Чарская Лидия Алексеевна - Щелчок

   Княжна Джаваха; Сибирочка; Щелчок   [Повести : Для сред. и ст. шк. возраста]  Лидия Чарская; [Сост. и вступ. ст. В. Приходько; Худож. А. Куленин]

   Саратов : Приволж. изд-во "Дет. кн." , 1992

   Scan, OCR, SpellCheck: Kapti, август 2006 г.

  

   На а утренней заре, задолго до восхода солнышка, из леса выехало несколько крытых грязным полотном телег.

   Лишь только телеги остановились на лесной опушке, из-под навесов их выскочили смуглые, черноглазые, кур­чавые люди с вороватыми лицами и грубыми голосами.

   Взрослые мужчины, одетые в рваные куртки, со ста­рыми мятыми шляпами на головах, с порыжевшими за­пыленными сапогами, принялись отпрягать лошадей, в то время как пестро и ярко наряженные в цветные лох­мотья женщины и грязные, до черноты загорелые ребя­тишки, в одних холщовых грубых рубашонках, вместе с подростками стали собирать сухие ветви и сучья для костра.

   Вскоре костер этот был готов и запылал среди лужай­ки у леса.

   Одна из женщин поставила на огонь большой черный таганец с крупою, другая, старая, с седыми лохмами,. выбившимися из-под платка, взяла в руки огромный ка­равай хлеба и большой кухонный нож.

   - Эй, вы, дармоеды, подходи за едою! - закричала резким голосом старуха и, нарезав хлеб ломтями, стала оделять им толпившихся вокруг нее ребят.

   Последние с жадностью хватали куски, причем стар­шие из ребятишек вырывали хлеб у младших. Поднялись невообразимый шум, гам, писк и плач.

   Старуха с крючковатым носом издали погрозила кост­лявым пальцем расшумевшейся детворе, но те и не поду­мали утихнуть. Напротив, еще отчаяннее закипела, еще более усилилась возня.

   - Эй, Иванка, уйми ребят, что ли! Сладу с ними нет! - крикнула кому-то старуха.

   Из-под навеса ближайшей из телег вылез высокий широкоплечий мужчина, одетый чище и лучше осталь­ных, с серебряной серьгой в ухе, с длинною ременною плетью в руке.

   - Эге, мелюзга не в меру расшумелась! - свирепо взглянув на дравшихся ребятишек, крикнул он что было сил и, взмахнув своей страшной плетью, опустил ее на спины дерущихся ребят.

   Дружный отчаянный визг огласил опушку, и малы­ши, как стая испуганных воробьев, разлетелись все в раз­ные стороны от сурового дяди Иванки и его страшной плети.

   - Еда поспела. Ступайте хлебать похлебку, - про­говорила молодая женщина, хлопотавшая над таганцом у костра.

   На это приглашение со всех сторон потянулись при­бывшие на опушку леса люди, стали рассаживаться у огня. Старуха нарезала хлеба, молодая сняла котелок с огня и поставила его перед усевшимися в кружок муж­чинами. Каждый вынул из кармана деревянную ложку и стал с жадностью черпать ею похлебку, находившуюся в котле.

   Только подростки и малыши остались без завтрака. Они жевали черствые корки хлеба и с завистью погляды­вали издали на евших у костра людей.

   Смуглые люди были цыгане. Как и все цыгане, они вели бродячую жизнь, переезжали с места на место в своих крытых телегах, останавливаясь всем табором лишь на короткое время то здесь, то там, где-нибудь на краю деревни или вдали от города. И тут у них начина­лась "торговля": мужчины обменивали лошадей на рын­ках (по большей части дурных на хороших) или прода­вали неопытным людям своих никуда не годных лоша­дей; женщины же и дети бродили по окрестностям своих стоянок, гадали на картах или предсказывали судьбу по линиям рук, получая за это по нескольку копеек; ча­ще же всего, без всякого гадания, они выпрашивали ми­лостыню.

   Но ходили небезосновательные слухи, что цыгане не прочь и воровать при случае, и где бы они ни побыва­ли - везде как-то загадочно пропадали разные вещи.

   За это цыган повсюду презирали и преследовали, и они, никогда не останавливаясь подолгу на одном месте, старались укрываться вдали от селений.

   Таковы были люди, расположившиеся рано утром на опушке леса.

  

   Оставьте меня! Не мучьте меня! Что я сделала вам? Отпустите меня! Оставьте! Я не виновата! Я ни в чем не виновата! Отпустите же! Не троньте меня!

   Вдалеке от костра, с рассевшимся вокруг него взрос­лым населением табора, собралась небольшая группа подростков - черномазых мальчишек и девчонок, одетых в такие же, как у взрослых, грязные пестрые лохмотья. Схватившись за руки, они образовали небольшой хоровод и кружились с громким хохотом, свистом и улюлюканьем, выкрикивая то и дело резкие, грубые, бранные слова.

   В их кругу, со всех сторон замкнутая ими, металась девочка, лет девяти-десяти.

