Кохановская Надежда Степановна - Гайка

ъ дастъ, то и въ окно подастъ?" Посмотрите, какая правда. "Господь прямо въ руки даетъ вамъ", опустила Мила свою руку въ карманъ и посыпала на колѣна къ Настенькѣ жаркое, яркое, засверкавшее золото.

   - Еще! вотъ и еще, берите все... Я не сама себѣ, Настенька, сыпала это золото; но съ какимъ удовольств³емъ я обѣими руками достаю его вамъ! Берите все, чтобы у меня ничего не оставалось... Я не хочу! оно все ваше...

   Можно судить, до чего разросталось изумлен³е Настеньки; но безмолвная, никакимъ рѣзкимъ жестомъ или словомъ не выражая, что чувствовала, она только поперемѣнно быстро. взглядывала на увеличивающуюся у себя на колѣнахъ пригоршню золота и переводила взглядъ большихъ страстно-нѣжныхъ глазъ на лицо Милы. Когда Мила передала все и, обыскивая у себя въ карманѣ, нашла еще одинъ червонецъ и положила его въ колѣна Настенькѣ, та какъ ребенокъ, заплакала навзрыдъ.

   - Настенька моя дорогая! о чемъ же плакать?... и къ чему плакать?... Мила рада была случаю самой поплакать...

   И я не передамъ вамъ грац³озной нѣжности двухъ молодыхъ дѣвушекъ, въ слезахъ и улыбающихся другъ другу! Мила цѣловала Настеньку въ лобъ и поправляла ей ея красные маки.

   - Вы посмотрите на меня, сказала она съ плѣнительной стыдливостью. - Не кажусь ли я вамъ, Настенька, такой же невѣстою, какъ и вы?

   - Алексѣй Леонтьевичъ! угадала Настенька. Какъ я рада! слегка прихлопнула она въ ладоши и, наклоня къ себѣ на грудь Милу, молча цѣловала ея полузакрытые глазки, ея пахуч³е волосы; съ улыбкою посмотрѣла - и поцѣловала ея улыбающ³яся губки.

   - Это онъ черезъ меня переслалъ вамъ; а вашъ Гальченко, Настенька? Покажите мнѣ его.

   Но Гальченка не было въ Сороковкѣ.

   Мила не совсѣмъ связною, ласкающей рѣчью объяснила Настенькѣ предположен³я Алексѣя Леонтьевича насчетъ Гальченко; просила отъ нея поклониться Гальченку, сказать ему, что она знаетъ его пѣсеньку: Ой, у поли крыныченька и попроситъ его спѣть ей - и затѣмъ обѣ дѣвушки видѣли, что имъ пора разстаться, что у поля уже совсѣмъ потемнѣло. Не успѣла одна изъ нихъ подумать, какъ ей будетъ идти, какъ другая собралась провожать ее. Чтобы не брать съ собою сокровища, онѣ захоронили его въ кусты и рука въ руку, бѣгомъ пустились черезъ лугъ и на Лисью-балку. Въ виду своихъ вербъ Мила остановилась и игривымъ, летучимъ поцѣлуемъ разсталась съ Настенькою. Оглянувшись, она увидѣла, что Настенька стоитъ на томъ же мѣстѣ, чтобы видѣть, какъ дойдетъ Мила - и Мила побѣжала домой, чтобы не заставлять долѣе ждать Настеньку.

   - А гдѣ-съ это вы, барышня, были?

   Но вопросъ остался безъ отвѣта. Барышня входила въ домъ и къ ней возвращалось тяжелое чувство ея положен³я въ отношен³и къ матери.

   Не зная, чего можетъ ожидать она и что ее встрѣтитъ, Мила медленно, тихо ступая, вошла въ комнату.

   Самоваръ на столѣ уже совсѣмъ потухалъ; давно прошла обычная пора чай пить - объ этомъ только здѣсь вспомнила Мила. Пани воеводша пасмурная сидѣла за самоваромъ и при входѣ дочери подняла руку къ чайнику - только, ничего болѣе. Мила сѣла къ столу.

   - Маменька! сказала она, не вынося молодымъ, пылкимъ сердцемъ этого молчан³я. - Маменька! и вы не спрашиваете, гдѣ я была и откуда пришла такъ поздно?

   - Не зачѣмъ, дитя мое. Была ты, гдѣ хотѣла - не надо. Когда дѣти малыя, мать за руку водитъ; а выростутъ дѣти - сами пойдутъ.

   - Но, маменька! спросите меня, гдѣ я была...

   Мила съ слезами на глазахъ готова была стать на колѣна.

   - Спросите меня только - я я вамъ все разскажу! Я все сдѣлаю, что вы хотите... Маменька! скажите мнѣ.

   - Кушай свой чаи, дитя мое... сказала пани воеводша.

   На утро Мила почти бѣжала изъ дома. Ей было тяжко, невыносимо. Никогда она не вставала такъ рано и опять, хотя неумышленно, а жестоко оскорбила мать. Когда та готовилась, какъ чинъ велитъ, къ пр³ему жениха; думала на послѣ обѣда посылать гостей звать и чехлы съ креселъ снимала, Мила одѣлась просто во всегдашнее свое будничное платье. "Будто ей мать ничего лучшаго доставить не могла!" горько себѣ подумала пани воеводша; но не сказала дочери, чтобы она переодѣлась. А у дочери такой туманъ налегъ на молодые глаза, что она не видѣла, куда она шла и не думала, зачѣмъ она шла? И остановилась только тогда, когда ее придержало что-то: это въ Лисьей-балкѣ терновый сучекъ зацѣпилъ ей за платье. Въ маленькой тѣни и въ цвѣтахъ кругомъ увидѣла себя мила. Ея любимый син³й барвинокъ - наклонилась она къ нему, протянула руку, чтобы сорвать и не сорвала цвѣтовъ, а заплакала Мила. Долго ли, коротко ли, да она наплакалась; а тѣмъ временемъ птичка напѣлась въ кустарникѣ. Птичку вспугнуло ржанье съ звонкимъ топотомъ бѣгущаго коня; Мила сама встрепенулась и стала къ сторонѣ за терновый кустъ, полагая, что возможно будетъ проѣхать и не разглядѣть ее. Лошадиный топотъ настигалъ и въ одиночку запряженный конь на-рысяхъ внесся въ лисью балку.

   - А-а-а! Стой буланый, стой!

