Дорошевич Влас Михайлович - Сказки и легенды

олодой ты еще человек! Судя по твоей походке, ты, кажется, изведал уже, что такое бамбуки. Смотри, чтоб не пришлось тебе отведать этого еще раз. Благодари еще богов, что у тебя есть коса! Ступай-ка отсюда, да когда пройдешь город, посмотри направо; там растет отличная бамбуковая роща. Посмотри на нее попристальнее! Ничто так не полезно молодому человеку, как созерцание бамбуковых рощ.

  Юн-Хо-Зан поспешил откланяться и ушел. "Гм! - думал он. - Если так поступают: голову бреют и ждут, пока коса не вырастет, - я понимаю, что при таких порядках многие сходят с ума, и для чего потребовался такой большой сумасшедший дом!" И он зашагал по городу, думая:

  "Как бы довести до всеобщего сведения о несообразностях, творящихся в тюрьме? Узнают и, конечно, прекратят".

  Во время таких дум взор его упал на вывеску, на которой большими черными знаками было начертано:

  "Летопись современных дел. Пишется лучшими летописцами и рассылается каждый день всем желающим за недорогую плату".

  - Это достойно быть занесенным в летопись, - сказал себе Юн-Хо-Зан и зашел в дом, на котором красовалась такая вывеска.

  Его встретил весь перепачканный в туши главный летописец, ласково приветствовал, усадил, угостил чаем и сказал:

  - Да будет благословен день, в который ты зашел в нашу хижину, молодой человек! Я сразу полюбил тебя, как сына моего отца. Что угодно будет приказать тебе? Ты хочешь, вероятно, чтоб мы присылали тебе каждый день наши летописи? Благая мысль. Нам кстати нужны деньги, и мы возьмем с тебя недорого!

  - Благодарю тебя за чай и за ласку! - отвечал, вставая пред ним, Юн-Хо-Зан. - Но я чужестранец, в городе не остаюсь и летописи мне получать некуда. Я пришел с другой целью. Я сам человек ученый, знаю шестьдесят шесть тысяч знаков и могу написать тушью на бумаге все, что думаю. Я хочу написать в вашу летопись сам интересную страницу, чтоб, прочитав, все знали, а узнавши, прекратили пагубное недоразумение.

  Испачканный тушью человек, после таких слов, стал менее ласков, но все же, соблюдая вежливость, сказал:

  - Сядь снова и скажи!

  Юн-Хо-Зан рассказал ему, что видел в тюрьме. Уже с первых слов Юн-Хо-Зана испачканный тушью человек вскочил и плотно запер все окна и двери, а когда Юн-Хо-Зан кончил свой рассказ, он схватился за голову, в знак отчаяния, и горестно воскликнул:

  - Ты хочешь погубить себя и нас, жестокий ты человек! Как? Написать такую вещь тушью на бумаге и вырезать с этого доску и с доски сделать оттиск и вклеить это в нашу "Летопись" и разослать всем?! Тогда возьми лучше просто убей моих детей! За что ты хочешь погубить голодной смертью несчастных малюток?

  - Как? - спросил Юн-Хо-Зан. - Ты думаешь, что все после этого отвернутся от твоей летописи? Но ведь это правда, и это, я думаю, достойно быть занесено в летопись.

  - Разве я тебе не верю? Разве я с тобой не согласен? - держась за голову, воскликнул человек, испачканный тушью. - Но нам позволено писать только о погоде!

  - Как о погоде?

  - Исключительно о хорошей погоде. Раньше мы писали также и о дурной, но потом мандарины запретили: "Если им запрещено осуждать то, что творится на земле, то как же они смеют так свободно писать о небе?" И с тех пор мы пишем каждый день о хорошей погоде. Описываем блестящий восход солнца даже в пасмурные дни и воспеваем вечерний ветерок, который тихо шелестит в кустах...

  - Даже тогда, когда свищет вихрь и ревет ураган? Как же вы ухитряетесь делать это?

  - Навык, мой молодой друг, навык. У нас есть летописцы, умеющие на одну тысячу манер описывать капельку росы и знающие восемьдесят восемь прилагательных к слову "куст". Есть удивительные искусники и даже зарабатывают на этом хорошие деньги.

  - И сколько лун вы пишете все про погоду?

  - Я - шестьсот. Да мой отец писал семьсот двадцать пять лун, да мой дед восемьсот тридцать две.

  - И вам не надоест?

  - Мы любим наше дело! - с гордостью отвечал человек, испачканный тушью.

  - Что же мне, однако, делать? - спросил Юн-Хо-Зан. - И как довести о такой несправедливости до сведения высших? Этого так оставить нельзя!

  - Попробуй, сходи к верховному мандарину нашего города!

  Юн-Хо-Зан пошел с такой быстротой, с какой может идти человек, боящийся ступить на пятку.

  В доме главного мандарина стоял крик и плач, когда к нему подошел Юн-Хо-Зан. Кричал один голос, а плакали многие.

  - Мандарин сейчас занят, - сказали Юн-Хо-Зану прислужники, - он ругает китайцев. Подожди, пока кончит.

  - За что ж он их ругает? - спросил Юн-Хо-Зан.

