Чарская Лидия Алексеевна - Паж цесаревны

глаза треуголку, бодро шагал по размытым дождем сумрачным петербургским улицам. Днем ему нельзя было отлучиться из Малого дворца. Приезжал опять вертлявый маркиз Шетарди, сидел долго и о чем-то жарко спорил с цесаревной. Приходил Лесток и тоже говорил без конца, убеждал, горячился. После отъезда маркиза Андрюшино "солнышко" - царевна - помрачилось. Даже песней Разума да тихим звоном любимой бандуры не удалось ее развлечь. Подойти к ней, печальной и тоскующей, и отпрашиваться из дома не смел и думать мальчик. И прождал, он до позднего вечера, пока не улеглись все во дворце.

   Он шел к отцу. С тех пор, как узнал он, что жив его батюшка, мальчик не переставал чувствовать и переживать острую, жгучую радость. На другой же день по аресте Бирона он увидел своего отца в его настоящем виде. Тот самый старик-ученый, который при помощи каких-то, ему одному известных, химических составов превратил спасшегося от пыток и казни Юрия Долинского в абиссинца и ухитрился придать его коже черный цвет арапа, теперь таким же странным, чудесным образом вернул ему прежний вид и облик. И прапорщик Долинский, которого восемь лет считали мертвым, заявил о своем существовании. Тайна черного Абаса открылась сама собой. Правительница, спасшая когда-то жизнь несчастному заключенному, осыпала его теперь милостями, повысила в чинах и зачислила в свою свиту, сделав его одним из своих адъютантов. Юрий Долинский был щедро награжден за былые печали. Но ни награды, ни почести, ни самое свидание с сыном, за которым он неустанно следил все эти долгие годы, не могли вытеснить из груди Долинского образ бесконечно любимой им когда-то жены Наташи. Он не забывал думать о ней в дни таинственного своего существования под черной оболочкой и теперь, став прежним офицером Долинским, он еще острее чувствовал боль потери. Один Андрюша мог утешить его своим присутствием, своею заботливостью и лаской. Глядя в большие, прекрасные глаза мальчика, лаская его мягкие кудри, он вспоминал такие же кудри, такие же глаза - увы! - потерянные для него навеки. И ему становилось легче, отраднее на душе. Но сын не мог быть с ним постоянно. Андрюша был пажом цесаревны и имел свои обязанности как паж. Он же, Долинский, должен был посвящать всего себя службе женщине, которой поклялся быть до самой смерти верным и преданным рабом. Их дороги расходились. Юрий знал, что правительница недолюбливала цесаревну. Знал, что про цесаревну ходят темные слухи о ее желании захватить престол. Значит, они с сыном являлись в двух противоположных лагерях - и это обстоятельство наполняло новым горем сердце Долинского.

   Было почти темно, когда продрогший в этот далеко не летний, холодный июльский вечер, Андрюша подошел к Зимнему дворцу. Дежурный по караулу офицер узнал его сразу и, ласково кивнув ему головою, без всяких затруднений пропустил. Андрюша направился в комнату, где обыкновенно помещался его отец, как дежурный адъютант принцессы Анны Леопольдовны. Но Юрия Долинского там не было. Очевидно, правительница отослала его с поручениями. Мальчик уселся на мягком диване и стал терпеливо ждать.

   Переход от холода и сырости к теплой уютной комнате разломал, расслабил Андрюшу. Приятная теплота разлилась по его телу. Легкая дремота закружила голову. И, сам не замечая как, Андрюша очутился лежащим на мягком диване и сладко забылся... Он спал недолго. Громкий разговор в соседней горнице разбудил его. Андрюша быстро вскочил, протер глаза, не понимая, где он... Темная уютная комната... Мягкие диваны... Тяжелая портьера над дверью, а за дверью голоса, возгласы, смех...

   Юный паж был далек от мысли подслушивать, что говорилось за дверью, но разговаривавшие не стеснялись, и их голоса звучали так весело и громко, что не слышать их нельзя было.

   - Ну, вот, ты должна быть вполне счастлива, Анна, - говорила своим сочным здоровым и громким голосом Юлиана. - Теперь все улыбается тебе... И если бы не цесаревна Елизавета...

   - О, я не боюсь Лизы! Не говори ты мне о ней! - прозвучал детски-нежный голосок правительницы. - Я не боюсь Лизы, - повторила она, - не боюсь, по крайней мере, с тех пор, как принц Антон нарядил следить за нею десяток своих сыщиков... Признаться, мне далеко не по вкусу то, что сделал принц, но... войска целиком на стороне цесаревны, и не принять своих мер было бы рискованно... Мне не нужно власти и звания регентши, но Иванушка должен иметь защиту...

   - Она далеко не прочная, эта защита! - прозвучал мужской голос, в котором Андрюша сразу узнал голос саксонского посланника Динара.

   - Как? - вскричали обе женщины сразу.

   - До тех пор, пока, Ваше Высочество, вы только регентша, положение крошки-императора внушает опасения... - произнес твердым голосом Линар. - Вы подумайте только: гвардия спит и видит возвести на престол дочь Петрову... Народ любит ее... Ведь только слепой не заметит счастливых улыбок солдат и народа, провожающих Елизавету, когда она совершает свою прогулку в санях... А дружба гвардейцев с цесаревною во дни царствования покойной императрицы, не думаете ли вы, принцесса, что она иссякла теперь?