   Алексѣй Леонтьевичъ ѣхалъ одинъ на бѣговыхъ дрожкахъ. Бросивъ возжи, онъ потянулся обѣими руками за терновый кустъ.

   - Людмила Павловна, пожалуйте! Что такъ рано встали? Цвѣточки рвали?

   Мила съ невольной улыбкою показала свой пустыя руки, въ которыхъ ни одного цвѣточка не было.

   - Такъ чтожъ такое? Вы сами цвѣточекъ, зорко вглядывался въ нее Алексѣй Леонтьевичъ: - на что вамъ цвѣточки? Добрый день, Людмила Павловна! хорош³й день.

   Будь Алексѣй Леонтьевичъ болѣе свѣтск³й человѣкъ, онъ бы давно соскочилъ съ дрожекъ; но онъ только свѣсился съ нихъ и протягивалъ руки.

   - Позвольте, Алексѣй Леонтьевичъ, съ грац³озной серьезностью сказала Мила. - Я была вчера у Настеньки.

   - Были? спросилъ Алексѣй Леонтьевичъ. - Хорошо-съ, Людмила Павловна. И вы сами были?

   - Сама и одна была.

   - Прекрасно! То есть такъ оно хорошо, Людмила Павловна, что - или вы меня поцѣлуйте, или я васъ на старости лѣтъ поцѣлую.

   Мила уклонилась отъ обоюднаго предложен³я.

   - Я все отдала, Алексѣй Леонтьевичъ, сказала она.

   - Все? Многонько немножко, остановился Алексѣй Леонтьевичъ. - Ну, да какая нужда? У васъ, Людмила Павловна, больше осталось... Ваша воля; вы, какъ хотѣли, такъ и распорядились - какая нужда! Пошли вамъ Богъ здоровья - и только. Что, объ этомъ и говорить нечего!... А о чемъ другомъ вы мнѣ не скажете? засматривалъ Алексѣй Леонтьевичъ въ недавно плакавш³е глазки Милы и ближе, потихоньку приводилъ ее къ своимъ дрожкамъ и положилъ ея руку къ себѣ на плечо. - И спрашивать, Людмила Павловна, не надобно?

   - Не надобно, съ улыбкою сказала Мила.

   Помолчали они не много.

   - Чтожъ? сядете, Людмила Павловна? ѣдемъ. Заросите вы ваши ножки по дорожкѣ.

   Милѣ не пришло въ голову отказаться. У благодѣтелей она ѣздила немного верхомъ и припомнила эту штуку, чтобы съумѣть легко и ловко присѣсть на узенькой досточкѣ, которая предлагалась ей.

   Алексѣй Леонтьевичъ былъ чрезвычайно доволенъ.

   - Веселье мнѣ какое, Людмила Павловна! Я провезу васъ.... Эхъ, ты, буланый! чувствуешь ли, честь какая тебѣ оказывается?... Садитесь же, Людмила Павловна, хорошехонько - вотъ передо мною. Мѣстечко вамъ ѣсть. Милости просимъ.

   Мила весело улыбалась веселой улыбкѣ Алексѣя Леонтьевича и своей мысли ѣхать на бѣговыхъ дрожкахъ. Сѣла она.

   - И прекрасно! безподобно оно. Словно птичка легенькая, вспорхнули.... вотъ только бы платье-то ваше - сборочки, эти сборочки не попали въ колесо; ну, да мы ихъ уладимъ, говорилъ Алексѣй Леонтьевичъ: присоберемъ немножко - можно?

   - Можно.

   - Ну, и ладно; хорошо теперь. Слава Богу.... Поставьте ваши ножки на мой сапогъ; повѣрьте ему, не тяжело будетъ. - Ей, ей, Людмила Павловна! Говорятъ, что люди есть - будто имъ м³ръ тѣсенъ; а мнѣ, ей Богу! не надо м³ра шире теперяшняго.

   - Ѣдемте же, Алексѣй Леонтьевичъ.

   - Да куда намъ спѣшить, Людмила Павловна? вѣдь это я въ другой разъ наѣзжаю на Лисью-балку. Наѣхалъ въ первый - тишь такая кругомъ стоитъ! только перепела по степи проснулись. Думаю: пр³ѣду я, поднимется суета; неравно разбудятъ васъ, Людмила Павловна - нѣтъ! поворачивай, буланый, назадъ! Пустились мы съ нимъ маяться въ степь; исколесили ее вдоль и поперекъ.... Мудренъ тотъ будетъ, забавно качнулъ головою Алексѣй Леонтьевичъ - кто бы захотѣлъ распутать мои слѣды. Будь въ лѣсу, сказали бы: лѣш³й кружилъ человѣка туда и сюда.

   Смѣялся Алексѣй Леонтьевичъ.

   - Вѣдь такая оказ³я, Людмила Павловна - Богъ васъ люби! что вы мнѣ надѣлали. Не спится мнѣ цѣлую ночь, я жмурю глаза, а они не жмурятся. Совѣстно передъ людьми. Брожу какъ словно я деньги по ночамъ караулю. Вышелъ на дворъ; Самсонъ мой непробудно спитъ и еще изъ особеннаго усерд³я отворилъ конюшню и прямо въ дверяхъ легъ, чтобы кто не вывелъ лошадей; а я въ конюшню вошелъ и лошадь вывелъ безъ того, чтобы Самсонъ мой рукой ворохнулся! Запрягъ я самъ, и поѣхалъ.

   Алексѣй Леонтьевичъ увидѣлъ маленьк³й сухой листокъ, занесенный какимъ-то случаемъ на волосы Милы - онъ не посмѣлъ рукою его снять и съ какой нѣжностью и заботой, подувая тихонько, онъ сдулъ его! Солнце взошло и начинало уже ударять; но Мила не чувствовала того, потому что Алексѣй Леонтьевичъ наклонялся немного и приводилъ свою голову въ то и другое положен³е, чтобы тѣнь отъ него защищала Милу.

   - Нѣтъ, ѣдемъ, Людмила Павловна! сказалъ онъ. Здѣсь на васъ и листъ падаетъ, и солнце васъ сжетъ, ѣдемъ... Съ Богомъ! Трогай, добрый конь!

