Чарская Лидия Алексеевна - Щелчок

за месяц до бала его и Галю учили танцевать. Monsieur Диро садился за рояль, Мик-Мик показывал "па", и они должны были кружиться по гладкому, скольз­кому паркету зала. И странное дело: в то время как Галя легко и свободно, с врожденной ей грацией проде­лывала эти па, точно всю свою жизнь училась танцам, он, Орля, не умел ступить ни шагу под музыку.

   Сейчас Орля злился на весь мир безотчетной зло­бой и даже, чуть ли не впервые в жизни, злился и на Галю.

   - И чего радуется! Чего сияет! - ворчал он себе под нос, выглядывая из своего убежища. - Вырядилась чучелом и воображает, что барышня тоже... Подумаешь, как хорошо... И все с Алькой этим ледащим дружит... Ровно он ей брат, а не я... Ишь, вон опять закружилась с ним волчком по зале...

   Орля вылез наполовину из своего убежища и впился глазами в окно.

   Действительно, Аля Голубин кружился с Галей, по­вторяя с нею па вальса перед балом.

   - Галька! - вне себя крикнул Орля. - Поди-ка сюда!

   Услыша голос любимого брата, девочка проворно оста­вила своего маленького кавалера и побежала к окну.

   - Ты здесь, Орля? Почему ты не идешь к нам?

   - Очень я тебе нужен! - зашептал мальчик, вылезая из своей засады и подходя к окну. - Ишь, ты, как обарилась с ними! Эх, Галька, не узнать тебя! Такая ли ты была? Ты меня, брата своего, разлюбила?

   И Орля взял за руку сестренку.

   - Нет, нет, Орля, я все такая же и люблю тебя, бра­тик милый, больше всех в мире! А только и сама не знаю, почему-то мне кажется порою, что все жила я в гос­подском доме, всегда прыгала и танцевала в нарядных комнатах, всегда хорошо одевалась и вкусно кушала на хорошей посуде... Оттого я так хорошо, свободно чувст­вую себя здесь...

   - И все-то ты врешь! - резко оборвал сестру маль­чик. - Жила ты в таборе и черствый хлеб глодала.

   - А раньше, Орля, а раньше?..

   Синие глаза Гальки широко раскрылись. Она точно силилась припомнить что-то и не могла.

   - Гости едут! Гости едут! - послышались веселые голоса из окон гостиной.

   - Галя! Галя! Иди скорее! Мы сейчас представим тебя нашим гостям.

   И, весело улыбаясь, Кира подбежал к окну, схватил за руку девочку и увлек ее за собою.

   Орля одним прыжком отпрянул от окна в кусты и притаился там, не спуская, однако, глаз с освещенных окон залы. Его мятежное сердечко снова забило трево­гу. Он, казалось, совсем забыл данное Ляле обещание.

   - И Гальку-то отняли! И Гальку! - шептал он, и кулаки его сжимались, а черные глазенки разгорались снова недобрым огнем.

  

  

   - Вот и мы, Валентина Павловна. Мы приехали с папой. Поздравляем вас и Лялечку. Мама с те­тей Натали будет через час. У нас новая тетя гостит. Вы ее не знаете. Ах, она такая прелесть! Только грустная, печальная, а уж добрая, как ангел. Говорят, у нее горе большое было в жизни. Она не родная наша тетя, а мамочкина подруга по институту, а уж красавица такая. Дуся! Прелесть! Вот увидите.

   Все это бойко тараторила Сонечка Сливинская - нарядно одетая институточка, входя в гостиную Раевых вме­сте с отцом своим, полковником в отставке, младшей сестрой Катей и братьями, пажом Валей и лицеистиком Анатолем.

   Валентина Павловна, Ляля, Аврора Васильевна, Мик-Мик, monsieur Диро и дети встречали гостей на пороге зала.

   Смех, шутки, поцелуи, приветствия так и сыпались со всех сторон.

   За Сливинскими приехали Картаевы: очень важная по виду мамаша и две дочки-двойняшки, Мимочка и Ни­ночка, одиннадцатилетние девочки, корчившие из себя взрослых.

   Затем - купчиха Таливерова со своими шестью до­черьми и четырьмя сыновьями-реалистами.

   Еще приехала Зоренька Тимьева - подруга Ляли, нарядная пятнадцатилетняя барышня-подросток, жив­шая по соседству с Раевыми. Приехала она с братом, гимназистиком Валером.

   Приехала, кроме того, бедная помещица Гарина со своими четырьмя детьми - старшей девочкой Сашутой и малышами-сыновьями, и еще несколько человек гос­тей.

   Купчиха Таливерова, необычайно большая женщина с грубым голосом и очень добрым сердцем, лишь только вошла, как забасила на всю залу:

   - Ну, а цыганят ваших вы нам покажете, Валенти­на Павловна?

   - Вот один экземпляр, позвольте представить ваше­му благосклонному вниманию! - выдвигая вперед сму­щенную Галю, произнес Мик-Мик.