   - Но что же делать? Что делать, Линар? - услышал Андрюша трепещущий голос правительницы.

   - Возложить на свою голову императорскую корону! Объявить себя самодержавной государыней, а принцессу Елизавету или выдать за принца Людвига Вольфенбютельского, брата Его Высочества принца Антона, или заточить ее в монастырь! - произнес Линар.

   Андрюша тихо вскрикнул. Разговор сразу умолк. На одну минуту воцарилась тишина.

   - Что это? Я слышала чей-то голос! - произнесла после непродолжительного молчания Анна Леопольдовна. - Как будто кто-то подслушивает нас...

   - Я посмотрю сейчас, - проговорила Юлиана, и едва только Андрюша успел отскочить в угол и припасть за большое кресло, стоявшее в углу, как дверь скрипнула, портьера раздвинулась и черненькая голова фрейлины просунулась в дверь.

   - Никого нет! - произнесла она, быстрым взором окидывая комнату, и снова юркнула обратно.

   - Ну, что же, Анна, решайся! Линар прав. Враги окружают тебя. Одна только императорская корона может дать хорошее, спокойное положение тебе и твоим детям, - произнесла она, очутившись опять в соседней горнице.

   С затаенным волнением, с сильно бьющимся сердцем Андрюша ждал в своем уголку ответа на слова фрейлины.

   И вот он услышал взволнованный голос правительницы:

   - Да, вы правы!.. И вы, Линар, и вы, Юлиана... Я последую вашим советам... Скоро, скоро я объявлю себя русской императрицей, а Лизу, если она будет упорствовать с замужеством, отдам в монастырь...

   Андрюша весь вздрогнул, встрепенулся. Дыхание захватило у мальчика. Спазма стиснула горло.

   "Скорее к ней, к цесаревне, - вихрем пронеслось в его мыслях. - Надо сказать ей скорее, сказать все без утайки, какая ужасная опасность грозит ей!"

   И забыв всякую предосторожность, мальчик выскользнул из своего угла, выбежал из комнаты и, помчавшись стрелою мимо изумленных стражей, кинулся по пустым и темным улицам домой. Не помня себя, домчался он до дворца цесаревны, вбежал в сени и, ворвавшись в комнату Мавры Егоровны, без церемонии растолкал спящую фрейлину.

   - Разбудите цесаревну сейчас же, сию минуту, матушка Мавра Егоровна! - произнес чуть живой от волнения мальчик.

   - Что тебе, непутевый! Ишь, точно с цепи сорвался, - недовольно заворчала та.- Второй Лесток точно... Тот тоже по ночам, ровно оглашенный, мечется... Батюшки, да что с тобой приключилось, молодчик? - взглянув попристальнее в бледное, взволнованное лицо Андрюши, вскричала она. И все недовольство ее мигом пропало.

   - Горе опять какое, што ль?

   - Горе и есть, Мавра Егоровна, буди цесаревну!

   Та только заохала и бросилась исполнять желание Андрюши. Прошло несколько минут, и в горницу быстрой и легкой походкой вошла Елизавета.

   - Что тебе, мальчик, какие еще злые вести принес ты с собою? - спросила она, и заметная тревога открылась на ее красивом лице.

   - Цесаревна!.. Матушка!.. Солнышко!.. - И прерывающимся голосом Андрюша рассказал все, что слышал в горнице Зимнего дворца. Корона... правительница... принц Людвиг Вольфенбютельский... монастырь... - срывались с его дрожащих уст слова, непонятные кому бы то ни было другому, но вполне ясные Елизавете. Она то хмурилась, то судорожно закусывала губы во время его рассказа. То яркая краска приливала к ее нежным щекам, то прекрасное лицо ее покрывалось смертельной бледностью. Когда Андрюша кончил свой рассказ и взглянул на цесаревну, он не узнал своей кроткой, ласковой "матушки".

   Лицо Елизаветы было грозно и величаво. Она вся выпрямилась, словно выросла в этот миг.

   - Бог видит, - произнесла она раздумчиво и веско, - я не хочу употреблять насилия, не хочу причинять горя никому. И не опасенье заточения в монашескую келью заставит меня действовать. Нет. Но не дай Боже, слова Анны сбудутся - Россия погибнет в ее неумелых, слабых руках или новые Бироны захватят ее в свои руки. Нет! Довольно страданий и слез! Прочь личные, дружеские побуждения и чувства! Принцесса Анна погубит Россию, и цесаревна Елизавета обязана спасти родину!

   - Слава Богу! Надумалась, матушка! - всплеснула руками Мавра Шепелева.

   - Да, Мавруша! Решено теперь!.. - произнесла, улыбаясь и блестя глазами, цесаревна. - А теперь будите Лестока. Скажите ему, чтобы утром же ехал к Шетарди... Пусть скажет маркизу, что я принимаю его помощь. И да поможет мне Бог.

   - Да поможет тебе Бог, матушка, и будущая царица! - произнесла набожно Шепелева, крестя свою любимую госпожу.

   - Царица? Нет, кто знает, быть может, инокиня! - с загадочной улыбкой произнесла Елизавета, но так тихо, что ни паж ее, ни верная Мавруша не могли расслышать ее слов.

