Чехов Антон Павлович - Рассказы и повести 18981903 гг., Страница 18 - Книги

/I>).

После публикации повести Горький сообщал Чехову (11 или 12 февраля): "Согрешил <...> я заметкой по поводу "Оврага", но ее у меня испортил сначала редактор, а потом цензор. Знаете - "В овраге" - удивительно хорошо вышло. Это будет одна из лучших Ваших вещей. И Вы всё лучше пишете, всё сильнее, всё красивее". День спустя (12 или 13 февраля) Горький спешил передать Чехову одобрительный отзыв Л. Толстого и добавлял: "Знаете, эта чрезвычайная радость, вызванная рассказом Вашим, ужасно мне нравится. Я так и представляю старика - тычет он пальцем в колыбельную песню Липы, и, может быть, со слезами на глазах <...> говорит что-нибудь эдакое глубокое и милое". Тут же Горький горячо благодарил Чехова за поддержку "Жизни" (Горький, т. 28, стр. 119, 120). Еще не получив последнего письма, Чехов 15 февраля ответил Горькому на предшествующее, с которым был прислан текст упоминавшейся статьи: "Ваш фельетон в "Нижегор<одском> листке" был бальзамом для моей души. Какой Вы талантливый! Я не умею писать ничего, кроме беллетристики, Вы же вполне владеете и пером журнального человека. Я думал сначала, что фельетон мне очень нравится, потому что Вы меня хвалите, потом же оказалось, что и Средин, и его семья, и Ярцев - все от него в восторге". (Врач Л. В. Средин и художник Г. Ф. Ярцев - жившие в Ялте близкие знакомые Горького и Чехова.)

Летом 1900 г. Чехов получил еще один отзыв Горького, который писал (июль, до 15-го) из с. Мануйловка Полтавской губернии: "Читал я мужикам "В овраге". Если б вы видели, как это хорошо вышло! Заплакали хохлы, и я заплакал с ними. Костыль понравился им - чёрт знает до чего! Так что один мужик, Петро Дерид, даже выразил сожаление, что мало про того Костыля написано. Липа понравилась, старик, который говорит "велика матушка Россия". Да, славно всё это вышло, должен я сказать. Всех простили мужики - и старого Цыбукина и Аксинью, всех! Чудесный Вы человек, Ан<тон> Пав<лович>, и огромный Вы талантише" (Горький и Чехов, стр. 75. См. также об этом в письмах: Горького к Л. В. Средину От 26 августа 1900 г. - АГ; О. Л. Книппер к Чехову от 4 сентября 1900 г, - Переписка с Книппер, т. 1, стр. 179-180). Поссе в мемуарах, назвав "В овраге" "лучшим беллетристическим произведением из всех напечатанных в "Жизни"", привел и сказанные в ту пору слова Горького о Чехове: "...есть у него что-то новое; что-то бодрое и обнадеживающее пробивается сквозь кромешный ужас жизни" (В. А. Поссе. Мой жизненный путь. М.-Л., 1929, стр. 155),

Глубокое впечатление произвела повесть на Л. Н, Толстого. 9 февраля 1900 г. он писал Горькому: "Как хорош рассказ Чехова в "Жизни". Я был очень рад ему" (Толстой, т. 72, стр. 303). А. Б. Гольденвейзер же вспоминает, что повесть "В овраге" Толстой "читал <...> в Хамовниках вслух и, как всегда, восхищался чеховским мастерством" (А. Б. Гольденвейзер. Вблизи Толстого. М., 1959, стр. 392, а также 377; ср. его же: Встречи с Чеховым. - "Театральная жизнь", 1960, No 2, стр. 18). П. А. Сергеенко рассказывает, как при встрече с Чеховым в Гаспре 12 сентября 1901 г. Толстой, заявив, что "ждет от Антона Павловича не пьесы, а того, в чем он наиболее силен <...> процитировал на память несколько строчек из чеховского рассказа "В овраге"" (П. Сергеенко. Чехов и Толстой, - "Рампа и жизнь", 1914, No 26, стр. 5).

Меньшиков сообщал Чехову 1 февраля 1900 г., прочтя "В овраге": "Весь день сегодня хожу под глубоким впечатлением Вашей превосходной работы. Она должна вызвать большой шум, не меньше "Мужиков"". 21 марта он добавлял, что покорен образом Липы: "Что за прелесть!" (ГБЛ).

6 февраля Лазаревский писал: "Сегодня получил "Жизнь". Ваше "В овраге" вещь страшная. Такая, как "Власть тьмы" Толстого <...> Когда я прочел, как на маленького Никифора брызнули кипятком, я взволновался так, что читать оставил и дочитал уже потом. Эта вещь еще выше "Мужиков''" (ГБЛ; там же: Дневник Б. А. Лазаревского, тетрадь 1-я, запись от 6 февраля 1900 г.).

В. С. Миролюбов 9 февраля признавался: "Спасибо за "Овраг". Раза 3 от сильного чувства прекращал чтение. Знаете, как это бывает, - застелет глаза слезами, что-то в груди подымется, разрастется, как будто летишь куда..." (ГБЛ).

20 февраля Чехову писала О. Л. Книппер: "Ночью прочла "В овраге" и в восторге. Как просто и потому как сильно и красиво! У меня из головы не выходят бедная Липа с мертвым младенцем, сидящая у прудика с своей тоской, и тихая звездная ночь, выпь, поля, Вавила, старик... Я пока только проглотила рассказ, а читать еще буду" (Переписка с Книппер, т. 1, стр. 137).

23 февраля делилась своими впечатлениями М. П. Чехова: "Прочла я твой рассказ "В овраге". Он так удивительно хорош, что я даже прослезилась от умиления <...>. Особенно тронуло меня то место, когда Липа подала старику пирог, и он стал есть его, в конце рассказа. По-моему, ты еще никогда так хорошо не писал, положительно не к чему придраться. Все ходят с большими глазами и говорят - вы читали?.." (Письма к брату, стр. 152).

В тот же день сообщал П. И. Куркин, бывший в Москве на съезде санитарных статистиков и врачей: "Не могу и не считаю нужным скрыть от Вас <...> того очарования, к<ото>рое испытывают все при ознакомлении с Вашим последним очерком "В овраге". <...> это одно из прекрасных творений Ваших" (ГБЛ).