   - Батюшка, да она совсем как мы, русские! - за­басила Таливерова. - А цыгане-то больше чумазые, прости Господи, на тех похожи, кого и назвать страшно.

   - Именно страшно! - подхватил Мик-Мик. - Но сия благонравная девица нами всеми любима за свою кротость. - И он погладил по головке смущенную Га­лю. - К тому же она приемыш цыганский, а не цыганка вовсе, такая же цыганка, как и мы с вами, - прибавил Мик-Мик.

   - А ее брат где же? Мы столько слышали о нем, - интересовались юные гости.

   - Он пошел искать луну, - сострил Ивась.

   - Зато оставил здесь следы своего пребывания.

   И Ваня Курнышов торжественно указал рукою на висевшие вдоль стены картины и портреты со смытыми рисунками.

   - Ха, ха, ха! - засмеялась молодежь. - Мы знаем эту историю.

   - Дети! Дети! Чаю не угодно ли, фруктов и кон­фет? Господа взрослые, пожалуйста! - приглашала всех Валентина Павловна к столу.

   - Воображаю эту таборную цыганку! - шепнула Мимочка на ушко сестрице. - Как она танцует!

   Ниночка презрительно пожала плечиками.

   - И есть, верно, не умеет как следует!

   Веселая Сонечка подбежала к Ляле.

   - Узнаю твою золотую душу! - затрещала она, по­крывая лицо хромой девочки бесчисленными поцелуя­ми. - Вся ты живешь для других. Сама не можешь весе­литься на балу, так другим предоставляешь возможность поплясать и попрыгать.

   - Ляля, наша единственная в мире Ляля! - под­твердил Счастливчик с таким видом и важностью, что все не выдержали и рассмеялись.

   Лишь только дети и подростки успели напиться чаю и на славу угоститься сладким и фруктами, - тихие и мелодичные звуки вальса послышались из гостиной.

   - Танцевать! Танцевать! Ах, как весело! Идемте. Идемте скорее! - выскакивая из-за стола и бросаясь в гостиную, кричала молодежь.

   Столовая опустела. Там осталась одна Галя. Провор­ным движением девочка взяла со своей тарелки положен­ные ей туда Лялей грушу, яблоко и конфеты, к которым она не прикоснулась за чаем, и сунула их в карман.

   - Это для Орли. Он, бедненький, не пришел к столу! - шепнула она с доброй, ласковой улыбкой и поспешила в залу.

   Чудные, душу ласкающие звуки несутся из-под рук тапера, выписанного нарочно из Петербурга Валентиной Павловной ко дню рождения внучки. Звуки эти вылетают сквозь открытое окно в сад. По зале кружатся веселые пары. Юные личики дышат счастьем, разгоревшиеся гла­зенки так и блестят.

   К полному удивлению Мимочки и Ниночки, "табор­ная цыганка" оказалась очень грациозной танцоркой. Галя своим изяществом поражает даже взрослых, заняв­ших места вдоль стен комнаты и любующихся праздни­ком детей.

   Счастливчик, с галантностью настоящего маленького хозяина дома, приглашает без конца юных дам.

   Вот Кира останавливается перед высокой Сашутой и расшаркивается перед нею.

   - Позвольте вас просить!

   Он с особенным удовольствием танцует с девочками Гариными, потому что они очень бедные дети и одеты хуже всех. А бедность и лишения всегда находят себе отклик в отзывчивом сердечке Киры.

   - Кирушка, опомнитесь! Да вы мне по талию буде­те, уж очень я высокая дама для вас! - смущенно бор­мочет Сашута, которая действительно ростом почти вдвое больше Киры.

   - Не беда, - встряхивает кудрями Счастливчик,- лишь бы весело было!

   - Жираф и воробышек! - острит Ивась.

   Он танцует с Мимочкой и все не может попасть в такт.

   - Ах, Боже мой, - волнуется девочка, которой ужасно хочется изображать взрослую, - вы совсем не умеете танцевать вальс!

   - Начихать! Зато как я гопак валяю - небу жарко!

   - Что это за гопак? - высоко вскинув бровки, осве­домляется Мимочка.

   - Малороссийский танец. Вот танец! Пальчики обли­жете! - восторженно восклицает Ивась и попадает каб­луком своей "даме" на ногу.

   - Воображаю, - морщась от боли, тянет Мимочка,- мужицкий танец! Одни мужики его танцуют. И чему вас в гимназии только учат, право! - возмущается она.

   - Чему учат? О, многому! - весело хохочет Ивась.- Географии учат, фотографии, типографии, долблению, вихрекручению, орфографии, каллиграфии, французско­му, русскому, зубрежке, долбежке... - перечисляет ско­роговоркой синеглазый хохол.

   - Ха, ха, ха, ха! - не выдержав своего тона взрос­лой девицы, разошлась смехом Мимочка.

   - Хихихихи-хахахаха, пляшут две курицы и три пе­туха! - вторит ей Ивась.

   У печки изо всех сил старается выделывать па тол­стый увалень Ваня.