  - А так. Чтобы чувствовали почтенье! - отвечали ему. - Делается это так. На восходе солнца к дому мандарина сходятся просители. Младшие мандарины, между тем, когда главный мандарин проснется, рассказывают ему содержание просьб и так раскаляют сердце мандарина, что, когда солнце доходит до полудня, он, как тигр, вылетает к просителям, кричит, ругается, топочет ногами и грозит извести на них целую рощу бамбуков. Просители от этот чувствуют почтение к власти.

  - Но они чувствовали бы еще больше почтения, если бы мандарин без крика и шума спокойно и справедливо разбирал их жалобы! - сказал Юн-Хо-Зан.

  - Эге! - воскликнули прислужники. - Уж не во время ли прогулки в бамбуковом лесу пришла тебе в голову эта мысль? В это время мандарин кончил кричать на прочих китайцев, и к нему позвали Юн-Хо-Зана.

  Терпеливо выслушал Юн-Хо-Зан весь крик, с которым на него накинулся мандарин, поклонился и сказал:

  " Когда мудрый говорит глупости, он все же умнее, чем самое умное, что скажет дурак", - говорит Конфуций. Мандарин улыбнулся:

  - Это мне нравится. Ты, видно, человек неглупый и кое-что знаешь. Говори, в чем твое дело!

  Юн-Хо-Зан рассказал ему о том, что видел и слышал в тюрьме.

  - Гм... А у него действительно нет косы? - спросил мандарин, когда Юн-Хо-Зан кончил свой рассказ.

  - Как же у него будет коса, когда ему каждую неделю бреют голову! - воскликнул Юн-Хо-Зан.

  - В таком случае, это не мое дело! - сказал мандарин. - Если бы у него была коса, - мое дело посмотреть: настоящая коса или фальшивая. А раз косы нет, - это дело мандаринов-судей. К ним и иди.

  Юн-Хо-Зан откланялся и поспешил в дом, где судили. Дом, где судили, был мрачный дом. Так и казалось, что вот-вот сейчас из-за угла выскочит человек, схватит и начнет бить по пяткам.

  Преодолев, однако, все страхи, Юн-Хо-Зан прошел в ту комнату, где сидели мандарины-судьи.

  Перед ними на коленях стоял человек, обвинявшийся в краже палки у соседа. С одной стороны этого человека стоял мандарин, который его ругательски ругал и всячески поносил. А с другой - стоял мандарин, который всячески восхвалял этого человека. Они спорили, а мандарины-судьи - кто слушал, кто рассматривал узоры на потолке.

  - Палка! Палка! - кричал мандарин, ругавший подсудимого. - Не в палке дело, почтенные мандарины, а в том, зачем он ее взял. Это негодяй! Завзятый негодяй! Он на все способен! Он взял палку затем, чтобы убить своего отца и мать! Вот зачем! И я надеюсь, справедливые мандарины, что вы накажете его не за кражу, а по всей справедливости за отцеубийство. То есть, прикажете его разрезать на одну тысячу кусочков!

  - Кража! Кража! - кричал мандарин, восхвалявший подсудимого. - Тут кражи нет, а есть доброе дело. У кого взял этот человек палку? У соседа. А кто сосед? Негодяй, известный курильщик опия, безумный. Этот безумный негодяй, накурившись опия, исколотил бы палкой насмерть свою жену и детей. Жалея несчастных, этот человек и взял потихоньку палку у негодяя. Не казнить его надо, добродетельного человека, а поблагодарить. И я уверен, справедливые мандарины, что этот добрый человек не уйдет от вас без похвалы и награды. А что касается до отцеубийства, то, справедливые судьи, у него и отец и мать давно уже умерли. Кого же убивать-то?!

  - А, умерли? - закричал мандарин-ругатель. - Тем хуже! Значит, он взял палку, чтобы раскопать их могилы. Осквернение памяти предков! Значит, вы присудите его прежде, чем разрезать на одну тысячу кусков, распилить тупой пилой надвое!

  - Зачем они говорят все это? - удивился Юн-Хо-Зан, обращаясь к знающему, по-видимому, все эти дела человеку. - Человек украл палку, ну, и суди его за кражу палки. А зачем же один обвиняет его в отцеубийстве, а другой говорит о добродетели.

  - А таков порядок, - отвечал знающий в делах толк человек, - один тянет истину к себе, другой - к себе, а, в конце концов, она и остановится прямо перед судьями! Один будет непомерно запрашивать, а другой - невероятно сбавлять. Мандаринам-судьям настоящая цена и выяснится.

  - Странный обычай! - сказал Юн-Хо-Зан, и подождав, пока дело о палке кончилось, обратился к мандаринам со своим делом.

  Мандарины выслушали его, одни - прислушиваясь к тому, что он говорил, другие - рассматривая узоры на потолке, и в один голос воскликнули: - Закон!

  - Да тут два закона! - возразил Юн-Хо-Зан. - Один - иметь косу, другой - брить голову. Какой же закон должен быть исполнен?

  - Оба. Все законы всегда должны исполняться! - отвечали в один голос мандарины. - Мы затем и приставлены, чтобы все законы всегда исполнялись.

  - Все! - уже в испуге воскликнул Юн-Хо-Зан и поспешил, насколько пятки позволяли, поскорее убраться.