31 марта земский деятель С. И. Шаховской, живший неподалеку от Мелихова, писал Чехову: "...спасибо Вам, миленький, за Хмыриных старших и младших (в повести - Хрымины). Чудно, хорошо. Так сильно, что и сказать не могу" (ГБЛ). В марте же отозвался И. И. Горбунов-Посадов: "С глубоко любовным чувством к Вам читал я Ваше "В овраге". Я в первый раз ближе, больше, сильнее почувствовал не талант только Ваш, а сердце Ваше, любовь к человеку <...> ко всему страдающему и ко всему умирающему душою в этой жизни <...> А про мастерство - что уж говорить! - Эта ночь, когда она идет с ребенком, костер, этот старик, - я мало в жизни читал такого художества" (ГБЛ), А. Ф. Кони признавался Чехову 24 ноября: "Нужно ли говорить Вам, что я читал и перечитывал "В овраг:" с восхищением. Мне кажется, что это лучше всего, что Вы напасали, - что это - одно из глубочайших произведений русской литературы" (ГБЛ). 16 июня 1901 г. В. М. Соболевский сообщал Чехову: "В Климском имении Ермолов читал вслух Вам "В овраге". <...> Это произведение относится еще к области "сирого", понятного нам искусства" (ГБЛ).

Писали автору и незнакомые лица. Учительница Ф. И. Корнева, пространно делясь наблюдениями над жизнью окружающие ее фабричных рабочих и интеллигентов (письмо от 12 февраля 1900 г. со ст. Бараново, Ярославской ж. д.), заключала, что действительность в целом мрачна, беспросветна, и спрашивала, как жить дальше (ГБЛ).

Иначе прозвучало письмо читательницы Е. И. Кристи от 16 марта 1900 г. из Кишинева. Говоря, что давно следит за творчеством Чехова, она отдавала на суд писателя свой разбор повести "В овраге" (статья утрачена) и добавляла: "...в повести "В овраге" я усматриваю еще две вещи: отвращение к идеализации деревни и закрепощению к земле, даже добровольному, и еще - отраженно Вашего общего стройного, цельного мировоззрения, к<ото>рое я всегда чую в Ваших последних произведениях, но не сумею Вам определить каким-нибудь одним метким словом. Мне кажется, что главным элементом этого мировоззрения входит свобода, - свобода в самом лучшем, глубоком смысле этого слова, - не пошлая свобода какой-нибудь швейцарской республики, а та свобода, о к<ото>рой, напр<имер>, мечтает Герцен в своем последнем томе "Былое и думы" (по поводу Р. Оуэна)" (ГБЛ), 6 апреля 1900 г. Кристи благодарила за "ответ" и "добрые слова", доставившие ей "большое удовольствие" (ГБЛ; письмо Чехова неизвестно). Хотел слышать "беспристрастное мнение" о своем "первом сколько-нибудь большом критическом опыте" и М.К.Лемке, редактор газеты "Орловский вестник", в которой публиковались его статьи по поводу появления повести "В овраге", присланные автором с письмом к Чехову от 8 сентября 1900 г, (ГБЛ).

Повесть "В овраге" вызвала обилие откликов в печати. Критики самой различной ориентации почти единодушно признали "В овраге" выдающимся явлением современной беллетристики. Но смысл повести, особенности идейной позиции и художественного метода Чехова истолковывались по-разному, подчас - прямо противоположным образом.

Принципиально новую для тех лет и наиболее верную концепцию всего творчества Чехова создал Горький, первым отозвавшийся на выход "В овраге" (М.Горький. Литературные заметки. По поводу нового рассказа А. П. Чехова "В овраге". - "Нижегородский листок", 1900, No 29, 30 января). Он беспощадно иронизировал над теми, кто, признавая художественное дарование Чехова, считал его или беспечным юмористом, или равнодушно-холодным созерцателем жизни, общественно-индифферентным пессимистом, безыдейным литератором и предрекал скорую гибель и забвение его таланта. Указав на творческую связь Чехова с традициями русских классиков, в чем ему нередко отказывали, Горький особо настаивал на реалистической природе чеховского метода, устремленного к постижению трезвой правды каждодневной жизни: "Страшная сила его таланта именно в том, что он никогда ничего не выдумывает от себя, не изображает того, "чего нет на свете", но что, быть может, и хорошо, может быть, и желательно". В статье опровергалось распространенное мнение о том, что у Чехова нет определенной позиции: "Его упрекали в отсутствии миросозерцания. Нелепый упрек!.. У Чехова есть нечто большее, чем миросозерцание, - он овладел своим представлением о жизни и таким образом стал выше ее". Горький подчеркивал связь творчества Чехова с существеннейшими тенденциями предреволюционной русской действительности: "...каждый новый рассказ Чехова всё усиливает одну глубоко ценную и нужную для нас ноту - ноту бодрости и любви к жизни".

Принципиальная новизна концепции Горького явственно проступает в сравнении с почти одновременными выступлениями других критиков. Так, двумя днями позже появилась рецензия Н. Геккера (Н. Г. "В овраге". Новая повесть Антона Чехова. - "Одесские новости", 1900, No 4864, 1 февраля). С похвалой отзываясь о произведении, признав правдивость описания с. Уклеева, рецензент считал, что "центр тяжести повести" - в изображении жизни мужиков, однако тут же писал: "Но главный повествовательный и психологический интерес заключается в грустной истории замужества бедной крестьянской девушки Липы..." Критик отказывался искать в повести общественную тенденцию: "...не будем гоняться за фикциями <...> Какое нам дело до того, что хотел сказать автор и хотел ли он выразить что-нибудь особенное..." В статье говорилось, что от повести веет "чем-то безнадежным и безысходным".

Либерально-умеренный критик В. А. Гольцев ("Литературные отголоски". - "Курьер", 1900, No 45, 14 февраля) по многим положениям полемизировал с Горьким. В том числе, сводя ею оценку миросозерцания Чехова всего к двум положениям: "понять, значит простить", "помогите жить людям, помогайте друг другу", автор оспаривал ее. В целом он заключал, что Чехов "никогда <...> не скажет и не подумает того, что навязывает ему г. Горький".

