Толстой Лев Николаевич - Том 42, Произведения 1904-1908, Полное собрание сочинений

;   Все рабочие и мастеровые люди возвратятся впоследст­вии к земледелию, как говорит писание.

   "И сойдут с кораблей своих все владеющие веслом, все плавающие по морю... к земле пристанут" (Иезекииль 22, 27).

  

  

  

   Воистину самая лучшая пища та, которую вы сами или ваши дети заработали.

  

  

  

   "В поте лица снеси хлеб твой". Это неизменный закон физический. Женщине дан закон родить, мужчине работать. Женщина не может освободиться от своего закона. Если она усыновит не ею рожденного ребенка, это будет все-таки чужой ребенок, и она лишится радости материнства. То же с трудами мужчин. Если мужчина ест хлеб, выработанный не им, он лишается всей радости труда.

  

  

  

   Большего уважения заслуживает живущий от трудов рук своих, чем тот, кто кичится одною своею богобоязненностью.

   Стыдно человеку, когда ему советуют в трудолюбии подражать муравью; вдвойне стыдно, если он совету этому не следует.

  

  

  

   Земледелие не есть одно из занятий, свойственных лю­дям. Земледелие есть единственное занятие, свойственное всем людям и дающее наибольшую независимость и благо.

  

  

  

   Доброта побеждает все, а сама непобедима.

  

  

   Против всего можно устоять, но не против доброты.

  

  

  

   Не осуждение зла, а возвеличение добра устанавливает согласие и единение в личной и мировой жизни. Человек осуждает зло и творящего его, а это самое осуждение зла и тех, кто его делают, только содействует росту зла, тогда как пренебрежение к злу и забота только о благе уничтожают зло.

  

  

  

   Если доброе дело имеет побудительную причину, оно уже не добро; если оно имеет своим предвидимым последствием награду, оно тоже не добро. Добро вне цепи причин и следст­вий.

  

  

   Подобно тому как факелы и фейерверки бледнеют и дела­ются невидимыми при свете солнца, так и ум, даже гений, а равно и красота блекнут и затмеваются перед сердечной добротой.

  

  

  

   Беспредельная нежность есть величайший дар и достоя­ние всех истинно великих людей.

  

  

  

   Самые нежные растения прокладывают себе путь через самую жесткую землю, через трещины скал. Так и доброта. Какой клин, какой молот, какой таран может сравниться с силой доброго, искреннего человека? Ничто не может проти­востоять ему.

  

  

  

   Где есть человек, там есть и случай сделать ему доброе.

  

  

  

   Нам кажется, что мы любим тех, кто нам нравится, кто нас хвалит, делает нам добро, но это не любовь, а или при­страстие, или обмен выгоды: он нас хвалит, и мы его хвалим, он нам делает добро, и мы ему платим тем же. В таком чувстве нет ничего дурного, но это не истинная любовь, не любовь божеская. Любовью божеской, истинной мы любим только тогда, когда любим человека не за то, что он приятен нам или сделал нам доброе, а потому, что в нем, как и в каждом чело­веке, видим дух божий.

   Только когда мы так любим людей, мы можем любить, как учил Христос, не одних любящих нас, а и дурных, вред­ных нам и всему миру людей, врагов наших. И такая любовь не только не уменьшается от того, что люди дурны и ненави­дят нас, а, напротив, становится сильнее и прочнее. Она ста­новится сильнее потому, что чем больше одержим человек злобою, тем нужнее ему любовь. Прочнее же такая любовь, чем любовь пристрастная и к любящим нас, потому, что ни­какие перемены в том, кого мы любим, не могут изменить ее.

  

  

   Ответить добрым словом на злое, оказать услугу за обиду, подставить другую щеку, когда ударили по одной, есть верное и всегда для всех доступное средство укрощения злобы.

  

  

  

   Вера только тогда вера, когда дела жизни согласны с нею и ни в каком случае не противоречат ей.

  

  

  

   Что пользы, братия мои, если кто говорит, что он имеет веру, а дел не имеет? может ли эта вера спасти его? Если брат или сестра наги и не имеют дневного пропитания, а кто-ни­будь из вас скажет им: идите с миром, грейтесь и питайтесь, но не даст им потребного для тела: что пользы? Так и вера, если не имеет дел, мертва сама по себе. Но скажет кто-нибудь: ты имеешь веру, а я имею дела; покажи мне веру твою без дел твоих, а я покажу тебе веру мою из дел моих. Ибо как тело без духа мертво, так и вера без дел мертва.

