Толстой Лев Николаевич - Том 42, Произведения 1904-1908, Полное собрание сочинений

y">  

  

  

  

  

   Человек, ищущий мудрости, тем самым уже мудр; тот, кто воображает, что нашел ее, - глупец.

  

  

  

   Знать много и не выставлять себя знающим есть нравствен­ная высота. Знать мало и выставлять себя знающим - есть болезнь. Только понимая эту болезнь, мы можем избавиться от нее.

  

  

  

  

   У мудреца спросили: "Как сделать, чтобы увеличивать свои добродетели, исправляться от своих недостатков и уметь ви­деть ошибки ума?"

   Мудрец сказал: "Это прекрасный вопрос. Для того, чтобы увеличивать в себе добродетель, надо ставить выше всего свою обязанность делать то, что должно, и не думать о той пользе, которая произойдет от этого. Чтобы исправляться от своих не­достатков, надо не думать об исправлении недостатков других. Чтобы уметь видеть ошибки ума, надо быть скромным и не верить себе.

  

  

  

   Нельзя нарочно бымъ смиренным. Для того, чтобы быть сми­ренным, есть одно средство: не думать о себе, а думать о слу­жении богу и людям.

  

  

  

   "Всякое сравнение себя с другими, для оправдания себя, есть соблазн, препятствующий и доброй жизни и главному ее делу - совершенствованию.

  

  

   Опасно сравнивать себя с другими с тем, чтобы признать за собой превосходство. Невольно осудишь других, вознесешь себя и признаешь зло добром.

  

  

   Мы бываем наиболее недовольны другими, когда мы недовольны сами собою. Сознание наших дурных поступков раздражает нас и нагие сердце в своей хитрости нападает на то, что вне его, с тем, чтобы заглушить то, что оно чувствует.

  

  

  

   Человеку невозможно заглянуть так глубоко в свое сердце, чтобы он мог быть вполне уверен в чистоте своего нравствен­ного намерения и в безупречности своего образа мыслей даже по отношению какого-нибудь одного своего поступка, хотя бы он и не сомневался в законности этого поступка. Часто слабость, которая помешает человеку отважиться на преступление, при­нимается им за добродетель, которая создает понятие о силе. Очень многие проживают долгую, безупречную жизнь, а между тем это - люди только счастливые тем, что избежали стольких искушений. Сколько нравственного содержания было в их образе мыслей при совершении ими каждого поступка, это остается скрытым от них самих.

  

  

  

   Люди склонны верить внешним признакам осуждения и воз­вышения. Нам трудно признать в человеке под стражей, в тюрь­ме и арестантской одежде существо столь же достойное уваже­ния, как и человека в богатой одежде, едущего в богатом эки­паже. А между тем судить об их достоинстве мы могли бы только, если бы знали их внутренние побуждения.

  

  

   Сравнивай себя только с высшим совершенством, которое ты можешь себе представить, а не с людьми, которые кажутся тебе ниже тебя.

  

  

  

   Всякий человек знает, что справедливо а что несправедливо, так же как он знает, ровно или неровно у него под ногами.

  

  

   Каждый человек обладает не только идеалом справедливости, но и способнЬстыо быть справедливым.

   Справедливость открыта нам не как какое-то отдаленное, великое благо, которое мы должны почитать издалека; но она открыта нам вместе с сознанием того, что справедливость не­разрывно связана с нашей жизнью, что мы должны осущест­влять ее.

  

  

  

   Самое естественное требование души есть справедливость, а мы меньше всего склонны исполнять ее. Требуйте от нас чего угодно, только не справедливости. "Но милость, - скажете вы, - превозносится над судом". Да, она больше справедли­вости, она ее вершина, она храм, основанием которому служит справедливость. Но вы не можете достигнуть вершины, не начав с основания. Вы можете основывать ваши дела не на милости, а только на справедливости, по той простой при­чине, что милости нет без справедливости. Она - последняя награда за доброе дело.