   Маленькая, худенькая, тщедушная, с белокурыми, как лен, волосами, она резко отличалась от смуглых до чер­ноты цыганских детей своею внешностью и белой кожей, слегка тронутой налетом загара и пыли.

   В ее больших синих глазах стояли слезы, все худень­кое тело дрожало; она испуганно поглядывала взглядом зверька, затравленного до полусмерти, на кружившихся вокруг нее ребят.

   От быстрого кружения хоровода у девочки рябило в глазах; от крика и гама болела и кружилась голова; сердце то замирало от страха, то колотилось в маленькой груди, как подстреленная пташка.

   - Отпустите меня! Отпустите! - молила она со сле­зами на глазах, протягивая вперед худенькие ручки.

   Но шалуны не обращали внимания на ее просьбы и мольбы.

   Громче, пронзительнее раздавались их крики. Все быстрее и быстрее кружились цыганята. Все резче и прон­зительнее хохотали они, потешаясь над маленькой жерт­вой, метавшейся среди круга и молившей их о пощаде.

   И вот неожиданно, быстро остановился хоровод как вкопанный.

   Высокий, долговязый мальчишка, лет четырнадцати, с неприятным воровато-бегающим взглядом и кривой усмешкой, отделился от круга, приблизился к девочке и заговорил, кривляясь и строя страшные гримасы:

   - Отпустим тебя, если ты нам спляшешь... Попляши, не смущайся, пряник дадим... А плясать не станешь - не взыщи... так тебя огрею кнутовищем, что небо пока­жется с овчинку. Ну, пляши! Слышишь, пляши! Ха, ха, ха! - заключил он громким хохотом свою речь.

   - Ха, ха, ха! - отозвались ему другие ребята таким же злорадным смехом. - Попляши, Галька; ну же, ско­рей попляши!

   Они запели гнусавыми голосами:

   Барышня-сударышня,

   Бараньи ножки...

   Барышня, попляши!

   Твои ножки хороши,

   Бараньи ножки

   Распрями немножко

   И, схватившись снова за руки, завертелись и запрыгали вокруг той, которую называли Галькой, угрожая ей кула­ками, сверкая глазами и показывая языки.

   А Яшка Долговязый, как звали старшего мальчугана, совсем близко подошел к худенькой девочке и, выхватив из-за пояса кнут, почти такой же, как у дяди Иванки, хозяина табора, только поменьше размером, взмахнул им над головой несчастной.

   - Пляши сейчас же, чужачка негодная! Ой, тебе го­ворю, Галька, лучше пляши!

   - Оставьте меня, я не умею плясать, - с отчаянием в голосе простонала девочка.

   - Ага, не умеешь! Хлеб наш цыганский умеешь есть, а плясать не умеешь! Каждая цыганка должна уметь петь и плясать. На то мы и вольные птахи, цыганские птицы певчие...

   - Я же собираю милостыньку... Я же не сижу без дела, - чуть слышным шепотом оправдывалась де­вочка.

   - Ха, ха! Много ты собираешь!.. Дармоедка ты, вот тебе и весь сказ!

   И, злобно сверкнув глазами, он прибавил, грубо дернув девочку за коротенькую белокурую косичку, болтав­шуюся у нее за спиной:

   - В последний раз спрашиваю я тебя: будешь ты плясать нам или нет?

   И так как Галька, окаменев от испуга, стояла, не дви­гаясь с места, и только моргала полными слез глазами, он снова поднял руку с кнутом и высоко взмахнул им над головой своей жертвы.

   Отчаянный вопль боли и ужаса вырвался из груди девочки. Она протянула ручонки по направлению к лесу и громко закричала, собрав все свои силы:

   - Орля! Орля! Где ты? Спаси меня, Орля! Спаси!

  

   Я здесь! Здесь я, Галина! - послышался звонкий, свежий голосок, и на опушку леса выскочил мальчик лет двенадцати и, в несколько быстрых прыжков, очутился в кругу детей.

   - Ага! Опять обижали Гальку! Ну уж, ладно, те­перь не спущу! Держись! - крикнул он по-цыгански и быстрым взором смерил Яшку с головы до ног.

   Его черные, с иссиня-белыми яблоками белков глаза сверкнули бешенством; сильные, грязные руки сжались в кулаки; курчавые волосы, ниспадая на лоб и брови, придавали дикий вид его смуглому лицу с яркими пун­цовыми губами, сквозь алые каемки которых сверкали ослепительно белые, как сахар, зубы.

   Яшка был на целую голову выше вновь прибывшего цыганенка и года на два старше его. Но меньше всего об этом думал черноглазый Орля.

   - Раз! Два! Три!

   С быстротою и ловкостью кошки он прыгнул на грудь Яшки и вцепился в его плечи так быстро, с такой неожи­данной силой, что тот не выдержал натиска, зашатался и, не сумев сохранить равновесия, очутился на земле.

   - Ага! Попался! Будешь знать теперь, как обижать Гальку!..

   Яшка бессильно барахтался, лежа на земле, а на гру­ди его сидел торжествующий Орля.