  

  

  

   Кто любит христианство более, чем истину, очень скоро полюбит свою церковь или секту больше христианства и не­избежно кончит тем, что будет любить только себя более всего на свете.

  

  

  

   В сущности, есть только одно средство почитания бога - это исполнение своих обязанностей и поведение, сообразное с за­конами разума.

  

  

  

   Религиозные упражнения для славы людской или для внешнего вида святости не имеют цены и происходят от низ­ших требований души. Покаяние и самоистязание или истязание других происходят из ложных учений. Покаяние для тела - это целомудрие. Покаяние для речи - это то, чтобы говорить всегда правду и с добротою. Покаяние для мысли - это то, чтобы владеть собою, очищать душу и быть располо­женным к добру.

  

  

  

   Поступай днем так, чтобы ночью твой сон был спокоен, а в молодости так, чтобы старость твоя была спокойна.

  

  

  

   Тот, чья вера слаба, не может и в других возбудить веры.

  

  

  

   У кого религия на втором месте, у того ее совсем нет. Бог совместим со многим в сердце человека, но несовместимо одно, чтобы он был в сердце на втором месте. Тот, кто отводит ему второстепенное место, - не отводит никакого.

  

  

  

   Конечная цель жизни человека и всего мира не может быть понятна для него как для работника, доставляющего строительные материалы для постройки, не может быть понятна ни форма, ни назначение строящегося здания. Но человек может знать и знает, что то, в созидании чего он участвует, есть нечто разумное, прекрасное и нужное для него и для всего мира. В этом вера.

  

  

   Не верьте словам ни своим, ни чужим, верьте только делам и своим и чужим.

  

  

  

   Душа человеческая однородна с божеством.

  

  

   Человек приобщается богу настолько, насколько бог уже живет в нем, и, как говорит Ангелус, мистический поэт 17 века, тот глаз мой, которым я вижу бога, есть тот самый глаз, которым бог видит меня.

  

  

  

   Душа человека - светильник бога.

  

  

  

  

   Услышали раз рыбы в реке, что люди говорят, что рыбы могут жить только в воде. И, услыхав это, рыбы очень удиви­лись и стали спрашивать друг у друга, не знает ли кто, что такое вода. Тогда одна умная рыба сказала: "Говорят, в море живет старая мудрая и ученая рыба, она все знает, поплывем к ней и спросим у нее, что такое вода". И вот поплыли рыбы в море к тому месту, где жила мудрая рыба, и спросили ее, что такое вода и как узнать ее. И старая мудрая рыба сказала:

   "Вода - это то, чем мы живем, в чем живем. Вы оттого и не знаете воды, что живете в ней и живете ею".

   Так и люди не знают бога, тогда как - живут им и живут в нем.

  

  

  

   Для того, кто поднимается мыслью на небо, всегда будут ясные дни: над облаками всегда сияет солнце.

  

  

   Дух божий охватывает наши души, проникает в них. Мы не видим его, потому что он слишком близок нам. И он бли­зок нам не только для того, чтобы мы познавали его, но чтобы он действовал на нас, влиял на нас, сообщал нам свою божественность. В этом великий отеческий дар бога.

  

  

  

   Если ты чего-нибудь желаешь, чего-нибудь боишься, то это значит, что ты не веруешь в того бога любви, который есть в тебе. Если бы ты верил в него, то ничего не мог бы же­лать, потому что все желания того бога, который живет в тебе, всегда исполняются, а ничего не боялся бы потому, что для бога ничего не страшно.

  

  

   Природа души так глубока, что, как бы мы ни пытались узнать ее, мы никогда не будем в состоянии определить ее.

  

  

  

   Если сравнивать наши силы с силами природы, мы - ни­чтожные игрушки судьбы. Но если мы, вместо того чтобы сравнивать себя с вещественным творением, узнали в себе душу творца, мы сознаем себя несоизмеримыми со всем ве­щественным миром и единородными со всемирным духом.

  

  

  

   Что бы ни постигло тебя, ты не можешь быть несчастлив, сознавая свое единство с богом.

  

  

  

   Правда сама по себе не есть добродетель, но она необхо­димое условие всего доброго.