  

  

  

   Самим создателем предопределено, чтобы мерилом всех чело­веческих поступков служила не выгода, а справедливость, и, в силу этого, все усилия определить степень выгоды всегда бес­плодны. Ни один человек никогда не знал, не знает и не может знать, каковы будут как для него, так и для других людей конечные результаты известного поступка или целого ряда по­ступков. Но каждый человек может знать, какой поступок справедлив и какой нет. И все мы точно так же можем знать, что последствия справедливости будут, в конце концов, наилучшие, как для других, так и для нас, хотя мы не в силах заранее сказать, каково будет это наилучшее и в чем оно будет со­стоять.

  

  

  

   Безумцы думают, что нет действительной справедливости, а есть только случайная, потому что часто не замечают возмез­дия. Но если справедливость остается годы и даже столетия не наказанной, то всё же час возмездия настанет так же несом­ненно, как то, что человеку не миновать смерти. Бог, как и вначале, живет и говорит с нами в делах вселенной. Великая мировая душа справедлива. О братья, неужели после столь­ких веков христианской проповеди вам всё еще напоминать о том, что некогда понимали разные язычники, магометане, римляне, евреи, скифы и греки. Напоминать, что на земле существует справедливость, и что в сущности ничего вечного, кроме нее, и нет.

  

  

  

   Непризнание несправедливости своих поступков требует лжи.

  

  

  

   Главная причина дурного общественного устройства разде­ление людей на господ и рабочих, на просвещенных и непро­свещенных, на чистых и грязных, на темных, черных и белых.

  

  

   Верховная власть народа сводится в сущности к тому, воз­можно ли, чтобы кто-нибудь имел первоначально право повеле­вать народом против его воли. Непонятно, как можно утверж­дать это разумным образом. Народ, само собой разумеется, имеет высшую и единственную власть над собой; но он власти­тель несовершеннолетний и потому должен находиться под опе­кой и никогда не может сам распорядиться своими правами, не вызывая безграничных опасностей, тем более что подобно всем малолетним он очень легко может стать игрушкой ковар­ных плутов, называемых поэтому демагогами.

  

  

  

   Видали ли вы, как бросается стадо свиней к ведру с помоями? Это человеческое общество, каково оно есть в настоящее время.

   Видали ли вы компанию благовоспитанных людей, мужчин и женщин, сидящих вместе за обедом, когда никто не теснит другого, не жадничает, не обжирается, и когда каждый, зная, что его голод будет утолен, старается уступать другим, помо­гать им? Это - человеческое общество, каким оно могло бы быть.

  

  

  

   При существующих условиях, при земле, считающейся част­ною собственностью, матерьяльный прогресс развивает два различных стремления, два противоположных течения. С одной стороны возрастающее народонаселение и улучшение в спосо­бах производства вызывает рост огромных состояний, уничто­жение среднего, промежуточного класса и низведение рабочей массы до уровня более низкой заработной платы и более тяже­лой зависимости. С другой стороны, приводя людей в более тесное соприкосновение, возбуждая мысль, вызывая новые же­лания и надежды, современный прогресс стремится сделать народные массы недовольными своим положением, способ­ными живо чувствовать неправду. Что из этого выйдет, можно предсказать с такою же точностью, как можно предсказать, что выйдет из того, если понесутся навстречу друг другу два поезда по одним и тем же рельсам.

  

  

  

   Вместе с паром, электричеством и множеством изобретений разного рода в мир вступили новые могучие силы. При правильном употреблении они могут быть нашими слугами, более исполнительными, чем гении арабских сказок. При неправиль­ном употреблении они могут превратиться в чудовищ разруше­ния. Они требуют и настоятельно требуют великих обществен­ных перемен. Проявляясь при общественных учреждениях, основанных на естественной справедливости и признающих равное право за всеми людьми на богатства природы, они будут поднимать всех равномерно, и промышленная организация людей естественно преобразуется в обширное кооперативное общество. Проявляясь при общественных условиях, отрицаю­щих естественную справедливость признанием земли частной собственностью, силы эти будут производить неравенство и поведут, в конце концов, лишь к разрушению и разгрому.