   Он пыхтит, как самовар, и обливается десятым потом. Его дама, нарядная аристократка Зоренька, снисходи­тельно улыбается, хотя ее неуклюжий кавалер отдавил ей все пальцы.

   - Нет, не могу! - потеряв наконец терпение, сму­щенно говорит Ваня. - Я от печки привык... Уж вы из­вините, но я должен начинать от печки...

   - Да ведь мы и так от печки начинаем! - смеется его дама.

   - Так это печка с правой стороны, а я привык, что­бы она была с левой! - смеется Ваня.

   - Экая невежа печка, что бы ей в сторонку налево отойти! - острит плавно танцующий с младшей сестрой лицеист Толя.

   Посреди зала Мик-Мик с Симочкой танцуют что-то среднее между вальсом и галопом. И оба от души хохо­чут.

   - Что, Симочка, - замогильным голосом басит Мик-Мик, - вы не очень скучаете с вашим старым кавале­ром?

   - Вы не старый, Мик-Мик, - протестует Симочка,- сколько вам лет?

   - Сегодня в обед минуло сто лет. Если отнять от ста семьдесят восемь, то что останется, то и будет мое. Сколько мне лет, Симочка? А? Решите!

   - Двадцать два года! - живо сообщает девочка.

   - Молодчина! Решила быстро.... отменная девица! А вот другой задачи вам не решить ни за что: где Шура?

   - Не знаю.

   - И я не знаю тоже! - с комическим видом вздыхает Мик-Мик. - Господа! - на минуту заглушая музыку своим деланным басом, повышает он голос, останавлива­ясь среди залы. - Кто отыщет Шуру, тому третья часть вознаграждения! Слышите меня!

   - Слышим! Слышим!

   - Он, верно, в саду. Идем искать его! Идем скорее! - весело отзываются дети.

   Мальчики быстро выбегают из залы и рассыпаются по аллеям сада. Минут десять оттуда, с разных сторон, доносятся их веселые голоса.

   Вдруг звонкий голос Ивася покрыл все остальные. "Нашли! Нашли!" - кричит Ивась на весь сад.

   Еще минута - и на пороге залы Ваня и Ивась, а между ними Орля.

   Его костюм отсырел. На нем темные пятна. Успевшие отрасти за лето кудри спутались и нависли на лоб. Гла­ва блуждают. Он думает, что его будут бранить, и прини­мает боевую позу. Кстати, он уже успел подраться по дороге сюда с синеглазым хохлом.

   Но бабушка Валентина Павловна, как ни в чем не бы­вало, ласково проводит по его кудрям рукою и, представ­ляя гостям, говорит:

   - Это наш друг, Шура. Он уже привык к нам, хотя все еще немного дичок.

   Потом, нагнувшись к его уху, тихо шепчет:

   - Пойди, переоденься, дружок, и приходи к нам ско­рее.

   Этого момента Орля только и ждал.

   Несколько прыжков - и он уже за дверью, быстро прибежал к себе и, сорвав с себя свой новый костюм, облачился в будничный: плисовые шаровары и красную рубашку.

   - Пусть Галька расфуфыривается, сколько хочет, а мне не надо. Хорош и такой! - сердито бурчал он себе под нос.

   Когда мальчик снова появился в зале, веселье там было в полном разгаре.

   Дети танцевали и резвились от души. Галя с Алей, как две беленькие птички, носились по комнате, возбуж­дая всеобщее одобрение.

   - Совсем как брат с сестрой! - восхищалась Таливерова. - И кто скажет, что это - маленькая цыганка, выросшая в таборе! И как они подходят друг к другу: та­кие оба кроткие, тихонькие, нежные, как голубки.

   Эти слова достигли до ушей Орли и точно ударила его молотом по голове.

   - Галька подходит к Альке, этому ощипанному во­робью? Нет, уж дудки! Дружбе этой не бывать! Я ее брат, а не Алька... Зазналась она больно...

   И, закипая внезапным приливом злобы, он шагнул: по направлению танцующих детей.

   - Мальчик, что ж вы не танцуете? Хотите, я про­танцую с вами? - внезапно раздался за его плечом ве­селый щебечущий голос.

   Орля живо обернулся и увидел нарядную Сонечку Сливинскую. При виде ее беззаботного лица гнев Орли запылал еще больше.

   - Ну, чего лезешь! - грубо окрикнул он ее. - Мне Альку проучить надо.

   - Ай-ай-ай! Какой сердитый! И не стыдно быть та­ким сердитым, а? Пойдем-ка лучше попляшем, дикарь ты этакий.

   И Сонечка быстро схватила за руки Орлю и закружи­ла его на месте.

   Новый, уже безудержный прилив злобы обуял цыга­ненка. Не помня себя от злости, он схватил сам Сонечку за тоненькие кисти рук и закружил ее по зале.

   Сначала она весело хохотала и сама помогала быстро­те верчения. Но взбешенное, побелевшее от волнения, лицо Орли, в вихре мелькавшее перед ней, вдруг испу­гало девочку, вспугнуло ее веселость.

