Чернышевский Николай Гаврилович - Н. Богословский. Николай Гаврилович Чернышевский

т положительного ответа на предложение Чернышевского под тем предлогом, что он сам будто бы уже написал для "Библиотеки" статью о стихотворениях Некрасова.

   Тогда Чернышевский решил напечатать в "Современнике" хотя бы краткое известие о выходе собрания стихотворений Некрасова, не давая им никакой оценки и не говоря даже об исключительном сочувствии, с каким она была встречена читателями.

   В одиннадцатой книге "Современника", в отделе "Новые книги", появилась коротенькая информационная заметка, написанная Чернышевским:

   "Стихотворения Н. Некрасова". Москва, 1865.

   Читатели, конечно, не могут ожидать, чтобы "Современник" представил подробное суждение о "Стихотворениях" одного из своих редакторов. Мы можем только перечислить здесь пьесы, вошедшие в состав изданной теперь книги. Вот их список... Читатели заметят, что многие из этих пьес не были еще напечатаны. Некоторые из бывших напечатанными являются ныне в виде более полном, нежели как были напечатаны прежде".

   Если бы Чернышевский ограничился только этой информацией, то она, разумеется, не вызвала бы в дальнейшем никаких осложнений. Но он решил, кроме того, перепечатать из сборника в журнале наиболее сильные по своей революционной направленности произведения Некрасова. Заканчивая заметку, Чернышевский писал: "Из тех, которые не были напечатаны, мы приведем здесь пьесы: "Поэт и гражданин", "Забытая деревня", "Отрывки из записок графа Гаранского" (далее следовал текст этих обширных стихотворений, в которых поэт с особенной остротой обличал крепостнический строй царской России).

   Перепечатка эта, подчеркнувшая как революционный характер поэзии Некрасова, так и общественно-политическую позицию его журнала, дала повод ярым крепостникам, врагам "Современника", поднять невероятный шум вокруг этой истории. Некоторые подробности ее до сих пор неизвестны. О существе дела в герценовском "Колоколе" (1 августа 1857 года) говорилось так: "...аристократическая сволочь нашла в книжке какие-то революционные возгласы, чуть не призыв к оружию. Русское правительство, изволите видеть, боится стихов:

   Иди в огонь за честь отчизны,

   За убежденье, за любовь,

   Иди и гибни безупречно -

   Умрешь недаром: дело прочно,

   Когда под ним струится кровь.

  

   Это сочли чуть не адской машиной, и снова дали волю цензурной орде с ее баскаками. Какое жалкое ребячество!"

   Сам Чернышевский не придал сначала серьезного значения шуму, поднятому реакционерами. "Пройдет два-три месяца, и эта история забудется", - говорил он. Но вскоре ему пришлось убедиться, что перепечатка стихотворений Некрасова в журнале повлекла за собою весьма тяжелые последствия. "Книга "Стихотворений", - рассказывает он в воспоминаниях о Некрасове, написанных много лет спустя, - не попала бы в руки тех любителей и любительниц сплетен, которые подняли шум и заставили официальный круг удовлетворить их требованию. Это были какие-то - я не помню теперь имен - пожилые великосветские люди, совершенно посторонние цензурному ведомству и полицейским учреждениям, контролировавшим цензурное ведомство. Они выписывали журналы, в том числе "Современник", но русских книг не покупали. Книга "Стихотворений Некрасова", если бы попала когда-нибудь в их руки, то очень не скоро, и цензура могла бы отвечать на их шум, что он неоснователен, что книга уж давно в обращении и вредных следствий от того никаких не произошло; и контролирующее цензуру ведомство имело бы возможность подтвердить, что это так... Оно подтвердило бы, потому что, подобно всякому другому ведомству, не любило принимать назидании от людей, не имеющих формального права делать ему выговоры. Но оно не могло дать отпора им, потому что не было единственного возможного отпора: "Это уж давно в руках публики, и время оправдало нашу мысль, что от этого не будет вреда". Итак, причиною бури было исключительно то, что я перепечатал в "Современнике" те три пьесы, и в частности перепечатка пьесы "Поэт и гражданин".

   Беда, которую я навлек на "Современник" этою перепечаткою, была очень тяжела и продолжительна. Цензура очень долго оставалась в необходимости давить "Современник", - года три, - это наименьшее; а вернее будет думать, что вся дальнейшая судьба "Современника" шла под возбужденным моею перепечаткою впечатлением необходимости цензурного давления на него".

   Кончилась эта история строжайшим выговором редакции "Современника" с предупреждением, что при первом подобном случае издание журнала будет запрещено. Некрасов же в течение четырех лет не мог добиться разрешения на второе издание книги "Стихотворений". Но он нисколько не изменял своего отношения к Чернышевскому, продолжая считать его самым ценным сотрудником "Современника". В декабре того же года он писал Тургеневу: "Чернышевский просто молодец, помяни мое слово, что это будущий русский журналист, почище меня, грешного".

   Когда через несколько месяцев он возвратился из-за границы и Чернышевский при первой встрече стал говорить ему о том, что допущенная им ошибка очень много повредила "Современнику", то Некрасов без малейшей досады сказал ему: "Да, конечно, это была ошибка; вы не догадались подумать, что если я не поместил "Поэта и гражданина" в "Современнике", то, -значит, находил это неудобным", - и больше уже никогда не возвращался в разговорах к этому случаю.

