Авенариус Василий Петрович - Бироновщина

  

  

   I. Гоффрейлина и деревенская простота

   II. Неожиданная встрѣча

   III. Мечтан³я принцессы

   IV. Прощай, мечты!

   V. На смарку

   VI. Секретарь де-с³янсъ Академ³и на службѣ на Олимпѣ

   VII. Прогулка по Лѣтнему саду

   VIII. Анна ²оанновна въ домашнемъ быту

   IX. Принцесса обручается

   X. Эсклаважъ и новая дружба

   XI. Свадьба и банкетъ

  

  

   I. Контрабандой

   II. Венец³анская ночь

   III. Лилли танцуетъ

   IV. Съ чернаго крыльца

   V. Рыцарь и браминъ

   VI. Маски снимаются

   VII. Безъ сѣдла

   VIII. Азартъ

   IX. Человѣкъ на картѣ

   X. Читатель знакомится ближе съ главою русской парт³и

   XI. Мак³авелли и ²уда-предатель

   XII. Попугай мадамъ Варлендъ

  

  

   I. Ледяная статуя

   II. Ледяной домъ

   III. Пѣвецъ поневолѣ

   IV. Ледяная свадьба

   V. Лилли отмораживаетъ щеку

   VI. Арестъ Волынскаго

   VII. Скачка съ препятств³ями

   VIII. Фельдмаршалъ графъ Минихъ

   IX. "Казненъ невинно"

   X. Лилли няньчитъ наслѣдника престола

   XI. Катастрофа надвигается

   XII. Послѣдн³е дни Анны ²оанновны

  

  

   Обмѣнявъ корону герцогини курляндской на всеросс³йск³й царск³й вѣнецъ, императрица Анна ²оанновна первые два года своего царствован³я провела въ Москвѣ. 16 января 1732 года совершился торжественный въѣздъ ея въ Петербургъ, гдѣ она и оставалась уже затѣмъ до самой кончины. Но питая еще, должно быть, не совсѣмъ пр³язненныя чувства къ памяти своего Великаго дяди, взявшаго въ свои мощныя руки управлен³е Росс³ей еще при жизни ея отца, а его старшаго, но хилаго брата, она не пожелала жить въ построенномъ Петромъ, на углу Зимней канавки и Милл³онной, дворцѣ (въ настоящее время Императорск³й Эрмитажъ) и предоставила его придворнымъ музыкантамъ и служителямъ; для себя же предпочла подаренный юному императору Петру II адмираломъ графомъ Апраксинымъ домъ по сосѣдству на берегу Невы (почти на томъ самомъ мѣстѣ, гдѣ стоитъ нынѣшн³й Зимн³й дворецъ) и, значительно его расширивъ, назвала "Новымъ Зимнимъ дворцомъ".

   Не любила Анна ²оанновна и Петергофа, этой лѣтней резиденц³и Петра I, гдѣ, кромѣ большого каменнаго дворца съ обширнымъ паркомъ и фонтанами, имѣлись къ ея услугамъ еще два деревенскихъ домика въ голландскомъ вкусѣ: Марли и Монплезиръ. Унаслѣдовавъ отъ своего дѣда, царя Алексѣя Михайловича, страсть къ охотничьей потѣхѣ, она ѣздила въ Петергофъ только осенью, чтобы охотиться, для чего въ тамошнемъ звѣринцѣ содержались всегда "ауроксы" (зубры), медвѣди, кабаны, олени, дик³я козы и зайцы.

   Для лѣтняго пребыван³я Императорскаго Двора въ Петербургѣ хотя и имѣлся уже (существующ³й и понынѣ) петровск³й Лѣтн³й дворецъ въ Лѣтнемъ саду, на берегу Фонтанки, но по своимъ не большимъ размѣрамъ и простой обстановкѣ онъ не отвѣчалъ уже требован³ямъ новаго Двора; а потому тамъ же, въ Лѣтнемъ саду, но лицомъ на Неву, былъ возведенъ "новый Лѣтн³й дворецъ", настолько обширный, что въ немъ могли быть отведены особыя помѣщен³я еще и для любимой племянницы государыни, принцессы мекленбургской Анны Леопольдовны, а также и для всесильнаго герцога Бирона.

   Однимъ ³юньскимъ утромъ 1739 года весь новый Лѣтн³й дворецъ былъ уже на ногахъ, а задернутыя оконныя занавѣси въ опочивальняхъ принцессы Анны и ея гоффрейлины, баронессы Юл³аны Менгденъ, все еще не раздвигались: вѣдь и той, и другой было всего двадцать лѣтъ, а въ так³е годы утромъ дремлется такъ сладко!

   Но вотъ каменные часы въ пр³емной баронессы пробили половину девятаго. Нежившаяся еще въ постели, Юл³ана нехотя протянула руку къ колокольчику на ночномъ столикѣ и позвонила камеристкѣ Мартѣ, помогавшей ей одѣваться, а затѣмъ убиравшей ей и голову. Четверть часа спустя молодая фрейлина сидѣла передъ туалетнымъ зеркаломъ въ пудермантелѣ съ распущенными волосами, а Марта расчесывала ихъ опытною рукой.