   - Довольно! Довольно! Я устала! У меня кружится голова! - хотела она крикнуть и не могла.

   От быстроты верчения дыхание замерло у нее в груди. Лицо побелело, как бумага, глаза остановились с широ­ко раскрытыми зрачками.

   А Орля все кружил ее и кружил с умопомрачитель­ной быстротой.

   Музыка прекратилась... Со всех сторон к ним бежали старшие... Дети кричали что-то... О чем-то просили...

   Но Орля был как безумный. В этом бешеном круже­нии он срывал свою злость на ни в чем не повинной Со­нечке.

   - Остановите его! Остановите! - кричали перепуганные насмерть дамы.

   Мужчины бросились к Орле.

   Вдруг он выпустил руки Сонечки, и та грохнулась на пол, тяжело ударившись головой о ножку стола...

   Что было с нею - Орля не хотел я не мог видеть. Он, как дикий зверек, в несколько мгновений перебежал залу, перескочил через пять ступеней лестницу террасы и бро­сился в сад, оттуда на двор, где горели костры и по­одаль от них угощалась приезжая прислуга...

   Отбежав подальше, он кинулся на траву, взволнован­ный и неподвижный, испуганный насмерть своим поступ­ком.

  

  

   - Ничего, ничего, право же, ничего. Мне не больно, ничуточки не больно! - уверяла всех бледная, едва стоявшая на ногах, измученная Сонечка в ответ на тревожно сыпавшиеся на нее вопросы взрос­лых и детей, предлагавших ей спирт, воду, валерьяновые капли, лекарства.

   Валентина Павловна успела уже намочить водою по­лотенце и положить его на голову девочки.

   Отец Сонечки, полковник Сливинский, был очень взволнован.

   - Ну и мальчуган! Немало он наделает вам еще бед! Помянете меня, Валентина Павловна.

   - Вы правы, полковник, - вмешался Мик-Мик. - Шура наш, Щелчок-мальчишка, отчаянный паренек... Но ведь не виноват же он, что в жилах его течет кровь буй­ного цыганенка. А все-таки я готов побиться об заклад, что у него добрая, чистая, неиспорченная душа и что со временем он сделается неузнаваем...

   - Ну, пока мы дождемся этого, он всех ваших ребят покалечит, - сердито отвечал Сливинский.

   Валентина Павловна, смущенная и взволнованная, из­винялась перед ним и Сонечкой.

   Последняя, желая успокоить всех, говорила:

   - Ну, право же, мне не больно, совсем не больно! Я не сильно ушиблась, нет!

   - А Шура будет все-таки строго наказан, - прого­ворила бабушка.

   Чье-то тихое, чуть слышное, всхлипывание последова­ло за ее словами из дальнего уголка залы.

   - Галя! Галя! О чем ты, дитя мое?

   Симочка и Ляля поспешили к плачущей девочке, взяли ее за руки и подвели к Раевой.

   - Бедная крошка, о чем это она?

   Теперь все взоры устремились на девочку с больши­ми кроткими глазами, из которых текли целые потоки слез.

   Совсем смятенная всеобщим к ней вниманием, Галя полезла за платком в карман, и - о, ужас! - оттуда "осыпались яблоко, груша и конфеты... целая масса кон­фет.

   Испуганная неожиданностью, девочка еще больше за­лилась слезами.

   - О, я не воровка, - шептала она сквозь рыдания, закрывая лицо обеими ручонками. - Я для Орли это... для братика... мне Ляля дала.

   - Бедная девочка! О чем такие горячие слезы? - прозвучал из толпы гостей чей-то нежный голос, и высо­кая тоненькая шатенка с печальными глазами и очень серьезным лицом выступила вперед. За нею спешила кругленькая, толстенькая дама. Они только что приехали и незаметно, среди общего шума, смешались с толпою.

   - Валентина Павловна, - проговорила толстушка, протягивая руку Раевой, - поздравляю с "новорожден­ной"... Видите, не обманула, приехала и подругу свою Натали Зараеву привезла с собою, - и она представила высокую шатенку хозяйке дома.

   - Мамочка! Tante Натали... Наконец-то!.. А без вас тут столько всего было! - и Толя с Валей наперерыв стали рассказывать происшествие с Сонечкой.

   Полковница Сливинская встревожилась, бросилась к дочери, стала расспрашивать ее: не больно ли ей еще? прошел ли ушиб? не испугалась ли она?

   Но Сонечка уже успела отойти от испуга и волне­ния и со смехом рассказывала матери о своем подневоль­ной кружении.

   - А знаете ли что, господа? - предложил полковник Сливинский детям. - Пробегитесь-ка по саду. Ночь див­ная... теплая, точно июнь на дворе... И Сонина голова освежится, по крайней мере.

   - Отлично! Отлично! Идемте в сад скорее! - ожи­вилась молодежь.