Не замедлила отозваться на выход новой повести и реакционная критика. В. П. Буренин признал "В овраге" "...наиболее удачным, наиболее художественно обработанным и наиболее глубоким по замыслу" произведением Чехова и значительную часть статьи посвятил анализу характеров Анисима и Аксиньи. В этих рассуждениях сказалась его ничем не маскируемая тенденциозность. Дав уничтожающую характеристику старшего сына Цыбукина, Буренин язвительно писал, что Анис им "является героем нашего времени, руководимым современными заветами в своем роде "марксистского" пошиба". Аксинья в представлении критика - тоже "героиня нового порядка", вытеснившего из литературы образы идеальных героинь из парода. Он призывал полюбоваться этой "доморощенной марксисткой" - "бабой <...> деятельной энергии, здоровой и бодрой", "покладливой и трудолюбивой" лишь ради наживы, обуреваемой "хищными инстинктами", приводящими к "варварскому эгоизму и жестокосердию". "Надо думать, что нынешние приверженцы великого и благотворного принципа - торжества капитализма признают в Аксинье одну из самых типичных последовательниц их милого учения" (В. Буренин. Критические очерки. - "Новое время", 1900, No 8619, 25 февраля).

Примером истолкования повести в консервативно-охранительном духе явилась статья М. Меньшикова "Три стихии. ("В овраге", повесть А. П. Чехова)" в "Книжках Недели". Восторгаясь художественным талантом Чехова, который поражал еще читателей "Мужиков", публицист обе повести прежде всего рекомендовал для изучения "государственным людям": "Чеховские деревенские повести - это, помимо обаятельной красоты их, - в сущности научные диссертации, очень строгие народно-бытовые исследования. Если хотите, это периодически появляющиеся, глубоко обдуманные доклады, русскому обществу о современном состоянии деревни, о том, что всего важнее и интереснее в ее жизни". Обходя вопросы социальных противоречий, рецензент в анализе и явлений действительности, и повести "В овраге" оперировал абстрактно-моральными категориями добра и зла. Главным он счел у Чехова отражение "из века в век" стихийно действующих "в мире <...> трех начал: силы творческой, силы сохраняющей, силы разрушительной". "Всего резче выделяется, как бы господствует в жизни сила хищная, разрушительная". "В Аксинье она вылилась в махровый экземпляр". К "среднему, промежуточному типу между добром и злом" отнесена "скорбящая о грехах" Варвара, освящающая "своим благочестием <...> зло жизни" и тем сохраняющая его. Подлинным же выражением "первобытной стихии души народной" представлена "кроткая красавица Липа", "превозмогающая зло" терпением. Вернувшись к "глубокой бедности и вечному труду на других", она вновь становится "свободной", "поет радостно и совершает безустанную творческую работу, пополняя беспрерывно разрушение, производимое хищниками". Трактуя содержание повести с позиций примирения с действительностью, автор статьи воспевал "ясную и благодатную кроткую энергию народа", "смиренного сердцем" ("Книжки Недели", 1900, No 3, стр. 205, 234, 209, 211, 213, 215, 219, 220, 222).

Либерально-буржуазная критика самых различных оттенков выступила с многочисленными, в большинстве своем хвалебными отзывами о повести, как правило, разделяя привычное в ту пору представление о Чехове-пессимисте, рисующем правдиво, но без определенной общественной направленности мрак, ужасы и бестолковщину русской жизни.

Так, И. Игнатов ("Новости литературы и журналистики". - "Русские ведомости", 1900, No 42, 11 февраля) видел основное свойство чеховского таланта в "способности подавлять унылым настроением", связанным с "идеей, которая проходит красной питью через многие его произведения", и заключается в "констатировании бессмысленности человеческих действий, ведущих к несчастиям, несправедливостям, страданию...".

Констатацию бессмысленности жизни и только одни "безотрадно-мрачные краски" увидел в повести и А. М. Скабический ("Текущая литература". - "Сын отечества", 1900, No 49, 18 февраля). В целом положительно отозвавшись о ней, критик писал, что в последней повести Чехова "тоскующие ноты доходят до крайнего кресчендо". Для Скабичевского повесть - некая иллюстрация к народническим представлениям о самобытности исторического пути России и регрессивном характере искусственно насаждаемого в ней капитализма: Чехов, отразив "отвратительный процесс" "несчастной <...> ужасной жизни" фабричного села, рисовал "порядки", "совершенно своеобразные, чисто российские, очень мало подходящие к тому капиталистическому строю, о котором у нас ныне столь многие мечтают".

А. А. Измайлов ("Литературное обозрение". - "Биржевые ведомости", 1900, No 77, 19 марта), вспоминая "Мужиков", говорил о Чехове: "...автор обратился почти к той же задаче, - изображению мрачного существования русской деревни и ее обывателя..." В повести "В овраге" рецензент находил "подробности, начертанные рукою настоящего, самобытного мастера", но упрекал Чехова за то, что он "игнорировал требование единства, не заботился о фабуле <...>, занятый исключительно заботою о воспроизведении реальной правды жизни и своего настроения..." Не поняв повести в ее идейно-художественной цельности, критик утверждал, что в ней "ярко сказывается мировоззрение художника, почти растерянно смотрящего на темное, тусклое и беспросветное существование своих героев...".

Р. И. Сементковский ("Что нового в литературе?" - "Ежемесячные литературные приложения к журналу "Нива" на 1900 г.", 1900, No 3), передав суть событий, развернувшихся в доме Цыбукиных, писал: "В характеристике этой семьи и заключается сила повести г. Чехова <...> Почти единственная светлая личность в этой коллекции нравственных уродов <...> это - Липа. В ней нравственные понятия очень сильны, но в жизни она сама совершенно бессильна". Крестьянская "среда, которая дает старику Григорию возможность богатеть на ее счет", "всё терпеливо сносит, а нравственные понятия ее чрезвычайно сбивчивы и неясны". "Чем-то безотрадным, беспросветным веет от повести г. Чехова" (стлб. 630-631).

Некоторые критики использовали повесть лишь как исходный материал для построения собственной концепции действительности и программы действий. Так поступил Н. Каспийский в своей скорее социологической, чем литературно-критической статье "Журнальное обозрение" ("Образование", 1900, No 3). Оперируя внеклассовыми понятиями о разнородных "ячейках) общества и выделяемой ими "мыслящей социальной субстанции" - интеллигенции, автор в основном и вел речь о ее ответственности перед народной массой - "низменной, страдающей и чувствующей субстанцией". Повесть "В овраге", отнесенная к числу произведений, "окрашенных в самые мрачные, безнадежные тона", была им сближена в изображении бедствий русской деревни с романом Толстого "Воскресение" (стр. 85, 86, 94).