  

  

  

   Мы, господа, живем самой утонченной добычей. Мы держим мужиков, которые работают, одуряясь от работы для того, чтобы мы питались даром и чувствования и мысли были только нашим достоянием.

  

  

  

   На гулянии устроены мачты для влезания на них и доставания призов. Такой прием увеселения - чтобы мучить человека часами (пускай он погубит свое здоровье), или бег в мешках, а мы будем забавляться смотреть, - мог возникнуть только при делении людей на господ и рабов.

   Все формы нашей жизни сложились такими, какими они сло­жились только потому, что было это деление: акробаты, поло­вые в трактирах, нужники, производство зеркал, карточек, все фабрики - всё могло возникнуть таким, каким оно есть только потому, что было деление на господ и рабов.

   Мы хотим устроить братскую жизнь, удержав рабские формы жизни.

  

  

   Братство - естественно, свойственно людям. Не братство, разделение - старательно воспитывают.

   В неравенстве людей виноваты столько же и те, которые признают себя высшей породой людей, сколько и те, которые признают себя людьми не равными со всеми другими, а низ­шими.

  

  

  

   Никогда нельзя знать самому про себя для бога, для истины ли поступаешь или для славы людской. Одно средство узнать - это радостно делать доброе, несмотря на осуждение людей.

  

  

   Когда мир хулит и злословит нас, наше дело не огорчаться этим, а скорее подумать: нет ли в этом какого-нибудь основа­ния или истины.

  

  

   Никто не проявляет такого уважения и приверженности к добродетели, как тот, кто теряет славу хорошего человека, только для того, чтобы в своем сознании оставаться таковым.

  

  

  

   "Хорошо служить людям так, как они хотят этого, но еще лучше служить им без их одобрения и награды.

  

  

  

   Полезнее всего было бы составить описание жизни тех лю­дей, о которых мир и не думал и не слышал, но которые теперь исполняют главную долю всех его работ и от которых мы можем лучше всего научиться, как исполнять их.

  

  

   Что может быть более великим, как не то, чтобы присоеди­ниться к тем людям, которые срывают цепи с человеческой свободы и мысли, которые увеличивают поле зрения челове­чества?.. Хорошо служить человечеству, как оно желает, но гораздо более великим является служить ему такими путями, которые и не популярны и не вызывают награды.

  

  

   Осуждение за добро есть единственная поверка искренности своего служения добру.

  

  

  

   Мысли, собранные здесь, взяты мною из очень большого ко­личества сочинений и (1) сборников мыслей (в конце прило­жен список всех этих книг и сборников), преимущественно английских. Печатая эти мысли, в таком виде, в котором они являются здесь, я должен оговориться о том, как я переводил и составлял их. Часто я переводил мысли немецких, француз­ских и итальянских мыслителей с английского, и потому пере­воды мои могут оказаться не вполне верны подлинникам. Дру­гая и главная причина, по которой мысли эти могут буквально не соответствовать подлинникам, состоит в том, что, переводя некоторые места, я не всегда строго держался оригинала, а иногда сокращал его, выпуская некоторые слова и (2) предло­жения, которые, по моему мнению, ослабляли силу впечатле­ния, и даже заменял, хотя и очень редко, некоторые слова другими, когда считал замену эту необходимою для ясности понимания. (3) Я знаю, что такое отношение к подлинникам, особенно классических сочинений, не принято и считается (4) преступным, но я полагаю, что такое мнение есть очень важный и вредный предрассудок, произведший и продолжающий производить очень много зла, и пользуюсь случаем выразить свое по этому предмету мнение.