   - А Галя? Что делать с нею? Нельзя же ее оставить так! - озабоченно произнес Счастливчик.

   - Вашу Галю вы оставите мне! - произнесла tante Натали, как ее называли дети Сливииских. - И будьте покойны, я ее утешу.

   Взяв за руку все еще тихо плакавшую Галю, краси­вая дама отвела ее в дальний уголок залы, посадила на колени и, обвив рукою плечи девочки, спросила:

   - О чем ты, моя крошка? Кто обидел тебя? Скажи, и, может быть, мы пособим твоему горю...

   Ее тихий нежный голос сразу подействовал на Галю. Все еще не отрывая от лица смоченных слезами ручо­нок, Галя невольным движением, исполненным доверия, прижалась к груди незнакомой ей дамы и прошептала:

   - Мне жаль Орлю... Все считают его нехорошим, злым... а он добрый. Он, чтобы спасти меня... обещал цыганам коня украсть... И его чуть не убил злой Яшка... А сам он добрый... Ради меня он много претерпел... Вы не знаете... Я вам все расскажу...

   И в ожидании ответа, Галя внезапно оторвала руки от лица.

   - Боже мой! Какое сходство!

   Слова эти вырвались против воли из груди красивой дамы, и она впилась глазами в бледненькое личико и мокрые еще от слез глаза ребенка.

   А Галя уже говорила, говорила без умолку, о своей жизни у цыган, о подвигах Орли, о своих страданиях вплоть до счастливого пребывания у добрых людей.

   С замиранием сердца tante Натали вслушивалась в каждое ее слово, не отрывая глаз от лица девочки и как бы соображая и припоминая в то же время что-то.

   Какая-то гнетущая дума отразилась на ее высоком лбу. Скорбная улыбка тронула губы. Глаза с бесконечной лаской остановились на белокурой головке, доверчиво прильнувшей к ее груди.

   Когда Галя кончила, она горячо поцеловала ее поро­зовевшую щечку и, осторожно спустив с рук девочку, подошла к хозяйке дома.

   - Валентина Павловна, - проговорила она тихо, - вы доставили бы мне огромное удовольствие, если бы приехали ко мне со всеми детьми на денек. Вы знаете, я живу за десять верст отсюда... По соседству со Сливинскими купила себе именьице... Соблаговолите взгля­нуть на него... И всех детей захватите... А ее...- с особен­ным волнением в голосе прибавила Натали и обернулась к притулившейся к ней Гале, - а ее я особенно желала бы видеть.

   И она опять быстро наклонилась к девочке и со стран­ным выражением на лице нежно-нежно поцеловала ее.

  

  

   Ах, как хорошо! - Звезд-то, звезд сколько! - Дивная ночь!

   - Не ночь, а сказка!

   - Это вы из какой книжки? Ась?

   - Вовсе не из книжки! Вы всегда скажете что-ни­будь обидное!..

   И Мимочка, смущенная и уличенная Ивасем, обид­чиво передернула плечиками.

   - Господа! Предлагаю пойти на лужайку, взглянуть на костры!

   - Ах, как жарко они горят!

   - Пойдемте! Пойдемте!

   - Жаль, что Гали нет. Она очень любит смотреть на костры! - раздался среди общего шума веселых детских возгласов тихий голосок Али.

   - Она с тетей Натали, успокойтесь, и, наверное, не скучает, - весело защебетала Сонечка, давно забывшая свой ушиб и испуг. - Тетя Натали всех утешить может... Папа и мама так обрадовались, что она приехала к нам и купила имение рядом с нами. Она очень, очень добрая в все исполняет, о чем ее ни попросишь.

   - Вот и сочиняешь, далеко не все, - остановил сестру тринадцатилетний Толя, - небось, как ни про­сили мы ее показать "таинственную комнату", она не по­казала.

   - Какую комнату? Какую? - с любопытством окру­жили их все остальные дети.

   - А вот, видите ли: у тети Натали есть комната в доме... постоянно запертая на ключ... Туда никто не входит, кроме самой тети... А она там просиживает долгие часы.

   - Да, - вмешался в рассказ брата Валя, - и что там, в этой комнате, она не говорит.

   - А ее прислуга рассказывала нашей няне, что и в том городе, где жила раньше tante Натали, точно та­кая же была комната и тоже запертая.

   - Ах, как это интересно! - сверкая глазами, вскри­чала Симочка. - Я пойду, расскажу Ляле и Мик-Мику.

   - Успеешь рассказать! Лучше пойдем к кострам, - остановил сестру Кира, и первый помчался на лужайку. За ним помчалась и вся ватага детей.

   - Ах, чудо как хорошо! - вырвалось разом из двух десятков грудей.

   Действительно, картина была величественна.

   Среди темной августовской ночи ярко выделялись костры: два поменьше, один побольше. Красно-золотое пламя лизало обгоревшие остовы поленьев. Хворост тре­щал в огне, как огромный кузнечик в траве.