  

   Поздним ноябрьским вечером несколько серых фигур, безотлучно дежуривших подокнами цесаревны, обратили внимание на двух маленьких солдат, которые вышли с заднего крыльца цесаревниного дома, робко оглядываясь кругом, прошмыгнули в соседнюю улицу и скрылись в темноте. "Серые кафтаны" пошли доложить об этом офицеру Чичерину. Но тот только выругался на своих, не в меру ревностных, подчиненных.

   - Ну, вышли - так вышли, - сердито буркнул он, - мало что ли их с заднего крыльца к цесаревне шляется. За всеми не уследишь. Вон у нее полгвардии кумовье, у того ребят крестила, у другого... Вы лучше, чем хорьков мне вылавливать, лисицу бы приволокли. Слышно, Лесток каждый вечер в бабьем платье в французское посольство шляется. Вот если бы его накрыли, так сам бы его высочество принц Антон вас за это наградил по-царски...

   Но солдаты знали, что такую "лисицу" накрыть трудно, и отошли со вздохом от раздосадованного начальника, окончательно забыв про "хорьков"... А "хорьки", спешно прошмыгнув мимо них, быстро зашагали по улице. Один из них был безусый молодой капрал в гренадерской форме; другой - совсем еще молоденький мальчик - барабанщик.

   - Ух, слава Богу! Вынесла судьба! - проговорил младший из спутников. - Легко ли! Промахнули под самым носом у шпионов.

   - Тс! Будь осторожнее!..

   - Далеко они... не слышат...

   - То-то, не слышат... А ты смотри, не забудь, капрал Петров перед тобою.

   Маленькая, чересчур изящная для солдата, рука легла на плечо юного барабанщика.

   - Ты помнишь пароль, который сказал нам Лесток для входа?

   - "Жизнь за цесаревну", - без запинки отвечал юноша и, помолчав немного, добавил: - Но как это далеко! Дьявольски далеко отсюда... Боюсь я, что устанете вы!

   - Да, не близко, мальчуган. Но чтобы увериться в верности и преданности своих друзей, можно пройти вдвое большее расстояние.

   - Так точно, господин капрал! - произнес черноглазый барабанщик.

   Дождь, мокрый снег и ветер слепили путникам глаза, но они бодро шли, с усилием вытаскивая ноги из жидкой грязи. Миновав ряд мертвенно-тихих и таинственно-темных улиц, они вступили в Рабочую Слободу. Здесь уже не было ни высоких зданий, ни роскошных хоромин сановников. Маленькие избенки бедных тружеников, выписанных сюда со всех уголков Европы еще могучим Петром, попадались теперь на каждом шагу юным солдатикам. Вот и ярко освещенная изба блеснула им в глаза своими светлыми окнами.

   - Здесь! - произнес радостно капрал.

   - Здесь! - эхом откликнулся ему барабанщик.

   И оба, быстро взбежав по ступеням крыльца, стали кулаками стучать в дверь что было мочи. Пригожая, полная женщина открыла им дверь.

   - "Жизнь за цесаревну!" - произнес твердым голосом юный барабанщик и, смело взглянув в самые глаза женщины, спросил:

   - Друзья уже собрались?

   - Пожалуйте, господа! - произнесла женщина и повела их в сени. Здесь она быстро приблизилась к какой-то двери и ударила в нее рукой три раза.

   - Войдите во имя чести, храбрости и отваги! - послышался за дверью громкий голос.

   Юный барабанщик первый кинулся к двери, распахнул ее, и оба друга очутились в большой просторной комнате, где вокруг длинного стола сидело около тридцати гвардейцев-гренадеров.

   - Здорово, братцы! - весело приветствовали юношей несколько голосов.

   Свет фонаря, поставленного в углу, на полу, слабо освещал лица собравшихся. Но, тем не менее, по всему было видно, что молодцы были подобраны один к одному и дышали мощью, силой и готовностью постоять за себя.

   Молодые солдатики поклонились всему собранию и скромно уселись в конце стола. Беседа, прерванная было их появлением, снова возобновилась. В другом конце длинного стола поднялся мужчина крупный, плотный, широкоплечий, с энергичным лицом и большими черными глазами.

   - Братцы! - произнес он громким, зычным голосом, - во имя цесаревны, прошу слова...

   - Пусть говорит! Пусть говорит! - послышались со всех сторон сильные голоса.

   - Говори, брат! Ты старше нас всех и слово за тобою! - произнес один из сидевших за столом.

   - Говори, говори! Пусть говорит! - загудело снова со всех сторон.

   - Государи мои! - откашлявшись, начал молодец-гренадер с черными, сверкающими отвагой, глазами. - Прошло уже три с лишком месяца, как шведы подошли к русским границам. И что же? Левенгаупт взял Вильманстранд, шведы разбиты, Ласси и Рейт одерживают мелкие победы. Воззвание к русским, в котором говорится о том, что шведы заключат мир, лишь только цесаревна водворится на престол, не имеет силы... Брауншвейгские торжествуют. Принцесса Анна, с помощью своих приверженцев, не сегодня-завтра, оденет на голову русскую корону. В городе слышно, что цесаревну хотят насильно выдать замуж за брата принца Антона, Людовика, а если она будет противиться, грозят ей монастырем... Петрова дочка, русская цесаревна, ласковая матушка наша, должна схоронить свою красоту в недрах монастырской кельи!.. А нас, братцы, отошлют в Выборг, всю гвардию, чтобы никто из нас не мог помешать правительнице...

