Чарская Лидия Алексеевна - Паж цесаревны

го Петра, и кто знает, может быть...

   Он не договорил. Загадочная улыбка скользнула по его красивому лицу.

   - Ты прав, Алексей Яковлевич! - произнесла Елизавета, - нам следует быть там, где мы нужны. А тебя, малютка. - произнесла цесаревна, нежно прижимая к своей груди прильнувшего к ней Андрюшу, - тебя я не забуду и не оставлю никогда!

  

   Государыня Анна Иоанновна только что встала и теперь, сидя в своем обычном голубом широком одеянии, сверх которого был накинут богатый, из тончайшего батиста пудермантель, позволила придворному парикмахеру убирать свою голову в пышную прическу. Черные, как вороново крыло, густые волосы императрицы (Анне шел в эту пору 41-й год) рельефно выделялись на белоснежной ткани пудермантеля.

   Государыня не имела обыкновения причудливо убирать голову; она постоянно носила ярко-красный платочек, повязанный по-мещански, вместо всякой прически, но сегодня был назначен куртаг во дворце с танцами по случаю приезда Мекленбургского принца Антона-Ульриха, назначенного в женихи недавно миропомазанной принцессе Христине-Анне, и государыня решила выступить торжественно.

   Она была в духе. Вчерашний день был особенно удачен. Все утро Ее Величество забавлялась из окна своей спальни стрельбою по дичи, которую нарочно для этой цели сгоняли на дворцовый двор. Потом долго каталась по манежу на только что выезженной для нее самим графом Бироном красавице-лошадке.

   Бирон был страстный охотник до верховой езды. Недаром же говорило предание, что всемогущий любимец Анны был родом из герцогских конюших. Он сумел передать страсть к лошадям и государыне, и та с наслаждением отдавалась приятному удовольствию. И теперь, сидя перед роскошным венецианским зеркалом, отражавшим ее полное, рябое, но не лишенное величия и привлекательности лицо, Анна думала о вчерашнем дне и улыбалась. Фрейлины, стоя в отдалении и видя довольное лицо государыни, улыбались тоже. На их лицах отражалось малейшее настроение Ее Величества, как на барометре отражается состояние погоды.

   В ту минуту, как на голове государыни поднималась высокая башня из черных, хитро перевитых и взбитых волос по моде того времени, крик, визг и шумная возня послышались за дверью, которая с грохотом и шумом распахнулась, и через порог ее вкатились двое маленьких человечков со смешными, намалеванными лицами, одетые крикливо и ярко в разноцветные пестрые костюмы. Они плотно вцепились друг в друга, что не могли, казалось, вырваться из объятий один другого. За ними бежал вприпрыжку третий, худой, старый, морщинистый человечек; все трое были придворные шуты. Последний из них, погоняя двух первых, приговаривал:

   - Вот тебе Турция... Вот тебе Франция... Матушка Россия больно дерется, когда захочет...¹

   - Ой! ой! Смилуйся, Россия! - кричал, ломаясь и гримасничая, один из шутов, португалец Лякоста.

   - Боже мой! Остановись! Матушка-царица, заступись за верного слугу, братишку Педрило! - вопил черномазый, как сажа, шут-итальянец.

   - Так вам и надо, иноземщина! - с самым серьезным видом произнес старый Балакирев, когда-то любимый шут Петра Великого, теперь доживающий свой век при дворе новой императрицы.

   - Ну, довольно, дядя! - произнесла, обращаясь к нему с улыбкой, государыня, поняв выходку шутов и очень довольная ею.

   Она любила окружать себя шутами и дурами, любила старину, так жестоко изгоняемую мощною рукою Петра из России. В этом сказывалось влияние ее матери, царицы Прасковьи. Мать Анны Иоанновны всю свою жизнь прожила старинною русскою барынею в своем подмосковном Измайлове, окруженная странниками, сказочниками, девками-калмычками, дурками и бесчисленными шутами. Любовь эту унаследовала от нее и Анна.

   - Довольно, дядя, - обратилась она еще раз к Балакиреву, стоявшему с поднятой плеткой над живым клубочком шутов. - Изрядно показал, я чаю, русскую силу, старина.

   - У меня спина болит! - плаксиво затянул Педрило.

   - А мне голова пришибло, - подхватил Лякоста, - такая большой дирка в голова, что даже барон Остерман зашить не сумеет! А он куда мастер велик!.. Портная не портная, а прорешки чинил и дирка штопал и умен, как я. Нет, даже меня умнее! - заключил шут с глухим хохотом.

   Императрица засмеялась. Засмеялись и фрейлины. Намек на ум и прозорливость кабинет-министра, Остермана, столь ценимого двором, понравился государыне.

   - На тебе, дурак! Коли ты умен, как Андрей Иванович, - значит заслужил!

   И, взяв с туалетного столика пригоршню червонцев, императрица бросила шуту.

   - А мне, а мне, тетенька? - засуетился Педрило.

   В эту минуту дежурная фрейлина сообщила, что барон Остерман просит разрешения явиться к Ее Величеству.

   - А-а! Легок на помине, Андрей Иванович! - милостиво протягивая руку издали входящему сановнику, произнесла, государыня.

   Граф вошел, прихрамывая, опираясь одною рукою на плечо дежурного камер-пажа, другою - на толстый костыль с золотым набалдашником.