П. О. Морозов (Северов. Русская литература, - "Новости и биржевая газета", 1900, No 82, 23 марта) не находил в повести личного отношения автора к описываемому. Чехов и его представлении не реалист, а скорее натуралист-эмпирик, художественная система которого будто бы и не предполагает выражения авторской обобщающей мысли и ничем не предопределяет читательских выводов.

Многие рецензенты сходились на том, что дарование Чехова направлено лишь на фиксацию мрачных сторон действительности. Именно это подчеркивалось, например, в обзоре периодических изданий, данном без подписи в "Русской мысли" (1900. No 4, стр. 145-148). В ряду подобных оценок прозвучал и отзыв И. И. Ясинского (М. Белинский. Литературное обозрение. - "В овраге". - "Ежемесячные сочинения", 1900, No 2 и 3, апрель): "На вид простая и тусклая жизнь изображена <...> в страшных красках <...> Прекрасного нет в этой жизни" (стр. 233).

Д. П. Шестаков (""В овраге" А. П. Чехова". - Литературное приложение к "Торгово-промышленной газете", 1900, No 17, 23 апреля) тоже считал, что "деревня Чехова - мрачная, больная деревня". Ему, правда, казалось, что писатель намекает в повести на возможность какой-то иной жизни, но это лишь "призрак <...> недостижимого счастья".

О том, что повесть "В овраге" существенно поколебала долго бытовавшее представление о Чехове как художнике, не способном к созданию обобщенных картин действительности, убедительнее всего свидетельствует отзыв Н. К. Михайловского ("Литература и жизнь. Кое-что о г. Чехове". - "Русское богатство", 1900, No 4). Прослеживая эволюцию писателе, вдумываясь в его произведения последних лет, Михайловский отмечал, что отношение Чехова к действительности расширилось и усложнилось - он "вырос почти до неузнаваемости", "За рассказами "О любви", "Крыжовник", "Человек в футляре", "Случай из практики" он дал широко задуманными превосходно выполненный рассказ "В овраге", И это новый шаг вперед" (стр. 135, 140).

В ряде работ, трактовавших новое произведение, продолжала развиваться легенда о Чехове-пессимисте, обогащенная лишь новыми вариациями (""В овраге". Повесть Антона Чехова", - "Русский вестник", 1900, No 4, стр. 614-617; И, И. П-ский. Трагедия чувства. Критический этюд (по поводу последних произведений Чехова). СПб., 1900).

Некоторые поправки в общее представление о Чехове-пессимисте вносил М. К. Лемке (Lemus. Из дневника публициста. Наш народ у Чехова. - "Орловский вестник", 1900, No 179, 193, 199 и 206 от 7, 21, 28 июля и 4 августа): это "пессимизм не обычный, разрушающий, расслабляющий, а созидающий, стимулирующий. Прочтя любое из произведений Чехова, вы не выносите впечатления безнадежности и как бы поощрения всякой пассивности, а наоборот, самая тяжесть и неотвратимость нарисованных бед стимулируют вас на активное вмешательство в жизнь, на желание делать и работать больше, чем вы делали до тех пор" (No 179).

Ведущий представитель психологической школы в критике Д. Н. Овсянико-Куликовский ("Литературные беседы". - "Северный курьер", 1900, No 180 и 181, 4 и 5 мая) назвал повесть "явлением <...> замечательным", ибо в сравнении с предшествующей литературой она внесла "свой вклад в изучение психологии" возникавшей в России "самобытной "буржуазии"" - "заводчиков и торговцев из мещан и крестьян". Считая, что Чехов "мастерски" выписал "потрясающую картину зла и греха", автор статьи изучал по ней и классифицировал психологические типы. Он находил, что "деятели зла" в новом "темном царстве" поступают "непроизвольно", "не ведают, что творят", а "натурам добрым" свойственно "фаталистическое непротивление злу". Оттого удушливый овраг вызывал у критика "унылое чувство безысходности". Он не был удовлетворен тем, что на возможность иной жизни России Чехов указал лишь "мимоходом", "намеком или символом", присутствие которого было сочтено недостатком произведения, в целом "замечательнейшего".

Этот разбор вызвал решительное несогласие М, С. Ольминского (Степаныч. Об Овсянико-Куликовском и А. Чехове. - "Восточное обозрение", 1900, No 216, 218 и 219, 29 сентября, 1 и 3 октября). Его статья - один из первых отзывов марксистской критики о Чехове. Несколько ранее в той же газете (1900, No 106, 14 мая), в "Журнальном обозрении", за подписью М. Павлович, Ольминский уже дал краткую оценку повести "В овраге", в целом положительную. Вторая статья содержала развернутый анализ произведения. В полемике Ольминский раскрыл неверность ряда суждений Овсянико-Куликовского, однако сам не смог по достоинству оценить повесть. Он не увидел в ней типов, дотоле неизвестных в литературе. "Нет ничего нового" и "в картине нарисованного Чеховым зла". В повести "зло очевидно", но "причины зла" неясны. Она написана так, что "будит мысль", но не "предопределяет тот ряд представлений, который будет вызван в уме читателя", позволяя последнему сделать из нее разнообразные выводы в зависимости от своего мировоззрения. Критик-марксист хотел бы у Чехова - писателя "талантливого" - видеть "идеалы определенного содержания". Не обнаружив их в повести, Ольминский счел необоснованными восторги, вызванные ее появлением.

При подведении итогов литературного года критика высоко оценивала повесть. "Самым видным" произведением назвал ее А. И. Богданович (А. Б. Критические заметки. - "Мир божий", 1901, No 1, стр. 2). В. Гольцев ("Русская литература в 1900 г.". - "Курьер", 1901, No 1) отмечал, что повесть оказалась в числе двух произведений (рядом он ставил "Трое" Горького), пользовавшихся "особенным вниманием читателей". В годовом редакционном обзоре "Литература в 1900 году" газета "Русские ведомости" (1900, No1, 1 января) тоже указала, что "особенно обратили на себя внимание произведения гг. Чехова и Горького".