   - Не пойдем! Не пойдем в Выборг, братцы! Останемся здесь! Постоим за матушку нашу! - раздались взволнованные голоса.

   - Да, да, постоим за лебедку нашу! За ласковую, любящую свой народ цесаревну! - вторили другие.

   - Не позволим отсылать нас, братцы! Ишь что выдумали Брауншвейгские! Сплавить хотят нас из столицы, а в это время... Нет, не позволим совершить неправое дело! Валим, братцы, на утро к государыне цесаревне-матушке: так мол и так, родная, мочи нет видеть твое посрамление, ослобони, разреши, дай постоять за тебя, красное солнышко наше...

   - Да, да! К ней, цесаревне! Гуртом! Просить, умолять ее принять корону русскую! - зашумело, загудело три десятка мощных голосов.

   И вдруг звонкий, сочный, бархатистый голос покрыл все остальное:

   - А присяга? Вы забыли присягу, данную государю-императору Ивану Антоновичу, братцы!

   Это сказал молоденький капрал, сидевший до сих пор тихо и спокойно на конце стола.

   Все головы повернулись к нему. Все глаза впились в дерзкого, осмелившегося идти против других.

   Черноглазый молодец-гренадер вскинул на юношу свои сверкающие глаза.

   - Мы присягали Ивану, это верно ты сказал, молодчик; но Иван Антонович - незаконный наследник престола. Не он должен царствовать, а цесаревна Елизавета, и присяга малютке-императору была исторгнута у нас силой. Да к тому же не он, а его родители будут владеть престолом и немцы, снова немцы окружат их со всех сторон.

   - Но цесаревна Елизавета - слабая женщина. Что можно ожидать от женского царствования? - снова заговорил молоденький капрал.

   - Она дочь Петрова... Она цесаревна русская! - горячо подхватил противник. - Иль ты не видел ее, молодчик?.. Вид у нее царицы... Глаза - синие, так и блещут умом... Поступь осанистая, царская... Одно слово - императрица! А кротость ее? А ласка ко всему русскому? А доброта? Кому же, как не ей, быть на престоле!

   - А я слыхал, что она согласна выйти замуж за принца Вольфенбютельского! - снова произнес молодой капрал, - и что за нею дает правительница Курляндию, Эстонию и Семигалию...

   - Царевна Елизавета замуж?! Да опомнись ты, малец! - послышались со всех сторон грубые голоса... - Цесаревна одного жениха имеет - Россию! Со своей родиной обручилась цесаревна на жизнь и на смерть. Никогда она не пойдет замуж. Слишком любит она свое отечество, чтобы покинуть его... Да и не оставит нас цесаревна!

   - Не оставит! Не оставит! - загудели голоса.

   Но молоденький капрал не унимался. Он быстро вскочил со своего места, вспрыгнул на скамью и заговорил громким, взволнованным голосом:

   - Все это один разговор, братцы! Послезавтра все одно все вы должны будете покинуть Петербург и отправиться в Выборг, как будто на шведа, а в это время принцесса Анна провозгласит себя императрицей, и никто и слова не посмеет сказать...

   - Врешь! Этому не быть! Понимаешь, не быть! - сердито закричал, ударяя кулаками по столу, черноглазый оратор, вытягиваясь перед молоденьким капралом во весь свой богатырский рост. - Да ты что, стоишь за Анну, что ли? - вдруг грозно наступил он на юношу.

   - И впрямь, он точно стоит за правительницу! - послышались голоса. - Обманно проник сюда, значит... Шпион он, верно... Пронюхали, знать, Брауншвейгские и подослали к нам шпионов, братцы, - послышался сдержанный шепот то здесь, то там.

   - Шпионы, шпионы и есть! - подхватили несколько голосов.

   Юный барабанщик схватил за руку капрала.

   - Идем! - шепнул он ему чуть слышно. - Здесь нам оставаться не безопасно!.. Идем, идем скорее!

   Вокруг были суровые, угрожающие лица. Сверкающие взоры горели гневом. Руки сжимались в кулаки.

   - Смерть шпионам! Их подослали Брауншвейгские! - еще раз зычно выкрикнул богатырь-гренадер.

   Пользуясь замешательством и суматохой, которые вызвал этот возглас, юный капрал быстро кинулся к двери; за ним последовал тотчас же барабанщик. Оба они юркнули в сени, оттуда на крыльцо и в три прыжка очутились на улице. Но черноглазый гренадер заметил их исчезновение и пустился вдогонку.

   - Нет, брат, шалишь, не уйдешь так легко из наших рук! - вскрикнул он, одною рукою хватая капрала за плечо, другою обнажая свою саблю.

   - Остановись, безумец! - прозвучал испуганный голос барабанщика. - Перед тобою цесаревна Елизавета!

   И юный барабанщик повис на поднятой уже кверху руке гренадера.

   Тот вскрикнул, подался вперед, заглянул в лицо капрала и тяжело рухнул на колени, бросая саблю.

   Во время схватки у капрала упала шляпа с головы и при свете выплывшего из-за туч месяца черноглазый богатырь мог увидеть знакомые, прекрасные синие глаза и золотистые локоны той, во имя которой он только что хотел нанести мнимому шпиону смертельный удар.