  

  

   Есть ложь сознательная, когда человек знает, что он гово­рит неправду, но он говорит ее потому, что она ему выгодна, и есть ложь невольная, когда человек и желал бы, но не умеет сказать правду.

  

  

   Только заблуждение нуждается в искусственной поддерж­ке. Истина может стоять одна.

  

  

   Все блага - ничто пред благом истины; все сладости - ничто пред сладостью истины; блаженство истины безмерно превосходит все радости.

  

  

  

   Человек не может быть вполне правдив, потому что в нем всегда борются, усиливаются и ослабевают самые различные и противоположные стремления, и точно выразить их чело­век бывает не в силах.

  

  

  

   Заблуждения держатся лишь некоторое время, истина же остается всегда тем, чем была, и после всех нападок, затемне­ний, уловок, софизмов, уверток и всякой лжи.

  

  

   Надо постоянно учиться делать, говорить и думать прав­ду. Только тот, кто начнет учиться этому, поймет, как мы да­леки от правды.

  

  

  

   Вредна ложь во всех житейских делах: продать старое за свежее, порченое за целое, обещать отдать долг и знать, что не отдашь, и т. п., но всякая такая ложь - ничто перед ложью в делах духовных: выдавать за бога то, что не есть бог, уверять в спасительности для души того, что не дает блага душе, вы­давать за грех и худое то, что праведно и добро и т. п. В таких делах - главное зло неправды.

  

  

   Нет человека безгрешного и нет человека вполне правди­вого. Разница между людьми не в том, что один вполне без­грешен и правдив, а другой - весь грешен и лжив, а в том, что один стремится к наибольшей безгрешности и правди­вости, а другой не стремится к этому.

  

  

   Гаррисон как человек просвещенный светом христианст­ва, начав с практической цели - борьбы с рабством, - очень скоро понял, что причина рабства не случайное, временное завладение южанами несколькими миллионами негров, но давнишнее и всеобщее, противное христианскому учению признание права насилия одних людей над другими. Поводом к признанию этого права всегда было то зло, которое люди считали возможным искоренить или уменьшить грубой силой, т. е. злом же. И, поняв это, Гаррисон выставил против рабства не страдания рабов, не жестокости владельцев, не гражданскую равноправность людей, а вечный христианский закон непротивления злу насилием, non resistance. Гаррисон понимал то, чего не понимали самые передовые борцы про­тив рабства: что единственным неопровержимым доводом против рабства было отрицание права одного человека на свободу другого при каких бы то ни было условиях. Аболюционисты старались доказать, что рабство незаконно, невыгод­но, жестоко, развращает людей и т. п., но сторонники рабства столь же основательно доказывали несвоевременность, опас­ность и вредные последствия, могущие произойти от осво­бождения. И ни те, ни другие не могли убедить друг друга. Гаррисон же, понимая, что рабство негров было только част­ным случаем всеобщего насилия, выставил общий принцип, с которым нельзя было не согласиться, - тот, что ни один че­ловек ни под каким предлогом не имеет права властвовать, т. е. употреблять насилие над себе подобными. Гаррисон не столько настаивал на праве рабов быть свободными, сколько отрицал право какого бы то ни было человека или собрания людей принуждать к чему-нибудь силою другого человека. Для борьбы с рабством он выставил принцип борьбы со всем злом мира.

   Выставленный Гаррисоном принцип этот был неопровер­жим, но он затрагивал, разрушал все основы установившего­ся порядка, и потому люди, дорожащие своим положением при существующем порядке, испугались провозглашения и тем более приложения к жизни этого принципа, старались за­молчать, обойти его, надеялись достигнуть своей цели без провозглашения и приложения к жизни принципа непротив­ления насилию, разрушающего, как им казалось, всякое бла­гоустройство человеческой жизни. И последствием этого ук­лонения от признания незаконности насилия была та братоубийственная война, которая, решив вопрос внешним обра­зом, внесла новое, едва ли не большее зло развращением, со­путствующим всякой войне, в жизнь американского народа. Сущность же вопроса осталась неразрешенной, и тот же во­прос, только в новой форме, стоит теперь перед народом Со­единенных Штатов. Тогда вопрос был в том, как освободить негров от насилия рабовладельцев; теперь вопрос в том, как освободить негров от насилия всех белых и белых от насилия черных.

   И разрешение этого вопроса в новой форме совершится, конечно, не линчеванием негров и не какими-либо искусны­ми и либеральными мерами американских политиков, а только приложением к жизни того же принципа, который полве­ка тому назад был провозглашен Гаррисоном.