   Письма Чернышевского к Некрасову (1856-1857 годов) показывают, с какой настойчивостью заботился он в отсутствие поэта об интересах "Современника", отдавая ему все свои силы и время, хотя личная жизнь его была омрачена тогда тяжелыми переживаниями.

   Ольга Сократовна ожидала в это время второго ребенка. Горячо любя ее, Николай Гаврилович с мучительной тревогой думал о приближении родов, потому что врачи еще после рождения первенца предупредили его, что следующие роды могут закончиться для Ольги Сократовны смертельным исходом.

   Выдержка и спокойствие, никогда не покидавшие прежде Николая Гавриловича, на этот раз оставили его. Он сам признавался потом Некрасову, что волнение, охватившее его с осени 1856 года, совершенно выбило его из колеи, спутало в голове все мысли и даже лишило способности писать: "Верите, двух слов не мог склеить по целым неделям, - раза два даже напивался пьян, что уже вовсе не в моих правилах".

   Так в напряженном состоянии прожил он около четырех месяцев. 7 января следующего года Ольга Сократовна благополучно родила сына Виктора, и к Чернышевскому вернулся утраченный покой. С удесятеренной энергией погрузился он в дела "Современника".

   Приход Добролюбова в журнал, был как нельзя более своевременным. Чернышевский сразу угадал в авторе статьи о "Собеседнике любителей российской словесности" своего будущего преемника по отделу литературной критики и библиографии. Сам он, освобождаясь от ведения этого отдела, получал возможность в ближайшем будущем заняться другими разделами журнала, которые считал еще более важными, - именно разделами политики, философии, истории, политической экономии. Он понимал, что эти разделы, остававшиеся до последнего времени без руководства, потребуют его деятельного участия, и у него уже созрел план перестройки "Современника" в соответствии с новыми задачами.

   Прежде всего необходимо было, с его точки зрения, совершенно покончить с рутиной, избавиться решительно от всякого балласта, внести более живое содержание во все части журнала, поднять на надлежащую высоту научный отдел "Современника", находившийся в забвении из-за отсутствия сил.

   Он предлагает бороться со всеми пережитками низкопоклонства перед буржуазным Западом, которое считал недостойным передового русского журнала. "Театры и новости парижские, отрывки из мелких журнальных иностранных статеек и т. п. - все это никому ныне уже не нужно, - пишет он Некрасову. - Иностранных фельетонов не нужно в каждой книжке - обыкновенно это балласт".

   Чернышевский предлагает заменить в научном отделе "Современника" переводные и компилятивные статьи хорошими оригинальными работами, сократить "смесь" в пользу наук, уничтожить "Моды". "Беллетристическая библиография, - говорит он, - была до сих пор главною; теперь нужно отстранить ее на второй план и более писать о серьезных книгах живого содержания".

   Он выражает сожаление, что "связался с Лессингом". Не потому, что избранная им фигура не заслуживала исследования. Нет, разумеется, а потому, что на очередь встали более близкие темы, касавшиеся насущных, современных вопросов о судьбах родного народа. "Все эти Лессинги, Краббы и т. п. были хороши два года тому назад". "Как только разделаюсь с Лессингом, стану писать постоянно о более живых предметах", - "говорить о чем-нибудь другом посовременнее". Правда, он писал свою большую монографическую работу о немецком просветителе (растянувшуюся на много месяцев) "с приноровлениями к нашим домашним обстоятельствам", но это уже не удовлетворяло его, казалось скучным, не достигающим цели, и он готов был оставить ее недоконченной или сократить, лишь бы только скорее перейти к животрепещущим темам.

   Позиции Чернышевского в журнале укрепились. Теперь уже несколько его единомышленников - Добролюбов, Михайлов, Сераковский - сотрудничали в "Современнике".

   Добролюбов с осени 1857 года всецело взял на себя ведение раздела критики и библиографии (хотя ему не исполнилось тогда еще и двадцати двух лет), Михайлов печатал свои оригинальные и переводные стихотворения, статьи, Сераковский составлял иностранные известия.

   Некрасов по возвращении из-за границы, где он пробыл около года, с увлечением отдался редакционным заботам. Теперь наряду с Чернышевским ближайшим помощником его стал и Добролюбов. Еще при первом знакомстве с Добролюбовым Некрасов сказал Николаю Александровичу, что просит его писать в "Современнике", сколько успеет, чем больше, тем лучше. Опытным редакторским взглядом поэт, сразу же оценив блестящие способности, обширные знания, и цельность революционного мировоззрения молодого критика, привлек его к ближайшему участию во всех делах "Современника". Втроем намечали они программу каждого номера и разрабатывали всевозможные журнальные проекты. Мемуаристы отмечают как одну из главных особенностей Некрасова-редактора то, что он, не переставая зорко следить за своим журналом, предоставлял полную свободу своим помощникам в тех вопросах, в которых не считал себя вполне компетентным.