Е. А. Соловьев (Андреевич. Очерки текущей литературы. О хищниках и одиноких людях. - "Жизнь", 1901, No 2) свойствами общественной ситуации объяснил возникновение в литературе вообще и в творчестве Чехова в особенности - двух тем. Они были обозначены в подзаголовке статьи. Примечательной чертой развития литературы Андреевич считал всё большее усиление "мотива одиночества среди миллионов". "В мутном тумане серенькой жизни <...> стал уже орудовать хищник", обездоливший массу людей и превративший всё вокруг в "голое место". "...Это-то "разорение" и есть та социологическая почва, на которой Чехов рисует свои жизненные драмы". Андреевичу, несмотря на ошибочность ряда суждений о Чехове, удалось раскрыть социально-обличительный смысл повести (стр. 354, 355, 356).

Иная концепция повести выражена в работе Волжского (А. С. Глинки) "Очерки о Чехове" (СПб., 1903). Доказывая, что идеал Чехова "безнадежно и навсегда разобщен с миром", критик заявлял: "Чехов изображает деревенскую жизнь в <...> повести, по своему основному колориту очень напоминающей "Мужиков", почти с тем же холодным бесстрастием". "Художнику при свете его недосягаемо высокого нравственного идеала страшна вообще жизнь человеческая во всех ее проявлениях, страшна и мужичья жизнь". Его герои - Липа, Анисим, Аксинья полны "бессознательного равнодушия <...> примирения с миром", "наивно полагая, что иначе и быть не может". Чехов же, утверждая свою "общую идею" - "власть действительности" над людьми, бесстрастно холоден к ним (стр. 27, 161, 160, 79, 77).

В. Альбов ("Два момента в развитии творчества Антона Павловича Чехова". - "Мир божий", 1903, No 1) писал: "В последние годы в творчестве г. Чехова намечается новый и очень важный перелом. Временами прорывается еще прежнее настроение, но нет уж и следа прежнего уныния, подавленности, отчаяния. Напротив, всё сильнее слышится что-то новое, бодрое, жизнерадостное, глубоко волнующее читателя и порой необыкновенно смелое". Выше всего в этом отношении критик ставил "В овраге" (стр. 103).

Близок к такому пониманию повести и И. Джонсов (И. В. Иванов) ("В поисках за правдой и смыслом жизни. (А. П. Чехов)". - "Образование", 1903, No 12). Он отмечал: Чехов приходит "к вере, что жизнь на самом деле <...> будет перестроена по идеалам разума и правды. И эта вера стала, по-видимому, настолько укрепляться в душе Чехова, что <...> даже созерцание <...> картин неразумия и неправды <...> не подрывало ее" (стр. 30-31).

И. И. Замотин же ("Предрассветные тени. К характеристике общественных мотивов в произведениях А. П. Чехова". Казань, 1904) новые мотивы находил лишь в пьесах Чехова, а "В овраге" причислял к произведениям, рисовавшим "теневые картины" (стр. 15).

Е. А. Ляцкий ("А. П. Чехов и его рассказы. Этюд". - "Вестник Европы", 1904, No 1) оценил мастерство бытописания в повести, но утверждал, что писатель "почти не коснулся тех мучительных вопросов общественной совести, которыми болели его могучие духом предшественники". Творчество Чехова - лишь "фокус, вобравший в себя косые лучи разочарования, сомнения, утомления русской прогрессивной мысли". Оно не задержит долго внимания общества. "Чеховским" настроениям не устоять перед "порывом жизненных сил, окрыленных надеждой, озаренных бледными лучами занимающейся зари" (стр. 161-162).

А. В. Луначарский ("О художнике вообще и некоторых художниках в частности". - "Русская мысль", 1903, No 2) во многом полемизировал с Чеховым, ожидая, "когда же покажет он <...> семена новой жизни" и "человека, который может прорвать тину и вынырнуть из омута на свежий воздух". Но вместе с тем, видя в творчестве писателя неподдельную правдивость изображения "тусклой жизни", "глубину понимания человеческой души, огромный кругозор от героев "Оврага" до изящных "Трех сестер"", критик-марксист ставил Чехова в разряд первейших величин не только русской, но и европейской литературы (стр. 59, 58).

При жизни Чехова повесть переводилась на немецкий и французский языки.

Стр. 146. ...как свекор-батюшка в известной песне. - В распространенной народной песне:

Спится мне, младешенькой, дремлется,

Клонит мою головушку на подушечку;

Свекор-батюшка по сеничкам похаживает,

Сердитый по новым погуливает.

Стучит - гремит... и т. д.

(см. "Русские народные песни, собр. П. В. Шейном". М., 1870, стр. 336-337).

Стр. 150. ...женится скоро, на Красной Горке... - Послепасхальная неделя или первое воскресенье после пасхи. На Красную Горку устраивались свадьбы.

Стр. 160. ...по случаю храмового праздника - Казанской божией матери. - Праздник этот отмечался дважды в году: 8 июля и 22 октября по старому стилю.

Стр. 169. ...на Фоминой... - Неделя после пасхи.

НА СВЯТКАХ

Впервые - "Петербургская газета", 1900, No 1, 1 января стр. 5. Подзаголовок: Рассказ Антона Чехова. Подпись: Антон Чехов.

Вошло во второе издание А. Ф. Маркса 1903 г. ("Приложение к журналу "Нива" на 1903 г."), т. XII.

Печатается по тексту: Чехов, 2, т. XII, стр. 116-120.

23 ноября 1899 г. С. Н. Худеков, редактор-издатель "Петербургской газеты" (активное сотрудничество в ней Чехов прекратил в конце 1887 г.), в телеграмме просил у Чехова разрешения напечатать в рождественском номере его старый рассказ (ГБЛ). Речь шла о рассказе "Художество" (см. т. IV Сочинений, стр. 506-507). 1 декабря Худеков обращался к Чехову с новой просьбой: "Конечно, несказанно одолжили бы, приславши новенький, свеженький рассказец для нашего рождественского номера" (ГБЛ).

В ответ на это письмо Худекова, но только к новогоднему номеру, Чехов прислал рассказ "На святках".

Время создания "На святках" - 20-25 декабря 1899 г. Вероятно, до 20 декабря, пока Чехов не закончил повесть "В овраге", он не начинал писать для "Петербургской газеты". 27 декабря рассказ был уже в редакции, что известно из письма Худекова: "Низко, пренизко кланяюсь Вам, дорогой Антон Павлович, за Вашу присылку. Благодаря Вам, на "нашей улице" настоящий, светлый праздник. <...> рассказ будет помещен в новогоднем номере, который своевременно будет <...> доставлен" (ГБЛ).