   Питомец Великого Петра, сразу угадавшего выдающиеся способности скромного, прилежного, молодого чужеземца, возведенный им из ничтожных секретарей коллегии в высокий чин одного из первых сановников, Остерман отличался змеиной мудростью и лисьей изворотливостью. Так думала о нем вся Европа, так думали и царствующие особы, дорожа его действительно выдающимся дипломатическим умом. Теперь, в царствование Анны, возведенной при его ближайшем участии на Российский престол, барон Андрей Иванович Остерман, страдая подагрой, чувствовал себя больным и разбитым. Впрочем, больным и разбитым он был преимущественно лишь в тех случаях, когда дело государственной важности требовало ответственного с его стороны решения. Крайне осторожный и тонкий дипломат, он умел прикинуться больным, когда следовало, и подавал свой голос лишь тогда, когда дело принимало более или менее решительный оборот.

   - Легок на помине, барон, а говорят, что это признак злобности! - произнесла государыня, в то время как Остерман почтительно целовал протянутую ему руку.

   - Ваше Величество, изволите говорить справедливо. Злобность, как и во всяком другом смертном, живет во мне. Но под лучами очей моей государыни черный мрак души моей озаряется светом. А свет и добро - два родные брата, как изволите знать, Ваше Величество, - тонко отвечал Остерман.

   - Красно ты говоришь, Андрей Иванович, - милостиво пошутила императрица. - А теперь садись-ка, потолкуем. Передавал тебе вице-канцлер письмо нашего посланника?

   - Как же, государыня! Граф Михаила Гаврилович читал это письмо на вчерашнем собрании. Из этого письма явственно, что если мы поможем курфюрсту Саксонскому стать польским королем и пошлем наши войска в Гданьск против его соперника, Станислава Лещинского, то курфюрст обещает содействовать избранию обер-гофмаршала Вашего Величества, графа Бирона, в герцоги курляндские.

   - И ты думаешь, Андрей Иванович, что курфюрст сдержит слово?

   - Ваше Величество, он не посмеет ответить неблагодарностью такому могучему союзнику, как моя государыня, - произнес с низким поклоном тонкий царедворец.

   - И Эрнеста сделают герцогом курляндским?

   - Если на то будет державная воля моей повелительницы...

   - Значит, Андрей Иванович, вы советуете отправить войска в Гданьск против Станислава Лещинского и его приверженцев? - спросила императрица.

   - Советовать не смею, но полагаю, что это будет умное решение со стороны Вашего Величества, - уклончиво ответил Остерман. - Умное и благородное, - прибавил он, - потому, что оно даст возможность наградить герцогством одного из преданных и верных слуг Вашего Величества... И раз войска будут находиться под руководством такого опытного и испытанного вождя, как граф Миних, то мы вперед уже можем быть уверены в успехе дела.

   Эти слова были тонко рассчитаны лукавым бароном. С одной стороны, ему хотелось сплавить Миниха, соперничества которого он опасался при дворе; с другой - он знал, что благосклонность Анны могла только увеличиться к нему от его хлопот за ее любимца, Бирона. Последний ход был верен. Анна Иоанновна улыбнулась еще ласковее, еще милостивее.

   - Итак, поход на Гданьск решен... А пока довольно о делах. Замучили меня ими. Сегодня не грешно и повеселиться. Надеюсь увидеть тебя на машкараде вечером, барон.

   - Почту за особую честь, Ваше Величество!

   И Остерман встал с легкой гримасой усилия, откланялся и пошел к двери. На пороге он столкнулся с обер-гофместером государыни, Бироном. Бирон вошел стремительно, почти вбежал в комнату императрицы. На лице его написаны были гнев и раздражение. Нахмуренные брови придавали еще более грозное выражение его и без того недобрым чертам.

   - Что такое, граф? Что случилось? - произнесла государыня, которой сразу передалось волнение ее любимца.

   Но тот только обвел красноречивым взглядом камер-юнгфер, фрейлин и шутов.

   - Уйдите все! - коротко приказала всем им Анна Иоанновна.

   Фрейлины повиновались, не исключая и старшей из них, любимицы Юшковой, неотлучно состоявшей при государыне. Шуты с громким кудахтаньем, которое обычно так тешило императрицу, кинулись к двери. Но на этот раз Анна Иоанновна даже не улыбнулась их выходке.

   - Что опять такое? - взволнованно произнесла она, когда все присутствующие скрылись за дверью.

   - Измена, Ваше Величество! - коротко произнес Бирон. Анна нахмурилась. Все ее светлое настроение разом исчезло.

   - В чем дело? - обратилась она к своему любимцу. Тот быстрым взором окинул комнату, потом заглянул за дверь и, убедившись, что там никто его не подслушивает, подошел к государыне и, опустившись на стул, заговорил пониженным шепотом:

   - Вчера был у меня известный Вашему Величеству Берг, который был отправлен курьером к Ее Высочеству цесаревне два месяца тому назад... Я уже имел честь докладывать вам о том, как непочтительно отнеслась свита цесаревны к гонцу от двора Вашего Величества. Берг перенес обиду, но в отместку стал усиленно следить за двором цесаревны с первого же дня прибытия ее в Петербург. Он узнал, что ездовой цесаревны, прапорщик Семеновского полка Шубин, ходит по казармам, собирает людей из гвардейцев и вербует их в пользу провозглашения императрицей цесаревны Елизаветы. В Смоляном дворе уже идут пирушки с новыми приверженцами цесаревны. Мало того, цесаревна ездит по домам солдат, кумится с ними, крестит у них детей и в два месяца своего пребывания в Санкт-Петербурге уже сумела найти себе достаточно друзей среди солдат и офицеров гвардии, чтобы...