   Либерально-дворянские писатели, сотрудничавшие в "Современнике" и продолжавшие поддерживать с Некрасовым дружеские отношения, с еще большим раздражением стали корить его и за приверженность к "мальчишке-семинаристу", как презрительно называли они Добролюбова, и за верность Чернышевскому, который уже становился признанным идейным руководителем журнала.

   А. Я. Панаева, соединившая свою судьбу с Некрасовым и близко знавшая окружение поэта, вспоминала впоследствии, как настойчиво убеждали его Тургенев, Григорович и Анненков отречься от "публицистов-отрицателей". Но Некрасов все же не уступал либералам. Все его симпатии были на стороне Чернышевского, четко определившего политические позиции журнала в эпоху усиления освободительного движения, когда борьба за революционное преобразование страны стала главной задачей прогрессивного лагеря.

   Ополчаясь против Чернышевского и Добролюбова, писатели-либералы тем не менее нередко вынуждены были признавать их огромную интеллектуальную, и моральную силу, обширность их знаний. "Между сотрудниками "Современника", - пишет А. Панаева, - Тургенев был, бесспорно, самый начитанный, но с появлением Чернышевского и Добролюбова он увидел, что эти люди посерьезнее его знакомы с иностранной литературой. Тургенев сам сказал Некрасову, когда побеседовал с Добролюбовым:

   - Меня удивляет, каким образом Добролюбов, недавно оставив школьную скамью, мог так основательно ознакомиться с хорошими иностранными сочинениями! И какая чертовская память!

   - Я тебе говорил, что у него замечательная голова! - отвечал Некрасов. - Можно подумать, что лучшие профессора руководили его умственным развитием и образованием! Это, брат, русский самородок... утешительный факт, который показывает силу русского ума, несмотря на все неблагоприятные общественные условия жизни. Через десять лет литературной своей деятельности Добролюбов будет иметь такое же значение в русской литературе, как и Белинский".

   Но не десятилетие, а гораздо меньший срок понадобился для того, чтобы великий соратник Чернышевского занял наряду с ним руководящее положение в русской литературе и оказал большое влияние на революционное движение той эпохи.

   Нередко целые дни проводили Чернышевский и Добролюбов в квартире Некрасова за работой для "Современника". Квартира поэта, которую называли тогда "литературным подворьем", состояла из четырех комнат. Несмотря на то, что у Некрасова вечно толклись посетители, - знакомые и приятели поэта, а также литераторы, связанные с "Современником", - работа не приостанавливалась. Чернышевскому и Добролюбову нередко приходилось задерживаться у Некрасова до поздней ночи, потому что то и дело возникала надобность посоветоваться друг с другом о спешных делах журнала.

   Иногда по вечерам ближайшие сотрудники "Современника" сходились в кабинете редактора отдохнуть и побеседовать. Некрасов в такие минуты старался вызвать на разговор Чернышевского, который в незнакомом обществе обычно держался молчаливо, но в привычном кругу одушевлялся и говорил настолько увлекательно и живо, что сразу приковывал к себе общее внимание. Один из сотрудников "Современника" рассказывает, что в этих собеседованиях Николай Гаврилович всегда поражал слушателей необыкновенным богатством знаний в любой отрасли науки. Стоя у камина и играя часовой цепочкой, он то рисовал картину жизни в будущем обществе, то подвергал глубокой критике устаревшие экономические системы, то доказывал неразрывную связь философии с естественными науками, то, переносясь в прошлое, рисовал сцены из жизни античного общества, из истории Французской революции или из эпохи Возрождения.

   Еженедельно у Некрасова устраивались редакционные обеды, на которых собирались литераторы, сотрудничавшие в "Современнике". Чернышевский неохотно бывал на этих обедах: Некрасову почти всегда приходилось упрашивать его присутствовать, потому что никто, кроме Николая Гавриловича, не умел так искусно вести беседу с цензором их журнала. "Бедняжка цензор, - вспоминал Чернышевский, - конечно, играл тут, сам того не замечая, жалкую роль, и обыкновенно единственным усладителем его одиночества приятными разговорами являлся я; в исполнении этой роли и состоял для меня мотив бывать на этих обедах".

   Однажды летним вечером на квартиру к Чернышевскому неожиданно явился застенчивый молодой человек, с неловкими манерами, в потертом костюме. В руках у него был клетчатый дорожный сак. Молодой человек оказался земляком Николая Гавриловича, с которым он изредка встречался прежде в Саратове. Это был тамошний помещик Павел Александрович Бахметев. Он рассказал Чернышевскому, что продал свое имение, все имущество и решил теперь навсегда покинуть Россию, хотя и горячо любит родину.

   Из дальнейшего разговора выяснилось, что Бахметев пережил под влиянием социалистической литературы, в частности сочинений Герцена, сильный нравственный перелом и принял бесповоротное решение покончить с прежним образом жизни и отправиться на Маркизские острова с целью основать там земледельческую колонию типа коммуны, чтобы "жить с людьми по-братски" на "совершенно социальных основаниях". Он сказал Николаю Гавриловичу, что хочет заехать в Лондон к Герцену и передать ему значительную часть суммы, полученной от продажи своего имения, на дела русской пропаганды.