   - Матушка! Ваше Высочество! Казнить меня мало! - вскричал гренадер, кланяясь в ноги мнимому капралу. - Как мог я не узнать сразу Вашего Высочества! Как осмелился поднять руку на вас!..

   - Не казни, а награды ты достоин, храбрец! - произнесла ласково цесаревна. - Не виноват ты, что не признал меня в капральском мундире. А что касается меня, то я явилась среди вас переодетая капралом, чтобы самой убедиться вполне в готовности моих славных гренадер постоять за свою цесаревну. И теперь я спокойна: я знаю, что мои гренадеры все, как один человек, постоят за меня!..

   - Постоим, матушка! Умрем за тебя! - произнес пылко солдат.

   - Спасибо, голубчик! Вскоре вы понадобитесь мне, и ты, и товарищи твои, - произнесла Елизавета.

   - Располагай нами, матушка! Да скорее! Ждем не дождемся... Слышь, гонят нас в Выборг на шведа...

   - Ждите меня на днях! - шепнула Елизавета и, кивнув ласково головою все еще не поднявшемуся с колен солдату, позвала барабанщика. - Идем, Андрюша. Пора! Я все узнала, что хотела, и теперь готова на все.

   И мнимый капрал вместе со своим верным пажом скрылись в темноте улицы.

   Гренадер долго не мог опомниться. Дивное видение давно уже исчезло, а он все еще стоял на коленях.

   "Что это? Сон ли это был, аль нет?" - думал бравый солдат. - Нет, нет, не сон! - весело воскликнул он и побежал обратно, чтобы рассказать товарищам, кого он принял за шпиона.

  

  

   - Итак, настал решительный день! - произнесла цесаревна, просыпаясь рано утром и нервно потягиваясь в своей постели. - Сегодня должно все свершиться!.. Больше ждать нельзя!..

   События складывались так, что медлить с исполнением плана, задуманного окружавшими Елизавету ее приверженцами, значило погубить все дело. Во дворце Анны Леопольдовны уже давно подозрительно смотрели на Елизавету и на ее близких. Сама Анна, долго не верившая в возможность какого-либо заговора со стороны цесаревны, тоже стала подозрительнее относиться к Елизавете. Накануне чуть не арестовали друга цесаревны, Лестока, а на последнем куртаге правительница холодно и резко запретила Елизавете принимать Шетарди, заподозрив, что французский посланник - сообщник цесаревны. Вопрос об отправке в Выборг преданных Елизавете гвардейцев, как узнала цесаревна от нескольких тайно ночью пробравшихся к ней офицеров, был окончательно решен. А ведь вся надежда Елизаветы на гвардию! Значит, медлить больше немыслимо!

   Цесаревна уже давно сознавала необходимость силою завоевать корону, принадлежащую ей по праву, одной ей. И когда накануне, на куртаге, Анна с несвойственной ей строгостью сказала: "Ты должна выйти замуж, Лиза, и уехать из России, чтобы положить конец всем сплетням!" - цесаревна решила, что настало время - ее время...

   Ей жаль Анюту, эту милую, ленивую, безалаберно беспечную Анюту, которую она должна лишить престола. Но что же делать! Россию еще более жаль ей... А Россия погибает в руках разных иностранцев-проходимцев, корыстных советников слабой и безвольной правительницы. Елизавета чувствует в себе силы удалить всех их и отдать себя на служение святому делу обновления исстрадавшейся родины. О, она поднимет на недосягаемую высоту милое, дорогое ей отечество! Она покроет ее прежним могуществом времен Преобразователя-Царя!

   И при одной мысли об этом цесаревна вскочила с постели, чувствуя себя бодрой, предприимчивой, смелой...

   Вошла Мавра Егоровна с кружкой горячего сбитня на подносе, с горячим караваем только что испеченного белого хлеба.

   - Сегодня, Мавруша! Сегодня наш день! - вскричала весело Елизавета и звонко чмокнула подругу.

   Мавра Егоровна удивленно вскинула на нее глазами.

   "Батюшки-светы, да чего она радуется словно шальная! - подумала верная фрейлина. - Ведь как еще с рук сойдет... Может, и корона ее ждет, а может, и клобук иноческий! А чего доброго и казнь!"

   И девушка вздрогнула, вспомнив о том, что, на худой конец, может ожидать ее "золотую цесаревну". Но она ни одним словом не выказала своего волнения и быстро стала одевать свою госпожу.

   Весь этот день прошел в каком-то мучительном ожидании. Он тянулся бесконечно, этот долгий, как вечность, осенний день...

   Когда стало смеркаться, в приемную горницу принесли свечи, и цесаревна принялась играть в карты с братьями Шуваловыми и Воронцовым. Игра была затеяна нарочно, дабы следившие за каждым шагом цесаревны шпионы не могли допустить и мысли о том, что в эту ночь задумано выполнение смелого заговора. Но сегодня не везло Елизавете, она поминутно делала промахи. Впрочем, и ее партнеры отличались не меньшей рассеянностью.

   А на дворе шел снег, пела метелица, и в окна смотрел студеный ноябрьский вечер.

   В самый разгар игры скрипнула дверь. Все вздрогнули невольно.