  "Уж если от применения двух законов человека каждый день бамбуками по пяткам, - что же будет, если к нему применить сразу все!" - думал он.

  "Нет, со старыми китайцами нам друг друга не понять! - решил Юн-Хо-Зан. - Видно, оттого, что я сам молодой человек. Поговорить-ка мне с теми, которые помоложе!"

  И увидав бегущего из школы школяра, он приветствовал его, как должно:

  - Здравствуй, племянник моей тетки!

  - Привет тебе, истребитель монгольской саранчи, многоженец, похитивший всех принцесс мира, окровавленный воин, дракон, дышащий огнем! - отвечал школьник на таком древнем китайском языке, каким говорили только за сто двадцать тысяч лун.

  - В наше время эти слова звучат уже как ругательства! - улыбнулся Юн-Хо-Зан. - Кто научил тебя таким скверным словам?

  - А в школе! - с гордостью отвечал школьник. - У нас этот язык только и учат.

  - Напрасно! - сказал Юн-Хо-Зан. - Лучше бы вас учили приветливо разговаривать с современниками на современном языке. А на этом придется говорить разве только на том свете, при встрече с каким-нибудь древним героем. Чему еще учат вас в школе?

  - Истории родной страны! - с гордостью отвечал школяр.

  - А, это прекрасная наука! - сказал Юн-Хо-Зан. - Всегда приятно вспомнить о доблести и славе предков. Расскажи мне что-нибудь хорошее!

  - Что же тебе рассказать получше? За двадцать четыре тысячи лун до нас жил богдыхан Да-Гуан-Су и истребил в своей жизни четыре миллиона людей. За двенадцать тысяч лун жил богдыхан Бай-И-Шан, отличавшийся жестокостью и казнивший два миллиона китайцев. За шесть тысяч лун жил богдыхан Цянь-Лянь-Цзыр, у которого был самый большой гарем. Он был сластолюбив.

  Юн-Хо-Зан, в знак горя, схватился за голову. - Замолчи, малютка! Какой негодяй рассказал тебе одни только гадости про родную страну!

  Но в это время страж схватил сзади Юн-Хо-Зана за косу.

  - Эге! о чем ты беседуешь с молодым китайцем? Какие мысли внушаешь?

  И с такой силой потянул Юн-Хо-Зана, что привязанная коса отлетела.

  - Разбойник! - завопили все кругом. - Без косы.

  А страж, моментально заколотив Юн-Хо-Зана в колодки, потащил его к главному мандарину.

  - Вот какого злодея я поймал! - воскликнул он, падая пред мандарином на колени.

  - Эге! Знакомая ласточка! - воскликнул мандарин. - Вот он кем оказался! То-то я давеча смотрю: приходит и как негодяй в чужие дела вмешивается! Ты что же это? По тюрьмам шляешься, - место себе выбираешь? В "Летопись" возмутительную страницу вписать хотел? Школяров на улице ловишь и, что не следует, говоришь? Дать ему от меня сто ударов по пяткам, и так как он без косы, - тащи его в суд! Дело не мое.

  Мандарины-судьи встретили Юн-Хо-Зана, как старого знакомого.

  - А! Тот самый молодчик, который что-то насчет применения законов полагал? И без косы, и полагает! Мандарин, который бранит подсудимых, кричал: - То-то он давеча ворчал насчет отцеубийства. Сам он, должно быть, родного отца убил, справедливые мандарины!

  И даже мандарин, который должен всех хвалить, ничего не нашелся сказать в похвалу Юн-Хо-Зана:

  - Что я, справедливые мандарины, скажу? Сами видите, - человек без косы!

  Юн-Хо-Зана отвели в тюрьму, выбрили начисто голову, и мандарин-смотритель сказал:

  - Сиди тут, пока коса не вырастет. А я тем временем буду тебе голову брить. Говорил утром: прогуляйся к бамбуковой роще. Не захотел - она теперь по твоим пяткам прогуляется.

  Тут Юн-Хо-Зан больше не выдержал и в страшном гневе воскликнул:

  - Довольно! Знаете вы, кто я? Я - богдыхан! Все так и покатились со смеха.

  - Да это сумасшедший! - сказали одни. - Посадить его напротив, в сумасшедший дом!

  - Самозванец! - решили другие. - Отрубить ему голову! Последнее мнение одержало верх.

  Так прекратилась династия Мингов в Китае. Три года ждали возвращения Юн-Хо-Зана в Пекине, а через три года избрали ему преемником манчжура Ло-То-Жоу.

СОВЕСТЬ

  Случилось это в давнишние, давнишние, незапамятные времена, когда и летописей-то еще не писалось! Случалось и тогда людям делать глупости, но никто их глупостей не записывал. Оттого, может быть, мы и считаем наших предков мудрыми.

  В те незапамятные времена и родилась на свет Совесть. Родилась она тихою ночью, когда все думает. Думает речка, блестя на лунном свете, думает тростник, замерши, думает трава, думает небо. Оттого так и тихо.

  Днем-то все шумит и живет, а ночью все молчит и думает. Каждая куколка думает, с какими бы пестрыми разводами ей выпустить бабочку. Растения ночью выдумывают цветы, соловей - песни, а звезды - будущее.