   Помню, как (5), читая несколько лет тому назад перевод одного (6) древнего греческого сочинения, (7) именно: "Учение двенадцати апостолов", я был поражен странным примечанием переводчика к одному из мест этого сочинения. В примечании говорилось: так как место это (8) темно в подлиннике, мы постараемся передать

  

   (1) Зачеркнуто: преимущественно

   (2) Зач.: эпитеты

   (3) Зач.: большей, по моему мнению, силы выражения

   (4) Зач.: нехорошим и даже преступным

   (5) Зач.: (этот укоренившийся предрассудок) мне особенно ярко и ясно представилось

   (6) Зач.: знаменитого немецкого теолога

   (7) Зач.: найденного в 1887 г.,

   (8) Зач.: очень

  

  

   его столь же темным и в переводе.* (1) Очень может быть, что таким переводом (2) переводчик заслужил одобрение своих ученых собратов, (3) всегда требующих механически точной передачи текстов. Но ведь, кроме г[оспо]д ученых, желающих ви­деть переведенное сочинение во всей его неприкосновенности со всеми находящимися в нем плохими, суеверными, часто глупыми, грубыми местами, существует еще класс людей - я думаю, самый важный для каждого писателя - именно класс читателей, которым желательно сообщить (4) в самом лучшем, привлекательном, и главное, понятном виде, без темных, гру­бых, глупых, отталкивающих мест, которые, как дань своему времени, встречаются всегда во всякой старой книге. И вот (5) для этих-то самых важных, по отношению каждой книге, людях особенно вреден тот странный предрассудок ученых людей, по которому требуется передавать старинные сочинения так, (6) чтобы в них в целости оставались все непонятные и отталкивающие современного читателя места (7). Если вследствие дурной передачи или перевода, или (8) неудачного выражения самого автора, или вследствие свойственного времени автора суеве­рия, мысль высокая и нужная людям выражена так, что она не вполне понятна, или связана с (9) другой, отталкивающей современного читателя мыслью, то как же не желать передать эту мысль в самом понятном и привлекательном виде, без тех искажений, которые лишают ее значения.

   Еще можно понимать, что церковь, признав канонические книги произведениями святого духа, не (10) может допустить ка­ких-либо изменений в признанных ею текстах. Но почему держатся

  

  

   (*) Меня особенно поразило это место потому, что я перед этим переводил это сочинение и, хорошо или дурно, обдумал это темное место и передал его так, что оно имело ясный смысл.

  

   (1) Зачеркнуто: Так обыкновенно поступают ученые люди со всеми сочинениями.

   (2) Зач.: ученый

   (3) Зач.: и предупредил их возможный укор за то, что он не позволил себе внести свое мнение в текст подлинника

   (4) Зач.: всё то лучшее, что было думано и писано людьми

   (5) Зач.: об этих-то людях, тех, которые одни важны, забывают обыкно­венно ученые люди, религиозно относящиеся к ненарушимости старых подлинников до такой степени, что предпочитают темные места переда­вать (темно) так, потому, чтобы попытаться как умеешь объяснить их.

   (6) Зач.: неприкосновенно

   (7) Зач.: (и отнюдь не позволять себе очищать и уяснять по мере своего) (Ведь что-нибудь да хотел сказать автор, когда писал свою книгу.) (И в этом большой и зловреднейший предрассудок.)

   (8) Зач.: просто вследствие

   (9) Зач.: нежелательной

   (10) Зач.: позволять изменять, исправлять признанные ею канонические книги

  

  

   такого странного (1) суеверия не церковные люди - совер­шенно непонятно. Объясняется это только тем, что эти люди, ученые, заняты только (2) мнением своих собратий, а не теми людьми, для которых только и нужны их писания. (3) А между тем сочинения великих писателей ведь только потому и вели­кие, (4) что они всем нужны и что желательно, чтобы как можно больше людей пользовались тем духовным благом, которое они дают людям. Для того же, чтобы люди, как можно больше людей, могли пользоваться этим благом, нужно сделать этих писателей как можно более доступными, а для этого нужно стараться сделать вполне понятным то, что в них не вполне ясно; нужно откинуть то, что может смутить и оттолкнуть современного читателя; нужно вообще постараться предоста­вить их большему кругу читателей в наиболее понятном и при­влекательном виде. Но (5) что может быть дурного оттого, что люди, любящие авторов, будут стараться представить их так, чтобы они были наиболее понятными и привлекательны чита­телям? Говорят: "Каждый будет выкидывать, что ему не нра­вится". (6) Но и тут нет никакой беды. То, что есть великого в авторе, останется у всех, то же, что в нем слабо, отпадет само собой. Если бы давно так относились к Библии и, в особенности к Евангелию, то давно бы отпали из Евангелия все неясные, путанные слова и соблазнительные притчи о неверном упра­вителе, и чудеса бесов, загнанных в свиней, и Каны Галилей­ской, и мн. др.

