Чехов Антон Павлович - Рассказы и повести 1898—1903 гг.

за что нередко его упрекали в равнодушии и беспринципности. Теперь же, как наверное уже заметили читатели в приведенных выдержках, г. Чехов не может удержаться, чтобы местами не высказаться, вкладывая в реплики героев задушевные свои мысли и взгляды" (А. Б. Критические заметки. - "Мир божий", 1898, No 10, отд. II, стр. 9), Богданович считает, что Чехов уже "не может оставаться только художником и помимо воли становится моралистом и обличителем <...> В нем как бы назревает какой-то перелом, прорывается нечто, сближающее его с другими нашими великими художниками, которые никогда не могли удержаться на чисто объективном творчестве и кончали проповедью..." (там же).

   И. Джонсон (И. В. Иванов) называет этот процесс превращением "прежнего созерцателя в человека с сердцем, полным боли и скорби" (И. Джонсон. В поисках за правдой и смыслом жизни. (А. П. Чехов). - "Образование", 1903, No 12, стр. 26). Ранее "бесстрастное художническое созерцание жизни" соединялось в нем с сомнением в возможности "вмешательства в стихийный ход исторического процесса", "какой бы то ни было плодотворной борьбы" (стр. 21 и 26). Поэтому Чехов относился "к наблюденному им колоссальному отрицательному факту: отсутствию разума, правды и счастья в жизни - сперва только с недоумением, сохраняя почти научное спокойствие, как к любопытному, но чуждому, не задевающему самого наблюдателя явлению" (стр. 24). Теперь же "сама жизнь <...> приводила в конце концов к убеждению, что нелепо отождествлять социальную эволюцию с естественным процессом, что личность сознательно и активно должна участвовать в этой эволюции, должна воздействовать на нее в духе и направлении определенных идеалов... Такое убеждение приводило и к вере, что жизнь на самом деле и будет перестроена по идеалам разума и правды. И эта вера стала, по-видимому, настолько укрепляться в душе Чехова, что, например, даже созерцание таких картин неразумия и неправды, как нарисованная им в "Случае из практики" <...> не подрывало ее" (стр. 30-31).

   О проявлении глубоко гуманной основы чеховского пессимизма писал В. Мирский ("Наша литература. (О некоторых мнениях г. Подарского об А. П. Чехове"). - "Журнал для всех", 1902, No 3). "Чехов берет жизнь в самых разнообразных ее проявлениях и выставляет на вид весь ужас ее бессмыслицы и вместе с тем весь ужас страдания униженных и обремененных. Напомню хотя бы три его рассказа: "Случай из практики", "По делам службы" и "В овраге"" (стлб. 361); "этот пессимизм не от подагры, не от несварения желудка, а, думается мне, - от излишней требовательности к человеческой жизни <...> Этот пессимизм связан с жаждой простора, с тоской по человеку, которому отведено только три аршина, с жалостью к этому усталому, измученному собрату. О! с этим еще можно жить" (стлб. 363-364).

   В. Альбов считает, что поворот, обозначившийся в творчестве Чехова в рассказе "Студент", "еще лучше выяснится нам из рассказа "Случай из практики", который и может быть понят только с высоты этого мировоззрения <...> Та действительность, которая давила его своею пошлостью и из которой он долго не мог выбраться, это только видимая поверхность жизни, грязная, мутная накипь <...> Слой за слоем разбирая эту накипь, пробираясь мимо мыслей, чувств, настроений людей, навеянных этою нечистью, он увидел, наконец, чистый, кристальный родник жизни. Он понял, что правда, справедливость, красота - вот что скрывается в глубоких тайниках жизни, вот чем держится жизнь и в чем спасение всего народа" (В. Альбов. Два момента в развитии творчества Антона Павловича Чехова. (Критический очерк). - "Мир божий", 1903, No 1, стр. 106-107.) Перемена вызывает различное отношение, она терминологически обозначается по-разному, но зафиксирована всеми.

   Резко отрицательно оценил эту перемену критик газеты "Московский листок", истолковав ее как переход Чехова от "объективного" творчества к открытой тенденциозности: "Тяжелое впечатление производит этот рассказ <...> Много лет подряд Чехова обвиняли в том, что он писал, как поет соловей: закрывая глаза, то есть не желая знать идейной стороны явлений. Чехов обладал тогда величайшим качеством, какое только может быть у художников - он умел быть удивительно объективным в своих произведениях, умел оставаться чистым художником, изображая даже наиболее нечистые, наиболее жизненные страницы окружающей его действительности <...> в последнее время он уже стал изменять коренным своим заветам, начинает влагать в произведения свои не только душу живу, но и предвзятую, со стороны навязанную мысль, смоченную гражданскими слезами" (Н. Р. Литературное обозрение. - "Московский листок", 1899, прибавление к No 10, No 2, 10 января, стр. 13).

   Эволюция Чехова в отзыве "Московского листка" объяснена влиянием критики, требующей от писателя "затасканных мотивов", а также влиянием редакторов "Русской мысли". "В результате получилось то, чего и следовало ожидать: "беспринципные" произведения первого периода являются, без сомнения, несравненно более крупным вкладом в сокровищницу русской литературы, чем последние чеховские дары..." Видя в монологе Тригорина из второго акта "Чайки" "подлинную трагедию писательской души", и притом автобиографическую, критик "Московского листка" считает, что призвание Чехова заключалось в изображении поэзии жизни, в то время как по чувству писательского долга он перешел к "гражданским" темам. ""Случай из практики" не представляет интереса по содержанию, не являет его и по форме", несмотря на "ряд очень хорошо написанных, полных поэзии строк" (стр. 14).

   М. Столяров поставил "Случай из практики" в ряд с другими произведениями "позднейшего времени", такими, как "Ионыч", где Чехов продолжает изображать "различные эпизоды из жизни, исполненные того же холодного формализма" (Мих. Столяров. Новейшие русские новеллисты. Гаршин. Короленко. Чехов. Горький. Киев - Петербург - Харьков, 1901, стр. 58 и 46). "Жизнь по шаблонам парализует ум, чувство и волю, вследствие чего между людьми устанавливаются какие-то мертвые отношения" (стр. 46). Этот характер отношений проявляется, по мнению Столярова, вначале, в отношении Королева к своей пациентке, "а между тем, - восклицает критик, - иногда одно живое слово действует на больного современного человека - читай, измученного физически и нравственно - действительнее самых целебных лекарств, самых искусных в медицинском мире врачей" (стр. 66).