   - Полно, Эрнест! - произнесла Анна, прервав своего верного слугу. - Не ошибаешься ли ты? Не клевещет ли просто этот Берг на цесаревну?.. Лиза всегда была веселого нрава и любила якшаться с простым людом. Вон в Покровском...

   - Государыня, в Покровском иное дело, - забыв всякую сдержанность, прервал Анну Бирон. - Покровское далеко, но если здесь принцесса таким образом будет действовать в свою пользу, то короне Вашего Величества грозит опасность.

   - От Лизы? От этого веселого, ветреного существа? - усмехнулась царица.

   - Ваше Величество изволили забыть, чья дочь Елизавета Петровна и сколь велика любовь и привязанность к ней в России потому только, что ее отец был Великий Петр...

   Анна задумалась на мгновение. Перед ее мысленным взором выплыл образ цесаревны.

   - Но где же и в чем же ты видишь измену, мой друг? - снова обернулась она к Бирону.

   - Берг проследил за действиями Шубина. Подвидом простого лакея Бергу удалось проникнуть во дворец цесаревны. Более того: ему посчастливилось побывать и в Смоляном дворе, куда Ее Высочество приезжает веселиться. Последний раз, несколько дней тому назад, там собралось много гвардейской молодежи и говорилось... говорилось... что... - тут граф запнулся, - говорилось, что Ваше Величество изволите не по праву носить императорскую корону, - чуть слышным голосом заключил он.

   Анна вспыхнула, встала с кресла и грозно вытянулась во весь рост.

   - Доказательства! Дай мне доказательства, граф! - произнесла она, сверкая глазами.

   - Они не замедлят явиться, Ваше Величество. Всякие инструкции в этом отношении уже даны Бергу. Кошелек с червонцами и обещание высочайших милостей придадут еще больше рвения его трудам. Он будет доносить о каждом шаге цесаревны и ее клевретов. Кроме того, я передал уже генералу Миниху, чтобы он от себя назначил урядника Щегловитого следить с внешней стороны за царевниным двором. Надеюсь, Ваше Величество, вы ничего не изволите иметь против этого?

   - Следить за Лизой? - вздрогнув произнесла императрица, - окружить ее шпионами, доносчиками!.. Но, любезный Эрнест, ведь это...

   Императрица недоговорила.

   - Ваше Величество, иначе поступить нельзя. Придется прибегнуть, может быть, даже и к более строгим мерам. Этот Шубин уже давно на примете у меня. Таинственное исчезновение его друга Долинского из-под розыска, друга, с которым он вел деятельную переписку, теперешние старания Шубина сблизить цесаревну с гвардией, все это дает мысль видеть в нем важного преступника перед вами, государыня, и как только достаточно будет открыта его лукавая игра, придется его привлечь к самому строгому допросу, розыску.

   - Допрос! Розыск! Пытки! О граф, как тяжело слышать все это! - произнесла скорбным голосом Анна.

   - Еще более тяжело, что между слугами Вашего Величества попадаются изменники, которые грозят благосостоянию избранников престола! - с напыщенной торжественностью произнес Бирон и, помолчав немного, спросил:

   - Угодно будет Вашему Величеству дать мне разрешение действовать по своему усмотрению?

   - Ах, делай как знаешь, Эрнест! Только поменьше крови, если возможно, друг мой! - произнесла императрица и скорбным кивком головы отпустила своего любимца.

   Бирон давно вышел, а Анна все еще сидела в глубокой задумчивости, облокотясь рукою на стол.

   Скорбные мысли бродили в голове ее. Предстоящий разлад с кузиной, дочерью любимого покойного дяди, мучил ее. Тяжело и нерадостно было на душе.

   - Ты одна, тетя Анхен? Могу я войти к тебе? - послышался с порога нежный голосок, и крошечная фигурка горбуньи появилась в комнате.

   Императрица не слышала этого голоска, не заметила появления своей любимицы. Ее глаза были печально устремлены вдаль, губы скорбно шептали:

   - Блеск... величие... престол... слава - все это мишурно и скоротечно, а вся эта придворная толпа льстецов раболепно поклоняется величию и блеску, а не мне, Анне... Все эти Головкины, Минихи, Остерманы, даже он, даже Бирон, все они заботятся только о своем положении, но не об интересах своей императрицы... По одному пустому наговору какого-то проходимца этот Бирон не задумывается лишать спокойствия свою благодетельницу... И у него, как у других, себялюбие и корысть превозмогают истинную преданность... Никого нет вокруг самоотверженного, верного, преданного до смерти... Одна на свете венценосная одинокая сирота! - с горечью заключила императрица, и крупные слезы блеснули в ее черных глазах.

   Вдруг, неожиданно, две крошечные ручонки обвили ее колени. Анна вздрогнула от неожиданности и испуганно посмотрела вниз. Прямо у ног ее, свернувшись комочком, сидела Гедвига. Бледное личико горбуньи лежало на коленях императрицы.

