Кохановская Надежда Степановна - Гайка

;на Людмилу Павловну и перекрестилъ ее.

   - Христосъ съ тобою! почивай здорово.... Не выходи провожать меня - вѣтеръ! быстро сказалъ онъ, захлопывая за собою дверь.

   И Мила не вышла, послушная сказанному слову; но она дождалась въ темныхъ сѣничкахъ, пока звонкое ржанье и топотъ рьянаго коня перестали проноситься даже въ порывахъ вѣтра и тогда Мила вошла въ свой материнск³я комнатки. Пани матерь сидѣла у открытаго окошка. Вѣтра съ той стороны не было; ни больш³я Бербовск³я вербы, сбитыми комами закрученныхъ и перепутанныхъ вѣтвей и разсыпчатыхъ листьевъ, мигали въ темнотѣ и словно заглядывали въ окошко. Но Катерина Логвиновна того не видѣла - не видѣла и того, что дочь, въ красотѣ и силѣ новоданной души пришла и стала въ двухъ шагахъ отъ матери. Вся озаряясь тихой улыбкою, постояла Людмила Павловна и тихо пошла къ себѣ.... Заколыхайте вы, Вербовск³я вербы, думу пани своей!

  

  

   "Богъ не безъ милости," какъ сказалъ Алексѣй Леонтьевичъ, - тому, кто просто, всѣмъ сердцемъ уповаетъ на Его милость. День на утро вышелъ чудеснѣйш³й, что лучшаго и желать было нельзя. Ночью полоснулъ дождичекъ, буря опала и утро съ своимъ краснымъ солнышкомъ вышло, какъ женихъ изъ чертога....

   Но наша невѣста спала, спала подо всѣми тихими обаяньями дѣвственнаго сна и прикоснувшагося поцѣлуя жениха, и мирной тишины роднаго домика, лелѣявшаго въ послѣднее ея утренн³й сонъ,

   - Не стучите, родныя! не разбудите мнѣ ее! всѣмъ одно говорила пани воеводша, ходя не слышно и, въ тоскливой заботѣ, все что-то собираясь дѣлать и не дѣлая, а только поводя руками.

   Наконецъ такъ дорого лелѣемый сонъ все-таки снялся съ молодыхъ рѣсницъ. Порханье и щебетанье у окна бьющихся воробьевъ привычно наполнило слухъ Милы. Съ улыбкою она поднялась было.... Но вся намять сегодняшняго дня - все, что въ немъ ожидало ее, прилило къ ней нахлынувшей волною и Мила опять упала на свою подушку, закрывая глаза прижавшимися къ лицу руками. Часы начали бить разъ и два, и до десяти - и каждый ударъ ихъ, тяжело замедляющ³йся, какъ бы послѣдн³й и опять, и снова возстающ³й, билъ въ самое сердце Милы. Еще бы три, или четыре такихъ удара и она бы не выдержала; милѣ сдѣлалось бы дурно. Она поспѣшно встала.... Въ домикѣ у пани воеводши окна не растворились, а поднимались, какъ въ избахъ у нашихъ поселянъ. Мила подняла окно и оттолкнула ставень.... И свѣтъ, и воздухъ животворно теплый, и жарк³й, разсыпчатый лучъ въ капляхъ росы, и оглушающее щебетанье веселаго народа пташекъ, напрасно все это вмѣстѣ прилило и дышало, какъ дышитъ животворное м³ровое счастье въ молодое лицо! Мила не лицо, а свою наклоненную голову отдавала подъ привѣтъ этому счастью. - Пойду, сказала она съ той томительной тревогою, которая заставляетъ наше сердце живымъ словомъ нашихъ собственныхъ устъ говорить съ нами. И Мила пошла, т. е., она стала на стулъ и черезъ окно переступила въ садъ.

   Полянки по саду уже обсохли; на нихъ по травѣ не стояла роса; но въ тѣни она стояла колодеземъ. Мила шла въ тѣни и по полянкамъ.... Поперемѣнно то жарк³й лучъ всю обнималъ ее, то задѣтая вѣтка встряхивалась и осыпала ее каплями росы. Но скоро это безцѣльное блужданье нашло себѣ чудно умиряющ³й исходъ. Въ глаза Милѣ зас³ялъ крестъ сороковской церкви и вся тоскливая тревога молодой души прилилась къ нему въ жаркомъ молитвенномъ пылѣ. Напрасно отдѣляли ее широк³й лугъ и безъименная рѣчка Сороковки, и густо сплошныя тѣни сада пана Мокраго - все проницая собою и возносясь поверхъ всего - святой крестъ с³ялъ и с³ялъ золотыми лучами на склоненную голову Милы.

   Она встала съ травы. Что-то промелькнуло мимо густыхъ вербъ; во Мила не обратила на это вниман³я. Она шла по дорожкѣ къ дому. Отворя калитку, она, вмѣстѣ со скрыпомъ ея, послышала лошадиный топотъ - оборотилась.... и подводы, присланныя Алексѣемъ Леонтьевичемъ, взъѣзжали на дворъ. Съ минуту Мила стояла, держась за калитку, не идя впередъ и не подаваясь назадъ. Люди Алексѣя Леонтьевича ее замѣтили и та поспѣшность съ какою они сняли шляпы и соскочили съ повозокъ, чтобы издали поклониться ей, говорили ясно Милѣ, что они видятъ въ ней не чужую барышню.... Она быстро прошла, почти не отвѣтивъ поклономъ на эти знаки смущавшаго ее вниман³я. Но другая встрѣча ожидала Милу при самомъ ея входѣ въ домъ. На порогѣ стояла пани воеводша, ничего не зная о присылкѣ подводъ и удивляясь, что это за крашеная хорошенькая таратайка съ ковромъ, съ франтовски запряженной лошадью и кучеръ не менѣе франтъ: молодой красивый парень въ синемъ армякѣ на распашку и въ красной александринковой рубашкѣ. Пани воеводшѣ и въ умъ того не приходило, чтобы эта таратайка назначалась для Даши - чтобы эти прибывш³я подводы должны были забрать и увезти вещи ея дочери.... Мила стала передъ лицомъ матери. Въ живомъ, непередаваемомъ чувствѣ любви и трепета, прощальной тоски, порывомъ охватившей душу, Мила всѣмъ лицомъ припала къ рукамъ матери, цѣлуя ихъ; взяла ихъ вмѣстѣ, прижала къ своей груди; но прежде, чѣмъ опомнилась пани воеводша, дочери уже не было.

