Чарская Лидия Алексеевна - Паж цесаревны

sp; Глаза Долинского, почти обезумевшие от ужаса, впились в лицо сына. Он пошатнулся, отпрянул назад.

   Все это длилось лишь одно мгновение. Гренадеры быстро подскочили к Юрию, схватили его за руки, зажали рот, связали.

   Долинский не противился. Он ослаб теперь как ребенок. Вся его мысль была занята одним: еще минута - и он бы мог нечаянно пронзить того, кто ему был дороже всего в мире. И переведя глаза с Андрюши на стоявшую передним стройную фигуру в кирасе, он только теперь узнал ее и понял все.

   Цесаревна Елизавета сделала знак своим спутникам и, приблизившись к двери, которая вела в следующую комнату - спальню правительницы, - подняла тяжелую портьеру.

  

  

   Правительница Анна Леопольдовна в этот вечер легла спать очень поздно. Она долго сидела перед зеркалом и в то время, как одна из камер-фрейлин тщательно расчесывала ей при свете нескольких свечей ее волнистые густые волосы, без умолку болтала с Юлианой.

   - Какая ты хорошенькая стала, Анна, за последнее время! - произнесла молоденькая баронесса, когда дежурная фрейлина, окончив прическу, ушла.

   - Ты находишь, Юлиана? - ответила вопросом Анна Леопольдовна и прибавила: - Это, вероятно, потому, что теперь у нас все тихо и спокойно, и я уже не боюсь так за будущее... Даже мой трусливый супруг поуспокоился немного... Он сознал, что опасаться нам нечего... Кстати, вчера вновь приходил Головкин и опять советовал мне объявить себя императрицею и выпустить об этом манифест в день моего тезоименитства... У Остермана даже готов уже этот манифест. Остается только скрепить его моей подписью, и я стану императрицею России!

   - И славно же мы повеселимся в день твоего коронования! - весело воскликнула Юлиана и даже в ладоши захлопала по старой детской привычке.

   - Когда я стану императрицей, то... - начала опять Анна, но легкий стук в дверь заставил ее замолчать.

   - Кто там? - звонко крикнула Юлиана.

   - Это я, принц Антон. Мне нужно сказать моей супруге два слова...

   - А нельзя их сказать завтра, эти два слова, Ваше Высочество? - весело откликнулась Анна.

   - Не время теперь смеяться! - послышался уже явно раздраженный голос на пороге, и принц Брауншвейгский стремительно вошел в комнату.

   - Сейчас был у меня Левенвольде, - без всякого вступления начал принц, - он говорит, что в гренадерских казармах неспокойно, что принцесса Елизавета...

   - О, как вы мне все надоели с принцессой Елизаветой! - раздраженно вскричала Анна. Ведь она уже поссорилась с Лизой благодаря стараниям всех этих Остерманов, Левенвольде, Головкиных...

   - Да, но она опять... Левенвольде получил сведения о каком-то заговоре... - начиная усиленно заикаться от волнения, лепетал принц.

   - Опять заговор!.. Сколько раз я это слышу. Точно нарочно пугают... Я уверена, что все это пустяки... Никакого заговора нет... На Елизавету напрасно наговаривают... И потом, что говорить о заговоре, когда уже решено выдать Лизу замуж...

   - Но она не выйдет!

   - Ну, тогда удалим ее...

   - В монастырь? - подхватил принц. - Уж скорее бы постригли ее!.. А то буквально у меня нет ни минуты покоя. Какое-то предчувствие подсказывает мне, что не сегодня-завтра она со своими приверженцами выкинет что-нибудь... Но я боюсь не за себя, нет, - прибавил принц, - а за наших детей...

   - Пострижем ее хоть завтра, если вы находите, что это надо для благополучия наших детей, - прервала Анна Леопольдовна, - а пока спокойной ночи, мой друг. Юлия и я умираем от усталости.

   - А как же Левенвольде? Что ему сказать? Он заставил меня непременно переговорить с тобою... - заикнулся было принц.

   - Отошлите спать вашего Левенвольде и пожелайте ему спокойной ночи! - весело заключила принцесса, подставляя мужу щеку для поцелуя.

   Принц Антон поцеловал жену, поклонился Юлиане и ушел из комнаты, бормоча что-то себе под нос о беспечности своей супруги.

   - А теперь спать! Спать! Спать! - весело вскричала Анна и, быстро раздевшись, бросилась с размаха в свою пышную постель и, как в волнах, провалилась в лебяжьей перине.