   - О танте Анхен! - лепетала девочка, - не горюй, ты не одинока... Не горюй, танте Анхен, милая, родная! Ты не одна, твоя Гедвига с тобою! Знаешь, я докажу тебе, как я люблю тебя, танте Анхен! Сейчас докажу. Я отдам тебе самое лучшее, что у меня есть на свете. Тебе нравятся мои черные локоны, танте Анхен. Ты любишь играть ими, да? Я их тоже люблю. Они одни только красят бедную Гедвигу. Возьми их себе, танте Анхен, я дарю тебе их.

   И прежде чем Анна могла опомниться, горбунья, схватив с туалетного стола острые ножницы, быстро поднесла их к своей чернокудрой голове.

   - Оставь, малютка! Я верю тебе! - схватив за обе руки горбунью, с испугом вскричала императрица. Потом нежно притянула к себе ребенка и произнесла, с неизъяснимой лаской глядя в прекрасные умные глаза Гедвиги:

   - Дай Бог тебе великого счастья, милое дитя. Ты мой друг, мой верный маленький друг, и я верю твоей чистой детской любви, моя Гедя. Ты одна искренно и бескорыстно любишь твою тетю Анхен. Не правда ли, дитя?

   И императрица крепко поцеловала просиявшее счастьем лицо девочки.

  

   1 В то время затевалась война с Турцией, в которой Франция вела политику, враждебную России.

  

  

   В зимнем дворце назначен бал-маскарад в честь юной принцессы Христины, по случаю ее перехода в православие.

   На этот вечер принцесса Христина, после крещения ставшая великой княжной Анной Леопольдовной, должна впервые увидеть своего жениха, привезенного гофмаршалом Левенвольде из Вены от двора высоких родственников принца Брауншвейгского.

   Гости на бал начали съезжаться рано, чтобы быть налицо к торжественному выходу императрицы.

   Большие, роскошно убранные залы кишат избранной публикой. Блестящие камзолы сановников смешиваются с пестрыми костюмами масок.

   Юная, двенадцатилетняя принцесса одевается еще в отведенных ей во дворце комнатах. Костюм Дианы со всеми принадлежностями его тщательно разложен на диване. Колчан со стрелою и лук, крошечные сандалии, похожие на бонбоньерки, все это лежит тут же. Принцесса Анна сидит перед зеркалом, поминутно вертясь и вскакивая, несмотря на увещания госпожи Андеркас и черноглазенькой Юлианы, вместе с двумя помощницами-фрейлинами одевающими принцессу.

   - Не верти же головой, Анна, дай причесать тебя, - поминутно останавливает хорошенькая смуглянка Юлиана свою подругу.

   - Ах, Юлечка, как это все скучно! - отвечает принцесса. - И неужели же богиня Диана, олицетворением которой я являюсь сегодня, должна была терпеть такие же муки! Ох, в таком случае я предпочла бы на ее месте жить в лесной хижине, а не среди богинь Олимпа.

   - Но ты должна быть сегодня прелестна, как богиня! - не унималась Юлиана, - и я бы на твоем месте достигла этого, чтобы пленить твоего рыцаря-принца во что бы то ни стало.

   - Ах, мне никого-то не хочется пленять, а принца-жениха и подавно! - сорвалось самым искренним образом с надутых губок Анны. - Я бы хотела только иметь около себя мои книги, милую madame Андеркас и тебя, моя Юлечка! - произнесла грустно юная принцесса, кидаясь на шею своей воспитательницы, а вслед за тем на грудь своего смуглого друга-фрейлины.

   - Тише! Тише! Ваше Высочество, вы смяли целое облако газа! - вскричали испуганные камер-юнгферы, бросаясь оправлять костюм принцессы.

   Маленькая Анна Леопольдовна только тяжело вздохнула, безмолвно подчиняясь их быстрым рукам.

   Но вот она, наконец, одета. На ней нарядная роба с фижмами и пышным корсажем, такие, должно быть, и во сне не снились греческой богине. И только колчан, лук и стрела, повешенные через плечо на атласной ленте, да бриллиантовый полумесяц в волосах отдаленно напоминают, что наряд этот должен считаться одеждою Дианы-охотницы, обитательницы мифологического Олимпа.

   В этом фантастическом костюме Анна Леопольдовна очень мила и привлекательна, и смуглая Юлиана, одетая аркадской пастушкой, громко, искренно заявляет принцессе, что она "прелесть".

   Ровно в 8 часов гофмаршал императрицы, блестящий красавец граф Левенвольде, вышел из внутренних покоев в большой танцевальный зал, где толпились нарядные гости, и ударом гофмаршальского жезла возвестил о выходе Ее Величества. В ту же минуту загремели трубы, забили литавры и, предшествуемая пажами, в сопровождении блестящей свиты, вошла государыня.

   На ней была великолепная роба, вся затканная драгоценностями, яркого пурпурного цвета, любимого более других Анной Иоанновной. Бриллиантовая диадема покоилась на пышных взбитых волосах. Опираясь на руку своего неизменного гофмейстера, Анна Иоанновна с милостивою улыбкою обходила гостей.

   Как только императрица подошла к стоявшим в первом ряду сановникам, ей навстречу выступила робкою, застенчивою, мешковатою походкою маленькая, тщедушная фигура юноши с длинными, как у девушки, волосами, разбросанными по плечам, с некрасивым, опущенным книзу носом и крошечными подслеповатыми глазами.

   - Имею честь приветствовать Ваше Величество! - произнес по-немецки, сильно заикаясь, юноша.