   - Барышня-съ! за нашими вещами Алексѣй Леонтьевичъ прислали-съ! ворвалась въ комнату Даша, позабывъ открыть ставни и не помня того, что это она такимъ вихремъ вносится въ комнату барышни, которая по ея понят³ямъ должна была еще почивать. - Ахъ, вы уже встали! какъ бы въ свое извинен³е добавила Даша. - И какой-съ, право, Алексѣй Леонтьевичъ внимательные! скажу вамъ, барышня. Прислала-съ за мною таратайку, и Даша начала трещать о таратайкѣ.

   Мила, блѣдная и спокойная, сидѣла у окна.

   - Когда же Алексѣй Леонтьевичъ прислалъ за вещами, то надобно собирать вещи, Даша. Начнемъ, сказала она.

   И можно навѣрное сказать, что Людмила Павловна сама уложила свой вещи, а Даша только помогала ей неумолкаемымъ трещаньемъ. Наконецъ все было уложено. Мила нѣсколько разъ останавливалась и ей припоминались слова: "не забудьте чего, дорогая!"

   - Кажется, я ничего не забыла, сказала она и вышла изъ своей комнатки, вышла даже совершенно изъ дому, чтобы дать людямъ Алексѣя Леонтьевича войдти и вынести ея вещи. Было уже два часа.... Какъ грустна и пуста, какъ велика показалась Милѣ ея опустѣлая комната, когда она опять вошла въ нее - та маленькая комнатка, которая такъ часто давила ее своею тѣснотою! На комода, ни рабочаго столика не было; гардеробный шкафъ стоялъ растворенный и пустой; одно подвѣнечное платье лежало на кровати, на которой уже подушки не было.... Не знаю, какимъ бы знакомъ безмолвнаго томлен³я выразилась эта грусть отлетающей изъ родимаго угла на новую жизнь пташки, если бы Даша не явилась тотчасъ съ своимъ заливнымъ щебетаньемъ, неся на тарелкѣ, обложенный льдомъ, зеленый вѣнокъ изъ свѣжихъ барвинковъ - вѣнокъ для подвѣнечнаго наряда Людмилѣ Павловнѣ. Мила занялась вѣнкомъ, занялась своимъ предстоящимъ нарядомъ. Сама подметала къ бѣлому платью съ короткими рукавами друг³е рукава подлиннѣе и охорашивая ихъ, закладывая маленьк³я складочки, которыхъ изящная тайна доступна только очень изящной молодой дѣвушкѣ, - Мила не вспомнила того, что это бѣлое платье, которому такъ неожиданно выпадала доля быть ея подвѣвечнымъ нарядомъ, это платье было то самое, въ которомъ Мила, вмѣстѣ съ Леною, подносила лавровый вѣнокъ сыну Татьяны Николаевны.

   А между тѣмъ лошадь въ таратайкѣ, оставаясь одна, безъ своихъ сотоварищей, увезшихъ вещи, порывалась на привязи и громко ржала, выбивая подъ собою землю. Даша сердечнымъ нетерпѣньемъ отвѣчала ржан³ю лошади. Ѣхать одной, прибыть въ домъ къ Алексѣю Леонтьевичу, распоряжаться тамъ, быть главной - у Дарьи Самсоновны духъ занимался, и выгнутыя брови ея еще болѣе выгинались. "Барышня, извольте одѣваться," объявила она. "Мнѣ, право, нѣкогда ждать. И Алексѣй Леонтьевичъ просили, и сами вы, барышня, понимаете, что мнѣ надобно спѣшить, - чтобы тамъ хоть что-нибудь на что-нибудь было похоже!" разводила руками Даша. И Людмила Павловна принуждена была согласиться съ доводами своей горничной. "Давай одѣваться," тихо и медленно сказала она. И Мила совсѣмъ одѣлась; только не надѣла на голову своего свѣжаго вѣнка, чтобы онъ не завялъ немного - да и увядать ему было ужо нѣкогда. Било пять часовъ.

   Гости начали съѣзжаться и всѣ съѣхались; не было только жениха. Невѣста тоже не выходила изъ своей затворенной комнатки, и какой тяжелый получасъ пережила она, сидя совершенно одна въ своемъ полуразоренномъ гнѣздышкѣ дѣвичьей жизни! Въ шесть часовъ пр³ѣхалъ Алексѣй Леонтьевичъ съ Гальченкомъ. По суетѣ, поднявшейся вокругъ, Мила догадалась о его пр³ѣздѣ; хотѣла было встать и не могла. Блѣдная и не трогаясь съ мѣста, она слушала, какъ входилъ Алексѣй Леонтьевичъ, какъ начиналъ говорить онъ.... И никого не было, кто бы на этотъ голосъ улыбнулся съ дружеской ласкою Милѣ! Кто бы сказалъ ей тихо и нѣжно: "пора, наша Мила!" и подалъ бы ей ея свѣж³й зеленый вѣнокъ.... Мила сама взяла его. Отряхнувъ нѣсколько капли воды, она надѣла вѣнокъ влажный и холодный на свою голову, и этотъ холодъ дрожью прошелъ по ней по всей. Низко, къ самой землѣ наклонилась передъ Богомъ своей увѣнчанной головкою Мила и когда она поднялась, крестясь, - на мѣстѣ остались капли.... отъ слезъ ли, отъ тѣхъ ли капель воды, которыя кое-гдѣ стояли на листкахъ и цвѣткахъ свѣжаго барвинка.

   Алексѣй Леонтьевичъ за обѣ руки принялъ Милу, когда она вышла, и представилъ ей Гальченка, какъ своего шафера.

   - Въ такомъ случаѣ я знаю, кого мнѣ просить принять эту обязанность у меня, - сказала Мила Гальченку и вмѣстѣ съ нимъ и Алексѣемъ Леонтьевичемъ она подошла къ Настенькѣ и, на удивлен³е всей Сороковки, попросила ее подержать ей въ церкви вѣнецъ.

   За тѣмъ жениха и невѣсту, по обычаю, посадили за убранный столъ; но это сидѣн³е продолжалось не долго. изъ-за стола мать благословила ихъ хлѣбомъ-солью и тѣмъ же благословеннымъ образомъ Озарянской Бож³ей Матери, и такъ какъ молодые не должны уже были возвращаться, то пани воеводша передала образъ Алексѣю Леонтьевичу, а благословенный хлѣбъ дочери. Женихъ тотчасъ уѣхалъ съ шаферомъ къ церкви и въ слѣдъ за нимъ невѣсту начали готовить и собирать къ отъѣзду. Пани Швачка везла ее на своихъ лошадяхъ и въ своемъ экипажѣ; Настенька ѣхала вмѣстѣ съ нею и все ѣхало, оставляя пани воеводшу одну въ ея опустѣломъ домикѣ. Извѣстно, что у насъ ни мать, ни отецъ не бываютъ въ церкви при вѣнчан³и дѣтей. Мила переступала за порогъ материнскаго домика и вдругъ сказала пани Швачкѣ: "позвольте" и воротилась къ матери. "Перекрестите меня, матушка!" проговорила она глубоко взволновано. "Хотя вы благословили насъ, но перекрестите меня, повторила она, "какъ вы всегда меня крестили, отпуская отъ себя." - И пани воеводша три раза перекрестила дочь.