   "Не открыт ли замысел и не явились ли за ними, чтобы тащить в тюрьму всех, не исключая и цесаревны?.." - мелькнуло в голове играющих.

   Вошла запушенная снегом фигура в старом, рваном полушубке и валенках. Это был Лесток.

   - Что за маскарад? - невольно рассмеялся Петр Шувалов.

   - Нельзя... следят... Этот дьявол Чичерин днюет и ночует около моей квартиры, стараясь знать каждый шаг, который я делаю... Думал, не уйти... Но Бог помог...

   - Вы были у казарм, доктор? - с кажущимся спокойствием спросила Елизавета.

   - Да, принцесса... Все тихо снаружи... Но ваши молодцы работают вовсю... Я слышал разговор под окном... Произносилось ваше имя... И если бы вы знали, Ваше Высочество, какой верой, какой теплой надеждой на вас горят все эти солдатские сердца!

   - Но я ужасно боюсь за них... По городу ходят шпионы... - в волнении произнесла Елизавета.

   - О, Ваше Высочество, не беспокойтесь! Когда "шпионы" пойдут с доносом, "там" уже все будет кончено! - с тонкой усмешкой значительно произнес Лесток, указывая жестом на Зимний дворец.

   В горнице воцарилось молчание. Слышно было только, как шуршат карты, падая на стол, под руками играющих, и как ветер жалобно завывает под окном.

   - Жутко! - проговорила Мавра Егоровна, ежась и кутаясь в платок.

   - Полно, что за жутко! Смелым Бог владеет, - произнес Воронцов и весь, по-видимому, углубился в игру.

   В это время из соседней комнаты понеслась, зазвучала нежная мелодия... О буйных запорожских набегах говорила она, о былой удали казаков-удальцов, о львиной храбрости атамана Батаки. Эту песню сложила Украина в память славной Запорожской Сечи, и эту песню пел в эту ночь догадливый Алеша Разум...

   Цесаревна вся поддалась очарованию чудной песни. Хвалебный гимн, сложенный в честь могучих храбрецов, заставил ее задуматься глубоко-глубоко. Вот если смелый замысел удастся, кто знает, может быть, и в честь ее сложится такая же дивная, как и эта, хвалебная песнь!..

   Но вот песня оборвалась. Бандура стихла. Не слыхать больше голоса Разума... Снова скрипнула дверь, и снова все вздрогнули и переглянулись. На пороге появилась стройная, грациозная фигура пажа.

   - Пора! - произнес мальчик, - ты приказала ровно в одиннадцать часов напомнить тебе про время. Теперь одиннадцать. Пора ехать... государыня-царица!

   Государыня-царица!

   Благодаря какому счастливому случаю обмолвился этот милый юноша? Или это пророчество, вложенное самим Богом в полудетские уста? Что бы ни было, но оно дает уверенность, силы. Цесаревна встала. За нею встали остальные.

   - Пойдем в спальню, Мавруша. Не хочется мне оставаться одной. Я пойду молиться.

   И легкой, спешной поступью Елизавета вышла из гостиной.

   Суровый лик угодника, милостивые, скорбно кроткие очи Спасителя и Божья Матерь с всеобъемлющей любовью в лице - вот что встретил взгляд цесаревны в небольшой уютной спальне, где ей так часто снились золотые сны и где приходилось переживать тяжелую горькую действительность.

   Елизавета упала на колени и подняла глаза на киот.

   - Господи! Помоги мне, мой Боже! Ты видишь, не по злобе на врагов, а из любви к родине замышляю я свое страшное дело, - шептала она. - Дай же мне силы довести мой замысел до конца, Боже! И если мне суждено погибнуть, великий милосердный Господь, пусть я погибну одна, но не карай других, безвинных...

   И синие глаза цесаревны наполнились слезами... Они потекли по щекам, падали на высокую и бурно вздымавшуюся грудь ее, мочили ковер спальни.

   - Спаси, сохрани, помоги, помилуй! - лепетали побледневшие губы Елизаветы.

   Но вот она встала с колен. Яркой надеждой горели теперь ее синие очи. Необычайная кротость милой улыбкой разлилась по лицу.

   - Пойдем! Я готова, Мавруша! - произнесла тихо-тихо цесаревна, - проводи меня!

   - Стой, милая, стой, родная моя! - послышался не прежний грубый, а грудной и странно размягченный голос Мавры. - Дай я по-своему провожу тебя... Ведь одна ты, одна на свете, сиротка ты моя! И некому тебя благословить на великий, но опасный замысел в эту минуту... Дай же твоей верной Мавре перекрестить тебя, пожелать тебе всего лучшего, бедная ты моя!

   И прежде чем опомнилась Елизавета, Мавра Егоровна быстро обняла ее одной рукой, осенила другою широким крестным знамением и, поцеловав в обе щеки, прошептала:

   - Теперь с Богом! Поезжай цесаревной, Лиза, моя прежняя маленькая родная подружка, а возвращайся русской императрицей Елизаветой! А я тут помолюсь за тебя. За тебя... за всех!

   Что-то стеснило грудь цесаревны, тяжелый клубок подкатился ей к горлу. Хотелось разрыдаться навзрыд, хотелось выплакать все свои слезы на преданной, любящей груди подруги, но время не ждало. Из гостиной долетали нетерпеливые шаги Лестока и зовущие ее голоса.