   Сильный, здоровый, ловкий мальчуган напряженно сжимал коленями ребра противника, в то же время руками прижимая его плечи к земле. Свободными оставались только ноги Яшки, которыми он и выделывал, желая вырваться из рук врага, такие уморительные и потешные движения, что, глядя на него, все остальные ребята не могли удержаться от смеха.

   - Ай да Орля! Молодец, Орля! Орел наш, недаром так зовется! - кричали они, позабыв, что только за ми­нуту до этого были на стороне Яшки, который всячески подзадоривал их дразнить и мучить бедную Гальку.

   Этот смех и одобрения пришлись, однако, не по вкусу черноглазому Орле.

   - Эй, вы! Молчать у меня! Чего рты разинули? - закричал он звучным, сочным голосом. - Знай все, кто хоть раз пальцем посмеет тронуть Гальку, словом еди­ным обидит ее, с тем я разделаюсь по-свойски! Слыхали?

   - А ты, Долговязый, вот что, - добавил он с угрозою своему поверженному врагу, - ты у меня смотри: на этот раз отпущу - колотить не стану, а впредь не по­милую... Ты ведь знаешь, я сильнее тебя, Яков, и шутить не люблю... А чтобы ты помнил раз и навсегда слова мои, вот тебе в наказание...

   Тут, с быстротою молнии, Орля выхватил из руки все еще барахтавшегося под ним длинного цыганенка кнут и, в одну секунду переломив его на несколько мелких частей, далеко отшвырнул обломки кнутовища в кусты, прибавив уже с добродушным смехом:

   - Ну, какой ты теперь цыган, Яшка? Без кнута цы­ган - то же, что без седла конь! Осрамился ты, Долго­вязый, на долгие годы. И поделом тебе!.. Не будешь Галь­ку обижать.

   Красный, сконфуженный, униженный, поднялся с зем­ли Яшка. Его злые, разгоревшиеся, как уголья, глаза метали целое пламя бешенства, зубы оскалились, как у дикого зверя.

   Орля сказал правду: кнут является неизбежной не­обходимостью каждого цыгана и подростка; цыганята очень важничают, имея при себе хорошие, прочные кну­ты. Потеря такого кнута считалась большой оплошностью как для взрослого, так и для мальчика-подростка.

   Вот почему, рыча по-звериному, озлобленный Яшка подступил к Орле с налившимися кровью глазами, с угро­жающе сжатыми кулаками.

   - Слушай ты, молокосос! Да я тебя за это!.. Да я тебя за это!..

   Он не успел докончить своей угрозы. Пронзительный свисток пронесся в эту минуту по лесной опушке и за­мер в лесу.

   Дети разом встрепенулись и засуетились.

   - Дядя Иванка кличет! Хозяин кличет! Слышь, ре­бята, зовет хозяин! Бежим к нему, живо!

   И они кинулись дружной толпой в ту сторону, откуда слышался призыв свистка.

   - А мы еще посчитаемся с тобою! - пробегая мимо черноглазого Орли, прошипел ему в самое ухо Яшка. - Ты так легко не уйдешь от меня. Врешь, не уйдешь!

   - Ладно! Заведи раньше себе кнут, Долговязый, - добродушно ответил ему тот и, взяв за руку все еще пла­кавшую девочку, произнес не то ласково, не то ворчливо:

   - Ну, полно, не реви, Галька! Страсть не люблю, когда ревут! Слышишь? Перестань сейчас же! Дядя Иван­ка звал. Идем к нему, - и, взяв за руку девочку, он поспешил на зов вслед за другими ребятами.

  

   Под ветвями развесистой липы, на пне срубленного дерева, сидел высокий цыган, с серьгою в ухе, и строгими суровыми глазами поглядывал па всех из-под нахмуренных бровей.

   Это и был хозяин и начальник табора, дядя Иванка, очень суровый, взыскательный человек, безжалостно на­казывавший своих подчиненных за малейшую провин­ность.

   При каждой новой остановке табора дядя Иванка де­лал тщательный осмотр всем приобретенным на последней остановке добычам.

   Старшие уже успели сдать хозяину все, что успели выклянчить или награбить у людей; теперь наступила очередь подростков и детей.

   - Эй, вы, команда, все собрались? - грубым голосом окликнул хозяин сбежавшихся к нему ребят.

   - Все. дядя Иванка! Как есть все! - отозвались те дружным хором.

   - Ну, так живо показывай, у кого что есть.

   Едва только цыган успел сказать это, как дети бро­сились врассыпную, каждый к своей телеге. Бросился и бойкий Орля, Галькин защитник, вместе с другими.

   Только одна белокуренькая Галька осталась стоять

   перед дядей Иванкой с потупленными глазами и опущен­ной на грудь головой.

   Ей незачем было бежать за добычей. Она ничего не смогла выпросить в тех усадьбах и деревнях, около кото­рых они останавливались табором последние дни. Белень­кая Галька не умела воровать, а милостыню цыганкам подают скупо.

   Впрочем, Галька не была цыганкой.