Но Чехов долго не мог получить новогоднего номера газеты, на что жаловался Худекову 19 января 1900 г. и объяснял: "Я, как Исав, получивший чечевицу, обязан всякий новый рассказ наклеивать и отсылать брату моему Иакову, живущему на Мал<ой> Морской, 22".

Газетный текст нужен был Чехову для набора в предполагавшемся томе X собрания сочинений. Но он переделывал ею весной 1903 г., правя корректуру тома XII, 2-го издания (см. стр. 335). Текст тома XII принимается за основной.

Готовя "На святках" для собрания сочинений, Чехов снял подзаголовок, ввел определение "мордатый", чем сильнее подчеркнул грубость писца, добавил грамматические ошибки. В выражении страданий Ефимьи появились новые детали: "обливаясь слезами", когда целовала ребенка; "приходила в ужас", услышав шаги мужа. Снято Чеховым перечисление деревенских бедствий.

По предположению директора Музея-заповедника А. П. Чехова в Мелихове, Ю. К. Авдеева, собиравшего воспоминания местных жителей, в судьбе Ефимьи и ее характере воплотилась история горничной Чеховых Анюты Чуфаровой, выданной замуж против воли в 1896 г. (сообщено Ю. К. Авдеевым).

Возможно, в рассказе отразились впечатления от ялтинской и таганрогской водолечебниц, которые Чехов посетил в 1899 г.

Работа трех водолечебных заведений в Ялте была одним из самых насущных вопросов, и их рекламные объявления помещались почти ежедневно в течение осени - зимы 1898-1899 гг. на первой странице "Крымского курьера". Чехов брал ванны в водолечебнице А. Рофе (здание сохранилось). 27 августа 1899 г., в день приезда писателя на зимний сезон в Ялту, в объявлении об этой водолечебнице говорилось: "Новое роскошное заведение. Морские и пресные ванны А. Рофе по Набережной, рядом с гор<одским> садом. Здание в мавританском стиле, вполне соответствует устройством иностранным курортам" (No 192). Местные водолечебницы рекламировали те средства лечения, которые упоминаются в рассказе "На святках". Водолечебница врача Мизуча и К? Рофе по Аутской улице, в доме Рофе, предлагала "всевозможные души с переменной температурой и переменным давлением от 3 до 5 атмосфер: душ Шарко, паровой душ, шотландский и пр. Ванны водяные, паровые, суховоздушные, сидячие с душами, обливания, обтирания и укутывания. <...> Лечение массажем и электричеством". То же и в водолечебнице А. С. Гурьян (там же).

Летом 1899 г., с 13 по 17 июля, Чехов был в Таганроге и посещал там водолечебницу. Б. А. Тараховский вспоминал: "В этот приезд Антон Павлович <...> купался несколько раз в водолечебнице Н. Г. Диварис и Д. М. Гордон" (Шиллер из Таганрога. Из воспоминаний об А. П. Чехове. (Разговоры и письма). - "Приазовский край", 1904, No 182, 11 июля). Водолечебница в Таганроге - ее популярность, расширение - была частой темой в письмах к Чехову его двоюродного брата Г. М. Чехова (письма от 4 октября 1897 г. и 12 августа 1901 г. - ГБЛ). В 1898 г. в связи с двухсотлетием Таганрог благоустраивался. "Таганрогский водопроводный и электрический вопрос, говорят, скоро выйдет из Петербурга в утвердительном смысле", - извещал Г. М. Чехов 5 мая 1899 г. Чехов отвечал ему 14 ноября 1899 г.: "Боюсь все-таки, что электричество не затмит Гордона и он долго еще будет лучшим показателем таганрогской культуры..."

Возможно, М. П. Чехов в рассказе "Анюта" (в основе его - история замужества А. Андриановой), изображая мужа героини, самоуверенного пошляка, неграмотного, в речи которого "ученые" слова приобретают юмористическое звучание, вспомнил Егора из рассказа брата ("Слово", 1907, No 46, 12 января).

19 января 1900 г. М. О. Меньшиков сообщал Чехову: "Я, к сожалению, до сих пор не могу добиться журналов и прочитать последние Ваши рассказы. О двух - в "Пет<ербургской> газ<ете>" и "Жизни" - слышал отзывы, что они превосходны" (ГБЛ).

И. А. Бунин причислял рассказ "На святках" к лучшим произведениям Чехова (ЛН, т. 68, стр. 677).

Стр. 181. Святки - две недели после рождества (после 25 декабря ст. ст.).

Стр. 182. ...в 5 томе Военых Постановлений, Солдат есть Имя обчшее... и стр. 267 (варианты) ... св. зак. изд. 1859 года. - В "Своде законов Российской империи" законы о воинской повинности входят в том 4. Общее его название: "Свод уставов о повинностях". Том 4, кн. 1 - "Устав о воинской повинности". В нем нет слов, приводимых в рассказе. Наказаниям посвящена гл. XVII - "О взысканиях за нарушение законов о воинской повинности". Издания т. 4 "Свода законов" были в 1857 и 1897 гг.

Стр.185. Душ Шарко... - Изобретение Ж. М. Шарко (1825-1893), известного французского невропатолога.

АРХИЕРЕЙ

Впервые - "Журнал для всех", 1902, No 4 (ценз. разр. 23 марта), стлб. 447-462. Подпись: Антон Чехов.

Вошло во второе издание А. Ф. Маркса ("Приложение к журналу "Нива" на 1903 г.").

Печатается по тексту: Чехов, 2, т. XII, стр. 165-180.

Заметки в записной книжке Чехова, использованные в тексте рассказа "Архиерей", появились задолго до того, как окончательно сформировался замысел. Первая из таких заметок датируется 1892 годом, когда Чехов поселился в Мелихове: "У дьяконского сына собака называлась Синтаксис" (Зап. кн. I, стр. 11). Эта заметка вновь переписана Чеховым, с изменением одного слова, в 1898 г. (там же, стр. 90). Весной 1897 г. может быть датирована следующая заметка: "Киприан: японцы - всё равно что черногорцы" (там же, стр. 72). Во время пребывания в Ницце зимой 1897/98 г. Чехов сделал запись: "Слепая нищая пела про любовь" (там же, стр. 81; затем эта запись в более развернутом виде повторена на стр. 110).