   - Славно! - проговорила она, окинув счастливым взглядом Юлиану, улегшуюся неподалеку на мягкой софе.

   Давно уже Анна Леопольдовна не была так довольна и собою, и окружающими, как в этот вечер. И ей все нравилось. И эта пышная, мягкая постель, и ласковый полусвет в комнате, и легкое посапыванье маленького Иванушки, сладко спавшего в своей золотой, царской кроватке... Она с удовольствием потянулась в постели и вся отдалась своим грезам. Вскоре грезы эти перешли в дрему, дрема - в сон, крепкий и приятный...

   Мягкий свет ночника по-прежнему тихо обливает комнату; Иванушка по-прежнему чуть посапывает и вкусно чмокает губами во сне, а его маленькая сестра, недавно родившаяся дочь Анны Леопольдовны, принцесса Екатерина, от времени до времени шевелилась в своей люльке. Правительница вся поддалась тихому сну, навеявшему на нее сладкие грезы.

   И снится молодой принцессе, что не правительница она больше, не будущая императрица, а крошечная Христинька-малютка. И живет она с матерью в подмосковном селе Измайлове, у своей бабушки, вдовы-царицы Прасковьи Федоровны... Много всякого народу во дворце бабушки: все больше странники, да юродивые, да Божьи люди... А рядом с ними - дурки, шутихи, карлы, калмычки... Бабушка очень любит и тех, и других, целые дни с ними проводит... И саду бабушки большой... Водят туда Христю мамушки да нянюшки...

   Вот и сейчас привели, посадили на лавочке под душистою яблоней... Ах, хорошо! Солнце печет, пригревает. Старая мама песню мурлыкает, а кругом букашки да мушки, то с зеленой спинкой, то с красным брюшком. Хочется поймать хоть одну букашку - да лень как-то... Руки не поднимаются. Дремота одолевает. Так бы и уснула... А вон бабушка, важная, строгая, идет по дорожке... Со всеми она строгая, а с ней, Христей, ласковая, добрая, как ангел. Увидела ее, приближается к ней, остановилась, наклоняется.

   - Что это, никак, спишь, внучка? Среди бела дня-то?! И соня же ты у меня!.. Стыдно, стыдно, проснись скорее!..

   И бабушка тормошит ее за плечо своей нежной, пухлой рукою...

   И кажется Христе, что сама она вдруг становится все меньше и меньше под пухлой рукой бабушки и совсем стала маленькая, как те пестрые жучки и букашки. И спинка у нее, как у них, красненькая, и щупальца выросли, и крылья. Окружили ее со всех сторон букашки, кружатся подле и чуть слышно будто стрекочут, словно кузнечики:

   - Полно спать! Пора вставать, сестрица!

   И все громче этот писк, все звучнее. Уж это не кузнечики стрекочут, а будто людским голосом, повелительным, строгим звучит над самым ее ухом:

   - Пора вставать! Пора вставать, сестрица!

  

   - Пора вставать, сестрица!

   Анна быстро открывает глаза.

   Что это? Ни солнца, ни сада, ни зеленых стрекоз и букашек, ни бабушки-царицы.

   Перед ней стоит какая-то странная женщина-воин. Блестящая кираса охватывает ее высокую полную грудь, золотистые кудри окружают прекрасное лицо.

   При свете ночника Анна с трудом узнает ее. И вдруг смертельная бледность покрывает лицо правительницы. Что-то ударяет в голову, что-то отзывает в сердце нестерпимой, мучительной болью. Все разом становится ясным как день... Она беспомощным взором окидывает комнату. Вон, в дверях толпятся солдаты... Обнаженные шпаги, суровые лица...

   С диким воплем Анна падает к ногам Елизаветы:

   - Пощади моих детей, Лиза! Пощади! И, рыдая, бьется на ковре.

   Шум и вопли разбудили Юлиану.

   - Анна... Анна! Я с тобою! Не бойся, я защищу тебя! - и с громким криком верная фрейлина бросается на помощь своей госпоже.

   - Не бойтесь! Вам и вашим детям не грозит опасность, - своим мелодичным голосом произнесла Елизавета. - Будьте только покорны и одевайтесь скорее... Вас отвезут в мой дворец. Я даю вам честное слово, что не желаю ни вашей жизни, ни жизни ваших детей... Я являюсь только за императорской короной, которая мне, как дочери Петра, принадлежит по праву...

   И, подойдя к гренадерам, Елизавета дает им знать, чтобы они вышли из комнаты, пока Анна Леопольдовна будет одеваться.