   Вѣнецъ прошелъ глубоко просто, т. е., онъ совершился глубоко торжественно. Панъ Триль и панъ Мокрый пѣли на клиросѣ. У невѣсты не было ни обморока, ни слезъ, ни улыбокъ; а взамѣнъ всего этого, у жениха и у невѣсты, было одно глубокое, сосредоточенное вниман³е къ таинству. Когда оно совершилось и священникъ подалъ новосочетавшимся мужу и женѣ - вино, вкусить имъ въ знакъ ихъ духовной радости, у Алексѣя Леонтьевича губы нервически дрожали и вся грудь колыхалась, какъ со дна моря движимая волна. Людмила Павловна вкусила уже не одно вино, а оно было растворено слезою умилен³я ея мужа. Когда вышли изъ церкви, Алексѣй Леонтьевичъ провелъ свою молодую жену къ одному мѣсту въ углѣ церковной ограды. "Людмила Павловна!" сказалъ онъ: "это могила моей матушки. Поклонимся ей, нашей родной, и тутъ же батюшка по близу лежитъ" - и молодые вмѣстѣ поклонились три раза могиламъ родителей. За тѣмъ они сѣли въ свой пролетки. Людмила Павловна не помнила, кто надѣлъ на нее бурнусъ и кто ей положилъ на колѣна благословенный хлѣбъ; но всѣ люди долго помнили, какъ Алексѣй Леонтьевичъ привсталъ на дрожкахъ, оборотился назадъ къ церкви, перекрестился на нее и потомъ поклонился народу на всѣ стороны: - "Съ Богомъ, Самсонъ! пошелъ!" - проговорилъ онъ.

   Не напрасно Алексѣй Леонтьевичъ говорилъ вчера Милѣ и обѣщалъ себѣ великое удовольств³е прокатить ее степью. Они и ѣхали степью, во другое, сладчайшее удовольств³е захватило всю глубину души Алексѣя Леонтьевича. Безмолвный, онъ держалъ на колѣнахъ благословенный образъ и какъ захватилъ руку Милы, такъ и не выпускалъ ее, прижимая вмѣстѣ съ своею рукою къ образу. Людмила Павловна тоже всеполно молчала и они неслись. Степь разступалась передъ ними. Вчерашняя буря полосами понаклонила по ней траву и теперь эти полосы, подъ росой и отъ свѣта мѣсяца, лучисто расходились по землѣ и тусклыя звѣзды на ракѣ Богоматери загорались отъ блеска небесныхъ звѣздъ, и серебряный вѣнецъ ея обливался свѣтомъ. Этотъ часъ времени, который необходимъ былъ для переѣзда по степи, промелькнулъ совершенно незамѣтно, неощутимо ни для Людмилы Павловны, ни для Алексѣя Леонтьевича. Она даже слегка вздрогнула, когда не смѣлый, почти не узнаваемый голосъ мужской силы и звучности, сказалъ ей трепетно нѣжно: "Вотъ и нашъ домъ, Людмила Павловна!" Она невольно подняла глаза и домъ всѣми своими освѣщенными окнами глянулъ пряно въ лицо прибывшей хозяйки.

   - Прочь собаку! - сказалъ Алексѣй Леонтьевичъ, неся въ одной рукѣ образъ, а другою вводя въ свой домъ молодую жену себѣ, молодую госпожу своему дону.

   Въ залѣ, подъ образами, накрытъ былъ небольшой столъ и на немъ горѣла восковая свѣча. Алексѣй Леонтьевичъ на этотъ столъ положилъ образъ, принялъ отъ Людмилы Павловны благословенный хлѣбъ матери и здѣсь же положилъ его. За тѣмъ молодые супруги поклонились три раза въ землю, поцѣловали образъ, поцѣловали и хлѣбъ святой, и оборотились лицомъ другъ къ другу.

   Наконецъ нужно было излиться той затаенной силѣ чувства, которое, не все же нѣмѣя, могло оставаться въ нихъ.

   - Злраствуйте, Людмила Павловна! сказалъ Алексѣй Леонтьевичъ, обѣими своими руками принимая за обѣ руки Милу и, во взаимномъ соединен³и, руки ихъ одинаково трепетали. Здравствуйте же, молодая хозяйки, въ вашемъ дону!... О, благодарю васъ, что вы захотѣли быть ею! О, Людмила Павловна! благодарю васъ, припалъ Алексѣй Леонтьевичъ всѣмъ лицомъ къ рукамъ Милы и не цѣловалъ ихъ; онъ прижимался къ нимъ и плакалъ на взрыдъ.

   - Алексѣй Леонтьевичъ!... въ любви и въ тревогѣ, въ непередаваемомъ волнен³и души, одно это: - Алексѣй Леонтьевичъ! - произносила Мила.

   Но онъ едва ли могъ слышать этотъ трепетный голосъ. Крестъ-на-крестъ сложившимися руками, онъ продолжалъ прижимать къ груди руки Милы и она слышала, какъ его сильное мужское сердце трепетно билось и на мгновен³е замирало подъ ея рукой.

   Мила совсѣмъ изнемогла.

   - Алексѣй Леонтьевичъ, наконецъ взгляните на меня! - почти тихимъ воплемъ произнесла она.

   И одного взгляда было достаточно, чтобы собственная тревога Алексѣя Леонтьевича вся перешла въ заботу и въ тревогу о ней, о молодой хозяйкѣ, которая сама вся въ слезахъ, стояла передъ нимъ и потому только стояла, что онъ сильно прижималъ ея руки къ своей груди.

   Алексѣй Леонтьевичъ отвелъ Милу и посадилъ на диванъ. Онъ совершенно былъ не свѣдущъ во всѣхъ этихъ заботахъ и попечен³яхъ, которыя неминуемо требовались для Милы, но онъ любовью, инстинктивно понималъ ихъ. Алексѣй Леонтьевичъ не обременялъ Милу ни разспросами, никакими успокоивающими словами; онъ только молча, не выпуская, держалъ одну ея руку, а другою Мила оперлась на подушку дивана и, склонясь на нее, тихо плакала.