Новые записи, использованные в рассказе, сделаны в 1899 г.: "Мальчик, сын прачки, спрашивает на почте у чиновника: Вы получаете поденно или помесячно?" (там же, стр. 99); "- Катя, кто там внизу всё отворяет и затворяет дверь? Скрипит и стонет? - Я не слышу, дедушка. - Да вот сейчас кто-то прошел... Слышишь? - Да это у Вас в животе, дедушка!" (там же, стр. 105).

Все эти записи, очевидно, пока не были связаны с одним определенным сюжетом; они вошли затем отдельными деталями в текст "Архиерея".

На стр. 106 Первой записной книжки содержится запись основных сюжетных ситуаций рассказа: "Арх<иерей> плачет, как в детстве больной, когда его жалела мать; плакал просто от общей душевной прострации, толпа (?) плакала. Он веровал, достиг всего, что было доступно ч<елове>ку в его положении, но всё же душа болела: не всё было ясно, чего-то еще недоставало и не хотелось умереть... Скоро назначили нового архиерея, старого забыли, никто уже не помнил, и только вдова дьяконица, когда выходила с другими женщинами на выгон за стадом, чтобы встретить свою корову, рассказывала, что у нее был сын архиерей - и ей не верили. Разговор архиерея с матерью про племянника: а Степан в б<ога> верует? Эконом собирается в Москву, св. синод разрешил продать старинные вещи, и это теперешнему архиерею не нравится". Эта заметка появилась между августом и декабрем 1899 г.

В 1899-1901 годах в ту же книжку было внесено еще несколько заметок, использованных затем в рассказе. Последняя запись, относящаяся к "Архиерею": "Благочинный ставит священникам и всему причту отметки за поведение, а после всех даже их женам и детям" (стр. 120), - сделана после 7 декабря 1901 г.

Другие данные о времени возникновения замысла рассказа содержатся в мемуарной литературе.

С. Н. Щукин приводит в своих воспоминаниях эпизод, который, как он считает, послужил Чехову толчком для начала обдумывания рассказа и работы над ним: "Как-то, еще когда жил на даче Иловайской, А<нтон> П<авлови>ч вернулся из города очень оживленный. Случайно он увидал у фотографа карточку таврического епископа Михаила. Карточка произвела на него впечатление, он купил ее и теперь дома опять рассматривал и показывал ее <...> Преосвященный Михаил был еще не старый, но жестоко страдавший от чахотки человек. На карточке он был снят вместе со старушкой матерью <...> Лицо его очень умное, одухотворенное, изможденное и с печальным, страдальческим выражением. Он приник головой к старушке, ее лицо было тоже чрезвычайно своей тяжкой скорбью. Впечатление от карточки было сильное, глядя на них - мать и сына, - чувствуешь, как тяжело бывает человеческое горе, и хочется плакать <...> А<нтон> П<авлови>ч расспрашивал о преосвященном Михаиле, потом я ему посылал книжку преосвященного "Над евангелием"..." (Чехов в воспоминаниях, стр. 465-466), Этот эпизод относится к началу 1899 г. Чехов познакомился со Щукиным в январе 1899 г. (на визитной карточке Щукина помета рукой Чехова "99, I". - ГБЛ), книгу епископа Михаила Щукин послал Чехову вместе с письмом от 24 апреля 1899 г, (там же).

Далее Щукин продолжает: "Мысль об архиерее, очевидно, стала занимать А<нтона> П<авлови>ча.

- Вот, - сказал он как-то, - прекрасная тема для рассказа. Архиерей служит утреню в великий четверг. Он болен. Церковь полна народом. Певчие поют. Архиерей читает евангелие страстей. Он проникается тем, что читает, душу охватывает жалость ко Христу, к людям, к самому себе. Он чувствует вдруг, что ему тяжело, что он может скоро умереть, что может умереть сейчас. И это его чувство - звуками ли голоса, общей ли напряженностью чувства, другими ли, невидными и непонятными путями - передается тем, кто с ним служит, потом молящимся, одному, другому, всем. Чувствуя приближение смерти, плачет архиерей, плачет и вся церковь.

И вся церковь вместе с ним проникается ощущением смерти, неотвратимой, уже идущей" (стр. 466).

Здесь следует отметить ошибочность утверждения М. П. Чехова о том, что "ассоциацией, благодаря которой появился на свет рассказ "Архиерей"", были свидания Чехова в Ялте с епископом Сергием - С. А. Петровым, давним знакомым семьи Чеховых (Антон Чехов и его сюжеты, стр. 47). Архимандрит, а затем епископ Сергий переписывался с Чеховым в 1897-1900 и 1902-1904 годах, однако по крайней мере до весны 1904 г. не бывал в Ялте и не встречался с Чеховым. Но какую-то роль в начале работы над рассказом могло сыграть известие о возведении Сергия в архиерейский сан, о чем Чехов узнал в начале 1899 г. (см. его письмо к М. П. Чеховой от 16 января этого года).

Таким образом, 1899 год можно считать временем окончательного сформирования замысла рассказа "Архиерей" и начала работы над ним. Вначале у Чехова возник сюжет о плачущем во время службы архиерее, чувства которого передаются всем присутствующим в церкви; об этом замысле Чехов сообщил Щукину. В рассказе это стало темой вступительной сцены. Затем этот замысел был дополнен и развился в тот сюжет, который между августом и декабрем 1899 г. был записан на стр. 106 Первой записной книжки.

Осенью 1899 г. Чехов обещал дать какой-нибудь из своих новых рассказов в "Журнал для всех"; это выясняется из письма к Чехову издателя журнала В. С. Миролюбова от 24 октября 1899 г. (ГБЛ). В письмах от 12 и 20 ноября Миролюбив настойчиво просил прислать рассказ к первым номерам журнала на 1900 год. 6 декабря 1899 г. Чехов ответил Миролюбову: "Я пришлю Вам рассказ "Архиерей". В случае какого недоразумения, если он окажется нецензурным для вашего журнала, вышлю что-нибудь другое". Таким образом, и точное название рассказа определилось в 1899 году.