   Солдаты скрылись за тяжелою портьерою, но лязг их сабель слышен хорошо в спальне.

   Дрожащими руками Юлиана одевает свою госпожу. Вот они готовы, наконец, обе... Снова появляются солдаты... Подходят к колыбели императора. Один из них сильной рукою сорвал полог, наклонился, хочет вынуть дитя из люльки.

   - Не тронь его! Не тронь моего Иванушки! - полным отчаяния криком вырывается из груди правительницы.

   - Не тронь его! Я возьму бывшего государя! - послышался звонкий молодой голос, и перед насмерть перепуганной правительницей появился Андрюша Долинский. Осторожно и бережно протянул юноша руки к люльке и вынул из нее крошечное существо.

   - Я должен отнести его государыне, но будьте покойны, сыну вашему не причинят вреда! - успокоил юноша Анну.

   - Благодарю вас! - чуть слышно прошептала бывшая правительница.

   Юлиана взяла на руки маленькую принцессу Екатерину и, окруженные гренадерами с саблями наголо, они прошли через ряд пустых залов дворца, прямо на площадь, где стояли сани.

   Уже светало, когда сани цесаревны подъехали к крыльцу Елизаветиного дворца. В них сидела она сама с крошкой Иваном на руках и с неизменным Андрюшей. В следующих двух санях везли принца и принцессу Брауншвейгских, ближайшую ее свиту, верную Юлиану и крошечную принцессу Екатерину.

   Несмотря на ранний час, весть об удавшемся заговоре уже успела облететь столицу с быстротою молнии. Улицы кишели народом. Громкие, восторженные крики приветствовали Елизавету от самого Зимнего дворца. Народ бежал за санями своей общей любимицы, народ устилал ей одеждами путь, народ кричал:

   - Наконец-то дождались мы светлого праздника, царица наша желанная! Голубка сизокрылая!.. Радость наша... Царствуй, царствуй над нами!

   Елизавета кланялась направо и налево, улыбалась, протягивала руки и шептала в ответ:

   - Милые вы мои! Родные мои! Всю душу положу за вас! Всю душу!

   Но вот остановились сани. Елизавета лихо и быстро выпрыгнула из них, не выпуская из рук крошки-императора, и вошла на крыльцо. На пороге ее встретила хорошо знакомая фигура.

   - Матушка... родная... деточка моя, цесаревна милая! - всхлипывая, запричитала Мавра Егоровна и вдруг осеклась, вытянулась в струнку и с низким и ясным поклоном проговорила:

   - Приветствую Ваше Императорское Величество многия, многия лета!

   Елизавета протянула руку, крепко обвила шею своего верного друга. Но напряженные нервы не выдержали. Молодая государыня громко зарыдала.

  

  

   - Нет, тысячу раз нет! Я не хотела короны, не хотела объявлять себя императрицей! Окружающие вскружили мне голову, убедили, что ради благополучия детей и друзей моих я должна занять престол. И теперь расплата, какая жестокая расплата!

   И Анна Леопольдовна горько зарыдала на груди своей неизменной Юлианы.

   Брауншвейгское семейство сидело под крепким караулом в одной из отдаленных комнат дворца. В соседней комнате были заперты приверженцы свергнутого правительства в лице Миниха, Остермана, Головкина, Левенвольде, Мегдена и других. А еще дальше, в крошечной комнате, находился связанный верный слуга правительницы Юрий Долинский.

   Юрий Долинский знал уже, что Анна Леопольдовна удалена от власти, и что она, ее муж и дети арестованы, и Елизавета Петровна провозглашена императрицей. Угрызения совести терзали Долинского. Исполнил ли он свой долг? Сдержал ли клятву - отдать жизнь за ту, которая спасла от пытки и казни? Не должен ли он был в момент, когда явились заговорщики, забыть о том, что он отец, и уложить на месте первого из попавшихся ему навстречу, будь то даже его собственный сын?.. Но в то же время Долинский сознавал, что ничего, ровно ничего не мог он сделать для защиты правительницы и что, нанеси он удар саблею Андрюше, рассвирепевшие гренадеры отомстили бы, пожалуй, его смерть убийством Анны и беззащитного крошки-императора. Ведь удержать гренадер, проникнутых злобою и ненавистью к брауншвейгцам, было бы почти немыслимо. Да притом в душе Долинский преклонялся перед Елизаветой и считал, что для счастья и славы России было бы лучше, если бы она, а не разные принцы Антоны, Остерманы, Левенвольде и другие правили страною. Он был предан Анне Леопольдовне только потому, что она была его спасительницею. Но, как и многие другие, он ненавидел окружавших правительницу корыстных сановников. И лишь за нее, а не за них он был готов отдать свою жизнь. Он останется верным своей клятве и разделит ее участь: если она пойдет на плаху, и он потребует смертной казни, если сошлют или посадят в тюрьму, он добровольно последует за нею...