   Но самое это молчан³е, эта страдательная покорность нервамъ Милы, дала ей силу преодолѣть ихъ.

   - Алексѣй Леонтьевичъ! сказала она, поднимая къ нему заплаканныя глаза: - я или сама плачу, или васъ заставляю плакать - простите меня.

   - О, Людмила Павловна! Богъ васъ проститъ! сказалъ Алексѣй Леонтьевичъ со всею улыбкою своего счастья, и онъ долго и нѣжно цѣлуя, потихоньку сжалъ и поцѣловалъ обѣ ее рука. Теперь что будемъ дѣлать, Людмила Павловна? Я хочу васъ напоить чаемъ. Вотъ и готово все, показалъ Алексѣй Леонтьевичъ на приготовленный въ гостиной столъ съ чайнымъ приборомъ. Вы ли сами захотите разлить, или я налью вамъ; только Людмила Павловна, надобно чай кушать.

   Алексѣй Леонтьевичъ вышелъ и это дало милѣ возможность совершенно оправиться; но она все не имѣла силы взглянуть прямо въ лицо своему мужу и когда онъ вошелъ - слегка зардѣвшееся личико Людмилы Павловны было обращено къ нему, но глаза потуплены.

   Алексѣй Леонтьевичъ и самъ казался въ не маломъ затруднен³и.

   - Не знаю, какъ вамъ сказать, Людмила Павловна, началъ говорить онъ: - и отказать тоже нельзя. Люди наши просятъ - комнатная прислуга, чтобы вы дозволили имъ явиться къ вамъ. Поздравить они насъ хотятъ...

   - Ахъ, да! Отчего же?... встала Мила, протягивая руку къ Алексѣю Леонтьевичу и они вышли въ залу.

   Тамъ, выглядывая изъ полуотворенныхъ дверей, ожидали съ нетерпѣн³емъ этого появленья, и Даша, во главѣ десятка и болѣе лицъ, выступила передъ господами.

   - Поздравляю васъ, барышня, вѣнца принявши, сказала Даша, не смотря на свое великосвѣтское образован³е, сохранившая форму сороковской рѣчи: - и желаю-съ вамъ, барышня, счастья, здоровья и всякаго что ни есть на свѣтѣ благополуч³я-съ.

   Даша хотѣла было поцѣловать руку Людмилы Павловны, хотя хорошо знала, что ея барышня никому не давала цѣловать рукъ; но барышня отвела свою руку назадъ и сана поцѣловала Дашу, какъ цѣлуютъ сестру,

   - И васъ, баринъ Алексѣй Леонтьевичъ, тоже поздравляю-съ...

   Но Алексѣй Леонтьевичъ не далъ излиться поздравлен³ямъ Даши, а взялъ обѣими руками ея голову и тоже крѣпко поцѣловалъ ее.

   Затѣмъ приступила вся новая прислуга Людмила Павловны. Смущен³е съ той и съ другой стороны было обоюдное. "Здравствуйте!" говорила Мила и слегка кланялась своей милою головкою, и цѣловала всѣхъ; но она почти не видѣла никого. Зато какимъ широкимъ объятьемъ обнимался Алексѣй Леонтьевичъ съ своими домашними! "Кажется, вамъ грѣхъ сказать", въ радости и въ умилен³и говорилъ онъ. "Вы отъ меня ни въ чемъ обижены не были и эта нѣжная ручка, не бойтесь, не обидитъ васъ. Прежде жили хорошо, а теперь, Богъ дастъ, заживемъ въ десятеро лучше.... Спасибо, друзья. Ступайте съ Богомъ, Марья!" махнулъ рукою Алексѣй Леонтьевичъ.... И ключница Марья хорошо поняла, какимъ обил³емъ водки, и наливки, и всякихъ закусокъ долженъ былъ сказаться людямъ этотъ выразительный знакъ.

   - Но давайте же намъ чаю, чаю! повторилъ Алексѣй Леонтьевичъ. Самоваръ! живѣе, други!

   И живо все было принесено, подано, поставлено. - Спасибо, сказалъ Алексѣй Леонтьевичъ. Теперь намъ никого не нужно здѣсь. Ступай себѣ, не стой, молодецъ. Затворяй за собою дверь.

   И въ то время, когда человѣкъ притворилъ за собою дверь изъ гостинной въ залу, Алексѣй Леонтьевичъ широко распахнулъ другую дверь на балконъ.

   Ночь любопытно глянула своею незрячею темнотою въ уютную озаренную комнату съ шипучимъ блистающимъ самоваромъ, съ молодою хозяйкою въ зеленомъ вѣнкѣ - и любопытно поглядѣла ночь на этого счастливаго человѣка, полной грудью выдыхавшаго въ прохладу ея сладостный жаръ и полноту своего человѣческаго счастья.

   Алексѣй Леонтьевичъ оборотился и увидѣлъ Милу занятую чаемъ. Онъ молча придвинулъ къ столу кресло, и сѣлъ въ него молча. Рука его, лежавшая на столѣ, оставалась въ совершенномъ покоѣ и все лицо, одухотворенное выражен³емъ чего-то всеполнаго, вседовольнаго, все заключавшаго въ себѣ - лицо Алексѣя Леонтьевича было прекрасно.

   - Людмила Павловна! сказалъ онъ такимъ чистымъ голосомъ ровноты звуковъ и ихъ музыкальнаго покоя - позвольте мнѣ говорить вамъ, Людмила Павловна.

   - Я васъ слушаю, Алексѣй Леонтьевичъ! сказала Мила, и она истинно слушала зардѣвшимися, нѣжными ушами эту знакомую звучность мужскихъ тоновъ его голоса, никогда не доходившую до такой музыкальной полноты.

   - Людмила Павловна! мнѣ представляется, что до сихъ поръ я все шелъ и шелъ тяжело въ гору; а теперь я взошелъ на нее и отдыхаю - какъ я, Людмила Павловна, отдыхаю! - вздохнулъ переполненной грудью Алексѣй Леонтьевичъ.... Я не пилъ, не ѣлъ сегодня, не курилъ сигары, чтобы мнѣ достойно постомъ и молитвою принять, Людмила Павловна, святое таинство, которое отдало васъ мнѣ и меня вамъ...

   - И я тоже, - тихо проговорила Мила, здѣсь только вспомнивши, что и она въ свою очерь не пила, не ѣла, хотя и не думала о постѣ.