   Родомъ Марта была эстонка изъ крѣпостныхъ. Вынянчивъ маленькую баронессу въ родовомъ имѣн³и Менгденовъ въ Лифлянд³и, она, вмѣстѣ съ нею, переселилась и въ Петербургъ, когда, по смерти Юл³аны, родной его братъ, президентъ петербургской коммерцъ-коллег³и, баронъ Карлъ-Людвигъ Менгденъ, выписалъ къ себѣ племянницу для оживлен³я своего дома. Когда же затѣмъ Юл³ана, расцвѣтшая гордой красавицей, была пожалована въ гоффрейлины принцессы, - вмѣстѣ съ нею во дворецъ попала и ея вѣрная Марта. По привилег³и прежней няни, Марта и теперь еще позволяла себѣ въ разговорѣ съ своей госпожой касаться сокровенныхъ ея тайнъ.

   - Экая вѣдь краса! говорила она на родномъ своемъ языкѣ, любовно проводя черепаховымъ, въ золотой оправѣ, гребнемъ по пышнымъ темнорусымъ волосамъ баронессы, - Вотъ бы увидѣть хоть разъ меньшому Шувалову, - совсѣмъ бы, поди, голову потерялъ.

   - Не называй мнѣ его, не называй! - прервала ее на томъ же языкѣ Юл³ана, и нѣжный румянецъ ея щекъ заалѣлъ ярче.

   - Да почему не называть? - не унималась старая болтунья. - Слава Богу, кавалеръ изъ себя пригож³й и ловк³й, камеръ-юнкеръ цесаревны Елисаветы, пойдетъ, навѣрно, еще далеко...

   - Пока онъ на сторонѣ цесаревны, - ему нѣтъ ходу.

   - Такъ почему бы тебѣ, мой свѣтъ, не переманить его на свою сторону?

   - Да онъ и не нашей лютеранской вѣры, а православный...

   - Попросить бы государыню, такъ, можетъ, ему и разрѣшатъ перейти въ лютеранство.

   - Такъ вотъ онъ самъ и перейдетъ!

   - Да этакому шалому мужчинѣ все ни почемъ. При твоей красотѣ да при твоемъ умѣньи обходиться съ этими вѣтрогонами...

   - Замолчи, замолчи!

   - Я-то, пожалуй, замолчу, да сердца своего тебѣ не замолчать... Никакъ стучатся?

   Легк³й стукъ въ дверь повторился. Камеристка пошла къ двери и, пр³отворивъ ее, стала съ кѣмъ-то шептаться.

   - Ну, что тамъ, Марта? - спросила нетерпѣливо ея молодая госпожа. - Что имъ нужно?

   Марта притворила опять дверь и доложила, что говорила съ пажемъ; прибыла, вишь, изъ деревни сестрица покойной младшей фрейлины, баронессы Дези Врангель.

   - Можетъ подождать! - произнесла Юл³ана, насупивъ брови.

   - Но вызвана-то барышня вѣдь, кажись, по желан³ю самой принцессы?

   - Гмъ... А гдѣ она? Внизу y швейцара?

   - Нѣтъ, тутъ же въ гостиной. Не лучше ли тебѣ ее все-таки принять?

   - Хорошо; пускай войдетъ.

   Въ комнату вошла робкими шагами дѣвочка-подростокъ того переходнаго возраста, когда неуклюжая отроковица въ какой-нибудь годъ времени превращается въ грац³озную молодую дѣвушку. Простенькое траурное платье, сшитое, очевидно, деревенской мастерицей, было не въ мѣру коротко, а соломенная шляпка съ черными же лентами была стараго фасона и сильно поношена. Въ довершен³е всего дѣвочка сдѣлала такой уморительный книксенъ, не зная, куда дѣть свои длинныя руки, что не по годамъ степенная и холодная гоффрейлина не могла удержаться отъ легкой улыбки.

   - Добраго утра, дитя мое, - сказала она ей по-нѣмецки и указала глазами на ближн³й стулъ: - садись. Я, какъ видишь, не совсѣмъ еще одѣта; но мы будемъ видѣться съ тобой теперь запросто всяк³й день, а потому стѣсняться мнѣ передъ тобой было бы глупо.

   - Еще бы не глупо, - согласилась дѣвочка, присаживаясь на кончикъ стула; но, замѣтивъ, что улыбка исчезла вдругъ съ лица фрейлины, она поспѣшила извиниться: - Простите! Вѣрно я не такъ выразилась?

   - Да, моя милая, при Дворѣ каждое свое слова надо сперва обдумать.

   - Но увѣряю васъ, мнѣ и въ голову не приходило, что вы глупы...

   - Вотъ опять! Если кто и выражается о себѣ рѣзко, то не для того, чтобы друг³е повторяли.

   - Сглупила, значить, я? Ну, не сердитесь! Вѣдь я же не нарочно...

   Въ своемъ наивномъ раскаян³и дѣвочка такъ умильно сложила на колѣняхъ свои больш³я красныя руки, - что строг³я черты Юл³аны опять смягчились.

   - Твое имя вѣдь, кажется, Елизавета?

   - Да; но дома меня звали всегда Лилли.

   - Такъ и я буду пока называть тебя этимъ именемъ. Ты лицомъ мнѣ напоминаешь покойную Дези; но она была, конечно, красивѣе тебя. Ты ничуть не заботишься о своей кожъ; только начало лѣта, а ты вонъ какая - совсѣмъ цыганка! Вѣрно, въ деревнѣ ходила безъ зонтика?

   Лилли разсмѣялась.