   Хотят или не хотят этого люди, только во имя этого прин­ципа могут освободиться люди от порабощения и угнетения друг друга. Хотят или не хотят этого люди, принцип этот лежит в основе всех совершившихся и имеющих совершиться истинных усовершенствований в жизни людей. Людям ка­жется, что приложение принципа непротивления к жизни во всей его полноте сразу уничтожает все столь дорого стоившее или с таким трудом установленное устройство этой жизни; но люди забывают, что принцип непротивления не есть прин­цип насилия, а - согласия и любви, и потому не может быть сделан обязательным для людей. Принцип этот может только быть свободно принят. И в той мере, в которой он свободно принимается людьми и прилагается к жизни, только в той мере и совершается истинный прогресс в жизни людей.

   Гаррисон первый провозгласил этот принцип, как прави­ло для устройства жизни людей, и в этом его великая заслуга.

   Если он тогда и не достиг мирного освобождения рабов в Америке, он указал на путь освобождения всех людей вообще от власти грубой силы.

  

  

  

  

  

   Мы не признаем никакого человеческого правительства. Мы признаем только одного Царя и Законодателя, только одного Судью и Правителя над человечеством. Отечеством нашим признаем весь мир, соотечественниками своими при­знаем все человечество. Мы любим свою родину столько же, сколько мы любим и другие страны. Интересы, права наших сограждан нам не дороже интересов и прав всего человечест­ва. Поэтому мы не допускаем того, чтобы чувство патриотиз­ма могло оправдывать мщение за обиду или за вред, нанесен­ный нашему народу.

   Проповедуемое церквами положение о том, что все госу­дарства на земле установлены и одобряемы богом и что все власти, существующие в Соединенных Штатах, в России, в Турции, соответствуют воле бога, столь же нелепо, как и ко­щунственно. Это положение представляет творца нашего су­ществом пристрастным и устанавливающим и поощряющим зло. Никто не решится утверждать того, чтобы власти, суще­ствующие в какой бы то ни было стране, действовали по от­ношению к своим врагам в духе учения и по примеру Христа. И потому деятельность этих властей не может быть приятна богу, и потому и власти эти не могли быть установлены богом и должны быть низвергнуты - не силою, но духовным возрождением людей.

   Мы признаем нехристианскими и незаконными не толь­ко самые войны - как наступательные, так и оборонитель­ные, - но и все приготовления к войнам: устройство всяких арсеналов, укреплений, военных кораблей; признаем нехрис­тианским незаконным существование всяких постоянных армий, всякого военного начальства, всяких памятников, воздвигнутых в честь побед или павших врагов, всяких трофе­ев, добытых на поле сражения, всяких празднований военных подвигов, всяких присвоении, совершенных военной силой; признаем нехристианским и незаконным всякое правитель­ственное постановление, требующее военной службы от своих подданных.

   Вследствие всего этого мы считаем для себя невозмож­ным не только службу в войсках, но и занимание должностей, обязующих нас принуждать людей поступать хорошо под страхом тюрьмы или смертной казни. Мы поэтому добро­вольно исключаем себя из всех правительственных учрежде­ний и отказываемся от всякой политики, от всяких земных почестей и должностей.

   Не считая себя вправе занимать места в правительствен­ных учреждениях, мы точно так же не считаем себя вправе и избирать на эти места других лиц. Мы также считаем себя не; вправе судиться с людьми, чтобы заставить их возвратить взятое у нас. Мы считаем, что мы обязаны отдать и кафтан тому, кто взял нашу рубашку, но никак не подвергать его насилию (Мф. 5, 40).

   Мы верим в то, что уголовный закон Ветхого Завета: око за око, зуб за зуб, отменен Иисусом Христом и что по Новому Завету всем его последователям проповедуется прощение врагам вместо мщения, во всех случаях без исключения. Вы­могать же насилием деньги, запирать в тюрьму, ссылать или казнить, очевидно, не есть прощение обид, а мщение.

   История человечества наполнена доказательствами того, что физическое насилие не содействует нравственному воз­рождению и что греховные наклонности человека могут быть подавлены лишь любовью, что зло может быть уничтожено только добром, что не должно надеяться на силу руки, чтобы защищать себя от зла, что настоящая безопасность для людей находится в доброте, долготерпении и милосердии, что лишь кроткие наследуют землю, а поднявшие меч от меча погиб­нут.