   - Начнемъ же съ перваго куска хлѣба все пополамъ, разломилъ Алексѣй Леонтьевичъ пополамъ ломоть бѣлаго хлѣба и подалъ одну половину его Милѣ, другую оставилъ у себя.

   - Все пополамъ, Людмила Павловна!.. Чудно какъ Господь Богъ устроилъ судьбу человѣка въ великомъ таинствѣ брака! Вѣдь три дня, Людмила Павловна, - бралъ Алексѣй Леонтьевичъ руку Милы въ обѣ свой руки - всего три дня тому назадъ, вы точно также сидѣли здѣсь и разливали чай. Душа моя умирала за вами, я не смѣлъ не то, чтобы приступить - я не смѣлъ поглядѣть на васъ. Я, Людмила Павловна, изнылъ ту ночь; Богу высказалъ мое сердце. Говорю: - Господи! Ты - мой, а я - Твой: да будетъ воля Твоя! - И тому прошло только три дня, Людмила Павловна, и вотъ вы опять сидите у меня - и какое съ нами великое чудо сталося! Уму непостижимое, Людмила Павловна! - прикрылъ себѣ Алексѣй Леонтьевичъ глаза рукою Милы и замолчалъ на минуту.

   - Истинно непостижимое... То, что было мнѣ далеко какъ небо, стало для меня близко - такъ близко, что ближе ничего мнѣ на землѣ и во всемъ м³рѣ нѣтъ и не можетъ быть - вы, моя голубка Людмила Павловна! сочеталъ насъ Господь на крѣпкую любовь и на вѣрную душу другъ другу. Вы - мнѣ, я - вамъ, Людмила Павловна и вся жизнь наша въ томъ! поцѣловалъ Алексѣй Леонтьевичъ руку милы, нѣжно, долго ее поцѣловалъ.

   - Да, Людмила Павловна! теперь ни моего, ни вашего отдѣльнаго счастья нѣту для васъ. Все, что мнѣ Господь Богъ благоволитъ послать, радости и счастья, Онъ пошлетъ мнѣ въ васъ и черезъ васъ. Минуя васъ, нѣтъ для меня и не хочу я никакого счастья! Также и для васъ, Людмила Павловна, моя дорогая - вѣдь я для васъ ваше счастье?

   - Да, Алексѣй Леонтьевичъ! тихо сказала Мила и, впервые касаясь руки мужа, она подняла ее и тихо прижала ее къ своему лбу.

   Алексѣй Леонтьевичъ медленно наклонился и тоже впервые поцѣловалъ склоненную къ своей рукѣ головку жены.

   - Мы, Людмила Павловна, велимъ сюда, на этотъ столъ, подать намъ и ужинъ, сказалъ Алексѣй Леонтьевичъ по окончан³я чая.

   И ужинъ подали.

   Наливъ рюмку вина, Алексѣй Леонтьевичъ предложилъ ее Милѣ. Та обмакнула губы и хотѣла было возвратить.... "А все пополамъ?" замѣтилъ онъ съ улыбкою. "Нѣтъ, я вашей половины не пью."

   Мила отпила половину и подала рюмку мужу.

   - Вотъ и прекрасно! а я ее, Людмила Павловна, долью и полную за ваше здоровье выпью, сказалъ Алексѣй Леонтьевичъ, доливая рюмку и выпивая ее.

   - А за ваше?... отозвалась Мила....

   - Нѣтъ-съ, Людмила Павловна, не безпокоитесь! остановилъ Алексѣй Леонтьевичъ ручку, потянувшуюся къ бутылкѣ. На что мнѣ вино? Здоровымъ я, благодарить Бога, здоровъ и нынѣ радости у меня - Господи! сколько... не хочу я, Людмила Павловна, къ этой моей радости примѣшивать опьяненье вина! всталъ изъ-за стола Алексѣй Леонтьевичъ.

   - Позвольте благодарить васъ, хозяюшку, сказалъ онъ, помолясь Богу; и не то, чтобы въ этомъ слышалась шутка - вовсе нѣтъ. Алексѣй Леонтьевичъ приблизился къ Милѣ и поблагодарилъ ее съ улыбкою любви и счаст³я, но вовсе не шутки.

   Мила вышла на балконъ. Столъ прибирали и убрали его; Алексѣя Леонтьевича не было. Въ донѣ стало все тихо до замиранья сердца... Людмила Павловна сошла ниже по ступенямъ балкона и прислонилась къ первому дереву.

   - Гдѣ же вы, Людмила Павловна? пришелъ Алексѣй Леонтьевичъ... Вы свѣтитесь въ темнотѣ! увидѣлъ онъ и сошелъ къ Милѣ. Сыро, моя дорогая! и роса вамъ съ дерева будетъ падать на головку.

   Мила молчала.

   - И уже не рано, Людмила Павловна, сказалъ Алексѣй Леонтьевичъ: двѣнадцатый часъ, а намъ еще надобно помолиться вмѣстѣ. Угодно вамъ пожаловать мнѣ вашу ручку и пойдемъ?

   - Пойдемте, Алексѣй Леонтьевичъ! сказала Мила, въ его спокойной простотѣ, въ его простой почтительности находя силу идти за нимъ, куда бы онъ ни велъ ее.

   Алексѣй Леонтьевичъ привелъ Милу въ ту комнату, гдѣ она ночевала. Благословенный образъ ихъ стоялъ въ кивотѣ и передъ нимъ горѣла лампадка. Алексѣй Леонтьевичъ затворилъ за собою дверь. "Читайте вы, Людмила Павловна, молитвы." сказалъ онъ. "Ваши уста чище и святѣе моихъ". Мила начала читать молитвы - тотъ неизмѣнный тысячелѣтн³й рядъ молитвъ, которыя читаются нами утромъ и вечеромъ, отъ отрочества и до гроба. Голосъ ея, поднятый до полутона, тихо будилъ комнату и неслышный шопотъ устъ Алексѣя Леонтьевича вторилъ ему. Мила прочитала Достойную, опустилась на колѣна и не поднималась. Алексѣй Леонтьевичъ приблизился и склонилъ свою голову надъ ея склоненной головою.

   - Господи, Отецъ нашъ небесный! приведый насъ къ сему великому часу... Дай же ей, чтобы она любила меня и чтобы я любилъ ее, какъ я люблю ее - и чтобы Ты, нашъ Господи, принялъ насъ въ Твое общен³е божественной любви!

