, думая, - где бы отыскать работу на завтра. Улыбаюсь же я потому, что счастлив. Наконец-то сбылась моя мечта! Я наработал достаточно, чтоб нанять такое жилище, о каком мечтал всю жизнь. Я перевезу туда свою жену, своих детей, и мы все будем счастливы в этом прекрасном жилище.

  - Что ж это за рай? - улыбнулись боги.

  - Настоящий рай! - весело рассмеялся человек. - В этом новом жилище прекрасно. Оно высоко! В нем много воздуха. Есть чем дышать! Его дверь выходит на солнечную сторону, - стоит отворить ее, и даже солнце ворвется в наше жилище. Кроме того, перед дверью растут два дерева, и есть место, чтоб насадить цветов! На дерево мы повесим клетку с птицей. Пусть чирикает и радует моих детей. Разве это не рай!

  - Но этим раем полна вся ваша страна! - воскликнул в изумлении Брама. - Вся, кроме вашего города! Везде, - только здесь нет, - везде прозрачный чистый воздух, от солнца надо прятаться, земля осыпана цветами, деревьев тысячи тысяч, и птицы могут оглушить своим щебетом. Стоило ли бежать от всего этого? Построить город, уничтожить солнце, воздух, цветы, деревья, птиц, - и потом изнурять себя работой, чтоб иметь немножко воздуха, солнечного света, два дерева, несколько цветов и птицу в клетке.

  И человек с изумлением ответил, не поняв его:

  - Разве мы дикие, чтоб жить в полях и лесах?

  И быстро пошел своей д