   - Господа! У финнов есть обычай, - повысил голос один из Таливеровых, Петя, считавший себя совсем взрос­лым, несмотря на свои четырнадцать лет, - есть обычай прыгать через костры в ночь на Ивана Купала... Не хо­тите ли вообразить, что мы в Финляндии, и попрыгать через огонь.

   - А не сгорим? - робко осведомился Аля.

   - Вот младенец! - засмеялись старшие мальчики.

   - А небо на землю не упадет и не придавит тебя? - сострил Ивась.

   - А пруд не выйдет из берегов и не затопит нас? - вторил ему Толя Сливинский.

   - Кто трусит - отойди к сторонке! - крикнул его брат, и первый, разбежавшись, перепрыгнул через пламя меньшего костра.

   За ним разбежался его брат Толя. Кира, после некоторой заминки, перепрыгнул за Ва­ней. Затем прыгали Гарины, Таливеровы и другие.

   - И я хочу! И я! - глядя на мальчиков, рвалась вперед Симочка.

   - Разве это можно! Ты девочка! - урезонивали ее подруги.

   Но Симочка уже не слушала и вихрем понеслась прямо на пламя.

   Раз! Два! Три! - и с громким смехом она повали­лась на траву уже по ту сторону костра.

   - Ай да девочка! За пояс хоть кого заткнет! Вот это по-нашему, по-военному! - хлопая в ладоши, кричал пажик Валя.

   - А знаешь, Счастливчик, твоя сестричка похрабрев тебя... Гляди, как перешагнула через пламя. А ты-то как долго собирался, трусишка, точно уездная барыня на бал! - смеясь, говорил, похлопывая по плечу Киру, лицеистик Толя.

   - Что?

   Вся кровь бросилась в лицо Счастливчика. Он вспых­нул до ушей, весь залился румянцем. О, никогда еще не называли его трусом за всю его коротенькую жизнь. Он никогда не проявлял еще страха, в чем бы то ни было. Ему хотелось сейчас крикнуть во весь голос этому гадко­му насмешнику Толе, что он лжет. Но дыхание захватило у него в груди от волнения так, что он не мог произне­сти ни слова...

   Ивась и Ваня спешили к нему на выручку.

   - Ну, это, брат, того... врешь... Наш Кира молод­чик, - заступился за товарища первый, - хотя и не вышел ростом.

   - Мал золотник, да дорог, - вставил второй.

   - Лилипутик! Мальчик с пальчик! Игрушечка! Куда уж ему! И раз-то еле-еле перескочил, - продолжал под­дразнивать лицеистик.

   - Я?.. Еле-еле? Я?..

   Глазенки Счастливчика загорелись не менее угольков в костре. Он даже побледнел от волнения и обиды.

   - Толя! Толя! Стыдитесь! - унимали его девочки.

   - Я... ничего не боюсь... Я и через большой костер перепрыгну... Я... я... Смотрите.

   Никто из детей не ожидал того, что произошло через полминуты вслед за этим... Никто не имел времени удер­жать Киру...

   Маленькая фигурка разбежалась... широко расставляя крошечные ноги... Прыжок... и... отчаянный вопль нару­шил тишину ночи...

   Маленькая фигурка Счастливчика исчезла в огне...

  

   Дети замерли на месте, исполненные ужаса, близкие к потере сознания, - все до одного. Маленькая жизнь гибла у них на глазах, жизнь всеми люби­мого, обаятельного, чуткого мальчика, которому они не могли ничем помочь. Не могли ничем!

   Широко раскрытыми глазами, полными отчаяния, смот­рели они на корчившуюся в огне фигурку... Одни крича­ли истерически, другим сделалось дурно.

   Вдруг что-то красное выскочило из куста и метну­лось к костру.

   - Шура! Шура! Куда он? Безумный! - послышался новый отчаянный крик детей.

   Но было уже поздно...

   Красная рубашка цыганенка исчезла в огне.

   И новый вопль, уже не испуганный, а радостный, про­резал воцарившееся было, полное ужаса безмолвие.

   - Спасены!.. Шура его спас! Шура!

   Красная рубашка выскочила из огня, вся объятая пламенем...

   Охваченная тем же пламенем фигурка Счастливчика была на руках Орли.

   В три прыжка мальчик, не выпуская своей ноши, до­стиг берега пруда, скатился по крутому его берегу в воду и погрузился в нее вместе с Кирой...

   - Живы! Не сгорели! Обожглись только сильно! Господи! Господи! Ужас какой! Больно тебе? Очень боль­но, Счастливчик?

   Длинные кудри Киры обгорели, костюм повис без­образными черными лохмотьями на его теле, сам он ды­шал с трудом...

   Но он был жив... А это было главное.

   Сильные ожоги на руках, которыми он успел закрыть лицо в роковую минуту, натянулись пузырями... С него стекала вода... Ручьями стекала она и с Орли, но они были живы и невредимы оба - и потерпевший Счаст­ливчик, и его самоотверженный и находчивый спаситель, цыганенок.