   Некоторые особенности чеховской поэтики также вызвали критические замечания. Развитие действия в "Случае из практики" вызвало упрек И. Н. Игнатова в том, что рассказ фрагментарен, а конечные выводы Королева необоснованны, и читатель, таким образом, не может уловить связи между впечатлениями героя и его суждениями: "Нам кажется, что заключительные мысли доктора мало гармонируют с тем впечатлением, которое он вынес из своего путешествия. Где элементы, развитие которых может повести "к светлой и радостной жизни", если только наблюдения его справедливы? Между посылками и заключениями существует какой-то пропуск, lacune, которую читатель не может заполнить сам ввиду отсутствия необходимых данных" (И-т. Новости литературы и журналистики. - "Русские ведомости", 18. 98, No 289, 19 декабря).

   Гораздо резче истолковал это свойство чеховского рассказа упоминавшийся рецензент газеты "Московский листок": "В сущности, это даже и не самостоятельный рассказ - это несколько случайно вырванных страничек из записной книжки писателя..."; "Непродуманность сюжета и небрежность формы отличает его от других работ Чехова".

   Напротив, Богданович отнес эту кажущуюся "случайность" и "небрежность" за счет редкой способности Чехова в одном моменте разом осветить глубокие противоречия жизни: "Выхвачен из сложной картины жизни один яркий момент, в котором с особой силой проявляются противоречия, непримиримые ни с какой логикой, нелепые сами по себе и тем более тягостные. Такие моменты важны и поучительны всегда, и дорог художник, умеющий с поразительной живостью воспроизвести их" ("Мир божий", 1899, No 2, отд. II, стр. 3).

   Рассказ сразу же обратил на себя внимание переводчиков. 7 марта 1899 г. В. А. Чумиков, переводивший рассказы Чехова на немецкий язык, писал ему из Лейпцига: "Как живо и рельефно обрисована бедная девушка в "Случае из практики"; к ней идет эпиграф из чудного стихотворения Фофанова "Безумная"..." (ГБЛ).

   А. В. Гурвич, переводчик из Николаева, обратился к Чехову за разрешением перевести рассказ "Случай из практики", в числе прочих, на еврейский язык (см. примечания к рассказу "О любви").

   При жизни Чехова рассказ переводился на чешский и сербскохорватский языки.

  

  

ПО ДЕЛАМ СЛУЖБЫ

  

   Впервые - "Книжки Недели", 1899, No 1, стр. 16-36. Подзаголовок: Рассказ. Подпись: Антон Чехов.

   Вошло в издание А. Ф. Маркса.

   Печатается по тексту: Чехов, т. IX, стр. 304-322.

  

   Первая замётка, использованная в рассказе "По делам службы", сделана Чеховым в мае-июне 1891 г., когда он жил в Алексине (с 14 по 18 мая) или Богимове (с 18 мая по сентябрь): "[Прежде стрелялись] Теперь стреляются оттого, что жизнь надоела и проч., а прежде - казенные деньги растратил" (Зап. кн. I, стр. 10).

   Текст заметки почти совпадает со словами судебного следователя Лыжина (его разговор с доктором Старченко о "нервном веке" и неврастениках).

   Вторая запись представляет собой набросок сюжета "По делам службы": "Земец растратил и застрелился. Я со становым поехал вскрывать его. Приезжаем. Лежит на столе. Поздно. Отложили вскрытие до завтра. Становой уехал к соседу играть в карты, я лег спать. Дверь то открывалась, то закрывалась опять. Казалось, что мертвец ходит" (Зап. кн. I, стр. 41). Сделана она после множества заготовок к повести "Три года", в 1893 или в 1894 г., но не раньше апреля 1893 г. В рассказе, в отличие от этой заметки, нет конкретной причины самоубийства земского страхового агента, но, как и в начале первой записи, объяснение самоубийства - в неудовлетворенности жизнью (сотский о судьбе Лесницкого). Два первоначальных героя: доктор, от чьего лица идет речь в заметке, и становой - заменены судебным следователем, с точки зрения которого ведется повествование, и доктором. Уже здесь намечена сюжетная схема первой половины рассказа до возвращения доктора Старченко за Лыжиным.

   Третья запись: "Глаза нехорошие, как у человека, который спал после обеда" (Зап. кн. I, стр. 48) относится тоже к 1893-1894 гг., но ко времени более позднему. Несколько видоизмененное сравнение это связывается в рассказе с портретом самоубийцы-неврастеника Лесницкого.

   И, наконец, еще одна заметка: "Русский суровый климат располагает к лежанью на печке, к небрежности в туалете" (Зап. кн. I, стр. 24) предназначалась для повести "Три года" и входила в журнальный текст главы X (см. т. IX Сочинений, стр. 378). В рассказе "По делам службы" о губительном влиянии суровой природы и длинных зим на характер и умственный рост русского человека говорит доктор Старченко в беседе с фон Тауницем.

   Итак, все заготовки, использованные Чеховым в рассказе "По делам службы", сделаны были в 1891, 1893-1894 гг.; с ними перемежаются записи к повести "Три года", рассказам "Анна на шее", "Убийство", "Ариадна", "Дом с мезонином", "Мужики", законченным в 1894-1896 гг. и напечатанным в 1895-1897 гг. 15 января 1894 г. Чехов писал М. О. Меньшикову: "У меня скопилось много сюжетов для повестей и рассказов...". Они отодвинули на несколько лет сюжет о самоубийце, и он был реализован лишь в конце 1898 г.

   В письме от 8 ноября 1898 г. сотрудник "Недели" Меньшиков предлагал Чехову дать что-нибудь в журнал! "Другой редактор <...> просил при случае напомнить Вам, что есть на свете журнал "Неделя", который к Вам дружественнее всех изданий, какие существуют, и который может платить а la Маркс. Подписчики "Недели", столько читающие в ней о Чехове и не видящие его воочию, могут подумать, что это какой-нибудь иностранный писатель" (ГБЛ). В письме от 15 ноября 1898 г. Чехов обещал Меньшикову выполнить его просьбу.