   - Potztausend! Да покажись я къ коровамъ съ зонтикомъ, онъ мнѣ въ лицо бы фыркнули!

   - Так³я выражен³я, какъ "potztfusend!" и "фыркать" ты навсегда должна оставить. Здѣсь ты, благодаря Бога, не въ коровникѣ. Да ты сама, чего добраго, и коровъ доила?

   Лилли вспыхнула и не безъ гордости вскинула свою хорошенькую головку.

   - Доить я умѣю, умѣю бить и масло, потому что какъ же не знать того дѣла, которое тебѣ поручено? Я вела въ деревнѣ y моихъ родственниковъ все молочное хозяйство. Стыдиться этого, кажется, нечего.

   - Стыдиться нечего, но и хвалиться нечѣмъ: баронессѣ такая работа, во всякомъ случаѣ, не пристала.

   - Да какая я баронесса! Чтобы поддержать свое баронство надо быть богатымъ. Есть и богатые Врангели; но мы изъ бѣдной лин³и; отецъ мой управлялъ только чужимъ имѣн³емъ.

   - Чьимъ это?

   - А Шуваловыхъ въ Тамбовской губерн³и. Когда отецъ умеръ, насъ съ Дези взяли къ себѣ родные въ Лифлянд³ю.

   - Тоже Врангели?

   - Да, но изъ богатыхъ. Смотрѣли y нихъ за молочнымъ хозяйствомъ мы сперва вмѣстѣ съ Дези... Ахъ, бѣдная, бѣдная Дези!

   При воспоминан³и о покойной сестрѣ глаза Лилли увлажнились.

   - Да, жаль ее, жаль, - сочла нужнымъ выказать свое сочувств³е Юл³ана. - Говорила я ей, чтобы не ходила она къ больному ребенку тафель-деккера, что не наше это вовсе дѣло. Нѣтъ, не послушалась, заразилась сама оспой, и уже на утро четвертаго или пятаго дня ее нашли мертвой въ постели.

   - Значить, ночью при ней никого даже не было! - воскликнула дѣвочка, и углы рта y нея задергало.

   - Лечилъ ее придворный докторъ, онъ же давалъ всѣ предписан³я, и намъ съ тобой критиковать его заднимъ числомъ не приходится.

   - Да я говорю не о докторѣ, а o другихъ...

   Фрейлина насупилась и сама тоже покраснѣла.

   - О какихъ другихъ? Если ты говоришь обо мнѣ...

   - Ахъ, нѣтъ! Простите еще разъ! Но я такъ любила Дези, и здѣсь, въ Петербурга, y меня нѣтъ теперь больше никого, никого!

   - А я, по твоему, никто? По волѣ принцессы, тебѣ отведена комната тутъ рядомъ съ моею, чтобы я могла подготовить тебя для Высочайшаго Двора. Въ душѣ грустить тебѣ не возбраняется, но догадываться о твоей грусти никто не долженъ; понимаешь?

   - Понимаю...

   - Ты, можетъ быть, не слышала также, что государыня въ послѣднее время много хвораетъ? Сказать между нами, она страшно боится смерти. Поэтому она не можетъ видѣть ни печальныхъ лицъ, ни траурныхъ платьевъ. У тебя, надѣюсь, есть и нарядныя свѣтлыя?

   - Есть одно бѣлое кисейное, которое мнѣ сдѣлали на конфирмац³ю.

   - Стало быть, недавно?

   - На Вербной недѣлѣ.

   - И длиннѣе, надѣюсь, этого?

   - О, да. Кромѣ того, въ немъ оставлена еще и складка, чтобъ можно было выпустить.

   - Прекрасно; посмотримъ. А перчатки y тебя есть?

   - Только дорожныя вязанныя; но пальцы въ нихъ прорваны...

   Губы Юл³аны скосились досадливой усмѣшкой.

   - Я, пожалуй, одолжу тебѣ пару свѣжихъ лайковыхъ.

   - Да на что въ комнатахъ перчатки?

   - А что же, ты съ такими гусиными лапами и пойдешь представляться принцессѣ?

   Лилли смущенно взглянула на свои "гусиныя лапы" и спрятала ихъ за спину, а незабудковые глазки ея расширились отъ испуга.

   - Ахъ, Богъ ты мой! И какъ я стану говорить съ принцессой?

   - Сама ты только, смотри, не заговаривай; отвѣчай коротко на вопросы: "да, ваше высочество", "нѣтъ, ваше высочество".

   - Я завяжу себѣ языкъ узломъ... Или этакъ тоже не говорится?

   Гоффрейлина возвела очи горѣ: будетъ ей еще возня съ этой "Einfalt vom Lande" (деревенской простотой)!

   - Реверансы y тебя тоже совсѣмъ еще не выходятъ. Вотъ посмотри, какъ ихъ дѣлаютъ.

   И, вставъ со стула, Юл³ана сдѣлала такой образцовый реверансъ, что y Лилли сердце въ груди упало.

   - Нѣтъ, этому я никогда не научусь!

   - При желан³и всему въ жизни можно научиться. Ну?