   "Но ведь тогда это будет не Евангелие, не Эпиктет, не Пас­каль, не Руссо, а ваше сочинение", скажут на это. (7) И этот довод считается в мире ученых - неопровержимым, точно как будто всё дело в том, кому приписывается сочинение. Я же по­лагаю, что переданные, хотя и с изменениями и сокращениями и даже дополнениями, мысли Эпиктета, Руссо и др. (8) будут все-таки мысли Эпиктета, Руссо, и что оттого, [что] человек, любящий эти мысли, постарается передать их так, как он по­нимает их, изменив так, чтобы они легче и сильнее восприни­мались людьми одинакового с ним понимания не только не будет

  

  

   1 Зачеркнуто: дикого.

   2 Зач.: (собою) своей кликой

   3 Зач.: Какие бы прекрасные полезные книги для (народа) большой публики составили бы все и древние и средневековые и нововременные писатели, если бы их сочинения передавались смело с теми исключениями, изменениями и даже добавлениями, которые считали бы нужными их переводчики и передаватели.

   4 Зач.: сочинения

   5 Зач.: какая же беда была бы

   6 Зач.: и заставлять автора говорить в его направлении".

   7 Зач.: Не знаю, что это будет, отвечаю я, но знаю, что передавая

   8 Зач.: я не могу сказать, что это мои мысли и потому, хотя они и из­менены несколько мною, все-таки мысли эти Руссо.

  

  

   ничего дурного, но будет очень полезно. Если же передав­ший так классика передал его неверно, дурно, пускай другие передадут лучше. (1) Если же кому нужны точные переводы, то всегда найдутся такие работники - ремесленники, которые, в роде работы типографов, будут (2) исполнять это, тоже в своем роде, не бесполезное дело.

   Всё это я сказал для того, чтобы объяснить, почему я пере­давал собранные здесь мысли писателей свободно, стараясь об одном: сделать книгу как можно более доступною и полез­ною большинству читателей. Так что, если бы нашлись желаю­щие переводить эту книгу на другие языки, то я бы советовал им не отыскивать на своем языке места подлинников англича­нина Кольриджа, немца Канта, француза Руссо, а если они уж хотят переводить, то переводить с моего.

  

  

  

   (1) Зачеркнуто: но, во всяком случае, имейте, как я, в виду не ученых педантов и их мнения друг о друге, а большую публику читателей, которая будет читать и воспринимать мысли этих великих людей.

   (2) Зач.: в точности темными местами, там, где темно, передавать клас­сиков на свои языки

  

  

  

  

   * N 1 (рук. N 1).

  

  

   Корней Васильев был человек гордый. (1) Это был чернобро­вый, курчавый, могучий человек, (2) хорошо грамотный и воз­держный. Он был богаче, и здоровее, и умнее, и начитаннее всех своих односельчан и знакомых. Два трехлетия ходил стар­шиной, а потом открыл в городе лавку. В деревне у него был дом в два яруса, каменный под железо. Дома в деревне жила жена с детьми и старушка матушка. Работали в доме сирота племянник и работник. Хозяйство было богатое: три лошади, одна породистая, жеребята, две коровы, овец 2 десятка. И жена и мать жили в полном довольстве. Жена приезжала раза два в месяц к Корнею в город (за 30 верст), а на праздник он сам с дорогими гостинцами матушке и семье приезжал в деревню. Ему было 43 года, когда он после поездки в Москву (3) в послед­ний раз к празднику вернулся в деревню. В курчавой бороде и кудрявых волосах не было еще ни одного седого волоса и лицо было молодое, румяное, глаза блестели и играли, как ледышки на солнце. Держался он всегда прямо, а к 40 годам сильное тело его в спокойной роскошной жизни обложилось жиром и стало отрастать брюхо. Все дела его спорились, при­шлось выгодно купить рощу. И кроме того его выбрали в глас­ные, и он познакомился с умными учеными господами, которые с уважением обращались к нему, спрашивая его мнения. При­ехал он домой особенно веселый.