   Конь тронулъ; но дорога въ ярочкѣ, между кустарниковъ была выѣзжена большими колеями и еще необходимо попорчена недавнимъ дождемъ. Узеньк³й ходъ бѣговыхъ дрожекъ не приходился по широкому выѣзженному слѣду воловьяго воза. Заскочивъ однимъ колесомъ въ глубокую колею, дрожки поднимались другой своей стороною и совсѣмъ становились на бокъ.

   - Ай! легонько вскрикнула Мила.

   - Ничего Людмила Павловна не безпокойтесь. Это дорога такая. Ботъ мы сейчасъ переѣдемъ.

   - Ай, ой! Алексѣй Леонтьевичъ повторила Мила.

   Лошадь стала.

   Усмѣхаясь этой пр³остановкѣ, Алексѣй Леонтьевичъ опять потронулъ лошадь.

   На этотъ разъ Мила рѣшилась не вскрикивать, чтобы тамъ ни было, чтобы лошадь болѣе не останавливалась; но лошадь стала.

   Случилась маленькая истор³я, бывающая на узкихъ дорогахъ нашихъ проселковъ.

   На поворотѣ изъ-за кустовъ, лошадь голова на голову столкнулась съ другою лошадью. Ѣхалъ на встрѣчу мужичекъ.... Обнюхавъ нежданную сосѣдку, буланый гордо, какъ бы съ презрѣн³емъ тряхнулъ своей львиной гривою и подался назадъ. Разъѣхаться было бы довольно мудрено, если бы лица были неуступающ³я другъ другу; но хохолъ хотя медленно, а своротилъ свою лошадь на терновый кустъ и такимъ образомъ очистился маленьк³й проѣздъ для пана. Но разстоян³е было черезчуръ не велико и встрѣтиться такъ близко съ человѣкомъ, и не заговорить съ нимъ и еще на зарѣ такого счастливаго дня, было дѣломъ совершенной невозможности для Алексѣя Леонтьевича.

   - Здоровъ бувъ, человѣкъ добрый! сказалъ онъ.

   - Здоровы булы, пане.

   - Промѣняй намъ - спасибо тебѣ - кукушку на ястреба.

   - А можетъ, пане, еще придачи дадите?

   - Дадимъ.... Людмила Павловна, какъ вы скажете? старался съ улыбкою заглянуть ей въ глаза Алексѣй Леонтьевичъ.... Вотъ промѣняй намъ человиче, свою лошадь на нашу.

   Чтобы понять забавную остроту этого предложен³я, надобно было видѣть, что за кляча предстояла на вымѣнъ гордаго буланаго коня!

   - Чтожъ, человиче? не везетъ, - говорилъ Алексѣй Леонтьевичъ. Все шла моя лошадь хорошо; а вотъ - показывалъ онъ обѣими руками - и немного будто тягости взялъ, да не везетъ. Вотъ хоть санъ посмотри, не везетъ.

   Алексѣй Леонтьевичъ пустилъ лошадь. - Держа обѣ вожжи раздѣльно, онъ протягивалъ руки довольно далеко впередъ, представляя тѣмъ вѣрную опору для Милы. Куда бы не пошатнулась она - назадъ или впередъ - готова была сильная рука поддержать ее; но при этомъ Алексѣй Леонтьевичъ, сводя руки, долженъ былъ неминуемо притянуть вожжи и лошадь останавливалась,

   Такъ было и теперь.

   Лошадь, порываясь, подалась впередъ. Изъ колеи въ колею ее должно было поворотить, чтобы миновать задн³я колеса телѣги, невошедш³я въ кустарникъ. При этомъ толчекъ былъ такъ силенъ, что Мила въ испугѣ искала рукою ухватиться за руку Алексѣя Леонтьевича и онъ тихонечко пр³держалъ ее за тал³ю; лошадь стала.

   - Людмила Павловна, извините! послѣдн³й толчекъ. - Чтожъ, человиче? обратился Алексѣй Леонтьевичъ. Видишь, не везетъ!

   - Не везетъ же, пане, не везетъ.... она счастье ваше великое везетъ - нехай съ Богомъ везетъ!

   И повезъ буланый....

   Пани воеводша, со всѣмъ принаряженная, въ чепцѣ, распоряжалась при старой "бабусѣ" (мыли тамъ какую-то посуду), когда топотъ буланаго коня заставилъ ее поворотить голову - у нея руки опустились.... Дочка ея Людмила Павловна! воспитанная! на бѣговыхъ дрожкахъ съ мужчиной сидитъ!...

   Еще Одарья и Наталья, съ открытыми ртами, смотрѣли на эту невидаль, а уже Катерина Логвиновна ея не видѣла. Отворотясь, она глубоко смотрѣла въ глубь темнаго колодезя и на отражающ³еся тамъ трепетныя листья старой бабуси пала не Божья ранняя роса, а горькая человѣческая слеза оскорбленной матери.

   Пане воеводша подняла голову. Времени прошло достаточно для того, чтобы дочкѣ встать съ бѣговыхъ дрожекъ и не позорить въ лицо своей матери. Пани воеводша направилась медленно къ своему бѣленькому, тихому домику.

   Еще въ сѣняхъ она заслышала звучную веселую походку гостя, быстро ходившаго по ея пр³емной комнаткѣ. Хоть бы ее на первую минуту тамъ не было! даже сама себѣ сказала шепотомъ пани воеводша. И Милы точно не было. Алексѣй Леонтьевичъ одинъ весело шагалъ по небольшой комнаткѣ. Но слухъ его былъ на сторожѣ. Едва взялась за дверь Катерина Логвиновна, какъ уже Алексѣй Леонтьевичъ послышалъ ее приходъ и стоялъ передъ нею и передъ дверью, раскланиваясь одной и притворяя рукой другую.

   - Что вамъ, Алексѣй Леонтьевичъ, безпокойств³е такое принимать? - замѣтила по своей обычной вѣжливости пани воеводша на счетъ притворенной двери.

   - Нашли нѣженку! также съ своей всегдашней веселост³ю отвѣчалъ Алексѣй Леонтьевичъ. Совсѣмъ выбился изъ силъ человѣкъ, что пошевелилъ двумя пальцами. Да я теперь, Катерина Логвиновна въ такой силѣ, что мнѣ хоть сто пудъ на плеча давайте - понесенъ съ Богомъ.

   - Оно, конечно, все съ Богомъ, - подтвердила пани воѳводша. Прошу милости садиться, сказала она. Вотъ и весна у васъ, истинно сказать, Бож³я: майской золотою капелькою не обидѣлъ насъ Господь. И теперь день другой лѣта, а роса какъ колодезь, стоитъ.