   Лет восемь тому назад Орлина мать, чернобровая кра­савица Марика, привела откуда-то хорошенькую, наряд­но одетую двухлетнюю девочку, сказав, что нашла ее за­блудившейся в лесу.

   Девочку, названную тут же цыганами Галькой (очу­тившись среди цыган, с испуга бедная крошка никак не могла сказать, как ее зовут), решено было оставить в та­боре и научить просить милостыню по деревням. Марика надеялась, что хорошенькой беленькой, нежной девочке будут подавать больше, нежели грубым, вороватым цы­ганским ребятишкам, но она жестоко ошиблась. Гальке не приходилось часто собирать милостыню. Она постоян­но прихварывала и больше лежала на грязной перине, под навесом телеги, нежели ходила с протянутой ручон­кой.

   Ее за это невзлюбили в таборе, считая белоручкой и дармоедкой. Пока жива была Марика, заступавшаяся за свою питомицу, жизнь Гальки еще не была особенно тяжела. Но вот, случайно простудившись и схватив бо­лотную лихорадку, Марика умерла, проболев недолго, и Гальку начали травить и мучить взрослые и дети.

   Один только Орля, ее названый брат, защищал при­емную сестренку, как только мог. Не раз он выручал ее из беды, не раз спасал ее от побоев, от страшного кнута дяди Иванки, уделяя бедной девочке часть добычи, ко­торую особенно ловко приобретал он по усадьбам и деревням.

   Но сегодня, как нарочно, история с Яшкой вытеснила из головы Орли мысль о том, что Галька с пустыми ру­ками идет перед грозные взоры страшного хозяина. Да и сама Галька, затравленная Яшкой и его сообщниками, забыла об этом.

   - Нет, сегодня ей не миновать кары... Сердце девочки дрогнуло и сильно забилось. Между тем к дяде Иванке снова сбежались ребятиш­ки шумной гурьбой. Каждый из них принес что-нибудь.

   У Орли под мышкой отчаянно бился и визжал поро­сенок.

   Яшка тащил кудахтавшую курицу, его сестра, ря­бая Дарка, - пару утят; Аниска-кривой - огромный ка­равай хлеба; кто-то - красную крестьянскую рубаху; кто-то - пояс и горшок с остатками каши. Даже малень­кий семилетний Михалка сумел стащить из-под носа за­зевавшейся хозяйки пару стоптанных туфель.

   Каждый из ребят с гордостью складывал свою добычу к ногам хозяина и отходил от него, очень довольный хо­зяйской похвалой.

   Наконец последний мальчуган принес и бросил на колени дяди Иванки огромный кочан капусты, стащен­ный им на огороде.

   Теперь наступила очередь Гальки, и глаза всех на­правились па нее.

  

   - Ну, а ты, белоручка, что принесла? - неожидан­но загремел над испуганной девочкой грозный хозяйский окрик.

   Галька, едва держась на ногах, дрожа всем телом, выступила вперед.

   - Я... я... я... - начала было девочка.

   - Опять ничего? Это в который же раз ты ничего не приносишь! - топнув ногою, крикнул дядя Иванка, и глаза его под нахмуренными бровями загорелись злоб­ным огнем.

   Молчание Гальки, ее испуганный вид и бледное, как снег, лицо не разжалобили свирепого сердца цыгана, а, казалось, напротив, еще более того распалили в нем зло­бу и гнев.

   Он строго посмотрел на девочку, ударил себя рукой по колену и сказал:

   - Ну, довольно, моя милушка! Нынче же снимется и отойдет отсюда табор, а тебя мы покинем в лесу. Хо­чешь - умирай голодной смертью, хочешь - ищи себе новых благодетелей, а нам такая дармоедка, как ты, не нужна.

   Услышав эти слова, бедная девочка задрожала всей телом.

   Как ни тяжела была ее жизнь впроголодь и в грязи у цыган, но все же у нее был хоть угол в телеге и кусок хлеба с остатками похлебки.

   А самое главное - здесь был Орля, ее милый бра­тик и заступник, которого одинокая Галька любила все­ми силами своей детской души. Без Орли вся жизнь для Гальки казалась бессмысленной и ненужной.

   И вот она принуждена покинуть Орлю и остаться одна-одинешенька в этом глухом, жутком лесу...

   Девочка закрыла обеими ручонками побледневшее ли­чико и тихо, жалобно застонала.

   - Дядя Иванка! - звонко выкрикнул детский голос, и Орля с быстротою стрелы вылетел из толпы, расталки­вая ребятишек и взрослых.

   - Дядя Иванка! Слышишь! Исхлещи меня кнутом до полусмерти, а Гальку оставь! Оставь, молю тебя об этом! - вне себя, захлебываясь и волнуясь, выкрикнул мальчик и повалился в ноги хозяину, обвивая руками его колени.

   - Пошел вон! Еще что выдумал! Просить за дармо­едку!.. Сказано, выброшу ее из табора - и делу ко...

   Дядя Иванка осекся, смолк внезапно, оборвав на по­луслове свою фразу, и замер на месте...