   Прощаясь с Чернышевским, гость попросил проводить его, и они вышли вместе, продолжая разговор о планах Бахметева. Беседа их затянулась, и, сами того не замечая, они пробродили всю ночь, гуляя по набережной Фонтанки.

   Бахметев хорошо запомнился Чернышевскому: некоторые черты биографии этого необычного человека послужили впоследствии Николаю Гавриловичу для создания образа Рахметова.

   Много лет спустя, уже в Сибири, Чернышевский, рассказывая однажды товарищу по ссылке - Стахевичу - о своей встрече с Бахметевым, заметил:

   - В своем романе, я назвал особенного человека Рахметовым в честь именно вот этого Бахметева.

   Лондонское свидание Бахметева с Герценом, передача им издателю "Колокола" 20 тысяч франков на дела пропаганды и отъезд Бахметева на Маркизские острова подробно описаны в "Былом и думах". Неизвестно, что сталось впоследствии с Бахметевым и удалось ли ему осуществить свой план основания коммуны.

  

  

   С 1856-1857 годов начинается второй период журнально-публицистической деятельности Чернышевского. Если прежде подавляющее большинство его статей относилось к области литературы, то во втором периоде решительно преобладали политико-экономические, исторические, философские и публицистические темы.

   Объяснение этой перемены "интересов" мы найдем в воспоминаниях самого Чернышевского, написанных через тридцать лет, уже незадолго до смерти. Воспоминания, вернее, заметки, которые мы имеем в виду, были вызваны прочтением вышедшего в свет издания сочинений Некрасова.

   Чернышевскому, жившему в то время на положении поднадзорного ссыльного, было запрещено выступать в печати, и он не мог ни издать воспоминаний о своем друге и соратнике, ни выступить с развернутой критикой рассуждений о Некрасове буржуазно-либеральных редакторов посмертного издания его сочинений. Но он счел необходимым внести некоторые существенные поправки в эти рассуждения, как участник описываемых событий, как человек, близко стоявший к редактору "Современника". Поправки его предназначались для будущих биографов великого поэта.

   Чернышевский указывает, что образ мыслей Некрасова не мог претерпеть каких-либо существенных изменений "под влиянием того сильного движения, какое началось в обществе" после Крымской кампании, ибо был еще ранее твердо установившимся. Он настойчиво подчеркивает, что "дело было не в расширении "умственного и нравственного горизонта поэта", а в том, что цензурные рамки несколько "раздвинулись" и поэт получил возможность писать кое о чем из того, о чем прежде нельзя было ему писать". "Причина невозможности всегда была цензурная", "...содержание его поэтических произведений сжималось или расширялось соответственно изменениям цензурных условий..."

   Точно так же обстояло дело и с публицистическими произведениями самого Чернышевского.

   Неудачная Крымская кампания, нараставшие внутри страны крестьянские волнения и ширившееся общественное движение в пользу отмены крепостного права заставили правительство царской России несколько ослабить цензурные строгости, и это дало возможность писателям революционно-демократического лагеря выступить более широко. Если бы возможность касаться вопросов, издавна составлявших "предмет их затаенных желаний", явилась раньше, то и в "Современнике" заговорили бы о них раньше.

   Цензурный гнет ослабел только частично, но даже это частичное ослабление "раздвинуло внешние ограничения", стеснявшие прежде деятельность революционных демократов, и дало возможность Чернышевскому осветить в своих статьях наиболее важные и актуальные темы, среди которых самой острой и волнующей темой был давно назревший "крестьянский вопрос".

  

   Явные признаки разложения феодально-крепостнического уклада самодержавной России стали сказываться еще задолго до Крымской войны, которая с неумолимой ясностью выявила, по словам Ленина, "гнилость и бессилие крепостной России" и создала к середине пятидесятых годов предпосылки революционной ситуации, совершенно четко обозначившейся в период 1859-1861 годов.

   Медленно, но неуклонно - и чем дальше, тем быстрее - страна вступала ни путь капиталистического развития. Главным препятствием, основной помехой на этом пути оставалась изжившая себя крепостническая система, тормозившая поступательное историческое движение, налагавшая тяжелые цепи на все отрасли народного хозяйства.

   Неизбежный глубочайший кризис этой системы надвигался с нараставшей быстротой.

   Еще в 1839 году шеф жандармов А. X. Бенкендорф в своем "всеподданнейшем" отчете Николаю I довольно откровенно обрисовал ему угрожающее положение в стране в связи с усиливавшимися крестьянскими волнениями. "Весь дух народа, - писал Бенкендорф, - направлен к одной цели - к освобождению, а между тем во всех концах России есть праздные люди, которые разжигают эту идею... Вообще крепостное состояние есть пороховой погреб под государством... Начать когда-нибудь и с чего-нибудь надобно, и лучше начать постепенно, осторожно, нежели дождаться, пока начнется снизу, от народа. Только тогда будет мера спасительна, когда будет предпринята самим правительством, тихо, без шума, без громких слов и будет соблюдена благоразумная постепенность. Но что это необходимо и что крестьянское сословие есть пороховая мина, - в этом все согласны..."