  

  

   За нѣсколько минутъ до десяти часовъ баронесса Юл³ана повела Лилли къ принцессѣ. Дѣвочка была теперь въ своемъ бѣломъ "конфирмац³онномъ" платьѣ, съ цвѣтной ленточкой въ косичкѣ и въ бѣлыхъ лайковыхъ перчаткахъ. При приближен³и ихъ къ покоямъ Анны Леопольдовны, стоявш³й y входа въ пр³емную ливрейный скороходъ въ шляпѣ съ плюмажемъ размахнулъ передъ ними дверь на-отлетъ. Въ пр³емной ихъ встрѣтилъ молоденьк³й камерпажъ и на вопросъ гоффрейлины: не входилъ ли уже кто къ ея высочеству? - отвѣчалъ,что раньше десяти часовъ ея высочество никого вѣдь изъ постороннихъ не принимаетъ.

   - Это-то я знаю; но бываютъ и исключен³я, - свысока замѣтила ему Юл³ана; послѣ чего отнеслась къ Лилли: - я войду сперва одна, чтобы доложить о тебѣ принцессѣ.

   Лилли осталась въ пр³емной, вдвоемъ съ камерпажемъ. Тотъ, не желая, видно, стѣснять дѣвочку, а можетъ быть и самъ ея стѣсняясь, удалился въ глубину комнаты; доставъ изъ карманчика камзола крошечный напилочекъ, онъ занялся художественной отдѣлкой своихъ ногтей. Лилли же въ своемъ душевномъ смятеньи отошла къ окну, выходившему на Неву. Хотя глаза ея и видѣли протекавшую внизу величественную рѣку съ кораблями, барками, лодками и плотами, но мысли ея летѣли вслѣдъ за гоффрейлиной, докладывавшей только что объ ней принцессѣ.

   "Что-то она говорить ей про меня? Какъ я сама понравлюсь принцессѣ? Сдѣлаютъ ли меня также фрейлиной, или нѣтъ? Да и сумѣла ли бы я быть придворной фрейлиной? Вотъ испытан³е!"...

   Она закусила нижнюю губу, чтобы не дать воли своему малодуш³ю; но сердце y нея все-же продолжало то замирать, то сильнѣе биться.

   Тутъ за выходною дверью раздались спорящ³е голоса. Спрятавъ свой напилочекъ, пажъ съ дѣловой миной направился къ выходу и выглянулъ за дверь.

   - Что тутъ за шумъ?

   - Да вотъ, ваше благород³е, - послышался отвѣтъ скорохода, - человѣкъ Петра Иваныча Шувалова хочетъ безпремѣнно видѣть баронессу.

   - А это что y тебя?

   - Конфеты-съ, - отозвался другой голосъ.

   - Такъ я, пожалуй, передамъ.

   - Господинъ мой, простите, велѣлъ передать въ собственныя руки: не будетъ ли, можетъ, какого отвѣта. Гдѣ прикажете обождать?

   - Пожалуй, хоть здѣсь въ пр³емной, - снизошелъ камерпажъ: - баронесса сейчасъ должна выйти.

   Лилли оглянулась на вошедшаго. То былъ молодой ливрейный слуга съ коробкой съ конфетами въ рукахъ. Она хотѣла уже отвернуться опять къ окошку, но молодчикъ издали поклонился ей, и въ этомъ его движен³и ей припомнилось что-то такое давно знакомое, да и глаза его были устремлены на нее съ такимъ изумлен³емъ, что сама она вглядѣлась въ него внимательнѣе и вскрикнула:

   - Гриша!

   Молодчикъ съ новымъ поклономъ приблизился уже прямо къ ней.

   - Вы ли это, Лилли?... Лизавета Романовна... - поправился онъ. - Какими судьбами?...

   Все лицо его с³яло такою сердечною радостью, что и сама она ему свѣтло улыбнулась.

   - Хоть одинъ-то человѣкъ изъ своихъ! - сказала она и покосилась на камерпажа.

   Но тотъ деликатно отретировался снова въ свой дальн³й уголъ, гдѣ занялся прежнимъ важнымъ дѣломъ, не показывая вида, что слушаетъ. На всяк³й случай она все-таки заговорила тише:

   - А я тебя, Гриша, съ перваго взгляда даже не узнала... Или тебя зовутъ теперь уже не Гришей, а Григор³емъ?

   - Григор³емъ, а чаще того Самсоновымъ.

   - Отчего не Самсономъ? Ты такой вѣдь великанъ сталъ, и усы как³е отростилъ!

   - Усища! - усмехнулся, краснѣя, Самсоновъ и ущипнулъ пальцами темный пушокъ, пробивавш³йся y него надъ верхнею губой. - Не нынче-завтра сбрить придется! - прибавилъ онъ со вздохомъ.

   - Что такъ?

   - А такъ, что при господахъ моихъ, Шуваловыхъ, я вторымъ камердинеромъ состою, камердинерамъ же, какъ и самимъ господамъ, усовъ не полагается. Но вы-то, Лизавета Романовна, за три года какъ выровнялись! Совсѣмъ тоже придворной фрейлиной стали: въ лайковыхъ перчаткахъ...

   - А ты думаешь, онѣ мои собственныя? Фрейлина Менгденъ, спасибо, одолжила. Съ трудомъ вѣдь застегнула: руки y меня куда толще, чѣмъ y ней.

   Для наглядности дѣвочка растопырила всѣ десять пальцевъ; но отъ этого одна пуговица отскочила.

   - Вотъ бѣда-то! А y меня тутъ ни иголки, ни нитки...

   - Такъ вы бы вовсе ихъ сняли, коли вамъ въ нихъ неспособно.