   И поэтому, как для того, чтобы вернее обеспечить жизнь, собственность, свободу, общественное спокойствие и част­ное благо людей, так для того, чтобы исполнить волю того, кто есть царь царствующих и господь господствующих, мы от всей души принимаем основное учение непротивления злу злом, твердо веруя, что это учение, отвечая всем возможным случайностям и выражая волю бога, в конце концов должно восторжествовать над всеми злыми силами.

   Мы не проповедуем революционного учения. Дух рево­люционного учения есть дух мести, насилия и убийства. Он не боится бога и не уважает личности человека. Мы же жела­ем быть преисполнены духа Христова. Следуя основному на­шему правилу непротивления злу злом, мы не можем произ­водить заговоров, смут и насилий. Мы подчиняемся всем узаконениям и всем требованиям правительства, кроме тех, которые противны требованиям Евангелия. Сопротивление наше ограничивается покорным подчинением наказаниям, имеющим быть наложенными на нас за неповиновение. Намереваясь без сопротивления переносить все направленные на нас нападения, мы между тем, с своей стороны, намерены, не переставая, нападать на зло мира, где бы оно ни было, вверху или внизу, в области политической, административ­ной или религиозной, стремясь всеми возможными для нас средствами к осуществлению того, чтобы царства земные слились в одно царство Господа нашего Иисуса Христа. Мы считаем несомненной истиной то, что все то, что противно Евангелию и духу его и потому подлежит уничтожению, должно быть сейчас же уничтожаемо. И потому, если мы верим пред­сказанию о том, что наступит время, когда мечи перекуются на орала и копья на серпы, мы сейчас же, не откладывая этого на будущее время, должны делать это по мере сил наших.

   Наша задача может навлечь на нас оскорбления, обиды, страдания и даже смерть. Нас ожидает непонимание, ложное толкование и клевета. Против нас должна подняться буря. Гордость и фарисейство, честолюбие и жестокость, правите­ли и власти - все это может соединиться, чтобы уничтожить нас. Таким образом поступали с мессией, которому мы стремимся подражать по мере сил своих. Но нас не пугают эти ужасы. Мы надеемся не на людей, а на всемогущего господа. Если мы отказались от человеческого заступничества, что же может поддержать нас, как не одна вера, побеждающая мир? Мы не будем удивляться тем испытаниям, которым мы под­вергаемся, а будем радоваться тому, что удостоимся разделить страдания Христа.

   Вследствие всего этого мы предаем души свои богу, веруя тому, что сказано, что тот, кто оставит дома и братьев, и сес­тер, или отца, или мать, или жену, или детей, или поля ради Христа, получит во сто раз больше и наследует жизнь вечную.

   Итак, твердо веруя, несмотря на все, что может воору­житься против нас, в несомненное торжество во всем мире основ, выраженных в этом "Провозглашении", мы прилагаем здесь свои подписи, надеясь на разум и совесть человечества, более же всего на силу Божью, которой и вручаем себя.

  

  

  

   Только увеличение любви между людьми может изменить существующее общественное устройство.

  

  

   Существа уничтожают друг друга, но в то же время существа любят и помогают друг другу. Жизнь поддерживается не страстью разрушения, а чувством взаимности, которое на языке нашего сердца называется любовью. Насколько я могу видеть развитие жизни мира, я вижу в нем проявление только этого закона взаимной помощи. Вся история есть не что иное, как все более и более ясное обнару­жение этого единственного закона взаимного согласия всех существ.

  

  

   Любовь опасное слово. Во имя любви к семье совершаются злые поступки, во имя любви к отечеству еще худшие, а во имя любви к человечеству самые страшные ужасы. Что любовь дает смысл жизни человеческой - давно известно, но в чем любовь? Этот вопрос, не переставая, решается мудростью человечества и решается всегда отрицательным путем: показывается, что то, что неправильно называлось и проходило под фирмой любви, не есть любовь.

  

  

   Любовь даст новый вид этому усталому, старому миру, в котором мы живем, как язычники и враги друг друга; она со­греет сердце так, что люди скоро увидят, как легко исчезнут и тщетная дипломатия государственных людей, и огромные армии, и флоты, и линии крепостей, и люди только будут удивляться, зачем так долго предки их трудились над этими ни на что не нужными, дурными делами.