   - Стоитъ, сказалъ Алексѣй Леонтьевичь.

   - Почитай, люди добрые, благословясь, черезъ недѣльку сѣнокосы начнутъ.... Вы, Алексѣй Леонтьевичъ, по лугамъ вашимъ, какъ рано думаете?

   - Извините, пани воеводша! сказалъ Алексѣй Леонтьевмчъ. Благодарить Бога, я уже наговорился о своемъ хозяйствѣ; а теперь Господь Богъ дастъ мнѣ великую милость поговорить съ вами о чемъ другомъ, получше хозяйства.

   Алексѣй Леонтьевичъ всталъ.

   - Пани воеводша! дорогая пани матерь - какъ Господь Богъ приводитъ меня называть васъ, поцѣловалъ Алексѣй Леонтьевичъ руку у Катерины Логвиновны и сѣлъ близко возлѣ нея.

   - Вы помните, моя матерь, какъ недѣли двѣ тому назадъ, на этомъ самомъ мѣстѣ, мы съ вами горе горевали, что не приходится намъ подѣлиться великимъ счастьемъ: вамъ дочку вашу въ замужество мнѣ отдать, а мнѣ ее въ жены себѣ дорогую взять. И вы еще, пани матерь, такъ мнѣ вашимъ словомъ сказали. "Пусть мнѣ Богъ помогаетъ на мое счастье! И помогъ мнѣ Господь Богъ вчера, велико помогъ, пани матерь! Началъ я говорить - слово такое глубокое отъ сердца сказалъ, что оно поступило къ самому сердцу Людмилы Павловны - и она мнѣ согласье свое дала. Дайте же намъ, пани матерь, ваше материнское согласье на то, въ чемъ насъ Господь Богъ согласилъ на вѣки вѣчные ненарушимо намъ быть.

   Катерина Логвиновна не смотрѣла на Алексѣя Леонтьевича. Кажется, слезы сердечнаго умилен³я дрожали въ ея потупленныхъ глазахъ; но тѣ двѣ слезы, упавш³я въ глубь темнаго колодезя камнемъ легли на материнское сердце Катерины Логвиновны и не дали этимъ слезамъ проступить наружу.

   - Алексѣй Леонтьевичъ! сказала пани воеводша, на всѣ его сердечныя наименован³я "матери и пани матери" не отвѣтивъ ни однимъ словомъ, не назвавши Алексѣя Леонтьевича "родной мой", какъ часто, прежде того, называла пани воеводша. - Алексѣй Леонтьевичъ! помолчавши, повторила она... Коли пришедъ часъ воли Господней, нашему человѣческому хотѣнью, или нехотѣнью, не слѣдъ тамъ быть. Я, Алексѣй Леонтьевичъ, ни вамъ, ни дочки моей въ вашемъ дѣлѣ не помѣха. Боже благослови въ житьѣ и въ добрѣ, во всякомъ Его благословен³и!

   Всталъ Алексѣй Леонтьевичъ. Грустно ему было.

   - Покорно васъ благодарю, пани матерь! сказалъ онъ, низко кланяясь Катеринѣ Логвиновнѣ. Такъ если вы насъ благословите Божьимъ благословен³емъ совмѣстнаго добра и житья, пани воеводша - на какой же часъ опредѣлите вы принять намъ то Божье благословен³е отъ лица самого Господа Бога, во святомъ Его храмѣ, пани матерь?

   Катерина Логвпновпа, кажется, не ожидала такого положительнаго вопроса.

   Она помедлила немного.

   - Извѣстно вамъ, Алексѣй Леонтьевичъ, - сказала она: что эти дѣла не дѣлаются скоро. По осени.

   - Извините, пани воеводша. Божье дѣло не за печкой лежитъ, а въ м³ръ глядитъ. Осени долго ждать, пани матерь.

   - Подождете, Алексѣй Леонтьевичъ. Сами вы изволите знать, какая пора идетъ. Съ полей Божью благодать принимать и вмѣстѣ свадьбу играть - суетно и намъ, и вамъ будетъ.

   - Пани матерь! сказалъ Алексѣй Леонтьевичъ. А что Божью благодать вы отъ моего сердца отрѣете, - это вамъ не грѣхъ будетъ? Долго я ждалъ и молилъ у Бога милосердаго счастья и теперь еще вы мнѣ велите три мѣсяца ждать? Нѣтъ, пани воеводша! съ веселой рѣшимост³ю сказалъ Алексѣй Леонтьевичъ. Извините, не погнѣвайтесь: на так³я рѣчи у вашего сына ушей нѣтъ. Суетно, вы говорите? Такъ дайте мнѣ, пожалуйте: я всю эту суету на себя возьму... И, Катерина Логвиновна, пани моя дорогая! пани хорошая! началъ той простой, открытой рѣчью, въ которой такъ хорошъ былъ Алексѣй Леонтьевичъ. И вы думаете, что это вамъ хозяйливѣе будетъ, какъ ни у васъ, ни у меня сердце не на мѣстѣ? Какое намъ хозяйство на умъ пойдетъ? Вѣдь уже вы меня не выгоните; а я что день, то буду толочься у васъ. И самъ ничего не сдѣлаю, и у васъ всякое дѣло отобью. Да если уже на хозяйство помолвка пошла, улыбался Алексѣй Леонтьевичъ, такъ прямымъ путемъ слѣдуетъ, пани воеводша, что я хочу взять, а вы мнѣ извольте дать хозяйку на сѣнокосы да на рабочую пору. Вѣдь оно извѣстное дѣло: коли нашъ братъ, хлѣбопашецъ, прозѣвалъ, не женился въ рождественск³й мясоѣдъ - такъ онъ спѣшитъ теперь поправиться и на рабочую вору въ домъ себѣ хозяйку-работницу взять.

   Даже Катерина Логвиновна будто улыбнулась тому, что ея Мила могла хозяйкой-работницею у мужа-хлѣбопашца стать! Алексѣй Леонтьевичъ открыто смѣялся.