   - Ну да! Мнѣ и то порядкомъ уже досталось отъ фрейлины за то, что лапы y меня красныя, какъ y гусыни, что загорѣла я, какъ цыганка.

   - Здѣсь, въ Питерѣ, вы живо поблѣднѣете, похудѣете. За-то будете водить знакомство съ высокими особами, ходить въ шелкахъ-бархатахъ, кушать всяк³й день мармеладъ да пастилу, да шалей (желе)... А все же таки въ деревнѣ, я такъ разсуждаю, вамъ жилось вольготнѣй?..

   - Ужъ не говори! А помнишь, Гриша, какъ мы скакали съ тобой верхомъ безъ сѣдла черезъ канавы да плетни? То-то весело было!

   - Здѣсь зато вы можете ѣздить и зимой, хоть каждый день, мелкой рысцой или курцъ-галопомъ въ манежѣ.

   - Въ манежѣ? Нѣтъ, все это не то, не то! Ach du liber Gott!

   - Что это вы, Лизавета Романовна, ахаете по-нѣмецки? Словно нѣмка.

   - А кто же я, по твоему?

   - Какая ужъ вы нѣмка, Господь съ вами! Родились въ Тамбовской губерн³и, говорите по-русски, какъ дай Богъ всякому, будете жить здѣсь при русскомъ Дворѣ. Покойный вашъ батюшка (царство Небесное!) тоже былъ вѣдь куда больше русск³й, чѣмъ нѣмецъ.

   - Это-то правда. Онъ не разъ, бывало, говорилъ намъ съ сестрой, что мы - вѣрноподданные русской царицы, а потому должны считать себя русскими. При крещен³и ему дали имя Рейнгольдъ, но называлъ онъ себя также по-русски Романъ.

   - Изволите видѣть! Такъ и вы, Лизавета Романовна, смотрите, не забывайте ужъ никогда завѣта родительскаго. Вы будете здѣсь вѣдь въ нѣмецкомъ лагерѣ.

   - Развѣ при здѣшнемъ Дворѣ разные лагери?

   - А то какъ же: нѣмецк³й и русск³й. Мои господа, Шуваловы, - въ русскомъ, потому что оба - камеръ-юнкерами цесаревны Елисаветы Петровны.

   - Но вѣдь сама-то государыня - настоящая русская, и принцесса Анна Леопольдовна теперь тоже, кажется, уже православная?

   - Православная и точно такъ же, какъ сама государыня, въ дѣлѣ душевнаго спасен³я и предан³яхъ церковныхъ крѣпка.

   - Такъ что же ты говоришь?

   - Да вѣдь государыню выдали замужъ за покойнаго герцога курляндскаго, когда ей было всего на-все семнадцать лѣтъ. Тогда-жъ она и овдовѣла, но оставалась править Курлянд³ей еще цѣлыхъ двадцать лѣтъ, доколѣ ее не призвали къ намъ на царство. Тутъ-то вмѣстѣ съ нею нахлынули къ намъ эти нѣмцы...

   - Откуда, Гриша, ты все это знаешь?

   - То ли я еще знаю! Вѣдь y господъ моихъ промежъ себя да съ пр³ятелями только и разговору, что про придворное житье-бытье. А я слушаю да на усъ себѣ мотаю.

   - На свое усище? - усмѣхнулась Лилли. - Но нѣмцы, какъ хочешь, - народъ честный, аккуратный...

   - Это точно-съ; отъ нѣмцевъ y насъ на Руси все же больше порядку. Да бѣда-то въ томъ (Самсоновъ опасливо оглядѣлся), бѣда въ томъ-съ, не въ проносъ молвить, что власть надъ ними забралъ непомѣрную этотъ временщикъ герцогъ...

   - Биронъ?

   - Онъ самый. А ужъ намъ, русскимъ людямъ, отъ него просто житья не стало; въ лютости съ русскими никакихъ границъ себѣ не знаетъ. Только пикни, - мигомъ спровадитъ туда, куда воронъ костей не заносилъ.

   - Кое-что и я объ этомъ слышала. Да мало ли что болтаютъ? Если государыня дала ему такую власть, то вѣрно онъ человѣкъ очень умный, достойный, и есть отъ него большая польза. Что же ты молчишь?

   - Да какъ вамъ сказать? - отвѣчалъ съ запинкой Самсоновъ, понижая голосъ до чуть слышнаго шопота. - Объ умѣ его что-то не слыхать; дока онъ по одной лишь своей конюшенной части; а пользы отъ него только его землякамъ, остзейцамъ, а паче того ему самому: два года назадъ, вишь, пожалованъ въ герцоги курляндск³е! А супругу его, герцогиню, съ того часу такая ли ужъ гордыня обуяла...

   - Она вѣдь тоже изъ старой курляндской семьи фонъ-деръ-Тротта-фонъ-Трейденъ.

   - И состоитъ при государынѣ первой статсъ-дамой, досказалъ Самсоновъ, - шагу отъ нея не отходить. Такъ-то вотъ подъ курляндскую дудку всѣ y насъ пляшутъ!

   - И русская парт³я?

   - Не то, чтобы охотно, а пляшетъ. Противоборствуетъ герцогу открыто, можно сказать, одинъ всего человѣкъ - первый кабинетъ-министръ, Волынск³й, Артем³й Петровичъ. Вотъ, гдѣ ума палата! На три аршина въ землю видитъ. Дай Богъ ему здоровья!