   "По делам службы", позднее "Душечка" и "Новая дача" написаны в Ялте, на даче К. М. Иловайской "Омюр" (теперь ул. Кирова, д. 32). 14 ноября Чехов отослал в "Русскую мысль" рассказ "Случай из практики". "По делам службы" можно датировать временем от 15 до 26 ноября. 26 ноября Чехов отправил его Меньшикову с условием: "Рассказ еще не кончен в деталях, отделаю его в корректуре, теперь же сидеть над черновой рукописью не хотелось долго, нездоровится немножко, да и тороплюсь послать. Итак, пожалуйста, корректуру".

   1 декабря Меньшиков горячо благодарил Чехова: "Гайдебуров в восхищении и пусть сам благодарит Вас как собственник журнала, но и я крепко Вам благодарен, и читатели наши, конечно. Я сегодня же по телефону просил передать Гайдебурову насчет корректуры <...> Завтра буду в Петербурге и послежу за спешной высылкой Вам корректуры" (ГБЛ).

   До 9 декабря корректура еще не была доставлена в Ялту; в тот день в письме Чехов высказал свое опасение Меньшикову: "Из редакции "Недели" ни слуху ни духу, и я уже начинаю побаиваться, что там в редакции не знают моего адреса и послали корректуру в Ниццу". Наверное, Чехов правил корректуру после 10 декабря, что видно из письма к нему Меньшикова от 15 декабря 1898 г.: "Корректурные листы Вы, вероятно, получили и успели уже прочитать их. Гайдебуров вчера тревожился тем, что они не идут" (ГБЛ).

   2 февраля 1899 г. Чехов просил Меньшикова прислать ему в Ялту "Книжку Недели" с рассказом, или оттиск, или два оттиска рассказа "для составления "полного" собрания сочинений", которое он, "по договору, должен представить Марксу в скорейшем времени".

   Очевидно, в феврале 1899 г. рассказ и был передан А. Ф. Марксу для тома IX. В конце 1899, начале и августе 1900 г. Чехов получал корректуры VIII и IX томов, "неизвестно для чего набранных"; об этом он уведомлял Маркса 9 августа 1900 г. (см. стр. 370). Но работа над томом IX началась летом 1901 г. Корректуру этого тома Чехов правил в начале октября и ноября 1901 г.: 3 октября А. Ф. Маркс в письме к Чехову выражал надежду, что ему уже доставлен набор тома IX (ГБЛ), а 8 октября из Москвы Чехов заверял секретаря издательства, Л. Е. Розинера, о высылке корректуры "на этих днях". 7 ноября 1901 г. Маркс спрашивал Чехова: "Получили ли Вы сверстанные листы IX тома?", а 13 декабря извещал его: "Сегодня вышел IX том Ваших рассказов..." (ГБЛ).

   При включении "По делам службы" в собрание сочинений был снят подзаголовок. Правка в основном касалась пунктуации. Слово "тверезый" исправлено на "чверезый", заменены еще 2 слова и добавлено одно.

  

   Сюжет рассказа о самоубийце-неврастенике складывался постепенно, 5 февраля 1888 г. в письме к Д. В. Григоровичу Чехов назвал причины, по его мнению, влияющие на частые самоубийства русских юношей: "...необъятная равнина, суровый климат, серый, суровый народ со своей тяжелой, холодной историей, татарщина, чиновничество, бедность, невежество, сырость столиц, славянская апатия и проч."

   Возможно, появление первой заметки к рассказу "По делам службы" в записной книжке Чехова 1891 г. связано с книгой старого знакомого Чехова, с которым он в 1884-1885 гг. встречался в Звенигородском уезде Московской губернии, врача П. Г. Розанова, - "О самоубийстве". М., 1891. Разбирая причины и статистику самоубийств в Москве с 1870 по 1885 г., Розанов делал вывод о людях с "невропатической конституцией", кончающих самоубийством неожиданно, без видимой причины: "После пьянства неврастения составляет один из губительнейших бичей нашего "нервного века". В интеллигентных классах она по преимуществу обусловливает самоубийство..." (стр. 78).

   В рассказе отразились жизненные впечатления писателя. В 1884 г. Чехов участвовал в судебно-медицинском вскрытии трупа в десяти верстах от Воскресенска вместе с судебным следователем и уездным врачом (письмо к Н. А. Лейкину 27 июня 1884 г.). Приходилось Чехову заниматься этим и позже. 22 февраля 1892 г. он сообщал В. А. Тихонову: "...случается, летом произвожу судебно-медицинские вскрытия, коих не совершал уже года 2-3".

   М. П. Чехов, говоря о мелиховском периоде в жизни брата, указал на прототип сотского Лошадина: "...Антона Павловича <...> выбрали в члены (Серпуховского) санитарного совета. <...> То и дело к нему приходил то с той, то с другой казенной бумагой сотский, и каждая такая бумага звала его к деятельности. Этот сотский, или, как он сам называл себя, "цоцкай", служил при Бавыкинском волостном правлении, к которому в административном отношении принадлежало Мелихово, и он-то и выведен Чеховым в рассказе "По делам службы" <...> Это был необыкновенный человек; он "ходил" уже тридцать лет, все им помыкали: и полиция, и юстиция, и акцизный, и земская управа, и прочее, и прочее, и он выполнял их требования, даже самого домашнего свойства, безропотно, с сознанием, если можно так выразиться, стихийности своей службы" (Вокруг Чехова, стр. 267; см. также: Антон Чехов и его сюжеты, стр. 98, 99).

  

   Рассказ был сразу замечен современниками и вызвал общее одобрение.

   Первыми откликнулись сотрудники журнала "Неделя". "От члена редакции, читавшего Вашу корректуру, слышал, что рассказ вышел превосходный", - передавал Меньшиков Чехову в письме от 15 декабря 1898 г. (ГБЛ; см. также стр. 398). В следующем письме он подробно анализировал "По делам службы": "Рассказ Ваш вышел очень сильным, "цоцкай" как живой. Читая эту вещь, я всё удивлялся краткости формы и обилию содержания: слова, фразы, слог - всё это у Вас канва, совсем исчезающая под картиною огромной и глубокой жизни. Вся суть в волшебной способности находить в хаосе слов те самые простые словечки и то нечаянное сочетание их, которые - как чиркнутая спичка - сразу освещают множество вещей. Единственное, что мне показалось несколько натянутым в рассказе, это сон следователя. "Мы идем, идем, идем" - превосходно, но объяснение этого символа и от лица покойника, и книжным языком - мне показалось ненатурально. Но конец опять захватывает силой и естественностью. Это одна из лучших Ваших вещей" (1899, январь; неточно: Записки ГБЛ, вып. 8, стр. 49).