   Невеселые думы наполняли головы и остальных пленников. Особенно бывшая правительница горевала и плакала, сетуя на судьбу. Но не за себя страдала Анна: участь детей, мужа и друга Юлианы пугала ее. Она то сидела молча, скованная тяжелым оцепенением, то снова бросалась на шею подруге и, рыдая, говорила:

   - Я знаю Лизу... она добра и сердечна. Она не пожелает нашей казни, но народ? За былые унижения его любимой цесаревны не потребует ли он нашей жизни?

   - О, если бы мы послушались тогда Левенвольде, приняли меры! - прошептал принц.

   - Тише, идут! - остановила их Юлиана.

   - О, это за нами! вести нас в тюрьму, на казнь! - в отчаянии вскричала Анна. - Дети мои! Бедные дети, Иванушка мой! Бедный дорогой Иванушка! Не отдам, не отдам его!

   И судорожным движением Анна прижала к своей измученной груди ребенка.

   Шаги приблизились. Вот брякнул замок открываемой двери, и на пороге показался Михаил Илларионович Воронцов. В руках его была свернутая в трубку бумага с большой печатью, очевидно, указ новой императрицы.

   Анна Леопольдовна взглянула на сверток, побледнела, затряслась вся и воскликнула диким голосом:

   - Вы принесли наш смертный приговор?! Да? Мы должны умереть!.. О, Боже! И неужели сейчас!.. Сегодня!..

   - Успокойтесь, принцесса, - ответил Воронцов, - государыня императрица Елизавета Петровна милостиво решила забыть все причиненные ей вами невзгоды и отнюдь не желает ни вашей смерти, ни смерти кого-либо из ваших близких. Императрице известно, что главные виновники всего - Остерман, Миних и Левенвольде, Ее Величество знает, что они побудили вас незаконно взять в руки власть, что они внушили вам намерение сделаться императрицей всероссийской и что они препятствовали занять престол законной наследнице Петра. Они будут преданы за это суду. А вам, принцесса, и вашему семейству Ее Величество не желает причинять никаких огорчений, предает все ваши поступки забвению, дарует вам свободу и распорядилась лишь отправить вас с мужем и детьми за границу, в ваше отечество. Но, - прибавил Воронцов, отчеканивая каждое слово, - Ее Величество велела предупредить вас, принцесса, что если вами или вашими приближенными будут сделаны какие-либо попытки вновь захватить власть, то, вместо свободы, вам и вашему семейству предстоит заточение в крепости или ссылка в самые отдаленные места Сибири, и вы будете разлучены с вашим сыном навсегда. - Сказав это, Воронцов с поклоном удалился из комнаты.

   - Антон! Юлиана! Иванушка! Мы не умрем, мы не умрем, слышите ли? - вся задыхаясь от счастья, вскричала Анна и вслед затем вся побледнела, зашаталась.

   Переход от страха к радости был слишком велик, и принцесса без чувств грохнулась на руки подоспевшего мужа.

   В то время как Воронцов объявлял милостивую весть новой государыни, ближайший друг этой государыни, Мавра Егоровна стояла на заднем крыльце перед большой толпою гренадер-преображенцев.

   - Матушка, вызови ты к нам Ее Величество на единую минутку, повидать нам ее надоть, - просили солдаты фрейлину.

   - Ну, еще что выдумали? Ее Величество манифест с Петром Ивановичем о вступлении на престол составляет, а они "вызови"... Ишь вы, быстроглазые.

   - Будь милостива, матушка! Не откажи!

   - Ладно, не откажу; ждите уж, непутевые! - полная, высокая фигура первой статс-дамы государства скрылась в сенях.

   Вскоре на ее месте появилась другая фигура, величественная, царственная, прекрасная, в андреевской ленте. Опираясь на руку юного пажа, она быстро приблизилась к гренадерам.

   Едва она ступила на крыльцо, как раздались громкие, восторженные крики:

   - Да здравствует государыня императрица Елизавета Петровна! Да здравствует матушка-царица! Да здравствует дочь Великого Петра!