   - Но я все же не понимаю, Гриша, что же можетъ подѣлать этотъ Волынск³й, коли Бирону дана государыней такая власть?

   - Много, вѣстимо, не подѣлаетъ; подъ мышку близко, да не укусишь. А все же государыня его весьма даже цѣнитъ. Прежде, бывало, она всякое утро въ 9 часовъ принимаетъ доклады всѣхъ кабинетъ-министровъ; а вотъ теперь, какъ здоровье ея пошатнулось, докладываетъ ей, почитай, одинъ Волынск³й. И Биронъ его, слышь, побаивается. Кто кого сможетъ, тотъ того и сгложетъ.

   - Это что-жъ такое? - насторожилась Лилли когда тутъ изъ-за оконъ донесся звукъ ружейнаго выстрѣла. - Какъ-будто стрѣляютъ?

   - Да, это вѣрно сама императрица, - объяснилъ Самсоновъ. - У ея величества двѣ страсти: лошади да стрѣльба. Съ тѣхъ поръ же, что доктора запретили ей садиться на лошадь, y нея осталась одна лишь стрѣльба. Зато вѣдь и бьетъ она птицъ безъ промаха на лету, - не только изъ ружья, но и стрѣлой съ лука.

   - Но ты, Гриша, такъ и не досказалъ мнѣ еще, изъ-за чего хлопочетъ ваша русская парт³я?

   - А изъ-за того, что доктора не даютъ государынѣ долгаго вѣку. Буде Господу угодно будетъ призвать ее къ себѣ, кому воспр³ять послѣ нея царск³й вѣнецъ: принцессѣ ли Аннѣ Леопольдовнѣ, или нашей цесаревнѣ Елисаветѣ Петровнѣ?

   - Вотъ что! Но y которой-нибудь изъ нихъ, вѣрно, больше правъ?

   - То-то вотъ, что разобраться въ правахъ ихъ больно мудрено. Цесаревна - дочь царя Петра, а принцесса - внучка его старшаго братца, царя ²оанна Алексѣевича {Для большей наглядности мы прилагаемъ здѣсь родословную Дома Романовыхъ отъ царя Алексёя Михайловича до середины XVIII вѣка.}. Но какъ сама-то нынѣшняя государыня - дочь того же царя ²оанна, и принцесса ей, стало быть, по плоти родной племянницей доводится, то, понятное дѣло, сердце ея клонитъ больше къ племянницѣ, какъ бы къ богоданной дочкѣ, хотя та по родителю своему и не русская царевна, а принцесса мекленбургская. Эхъ, Лизавета Романовна! кабы вамъ попасть въ фрейлины къ нашей цесаревнѣ...

   - Нѣтъ, Гриша, покойная сестра моя была фрейлиной при принцессѣ...

   - Да вѣдь вы сами-то душой больше русская, а въ лагерѣ вороговъ нашихъ, не дай Богъ, совсѣмъ еще онѣмечитесь!

   - Принцесса вызвала меня къ себѣ въ память моей сестры, и я буду служить ей такъ же вѣрно, - рѣшительно заявила Лилли. - Довольно обо мнѣ! Поговоримъ теперь о тебѣ, Гриша. Отчего ты, скажи, y своихъ господъ не выкупишься на волю?

   Наивный вопросъ вызвалъ y крѣпостного камердинера горькую усмѣшку.

   - Да на как³я деньги, помилуйте, мнѣ выкупиться? Будь я обученъ грамотѣ, цыфири, то этимъ хоть могъ бы еще выслужиться...

   - Такъ обучись!

   - Легко сказать, Лизавета Романовна. Кто меня въ науку возьметъ?

   - Поговори съ своими господами. Поговоришь, да?

   - Ужъ не знаю, право...

   - Нѣтъ, пожалуйста, не отвертывайся! Скажи: "да".

   - Извольте: "да".

   - Ну, вотъ. Смотри же, не забудь своего обѣщан³я!

   Въ разгарѣ своей оживленной бесѣды друзья дѣтства такъ и не замѣтили, какъ гоффрейлина принцессы возвратилась въ пр³емную. Только когда она подошла къ нимъ вплотную и заговорила, оба разомъ обернулись.

   - Что это за человѣкъ, Лилли? - строго спросила Юл³ана по-нѣмецки.

   Какъ облитая варомъ, дѣвочка вся раскраснѣлась и залепетала:

   - Да это... это молочный братъ мой...

   - Молочный братъ? - переспросила Юл³ана обмѣривая юношу въ ливреѣ недовѣрчивымъ взглядомъ. - Онъ много вѣдь тебя старше.

   - Всего на три года.

   - Такъ его мать не могла же быть твоей кормилицей?

   - Кормила она собственно не меня, а Дези. Но такъ какъ Дези мнѣ родная сестра, то онъ и мнѣ тоже вродѣ молочнаго брата.

   - Какой вздоръ! Съ той минуты, что ты попала сюда во дворецъ, этотъ человѣкъ для тебя уже не существуетъ; слышишь?

   - Но онъ игралъ съ нами въ деревнѣ почти какъ братъ, научилъ меня ѣздить верхомъ... даже безъ сѣдла...

   - Этого недоставало!

   Фрейлина круто обернулась къ Самсонову и спросила по-русски, но съ сильнымъ нѣмецкимъ акцентомъ:

   - Ты отъ кого присланъ?