   Л. И. Веселитская-Божидарович (псевдоним - В. Микулич) 16 января 1899 г. делилась с Чеховым впечатлениями от его последнего произведения: "Я хотела было по получении Вашего письма послать Вам "Черемуху" и уже заклеила ее в бумагу, но прочла Ваш чудный рассказ в "Неделе" и бросила "Чер<емуху>" в ящик, п<отому> ч<то> все мои писания напомнили мне Ваших девиц в серых платьях, кот<орые> пели дрожащими голосами дуэт из "Пиковой дамы". Хоть я и не виновата, что могу только петь дрожащим голосом и не могу гудеть, как метель, но все-таки Вам посылать что бы то ни было мое просто совестно. Прочла В<аш> рассказ 2 раза, потом М<ихаил> Ос<ипович> читал его вслух мне и Яше (сыну Меньшикова), теперь еще прочту его вслух маме и радуюсь за нее, что она еще не читала его и что я так хорошо прочту ей его. <...> Вчера ко мне приходила одна гостья, тоже в восхищении от "сотского". Я похвастала, что напишу Вам, и она просила передать, что она с мужем зачиталась до 2-х часов ночи и что рассказ необыкновенно хорош. Мне смешно, что нет ни одного порядочного критика, кот<орый> толком бы сказал, какой Вы великий талант" (ГБЛ).

   30 января М. П. Чехова писала брату: "О тебе говорит вся Москва. Последний твой рассказ в "Неделе" удивительно хорош!" (Письма к брату, стр. 100).

   В письме от 21 февраля 1899 г. из Петербурга А. А. Энгельгардт, напечатавший в журнале "Das literarische Echo", 1899, No 3, характеристику литературной деятельности Чехова, называл "По делам службы" "замечательно поэтичным, хотя, конечно, грустным сочинением" (ГБЛ).

   В письме от конца декабря 1901 г. Вс. Э. Мейерхольд выражал восхищение свое и других актеров МХТ'а рассказами "Дуэль", "Палата No 6", "Черный монах", "По делам службы", в которых "сдавленные слезы <...> ласки поэзии и трепетное ожидание лучшего будущего... С Вами легче жить, потому что Вы внушаете веру в лучшее будущее и заставляете терпеть" (ЛН, т. 68, стр. 443).

   Е. В. Лебедева, читательница из Москвы, почувствовала протест против "будничного ужаса жизни", вложенный в рассказы "Случай из практики", "По делам службы" и "Дама с собачкой". Они "заставляют глубже присмотреться к жизни, к ее сложному, невыносимо тяжелому для иных людей, но людьми созданному механизму, увидеть всю ее неправду, мелочность и условность" (1900 г. - ГБЛ; "Научные доклады высшей школы. Филологические науки", 1964, No 4, стр. 171, 170).

   Особенный интерес вызвал рассказ у Л. Н. Толстого. 14 января 1899 г. С. А. Толстая записала в дневнике: "Прекрасно провели вечер: Лев Николаевич читал нам вслух два рассказа Чехова: "Душечка" и другой, забыла заглавие - о самоубийце, очерк скорей" ("Дневники Софьи Андреевны Толстой. 1897-1909". М., 1932, стр. 109).

   Об этом чтении, об отношении слушателей к образу Ильи Лошадина сообщал Чехову И. И. Горбунов-Посадов 24 января 1899 г.: "...в Москве Лев Н<иколаевич> прочел мне (и еще собравшимся людям), чудесно, с увлеченьем прочел два Ваши новые "По делам службы" и "Душенька" ("Душечка"). Оба очень хороши, особенно даже "Душенька" <...> В "По делам службы" Лев Н<иколаевич> чудесно читал "цоцкого". Как живой был перед нами этот милейший старичина со своей многострадальной эпопеей административного perpetuum-mobil'а. Вся тщета, бессмыслица распорядительства кабинетных бар над деревнею так ярко выступает. А метели-зимы как хорошо изображение". Горбунов-Посадов просил "По делам службы" для издания в "интеллигентной серии" "Посредника" (ГБЛ; Изв. АН СССР, ОЛЯ, 1959, т. XVIII, вып. 6, стр. 518). Однако Чехов отвечал, что это невозможно - все сочинения проданы А. Ф. Марксу (см. стр. 392).

   В библиотеке Толстого (Музей-усадьба "Ясная Поляна") обнаружен экземпляр "Книжек Недели" с многочисленными толстовскими карандашными пометами на тексте рассказа. Большая их часть относится к "цоцкому". Отмечена его доброта, вера в справедливость, покорность, своеобразие речи, детали портрета. Проведена черта против слов о стариках, "у которых в душе каким-то образом крепко сжились пятиалтынничек, стаканчик и глубокая вера в то, что на этом свете неправдой не проживешь". Пометы Толстого убеждают в том, что он имел в виду "цоцкого", записав в дневнике 7 мая 1901 г.: "Видел во сне тип старика, кот[орый] у меня предвосхитил Чехов. Старик был тем особенно хорош, что он был почти святой, а между тем пьющ[ий] и ругатель. Я в первый раз ясно понял ту силу, к[акую] приобретают типы от смело накладываемых теней" (Толстой, т. 54, стр. 97; см. еще заметку в записной книжке 22 апреля 1901 г. - там же, стр. 248). Подчеркнуты также места, где говорится о пробуждении совести у Лыжина, где прорывается авторский голос. Остановили на себе внимание Толстого мастерство отдельных деталей в рассказе и пейзаж. Подчеркивания трех типов: прямая вертикальная черта на полях, горизонтальная линия под словом или строкой и точки на полях слева - свидетельствуют о многократном чтении Толстого, о его внимательном изучении мастерства Чехова.

  

   Критика, высоко оценившая рассказ, старалась определить его место в ряду последних произведений Чехова и объяснить значение образа молодого человека - следователя Лыжина.