   На железнодорожной станции его взялся свезти за рубль до села их деревенский извозчик, старый Кузьма. Кузьма был бе­ден и оттого не любил всех богатых и не любил Корнея, которого

  

   (1) Зачеркнуто: И трудно ему было не гордиться.

   (2) Зач.: (которому всё дано было) который в мирских делах превосхо­дил людей своего круга.

   (3) Зач.: на ярмонку вернулся

  

  

  

   он знал Корнюшкой и всегда рад был случаю сшибить спесь (1) с Корнюшки.

   - Что ж, не нашел седоков, дядя Кузьма? - сказал Кор­ней, выходя с чемоданчиком на крыльцо в своем крытом полу­шубке и тулупе, выпячивая брюхо. - Свезешь что ль?

   - (2) Что ж, давай рубль. Свезу.

   - (3) И 7 гривен довольно.

   - Брюхо наел, а 30 копеек у бедного человека оттянуть хочешь.

   - Ну ладно, давай, что ль. Только возьми узел еще.

   - Ну, ну.

   - Лошаденка-то всё та же. Худа уж больно твоя-то.

   - Худа, да возит. Но, но.

   Выехали из ухабов у станции на гладкую дорожку.

   - Ну что, дядя Кузьма? Как у вас на деревне? Наши что?

   - Да всё по-старому, не сказать по-хорошему.

   - А что так?

   - Да так. Хорошего-то мало.

   - Худого-то что? Старуха жива?

   - Старуха-то жива. Надысь в церкви была. Старуха-то жива.

   - Так что ж?

   - Да ничего. Сам приедешь, узнаешь. Шила в мешке не утаишь.

   Кузьма зло радовался, что может сделать больно (4) толстопу­зому богатею.

   - Да что таить-то?

   - Да она и не таит.

   - Кто она?

   - (5) Да ничего я не знаю, домой приедешь всё тебе скажут.

   На полдороге была корчма, Корней велел остановить, вошел и Кузьма, поднес ему и выпытал всё, что не хотел сказать Кузьма.

   Мясоедом старый работник обрубил себе ногу и лег в боль­ницу. Взяли (7) нового работника, Черного Евстигнея из Каменки. И Марфа, жена Корнея, живет с ним. В деревне все знают. Да она и не хоронится. Ее и старуха ругала и тращала мужем. Ничего не берет. Добро бы с нужды, - кончил свой рассказ Кузьма, - а то с жиру.

   - А не врешь ты?

   - Вру, так вру, тебе же лучше. (6)

   Больше Корней не стал говорить.

  

   (1) Написано: спеть

   (2) Зачеркнуто: Садись

   (3) Зач.: Ну

   (4) Зач.: богатому мироеду

   (5) Зач.: Известно, хозяйка.

   (6) Зач.: тол[стопузому]

  

  

   У двора встретил его Евстигней Черный.

   Корней (1) поздоровался с ним.

   - К тебе служить пришел, хозяйка твоя наняла, - сказал Евстигней. - Твоя клажа? Выносить, что ли?

   - Ну да.

   Матушка, с такими же черными глазами, как у сына, как всегда, была тихая, радостная. Жена сначала спокойно встре­тила мужа и стала помогать ему раздеваться. Но взглянув ему в глаза, она вдруг вспыхнула и рассердилась на дочь и стала ругаться. Она как-то особенно гордо вела себя с мужем и ушла ставить самовар, Корней раздал гостинцы и днем только приглядывался и ничего не говорил жене. Работник уехал за дровами надолго. Говорил с матушкой, рассказывал ей про Москву, и с ребятами, когда они пришли из школы. Ребят было: два, 12 и 10 лет, мальчики и девочка 8 лет. Разговари­вать с женой Корней стал только ночью, когда старуха ушла на печку в 2 русской избе с детьми и работником, а он с женой остался один в горнице с голанкой. После обеда Марфа ухо­дила куда-то и когда вернулась, была красна, и от нее пахло вином. То она избегала его взгляда, а теперь [когда] он, сняв поддевку и оставшись в одних штанах и жилете, остановился перед ней (она сидела на кровати и оправляла косу), она прямо смотрела на него и улыбалась.