  В такую ночь, когда все думало, и родилась Совесть. С глазами большими, как у ночных птиц. Лунный свет окрасил ее лицо бледным цветом. А звезды зажгли огонь в глубине ее очей.

  И пошла Совесть по земле.

  Жилось ей наполовину хорошо, наполовину плохо. Жила, как сова.

  Днем никто с ней не хотел разговаривать. Днем не до того.

  Там стройка, там канаву роют. Подойдет к кому - тот от нее и руками и ногами: - Не видишь, что кругом делается? Тут камни тащат, тут бревна волокут, тут лошади ездят. Тут надо смотреть, как бы самого не раздавили. Время ли с тобой разговаривать! Зато ночью она шла спокойно. Она заходила и в богатые фарфоровые дома, и в шалаши из тростника. Тихонько дотрагивалась до спящего. Тот просыпался, видел ее в темноте горящие глаза и спрашивал:

  - Что тебе?

  - А ты что сегодня делал? - тихонько спрашивала Совесть.

  - Что я делал! Ничего, кажется, я такого не делал!

  - А ты подумай. - Разве вот что...

  Совесть уходила к другому, а проснувшийся человек так уж и не мог заснуть до утра и все думал о том, что он делал днем. И многое, чего ему не слышалось в шуме дня, слышалось в тишине задумавшейся ночи. И мало кто спал. Напала на всех бессонница.

  Даже богатым ни доктора, ни опиум помочь не могли. Сам мудрый Ли-Хан-Дзу не знал средства от бессонницы. У Ли-Хан-Дзу было больше всех-денег, больше всех земли, больше всех домов. Потому люди и думали: - Раз у него всего больше всех, - значит, у него больше всех и ума!

  И звали Ли-Хан-Дзу премудрым. Но и сам премудрый Ли-Хан-Дзу еще больше других страдал от той же болезни и не знал, что поделать.

  Кругом все были ему должны, и все всю жизнь только и делали, что ему долг отрабатывали. Так мудро Ли-Хан-Дзу устроил.

  Как мудрый человек, он всегда знал, что надо делать. Когда кто-нибудь из должников крал у него что и попадался, Ли-Хан-Дзу колотил его, - и колотил, по своей мудрости, так примерно, чтоб и другим неповадно было.

  И днем это выходило очень мудро: потому что другие действительно боялись.

  А по ночам Ли-Хан-Дзу приходили иные мысли: - А почему он ворует? Потому что есть нечего. А почему есть нечего? Потому что заработать некогда: он весь день только и делает, что мне долг отрабатывает. Так что мудрый Ли-Хан-Дзу даже смеялся.

  - Вот хорошо! Выходит, меня же обворовали, я же и не прав!

  Смеялся, - а заснуть все-таки не мог. И до того его бессонные ночи довели, что Ли-Хан-Дзу, - несмотря на всю свою мудрость, - однажды взял, да и объявил: - Верну я им все их деньги, все их земли, все их дома! Тут уж родные мудрого Ли-Хан-Дзу вой подняли: - Это с ним от бессонницы. От бессонных ночей на мудрого человека безумье напало! И доктора сказали то же. Пошел шум: - Все "она" виновата! Если уж на мудрейшего из людей безумье напало, что же с нами будет? И испугались все: и богатые, и бедные. Все жалуются:

  - И меня "она" бессонницами мучает!

  - И меня!

  - И меня!

  Бедные испугались еще больше, чем богатые:

  - У нас всего меньше всех, значит, и ума меньше. Что же с нашими умишками будет?

  А богатые сказали:

  - Видите, как "она" бедных людей пугает, надо нам хоть за бедных вступиться!

  И все стали думать, как бы от Совести отделаться. Но с кем ни советовались, ничего выдумать не могли.

  Жил тогда в Нанкине А-Пу-О, такой мудрый и такой ученый, что равного ему по мудрости и учености не было во всем Китае. Решили люди:

  - Надо у него совета спросить. Кроме него, никто помочь не может!

  Снарядили посольство, принесли дары и до земли много раз поклонились.

  - Помоги от бессонницы!

  Выслушал А-Пу-О про народное горе, подумал, улыбнулся и сказал:

  - Можно помочь! Можно и так сделать, что "она" даже и приходить не будет иметь права!

  Все так и насторожились. А-Пу-О опять улыбнулся и сказал:

  - Давайте сочинять законы. Где ж темному человеку знать, что он должен делать, чего не должен? Вот и давайте - напишем на святках, что человек должен делать и чего нет. Мандарины будут учить законы наизусть, а прочие пусть к ним приходят спрашивать: можно или нельзя. Пусть тогда "она" придет: "Что ты сегодня делал?" - "А то делал, что полагается, что в свитках написано". И будут все спать спокойно. Конечно, прочие будут мандаринам платить: не даром же мандарины будут себе мозги законами набивать!

  Обрадовались тут все.

  Мандарины - потому что все-таки легче в книжных значках ковыряться, чем, например, в земле.

  А прочие - что лучше уж мандарину заплатить да днем с ним минутку поговорить, чем по ночам с "ней" разговаривать.

  И принялись писать все, что человек должен делать и чего он не должен. И написали.

  А мудрого А-Пу-О сделали верховнейшим из мандаринов. И зажили люди отлично. Даже с лица поправляться стали.