   Но нужен был удар страшной силы, чтобы правящие верхи осознали неизбежность изменений в жизни страны и пошли на уступки в вопросе об освобождении крестьян. Нужно было пережить позор поражения в войне, чтобы царское правительство решилось, наконец, хотя бы на осторожную и постепенную подготовку к отмене крепостного права.

   Узел противоречий, который стремилось распутать правительство Александра II, заключался в том, что, с одной стороны, оно хотело бы сохранить основы феодально-крепостнического уклада, а с другой стороны, для него уже стала очевидной невозможность удержать в неизменном виде формы господства правящих классов над трудящимися классами после того, как исход Крымской войны усилил угрозу повсеместного крестьянского восстания. "Это было время,- пишет товарищ Сталин, - когда правительство получало двойной удар: извне - поражение в Крыму, изнутри - крестьянское движение. Потому-то правительство, подхлёстываемое с двух сторон, вынуждено было уступить и заговорило об освобождении крестьян: "Мы должны сами освободить крестьян сверху, а то народ восстанет и собственными руками добьётся освобождения снизу". Мы знаем, что это было за "освобождение сверху"..." {И. В. Сталин. Сочинения, т. 1; стр. 206.}

   Поражение России в Крымской войне создало чрезвычайно напряженную обстановку в стране. Народ стал открыто выражать свое недовольство. Крестьянские волнения вспыхивали одно за другим. Теперь они исчислялись уже сотнями. В. И. Ленин, характеризуя этот исторический этап, писал, что даже "...самый осторожный и трезвый политик должен был бы признать революционный взрыв вполне возможным и крестьянское восстание - опасностью весьма серьезной" {В. И Ленин. Сочинения, т. 5, стр. 27.}.

   Когда в 1856 году был подписан Парижский мир, главнокомандующий русской армии князь Горчаков сказал Александру II: "Хорошо, что мы заключили мир, дальше воевать мы были не в силах. Мир дает нам возможность заняться внутренними делами, и этим должно воспользоваться. Первое дело - нужно освободить крестьян, потому что здесь узел всяких зол".

   Проблема освобождения крестьян от крепостного гнета стала, таким образом, выражением исторической неизбежности. Но освобождение это могло произойти двумя путями. Один из них, выдвинутый крепостниками и поддержанный либералами, - это реформа "сверху", предполагающая сохранение царской власти и помещичьего землевладения и на деле означающая новый метод ограбления народа. Другой путь - революционное уничтожение крепостничества и свержение царизма. Этот путь указывали революционеры-демократы, во главе которых стоял Чернышевский, призывавший народ под знамена крестьянской революции.

   Во избежание революционного взрыва царское правительство прибегло к освобождению крестьян "сверху", при полном сохранении помещичьего землевладения. Эта сделка либералов с крепостниками за счет "освобождаемых" без земли крестьян вызвала гневное возмущение Чернышевского, который беспощадно разоблачал истинный смысл этой реформы, называя ее "мерзостью".

   В эпоху, предшествующую реформе, в дни этой реформы и после нее Чернышевский и его соратники, представители революционной демократии, последовательно и упорно отстаивали интересы многомиллионных масс угнетенного крестьянства. Они вели борьбу с крепостниками, а равно и с либералами, поддерживавшими реформу и стремившимися скрыть ее подлинную сущность.

   В 1856 году Александр II и его ближайшие приспешники, памятуя о рецепте, предложенном в свое время Бенкендорфом Николаю I, решили приступить "с благоразумной постепенностью", "осторожно и тихо" к подготовке отмены крепостного права.

   Слова: "освобождение сверху" и "освобождение снизу", употребленные в отчете шефа жандармов, фигурируют в обращениях Александра II к дворянам. Коронованный крепостник понимал, что "существующий порядок владения душами не может оставаться неизменным". Он заявил московским дворянам: "Лучше отменить крепостное право сверху, нежели дожидаться того времени, когда оно само начнет отменяться снизу".

   "Решимость" эта была продиктована отнюдь не состраданием к угнетенному крестьянству и не человеколюбием Александра II, как это пытались изображать восхвалявшие "реформу" буржуазные историки; нет, единственной силой, заставившей Александра II и крепостников пойти на уступки в этом вопросе, была "сила экономического развития, втягивавшего Россию на путь капитализма. Помещики-крепостники не могли помешать росту товарного обмена России с Европой, не могли удержать старых, рушившихся форм хозяйства" {В. И. Ленин. Сочинения, т. 17, стр. 95.}.

   Царское правительство хотело подготовить свои будущие мероприятия по осуществлению "реформы" в глубокой тайне {Осенью 1856 года был образован Секретный комитет под председательством Александра II для обсуждения мер по устройству быта крестьян, в состав которого вошли виднейшие сановники.}. Оно опасалось даже употреблять до поры до времени самое выражение "освобождение крестьян" и заменяло его в официальных документах туманными словами: "устройство быта помещичьих крестьян".

   С самого начала Чернышевский отчетливо сознавал, что подготовка к реформе ведется правительством "с желанием требовать как можно меньше пожертвований от дворянства".