   Государыня протянула ему руку, которую юноша мешковато поднес к губам.

   - Рада вас видеть на моем вечере, принц Антон-Ульрих! - ласково произнесла Анна Иоанновна, стараясь всеми силами ободрить застенчивого принца. - Позвольте вам представить даму на первый танец. Надеюсь угодить ею вашей светлости!

   И, лукаво улыбаясь, императрица сделала знак одному из находившихся в свите камергеров.

   В тот же миг миловидная Диана, в сопровождении смуглой аркадской пастушки, с низким поклоном выступила вперед.

   - Вот тебе кавалер, Анюта! - произнесла императрица, вкладывая в руку принца дрогнувшие пальчики племянницы, и, милостиво кивнув еще раз принцу, направилась дальше.

   Принц очутился теперь наедине с двумя девочками - одной смуглой, другой - светловолосой, с дерзким любопытством и явною насмешкою во все глаза уставившимися на него.

   Он неловко затоптался на месте, теребя свои кружевные манжеты, без всякой надобности хватаясь за шпагу и в замешательстве тряся головою. Длинные локоны его тряслись вокруг взволнованного, испуганного, побледневшего и еще более оттого подурневшего лица, губы судорожно дрожали.

   Несколько минут длилось тягостное молчание, показавшееся вечностью бедному принцу. Наконец, потерявший последнюю смелость принц, страшно заикаясь, залепетал по-немецки:

   - Несказанно счастлив, Ваше Высочество, при-н-цесса, встре-ти-ть-ся с вами!

   - Батюшки, да он заика! - шепнула Юлиана на ухо подруге.

   Та только плечами пожала. Явная недоброжелательность выразилась на юном личике принцессы. Полное разочарование отразилось в голубых глазах. Антон-Ульрих приводил в ужас принцессу и своим несчастным видом, и своей несказанной робостью, и всей своей комической фигурой, тут еще, вдобавок, оказывается, что он заика.

   Принцесса не знала, что ответить своему кавалеру. Она как будто растерялась.

   Ее выручила бойкая, смелая Юлиана.

   - Ваше Высочество, у вас все говорят так в Брауншвейгии? - дерзко взглянув в самые глаза принца, спросила проказница.

   - Ка-к го-во-о-ря-ят? - не понял тот.

   - Да заикаются... Ах, если все, то мне очень жаль... Это, должно быть, очень неприятно - заикаться...

   Принц понял насмешку, несмотря на мнимый тон сострадания, который Юлиана старалась придать своему голосу. Понял и смутился, не зная, что ответить.

   Хорошо еще, подумал он вероятно, что не она, эта насмешница-смуглянка, а ее беленькая подруга намечена ему в жены. Эта, по крайней мере, не кажется такой сорвиголовой. Желая воздать должное доброй душе своей невесты, принц Антон с трудом поборол смущение и с самой любезной улыбкой произнес:

   - Ва-а-ше Вы-со-со-чество, пре-ле-стней-шая из бо-гинь, ка-ка-ка-ку-ку-ку-ю толь-ко мож-мож-жно встретить, могу-ли я рассчитывать...

   Но едва только он произнес это, как Юлиана отчаянно замахала руками.

   - Не старайтесь расточать ваше красноречие, принц, Ее Высочество не понимает по-немецки, - произнесла самым искренним тоном шалунья.

   - Но Ее Вы-ы-ы-сочество... - замямлил снова бедный заика.

   - Ее Высочество с двухлетнего возраста живет в России и не говорит иначе, как по-русски, ваша светлость, - снова прервала на полуслове бедного принца Юлиана.

   - Но по-фран-фран-цузски? Ведь го-го-го-во-о-рит принцесса по-фран-фран-фран-цузски! - в отчаянии переходя на французский язык, произнес совсем оторопевший принц.

   - Ни-ни! - усиленно замотала головой Юлиана.

   - Но как-же, мне гово-о-о-рили...

   - Вам говорили сущие нелепости, - живо затараторила Юлиана. - Правда, у принцессы есть воспитательница француженка, но принцесса не хочет у нее ничему учиться. Она ужасно зла, принцесса, даром что выглядит тихоней, а когда ее кто-нибудь рассердит, принцесса кусается, как дикий зверек, или бьет нас, своих фрейлин, по щекам, - торжествующе заключила шалунья.

   - О-о! - произнес в ужасе принц, со страхом косясь на свою невесту.

   Та только губы закусила, чтобы не расхохотаться выходке проказницы Юлианы.

   - Ну, держу пари, что он убежит теперь за сто тысяч верст от такой невесты, - успела шепнуть последняя своей подруге. - Вы должны, принцесса, благодарить меня.

   Императрица все это время издали любовалась своею племянницею и ее женихом, не подозревая, какой травле был подвергнут несчастный принц.

   - Гляди, генерал, - обратилась она к почтительно стоявшему перед нею Миниху, - как оживленно беседуют наши дети. О, из них выйдет славная парочка! Только он слишком еще робок, наш молодой принц. Надо отшлифовать его хорошенько. Ты возьмешь его с собою в польский поход, генерал, и вернешь возмужалым юношей!

   - Слушаю, Ваше Величество, - отвечал тот и, мельком взглянув на принца, подумал тут же: "Ну, не знаю, где видит оживление государыня. Говорит одна только проказница Юлиана, принцесса же нема, как рыба, а что касается принца, то... Великий Боже, что за жесты, что за дикая мимика у этого молодца?"