   Замерли и все остальные, взрослые и дети, замер весь табор.

   Прямо на них, по дороге, скакали пять всадников... Один взрослый, тоненький студент в белом кителе, и четыре мальчика-гимназиста - все на обыкновенных сы­тых и быстрых господских лошадях, а один, передний всадник, крошечный по росту мальчуган, белокурый и хо­рошенький, на статном чистокровном арабском коне.

   При виде этого коня дух замер у всего населения та­бора.

   Такого красавца копя еще не встречали на своем пути ни дядя Иванка, ни все остальные цыгане за всю их жизнь.

   Рыжая шерсть лошади червонным золотом отливала в лучах утреннего солнца. Пышной волной струились пу­шистая грива и хвост. Стройная лебединая шея гордо выгибала прекрасную голову с парою горячих, как уго­лья, глаз и розовыми трепетными ноздрями.

   - Смотрите, господа, цыгане! Целый табор! Как это их не видно из усадьбы от нас! - серебристым голоском крикнул передний маленький всадник и круто осадил красавца коня. Осадили своих лошадей и другие.

   Цыгане поспешили навстречу вновь прибывшим.

   Старая цыганка Земфира, помахивая своими седыми лохмами, подошла к старшему из всадников, черненько­му студенту.

   - Барин-красавец, хороший, пригожий, - затянула она гортанным неприятным голосом, протягивая смуглую морщинистую руку, - дай ручку, посеребри ладошку, ал­мазный барин, брильянтовый, яхонтовый!.. Земфира судь­бу твою тебе расскажет... Всю правду скажу, ничего не утаю, барин хороший, пригожий, посеребри ручку, бога­тый будешь, счастливый будешь, сто лет проживешь! Посеребри ручку моему Ваньке на рубашечку, Сашке на юбку!

   На эту странную гортанную болтовню черненький сту­дент только рассмеялся звонким молодым смехом.

   - Не надо сто лет, бабушка, ой, не надо... Что же это: все свои перемрут, а я один останусь столетний! Скучно! - отмахиваясь от гадалки, шутил он.

   - А ты посеребри ручку, глазки твои веселые, - не унималась Земфира.

   Студент с тем же смехом полез в карман и, достав какую-то мелочь, подал старухе.

   - А гадать не надо, я и сам умею гадать, - смеял­ся он.

   В это время Иванка и другие цыгане окружили ма­леньких всадников и жадными глазами разглядывали кра­савца коня.

   Белокурый мальчик, сидевший на нем, весь зарделся от удовольствия при виде такого внимания к своему ска­куну.

   - Хороший конь! Редкий! Откуда он у тебя?.. Поди, тысячу рублевиков за него дадено, - сверкая глазами, выспрашивал гимназиста цыганский начальник.

   - Не знаю, сколько! Мне его бабушка подарила, когда я перешел из первого класса во второй, - с неко­торой гордостью отвечал гимназистик.

   - А эти кони тоже, поди, бабушкины? - снова спро­сил цыган.

   Мальчик не успел ответить. Черненький студент подъ­ехал к нему и, перегнувшись в стременах, сказал по-французски:

   - Ну, не советую распространяться больше. Среди цыган - много воров... Бог ведает, что у них на уме сейчас... Поэтому всего благоразумнее будет повернуть домой и скакать обратно... Ну, друзья мои, стройся... И вперед, рысью марш!..

   И черненький студент первый пришпорил свою ло­шадь. Четыре мальчика последовали его примеру и, кив­нув цыганам, во весь опор понеслись по мягкой просе­лочной дороге.

  

   - Вот так конь! - Не конь, а картина! - Жизни не пожалею за такого коня!

   - Диво-лошадь, что и говорить! Тысячу стоит, ни­чуть не менее...

   Так говорили между собою цыгане.

   Всадники давно уже скрылись из виду, а цыгане, всем табором собравшись в круг, все еще жадно смотрели вслед ускакавшим.

   Наконец дядя Иванка вернулся первый на свое место под липой и, почесав кудлатую голову, проговорил:

   - Такого коня в жизни я не видывал еще доселе. Теперь день и ночь о нем думать буду... И тому, кто мне этого коня раздобудет, я все отдам, ничего не пожалею... Помощником, рукою своею правою сделаю, как брата родного лелеять стану и беречь, а состарюсь - весь та­бор ему отдам под начальство, хозяином и старшим его надо всеми поставлю... Только бы вызвался кто из мо­лодцов раздобыть мне красавца коня!

   Едва успел окончить свою речь хозяин, как все нахо­дившиеся в таборе мужчины, юноши и подростки шум­ною толпою окружили его и загалдели своими гортанны­ми голосами:

   - Пошли меня, дядя Иванка!

   - Нет, меня пошли! Я тебе это дело оборудую ловко!

   - Лучше меня, хозяин; у меня счастье особенное!

   - А мне бабка-колдунья наворожила удачу - вся­кий раз счастливо коней уводить.

   - Ладно, врешь ты все! Я тебя счастливее! Все это знают... Я докажу, пускай только хозяин меня пошлет...