   - Такъ вотъ какъ, пани матерь! сказалъ онъ. Это дѣло у насъ съ вами порѣшеное; а что другое прочее, что приданымъ зовутъ - Христосъ съ нимъ совсѣмъ! Мнѣ за нею и солнца краснаго въ приданое не давайте. Она сама мнѣ красное солнце... И дочка у васъ, пани матерь, не за горами будетъ. Почитай, можно сказать, и дома, и за мужемъ. Нѣтъ! вы другой намъ судъ судите, говорилъ Алексѣй Леонтьевичъ, цѣлуя руку у Катерины Логвиновны - такой судъ, пани матерь - не подъяческ³й; а чтобы онъ былъ покороче воробьинаго носа, да побыстрѣе соколинаго лета.

   - Скоро вы гоните, Алексѣй Леонтьевичъ, замѣтила пани воеводша... Но чтожъ мы это вдвоемъ съ вами принялись судъ судить - не привелось бы разсуживать... Дочка моя, Людмила Павловна! возвысила голосъ пани воеводша: пожалуйте на совѣтъ къ намъ.

   Въ комнатѣ стало такъ тихо, такъ напряжено было вниман³е услышать, что вотъ сей часъ отворится дверь, - что когда она отворилась и тих³й шелестъ пошелъ отъ нея, въ ушахъ у присутствующихъ словно встали гремуч³е звуки и вся звономъ дрогнула прежняя тишина. Мила, не доходя двухъ шаговъ до матери, остановилась противъ нея. Она всѣмъ неотступнымъ взглядомъ молодыхъ, видно опять плакавшихъ глазъ, приковалась къ лицу матери. Мила смотрѣла такъ на мать, что не видѣла никого болѣе. Но взамѣнъ того мать вовсе на нее не смотрѣла.

   - Людмила Павловна! сказала пани воеводша, прозирая куда-то вдаль своими карими недвижными глазами: Алекс³й Леонтьевичъ проситъ, чтобы свадьой скорѣй быть; я, мать, говорю: чтобы обождать до осени; а вы, дочка, что скажете?

   Мила ничего не говорила. Она смотрѣла и смотрѣла, выжидая на себя взгляда матери и съ той же напрасной томительной тоскою, какъ если бы она стала выкликать лучъ дневной на мглу и высоту полуночнаго неба.

   Пани воеводша не пошевелила одной зѣницей глазъ.

   - Чтожъ, Людмила Павловна, какъ же вы скажете? когда свадьбѣ быть?

   - Завтра! сказала Людмила Павловна. Мать, въ непобѣдимомъ изумлен³и, всѣми глазами взглянула на свою дочь. Но теперь уже дочь не смотрѣла болѣе на мать. Ея молодые глаза, полные томительнаго жара молодой души и полныя слезъ, отворотились, чтобы поискать себѣ другаго отвѣтнаго взгляда и нашли его.

   Молчан³е на минуту было до того полное, что о немъ мало сказать: беззвучно; оно, казалось, было бездыханно.

   - На завтра, такъ и на завтра, сказала пани воеводша и въ убитомъ силою воли голосѣ даже не слышалось - ничего не слышалось.

   Катерина Логвиновна взглянула на Алексѣя Леонтьевича. Какая-то ѣдкая полоса какъ бы горькой ирон³и прошла надъ высокими бровями пани воеводши. Казалось, глядя на завтрашняго зятя, она хотѣла сказать ему: "вотъ же вамъ, сударь мой, Алексѣй Леонтьевичъ, по вашему сказанному слову вышло: что короче воробьинаго носа" - но не сказала пани воеводша.

   А помедля, Катерина Логвиновна произнесла такъ:

   - Коли оно на завтра, такъ, можетъ быть, сегодня благословен³е нужно дать - священника позвать... Людмила Павловна! вы, Алексѣй Леонтьевичъ! судомъ своимъ разсудите какъ? А мой судъ, про меня, такой, сказала пани воеводша, что хотя оно дѣло спѣшное, да все же не краденое и, хоронясь отъ добрыхъ людей, я такого дѣла зачинать не стану. Завтра завтремъ; а сегодня я пошлю гостей на сговоръ звать.

   Алексѣй Леонтьевичъ всталъ и взялся за картузъ.

   - Вы это куда, Алексѣй Леонтьевичъ?

   - За священникомъ, пани матерь. На мое счастье никто не работникъ. Я самъ поѣду.

   Вслѣдъ за Алексѣемъ Леонтьевичемъ вышла и пани воеводша изъ комнаты, и Мила осталась одна сидѣть подъ клѣткой съ канарейкою. Канарейка пѣла и высвистывала, полоскалась въ водѣ, разбрызгивая мелк³я капли; а Мила все неподвижно сидѣла съ поникшей головой и не будили ее малыя брызги.

   Алексѣй Леонтьевичъ болѣе часу проѣздилъ за священникомъ. Не засталъ его дома; батюшка былъ на пасѣкѣ. Нужно было отыскать его пасѣку; потомъ еще отыскать и дьячка, который уже былъ на своемъ сѣнокосѣ и только послѣ всѣхъ этихъ розысковъ, Алексѣй Леонтьевичъ воротился, усталый до пота лица, везя на своихъ бѣговыхъ дрожкахъ батюшку съ его широкополой шляпой и съ большимъ узломъ церковныхъ вещей; между тѣмъ какъ дьячекъ и пономарь пѣшеходомъ старались догнать могучую рысь буланаго коня.

   Начались приготовлен³я къ молебну. По указан³ю матери, Алексѣй Леонтьевичъ снялъ со стѣны древнюю икону Пресвятой Богородицы Озарянской съ Христомъ младенцемъ и съ символическими звѣздами, разсыпанными въ серебряныхъ лучахъ вѣнца и въ складкахъ древней потускнѣвшей ризы. Начали пѣть молебенъ съ радостнымъ акаѳистомъ Бож³ей Матери. Катерина Логвиновна клала земные поклоны за всѣми "кондаками" и "икосами". Кажется, она усиливалась не плакать и сдерживала слезы почти до самого конца; но когда священникъ началъ повторительное: О, истѣтая Мати! пани воеводша припала головою къ землѣ и когда она поднялась, - на томъ мѣстѣ, гдѣ склонялась Катерина Логвиновна остались на полу больш³я влажныя пятна отъ слезъ и слезы у нея ручьями катились изъ глазъ. Мила стояла на колѣнахъ на порогѣ отворенной двери изъ своей комнатки въ эту большую комнату, гдѣ пѣлся молебенъ. И это раздѣльное ея положен³е какъ бы указывало на внутреннюю раздѣльность молитвеннаго состоян³я ея души. То Мила горячо молилась; губы ея, шептавш³я тихую молитву, даже какъ бы улыбались отъ внутренней сладости ея и вѣры умиленнаго сердца; то мало-по-малу жарк³й свѣтъ молитвеннаго одушевлен³я сходилъ съ лица и молодое лицо, блѣдное и унылое, наклонялось къ груди, пока опять сила благодатнаго внутренняго движенья не шевелила души. Но Алексѣй Леонтьевичъ молился такъ, какъ привыкъ русск³й человѣкъ, въ горѣ ли, въ его ли сердечной радости, молиться одинаково милосердому Богу: все тѣмъ же большимъ крестомъ отъ чела до груди, отъ одного плеча до другаго и съ тѣмъ же смирен³емъ, поминающимъ свои людск³е грѣхи и неправды передъ Создателемъ Богомъ.