   Между тем, принц, поверив Юлиане, что Анна не поймет его речей, принялся объясняться с нею языком жестов и мимикой. Он то прикладывал руки к сердцу, то поднимал в потолок глаза и всячески старался показать ей, как восхищен ее грацией, костюмом и красотой.

   Вид принца был настолько смешон и жалок, что принцесса окончательно отвернулись от своего жениха.

   - О Юлиана! Это какой-то ощипанный цыпленок, а не принц! - произнесла она с негодованием и, поспешно отойдя от него, бросилась в соседние с залою апартаменты. Миновав целый ряд роскошно убранных покоев, юная принцесса вбежала в пустовавший в то время зимний сад, который находился на самом конце дворца. Посреди сада меланхолически звенела искрящаяся струя фонтанов. На диковинных заморских деревьях, расставленных в больших расписных бочках, сидели пестрые птицы. У каменного грота, устроенного в самом конце сада, стоял черный, как уголь, арап со скрещенными на груди руками, неподвижный, как каменное изваяние. На его черном лице сверкали лишь белки глаз, широко раскрытых и обращенных ко входу в зимний сад императрицы, стражем которого он был.

   Принцесса Анна стремительно вбежала в сад, приблизилась к гроту, упала на белую мраморную скамейку, стоявшую в глубине грота, и громко зарыдала, лепеча сквозь всхлипывания:

   - Ах, зачем, зачем я не простая девочка Христина, не бедная дочь какого-нибудь мекленбургского ремесленника! Зачем судьба мне сулит высокую долю! Выйти замуж за этого противного принца, всю свою жизнь проводить в этом скучном дворце, кланяться и приседать по этикету, наряжаться и блистать, и слушать лесть, и самой смеяться, и притворяться!.. Бедная, бедная Анна, невеселая участь ждет тебя! И одна ты, одна на свете, никто не заступится за тебя!

   И горькие слезы новым потоком заструились по убитому личику маленькой Дианы.

   - Ошибаетесь, Ваше Высочество! У вас есть друг преданный и верный! - раздался тихо приятный голос невдалеке.

   Принцесса с изумлением подняла глаза.

   Никого, ни одной души не было в зимнем саду, если не считать черного арапа, безмолвным каменным изваянием по-прежнему стоявшего у входа в грот. Но арап не мог знать по-русски, а если и знал, не сумел бы так чисто выразиться на этом языке.

   Принцесса обвела грот испуганными глазами. По-прежнему глухая тишина царила в нем. Только крохотные птички порхали с ветки на ветку тропических деревьев, да меланхолически звучала фонтанная струя...

   Тогда суеверный ужас охватил Анну.

   С быстротою молнии вскочила она на ноги и кинулась бежать к выходу, чуть не сбив с ног на пороге входившую в сад новую группу.

   Трое существ заняли через минуту покинутое в гроте место насмерть испуганной принцессы. Цесаревна Елизавета, одетая Психеей, в чудесной розовой робе и с бриллиантовой диадемой на пышно взбитых волосах, стремительно вбежала в грот. Крошечный паж, наряженный Амуром, нес ее шлейф с торжественной миной на очаровательном личике. Этот паж был Андрюша Долинский. За недолгое время своего пребывания во дворце цесаревны он, благодаря стараниям своего крестненького, успел научиться всем обязанностям пажа. Он не отходил от цесаревны, ловил взоры ее ласковых очей, старался предупредить малейшее желание своей высокой покровительницы.

   И сейчас, как только Елизавета опустилась на скамью, он, не спуская с нее глаз, приютился у ног цесаревны, ловя ее мимолетные взоры.

   Но сегодня Елизавета как бы забыла о присутствии своего маленького любимца-пажа. Она казалась очень взволнованной. Гнев и негодование выражались на ее прекрасном лице.

   - Это ужасно! Это возмутительно!.. Поместить в мой дом шпиона, чтобы следить за мною!.. Это выдумки Бирона, даром что приказание идет от Миниха, - говорила цесаревна гневным голосом, обращаясь к почтительно стоявшему перед ней лейб-медику Лестоку.

   - Приказание идет из уст государыни, - произнес последний, поднимая на принцессу значительный взгляд.

   - Тем хуже, Лесток, тем хуже! - пылко сорвалось с уст Елизаветы. - Значит, Анна не доверяет мне.

   - Коршун не может верить смирению дикого лебедя, чье гнездо он занял не по праву.

   - Молчите, доктор, вы погубите и себя, и меня. Здесь сами стены наделены ушами, - произнесла цесаревна.

   - Ваше Высочество могли бы не бояться теперь этих стен, если бы послушались в свое время меня. Вы помните, цесаревна, ту ночь, в которую блаженной памяти Петр II скончался в Москве? Я разбудил вас тогда среди ночи и умолял Ваше Высочество скакать из Покровского в Москву и заявить свое право на престол Российский. Что вы ответили тогда, цесаревна, вашему верному слуге?

   - То же, что отвечу вам и теперь, мой верный Герман. Я не хочу короны. Так жить легче и беззаботнее. Не знаю, но мне кажется, я слишком молода еще и слишком люблю веселую, беспечную жизнь, чтобы желать престола... И потом, разве нельзя делать добро, не нося горностаевой мантии на плечах? Разве мои крестьяне и солдатики-гвардейцы недовольны своей цесаревной?