   Алексѣй Леонтьевичъ съ минуту стоялъ въ молчан³и съ наклоненной головою; по эта минута прошла. "Вставайте же, Людмила Павловна!" сказалъ онъ, протягивая къ ней обѣ руки... "Вставай, моя богоданная, дорогая жена!" полнымъ, широкимъ объятьемъ обнялъ жену Алексѣй Леонтьевичъ, поднялъ ее съ колѣнъ и сильно прижалъ къ своей груди. Головка Людмилы Павловны искала схорониться, припадая къ его плечу... "Нѣтъ, Мила! поцѣлуй мужа ждетъ тебя", поднялъ ея лицо Алексѣй Леонтьевичъ. "Принимай его въ радости... Бери мою душу, Мила, и отдай мнѣ твою!" отдающимъ душу поцѣлуемъ приникъ Алексѣй Леонтьевичъ къ устамъ жены, и, насладившись ихъ, онъ прижалъ свой лобъ къ ея молодому увѣнчанному лбу и двѣ крупныя слезы скатились на лицо Милы. Посадивъ въ кресло жену, Алексѣй Леонтьевичъ тихими шагами вышелъ изъ комнаты и послалъ горничную къ Людмилѣ Павловнѣ.

  

  

   Но что подѣлывала пани воеводша? Не легко сказать. Когда сосѣди и знакомые, провожавш³е къ вѣнцу молодыхъ, и во главѣ ихъ пани Швачка, явились обратно и всѣмъ м³ромъ доложили матери: "поѣхали же ваши молодые - пусть имъ Богъ помогаетъ!" пани воеводша, конечно, приняла эту вѣсть и гостей своихъ, какъ подобало, со всякимъ достоинствомъ и угощен³емъ, и всѣмъ ея благодарен³емъ ко всѣмъ гостямъ. Но когда уѣхали гости и кончилась эта, какъ законъ, непреложная забота домовитой хозяйки: убрать серебро послѣ гостей, пересчитать салфетки, узнать не разбита ли какая заповѣдная чашка; когда все это окончилось и погашены были въ немаломъ количествѣ зажженныя свѣчи и Вербовск³я вербы безшелестно встали въ ночной тиши, и затихала сама Вербовка, упокоиваясь обычнымъ сномъ, послѣ необычно проведеннаго дня; когда ярче вспыхнула лампадка въ ночной глуши, озаряя уголъ святыхъ иконъ, - тогда материнское сердце пани воеводши исполнилось такой скорбью и мольбою, еще не пережитой борьбою ея души, что съ паней воеводшею сдѣлалась нервическая дрожь, о которой и понят³я не имѣла Сороковка.

   Воображая, что это лихорадка, пани воеводша думала укрыться подъ одѣяломъ; но, въ самомъ сердцѣ потрясенныя, всѣ фибры крѣпкаго организма дрожали и трепетали вмѣстѣ съ сердцемъ. Какую силу воли надобно было имѣть, чтобы въ одинъ - въ два дня перенести столько огорчен³й и ни упрекомъ, ни намекомъ не облегчивши души отъ гнетущаго груза!

   Но на утро какъ была грустна, какъ одинока въ своемъ опустѣломъ домикѣ пани воеводша! Дочь у нея какъ въ воду упала. Ни мать надумалась, ни нагоревалась сердцемъ о разлукѣ съ нею: такъ все оно, Ботъ вѣдаетъ какъ, спѣшно сталося! Даже ни одной свадебной пѣсни Людмилѣ Павловнѣ не было пропѣто! Сороковск³я дѣвушки не успѣли ни разу повеличать невѣстою дочку пани воеводши! И пани воеводша, все чего-то смутно ища и не находя, вошла въ своя кладовыя и глянула по нимъ - все, чѣмъ она озабочивалась рано и поздно, что издавна берегла и откладывала въ приданое - все ея заповѣдное добро было съ ней и при ней, только дочери у нея не было.... "Но вѣдь она будетъ сегодня", думала пани воеводша и, судя по старинному, какъ бы казалось, не быть молодымъ у матери?. Но молодые не были. Перетерпѣвъ этотъ день, какъ сама знала, пани воеводша тѣмъ съ большею вѣроятност³ю ждала дѣтей на другой денъ; во и на другой день ихъ не было. На трет³й день шелъ дождь и около обѣда прибылъ посланный отъ Алексѣя Леонтьевича сказать, что господа, слава Богу, здоровы, приказали кланяться - баринъ и барыня. "Они сегодня безперемѣнно хотѣли быть, да дождь помѣшалъ". Пани воеводша угостила посланнаго, какъ отца роднаго. Перетерпѣла и этотъ день; но на завтра вѣтеръ ли, сыро ли - только молодые у матери не были. Наступилъ пятый день - пани воеводша ходила какъ потерянная. Ей совѣстно было на своихъ домашнихъ взглянуть. Отдала дочь замужъ и дочь не хочетъ ногой ступить къ матери! Всѣ Одарьи и Натальи съ сожалѣн³емъ посматривали на пани воеводшу. "Бѣдная старая барыня!" качали онѣ головами. "Грѣхъ Людмилѣ Павловнѣ забывать матушку родную." Но наконецъ сердце матери не стерпѣло ждать. "Ерёма!" выглянула изъ окна пани воеводша - "запрягай, малый!" - Запрягать, значитъ?" спросилъ Ерёма и, не получая подтвержден³я, ушелъ живо запрягать. "Ѣдетъ! значитъ, сама ѣдетъ!" толковалъ домашн³й людъ, въ умилен³и простыхъ сердецъ, сказывая великую истину. "Что-то значитъ мать родная! Солнышко свѣтить да померкаетъ; а мать свое дитя родное ни въ горѣ, ни въ счастьѣ не забываетъ." И поѣхала пани воеводша. Она не приказывала, куда ѣхать, Ерёма не спрашивалъ ее; а между тѣмъ пани воеводша ѣхала, куда сердцемъ хотѣла, я старый Ерёма везъ ее, куда самъ зналъ.

   Вечерѣло. Алексѣй Леонтьевичъ былъ на гумнѣ, гдѣ у него перечищали и перевѣвали пшеницу, проданную Скорнякову.

   - Живѣй, ребята! говорилъ онъ, похлопывая руками и, чтобы придать дѣлу болѣе живости, онъ самъ взялся за метлу и началъ очищать и подгонять къ вороху пшеницу.

   Хотя ее насыпали двумя мѣрками, но для большей скорости, Алексѣй Леонтьевичъ послалъ еще къ ключнику за третьей. Молодой малый, который самъ вызвался идти, возвращался съ мѣркою и несъ ее надъ головою, подкидывая ловя руками.

   - Что ты это няньчишься, какъ мамка съ лялькою! въ нетерпѣн³и замѣтилъ Алексѣй Леонтьевичъ. - Живѣй, ребята! повторилъ онъ. - Молодая жена идетъ чай пить.