   "Шила в мешке не утаишь", - говорит мудрая русская пословица. Тайные покровы, которыми правительство Александра II декорировало умышленную бюрократическую проволочку в злополучном "крестьянском вопросе", постепенно приоткрывались, обнажая в самом неприглядном свете истинные намерения крепостников. Секретный комитет был со временем преобразован в Главный комитет об устройстве сельского состояния; в помощь ему были учреждены губернские дворянские комитеты и редакционные комиссии. Все эти комитеты и комиссии, комиссии и комитеты в течение целого пятилетия занимались разработкой всевозможных проектов, сущность которых сводилась к поискам и установлению новых форм ограбления трудового народа.

   Ухищрения этих бюрократических инстанций, стоявших на страже классовых интересов дворян, были направлены к тому, чтобы в результате пресловутого "освобождения" земли по-прежнему остались бы в руках помещиков.

   Закабаленный народ, за спиной которого шла эта предательская работа помещичьих комитетов и комиссий, жадно ловил доходившие до него смутные слухи о "воле".

   Шеф жандармов Долгоруков во всеподданнейшем докладе Александру II в 1858 году писал, что крестьяне "в ожидании переворота в их судьбе находятся в напряженном состоянии и могут легко раздражиться от какого-либо внешнего повода".

   Внимание всей страны было приковано к крестьянскому вопросу. Волна общественного возбуждения вынесла его из стен правительственных комитетов и комиссий на страницы прессы.

   В эти дни Чернышевский писал отцу: "Все здесь, как и по всей России, заняты исключительно рассуждениями об уничтожении крепостного права".

   Стоя на страже кровных интересов родного народа, он пристально следил за малейшими изменениями в ходе подготовки реформы, внимательнейшим образом изучал расстановку сил в начинавшейся борьбе, разоблачая одну за другой все уловки противника.

   Опыт борьбы за крестьянскую реформу, возраставшее все время сопротивление крепостников и либералов осуществлению ее в интересах народа - все это укрепляло Чернышевского в убеждении, что только революционным путем народ может добиться освобождения.

   Чернышевский был замечательным стратегом и тактиком. Те немногие "поощрительные" выражения по адресу Александра II в 1857 году, которые употреблены в статье "О новых условиях сельского быта", были обусловлены желанием подтолкнуть противника на максимум возможных уступок, желанием ослабить его и продолжать в дальнейшем борьбу с удесятеренной энергией.

   В знаменитой статье "Русский человек на rendez-vous" Чернышевский пугает помещиков революцией в случае их неуступчивости, надеясь еще этой угрозой добиться благоприятных для крестьян условий реформы.

   Но статья "Русский человек на rendez-vous" (1858 г.) была последней в этом роде. Чернышевскому становится ясно, что судьба реформы в руках крепостников, что она будет проведена с наименьшим ущербом для помещиков и к максимальной невыгоде для крестьян. И Чернышевский, как указывает В. И. Ленин в книге "Что такое "друзья народа" и как они воюют против социал-демократов?", "...протестовал, проклинал реформу, желая ей неуспеха, желая, чтобы правительство запуталось в своей эквилибристике между либералами и помещиками и получился крах, который бы вывел Россию на дорогу открытой борьбы классов" {В. И. Ленин. Сочинения, т. 1, стр. 264.}.

   Вся революционно-публицистическая деятельность великого демократа в период 1856-1862 годов (точнее: до ареста в июле 1862 года) была направлена на сплочение авангарда передовой русской интеллигенции для подготовки революционного взрыва в стране.

   В. И. Ленин пишет о первых русских социалистах:

   "Вера в особый уклад, в общинный строй русской жизни; отсюда - вера в возможность крестьянской социалистической революции - вот что одушевляло их, поднимало десятки и сотни людей на геройскую борьбу с правительством" {В. И. Ленин. Сочинения, т. 1, стр. 246.}.

   Чернышевскому представлялся возможным, при условии победы крестьянской революции, переход России к социализму через общину, минуя капиталистическую стадию развития.

   Объясняя утопический характер этого представления, В. И. Ленин говорит: "Чернышевский был социалистом-утопистом, который мечтал о переходе к социализму через старую, полуфеодальную, крестьянскую общину, который не видел и не мог в 60-х годах прошлого века видеть, что только развитие капитализма и пролетариата способно создать материальные условия и общественную силу для осуществления социализма. Но Чернышевский был не только социалистом-утопистом, - продолжает В. И. Ленин, - он был также революционным демократом, он умел влиять на все политические события его эпохи в революционном духе, проводя - через препоны и рогатки цензуры - идею крестьянской революции, идею борьбы масс за свержение всех старых властей" {В. И. Ленин. Сочинения, т. 17, стр. 97.}.

   В начавшейся в 1857 году полемике с реакционными экономистами, выражавшими точку зрения помещиков-крепостников, Чернышевский настаивал на том, что необходимо сохранить принцип общинного владения крестьян землею.

   Обоснованию и защите этой точки зрения посвящены его большие статьи "Studien" ("Исследования о внутренних отношениях, народной жизни и в особенности сельских учреждениях России" барона А. Гакстгаузена - июль 1857 г.) и "О поземельной собственности", "Критика философских предубеждений против общинного владения", "Суеверие и правила логики".