   По окончан³и молебна началось благословен³е жениха и невѣсты. Здѣсь была минута, когда дочь могла безъ словъ, безо всякихъ объяснен³й примириться съ матерью въ одномъ жаркомъ обоюдномъ объятьи. Но робость Милы помѣшала тому. Стѣсняемая новостью своего положен³я, чувствуя на себѣ неудовольств³е матери, смятенная и запуганная имъ, Мила не дала воли своему чувству и робко едва осмѣлилась поцѣловать мать. Пани воеводша такимъ же глубоко сдержаннымъ поцѣлуемъ поцѣловала дочь - и раздѣлен³е шире прежняго залегло между ними.

   Когда все это грустно окончилось, Катерина Логвиновна не рѣшила, что велѣть прежде подавать: чай ли, пироги ли, или и самый обѣдъ? Потому что и пироги были готовы, и обѣдъ поспѣлъ и уже солнце почти прямо стало въ окна пр³емной комнаты, что означало полдень и если бы кто подумалъ усумниться въ этомъ, то знаменитые часы пани воеводши, начиная шипѣть и хрипѣть, приступали къ великой натугѣ ударить двѣнадцать.

   Пани воеводша рѣшила такъ: что чай таки чаемъ и батюшка не откажется выкушать; а пироги чтобы были къ обѣду. Они и безъ того слывутъ: "пироги - обѣду враги", такъ пусть уже не спорятъ межъ собою.

   И вотъ отлично помиривши пироги съ обѣдомъ, батюшка посадилъ дьячка за кучера и думалъ было не менѣе отлично прокатиться на буланомъ Алексѣя Леонтьевича. Но едва только непривычныя руки тронули возжи буланаго, какъ онъ поднялъ такую кутерьму, что Алексѣй Леонтьевичъ, волею и неволею, а долженъ былъ везти батюшку въ такомъ же точно порядкѣ, какъ онъ привезъ его.

   Поджидала ли Мила своего нареченнаго жениха, безпокоилась ли она объ его отсутств³и? Только Алексѣй Леонтьевичъ какъ поѣхалъ и проходилъ часъ, другой и трет³й, а онъ все еще не пр³ѣзжалъ. У пани воеводши шли больш³е сборы и приборы къ пр³ему гостей; Мила, затворившись отъ грусти и суеты, сидѣла въ своей комнаткѣ и, кажется, что она забылась короткимъ сномъ, склонясь себѣ на руки. И вотъ въ подобныхъ обстоятельствахъ бойк³я и назойливыя горничныя въ родѣ Даши получаютъ высокую цѣну. Даша, не дожидаясь приказан³й барышни и не спрашивая о нихъ, сама сообразила, что невѣстѣ приличнѣе всего быть въ розовомъ - (что когда сама Даша будетъ невѣстою, она тоже непремѣнно надѣнетъ розовое) - и на этомъ основан³и Дарья Самсоновна приготовила для барышни розовое кисейное платье и все необходимое, что шло къ нему, разгладила все отличнѣйшимъ образомъ и такимъ же точно образомъ Дарья Самсоновна перебранилась со всѣми въ кухнѣ будто бы за утюги. Наконецъ Даша явилась передъ Людмилой Павловною и объявила ей голосомъ, не принимающимъ возражен³й: "Вамъ-съ, барышня, пора одѣваться". Можно бы было подумать, что барышня съ горничною помѣнялись ролями, слыша кротк³й и почти робк³й отвѣтъ Милы: "а когда пора, Даша, то и пора".

   Но процессъ туалета мало-по-малу возбудилъ въ Людмилѣ Павловнѣ ея женственную энерг³ю и быть хорошенькой для нареченнаго повѣяло такимъ живительнымъ обаяньемъ, что тоска и томленье Милы гдѣ дѣлясь. Молодые глаза свѣтло с³яли въ старомъ зеркалѣ и полуобнаженная рука легко и ловко свивала и подвивала локонъ... но вдругъ обѣ руки, какъ мраморныя, недвижно легли на колѣна у Милы - полные звуки мужскаго полнаго голоса раздались въ смежной комнатѣ я подъ ихъ мощную, захватывающую душу полноту поднялась грудь и опустилась головка Милы.

   - Я, право, не понимаю-съ, барышня, о чемъ вы все задумываетесь? - желала знать Даша.

   Но, по крайней мѣрѣ, барышня доняла, что задумываться такъ нѣжно и трепетно, какъ задумалась она, нельзя и не должно при назойливыхъ горничныхъ. Мила стада поспѣшно одѣваться. Гости прибывали. Полнота мощныхъ звуковъ не доходила уже во всея частотѣ; къ ней примѣшивались разные, не ей принадлежащ³е тоны и мало-по-малу она совсѣмъ стихла. Но взамѣнъ ея другой строй отдающейся музыки шаговъ сталъ все ближе и ближе подходить къ затворенной двери и неотступно чѣмъ-то вызывающимъ отдаваться въ ушахъ... Людмила Павловна вышла.

   - А!.. встрѣтило ее одно короткое восклицан³е...