   - Что вам надобно, дорогие друзья мои? - прозвучал нежный голос недавней опальной царевны, теперь уже всесильной русской государыни, когда восторженные голоса приутихли.

   Как один человек все 300 гренадер повалились в ноги.

   - Матушка! Родная! Не оставь! Разреши! Лебедь наша белая!

   - Что? Что такое? Не пойму вас, милые!

   Тогда поднялся один из гренадер на ноги, вытянулся в струнку, выступил вперед. Елизавета увидела перед собой черноглазого богатыря-солдата с открытым, честным лицом.

   "Где я встречала этого молодца?" - произнесла она мысленно. И тотчас же вспомнила темную ноябрьскую ночь, безумный бег, безумное преследование, занесенную над ее головою саблю, крик насмерть перепуганного пажа и упавшего к ее ногам гренадера, принявшего ее за шпиона... Яркой картиной пронеслась перед ней вся эта недавняя сцена. Елизавета узнала в черноглазом гренадере того, который чуть было не убил ее несколько дней назад, и ласково положила руку на плечо стоявшего перед ней богатыря.

   - Говори, голубчик, что надо? - произнесла мягко государыня.

   - Матушка-царица! - произнес взволнованно солдат. - Будь милостива... исполни первую нашу просьбу: прими на себя звание капитана нашей первой гренадерской роты...

   Елизавета задумалась на минуту. Чудесная улыбка скользнула по ее алым устам. Глаза сделались влажными от слез.

   - Спасибо за честь, братцы! Охотно принимаю вашу просьбу. Отныне объявляю себя капитаном лейб-компанской гренадерской роты. Л вам всем, верные мои гренадеры, за то, что вы помогли мне добыть отцовский престол, дарую дворянское достоинство...

   - Ура! - громовым раскатом раздалось из глоток. Но все сразу смолкло, когда Елизавета подала знак рукою, что еще желает что-то сказать.

   - Представляю вам первого поручика новой роты. Прошу любить и жаловать! - произнесла громко императрица, выдвинув вперед Андрюшу.

   - Спасибо, матушка! Спасибо, родная, голубушка наша! Слыхали мы про верную его тебе службу, и счастливы, что он будет в нашей роте, - зашумели солдаты, снова повалившись в ноги государыне.

   - Доволен ты? - обратилась Елизавета к своему пажу, когда, распростившись с друзьями-гренадерами, она снова вошла в горницу.

   - Государыня! Светлое солнышко мое! Не по заслугам награда! - произнес Андрюша, рухнул на колени перед императрицей и зарыдал.

   - Что с тобой? Что с тобой, мой мальчик? - произнесла Елизавета, не привыкшая видеть слез на глазах своего любимца.

   - Государыня, золотая моя! Царица моя ласковая! - судорожно шептал Андрюша, - не надо мне ни чинов, ни наград... одна просьба только к тебе будет - пощади моего отца, государыня!

   Елизавета молча взглянула на своего верного пажа. Что-то необычное, непонятное для мальчика сквозило в ее взоре.

   - Твой отец был верным слугою Анны? - спросила она.

   - Да, государыня! - отвечал тихо Андрюша.

   - Он со шпагой в руках хотел защитить свою правительницу?

   - Да! - еще тише произнес Андрюша, чувствуя, что вина его отца велика.

   - Он готов был убить первого, кто поднял руку на тех, кому он поклялся служить верой и правдой?

   - Да! - чуть слышно прошептал мальчик.

   - Твой отец верный и честный подданный, - задумчиво произнесла Елизавета. - Пойди объяви своему отцу, что императрица не только жалует ему свободу, но награждает его за верную службу и храбрость чином полковника и призывает его служить отныне себе. И если он присягнет так же верно служить мне, как служил до сих пор принцессе Анне Леопольдовне, то его ждут еще другие милости.

   С тихим криком восторга Андрюша бросился целовать руки своей благодетельницы...

   - Бог и государыня даруют тебе жизнь, батюшка! Ее Величество жалует тебя чином за храбрость и верность! - широко распахнув двери каморки и бросаясь в объятия к отцу, вскричал Андрюша, быстро разрезая кинжалом связывающие веревки.

   - Дитя мое! Дорогое дитя! И не кто иной, как ты явился ко мне вестником радости! - произнес арестованный, горячо обнимая сына.

   Андрюша покрыл руки отца поцелуями.