   А. И. Потапов замечал, что рассказы Чехова, в том числе "По делам службы", знаменуют собой новый этап в его творчестве - переход к анализу общественных противоречий, к большим социальным обобщениям. Прежде Чехов "стоял очень долго как-то в стороне от задач общественного развития, не был "действенным" <...> Индивидуальная психология слишком заслоняла собою на его картинах общественные горизонты" ("Из жизни и литературы. А. П. Чехов и публицистическая критика". - "Образование", 1900, No 1, стр. 22). Теперь Чехов стал показывать, что "внешние рамки и отношения "по форме" душат жизнь или, в лучшем случае, не интересуются ею вовсе...". Пример тому - картина жизни в рассказе "По делам службы". Характерная особенность - изображение того, как форма душит деревню, страдающую "от формализма. Ее отношения к этому злу и посильное его разумение хорошо выражены в лице старика сотского Лошадина, который больше тридцати лет ходит и терпит, ходит только "для формы" и будет ходить для формы до конца своих дней" (там же, стр. 27). К достоинствам Чехова Потапов относил чувство гражданской совести. "Но кто так ужасается при виде общественных контрастов, тот никогда не примирится с их существованием", - писал он, - и в этом - "залог жизненности его таланта" (стр. 28).

   А. И. Богданович говорил о необходимости для деревни "здоровых, сильных людей", которые приняли бы непосредственное участие в борьбе с неурядицами современной жизни. По мнению Богдановича, причина страданий новых чеховских героев -. их классовое отчуждение; рассказ "По делам службы" "проникнут одним общим для них настроением печали <...> и тоски о лучших, человечных отношениях между людьми, теперь такими чуждыми друг другу, разрозненными и одинокими" (А. Б. Критические заметки. - "Мир божий", 1899, No 2, стр. 7).

   Основное внимание уделил Богданович образу Лыжина; в отрыве от народной жизни он усмотрел несостоятельность этого героя и временный характер его протеста против несправедливого общественного устройства: "Лыжин - только типичный представитель молодых деятелей в русском вкусе. В годы университетской жизни человек кипит, горит, всем сердцем чувствует свою связь с общей массой не только своего народа, но даже всего мира. Мысли, навеянные сном Лыжина, - это постоянный предмет разговоров и споров о всяких "измах". Но вот человек вступает в жизнь, сталкивается в действительности с "социальными факторами" <...> и ничего не понимает, не видит и не слышит. <...> Как и огромное большинство, он подчинится условиям жизни, где нет места этим важным мыслям, где нет почвы для их проведения в жизнь" (стр. 9). Заслуга Чехова в том, что он пробуждает общественную совесть: "Мучительно-тревожное настроение чуткого и вдумчивого художника отдается в душе читателя, будит его притупившуюся к житейским неурядицам чувствительность, заставляет дать отчет в своей жизни и деятельности. Художник является в данном случае выразителем тех глубоко скрытых общественных настроений, которые назревают в массе общества, еще бессознательных, но уже властных и многозначительных. "Так жить дольше нельзя", - этот горький вывод воплощается в ряде грустных картин, понятных всем, кто еще имеет уши, чтобы слышать, и глаза, чтобы видеть" (стр. 10).

   М. Столяров тоже объяснял преходящий характер протеста Лыжина однобоким развитием, отрывом от реальной действительности, но, в отличие от Богдановича, намечал перспективу будущей духовной деградации этого интеллигента: "Пройдет немного лет, и окружающая обстановка не в состоянии будет вызвать даже мимолетного раздумья. Лыжин превратится в Старцева, совершенно изолировавшегося от живой жизни и созвавшего себе особый интерес в раскладывании и подсчитывании кредитных бумажек, собранных во время визитов" (Мих. Столяров. Новейшие русские новеллисты. Киев - Петербург - Харьков, 1901, стр. 62).

   В. Мирский полемизировал с теми, кто упрекал Чехова в общественном безразличии, в отсутствии идеалов, в объективизме. Он утверждал, что авторская позиция видна в "тоскливом тоне рассказов", в "грустной мелодии фраз", во внимании к тому, а не другому явлению жизни. Критик предупреждал тех, кто хочет найти у Чехова привычные формы выражения авторского отношения к изображаемому ("лирические отступления", "вставки "от себя""): "...вы найдете у него поражающую картину нашей жестокой, монотонной жизни - картину, пробуждающую в вас чувство отвращения и ужаса..." "В рассказе "По делам службы" даже сытому, довольному человеку, у которого всё впереди, чуется, как жалуются угнетенные жизнью люди..." (В. Мирский. Наша литература. (О некоторых мнениях г. Подарского об А. П. Чехове). - "Журнал для всех", 1902, No 3, стлб. 361, 362).

   О философском смысле "По делам службы" писал А. Л. Волынский (А. Л. Флексер): "Рассказ проникнут философией русской действительности в проявлениях ее серого, массового, безвестного труда, в едва уловимых законах ее долготерпеливого и многострадального существования. То, что поверхностным интеллигентным людям, приезжающим в деревню по делам службы, кажется отрывочным и случайным, осмыслено художником как нечто единое и цельное" ("Борьба за идеализм. Критические статьи". СПб., 1900, стр. 342). Волынский отмечал и необычайный взлет мастерства Чехова. Рассматривая "По делам службы" и маленькую трилогию, "Ионыч", "Случай из практики", "Новую дачу", он говорил, что ""По делам службы" - одна из самых ярких вещей в этом цикле рассказов Чехова" (там же, стр. 341), Сопоставляя Чехова с Толстым (возможно, имеется в виду "Хозяин и работник", 1895), критик делал вывод о совершенстве стиля Чехова: "Описание ночного переезда по заметенной вьюгою дороге достойно Толстого: неожиданные, смелые эпитеты, целый вихрь топких деталей, схваченных художником в поэтическом полете, и, в отличие от Толстого, легкость и беглость стиля, без его подъемов и провалов. Чудесное описание, единственное в своем роде в молодой русской литературе" (там же, стр. 341-342). Как и Меньшиков, Волынский считал недостатком рассказа "отдельные рассудочно-аллегорические штрихи" (там же, стр. 342).

   Волжский (А. С. Глинка) находил, что настроение Чехова последнего времени стало сказываться "в общем тоне рассказов, в заключительных авторских вставках <...> в многочисленных тирадах героев, представляющих собой подчас целые гимны во славу всеоправдывающего пантеизма". Слова Лыжина, - утверждал он, - это "давняя, затаенная мысль" самого Чехова, "которую он всё настойчивее, всё определеннее вкладывает в уста своих героев" (Волжский. Очерки о Чехове. СПб., 1903, стр. 35, 36).

   При жизни Чехова рассказ переводился на сербскохорватский и чешский языки.

  

   Стр. 89. ...окладные листы... - бумаги о денежных повинностях, земских сборах с каждой податной единицы.

   Стр. 91. Помяни, господи, душу рабы твоей Юлии, вечная память. - Слова из молитвы по умершем - "Последование по исходе души от тела" ("Псалтырь").