   - К бабушке! Скорее к бабушке! Домой! Домой! - рыдая, кричала Симочка, кидаясь к Счастливчику, кото­рого по-прежнему держал на руках Орля, весь мокрый до нитки, но безумно счастливый удачным спасением своего товарища.

   Тут же, но берегу пруда, на лужайке, ломая руки метался Толя.

   - Из-за меня это! Из-за меня! - лепетал он сквозь слезы. - Прости меня! Прости, Счастливчик!

   Кто-то из девочек сбросил тальму, укутав ею Киру... Кто-то накинул платок на дрожащего Орлю, и их повели в дом, крича по дороге о происшествии бегущей навстречу прислуге.

   Что было потом - вряд ли могли ответить и взрос­лые и дети...

   Рыдала бабушка, рыдала Ляля, целуя и обнимая Сча­стливчика.

   Его отнесли в спальню. В ожидании приезда доктора намазали мазью и мылом обожженные места, напоили горячей малиной, дали успокоительное лекарство, забинтовали его раны и опять целовали и ласкали общего лю­бимца.

   Он был жив, милый маленький Счастливчик. Он был здоров и почти спокоен.

   Когда бабушка поняла это, она бросилась разыски­вать его спасителя.

   Валентина Павловна нашла Орлю, забившегося в угол и что-то бурчавшего себе под нос на все вопросы и вос­торженные восклицания окружавших его детей.

   - Он, Шура, - герой! Он настоящий герой! - слы­шалось вокруг присмиревшего цыганенка.

   - Дай мне пожать твою руку, товарищ! Если бы не ты, Счастливчик... - и Толя Сливинский остановился на полуслове, вздрогнув с головы до ног, потом продол­жал, переведя дыхание. - Ты выручил Киру, - заклю­чил печальным голосом мальчик.

   - Какой вы смелый! Какой вы храбрый! Как вы не побоялись прыгнуть в огонь! - восклицали девочки, окружая маленького цыганенка. - Как догадались после броситься в воду с Кирой, чтобы затушить пожар!

   - Молодец! Отважный мальчуган, что и говорить! - сказал полковник Сливинский.- Охотно извиняюсь, брат, за мое прежнее о тебе нелестное мнение.

   Вдруг все замолкли и расступились, давая дорогу Ва­лентине Павловне, пропуская ее к виновнику общей радости.

   Предчувствуя, что что-то должно неминуемо случить­ся с ним в эту минуту, Орля неуклюже поднялся с места и сделал шаг, другой навстречу Раевой. Он успел сме­нить обгоревшую блузу на крепкую. Его иссиня-черные кудри без слов говорили о пережитой катастрофе. Они выгорели местами до самого темени, и огромные плеши­ны белелись здесь и там на его голове.

   Бабушка, не говоря ни слова, обвила бедную постра­давшую голову, прижала ее к своей старческой груди и проговорила сквозь тихое, чуть слышное рыдание, вы­рвавшееся из ее груди:

   - Мой мальчик! Мой дорогой мальчик!.. Славный, чуткий, хороший! Знай: ты сделал то, чего не сделал бы другой ребенок. Ты жизнью своею жертвовал за Киру... Мой добрый мальчик, за это... Слушай: мой дом будет твоим домом... Мой Кира - твоим братом... и братом твоей Гали... Моя Ляля и Симочка - вашими сестрами, а я... я... Шура, мой любимый, старой бабушкой твоей буду я... Растите с моими внуками... Будьте счастливы у нас... О вас я позабочусь как о собственных детях...

   И, не сдерживая больше душивших ее рыданий, Ва­лентина Павловна горячо поцеловала обезображенную огнем голову цыганенка, инстинктивно прильнувшего к ее груди.

   - Ну, не прав ли я был, говоря, что у нашего Щелч­ка добрая душа, душа героя? - проговорил Мик-Мик, не­заметно пожимая смуглую руку Орли.

   За другую руку его держалась Галя. Все случившее­ся казалось девочке страшным сказочным сном. У них, безродных таборных цыганят, была теперь семья, добрый брат, милая сестра и ласковая, бесконечно ласковая ба­бушка!.. И тихая радость наполнила маленькое трепетное сердечко Гали... Солнышко счастья улыбнулось ей, каза­лось, сейчас весело и светло. Наконец-то оценили ее Орлю, признали его добрым, смелым и благородным, ка­ким он был всегда во мнении его названой сестры!..

   И солнышко счастья разгоралось все ярче и ярче в ду­ше сиротки.

   Мысли девочки были так заняты всеобщим добрым отношением к ее любимому братику, что она не заметила, как два темных бархатных глаза издали наблюдали за нею, ни на минуту не отрываясь от нее.

   Странная улыбка блуждала по лицу красивой Натали Зараевой, когда она шептала взволнованно временами, точно в забытьи:

   - Как она похожа! Какое удивительное сходство! Не­ужели я ошибаюсь! Нет! Нет! Этого не может быть! Надо узнать! Непременно! Во что бы то ни стало!