   - Но ради них-то, ради пользы всей России вы и должны желать ко... - начал Лесток, но тут цесаревна схватила его за руку.

   - Тише! - прошептала она, в то время как легкая дрожь пробежала по ее телу.

   Глаза цесаревны встретились с умным, блестящим взглядом черного человека, застывшего в своей неподвижной позе у входа в грот.

   - Он может понять нас! - произнесла она по-французски.

   - Он не поймет ничего. Ты понял что-нибудь, чумазый приятель? - обратился Лесток к арапу.

   Тот бессмысленно улыбнулся, не изменяя позы.

   - Вот видите, Ваше Высочество, я прав! - торжествующе засмеялся лейб-медик.

   - Ну почему он смотрел на меня? - тем же опасливым шепотом произнесла Елизавета.

   - Это понятно. Арап тоже человек и, как человек, не может не воздать дань божественной красоте Вашего Высочества. Не правда ли, дружок, ты находишь цесаревну прекрасной? - снова обратился к черному человеку Лесток, ударив его по плечу.

   По лицу арапа пробежала гримаса, заменяющая улыбку. Глаза его без всякого выражения взглянули на говорившего.

   - Нет, он нем, как рыба, глух, как тетерев, и глуп, как гусь! Вашему Высочеству решительно нечего опасаться, - рассмеялся Лесток и тотчас же добавил:

   - Однако надо уйти отсюда. Наше долгое отсутствие может быть истолковано не в вашу пользу. Скажут, пожалуй, что в зимнем саду государыни задуман тайный заговор... Идем же, принцесса! Идем, Андрюша! Великий Боже! Что это? Мальчик уснул!

   И веселый, подвижный, как и подобает быть настоящему швейцарцу, Лесток быстро склонился над спящим у ног царевны ребенком.

   - Не будите его, а положите на скамейку и в конце вечера пришлите кого-нибудь из фрейлин за ним. Бедный малютка утомился. Ему еще рано ездить по балам...

   И, нежно поцеловав сонного мальчика, царевна вышла в сопровождении своего придворного врача.

   Едва успели фигуры обоих исчезнуть за дверью, как арап, находившийся до сих пор в своей спокойной, закаменелой позе, вдруг разом встрепенулся, ожил. В два прыжка он очутился в гроте, наклонился над спящим мальчиком и, с трудом затаив дыхание, бурно вздымающее его грудь, впился в него долгим взором.

   - Милый мой, радость моя, единственный! - шептали его дрожащие губы, в то время как слеза за слезой скатывались по черным щекам и мочили пышные кудри и мирным сном скованное детское личико.

   - Милый! Теперь-то, теперь я уж не выпушу тебя из вида чего бы это ни стоило мне! - промолвил черный человек и, не будучи в состоянии противостоять своему порыву, стремительно обвил руками голову ребенка и напечатлел на его чистом лобике горячий поцелуй.

   Все это произошло в один миг. И когда Андрюша открыл изумленные заспанные глазки, черный человек уже снова стоял у входа в грот в застывшей позе каменного изваяния.

  

  

   - Ну, и попомню же я вам, русские канальи! Никакие червонцы, никакие милости не смогут заплатить мне за все эти унижения. Я - курляндский дворянин, почтенный человек, истинный слуга своего отечества, должен прислуживать этим неотесанным мужикам, этим русским солдафонам. О! Если бы не вечная гнетущая жажда отплатить моему злодею-обидчику, если бы не мучительное желание подвести этого негодяя Шубина под плаху, я бы, кажется, ни за что не пошел на эту проклятую унизительную должность агента тайной канцелярии, клянусь!

   И высокий, худой, в лакейской ливрее и в седом парике лакей, в котором едва ли кто-нибудь узнал бы Берга, того самого Берга, который курьером с приказом императрицы приезжал в Покровское, неистово загремел тарелками, расставляя их на длинном столе, покрытом белоснежной скатертью.

   Прошло более трех недель со дня его поступления в качестве наемного лакея в Смоляной дом цесаревны. Елизавета не жила в этом доме; она только наезжала туда по временам, чтобы принимать и веселить на вечеринках своих друзей-гвардейцев и их семейства, живших по соседству с нею, в Преображенских казармах. Но царевна гащивала иногда по целым неделям в своем Смоляном доме, уединяясь сюда от шума придворной жизни. Дом этот стоял, окруженный садом и лесом, на берегу Невы, на самой окраине Петербурга, а кругом были расположены казармы гвардейских полков, и никаких знатных. Домов вельмож поблизости не было. Гвардейские солдатики знали "матушку-царевну", любили ее и без стеснения наведывались к ней во дворец. Тот просил крестить у него ребенка, этот приглашал царевну в посаженные матери. И никому не было отказа, никого не отпускали без ласковой улыбки и доброго слова. Алексей Яковлевич Шубин, любимец офицеров и солдат, частенько передавал деньги от имени царевны тем, кто нуждался в них; он же носил богатые подарки цесаревниным кумушкам, женам солдат. Добрая, заботливая Елизавета, как любящая мать, пеклась о своих детях-солдатиках, пеклась точно так же, как и о крестьянах Покровской слободы.

   И после каждого ее приезда в Смоляной двор, или, попросту, Смольный, мнимому лакею цесаревны, Бергу, и шпиону-сторожу, уряднику Щегловитому, приходилось доносить Бирону о новых затеях царевны, о новых и новых друзьях-солдатиках, приобретенных ею среди огромной войсковой семьи.