   Стр. 94. "Бразды пушистые взрывая..." - Строка из романа Пушкина "Евгений Онегин" (гл. V, строфа 2).

   Стр. 96. "Un petit verre de Cliquot" - Из рефрена вальса А. Райналя "La valse du Cliquot". В русском переводе И. И. Павлова - "Клико. Веселый вальс". Для пения с акк. ф-н. СПб., изд. Иогансона, 1892.

   Стр. 97. ...дуэт из "Пиковой дамы". - Дуэт Лизы и Полипы ("Уж вечер... облаков померкнули края") на слова элегии Жуковского "Вечер" из оперы П. И. Чайковского "Пиковая дама" (1890 г.).

  

  

ДУШЕЧКА

  

   Впервые - "Семья", 1899, No1, 3 января (ценз. разр. 31 декабря 1898 г.), стр. 2-4, 6. Подзаголовок: Рассказ Антона Чехова. Подпись: Антон Чехов.

   Вошло в издание А. Ф. Маркса.

   Печатается по тексту: Чехов, т. IX, стр. 289-303.

  

   В 1893 или в 1894 году в записной книжке Чехова появилась заметка, ставшая зерном рассказа "Душечка": "Была женой артиста - любила театр, писателей, казалось, вся ушла в дело мужа, и все удивлялись, что он так удачно женился; но вот он умер; она вышла за кондитера, и оказалось, что ничего она так не любит, как варить варенье, и уж театр презирала, так как была религиозна в подражание своему второму мужу" (Зап. кн. I, стр. 48). В рассказе вместо кондитера - лесоторговец, позднее - ветеринар; в конце - мальчик Саша, которого нет в записи.

   К образу Душечки протягиваются нити от начатой в конце 80-х годов, но оставленной повести; от нее уцелели записи на отдельных листах (ЦГАЛИ, ф. 549. оп. 1, ед. хр. 198, лл. 2-7 и Музей-заповедник А. П. Чехова в Мелихове). Мотивы повести использованы также в "Рассказе неизвестного человека" и повести "Три года". В записях намечены черты облика некой Ольги Ивановны, обладающей редкой способностью любить. Образ этот предназначался для повести "Три года", но не вошел в нее, а получил развитие в рассказе "Душечка".

   Одна из таких записей, тематически связанная с рассказом "Душечка", созвучна рассуждениям Григория Ивановича Орлова из "Рассказа неизвестного человека": "Внутреннее содержание этих женщин так же серо и тускло, как их лица и наряды; они говорят о науке, литературе, тенденции и т. п. только потому, что они жены и сестры ученых и литераторов; будь они женами и сестрами участковых приставов или зубных врачей, они с таким же рвением говорили бы о пожарах или зубах. Позволять им говорить о науке, которая чужда им, слушать их, значит льстить их невежеству" (ПССП, т. XII, стр. 300-301).

   Об эволюции женского образа в заметках и записях Чехова, а также в вариантах "Рассказа неизвестного человека" и повести "Три года", образа, нашедшего воплощение в характере Ольги Семеновны, см. в статье: А. С. Мелкова. Творческая судьба рассказа "Душечка". - Сб. "В творческой лаборатории Чехова". М., 1974, стр. 82-88. См. также: З. Паперный. Записные книжки Чехова. М., 1976, стр. 291-312.

   Еще 3 ноября 1892 г. Н. Е. Эфрос, секретарь редакции газеты "Новости дня", приглашал Чехова к участию в еженедельном журнале "Семья", который начал издаваться с 1 ноября при этой газете ("Левенсоном, а на самом деле - Липскеровым"). Он заверял, что "журнал будет скромный, но приличный, чистый, честный и живой". В мае 1897 г. Эфрос вновь и вновь просил Чехова дать рассказ, надеясь поднять репутацию журнала: "...появись Ваше имя в "Семье" - брешь будет пробита, и следом за Вами пойдут многие" (ГБЛ).

   Письма Чехова к Эфросу за это время не сохранились. Но по письму Эфроса (от 18 июня 1898 г. - ГБЛ) можно судить о том, что в июне 1898 г. они встречались в Москве. Возможно, тогда Чехов обещал дать рассказ в "Семью". Позднее Эфрос напомнил об этом: "Вспомните, дорогой Антон Павлович, о своем обещании, которым Вы так меня обрадовали, и дайте что-нибудь мне. Вы обещали так категорически, и я в полной уверенности, что не обидите меня и я получу от Вас рассказ, маленькую повесть, что хотите" (б/д. - ГБЛ).

   Вероятно, рассказ написан между 26 ноября и 7 декабря 1898 г.: 26 ноября Чехов отослал в Петербург "По делам службы", а 9 декабря рассказ "Душечка" был получен Эфросом; в тот день он телеграфировал: "Великое спасибо чрезвычайно обязали бы разрешением поспешить в рождественском номере газет<ы>. Деньги высылаем" (ГБЛ). Ответ Чехова неизвестен, но он был против помещения рассказа в газете, что явствует из письма Эфроса, отправленного вскоре после 9 декабря: "Все Ваши желания, конечно, исполню в точности: рассказ помещу в один прием, в "Семье", и не в рождеств<енском> номере ("Новостей дня"), раз Вы этого не хотите. <...> Корректуру вышлют завтра. Будьте добры, дорогой, вышлите ее так, чтобы 20-го я ее получил обратно, не позднее" (ГБЛ).

   Очевидно, от М. П. Чеховой о "Душечке" узнал Е. З. Коновицер, соиздатель газеты "Курьер". 16 декабря он телеграфировал в Ялту: "Редакция "Курьера" уполномочила меня слезно просить Вас прислать рассказ новогодний номер внемлите просьбе не откажите" (ГБЛ).

   Ответ на телеграмму Чехов дал в письме к сестре от 17 декабря 1898 г.: "Я охотно бы послал что-нибудь в "Курьер", конечно, в тысячу раз охотнее, чем в "Семью", но в "Курьере" я не могу сотрудничать, пока с "Русских ведомостей" не снимут цензуру. Если я стану работать у конкурента "Русских ведомостей", то они, т. е. "Р<усские> в<едомости>", дурно это истолкуют и обидятся".