   Вдруг звонкий детский голосок покрыл мужские:

   - Дядя Иванка, пошли меня!

   И, сверкая глазами, Орля вынырнул из толпы.

   Дружный насмешливый хохот встретил его появле­ние:

   - Тебя?.. Да ты бредишь, что ли, мальчишка! - Не суйся не в свое дело, не то попадет!

   - Ишь ты! Наравне со старшими нос сует тоже!

   - Проучить бы его за это, братцы!..

   - Кнутом бы огреть, чтобы небу жарко стало!

   - И то бы кнутом!

   Последние слова точно огнем опалили Орлю; он за­трепетал всем телом, вытянулся как стрела. Лицо его побледнело, губы вздрогнули и белые зубы хищно блес­нули меж них. В черных глазенках загорелся гордый огонь.

   - Дядя Иванка! - проговорил он, окидывая окру- жавших его цыган презрительным взглядом. - Ты - хозяин и начальник надо всеми, следовательно, голова.

   И ты меня хорошо знаешь. Кто тебе больше меня добы­чи приносит? Никто!.. Двенадцать годов мне, а другой старый цыган послужил ли табору так, как я?.. Вспом­ни: я тебе трех коней у помещика увел, корову у кресть­янина, из стада четырех баранов, а сколько перетаскал поросят, овец да кур, и счет потерял... Сам ты меня в при­мер другим ставишь, Орленком - Орлей прозвал за ли­хость, так почто же позволяешь издеваться надо мной? Вот они все за награду тебе коня привести обещают, а мне ничего не надо от тебя. Одного прошу: приведу ко­ня - не выгоняй Гальки, дай ей жить у нас, не застав­ляй ходить на работу. А больше ничего не спрошу... Так пошли же меня, дядя Иванка, Богом тебя заклинаю, пошли!

   Горячо и убедительно звучала речь мальчика. И ког­да он кончил, долгое молчание воцарилось кругом.

   Дядя Иванка сидел, опустив голову на грудь, и что-то раздумывал. Прошло минут пять. Наконец он поднял ее снова и обвел глазами толпившихся вокруг него и Орли мужчин и женщин.

   - Слушайте все, - возвысил он голос, - мальчишка правду сказал. Ловчее и проворнее его не найти среди нас. Да и ростом он много меньше всех нас будет. Куда мы, большие, не пролезем, он без труда пройдет. Его и посылаю... Слышь, Орля? Посылаю тебя! Отличись, Орле­нок! А приведешь коня - тебя и твою сестренку к себе возьму в хозяйскую телегу и заместо родных детей буду держать... Вырастешь, опять-таки хозяином вместо себя назначу. И Гальке не житье будет, а масленица тогда. Так и знай... Если же бахвалишься зря и коня не раз­добудешь, не погневись, мальчик: тебя кнутом исполо­сую, а Гальку брошу среди леса - ты это знай... А те­перь к делу... Не надо нынче идти на работу! Собирай­тесь, женщины! Сейчас двинемся в путь, отойдем по­дальше через лес, на прежнюю стоянку.

   - Слышишь, Орля, мчись во весь опор. Как уведешь коня прямо к последней нашей лесной стоянке лети, там тебя и будем дожидать, - закончил свою речь, обраща­ясь к мальчику, дядя Иванка.

  

   Ночь. Светлые сумерки окутали землю. Легкий июньский полумрак прозрачен. Отчетливо видно в нем кто идет по большой дороге к усадьбе. Но если прокрасться вдоль берега большого пруда с обрывистыми берегами, можно остаться невидимым в тени ракит.

   Небольшая вертлявая фигурка крадется по самому береговому скату, держась за прибрежные ракитовые кусты.

   Над головою раскинулись шатром плакучие ивы, и под ветвями их можно укрыться от зорких глаз.

   Орля вышел из лесу сразу после заката солнца. Он прокрался между двумя стенами молодой, чуть подняв­шейся ржи и достиг пруда. Здесь, под кустом ракиты, дождался он предночных сумерек и пошел дальше.

   Теперь уже и до усадьбы рукой подать. Вот белеют стены господского дома за деревьями сада... Лишь бы пробраться в сад, где гораздо темнее от частых деревьев и кустов. А там он осмотрится и проберется дальше под тенью дерев до самого двора, к конюшням.

   Жутко одно: не умолкая, трещит у господского дома сторожевая трещотка, и то и дело лают собаки, будя ночную тишину.

   Про собак Орля вспомнил, проводя последние мину­ты в таборе. Он захватил для них с собою сухих корок черного хлеба.

   Медленно прокрался цыганенок берегом пруда и по­добрался к изгороди усадьбы. Она была невысока: арши­на два, не выше.

   Выждав время, когда трещотка ночного сторожа затихла в отдалении, Орля быстрыми движениями рук и ног вскарабкался на забор и оттуда соскочил в сад, пря­мо в колючие кусты шиповника. Больно исцарапав себе лицо и руки, но не обратив на это никакого внимания, мальчик бросился вперед, держась все время в тени де­ревьев.