   - Отъ господина моего, Шувалова, Петра Иваныча, къ вашей милости. Вы изволили намедни кушать съ нимъ миндаль - Vielliebchen; такъ вотъ-съ его проигрышъ.

   Нѣжно-розовыя щеки молодой баронессы зардѣлись болѣе яркимъ румянцемъ.

   - Хорошо, - сухо проговорила она, принимая конфеты.

   - А отвѣта не будетъ?

   - Нѣтъ! Идемъ, Лилли; принцесса уже ждетъ тебя.

  

   Сынъ фельдмаршала графа Миниха, камеръ-юнкеръ Анны ²оанновны, а по ея смерти - сперва гофмейстеръ, а затѣмъ и оберъ-гофмейстеръ при Дворѣ Анны Леопольдовны, даетъ въ своихъ "Запискахъ" такую, быть можетъ, нѣсколько пристрастную, но очень картинную характеристику молодой принцессы:

   "Она сопрягала съ многимъ остроум³емъ благородное и добродѣтельное сердце. Поступки ея были откровенны и чистосердечны, и ничто не было для нея несноснѣе, какъ столь необходимое при Дворѣ притворство и принужден³е... Принужденная жизнь, которую она вела отъ 12-ти лѣтъ своего возраста даже до кончины императрицы Анны ²оанновны (поелику тогда, кромѣ торжественныхъ дней, никто посторонн³й къ ней входить не смѣлъ и за всѣми ея поступками строго присматривали) вл³яла въ нее такой вкусъ къ уединен³ю, что она всегда съ неудовольств³емъ наряжалась, когда во время ея регентства надлежало ей принимать и являться къ публикѣ. Пр³ятнѣйш³е часы для нея были тѣ, когда она въ уединен³и и въ избраннѣйшей малочисленной бесѣдѣ проводила... До чтен³я книгъ была она великая охотница, много читала на нѣмецкомъ и французскомъ языкахъ, и отмѣнный вкусъ имѣла къ драматическому стихотворству. Она мнѣ часто говорила, что нѣтъ для нея ничего пр³ятнѣе, какъ тѣ мѣста, гдѣ описывается несчастная и плѣнная принцесса, говорящая съ благородною гордост³ю".

   О чемъ, однако, преданный Аннѣ Леопольдовнѣ царедворецъ деликатно умолчалъ, это - удостовѣряемая другими современниками, необычайная для ея возраста наклонность къ покою, къ dolce far niente, доходившая даже до небрежен³я о своей внѣшности.

   Когда Лилли, слѣдомъ за фрейлиной, вошла къ принцессѣ, та, едва только вставъ со сна, нѣжилась опять на "турецкомъ канапе", съ неубранными еще волосами, въ "шлафорѣ" на распашку. Но въ рукахъ y нея былъ уже романъ, который на столько приковалъ ея вниман³е, что стоявшая на столикѣ рядомъ чашка шоколада осталась недопитой. При видѣ входящей Лилли, миловидныя и добродушныя, но апатичныя, какъ бы безжизненныя черты Анны Леопольдовны слегка оживились.

   - Подойди-ка сюда, дитя мое, дай разглядѣть себя.

   Сказано это было по-нѣмецки. Съ ранняго дѣтства находясь въ Росс³и, принцесса говорила совсѣмъ чисто по-русски; но, окруженная нѣмками, отдавала все-таки предпочтен³е нѣмецкой рѣчи.

   - Она напоминаетъ свою сестру Дези, - замѣтила тутъ Юл³ана.

   - Да, да, и станетъ еще красивѣе.

   - Позвольте, ваше высочество, не согласиться. Дѣвочка Богъ-знаетъ что заберетъ себѣ еще въ голову.

   - Да вѣдь она же не слѣпая, зеркало ей и безъ меня то же самое скажетъ? А для меня еще важнѣе зеркало души - глаза человѣка: по глазамъ я тотчасъ угадываю и душевныя качества. У тебя, дитя мое, сейчасъ видно, душа чистая, какъ кристаллъ, безъ тѣни фальши. Наклонись ко мнѣ, я тебя поцѣлую.

   - На колѣни, на колѣни! - шепнула обробѣвшей Лилли Юл³ана, и та послушно опустилась на колѣни.

   Взявъ ея голову въ обѣ руки, Анна Леопольдовна напечатлѣла на каждый ея глазъ, а затѣмъ и въ губы по поцѣлую.

   - Ну, теперь разскажи-ка мнѣ, что ты дѣлала y своихъ родныхъ въ деревнѣ?

   Своей лаской принцесса сразу покорила довѣрчивое сердце дѣвочки. Лилли принялась разсказывать. Принцесса слушала ее съ мечтательной улыбкой и временами только сладко позѣвывала.

   - Да это настоящая пастушеская идилл³я! промолвила она съ элегическимъ вздохомъ. - А я томлюсь здѣсь, въ четырехъ стѣнахъ, и во вѣкъ, кажется, не дождусь того благороднаго рыцаря, что избавилъ бы меня изъ неволи!

   - У вашего высочества есть уже свой рыцарь, и не простой, а принцъ крови, - замѣтила болѣе разсудительная фрейлина.

   - Не говори мнѣ объ немъ! и слышать не хочу! - съ нѣкоторою даже запальчивостью возразила принцесса.