   - Как я счастлив, батюшка! Родной мой! - шептал он, ласкаясь к нему. - Теперь мы снова будем вместе, уже неразлучны с тобою... Теперь оба отдадим себя целиком на службу милостивой царице. Не правда ли, батюшка?

   - Нет, Андрюша, милый сын мой, нам не суждено служить вместе, - произнес тихим, взволнованным голосом Долинский. - Ты служил верой и правдой твоей государыне. Отдай все силы свои за нее, отдай твою молодую жизнь, если этого потребует судьба... Не мне учить тебя. Ты Долинский, а Долинские умеют быть верными слугами отечеству. А... я... я... пойми меня, Андрюша, мальчик мой любимый, я не могу служить новой государыне, не могу принять ее милостей... Я дал торжественную клятву служить государю Иоанну Антоновичу и его государыне-матери и должен сдержать ее.

   - Батюшка! - весь дрожа, кинулся к отцу Андрюша.

   - Да, милый! Мы, Долинские, не созданы клятвопреступниками, нарушителями присяги... Я знаю свой род. Служи же верой и правдой новой царице, мальчик, а я... я... если мне не позволят следовать за принцессой Анной Леопольдовной, келья монастыря будет мне теперь убежищем... Я постригусь в монахи и буду молиться за тебя и за покойную Наташу!.. А теперь ступай. Отнеси мой ответ государыне, поблагодари ее за милость, оказанную мне. Мы еще увидимся. Иди же, мальчик!

   Андрюша бросился, стоная, к отцу, обнял его ноги, покрыл поцелуями руки и быстро выбежал из комнаты, боясь разрыдаться.

   Он нашел императрицу на балконе. Она стояла там, глядя на собравшуюся под окнами ее дворца толпу.

   Колокола всех петербургских соборов и церквей звонили как в светлый праздник. То сзывали народ присягать новой государыне. Улицы кишели тем же народом. Царский дворец был окружен со всех сторон. Елизавета стояла, кланялась, улыбалась. Утро чуть брезжило первой улыбкой. Ноябрьские утра темны, но, тем не менее, народные толпы разглядели стоявшую на балконе государыню и приветствовали ее шумными радостными кликами.

   Андрюша приблизился к ней, тихо взял ее руку и молча прижал к губам.

   - Это ты, господин поручик? - весело окликнула его Елизавета. - Принес вести от отца? Да?

   - Государыня, - скорбным голосом сказал мальчик, - прости его... он отказывается от милостей... Он хочет идти в монахи...

   - Я так и знала! Отец такого сына не мог ответить иначе! - произнесла Елизавета. - Дай Бог, чтобы и у меня было побольше таких слуг.

   И государыня нежно обняла склоненную перед ней черную головку пажа.

   - Но мне бы все-таки хотелось обрадовать тебя чем-нибудь, мой милый, дорогой, верный Андрюша! Проси у меня каких хочешь милостей, мальчик! - произнесла она твердо.

   Андрюша задумался на мгновение. Быстрой зарницей пронеслась его мысль, сердце его забилось сильно-сильно, глаза сделались влажными.

   - Государыня-царица! - произнес он тихо-тихо, - там, далеко, в камчатских тундрах живет мой крестненький... мается в неволе... Верни его, государыня... А в Пелыме черноглазая девочка, дочь Бирона, тоже, поди, невинно страдает в ссылке... Обоих их возврати, солнышко, а Бог наградит тебя!

   - Обоих верну... Всех верну, всех пострадавших, - произнесла императрица, крепко сжимая руку своего юного пажа, - всех верну, мой мальчик. Даю клятву тебе в этом... И тебе, великий Боже, даю клятву! - поднимая мягко залупившиеся глаза к прояснившемуся небу, произнесла Елизавета чуть слышно. - Даю еще раз клятву Тебе, Могучий, Милосердный Бог: не допускать ни казней, ни смертей на плахах. Твоя смиренная раба Елизавета торжественно клянется тебе в том!

   Императрица умолкла... Ясное солнце как раз в это время прорезало морозное ноябрьское небо. Золотые лучи его брызнули и застряли на куполах церквей, на белом снегу и на золотых волосах красавицы царь-девицы...

   Казалось, сам Господь услышал клятву, вырвавшуюся из трепетной, благодарной груди. Государыня протянула к солнцу дрожащие от волнения руки. Синие глаза ее зажглись горячим огнем.

   - Все для славы России! Все для могущества милой родины! - прошептали губы царь-девицы, и она окинула любовным взором собравшиеся под балконом народные толпы.