   - Евстигней давно здесь? - сказал Корней, не глядя на нее.

   - Кто его знает. Недель 5 либо 6.

   - Ты живешь с ним? - Он взглянул на нее своими блестя­щими черными глазами. Она вздрогнула, выпустила из рук косу, но тотчас же поймала ее и, быстро перебирая пальцами, прямо глядя в лицо мужу, хихикнула.

   - Живу с Евстигнеем, выдумают. Тебе кто сказал, что с Евстигнеем живу? - повторила она, с особенным удоволь­ствием произнося имя Евстигнея.

   - Говори: правда, нет ли? - проговорил он, сдерживая дыхание, так что высокая грудь его поднялась еще выше и подходя к ней и страшно хмурясь, глядя на ее косу.

   - Будет болтать пустое. (3) Ишь. Раздевайся, что ль. Снять сапоги-то.

   - Правда ли, нет ли?

   - Известно нет, а тебе кто про Евстигнея сказал?

   - Кто бы ни сказал, а ты меня страмить хочешь, чтоб народ смеялся. Вижу по глазам, стерва пьяная.

   Он схватил ее за косу и рванул. И вспомнив насмешку Кузь­мы, такая злоба вступила ему в сердце, что он готов был сейчас же, ничего не разбирая, задушить ее своими могучими руками.

  

   (1) Зачеркнуто: видал его, но не

   (2) Зач.: большой горнице

   (3) Зач.: Выдумают Евстигнея.

  

   И странное дело: и боль и угроза смерти, которую она почув­ствовала, не утишили ее, а напротив, его злоба сообщилась ей, и она, ухватив за руку, державшую косу, закричала ему злобным визгливым голосом, оскаливая свои белые зубы:

   - Ну и живу с Евстигнеем. А с тобой не хочу жить. На, убей!

   Такое страшное чувство ужаса, гнева, стыда, ненависти к этой женщине, которая вся была в его власти, охватило Корнея, что он отшвырнул ее на кровать и выбежал (1) из горницы.

   Он знал, что жена его была злая женщина. Он видел это в ее сношениях с ним, с свекровью, с детьми, работниками, но до сих пор он не знал, чтобы она изменяла ему, и она всегда была покорна с ним. И этого он не ожидал от нее.

   Он вышел на крыльцо. Остыл и вернулся в горницу.

   - Что, пришел опять? Не убил, небось.

   - Марфа. Ты не шути.

   - Чего шутить? Я сама не знаю, что сказала. Ты за что мне полкосы выдрал? Во, так шматами и лезут.

   - Ты что сказала?

   - Ничего не говорила. Сказала: иди, ложись.

   - А про того?

   - Про Евстигнея? Ничего не сказала.

   - Что же ты вертишься? Говори одно что-нибудь.

   - Нечего мне говорить. Одурел ты, я вижу.

   - Марфа!

   - (2) Ну что ж: Марфа. - И она расхохоталась.

   Этого он не мог вынести, бросился на нее и стал бить по лицу, по бокам. Крик ее разбудил старуху. Она с работником вбежала в горницу. Марфа лежала на полу, хрипя. Он был на себя не похож и бил ее ногами.

   - Вон! - крикнул он на вошедшего Евстигнея, Евстигней попятился за дверь, за ним вошла старуха.

   - Матушка, погубила меня эта... Убил я ее. - И он, зары­дав, выбежал в сени.

   Корней в ночь же уехал и с тех пор не возвращался.

   Марфа долго болела. У нее, кроме побоев на лице, были сло­маны два ребра, разбита голова (3) и свихнута рука. Она выздо­ровела, и Евстигней остался жить. (4) И жил с ней, как с женой. Про Корнея не было никакого слуха. В первый месяц слышно было, что он жил в городе и пьянствовал, а с весны пропал куда-то, и слуха про него не было.