   В. А. Гольцев, печатавшийся в "Курьере", писал Чехову 17 декабря 1898 г.: "Дорогой друг, что случилось? Неужели ты попал в "Семью" Липскерова? Сегодня Коновицер мне об этом сказал. Неужели "Новости дня" достойнее "Курьера"? Мы почувствовали и личное оскорбление" (ГБЛ, ф. 77, к. X, ед. хр. 42).

   Впоследствии и М. О. Меньшиков выразил сожаление, что рассказ "Душечка" опубликован в "Семье", а не в "Неделе": "Такие вещицы, например, как "Душечка", затерявшаяся в "Семье", и даже самые крохотные Ваши рассказы были бы приняты с величайшей радостью" (письмо от 14 сентября 1899 г. - ГБЛ).

   "И, действительно, Эфрос не по чину берет", - замечал П. А. Сергеенко в письме к Чехову от 3 февраля 1899 г. (ГБЛ).

   Чехов был недоволен нечеткостью работы редакции. 20 декабря 1898 г. он отвечал Эфросу: "...уже 20-е, вечер, уже пришли Московские газеты от 18-го, а из Вашей конторы, как говорится, ни слуху ни духу. Очевидно, контора не исполнила Вашего распоряжения. Как бы ни было, не сердитесь, если корректуру получите не к 20-му. Не моя вина". Сведений о получении Чеховым корректуры, ее правке и отсылке в переписке нет.

   В своих письмах Чехов жаловался па Эфроса: Вл. И. Немировичу-Данченко сообщал, что Эфрос обращается с ним "просто по-свински" (29 января 1899 г.); А. С. Лазареву (Грузинскому): "...никак не упрошу Эфроса прислать мне номер журнала с моим рассказом. Раз пять писал - и никакого ответа" (10 февраля 1899 г.).

   Рассказ был послан А. Ф. Марксу для тома IX сочинений. (О работе Чехова над корректурой этого тома см. примечания к рассказу "По делам службы".)

   Помещая "Душечку" в собрание сочинений, Чехов снял подзаголовок. Им была проведена небольшая стилистическая и синтаксическая правка. В речи Ольги Семеновны определение мальчика "умный" заменено на "умненький", "повстречалась" - на "повстречалася", более просторечное; вместо "Часто заболевают" стало: "То и дело слышишь, люди заболевают", что еще больше подчеркнуло привычку героини прислушиваться к чужим мнениям. Вместо "Андреевич" в двух случаях - разговорное "Андреич". Исправлены опечатки.

   Слова Чехова об опечатках в тексте рассказа приведены в воспоминаниях М. Горького (см. ниже, стр. 411).

  

   В повествовании о неудачнике-антрепренере Кукине отразилось состояние русского опереточного театра. В 1890-е годы Оперетта в России переживала период упадка. В газете "Курьер" (1899, No 64, 6 марта, под рубрикой "Театр и музыка", стр. 3) говорилось, что "за минувший год" "несли убытки большей частью опереточные труппы..."

   В какой-то мере прообразом Кукина мог послужить ялтинский антрепренер, арендовавший городской театр и куриал, руководитель опереточной труппы С. Н. Новиков.

   В Ялте не было постоянной труппы, и в течение осени 1898 г., после приезда Чехова в Ялту, там давали спектакли заезжие артисты: с 22 сентября по 8 октября - Общество артистов итальянской оперы; с 11 по 24 октября - Товарищество русских драматических артистов; с 29 ноября и до конца года - Товарищество русско-малорусских артистов под управлением И. Ю. Португалова; с 12 ноября по 6 декабря гастролировал цирк Мануэля Герцога, давал представления клоун Дуров (см.: "Крымский курьер", 1898, No 11-118, 15 августа - 31 декабря; ср. в рассказе - стр. 104, строки 27-29).

   Публика в Ялте шла в театр неохотно, и С. Н. Новиков терпел постоянные убытки. Позднее Чехов сообщал Вл. И. Немировичу-Данченко (10 марта 1900 г.): "...полных сборов в театре никогда не бывает, и театр пустует". 11 октября 1898 г. галета "Крымский курьер" так писала о гастролях итальянцев: "Злополучная италианская труппа покончила у нас свои печальные представления.

   Последние спектакли проходили у них весьма трагически. Отсутствие сборов и поэтому отсутствие денег дошло до того, что один из спектаклей труппы <...> мог окончиться только при благосклонном содействии... полиции" (Z. Злобы дня. - No 54). Подобная судьба ждала и следующую труппу: "В субботу, 24 октября <...> закончило свои спектакли Товарищество русских драматических артистов, не будучи в состоянии бороться "с равнодушием публики". Стараясь примениться ко вкусам публики, наполняющей театр во время представления опереток, труппа, прилично сыгравшая сначала несколько драм, перешла на легкую комедию и фарсы. <...> комедии и фарсы тоже не посещались публикой" (там же, б/а, отдел "Театр", No 66, 27 октября). То же было и с малорусской труппой. "Пьеса привлекла в театр немного публики", - свидетельствовал И. Зет (там же, No 114, 24 декабря, отдел "Театр") (ср. в рассказе - стр. 102, строки 19-24; стр. 104, строки 10-14, 17-18).

   Вопрос о городском театре и курзале не сходил со страниц "Крымского курьера" осенью 1898 г., когда Чехов работал над "Душечкой".

   Упоминаемые в рассказе оперетты в 1898 г. после приезда Чехова в Ялте не ставились, но шли в Москве, в театрах: "Эрмитаж" (Каретный ряд, дир. Я. В. Щукин), "Буфф" (летнее помещение - сад "Аквариум", угол Тверской и Садовой, и зимнее - Камергерский переулок, дир. Ш. Омон) и Интернациональном театре В. Н. Шульца - Русская комическая опера и оперетта, под управлением А. Э. Блюменталя-Тамарина (Б. Никитская ул.).

   Оперетта "Фауст наизнанку" была поставлена 7, 9, 12 и 23 июля в театре "Эрмитаж", 26 октября и 1 ноября в театре "Буфф", 12 ноября - в Интернациональном театре В. Н. Шульца ("Новости дня", 1898, No 5424, 5426, 5429, 5440, 5535, 5541, 5552).

   Оперетта "Орфей в аду" была возобновлена 24 мая в театре "Эрмитаж", затем шла 25 мая, 8 июня, 4 октября, 8 ноября в театре "Буфф" и 11 октября - в Интернациональном театре В. Н. Шульца ("Новости дня", 1898, No 5380, 5381, 5395, 5513, 5548, 5519).