   - Эге пани! такъ бы вы и давно сказали, отозвался одинъ изъ чистильщиковъ пшеницы.

   - Що-съ ³йде, замѣтилъ другой.

   Алексѣй Леонтьевичъ оборотился и ему не нужно было долго смотрѣть, чтобы узнать, кто это такой ѣдетъ?

   - Ну, ребята! сказалъ онъ: - оставайся сами. Гдѣ токовой? махнулъ рукою токовому Алексѣй Леонтьевичъ, указывая ему на свое мѣсто и живо отправился на перерѣзъ приближающемуся экипажу.

   Алексѣй Леонтьевичъ не вошелъ въ домъ; но подойдя къ окну въ одной комнатѣ, онъ постучалъ въ стекло рукою. "Людмила Павловна! матушка жалуетъ", сказалъ онъ.

   И пани воеводша въ это самое время пожаловала къ крыльцу, такъ, что Алексѣй Леонтьевичъ въ самую пору нашелся тутъ, чтобы принятъ и встрѣтитъ матушку.

   Онъ еще держалъ ее подъ руку и начиналъ говорить ей: "Какую вы это, пани матерь, милость намъ вашу оказали", какъ что-то стремительное метнулось съ ступеней крыльца и къ груди матери припала дочь безъ словъ, все сказывая однимъ жаркимъ, неотрывающимся объят³емъ.

   - Людмила Павловна, сказалъ Алексѣй Леонтьевичъ: - чтожъ мы это матушку у крыльца держимъ? Пусть она къ намъ пожалуетъ въ домъ. На то вы и хозяйка молодая, чтобы просить матушку.

   - Пожалуйте, матушка! сказала Людмила Павловна, все еще на груди матери, исполняя свою обязанность молодой хозяйки.

   И наконецъ пани воеводша, провожаемая съ одной руки зятемъ, а съ другой дочерью, вступила въ домъ. Она была до того взволнована, что только сказала: "здравствуйте!" и ничего не говорила болѣе. Сѣла на диванъ.

   Людмила Павловна опустилась передъ нею на колѣни. Обѣими руками она, на сколько могла, обнимала мать и смотрѣла ей въ лицо такими глубоко нѣжными, задумавшимися глазами. "Мама! мама!" тихо шептали ея тих³я уста. Кажется, все, что было пережито непонятаго, нераздѣленнаго въ ихъ короткой жизни матери и дочери - вся эта дробная нить мелкихъ недоразумѣн³й проходила передъ памятью живаго чувства Людмилы Павловны и уже не дочь только, а любящая и любимая жена, Людмила Павловна, въ ея расширившемся сердцѣ, давала миръ всему и никогда она такъ не любила и не чтила матери!

   - Позвольте-ка, Людмила Павловна. Приподнимитесь немножко...

   Алексѣй Леонтьевичъ приподнялъ немножко съ колѣнъ жену и подложилъ ей съ дивана подушку.

   - Вотъ теперь стойте передъ матушкою, коли вамъ сладость такая въ душу вошла, чтобы постоять такъ... А я вамъ, дорогая пани матерь, опять свое начну: какую вы это намъ милость вашу великую оказали, что пожаловали вы къ намъ! сказалъ Алексѣй Леонтьевичъ, садясь къ матери о цѣлуя ей руку. - Мы передъ вами въ великой винѣ показываемся; и коли вы насъ да вашимъ материнскимъ сердцемъ разсудите, то и вины тутъ ни яковой нѣтъ. На другой день, пани матерь, намъ было самимъ до себя. Насъ Господь Богъ такъ неждано свелъ, что мы еще учились смотрѣть другъ на друга и называть-то себя мы едва умѣли. Ну, поприсмотрѣлись къ себѣ въ этотъ денекъ; а на завтра надобно было подумать Бога поблагодарить. Послалъ я священника позвать, молебенъ отслужили; на новосельѣ молодой хозяйкѣ домъ святою водой окропили; тутъ вмѣстѣ и люди поздравить сошлись... Сами изволите знать, какъ надобно привѣтить народъ. Спасибо еще, на счастье молодой барынѣ, подоспѣлъ къ намъ въ обѣдъ разнощикъ. Пошла ваша барыня дары дарить, покупки людямъ покупать... улыбался Алексѣй Леонтьевичъ и протянулъ руку съ видимымъ желан³емъ, чтобы барыня взялась за нее и поднялась съ колѣнъ.

   Но барыня не поднималась. Взявъ руку мужа, она оставила ее у себя и все смотрѣла на мать тихимъ, глубоко задумавшимся взглядомъ.

   - Встань, дитя мое! надрывающимся шопотомъ проговорила пани воеводша и, не сдерживая болѣе порыва души, она обняла обѣими руками голову дочери и припала къ ней. Слезы, какъ зерна, падали на шею, на плеча, на лицо Людмилы Павловны.

   - Мама, мама! чуть слышалось изъ этого порывистаго объят³я, полнаго обоюдныхъ слезъ: - мнѣ теперь этого мало, мама! Чтобы вамъ приласкать меня, приласкайте его, мама!

   Алексѣй Леонтьевичъ слышалъ это.

   - Позвольте, матушка! сказалъ онъ глубоко растроганно: - я вамъ приподниму ее и посажу рядомъ... Коли я и въ смертной какой винѣ виноватъ передъ вами, то не ради меня, а ради этого голубя чистаго приголубте меня.

   Пани воеводша тихимъ порывомъ встала.

   - Прости меня ты, Алексѣй Леонтьевичъ! сказала она. - И пусть тебя и меня Богъ проститъ, и коли ты взялъ ее у меня... не окончила пани воеводша и всею силою своихъ бѣлыхъ рукъ обняла зятя и замолкла она!