  

  

  

   Сила любви в приложении к великим интересам человеческих обществ стала устаревшей и забытой. Раз или два в истории она прилагалась и всегда с великим успехом. Но придет время и любовь станет общим законом жизни людей, и исчез­нут все те бедствия, от которых теперь страдают люди, раста­ют во всеобщем свете солнца.

  

  

  

   Если можно внушать и внушается уважение к воображае­мым святыням: причастиям, мощам, книгам, то во сколько раз нужнее внушать детям и малодумающим людям уважение не к чему-либо воображаемому, но к самому действительно­му, и всем понятному, и радостному чувству любви людей к людям.

   И придет время, то самое время, про которое говорил Христос, что он томится в ожидании его, - придет время, когда люди будут гордиться не тем, что они завладели силой людьми и их трудами, и радоваться не тому, что они внушают страх и зависть людям, а гордиться тем, что они любят всех, и радоваться тому, что, несмотря на все огорчения, причиняе­мые им людьми, они испытывают это чувство, освобождаю­щее их от всего дурного.

  

  

   Среди китайских мудрецов был один, Ми-ти, который предлагал правителям внушать людям не уважение к силе, к богатству, власти, храбрости, а к любви. Он говорил: "Воспи­тывают людей так, чтобы они ценили богатство, славу - и они ценят их. Воспитывайте их так, чтобы они любили лю­бовь - и они будут любить любовь". Мен-дзе, ученик Конфу­ция, не соглашался с ним и опровергал его, и учение Ми-ти не восторжествовало. Но прошло 2000 лет, и это учение долж­но осуществиться у нас в христианском мире после того, как будет откинуто все то, что заслоняло от людей лучи света ис­тинного христианства, проповедующего это самое.

  

  

   Есть один несомненный признак, разделяющий поступки людей на добрые и злые: увеличивает поступок любовь и едине­ние людей - он хороший; производит он вражду и разъедине­ние - он дурной.

  

  

   Время согласия, прощения и любви, которое должно за­менить время раздора, войн, казней и ненависти, не может не наступить, потому что люди знают уже, и несомненно знают, что ненависть губительна как для души, так и для тела, как для личности, так и для общества, а что любовь дает и внут­реннее и внешнее благо и каждому человеку, и всем людям.

   Время это приближается. От нас зависит делать все то, что приблизит его, и удерживаться от того, что отдаляет его.

  

  

  

   То, что мы сознаем себя существами, отделенными от других, и другие существа отделенными от себя и друг от друга, есть представление, вытекающее из условий жизни во времени и пространстве. Чем более уничтожается эта отделенность, тем более мы признаем свое единство со всеми жи­выми существами и тем легче и радостнее становится наша жизнь.

  

  

   Тело же не из одного члена, но из многих. Если нога ска­жет: я не принадлежу к телу, потому что я не рука, то неужели она потому не принадлежит к телу?

   И если ухо скажет: я не принадлежу к телу, потому что я не глаз, то неужели оно потому не принадлежит к телу?

   Если все тело глаз, то где слух? Если все слух, то где обо­няние?

   Не может глаз сказать руке: ты мне не надобна; или также голова ногам: вы мне не нужны.

   Напротив, члены тела, которые кажутся слабейшими, го­раздо нужнее.

   Посему страдает ли один член, страдают с ним все члены; славится ли один член, с ним радуются все члены.

  

  

  

   Ветвь, отрезанная от своего сука, тем самым отделилась и от целого дерева. Человек при раздоре с другим человеком от­рывается от всего человечества. Но ветвь отсекается посто­ронней рукой, человек же сам отчуждает себя от ближнего своего ненавистью и злобой, не ведая, правда, что он тем самым отрывает себя от всего человечества. Но божество, призвавшее людей, как братьев, к жизни общей, одарило их свободой после раздора снова примириться между собою.