   Газета "Новости дня", в разделе "Театральная хроника", помещала отзывы о постановках этих пьес (No 5522 и 5536, 13 и 27 октября). Чехов постоянно следил за этой газетой. "Читаю "Новости дня", которые покупаю по гривеннику...", - писал он Е. З. Коновицеру 21 сентября 1898 г.

   В сюжетную ткань рассказа вплетаются темы, злободневные для ялтинской жизни того времени. В разговорах Оленьки об отсутствии правильного ветеринарного надзора в городе, о городских бойнях, о частых болезнях слышатся отзвуки судебного дела, начатого городскою думой 13 апреля 1898 г. и законченного 3 марта 1900 г. ("Дело о состоянии ветеринарного санитарного надзора в городе Ялте". - Крымский областной государственный архив. Симферополь, ф. 522, он. 1, No 1000). Обитатели дачи "Омюр" были дружны с Д. А. Усатовым, одним из гласных городской думы, бывшим оперным певцом (см. о нем ниже), и могли от него узнать о ходе этого дела.

   В "Крымском курьере" постоянно публиковались отчеты о ветеринарном обследовании животных, о непорядках на городской бойне (см., например, No 93 и 95, 29 ноября и 2 декабря 1898 г.).

   Рассуждения Душечки о том, что "классическое образование лучше реального", отражают слухи об ожидавшихся в конце 1898 г. преобразованиях в системе просвещения: "По слухам, в конце настоящего года Министерством народного просвещения будет рассматриваться вопрос о разрешении лицам, окончившим реальные училища, поступать в университеты, за исключением медицинского и юридического факультетов, без дополнительных экзаменов", - говорилось в "Крымском курьере" (б/а. "Ялта, 4 октября". - "Крымский курьер", 1898, No 48, 4 октября).

   Возможно, в заключительных сценах рассказа в какой-то степени преломились воспоминания Чехова о сыне М. В. Киселевой, Сереже, жившем у Чеховых в 1888 г.: "Каждое утро, лежа в постели, я слышу, как что-то громоздкое кубарем катится вниз по лестнице и чей-то крик ужаса: это Сережа идет в гимназию, а Ольга провожает его", - писал Чехов М. В. Киселевой 2 ноября 1888 г.

   Рассказ Чехова вызвал горячий отклик в обществе, причем мнения о героине были резко противоположны.

   Уже 4 января 1899 г. "усердная читательница и почитательница" Чехова, Е. Ламакина из Москвы, просила объяснения: "...что именно Вы хотели сказать этим рассказом. Я привыкла - читая Ваши произведения последних лет - всегда выносить более или менее ясное представление о цели - ради которой писался Вами тот или другой рассказ <...> Вы доставите мне в целому кружку Ваших почитателей большое одолжение, если не откажете хотя в нескольких строках ответить мне - почему Вы остановились на подобном типе женщины, что подобный тип знаменует собою в современной жизни, неужели Вы считаете его положительным, благодаря только тем сторонам души, которые открылись в героине во второй половине ее жизни, - считаете ли Вы всю первую половину повести типичной для современного брака, для современной девушки среднего класса и образования <...> Должна Вам сознаться, что во мне и в большей части моего кружка тип, выведенный Вами, вызвал не столько сочувствие, сколько вполне отрицательное отношение, а во многих даже насмешку и недоумение - почему Вы сочли нужным обращать свое внимание на подобных женщин" (ГБЛ).

   Напротив, писательница Е. М. Шаврова, а также все ее родственники и их друзья встретили "Душечку" восторженно. В письме от 10 января 1899 г. из Москвы она делилась с Чеховым своими впечатлениями: "От "Душечки" здесь все в восторге, и такая она, право, милая! У нас даже произошла семейная распря, между сестрами, из-за первого номера "Семьи"" (ГБЛ).

   23 февраля ее сестра, А. М. Шаврова, в письме к Чехову выразила свое восхищение рассказом и типичностью характера Ольги Семеновны: "В третий раз прочла Ваш прелестный рассказ "Душечка" и в полном от него восторге. Какая прелесть! Какая прелесть! Когда читаешь этот рассказ, то так и видишь перед собой симпатичную "Оленьку" и невольно начинаешь ее искать среди своих знакомых <...>

   Весь истрепанный лежит у меня на столе No "Семьи". "Душечку" читали мы все по несколько раз <...> и каждый раз всё с тем же громадным интересом. А знакомые, которые не получают "Семьи" и которым я давала читать этот рассказ, тоже в полном от него восторге и благодарили меня" (ГБЛ).

   3 февраля 1899 г. П. А. Сергеенко сообщил Чехову свое мнение о рассказе: "На меня "Душечка" произвела впечатление прекрасной дружеской беседы, после которой не осталось никаких недомолвок, ничего недосказанного" (ГБЛ).

   В письме от 10 мая 1899 г. К. М. Иловайская, владелица дачи "Омюр", писала, что ей прислали "Душечку" - и "теперь вся Ялта ее читает. Даже Усатов между тешкой у себя и пельменями у меня читал "Душечку" впопыхах и, прочитав ее, все-таки не смягчился нравом и по-прежнему громит и ругается, хотя уверяет, что она произвела на него впечатление и что все мужчины - подлецы, а все женщины - прелестные создания" (ГБЛ).

   З. Г. Морозова вспоминала: "Я восхищалась <...> рассказом "Душечка", вышила Чехову подушечку с надписью "За Душечку" и послала ее ему в Ялту. <...> Чехов ответил мне: "Моя Душечка не стоит такой подушечки"; тут же он мне писал, что многие строгие дамы были недовольны его рассказом: "Пишут мне сердитые письма"" ("Воспоминания об А. П. Чехове". - "Литературный музей А. П. Чехова. Таганрог. А. П. Чехов. Сборник статей и материалов". Вып. 2. Ростов н/Д., 1960, стр. 306).

   По совету Л. Н. Толстого, его любимый чеховский рассказ был прочитан в кружке близкого его знакомого, судебного деятеля Н. В. Давыдова (у него собирались артисты, писатели, бывали А. И. Сумбатов-Южин и А. Ф. Кони). Об этом чтении вспоминал профессор медицинского факультета Московского университета А. Б. Фохт: "Читать поручили мне. Этот рассказ оценили вполне. Чехов думал сделать свою героиню смешной, но она вышла симпатичной, получился непосредственный женский тип, исполненный детской доброты. Талант не позволил! Талант оказался сильнее писателя,