  Нужно человеку что сделать, он сейчас к мандарину, выкладывает перед ним приношение:

  - Здравствуй, премудрый! Разворачивай-ка свитки, - что в таком случае делать надлежит?

  Зайдет спор, оба к мандарину идут, оба приношения выкладывают:

  - Разворачивай свитки. Кто по ним выходит прав? Только уж самые последние бедняки, у которых даже мандарину за совет заплатить было нечем, бессонницей страдали.

  А прочие, как только к ним приходила ночью Совесть, говорили:

  - Что ты к нам лезешь! Я по законам поступал! Как в свитках написано! Я не сам! Переворачивались на другой бок и засыпали.

  Даже мудрец Ли-Хан-Дзу, который больше всех от бессонницы страдал, теперь только посмеивался, если к нему ночью Совесть приходила:

  - Здравствуй, красавица! Что скажешь?

  - Что ж, ты имущество возвращать хотел? - спрашивала Совесть, глядя на него глазами, в которых мерцали звезды.

  - А имею я право? - похохатывал Ли-Хан-Дзу. - А что в свитках сказано? "Имущество каждого принадлежит ему и его потомству". Как же я буду чужое имущество расточать, если мое потомство на раздачу не согласно? Выходит, или я вор, у них краду, или сумасшедший, потому что у себя ворую. А в законе сказано: "Вора и сумасшедшего сажать на цепь". А потому и меня оставь спать спокойно, да и тебе советую лучше спать, а не шататься!

  Поворачивался к ней, спокойно и сладко засыпал. И всюду, куда ни приходила Совесть, она слышала одно и то же:

  - Почем мы знаем! Как мандарины говорят, так мы и делаем. У них поди и спрашивай! Мы - по закону.

  Пошла Совесть по мандаринам:

  - Почему меня никто слушать не хочет?

  Мандарины смеются:

  - А законы на что? Разве можно, чтобы люди тебя слушались и так поступали! А не поймет кто тебя, а перепутает, а переврет? А тут для всех тушью на желтой бумаге написано! Великая штука! Недаром А-Пу-О за то, что это выдумал, верхов-нейшим мандарином числится.

  Пошла тогда Совесть к самому премудрому А-Пу-О. Дотронулась до него слегка и стала. Проснулся А-Пу-О, вскочил:

  - Как ты смеешь ночью без спроса в чужой дом являться? Что в законе написано? "Кто явится ночью тайком в чужой дом, того считать за вора и сажать его в тюрьму".

  - Да я не воровать у тебя пришла! - отвечала Совесть. - Я Совесть!

  - А по закону ты развратная женщина. Ясно сказано: "Если женщина ночью является к постороннему мужчине, - считать ее развратной женщиной и сажать ее в тюрьму!" Ты развратница, значит, если не воровка?

  - Какая я развратница! - воскликнула Совесть. - Что ты?!

  - Ах, ты, значит, не развратница и не воровка, а просто не хочешь исполнять законов? В таком случае и на это закон есть: "Кто не хочет исполнять законов, - считать того беззакон-ником и сажать в тюрьму". Гей, люди! Заколотить-ка эту женщину в колодки, да посадить за решетку на веки вечные, как развратницу, подозреваемую в воровстве и уличенную в явном неповиновении законам.

  Наколотили Совести на руки колодки и заперли. С тех пор она уж, конечно, ни к кому больше не является и никого не беспокоит. Так что даже совсем про нее забыли.

  Разве иногда какой грубиян, недовольный мандаринами, крикнет:

  - Совести у вас нету!

  Так ему сейчас бумагу покажут, что Совесть под замком сидит.

  - Значит, есть, если мы ее под замком держим!

  И грубиян смолкнет: видит, что действительно правы! И живут люди с тех пор спокойно, спокойно.

ГУСЛЯР

  Богдыхан Дзин-Ла-О, да будет его память священна для всего мира, который только носит косы, - был мудрый и справедливый богдыхан.

  Однажды он призвал к себе своих приближенных и сказал им: - Я хотел бы знать имя величайшего злодея во всем Пекине, - чтоб наказав его примерно, устрашить злых и поощрить к добродетелям добрых.

  Придворные поклонились в ноги и отправились. Три дня и три вечера ходили они по Пекину, посещали базары, чайные дома, курильни опиума, храмы и вообще места, где толпился народ. Внимательно прислушивались.

  А на четвертый день пришли к богдыхану, поклонились в ноги и сказали:

  - Мы сделали все, что нам только позволяли наши слабые силы, чтоб исполнить твою небесную волю. И исполнили.

  - Знаете ли вы теперь величайшего злодея в Пекине? - спросил богдыхан.

  - Да, повелитель вселенной. Мы его знаем. - Его имя? - Тзянь-Фу.

  - Чем же занимается этот негодяй? - воскликнул, вскипев благородным негодованием, богдыхан.

  - Он играет на гуслях! - ответили посланные.

  - Какие же преступления совершает этот гусляр? Он убивает людей? - спросил богдыхан.

  - Нет.

  - Он грабит?

  - Нет.

  - Он крадет?

  - Нет.

  - Да что же, наконец, такое невероятное делает этот человек? - воскликнул богдыхан, теряясь в догадках.