   Но ничего предосудительного, ничего противозаконного не пришлось пока услышать ни тому, ни другому. Берг изводился. Он ежедневно видел своего врага - Шубина. Больше того, ему приходилось прислуживать этому врагу, смертельно оскорбившему его в Покровском, однако уличить Шубина, подвести его под розыск ему не удавалось. Если бы Алексей Яковлевич был повнимательнее и не уходил весь в дело своей службы у обожаемой цесаревны, он бы мог заметить, как высокий, худой, в большом седом парике лакей, тщательно прятавший свое лицо, смотрит на него с нескрываемой ненавистью и враждой. Но Шубину некогда было замечать этого. То и дело цесаревна заваливала его все новыми и новыми поручениями: то надо было позвать к ней бедного солдата, у которого умерла жена, то отвезти подарок новорожденному унтер-офицерскому сынишке, то съездить купить материи на платье невесте сержанта, которую она обещала благословить к венцу.

   Но если Алексею Яковлевичу не было дела до нового слуги цесаревны, то последний не пропускал ни единого взгляда, ни единого слова молодого прапорщика. И все напрасно. Берг уже начал отчаиваться и сходить с ума при одной мысли, что все его старания напрасны. Но вот, неожиданно, явился случай узнать кое-что важное, открыть целый заговор, уличить виновных. Накануне Берг узнал, что цесаревна приезжает на несколько дней в Смольный, чтобы отдохнуть среди друзей-гвардейцев. По этому случаю готовилась вечеринка, причем эта вечеринка назначена была как раз в тот день, в который три месяца перед тем исчез из тайной канцелярии прапорщик Семеновского полка, друг Шубина, Долинский. Из подслушанных разговоров Берг узнал, что вечеринка устраивается в память Долинского. Цесаревна Елизавета горячо чтила память каждого из погибших безвинно, по воле Бирона, людей, а Долинский считался в кругу цесаревны тоже одним из невинно погибших.

   Узнав о затевающейся вечеринке и не сомневаясь, что на ней будут происходить важные совещания и разговоры, Берг дал о ней знать Бирону и получил очень благосклонный ответ и какое-то, очень важное, секретное сообщение.

   Берг потирал руки. Дьявольская улыбка кривила губы мнимого лакея.

   - Не будь я курляндский дворянин Берг, если ты, голубчик, не влопаешься сегодня! - грозя кулаком невидимому Шубину, произнес он и снова с особым рвением принимался за работу.

   - Тарелки, кувшины с вином, чарки - все готово... Милые гости, дело за вами! - шептал он злобно, под нос, оглядывая стол.

   Веселый звон бубенцов, раздавшийся поблизости, прервал его работу. Выглянув в окно, Берг увидел широкие сани, запряженные тройкой быстрых, как молнии, лошадей. На козлах сидел Шубин, в санях - Елизавета с ее неизменной Маврушей и маленький, черноглазый мальчик, ярко разгоревшийся от шибкой езды. За ними бежало около десятка солдат-гвардейцев без шапок и верхнего теплого платья, в одних мундирах, несмотря на декабрьский мороз.

   - Царевна-матушка! Лебедка наша! Красавица! - кричали они, не отставая от саней.

   Царевна кланялась, улыбалась, вся сияя счастливой улыбкой, от которой еще краше, еще свежее казалось ее чисто русское разрумянившееся на морозе лицо.

   - Ко мне прошу, братцы! - кричала она, продолжая кивать и улыбаться сопровождавшим ее солдатам. - Алексей Яковлевич, зови их всех ко мне, - весело обратилась она к Шубину, - для всех, надеюсь, хватит угощения.

   - Как не хватить! Хватит! - ответила бойкая Мавруша. - У нас чтоб не хватило пирогов да водки!.. Не немцы мы, прости Господи, какие, которые едят, как цыплята: тяп-тяп, хляп-хляп и кончено! Пожалуйте, служивые, на всех хватит! - крикнула она в толпу солдат.

   - Спасибо, красавица, спасибо! - отвечали те, не отставая от саней. - Мы не ради угощенья, сама знаешь... Нам бы царевну нашу золотую повидать подольше.

   - Ладно, повидаете! Бегите уж, быстроногие! - звонко крикнула в ответ Мавруша.

   Шубин лихо осадил сани перед крыльцом цесаревны.

   - Вот как мы! - самодовольно крикнул он, обернувшись со своего облучка и блестя глазами.

   - Славно, Алеша! Смерть люблю езду такую! - весело улыбнулась ему царевна и вместе с Маврой Егоровной Шепелевой и Андрюшей выскочила из саней.

   В большой горнице уже все было готово. Берг, вместе с другими, настоящими лакеями, суетился и хлопотал вокруг огромного стола.

   Скоро стали съезжаться гости. Но блестящих нарядов и шелковых роб не видно было здесь. Офицеры и солдаты-гвардейцы явились сюда в обычных затрапезных мундирах, их жены - в простых платьях. Сама хозяйка вышла по-простецки, по-русски, в шерстяном сарафане без фижм и со спущенной по-девичьи косой.

   Этот костюм, изгнанный из России Петром I и замененный немецкой робой, как нельзя более оттенял красоту Елизаветы.

   - Кушайте