  

   (1) Переделано из: вышел.

   (2) Зачеркнуто: Нечего

   (3) Зач.: подбиты глаза

   (4) Зач.: в работниках

  

  

  

  

   Прошло 15 лет. Была грязная, темная, глухая осень. (1) В Андреевке (2) пастух, отслужив срок до заговенья, ушел, и гоняли скотину очередные бабы и ребята. (3) Было еще рано, но солнце ходило низко, и становилось темно и очередные гнали стадо к дому. Одной из очередных была Агафья, Корнеева дочь. Ее выдали в прошлом году в Андреевну за хорошего (4) молодца из богатого дома, и она еще не рожала. Когда стадо выгнали на дорогу, оно догнало странника, сгорбленного, бе­лого, как лунь, старика, который в промокшем насквозь (5) затасканном зипуне, в лаптях и большой шапке через силу тащился по дороге. За спиной старика был (6) мешочек. Шел он, (7) валясь всем телом вперед, через шаг подпираясь длинной (8) клюкой. (9) Когда стадо догнало его, он остановился и, опер­шись на палку, опустив голову и тяжело дыша, пропустил мимо себя стадо. Когда временные пастухи, малый и (10) Агафья поровнялись с ним, он поднял старое, худое, сморщенное лицо и сказал: (11)

   - Бог помощь, умница!

   - Спаси Христос, дедушка, - отозвалась (12) ласковым голо­сом белокурая миловидная Агафья. Она шла, покрывшись с головой дерюжкой, с подтыканной юбкой и в мужских сапо­гах.

   - Что ж, ночевать что ль, дедушка?

   - Да, видно так. (13)

   Молодайка остановилась подле него. (14)

   - Десятской-то где (15) у вас?

   - (16) Ну его, десятского. Иди прямо к нам. 3-я изба с краю. Наши странных людей пущают.

   - Спаси Христос. Зиновеева, значит?

  

   (1) Зачеркнуто: (Стадо (всё) еще гоняли в поле и рано загоняли стадо.} Было еще рано, пастух

   (2) Зач.: В 5 верстах от Корнеева села

   (3) Зач.: Под самой деревней стадо с бабами (и) догнало старика.

   (4) Зач.: хозяина

   (5) Зач.: подряснике

   (6) Зач.: тоже промокший

   (7) Зач.: (тяжело) (скоро, размахив[ая] руками) быстро

   (8) Зач.: палкой.

   (9) Зач.: Но шел так недолго. Пройдет шагов 100 и остановится и тя­жело, со свистом, дышит. Старик этот был Корней Васильев.

   (10) Зач.: молодайка

   (11) Зач.: (тихим ласк[овым]) хриплым голос[ом]:

   (12) Зач.: молодайка

   (13) Зач.: Не дойти

   (14) Зач.: Он почувствовал, что она пожалела его. - Что ж, заходи. И он так был слаб, что ему захотелось плакать. Подавив слезы, он спросил: - Где

   (15) Зач.: на том или на этом конце

   (16) Зач.: На что тебе.

  

  

   Молодайка взглянула пристальнее на старика.

   - А ты ! разве знаешь?

   - Сказывал мне (2) прохожий.

   - Ты чего, Федюшка, (3) слюни распустил, хромая-то вовсе отстала, - крикнула молодайка, взмахнула правой рукой хворостиной и как-то странно снизу косолапо левой рукой перехватила дерюжку на голове и побежала назад за отставшей хромой мокрой черной овцой. Старик был Корней.

   - А ведь это Агашка, - подумал (4) он. - Левая и есть рука сломана. Да и лицом (5) живой Евстигней - две капли.

   И в душе Корнея поднялось (6) воспоминание о той злобе, ко­торую он пережил. И ему стало больно, жалко, стыдно и (7) захотелось плакать. Всё, что было, было с ним: он бил жену, он сломал руку девочке, он хотел убить Евстигнея. Всё это бы