  - Ровно ничего! - ответили посланные. - Он только играет на гуслях. И славно играет, надо сознаться. Сам ты, владыка солнца и повелитель вселенной, не раз изволил слушать его игру и даже одобрять ее.

  - Да, да! Теперь я припоминаю! Гусляр Тзянь-Фу! Припоминаю. Отличный гусляр! Но почему же вы считаете его величайшим злодеем в Пекине?

  Придворные поклонились и отвечали:

  - Потому что его ругает весь Пекин. "Негодяй Тзянь-Фу"! "Мошенник Тзянь-Фу"! "Злодей Тзянь-Фу"!- только и слышишь на каждом шагу. Мы обошли все храмы, все базары, все чайные дома, все места, где толпится народ, - и всюду все только и говорили, что о Тзянь-Фу. А говоря о нем, только и делали, что его ругали.

  - Странно! - воскликнул богдыхан. - Нет, тут что-нибудь да не так!

  И он решил сам расследовать загадочное дело. Переоделся простолюдином и в сопровождении двух тоже переодетых телохранителей отправился странствовать по улицам Пекина. Он пришел на базар.

  Утренний торг кончился, торговцы складывали свои корзины и болтали между собой.

  - Негодяй этот Тзянь-Фу! - кричал один из торговцев. - Он опять вчера вечером на празднике, по случаю новолунья, играл печальную песню. Что бы ему сыграть что-нибудь веселое!

  - Да как же! Ждите! - злобно захохотал другой. - Разве этот негодяй может играть веселые песни! Вееел тот, у кого душа бела, как цветок чайного дерева. А у этого мошенника душа черна, как тушь. Вот он и играет печальные песни.

  - Как только не повесят такого злодея! - воскликнул кто-то в толпе.

  - Его надо распилить тупой пилой пополам, и непременно вдоль! - поправил сосед.

  - Нет, привязать к двум лошадям за руки и за ноги и так разорвать!

  - Посадить в мешок с давно не кормленными кошками!

  И все кричали:

  - Злодей Тзянь-Фу! - Негодяй Тзянь-Фу! - Как его терпит земля!

  Богдыхан пошел в чайный дом.

  Посетители сидели на циновках и пили чай из крошечных чашечек.

  - Добрый день, добрые люди! Пусть души предков шепчут вашим душам хорошие советы! - приветствовал богдыхан, входя и кланяясь. - Что новенького в Пекине?

  - Да вот мы только что без тебя говорили о негодяе Тзянь-Фу! - сказал один из присутствовавших. - А он сделал что-нибудь? - спросил богдыхан. - Как? Разве ты не слышал? Весь город говорит об этом! - воскликнули все кругом. - Вчера он нечаянно зацепил ногтем не за ту струну и взял неверную ноту! Негодяй!

  - Что это был за ужас! - воскликнул один, делая вид, что корчится.

  - И его еще не повесили! - Не растерзали!

  И все, возмущенные до глубины души, восклицали:

  - Негодяй Тзянь-Фу! - Мошенник Тзянь-Фу! - Злодей Тзянь-Фу!

  Богдыхан пошел в курильню опиума. Там стоял страшный шум.

  - Что случилось? - спросил богдыхан.

  - А! Как всегда! Спорят о Тзянь-Фу! - махнул рукой хозяин.

  Курильщики, ложась на полати, ругали Тзянь-Фу на чем свет стоит.

  - Сыграл вчера пять песен! - кричал один. - Как будто не достаточно двух! - Сыграл вчера пять песен! - ворчал другой. - Как будто не мог сыграть семь или восемь!

  И они ругательски ругали Тзянь-Фу, пока не засыпали с открытыми глазами.

  И тогда все-таки бормотали во сне: - Злодей Тзянь-Фу! - Негодяй Тзянь-Фу!

  - Мошенник из мошенников Тзянь-Фу!

  Богдыхан пошел в храм.

  Люди молились богам, но, когда уставали молиться, обменивались замечаниями и шепотом говорили друг другу:

  - А Тзянь-Фу, все-таки, негодяй!

  Короче сказать, до вечера богдыхан обошел весь город и везде только слышал: - Тзянь-Фу! Тзянь-Фу! Тзянь-Фу! Злодей! Негодяй! Мошенник! Наконец, вечером, возвращаясь домой, он зашел по дороге в дом бедного кули и, пожелав хозяевам хорошего ужина, спросил:

  - Слыхали ли вы гусляра Тзянь-Фу?

  - Где нам! - ответил бедный кули. - Разве у нас есть время развлекаться или платить за игру на гуслях! У нас не хватает на рис! Но мы знаем все-таки, что Тзянь-Фу негодяй! Об этом говорит весь Пекин.

  И вся семья принялась разбирать игру человека, которого они никогда не видали и не слыхали, и приговаривать: - Злодей Тзянь-Фу! - Негодяй Тзянь-Фу! - Мошенник Тзянь-Фу!

  Богдыхан, вернувшись во дворец, был вне себя от изумления.

  - Что бы это значило?

  И, несмотря на поздний час, приказал немедленно разыскать и привести Тзянь-Фу.

  Гусляра разыскали и немедленно привели к богдыхану.

  - Здравствуй, Тзянь-Фу! - сказал богдыхаy. - Знаешь ли ты, что во всем Пекине никого не ругают, кроме тебя?