   - Принцъ намѣченъ вамъ въ супруги самой государыней еще шесть лѣтъ назадъ, не унималась Юл³ана. - Вамъ можно было бы, ужъ я думаю, привыкнуть къ этой мысли.

   - Никогда я къ ней не привыкну, никогда! Былъ y меня разъ свой рыцарь безъ страха и упрека...

   - Не оставить ли намъ этотъ разговоръ? - прервала фрейлина, косясь на стоявшую тутъ же дѣвочку.

   - Чтобъ она вотъ не слышала? Да вѣдь сестра ея все знала, и сама она тоже, такъ ли, сякъ ли, скоро узнаетъ; не все ли ужъ равно? Но за что, скажи, удалили тогда Линара, за что?!

   - Да какъ же было его не удалить? Я, признаться, вообще не понимаю вашей бывшей гувернантки, г-жи Адеркасъ, что она поощряла ваши нѣжныя чувства...

   - У нея, милая, было сердце; она понимала, что въ груди y меня тоже не камень. А ей за это было приказано въ двадцать четыре часа убраться вонъ изъ Петербурга!

   - Да, ее вѣжливо попросили вернуться домой къ себѣ въ Прусс³ю. Не заступись за нее тогда прусск³й посланникъ Мардефельдъ, съ нею, вѣрно, поступили бы еще круче. Мардефельдъ же вѣдь и рекомендовалъ ее, потому что она ему близкая родственница, и чрезъ нее, нѣтъ сомнѣн³я, преслѣдовалъ свои политическ³я цѣли.

   - Да я-то, скажи, тутъ причемъ? Какое мнѣ дѣло до этой глупой политики, когда y меня говоритъ сердце!

   - Ваше высочество я особенно и не осуждаю: вамъ было тогда едва 17 лѣтъ и вы начитались пламенныхъ рыцарскихъ романовъ. Но зачѣмъ тревожить прошлое? За три года графъ Линаръ успѣлъ не только жениться y себя въ Дрезденѣ, но и похоронить жену; о своемъ здѣшнемъ романѣ онъ, повѣрьте мнѣ, давнымъ-давно и думать пересталъ.

   - Зачѣмъ ему забыть, если я не забыла? А теперь онъ опять свободенъ...

   - Вы, принцесса, все упускаете изъ виду, что вы - наслѣдница росс³йскаго престола, и супругомъ вашимъ можетъ быть только принцъ крови.

   - Но зачѣмъ мнѣ выходить именно за этого косноязычнаго Антона-Ульриха?

   - Это выборъ самой государыни; его нарочно вѣдь выписали для васъ изъ Брауншвейга, обучили русскому языку...

   На этомъ разговоръ былъ прерванъ появлен³емъ камерпажа, который доложилъ, что его свѣтлости герцогу Бирону угодно видѣть ея высочество.

   - Да мнѣ-то не угодно его видѣть! - объявила принцесса.

   - Должно быть, y него до васъ какое-нибудь экстренное дѣло, - вступилась фрейлина.

   - Герцогъ прошелъ сюда прямо отъ государыни императрицы, - пояснилъ пажъ.

   - Значитъ, придется ужъ его принять, настаивала Юл³ана. - Только ваше высочество еще въ утреннемъ неглиже...

   - Стану я для него наряжаться!

   - Да и не причесаны...

   Принцесса взялась рукой за прическу. Убѣдясь, должно быть, что въ такомъ видѣ принимать всесильнаго временщика, дѣйствительно, не совсѣмъ пристойно, она повязала себѣ волосы лежавшимъ тутъ отоманкѣ бѣлымъ платкомъ и запахнула на груди шлафрокъ.

   - Ну, что же, проси!

  

   Герцогу курляндскому Эрнсту-²оганну Бирону въ то время шелъ 49-й годъ. Въ молодости онъ, надо было думать, былъ "писанный красавецъ" - въ нѣмецкомъ, разумѣется, вкусѣ. Съ годами же подъ его энергичнымъ подбородкомъ образовался жировой кадыкъ, и гладко-выбритое лицо его, почти четвероугольное, замѣтно обрюзгло. Тѣмъ не менѣе, въ своемъ пышномъ парикѣ съ буклями до плечъ, въ шелковомъ, ярко оранжевомъ, расшитомъ золотомъ кафтанѣ, съ голубою андреевскою лентой черезъ плечо и съ блестящею звѣздой на груди, этотъ рослый и осанистый, пышущ³й здоровьемъ мужчина производилъ впечатлѣн³е очень внушительное, хотя и отнюдь не благопр³ятное: холодно-жесток³й взглядъ его сѣрыхъ глазъ и плотоядный, широк³й ротъ невольно отъ него отталкивали.

   - Имѣю счастье пожелать вашему высочеству добраго утра, - началъ онъ по-нѣмецки деревянно-оффиц³альнымъ тономъ, преклоняясь съ надменностью восточнаго сатрапа. - Баронессѣ Юл³анѣ мое почтен³е.

   При этомъ взоръ его скользнулъ и въ сторону Лилли и на минутку на ней остановился, точно изучая ея внѣшность.

   - Это - младшая сестра покойной моей фрейлины Дези Врангель, - пояснила Анна Леопольдовна, нехотя поднявшаяся съ отоманки на встрѣчу непрошеному гостю.

   - Я такъ и полагалъ, -