   Быстрыми шагами вышла из спальни цесаревна и спокойная, без тени недавнего трепета, приближалась к своим друзьям.

   - Кирасу мне! - послышался ее повелительный голос.

   Андрюша кинулся во внутренние покои и через минуту появился снова с тяжелой металлической кирасой, которую ловко и быстро надел на свою повелительницу. Его глаза так и следили за нею, так и впивались в ее лицо.

   - Что тебе, молодчик? - поймав нечаянно этот молящий взгляд, спросила Елизавета.

   - Возьми меня, возьми с собою, государыня! - прошептал юноша-паж.

   - Ты не знаешь, чего просишь, дитя! - проговорила с горькой улыбкой цесаревна. - Судьба своенравна и капризна. Может быть, всех нас ждет верная смерть впереди!

   - Так что же? Неужели ты не позволишь мне умереть с тобою? - пылко проговорил Андрюша и с такой беззаветной преданностью, с такой бесконечной любовью взглянул в синие глаза цесаревны, что та не могла ему противоречить больше.

   - Будь что будет, я не разлучусь с тобою, мой милый, милый мальчик! - произнесла она тихо и крепко обняла его.

   Андрюша с безумным восторгом и благодарностью взглянул на цесаревну.

   Все двинулись в сени, но на пороге цесаревна остановилась внезапно, вынула из-под кирасы золотой крест и произнесла каким-то новым, вдохновенным голосом.

   - Быть может, сегодня придется пролить кровь из-за меня... Но будьте вы все свидетелями моей клятвы: если Господь Милосердный поможет мне занять родительский престол, клянусь именем Господа не подписывать ни одного смертного приговора во всю мою жизнь...

   И сказав это, она поцеловала крест, и вся трепещущая вышла на крыльцо и села в ожидавшие ее там сани.

  

  

   Быстро скользили сани по рыхлому снегу, тихо поскрипывая полозьями. Морозное небо, усеянное звездами, улыбалось теперь ласково и кротко. Метель улеглась, ветер стих.

   Сани неслись едва видимым призраком по сонным улицам молодого Петрова города. Цесаревна, чуть дыша от охватившего ее волнения, сидела рядом с Лестоком; впереди ее занимали место Воронцов и юный паж, взор которого не покидал ни на минуту лица Елизаветы. Братья Шуваловы стояли на запятках.

   Как сон, промчались сани мимо оторопевших "серых камзолов", выскочивших было из караулки и не понявших спросонья, кто, куда промчался и зачем? Пронеслись сани мимо Летнего сада и Адмиралтейской крепости и остановились неподалеку от маленьких домиков, разбросанных по полю и составлявших казармы Преображенского полка. Вот и огромная съезжая изба. Яркий огонек горит в ее окнах.

   Лесток первый вышел из саней, Андрюша за ним. Отстегнули полость, помогли выйти цесаревне. Братья Шуваловы соскочили с запяток. Елизавета, по протоптанной до самого крыльца снежной тропинке, проследовала к съезжей.

   Вот она поднялась по широким ступеням и взялась за скобку двери.

   "Сейчас! Сейчас! - усиленно выстукивало ее сердце. - Сейчас! Сейчас начнется!" - клокотало что-то в ее груди.

   Тяжелая дубовая дверь сразу поддалась под нежной рукой Елизаветы. Цесаревна вошла, прижимая крест к груди обеими руками.

   Горница была полна солдат. Мундиры, мундиры и мундиры. Очевидно, цесаревну ждали, потому что, когда появилась она, свежая, взволнованная, прекрасная, с лучистым сиянием в глазах, все слилось в одном сплошном, радостном гуле:

   - Матушка!.. Цесаревна наша!.. Лебедка!.. Солнышко красное!

   И все загрубелые солдатские лица улыбались навстречу

   Елизавете просветленными детскими улыбками. Сильные руки тянулись к ней. Они хватали край ее платья, подносили к губам. Слезы навертывались на смелые глаза, текли по мужественным лицам, видевшим не одну битву, не один тяжелый поход. Верою, бесконечной преданностью сияли честные, отважные взоры...

   К бывшим уже в горнице присоединялись все новые и новые товарищи. Скоро изба была битком набита гренадерами.

   Цесаревна сделала знак, и все смолкло. Лишь изредка затаенный вздох нечаянно вздымал отважную грудь, да брякала чуть слышно ненароком подвернувшаяся сабля...

   И вот знакомый и бесконечно милый всем этим мужественным людям голос звучно и громко произнес:

   - Ребята, помните, чья я дочь? Хотите идти за мною?

   - Веди нас! Веди! Мы все готовы умереть за тебя! - одним сплошным, могучим гулом ответили солдаты.

   - Клянитесь служить мне верой и правдой, как служили моему отцу! - снова громким голосом произнесла Елизавета, поднимая крест перед собою.

   Шляпы в один миг полетели наземь.

   - Клянемся! Все клянемся! - одним общим звуком отвечали гренадеры и, набожно крестясь, стали подходить к кресту. Когда обряд присяги кончился, цесаревна сказала:

   - Идем, верные мои гренадеры, идем с Богом, избавить Русь от врагов!

   - Веди нас, веди, матушка-цесаревна! Мы всех их перебьем! - снова гаркнули молодцы-гренадеры.