  - Знаю, небесная мудрость! - отвечал, лежа ниц, Тзянь-Фу.

  - Все только и делают, что разбирают твою игру. Докапываются до таких мелочей, что просто ужас. И ругают тебя за эти мелочи на чем свет стоит!

  - Знаю, небесная мудрость! - лепетал Тзянь-Фу.

  - Отчего же это происходит?

  - А происходит это по очень простой причине! - отвечал Тзянь-Фу. - Им не позволено ничего обсуждать, кроме моей игры на гуслях. Вот они меня одного и разбирают, и ругают.

  Богдыхан приложил палец ко лбу и сказал:

  - А!

  И приказал запретить также обсуждать и игру Тзянь-Фу. Богдыхан Дзин-Ла-О был справедливый богдыхан.

НАГРАДЫ

  При дворе, ведь, любят делать шум, хотя, по этикету, и полагается полнейшая тишина.

  В Пекине однажды случилось следующее происшествие. Богдыхан Юн-Хо-Зан проснулся поздно и в дурном расположении духа.

  Он призвал к себе главного евнуха и сказал:

  - Сегодня я проспал доклад моих приближенных и не мог сделать распоряжений, как управлять страной. Вместе с тем я проспал и утреннюю молитву, - и души предков огорчены теперь, сердятся и, наверное, нашлют несчастья на Китай и на меня. И все эти беспорядки на земле и на небе происходят оттого, что какой-то зверь сегодня всю ночь рычал в саду у моего окна и мешал мне спать.

  Главный евнух задрожал всем телом и сказал:

  - Уж не забрался ли как-нибудь тигр?!

  Но богдыхан пожал плечами и ответил:

  - Ты вечно сочиняешь страхи и ужасы там, где их нет. Это не был тигр. Рычание было куда тише.

  - Не был ли в таком случае это осел? - воскликнул евнух. - Он кричит тоже пренеприятно!

  - Нет! - подумав, заметил богдыхан. - Это не был и крик осла. Я знаю, как кричит осел. Это было гораздо, гораздо тише. Зверь рычал вот так. Я хорошо запомнил.

  И богдыхан показал, как рычал неизвестный зверь.

  - Хорошо! - сказал главный евнух. - Прикажу сейчас созвать всех наших ученых. Пусть призовут на помощь все-все свои знания, пусть пороются в книгах, старых и современных, - и решат, что это был за зверь!

  С этими словами он после бесчисленных поклонов удалился, отправился преспокойно к себе, попил чаю, повалялся в постели и часа через три явился к богдыхану и сказал:

  - Ученые оказались на высоте своего звания и разгадали загадку. Животное, которое не давало тебе спать, сын неба, известно, ученым под именем - лягушки. Это - одно из самых хитрых животных, какие только существуют на свете. Оно живет в траве, - и, чтобы не быть пойманным, нарочно отличается маленькими размерами, крайней быстротой в движениях и имеет зеленый цвет!

  - Да! При таких условиях очень трудно поймать это животное в траве! - сказал богдыхан. - Тем не менее, я очень хотел бы, чтоб вы постарались. Поймайте, убейте, - вообще сделайте что-нибудь такое, чтоб я мог спать, молиться и заниматься делами.

  - Желанье, как видишь сам, сын неба, почти неисполнимое! - воскликнул главный евнух. - Тем не менее, мы приложим все наши силы, всю нашу энергию, призовем на помощь все силы нашего рассудка, и, может быть, любовь и преданность к тебе помогут нам с честью выполнить задачу!

  - Благодарю заранее! - сказал тронутый богдыхан. - Передай всем, что сумею наградить усердие каждого.

  Главный евнух отдал положенное число поклонов, вышел и сказал младшему евнуху:

  - Там, в саду, завелась лягушка. Скажи, чтоб ее поймали и убили!

  Младший евнух передал приказание смотрителю дворца, смотритель дворца - садовнику, садовник - начальнику роз, начальник роз - старшему поливальщику, старший поливальщик призвал рабочего Тун-Ли и сказал ему:

  - Пойди и поймай лягушку!

  Тун-Ли пошел в сад, поймал лягушку, прыгавшую по дорожке, взял ее за задние лапки, ударил головкой о камень, принес и положил:

  - Пожалуйте!

  Старший поливальщик отнес лягушку начальнику роз, начальник роз - садовнику, садовник - смотрителю дворца, смотритель дворца - младшему евнуху, младший евнух принес ее к старшему:

  - Вот лягушка! Поймана и убита!

  Но старший евнух сказал:

  - Ну, нет! Это было бы чересчур просто! И приказал бить в самый большой гонг и созывать всех служащих при дворце. Охотников, стражу, войска, евнухов и жрецов.

  Поднялась страшная суматоха.

  Богдыхан видел из окна, как прошел начальник охотников и полюбовался его вооружением.

  На начальнике охотников были надеты латы, за поясом торчало до десяти кинжалов. На нем было два меча: один висел с левого бока, другой с правого, на случай, если бы первый сломался. В одной руке было у него копье с красными перьями, в другой - лук из черного дерева со страшно тугой тетивой. За плечами у него висело два колчана со стрелами. На одном крупными буквами было написано:

  - Не трогайте! Стрелы отравлены!