Однако в письмах Чехова и мемуарах о нем дважды встречается указание на давнее, более раннее происхождение замысла рассказа. Сообщая О. Л. Книппер 16 марта 1901 г. о том, что он пишет рассказ "Архиерей", Чехов добавил - "на сюжет, который сидит у меня в голове уже лет пятнадцать". Щукин в своих воспоминаниях писал: "Когда чеховский "Архиерей" появился в печати, Антон Павлович говорил, что это его старый, ранее написанный рассказ, который он теперь переделал" (стр. 465).

Считать, что "Архиерей" был написан ранее 1899 года, нет никаких оснований. Говоря в 1902 году Щукину о том, что рассказ был написан ранее, а затем переделан, Чехов скорее всего имел в виду длительность работы над рассказом, растянувшейся почти на три года. Но истоки замысла восходят, очевидно, к концу 80-х годов - на это указывает названный самим Чеховым период "лет 15", в течение которого сюжет рассказа был у него в голове.

"Архиерей" во многом созвучен произведениям конца 80-х - начала 90-х годов. Современные исследования рассказа показывают, что "Архиерей" является своеобразным завершением многих тем и мотивов предшествующего творчества Чехова (см. П. Бицилли. Творчество Чехова. Опыт стилистическою анализа. - "Годишник на университета св. Климент Охридски. Историко-филологически факултет", т. XXXVIII. 6. Софии, 1942, стр. 107-114; N. А. Nilsson. Studies in Cechov's Narrative Technique. "The Steppe" and "The Bishop". - "Acta Universitatis Stockholmiensis. Stockholm Slavic Studies". 2. Stockholm, 1968, р. 63-105). Наиболее близка изображенная в рассказе ситуация к "Скучной истории", герой которой также "достиг всего, что было доступно человеку в его положении"; профессору из "Скучной истории", призванному, как и архиерей, быть наставником, учителем, также "не всё было ясно, чего-то еще недоставало и не хотелось умереть"; воспоминания о прошлом, недовольство настоящим, одиночество тяготят старого профессора и архиерея.

Все эти переклички между "Архиереем" и произведениями, написанными начиная с конца 80-х годов, могут отчасти служить комментарием к словам Чехова о давнем происхождении замысла рассказа.

Итак, в декабре 1899 г., за два с лишним года до окончания работы над "Архиереем", у Чехова уже были план рассказа, записи отдельных деталей, название будущего произведения. Но работа над "Архиереем" оказалась чрезвычайно долгой и мучительной.

Процесс писания рассказа восстанавливается по письмам Чехова 1899-1902 годов,

Когда в ноябре 1899 г., работая над повестью "В овраге", Чехов сообщал М. П. Чеховой: "Пишу большую повесть, скоро кончу и начну другую" (письмо от 14 ноября), - он имел в виду, несомненно, "Архиерея", вскоре обещанного в журнал Миролюбова. Повесть "В овраге" была закончена 20 декабря, и дальнейшая писательская работа Чехова могла продолжаться до 17 января следующего, 1900 г., когда Чехов заболел и затем всю зиму не мог работать. Этот короткий промежуток времени - конец декабря 1899 г. - первая половина января 1900 г., - видимо, и были временем начала работы над текстом "Архиерея". В письме к Б. А. Лазаревскому от 2 апреля 1900 г. Чехов упоминает о "начатых рукописях", которые "в беспорядке валяются <...> по всему столу", - одна из этих рукописей могла быть рукописью "Архиерея". Только в начале ноября 1900 г., после завершения пьесы "Три сестры", Чехов вернулся к прерванной работе над прозаическими произведениями. "Пишу повести", - сообщал он А. С. Суворину 16 ноября. Несомненно, на первом месте при этом был "Архиерей": Миролюбов напоминал Чехову о данном им обещании в своих письмах от 11 и 30 декабря 1899 г., 9 февраля, 3 апреля, 21 августа, 8 и 19 сентября 1900 г. (ГБЛ). И этот, второй подступ к рассказу был коротким: в ноябре - декабре 1900 г. Чехов исправлял для собрания сочинений водевиль "Свадьба", а с 14 декабря, приехав в Ниццу, переписывал и переделывал пьесу "Три сестры".

С последних дней декабря 1900 г. появилась возможность вернуться к работе над новыми произведениями. Вновь их названия Чеховым не упомянуты, но замысел "Архиерея", несомненно, уже не оставлял его. Работа шла медленно: мешали нездоровье, праздные посетители, появились творческие сомнения. "Я теперь пишу и буду писать, чтобы летом ничего не делать" (письмо к О. Л. Книппер от 2 января 1901 г.); "Я пишу, конечно, но без всякой охоты. Меня, кажется, утомили "Три сестры", или попросту надоело писать, устарел. Не знаю. Мне бы не писать лет пять, лет пять путешествовать, а потом вернуться бы и засесть" (ей же, 21 января).

В феврале - марте 1901 г. в Ялте был Миролюбов. Очевидно, при встречах с Чеховым он снова просил дать рассказ для "Журнала для всех". 16 марта Чехов сообщал О. Л. Книппер о том, что он пишет "рассказ под названием "Архиерей"".

Уезжая в Аксеново Уфимской губернии в мае, Чехов взял с собой начатый текст "Архиерея" - по возвращении Чехова в Ялту Книппер спрашивала его: "Вынул ли ты своего "Архиерея" из чемодана? Принялся ли за него?" (письмо от 27 августа - Переписка с Книппер, т. I, стр. 431). В эти месяцы Миролюбов настойчиво просил прислать рассказ. 27 июля он писал: "Жду от Вас рассказа, объявленного подписчикам" (ГБЛ). На это письмо Чехов ответил 3 августа: "Первое, что я напишу, это будет рассказ для "Журнала для всех". Я вышлю на Ваше имя, а Вы пришлете мне корректуру - это непременно",

Вернуться к работе над рассказом состояние здоровья позволило Чехову только в конце августа 1901 г.; отвечая на письмо Книппер, Чехов писал ей 31 августа: ""Архиерея" вынул из чемодана". Но и на этот раз работе не суждено было завершиться. "Я нездоров", - сообщил он жене 5 сентября. Несмотря на нездоровье, 15 сентября Чехов выехал в Москву и пробыл там до 26 октября. Из Москвы он писал Миролюбову: "Простите, голубчик, я не выслал Вам до сих пор рассказа. Это оттого, что я прервал работу, а прерванное мне всегда было трудно оканчивать. Вот приеду домой, начну сначала и вышлю, будьте покойны!" (письмо от 19 октября).

В письмах Чехова по воз