   Глубокое отличие взгляда Чернышевского на общину от взгляда на нее славянофилов заключалось в том, что последние, отстаивая патриархальное общинное владение, вовсе не помышляли о свержении самодержавного режима. Для них община была "оплотом разумного консерватизма". А в глазах Чернышевского сохранение общины при условии коренного изменения социально-политического строя явилось бы важной гарантией благосостояния крестьянского сословия.

   Исходя из диалектического закона о всеобщем развитии, Чернышевский указывал, что изменение форм общественного устройства должно завершиться общинным владением не только на землю, но и на средства производства вообще, как наивысшей формой собственности.

   "Я очень рад, - писал он в июне 1857 года А. С. Зеленому, - что Вам кажется важен вопрос об общинном владении. Быть может, я ошибаюсь в своем мнении об этом деле, но, действительно, с теоретической точки преимущество общинного владения доказано неоспоримо".

   Приглашая своего корреспондента выступить в "Современнике" со статьями по этому вопросу, он замечал: "Прямо говорить нельзя, будем говорить как бы о посторонних предметах, лишь бы связанных с идеею о преобразовании сельских отношений... Лишь бы только прошло цензуру, с радостью надобно печатать все, касающееся положения наших поселян... Вмешивайтесь в это дело и обсудите вопрос с практической точки: 1) Оттого ли бедны поселяне, что по общинному праву получают участки, или от крепостного права и страшной администрации? 2) Действительно ли неудобства общинного владения не смогут быть отстранены более разумным порядком переделов с оставлением неприкосновенности принципа: "каждый сын земли имеет право на участок этой земли"... "Каждый: земледелец должен быть землевладельцем, а не батраком, должен сам на себя, а не на арендатора или помещика работать... Как скоро допустим, что при эмансипации земля дается в полную собственность не общине, а отдельным семействам с правом продажи, они продадут свои участки, и большинство сделается бобылями.

   Освобождение будет, когда - я не знаю, но будет; мне хотелось бы, чтобы [оно] не влекло за собою превращение большинства крестьян в безземельных бобылей! К этому я хотел бы приготовить мысль образованных людей, давно приготовленных к эмансипации".

  

   Используя любые возможности легального обсуждения крестьянской проблемы, Чернышевский с величайшим искусством обходил цензурные преграды и воспитывал своими статьями, как указывает В. И. Ленин, настоящих революционеров.

   Одна из первых статей Чернышевского по крестьянскому вопросу, называвшаяся "О новых условиях сельского быта", сопровождалась обращением "Современника" к читателям, в котором говорилось: "Все внимание России устремлено теперь на дело отменения крепостного права... Для соответствия с потребностями и ожиданиями своих читателей, "Современник" с следующей (пятой) книжки (1858 года) будет постоянно помещать статьи, посвященные вопросу об уничтожении крепостного права, под общим заглавием "Отменение крепостного права".

   Но даже одно это нежелательное для правительства прямое обозначение журнальной рубрики тотчас же вызвало цензурную "поправку". В дальнейшем обещанное название рубрики исчезло и соответствующий материал печатался под другим общим заглавием: "Устройство быта помещичьих крестьян".

   Таким образом, редакцию "Современника" в наименовании этого раздела принудили держаться официальной терминологии. Однако содержание статей по крестьянскому вопросу в "Современнике", написанных в большинстве случаев Чернышевским, было прямо направлено против официальной точки зрения.

   Прежде всего Чернышевский с замечательной глубиной и убедительностью показал в своих статьях исторический вред русского крепостного права вообще. Ему и прежде удавалось косвенным образом и частично затрагивать эту сторону дела в той или иной статье или рецензии. Теперь же он получил возможность поставить этот вопрос значительно шире и ясней.

   В статье "Суеверие и правила логики" Чернышевский показывает, что одною из главных причин отсталости царской России было крепостное право. "Коренным образом крепостное право принадлежит сфере сельского хозяйства, и само собою разумеется, что если оно обессиливало всю нашу жизнь, то с особенною силою должны были отражаться его результаты на земледелии...", "...Крепостное право, переделавши в своем духе все наши обычаи, конечно, не могло содействовать ни развитию духа предприимчивости, ни поддержанию трудолюбия в нашем племени. Если бы не было никаких других неблагоприятных обстоятельств, одного крепостного права было бы достаточно, чтобы объяснить жалкое положение нашего земледелия. Крепостное право было одним из учреждений, ослаблявших народную энергию. Но не одному ему надобно приписывать страшный упадок ее. Крепостное право было только одним из множества элементов, имеющих такое же влияние на силу нации. Мы не хотим теперь перечислять всех этих вредных учреждений: для нашей цели довольно будет обратить внимание только на результат их. Русский народ жил, или, лучше сказать, прозябал или дремал в тяжелой летаргии... Энергия труда подавлена в нас вместе со всякою другою энергиею".

   Тематика статей Чернышевского по крестьянскому вопросу менялась соответственно ходу подготовки реформы. Возбудив полемику в 1857 году по вопросу об общине, Чернышевский целый год сам не принимал в ней никакого участия. Объяснение этому он дает в статье "Критика философских предубеждений против общинного владения" (1858 г.). Выступая в пользу общины, Чернышевский не был, подобно народникам, безусловным ее сторонником. Не разделял он и распространенных в то время иллюзий, что русская община должна явиться образцом для социального переустройства общества не только в России, но и на Западе.