   - Нет, я не желаю кровопролития, убийства, и если вы прольете напрасно хоть одну каплю крови, я не иду с вами! - произнесла решительно цесаревна. - На императорской короне, которую дочь Великого Петра наденет на свою голову, не должно быть крови!..

   - Приказывай, цесаревна, мы все исполним, как ты велишь! - раздалось в ответ.

   В немногих словах цесаревна разъяснила солдатам, что им предстоит делать, отделила часть гренадер и приказала им идти арестовать Миниха, Остермана, Головкина, Левенвольде и Мегдена, остальным же гренадерам приказала следовать за собою.

   - А теперь, - заключила она, - с Богом! Да поможет всем вам Господь совершить великое дело на пользу и славу нашей дорогой родины!

   Сказав это, цесаревна осенила низко склонивших свои головы солдат крестом и быстрой походкой направилась к стоявшим на дворе саням.

   Солдаты поспешили за ней и бегом пустились по сторонам, стараясь не отстать от саней ни на шаг.

   Луна в это время спряталась за облака, и темнота заволокла сонный город.

   Услышав тяжелое дыхание своих бегущих друзей, Елизавета приказала остановить сани.

   - Матушка, что ты хочешь делать? - послышались взволнованные голоса.

   - Идти вместе с вами! - бодро прозвучал ее бархатный голос.

   И она легко и быстро выпрыгнула из саней и бодро зашагала впереди толпы гренадер.

   - Вы устанете, государыня... Обопритесь на меня, - прошептал подле нее звонкий, молодой голосок.

   Цесаревна скорее почувствовала, чем увидела того, кто очутился подле.

   - Это ты, мой мальчик? - произнесла она ласково и положила свою мягкую, нежную руку на плечо Андрюши.

   - Господи! Дай мне умереть за нее! Дай мне умереть за нее, Господи! Я ничего не прошу у Тебя больше! - шептали во тьме дрожащие губы юного пажа.

   Шествие быстро подвигалось вперед. Посреди своих верных гренадер шла, тяжело переступая в грязном снегу, цесаревна. Ее маленькие ножки едва успевали за их большими сильными ногами, привыкшими к походам. К тому же тяжелая кираса затрудняла движение. Все тише и тише двигалась вперед цесаревна.

   - Нет! Не могу больше! Я слишком устала! - произнесла она, наконец, чуть слышно. - Так мы не скоро дойдем.

   - Матушка, дозволь поднять тебя на руки! - послышался чей-то голос, и в один миг солдаты бережно подняли с земли хрупкую, дорогую ношу и на своих сильных плечах понесли ее дальше.

   Так прошли темную улицу, затем какой-то закоулок.

   Вот и окна Зимнего дворца. Ни единого огонька нет в них. Видно, все спят и не чуют приближающейся беды. Только в караульне свет.

   Елизавета приказала нести себя прямо туда.

   Еще несколько минут, и гренадеры бережно опустили на землю цесаревну около самого входа в караульный дом.

   Громкий крик неожиданности вырвался из груди десятка солдат, находящихся там, когда вдруг распахнулась дверь и на пороге показалась закутанная в шубу цесаревна. Один из караульных схватил было барабан и забарабанил в него что есть мочи.

   Но в тот же миг Лесток вынул кинжал из ножен и сильным ударом проколол кожу на барабане. Барабан сразу затих.

   - Связать его, - кивнул он на поднявшего тревогу солдата. Несколько гренадер в одну минуту исполнили приказание лейб-медика цесаревны.

   - Ребята! - пронесся мелодичной музыкой под сводами караульни голос Елизаветы, обращенный к караульным солдатам, - ребята, я зову вас служить мне верой и правдой. Согласны ли вы?

   - Цесаревна! Матушка наша! Это ты? - раздались одиночные голоса. - Прости, не распознали, матушка! Горленка наша, мы все за тобою!

   И караульные рухнули все на пол, земно кланяясь "матушке". Темными, длинными залами, где царствовала зловещая тишина, шла цесаревна впереди своих верных телохранителей-гренадер. Рядом с нею шел, ни на шаг не отставая, Андрюша. Вот еще, еще немного - и они у цели.

   Вдруг юный паж замер от неожиданности. Он своим зорким взглядом заметил закрытую дверь, из-под которой пробивался свет. Андрюша узнал эту дверь и вспомнил, что в комнате за этой дверью помещался неотлучно дежуривший в апартаментах Анны Леопольдовны его отец. За этой дверью была другая, которая вела в спальню правительницы и ее сына-императора. Что-то болезненно заныло в груди мальчика... Какое-то темное предчувствие сжало ему сердце...

   Минута - и дверь бесшумно отворилась.

   - Кто здесь? - послышался громкий возглас, в котором Андрюша сразу узнал голос отца.

   - Сдавайтесь! Дайте вашу шпагу! - послышался другой голос, нежный и сильный в одно и то же время. - Государыня Елизавета Петровна требует покорности!

   - Я знаю одного только государя Ивана Антоновича! - отвечал Долинский и, быстро выхватив шпагу из ножен, взмахнул ею.

   Дикий крик огласил внезапно комнату и... шпага Юрия со звоном упала на пол. Перед ним, как из-под земли, вырос чернокудрый мальчик с пламенными глазами.

   Андрюша бросился вперед, чтобы получить удар, предназначенный для цесаревны.

   &nb