   В господском доме все спали. В окнах усадьбы было темно. Только по-прежнему на дворе, за садом, лаяли неугомонные цепные собаки.

   Орля двинулся вперед, сделал несколько шагов к внезапно замер на месте.

   По садовой аллее шли две мужские фигуры, надвига­ясь прямо на него.

   Одним прыжком мальчик прыгнул за дерево и, спря­тавшись за его широким стволом, ждал, когда идущие пройдут мимо.

   Вот они ближе, еще ближе...

   Теперь Орле слышно каждое слово их разговора.

   - Надо зайти в конюшню, барчукову коньку корму к ночи задать, - проговорил высокий мужчина своему спутнику.

   - И я с тобою, дядя Андрон. Лишний разок погляжу на барченково сокровище, - отозвался молодой юноше­ский голос.

   - Есть на что и взглянуть. Говорят, старая барыня этого коня за тысячу рублей у одного коннозаводчика купила. Уж больно жалеет да балует Валентина Павлов­на своего внучка...

   "Это они, наверное, говорят про ту лошадь... И к ней они идут... Надо за ними следом... Сейчас же, сию мину­ту", - забыв страх и опасность, весь дрожа от нетерпе­ния, волновался в своем убежище Орля.

   Лишь только оба спутника миновали дерево, за ко­торым притаилась тонкая фигура Орли, мальчик высту­пил из-за него и, держась все еще в тени, стал с удвоен­ной осторожностью красться за ними...

   Если бы одному из шедших впереди мужчин пришла охота оглянуться, мальчик, вне всякого сомнения, был бы замечен, так как светлая ночь начала июня была не­много темнее дня.

   Боясь дохнуть, прижимая руку к сильно бьющемуся сердцу, Орля следовал за темными фигурами, то останав­ливаясь, то скользя как призрак, легко, бесшумно.

   Так дошли они до изгороди.

   Вот один из мужчин открыл калитку и вошел со своим спутником во двор.

   Цепные собаки встретили обоих радостным лаем, при­ветствуя как своих, но сейчас же глухо зарычали, почуяв присутствие Орли, успевшего тоже прошмыгнуть в калит­ку забора, отделявшего сад от двора, и скрыться за углом какой-то пристройки.

   В эту минуту старший из спутников сказал:

   - Я открою конюшню, а ты сходи ко мне, в кучер­скую, Ванюша; принеси сахару, там, на столе, лежит... Страх как разбойник этот, барчуков Ахилл, до сахару охотник.

   - Ладно, принесу, дядя Андрон, - и младший из мужчин зашагал по двору к дальним строениям.

   Кучер вынул из кармана ключ и открыл им двери зда­ния, за углом которого спрятался Орля.

   Сердце мальчика забилось сильнее. Легкий крик вос­торга чуть не вырвался из его груди.

   Здание оказалось конюшней, и из глубины ее послы­шалось веселое ржание коня.

   Это был тот самый конь-красавец, за которым Орля пришел сюда, на чужой двор, и ради которого он поста­вил на карту всю свою дальнейшую жизнь и счастье свое и Гальки.

   Сквозь щель конюшни мальчику хорошо видна была гнедая статная фигура лошади, стройная шея, заплетен­ные на ночь грива и хвост.

   "Теперь или никогда!.. Он сейчас придет, тот, другой, в конюшню, зададут корм и уйдут, закрыв за собой дверь, - вихрем проносились мысли в голове Орли. - Стало быть, надо взять коня сейчас же, сию минуту!" - решил он, дрожа всем телом от обуявшего его волнения.

   Весь план похищения был придуман Орлей в одну секунду. Надо было только выполнить его половчей.

   И, подавив в себе через силу нараставшее с каждым мгновением волнение, Орля неслышно выбежал на сере­дину двора.

   Не обращая внимания на глухо зарычавших привя­занных на цепь собак, кинувшихся к нему навстречу, он, приложив руку ко рту трубою, закричал громким, отчаян­ным голосом на весь двор и сад:

   - Пожар! Горим! Горим! Спасайтесь!

   И снова порхнул за дверь сарая. Оглушительным лаем и визгом покрыли собаки этот крик мальчика. Они рвались, беснуясь, со своих цепей, но Орле уже было не до них.

   Из конюшни, встревоженный криком, выскочил ку­чер.

   - Где пожар? Что горит? - растерянно кричал он и, сообразив, что надо делать, бегом бросился к дому.

   Этого момента только и ждал Орля.

   Стрелою кинулся он в конюшню, дрожащей рукой схватил за повод красавца коня, вывел его па двор, одним ловким прыжком очутился на его спине и, изо всей силы крикнув ему в уши: "Гип, гип, живо!" - хлестнул что было мочи лошадь по золотистым бокам выхваченной из-за пояса плеткой.

   Молодое горячее животное сразу взяло с места карье­ром и понеслось стрелой по двору под оглушительный лай собак и отчаянные крики кучера, понявшего теперь, в чем дело.