   "Как ни важен представляется мне вопрос о сохранении общинного владения, - писал Чернышевский,- но он все-таки составляет только одну сторону дела, которому принадлежит. Как высшая гарантия благосостояния людей, до которых относится, этот принцип получает смысл только тогда, когда уже даны другие низшие гарантии благосостояния, нужные для доставления его действию простора".

   Такими гарантиями Чернышевский считал два условия: освобождение крестьян с землею и без выкупа. Вот почему по ходу подготовки реформы Чернышевскому пришлось перейти от защиты высшей гарантии к защите этих предварительных условий.

   Статья "О новых условиях сельского быта", в которой Чернышевский горячо отстаивал принцип освобождения крестьян с землею, обратила на себя внимание царя и его приспешников.

   В апреле 1858 года было начато дело в канцелярии Министерства народного просвещения по Главному управлению цензуры в связи с высказываниями "Современника" о крестьянском вопросе. Шеф жандармов князь В. Долгоруков предложил министру народного просвещения срочно сообщить, кем написана статья "О новых условиях сельского быта" и была ли она рассмотрена депутатом Министерства внутренних дел, состоящим при Главном цензурном комитете.

   Долгоруков мотивировал чрезвычайную спешность своего запроса тем, что "некоторые места означенной статьи... обратили на себя внимание" Александра II.

   Завязалась ведомственная переписка, в результате которой статья Чернышевского была квалифицирована в Главном цензурном комитете как "произведение, совершенно противное видам правительства и возмутительное",

   Последовали: выговор Панаеву, выговор цензору, повеление министру просвещения Ковалевскому дать циркуляр о недопущении печатания статей подобного характера, предписание цензорам "не дозволять упоминать нигде в сочинениях о напечатанной в апрельской книжке "Современника" 1858 года статье "О новых условиях сельского быта".

  

   Через несколько месяцев в том же 1858 году деятельность Чернышевского еще раз обратила на себя внимание правительственных кругов. Случилось это в связи с изданием "Военного сборника".

   Выше говорилось, что еще до поступления учителем в Саратовскую гимназию Чернышевский в течение нескольких месяцев преподавал теорию словесности во 2-м Петербургском кадетском корпусе. Определению его туда помог И. И. Введенский, пользовавшийся большим весом в среде педагогов военно-учебных заведений. (С 1852 года Введенский был уже главным наставником-наблюдателем за преподаванием русского языка и словесности в военно-учебных заведениях.)

   По возвращении из Саратова Чернышевский снова поступил во 2-й кадетский корпус, но прослужил там недолго - всего несколько месяцев. Причиной его ухода из корпуса послужил следующий инцидент. В одном из классов во время перемены воспитанники подняли шум. Не успел дежурный офицер водворить там порядок, как зашумели в другом классе. Между тем перемена уже кончилась и учителя направились по классам. Шум еще не затих, когда Чернышевский, войдя в класс, увидел, что вслед за ним направляется дежурный офицер для водворения порядка. Чернышевский обернулся и, остановив офицера, сказал: "А теперь вам войти сюда нельзя!" Оскорбленный офицер после окончания занятий подал начальству жалобу, требуя, чтобы Чернышевский извинился перед ним. Однако Чернышевский категорически отказался просить извинения и подал в отставку.

   Через Введенского устроил Николай Гаврилович преподавателем во 2-й корпус своего друга - Лободовского, хотел он посодействовать на этот счет и Михайлову. Уже в это время стали у него завязываться знакомства и связи в военной среде. Они не прерывались и после ухода из корпуса.

   По воспоминаниям тех, кто бывал на вечерах у Чернышевского во второй половине пятидесятых годов, известно, что там среди гостей нередко можно было встретить военных: бывали офицеры, преподаватели и слушатели Академии Генерального штаба. По мере того как росло влияние Чернышевского-публициста, усиливалось и тяготение к нему передовых представителей русского офицерства.

   Несомненно, что через Чернышевского установилась потом связь с ними и у Добролюбова. Биограф последнего, М. Лемке, говоря о военных кружках, с которыми сходился в начале 1859 года Добролюбов, называет, между прочим, имена Н. Обручева, С. Сераковского, Н. Новицкого, В. Аничкова. Все перечисленные офицеры еще ранее того соприкасались с Чернышевским, а Сигизмунд Сераковский, один из будущих руководителей польских повстанцев, принадлежал к числу его ближайших друзей.

   Среди знакомых Чернышевскому военных оказался и обер-квартирмейстер гвардейского корпуса генерал Карцев, который был, кроме того, военным; писателем и профессором тактики в Военной академии.

   В 1858 году Карцев обратился к Чернышевскому с предложением взять на себя редактирование специального журнала "Военный сборник".

   Идея издания такого журнала родилась в 1856году у профессора Академии Генерального штаба Д. А. Милютина, ставшего впоследствии военным министром. Среди вопросов о будущих, преобразованиях, диктуемых, царскому правит