   И затѣмъ оно разомъ покрылось привѣтств³ями и поздравлен³ями пани Швачки и Сухомлички пани, Додуленковъ и Проценковъ; панъ Триль всталъ изъ-подъ канареечки; барышни Петренковы обступили Милу. Матф³й Тимоф³евичъ Мокрый, скрыпя своими сапогами, шелъ быстро на встрѣчу и, прихлопывая по рукамъ, повторилъ: "похвально! похвально! За таковое похвальное дѣло позвольте вамъ, Людмила Павловна, ручку поцѣловать" и поцѣловалъ панъ Мокрый. Но Мила, отвѣтивъ маленькою улыбкою свѣтлой широкой улыбкѣ, которая всюду провожала ее и глядѣла ей прямо въ лицо, - Мила протянула обѣ руки къ Настенькѣ. Та стояла не вдалекѣ отъ дверей и, въ своей застѣнчивости, медлила приблизиться и сказать что нибудь своей вчерашней подругѣ. Но Мила не медлила. Она подошла къ Настенькѣ и поцѣловала ее точно такъ, какъ вчера цѣловала надъ вербами. "А вашъ Гальченко?" шепнула Мила, чтобы на робкую застѣнчивость Настеньки вызвать веселую улыбку - и вызвала ее. Затѣмъ дѣвушки сѣли рядомъ и едва только пани воеводша, можетъ быть, успѣла спросить себя: "что это? откуда эта дружба съ Алешковой? Вчера, можно сказать, въ глаза ее не знала" - какъ въ глаза Милы смотрѣлись зорк³е проницающ³е глаза и самымъ лукавымъ взглядомъ.

   - Людмила Павловна! побойтесь вы милосердаго Бога! - говорилъ Алексѣй Леонтьевичъ, становясь прямо передъ нею.

   - Это же во какому случаю вы меня призываете, Алексѣй Леонтьевичъ, ко страху Бож³ю? спрашивала Мила, немного смѣясь и будто рѣшительно не понимая, въ чемъ дѣло ни изъ самой улыбки.

   - А вы не знаете? качалъ онъ головою, - такъ поглядите на себя въ зеркало.

   Мила осталась очень довольна этой своеобразной пенею.

   - А я вамъ скажу, гдѣ я пропадалъ, - сказалъ Алексѣй Леонтьевичъ, - спалъ, Людмила Павловна,

   - И хорошо спали? - спрашивала она.

   - Отлично - какъ человѣкъ, который ночь не спалъ. Ѣду съ батюшкою - жаръ, сонъ меня клонитъ и къ тому еще подумалъ: все же я пока лишнее бревно здѣсь. Матушка будетъ суетиться да прибираться, гостей ждать, а я буду только помѣха ей. Заѣхалъ вотъ я къ нимъ, говорю: "Настенька, дорогая душа! дайте что нибудь въ головы. Пойду къ вамъ подъ вербы спать". Настенька подушку мнѣ принесла, да еще въ головы разсказала мнѣ все, какъ вы были у нея: такъ я, Людмила Павловна, такъ сладко заснулъ - будто васъ во снѣ видѣлъ! заключилъ Алексѣй Леонтьевичъ.

   И это былъ его единственный разговоръ во весь вечеръ съ дорогою нареченной невѣстою. Радость Сороковки о женитьбѣ Алексѣя Леонтьевича была такъ велика, многопытлива и по-малоросс³йски лукаво-шутлива; столько возбуждала толковъ, подразумѣн³й и многообразныхъ недоразумѣн³й, что Алексѣй Леонтьевичъ со всѣмъ его веселымъ умѣньемъ долженъ былъ управляться здѣсь, давать всему свой разумъ и пуще огня беречься, чтобы то или другое слово веселыхъ гостей не показалось какимъ-нибудь непр³ятнымъ словомъ пани воеводшѣ. Но, кажется, не уберегся Алексѣй Леонтьевичъ и Мила съ своей Настенькою не порадовала матери. "Всѣ друг³я барышни, хоть бы и Мокраго и Петренковыхъ, сидятъ; а она нашла как³е длинные разговоры съ Алешковой вести!" Катерина Логвиновна перестала удивляться всему; но это еще не значило, что она перестала огорчаться всѣмъ.

   Наконецъ гости разъѣхались. Небольш³я комнатки, передъ тѣмъ туго набитыя пьющимъ, жующимъ и смѣющимся веселымъ народомъ, казались совершенно пустыми; особливо когда взглянуть было на три лица, которыя оставались въ нихъ и до того чувствовали крайнюю стѣсненность своего положен³я, что боялись заговорить другъ съ другомъ. Алексѣй Леонтьевичъ всталъ.

   - Матушка! сказалъ онъ: вы намъ ничего не позволили приказать о завтрашнемъ днѣ, и я полагаю лучше всего, чтобы намъ изъ церкви, когда благословитъ Господь, отправиться прямо ко мнѣ. Тамъ и народу этого никакого нѣтъ и всякихъ сборовъ и суеты меньше.

   - Это какъ вамъ угодно, Алексѣй Леонтьевичъ и Людмилѣ Павловнѣ - въ этомъ ваша воля, а не моя. Какъ вамъ угодно, - отвѣчала пани воеводша.

   Алексѣй Леонтьевичъ, прощаясь, поцѣловалъ у нея руку и таковъ былъ гнетъ, который несли на себѣ женихъ и невѣста, что, разставаясь до завтрашняго великаго дня, они не посмотрѣли другъ другу въ лицо. Алексѣй Леонтьевичъ даже не поцѣловалъ руки у Людмилы Павловны; онъ только крѣпко сжалъ ее и будто потянулъ слегка за собою. Мила приняла этотъ знакъ и вышла въ темныя сѣнички за Алексѣемъ Леонтьевичемъ.

   - Вы, Людмила Павловна? - спросилъ онъ, нѣсколько минутъ ожидая ея прихода и, улучивъ одну ея руку, онъ просилъ, чтобы она подала ему другую. Людмила Павловна! сказалъ онъ, крѣпко сжимая обѣ ея руки вмѣстѣ: - горько вамъ далось это дорогое мнѣ завтра! И только развѣ завтра я буду смѣть поблагодарить васъ за него... Но Господи какая здѣсь темень! сказалъ Алексѣй Леонтьевичъ, я не вижу васъ, Людмила Павловна. Надо поискать свѣту.

   Но его трудно было найдти. Отворить маленькую дверь на дворъ нельзя было ни какъ, потому что прямо въ нее бился сильный порывистый вѣтеръ, обѣщая къ завтрему едва ли не надуть дождя. Впустить немного свѣта изъ комнатъ, гдѣ сидѣла сумрачная пани воеводша - ну, нѣтъ! Алексѣй Леонтьевичъ лучше соглашался оставаться въ совершенномъ мракѣ. Но однакоже лучь свѣта нашелся.