  

  

  

   Бог, сотворивши небо и землю, которые не чувствуют счастья своего существования, захотел сотворить существа, которые сознавали бы это счастье и составляли бы тело из мыслящих членов. Все люди - члены этого тела; для того чтобы быть счастливыми, они должны сообразовать свою волю со всеобщею волею, управляющей всем телом. А между тем человек часто думает, что он - все; не видя тела, от кото­рого он зависит, думает, что он зависит только от самого себя, и хочет самого себя сделать центром и телом. Но в этом положении человек подобен члену, отделенному от своего тела, который, не имея в себе начала жизни, только блуждает и удивляется непонятности своего существа. Когда же нако­нец человек доходит до понимания своего назначения, он как бы возвращается к себе, сознает, что он не все тело, а только член всеобщего тела, что быть членом значит иметь жизнь только через жизнь и для жизни всего тела, что член, отделен­ный от своего тела, имеет только умирающую и гибнущую жизнь, и что любить себя надо только для этого тела или, вер­нее сказать, что надо любить только это всеобщее тело, пото­му что, любя его, любишь себя, так как жизнь только в нем и через него.

   Чтобы определить ту любовь, какую надо иметь к себе, надо представить себе тело, составленное из мыслящих чле­нов, потому что мы члены всего, и решить, как должен лю­бить себя каждый отдельный член.

   Тело любит руку, и рука, если бы имела волю, должна бы любить себя, как ее любит тело. Всякая любовь больше этой незаконна. Если бы руки и ноги имели свою особенную волю, они были бы в порядке, только если бы подчинялись телу; вне этого они в беспорядке и бедствии, желая же блага телу, они достигают своего блага.

   Члены нашего тела не чувствуют счастья своего соедине­ния, своего удивительного согласия, не чувствуют того, как заботилась природа, внушив им дух согласия, заставить их расти и существовать. Если же бы они, получивши разуме­ние, воспользовались им для того, чтобы удерживать в себе получаемую пищу, не передавая ее другим членам, они были бы не только несправедливы, но и несчастны, не любили бы друг друга, а, скорее, ненавидели бы: так как их блаженство, так же как и обязанность, - в согласии с деятельностью общей души, к которой они принадлежат и которая любит их больше, чем они сами себя.

  

  

  

   Сознание единства нашего существа со всеми другими проявляется в нас любовью. Любовь есть расширение своей жизни. Чем больше мы любим, тем обширнее, полнее и радостнее становится наша жизнь.

  

  

  

   Человечество не переставая совершенствуется, и совер­шенствуется не само собой, а теми усилиями, которые делают люди для своего личного совершенствования. Царство божие устанавливается усилиями.

  

  

   Ирод - это человек власти, самоуправства, человек осо­бой природы, который другим не обязан ничем, но которому все обязаны, царь прошлого, которого свергнет с престола царь будущего. Уже в первом известии о рождении этого царя будущего он слышит угрозу. Что же он делает? Сперва он хит­рит и притворяется. За ложью следует убийство. Он без раз­бора совершает множество убийств, он убивает детей, еще со­сущих материнское молоко, ибо он страшится ребенка, неиз­вестного ребенка. Для того чтобы его уничтожить наверное, у него нет иного средства. Поэтому пусть все умирают, лишь бы он погиб. Однако он не погибает. Царь грядущего будет жить для того, чтобы бороться с царем прошлого. Это будет долгая борьба, она будет продолжаться из века в век, от Ирода к Ироду, среди страданий, плача и крови, среди крови детей и отцов, среди плача матерей и страданий всех. Но эти бедствия да не смущают вас; не падайте духом, мужайтесь, боритесь постоянно, неослабно, без страха и без сомнения, ибо царь грядущего восторжествует.

  

  

  

   Часто слышишь рассуждения о том, что все усилия для изменения жизни, искоренения зла и установления справедливой жизни - бесполезны, все это сделается само собой, прогресс сделает все. Люди плыли на веслах, но гребцы до­ехали и вышли на берег, оставшиеся же в лодке путешествен­ники не берутся за весла, предполагая, что, как прежде двига­лась лодка, она будет двигаться и теперь.

  

  

   Здесь, на земле, нет и не должно быть покоя. Жизнь - это стремление к цели, к которой можно приблизиться, но кото­рой немыслимо достигнуть, поэтому здесь и нет покоя. Покой безнравственен. Я не решаюсь указать, в чем заключа­ется эта цель; но какова бы она ни была, она есть или должна быть. Без нее жизнь бессмыслица; допустить это - значит от­рицать бога; мало того, это значило бы признать жизнь злой и глупой шуткой.

  

  

  

  

   Вся история подтверждает ту неоспоримую истину, что бога можно постичь не рассуждениями, а повиновением, что присутствие вечного порядка в мире становится очевидно лишь при подчинении этому порядку и что только этим путем мы можем на земле познать его волю.