  На другом:

  - Можно трогать. Стрелы не отравлены.

  За ним шли рядами охотники, которые и оцепили весь сад. За каждым кустом стояло по охотнику с натянутым луком.

  Стража заняла дворец и с обнаженным оружием стояла у всех дверей и окон, на случай, если бы зверь, испугавшись облав, вздумал кинуться во дворец.

  Во дворе на всякий случай стоял отряд войска, построенный в боевой порядок.

  Жрецы в кумирне возносили молитвы богам о благополучном исходе охоты.

  А евнухи во внутренних покоях утешали плачущих жен и рассказывали им разные сказки.

  Среди всей этой суматохи ходил богдыхан и подбодрял то тех, то других обещанием награды. Так прошел весь день.

  Когда же спустилась на землю ночь, и цветы дворцового сада утонули во мраке, давая знать о своем существовании только благоуханием, - тогда вдруг раздался громовый победный клик.

  Главный евнух вбежал к богдыхану, упал ниц и воскликнул:

  - Лягушка убита!

  Следом за ним шесть евнухов внесли на большом золотом блюде маленькую зеленую лягушку с белым брюшком и разбитой головой.

  - Поразительно! - воскликнул богдыхан. - Как они в темноте могли рассмотреть такого крошечного зверька!

  - Все благодаря усердию! - поклонился главный евнух и вздохнул. - Дело, как видишь сам, было нелегкое. Конечно, это я распорядился и созвать всех, и разместить. Но, следуя истине, я все же не могу приписать себе одному всю заслугу этой блестящей охоты. Все старались, все работали, все, кто только есть при дворце.

  Богдыхан нахмурился:

  - Ну, нет! Не все. Днем, обходя охотников, стражу, войско, сад, дворец и все службы, я заметил одного лентяя в одежде простого рабочего. В то время, как все были заняты охотой на зверя, он лежал на животе и грел себе спину на солнце. Сейчас же узнать мне его имя!

  Главный евнух побежал узнавать. Это был не кто иной, как Тун-Ли.

  Поймав лягушку и доставив ее старшему поливальщику, он завалился на солнце и пролежал весь день.

  Его сейчас же отыскали, и главный евнух поспешил донести богдыхану:

  - Имя лентяя - Тун-Ли!

  - Чего же он валялся, как последняя из свиней, когда все работали и ловили лягушку? - в гневе воскликнул богдыхан.

  - По привычке к лени и праздности! - пожал плечами главный евнух. - Простой народ - что с ними поделаешь! Разве им есть до чего дело? Они привыкли лентяйничать, ничего ке делать и любят валяться на боку. Из всего делают себе праздники!

  - Хорошо же! - воскликнул богдыхан. - Я сумею наградить каждого по заслугам!

  И он щедрой рукой рассыпал вокруг себя милости. Главный евнух получил на три года в свое распоряжение богатейшую провинцию со всеми доходами.

  Остальные евнухи получили по золотому кафтану за утешение жен во время несчастья.

  Жрецы были осыпаны деньгами за успешные молитвы и получили в свое распоряжение столько жертв, сколько обыкновенно не получали в течение года.

  Начальнику охотников отделали драгоценными камнями все оружие.

  Все охотники получили в подарок дорогое оружие, точно так же, как и стража, охранявшая дворец во время охоты.

  Даже ученые, совершенно неожиданно для них, получили: кто лишние шарики на шапку, кто почетную куртку, кто мандаринское достоинство.

  А Тун-Ли было приказано дать 50 ударов бамбуками по пяткам:

  - За лень, праздность и ничегонеделание во время охоты на лягушку.

  И удары лежавшему Тун-Ли давал старший садовник, а главный евнух стоял около и считал. Странно устроен свет.

  "Кто лежит - часто должен был бы стоять. А стоит тот, кто должен был бы лежать", - как говорит китайская пословица.

  И ничего!

  Пока, наконец, один факир, тридцать лет перед тем не открывавший рта, не снял ради меня с себя обет молчания. Он рассказал мне эту легенду - благословят его Брама, Вишну, Сигма и прочие индийские божества. Вот как было дело.

  РЕФОРМА (Индийская легенда)

  Мне хотелось узнать о происхождении этой прекрасной богини, и так как о происхождении богов самое лучшее наводить справки в Индии, то я и посетил добросовестно страну сказок и легенд.

  Я изъездил ее вдоль, поперек и наискось. Я был в Бомбее, в Калькутте, в священном Дели. Заезжал на минутку в Лагор, в Кашмир. Посетил Алмерабад, Гайдерабад.

  Я весело взбегал на Гималаи и топтал своими ногами белый, белый, как сахар, снег их девственных вершин, которых никогда до меня не касалась человеческая нога. На меня с изумлением смотрели своими кроткими глазами индусы, шоколадные, как шоколад, и персы, белые, как молоко, и говорили:

  - Вот молодчина русский журналист!

  Они щелкали от зависти своими великолепными зубами слоновой кости, а я на спине скатывался с Гималаев и погружался в цветущие долины Патни и Лукно.

  Я переплывал Персидское море и Бенгальский залив, случалось - и Индийский океан, весело пофыркивая всякий раз, как соленая вода попадала мне в рот.

  Я душил своими руками удавов, толстых, как полено, и гибки