   Въ сѣничкахъ, въ самомъ верху, было вмазано стеклышко какъ разъ надъ тѣмъ примосточкомъ, гдѣ обыкновен³ю у малоросс³йскихъ хозяекъ ставится кадочка съ водою и накрывается кружкомъ или полотенцомъ. Алексѣй Леонтьевичъ поставилъ на примосточекъ одну ногу, поднялъ съ земли Людмилу Павловну и посадилъ ее къ себѣ на колѣно. Такимъ образомъ все, что только проходило въ стеклышко свѣта отъ мерцающаго мѣсяца, пало на лицо Милы.

   - Я боюсь, Людмила Павловна, чтобы вы не соскользнули и буду придерживать васъ, - сказалъ Алексѣй Леонтьевичъ и въ самомъ маленькомъ свѣтѣ различая, какъ зардѣлось нѣжное молодое лицо и къ землѣ опустились ясные глазки. Гнѣвается на насъ ваша матушка, сказалъ Алексѣй Леонтьевичъ. - Что будемъ дѣлать? Перетерпимъ, Людмила Павловна. Материнск³й гнѣвъ, что весенн³й снѣгъ: и много его нападетъ, да скоро потаетъ... Взгляните на меня, моя дорогая.

   Но Алексѣй Леонтьевичъ долженъ былъ самъ наклонить ниже свою голову, чтобы поискать взгляда, о которомъ просилъ онъ.

   - Такъ какъ же, Людмила Павловна? Вы изволили слышать: изъ церкви - я прямо домой... Домой Людмила Павловна? - наклоняясь поближе, спросилъ онъ. - Скажите словечко.

   - Домой, - чуть слышно сказала Мила. Алексѣй Леонтьевичъ взялъ и поцѣловалъ ея руку.

   - Такъ поговоримъ же о домѣ, моя дорогая... Извините, Людмила Павловна! я такъ васъ въ домъ принимаю, вамъ вы мнѣ съ неба даръ внезапно даетесь. Ничего у меня ни приготовленнаго, ни принаровленнаго къ вашему пр³ему нѣтъ, т. е., всякаго дрому я, пожалуй, и много натаскалъ къ себѣ какъ грачь въ гнѣздо; но чтобы этого пр³юту пр³ятнаго, пуху мягкаго какъ въ ремезиномъ гнѣздышкѣ, гдѣ бы вы могли расположиться, успокоиться, ничего этого у меня нѣту. Снесите его вы мнѣ сами на вашихъ голубиныхъ крылышкахъ; больше и снести его было-бъ нѣкому! извините меня, Людмила Павловна, не погнѣвайтесь.

   Мила и совсѣмъ было хотѣла что-то сказать; но слова не сказались, за то рука ея поднялась и тихо легла на плечо Алексѣя Леонтьевича.

   Алексѣй Леонтьевичъ сильнѣе прижалъ ее къ себѣ.

   - Благодарю васъ, моя дорогая... Такъ стало, Людмила Павловна, - помолчавши сказалъ онъ: я завтра съ утра пришлю къ вамъ подводу и за Дашей особо пришлю. Вы уже сами потрудитесь тутъ распорядиться, как³я вамъ нужно вещи - не забудьте чего, дорогая! и Даша пускай не медлитъ, а ѣдетъ поживѣе - домой, Людмила Павловна, какъ только она вамъ здѣсь не подъ-нужду станетъ...

   - Теперь еще вопросъ, - сказалъ Алексѣй Леонтьевичъ, мой экипажъ въ починкѣ, какъ вы знаете. Прикажете взять коляску по сосѣдству, или какъ, Людмила Павловна?.. не лучше ля мы въ своихъ пролеткахъ и на нашихъ буланыхъ, Людмила Павловна? Богъ не безъ милости: не все же будетъ бушевать этотъ вѣтрище... такъ какъ вы скажете?

   - На нашихъ, сказала Мила.

   - Отлично! сказалъ Алексѣй Леонтьевичъ. И какъ я васъ, Людмила Павловна, Богъ даетъ, прокачу степью! не хочу пыльной дорогой вести, мы лучше степью возьмемъ. Оно хоть и дальше версты на четыре, да за то степь родная! Небо звѣздами, а степь цвѣтами будутъ встрѣчать и провожать насъ... Прощайте, Людмила Павловна! я бы этакъ всю ночь продержалъ васъ и пробесѣдовалъ съ вами, да нельзя - некогда, надобно еще въ ночь за колечкомъ на эту ручку посылать. Прощайте!.. повторилъ Алексѣй Леонтьевичъ медленно и пр³остановился на одну тихую минуту... Людмила Павловна! сказалъ онъ: мы, слава Богу, благословенные женихъ и невѣста, и завтра, милост³ю Бож³ею, будемъ уже и повѣнчанные мужъ и жена; такъ тутъ вовсе грѣха великаго нѣту - Людмила Павловна, поцѣлуйте вы на дорогу меня.

   Алексѣй Леонтьевичъ приблизилъ свое лицо и трепетный, мимолетный поцѣлуй не то коснулся, не то не коснулся его.

   - Благодарю васъ, сказалъ онъ взволнованно.... Но знаете, Людмила Павловна, это - забава, а не поцѣлуй.... А вотъ этотъ, Мила, беретъ и отдаетъ душу....

   Алексѣй Леонтьевичъ слегка приклонилъ къ себѣ милу и поцѣловалъ ее мощнымъ долгимъ поцѣлуемъ. Когда онъ отнялъ свое лицо, Мила осталась у него на плечѣ и онъ изъ устъ и рукою навѣвалъ ей прохладу на закрывш³еся глаза и, хотя немного открытыя, но не дышавш³я губы.

   - Теперь ты моя! сказалъ Алексѣй Леонтьевичъ, слегка цѣлуя лобъ Людмилы Павловны, когда она открыла глаза. - Отдохни еще у меня..... не поднимай головки. Пусть еще она полежитъ у меня, приникая близко къ Милѣ, смотрѣлъ на нее Алексѣй Леонтьевичъ. - Ну, теперь пора, Мила! Загорѣлись румянцемъ щечки.... Когда бъ ты знала, какъ мнѣ трудно оставлять тебя! Но дѣлать нечего - пора. Прощай, Мила!...

   Алексѣй Леонтьевичъ спустилъ съ колѣ