   И снова темные глаза впивались бархатным, влаж­ным от волнения взором в оживленное личико Гали, не отходившей теперь от братика ни на один шаг...

  

   Приближалось двадцатое августа, день отъезда Раевых из усадьбы.

   Счастливчик был здоров. Ожоги прошли на ру­нах и теле. Прошло и тяжелое воспоминание о роковых секундах в огне. Зато в душе мальчика прибавилось но­вое чувство, чувство бесконечной преданности и любви к отважному цыгану.

   Да и не у него одного: все в доме привязались к Оре.

   - Счастливчика спас! Нашего Счастливчика! Сокро­вище наше! Кто бы мог думать, что этот злой, сердитый, скверный, как нам казалось, мальчик способен на такой подвиг? Герой он, маленький герой, вот что! - говори­лось в господских комнатах и на кухне, в барском доме и в пристройках - в людских.

   Даже няня Степановна изменила свое прежнее мне­ние об Орле.

   - Басурман-то он басурман, а сердце у него чудное, что и говорить... Ради другого в огонь не каждый сунет­ся, - говорила она.

   - Одно слово - герой, - поддакивал Франц.

   Что касается детей, то они всячески наперерыв ста­рались доказать свою привязанность Орле. Его одаряли подарками, уступали ему в играх, помогали в занятиях. Даже Ивась и Ваня, дразнившие его до сих пор, теперь, преисполненные глубокого уважения к его геройству, по­забыли, казалось, его прозвище Щелчка.

   На другой же день после рокового случая бабушка пригласила к себе в комнату Мик-Мика, monsieur Диро и Аврору Васильевну, велела закрыть плотно дверь и о чем-то долго-долго с ними совещалась.

   О чем - этого не знал ни Счастливчик, ни Ивась, ни Ваня, ни Орля.

   Мальчики узнали, однако, "тайну" в тот же день: оказалось, что на совещании, по предложению бабушки, решено было, что Орлю возьмут в город и отдадут в ту же гимназию, где учился Кира. предварительно подгото­вив его за год с помощью Мик-Мика, Авроры Васильевны и добрейшего monsieur Диро.

   Не откладывая дела в долгий ящик. Мик-Мик в тот же день принялся за своего нового ученика.

   И Орля стал усердно учиться. Сначала ему было как будто трудно, но затем дело пошло отлично.

   Но не один только Орля занимался: Галя и Симочка тоже усердно учились под руководством гувернантки и Ляли, предложившей свою помощь.

   Словом, жизнь маленьких сирот круто изменилась во всем.

  

  

   "Глубокоуважаемая Валентина Павловна! Надеюсь, вы не забыли вашего обещания привезти ко мне детей. Теперь, когда ваш Счастливчик вполне опра­вился после этого ужасного случая, я позволю себе напомнить о себе. Прошу вас приехать всем "домом" сего­дня в мое "Тихое". Будут и ваши друзья Сливинские. Жду с нетерпением и очень прошу взять обоих "цыга­нят". Особенно Галю. Это необходимо для меня и для нее.

   Ваша Натали Зараева".

   Получив рано утром эти строки с прискакавшим из "Тихого" работником, Валентина Павловна глубоко за­думалась над окончанием письма, подчеркнутым красны­ми чернилами: "Особенно Галю. Это необходимо для меня и для нее".

   - Что бы это могло быть? - думала старушка. Вокруг нее толпились дети, сгорая нетерпением узнать, что было в письме.

   - Едем! Едем в "Тихое"! Ура! Ура! Десять верст на лошадях едем! - восторженными кликами вырвалось из маленькой, но шумной толпы, когда Валентина Павловна передала им приглашение.

   - Бабушка, милая! Позвольте мне быть распорядите­лем. Я живо улажу, кому как ехать, - прыгая козлен­ком вокруг бабушки, кричал Кира и, получив ее согласив, живо затараторил:

   - Мы запряжем большую коляску: вы, Аврора Ва­сильевна, Ляля, Ами. Симочка и Галя поедете в ней. Шура на козлах. Мик-Мик, Ивась, Вася и я - верхом. Мик-Мик на Чугунчике, Ивась на Разгуляе, Ваня на Скором, я на Ахил...

   И вдруг Кира осекся...

   Где же Ахилл?.. Тю-тю Ахилл! Как он мог забыть об этом? Непростительная рассеянность! Зачем огорчать Шуру, напоминая ему его вину, когда тот спас жизнь ему, Кире, и этим искупил все!..

   Неловкое молчание воцарилось среди присутствующих. Всем стало не по себе.

   Потупив глаза в землю, закусив губы, мрачный т бледный, стоял Орля в стороне от других. Слова Счаст­ливчика резнули его по сердцу.

   "Нет, видно, не забудется моя вина", - без слов го­ворило угрюмое лицо мальчика.

   В одну минуту Счастливчик был подле него.

   - Шурик! Голубчик! Прости ты меня... Я не нароч­но... Ужаснейший я дурень, Шура... - со слезами в го­лосе шептал чуткий мальчик.