   Сделав высокий прыжок, лошадь перепрыгнула через изгородь, отделявшую двор усадьбы от дороги, и помчалась прямо по лесной дороге, унося Орлю, вцепившегося руками в ее гриву.

  

   Держи его! Лови! Держите разбойника! Барчукову лошадь украли! Карраул!.. - неслись за Ор­лей отчаянные крики.

   Страшная суматоха, шум, крика, брань, угрозы - все это понеслось за ним вдогонку.

   Скоро к этим звукам присоединились и другие: топот нескольких пар лошадиных копыт возвестил юного цы­ганенка о мчавшейся за ним погоне.

   Он улучил минуту и оглянулся. За ним скакало трое мужчин. Их темные фигуры резко выделялись на сером фоне июньской ночи.

   Орля снова выхватил кнут и изо всей силы ударил им коня.

   Красавец копь теперь уже не бежал, а мчался... Слов­но летел по воздуху... Но, как ни странно это казалось Орле, лошади его преследователей не отставали от лихого скакуна. По крайней мере, расстояние между мальчиком и погоней все уменьшалось и уменьшалось с каждой ми­нутой.

   Вот уже передний из преследовавших Орлю всадников приблизился настолько, что мальчугану хорошо слышны и прерывистое дыхание его лошади, и резкие звуки ее копыт, и мужской голос, кричащий ему в спину:

   - Эй, остановись! Тебе говорят, стой, парнишка! Ой, остановись, лучше будет! Все равно не уйти!

   Но Орля, в ответ на эти крики, только теснее сжимал крутые бока лошади да судорожнее впивался цепкими пальцами в ее гриву.

   Теперь он почти достиг леса. До опушки его остава­лось каких-нибудь десять-двенадцать саженей.

   Еще немного, и он вне опасности.

   Но что это? Хриплое дыхание лошади и топот копыт слышны уже совсем близко, за его спиной... Слышны и угрозы передового всадника... Он почти нагоняет его... Почти нагнал...

   С замиранием сердца пригибается Орля к шее коня. Гикает ему в ухо. Изо всей силы ударяет нагайкой, и... он в лесу...

   Передний всадник кричит в бешенстве:

   - Стой! Остановись! Все едино поймаю!

   Но Орля торжествующе взвизгивает ему в ответ:

   - Поймал! Как же! Держи карман шире! Он уже в лесу. Погоня отстала.

   Вдруг сквозь деревья ближайшей чащи он видит всад­ника на малорослой вороной лошадке.

   "Батюшки, да это Яшка! Длинный Яшка! Зачем он здесь?!" - проносится мысль быстрая в голове маль­чика.

   И, совершенно упустив из памяти то, что Яшка его первый враг, Орля кричит весело, желая поделиться с ним своей удачей:

   - Яшка! Видишь! Удалось-таки! Увел-таки ко... Он не докончил, смолкнув на полуслове.

   Длинный Яшка поднимает руку, взмахивает ею, и в тот же миг большой острый камень ударяет Орлю в го­лову, чуть повыше виска.

   Отчаянный, полный ужаса и боли, крик прорезывает тишину леса, и, выпустив повод, Орля, как подкошенный, обливаясь кровью, без чувств падает на траву.

   Почти одновременно с этим Длинный Яшка хватает украденного коня за повод и, стегнув свою лошадь, мчит­ся в чащу, уводя за собою на поводу Орлину добычу.

   В это время погоня въезжает в лес.

   - Гляньте-ка, братцы, никак кто-то лежит!

   Кучер Андрон первый замечает бесчувственного, окро­вавленного мальчика посреди лесной дороги; он слезает с лошади и наклоняется над ним.

   Подъезжают и другие: конюх Иван и сторож Антипка.

   - Да это тот самый, который лошадь украл! - не­ожиданно вскрикивает последний. - Куда ж это он отвел коня?

   - Ври больше! Этот маленький, а тот, поди, коно­крад большой был!

   - Ну да, большой! Чуть от земли видно. Тоже ска­жешь. Ночь не темная - видно было, как скакал.

   - Братцы, да он мертвый, весь в крови! Неужто ж Ахилл его сбросил?

   - Должно быть, что так...

   - По делам вору и мука. А лошадь-то, лошадь где поймать?

   - Где поймаешь ночью? Завтра утром сама придет, дорогу знает к стойлу. А вот с мальчишкой-то что де­лать?

   - Известно - в полицию... Мертвый ведь он...

   - До урядника пять верст... А пока что домой бы...

   - Братцы, глядит-ка, дышит... Не помер он... Про­стонал никак! В больницу бы его!

   - Сказал тоже - в больницу! За десять верст боль­ница-то... а видишь, кровь так и хлещет из раны... Того гляди, по дороге умрет.

   - Дяденька Андрон, а что, ежели в усадьбу его? Барышня раз навсегда приказали к ней доставлять всех увечных птиц и больных собак, - поднял нерешительно голос молоденький конюх Иван.

   - Да ведь то животное, а это человек, и притом зло­стный человек: вор, конокрад, - запротестовали в два голоса Андрон и Антипка.