   - Ну, слава Богу! вотъ и конецъ всему. Распуталась наша путаница; а куда она, пани матерь, и намъ и вамъ

   - Христосъ съ нею! - не къ ладу была, сказалъ Алексѣй, цѣлуя одну и другую руки пани воеводши; и чтобы заговорить эту свѣжую смуту, Алексѣй Леонтьевичъ продолжалъ:

   - А я вамъ, пани матерь, все-таки кончать буду, какъ и что мы подѣлывали это время безъ васъ. - Вотъ-то и другой день прошелъ. Нашей молодой хозяйкѣ и оглянуться некогда было. Зацѣловали ее бабы и мужики. "Да нуте васъ къ Богу!" даже вступился я. "Этакъ, говорю, вы я мнѣ у барыни поцѣлуя не оставите." На силу отвоевалъ я свою барыню! Народъ куражный, отступу мнѣ не даетъ. На трет³й день мы непремѣнно хотѣли быть, да дождь помѣшалъ... А я, хорошъ муженекъ! говорилъ Алексѣй Леонтьевичъ. Взять-то жену взялъ да и лапки склалъ, и думать забылъ, что не въ чемъ жену къ родной матери повезти: экипажа нѣтъ. Волею и неволею остались мы дома сидѣть; вотъ-то я послалъ сказать вамъ.... А дальше, пани матерь, т. е. вчера - какъ вамъ и доложить? Всего съ нами случилось по немножку. - Немножко у Людмилы Павловны головка болѣла, и съ утра немножко на дворѣ сыро было. Подъ обѣдъ времени пошла Людмила Павловна въ свой старый садъ проходиться - чтобы по немъ цвѣты молодые послѣдамъ ея поросли - и слышу, зоветъ меня. Иду я - и Людмила Павловна мнѣ свою затѣю милую сказываетъ, что вотъ такъ бы отъ балкона вкось провести на-сторону дорожку, такъ и этакъ поворотить ее и вотъ тамъ, подъ кленомъ да подъ яблонью, устроить намъ бесѣдку на славу: и чай пить, и въ жаръ отдохнуть, и чтобы тамъ когда новое фортеп³ано поставить и васъ, пани матерь, первую дорогую гостью принять.... Взялись мы сгоряча за работу; Людмила Павловна показываетъ, я размѣчаю, самъ съ топоромъ, гдѣ нужно, просѣку рублю.... Кликнулъ я кличъ: что молъ молодая барыня работу даетъ.... Явились къ намъ кучера и лакеи, весь дворовый людъ, старый и малый. Барыня, какъ водится, на починъ поподчивала; грянули пѣсни, и мы, пани матерь, не оглянулись, какъ и день прошелъ. Сегодня и такъ и сякъ мы рядили: и къ вамъ-то намъ хочется, и работа наша подъ конецъ не подошла. И захотѣлось намъ такъ, чтобы нынче, пани матерь, окончить намъ свою работу, а завтра безотлагательно быть къ вамъ (я а за коляской послалъ) и упросить, умолять васъ, родную нашу матерь, вмѣстѣ съ вами пожаловать къ вамъ и чтобы, то есть, Людмила Павловна похвалилась передъ нами своимъ хозяйствомъ.... Вотъ полюбуйтесь, посмотрите, родная! поднялся Алексѣй Леонтьевичъ, подавая руку матери и другую съ улыбкою отдавая молодой женѣ.. Я десятокъ лѣтъ жилъ здѣсь, считался хозяиномъ и ничего мнѣ такого въ голову не приходило; а она пяти дней не прожила, а вы извольте повидать, что она за рай душѣ устроила!...

   Всяк³й изъ насъ хорошо знаетъ, что будь только у человѣка на душѣ рай, то ему, что хотите, покажется за рай. Но здѣсь, въ самомъ дѣлѣ, мѣсто было очень хорошо. Свѣж³й уютный уголокъ въ мощной лѣсистой глуши. Старая яблоня, расколовшаяся на двое, вся мшистая и позеленѣлая красивою лѣсною плѣсенью, опрокинулась одною половиною на мощный раскидистый кленъ, а другою почти легла къ землѣ, образуя кривыми перепутавшимися вѣтвями родъ натуральнаго свода, подъ который, чтобы пройдти, слѣдовало очень и очень наклонить голову, особливо такую высокую и радостно поднятую, какою являлась голова Алексѣя Леонтьевича.

   Мѣстечко было совсѣмъ убрано, усыпано пескомъ; дерновый полукруглый диванъ обхватывалъ расколовшуюся яблоню и былъ зеленъ и свѣжъ въ прохладной тѣни.

   - Вотъ здѣсь садитесь-ка, матушка! приглашалъ Алексѣй Леонтьевичъ. - Да сами вы, старая хозяйка, полюбуйтесь-ка, повелъ онъ руками вокругъ.

   Пани воеводша тоже самое сдѣлала своими карими проницательными глазами.

   - Ахъ, Милочка! ахъ, Алексѣй Леонтьевичъ! заговорила она. - Это вамъ хорошо! Оно, Богъ знаетъ, какъ вамъ хорошо.... Рой, рой!

   И пани воеводша показала густой золотистый рои, который, осѣвши шапкой, повисъ межъ листвой яблони и прямо спускался надъ новоустроеннымъ диваномъ.

   - Ахъ, мой дѣтки дорог³я! въ восторгѣ говорила мать. - Это вамъ счастье какое! Лучше такой примѣты и на свѣтѣ нѣтъ, какъ прилетный рой. Ласточки да рои, это Божья благодать и благословен³е видимо себя являетъ! Миръ и счастье дому приноситъ.

   - Еще бы! сказалъ Алексѣй Леонтьевичъ. - Когда въ домъ слетѣлъ такой ангелъ, показывалъ онъ: - и чтобы не было счастья и благословен³я?... Ровно мы съ вами, пани ангелъ, отряхнемъ; а благодать Бож³я и благословен³е пусть надъ нами стоятъ довѣку!

   И рой отряхли, огребли рой; помѣтили улей именемъ Людмилы Павловны и она сказала, что это будетъ ея рой и она разведетъ отъ него цѣлую пасѣку.

   Въ этой маленькой суетѣ и чай былъ забытъ; но скоро чайный столъ вступилъ въ свой неотъемлемыя нрава, и на дворѣ, въ тиши, въ зелени, въ проступающемъ ночномъ ароматѣ лѣсныхъ травъ и въ новоустроенномъ раѣ пили чай; но пани воеводша не отводила глазъ отъ дочери. Она наблюдала ее съ возрастающимъ, внутреннимъ непобѣдимымъ изумлен³емъ. Мила ли это передъ нею, или другая какая Людмила Павловна? - Что въ ней новаго? Что въ ней показывается такого, чего прежде не замѣчала въ дочери пани воеводша? И будто новаго на взглядъ и нѣтъ ничего. Платье знакомое материнское, еще голубенькая кисейка цвѣточками, которую пани воеводша сама у разнощика купила и даже ей цѣну вспомнила - и новаго ничего на Людмилѣ Павловнѣ надѣтаго нѣтъ, даже прическа ея дѣвичья локонами къ лицу вьется; а между тѣмъ.... Новая сила жизни проступала новой нѣжной красотою во всѣ, такъ сказать, поры существа Людмилы Павловны. Она будто и выросла; шире раскрыл