Кохановская Надежда Степановна - Гайка

! такъ меня будто и тянетъ посмотрѣть въ сторону. Взглянулъ - Господи, Боже мой! думаю: что оно у такое худенькое, бѣленькое, показывается такое легенькое, что на одной рукѣ его за тридевять земель занесешь; а поглядишь - сердце не на мѣстѣ!... И глядѣлъ я на васъ, Людмила Павловна, долго глядѣлъ; глазъ моихъ не отведу и такъ оно казалось мнѣ: вотъ то моя голубка бѣлая припорхнула! Вотъ она суженая моя, желанная, здорова была! Стоялъ я передъ намѣстнымъ образомъ Спасителя и поднялъ къ нему глаза, молюсь въ душѣ: "Господи, Царю моя! далъ ты мнѣ волы и козлы, и вся скоты польск³е, возьми всего на половину, только пожалуй мнѣ эту бѣленькую".... Я бы за васъ Людмила Павловна, и все до послѣдняго отдалъ; во чтобы было чѣмъ лелѣять васъ, молилъ у Бога милосердаго оставить мнѣ половинку... А! Людмила Павловна! не переставалъ говорить Алексѣй Леонтьевичъ: человѣкъ я неученый, не могу вамъ разсказать того, какъ-то вдругъ мнѣ легко и хорошо безо всего на сердцѣ стало и все мнѣ милое такое у Бога на свѣтѣ показалось! А какъ я заговорилъ съ вами, да вы улыбнулись мнѣ, такъ мнѣ будто солнце какое другое съ неба объявилося, лучи свой показало и самъ я пр³ѣхалъ домой, все себѣ улыбаюсь, не знаю чего. И повидать-то мнѣ васъ, послушать, какъ вы слово тамъ ваше маленькое скажете, такъ это мнѣ счаст³е полное! И сытъ и доволенъ, какъ будто обутъ, одѣтъ имъ, весело хожу. По хозяйству всему ревность ко мнѣ такая приступила; точно будто я все вновь начинаю, готовлю; для васъ бы это я все готовилъ, Людмила Павловна; думка меня такая жила.

   А какая думка жила у Милы, когда она не поднимая вовсе глазъ на Алексѣй Леонтьевича, но оборотивъ къ нему свое нѣжное лицо, разцвѣтающее краскою и живымъ волнен³емъ, слушала его и не прерывала?

   - Заѣзжаетъ ко мнѣ Людмила Павловна, нашъ предводитель, истинно хорош³й человѣкъ. При большомъ собраньи посмотрѣть на него, такъ видно, что - человѣкъ; а когда одинъ съ нимъ остаешься, онъ еще лучше. Сидимъ мы вотъ именно здѣсь съ намъ, сигары закурили. "Хорошо у насъ все, очень хорошо", говоритъ онъ мнѣ; да одно не хорошо, - отчего я не женюсь? спрашиваетъ. И ему и объявляю, Людмила Павловна, что и какъ. Все о васъ въ подробности разсказалъ ему. Выслушалъ онъ меня внимательно до конца и говорятъ: "Дай Богъ, Алексѣй Леонтьевичъ; только - говоритъ - послушайтесь моего совѣта: ведите это дѣло скорѣе, не откладывайте. Эти молоденьк³я дѣвушки (извините Людмила Павловна), говоритъ, на первыхъ порахъ имъ только бы чепчикъ поскорѣе надѣть; но что послѣ - дѣвушки, говоритъ, не смотрятъ на насъ нашими глазами и до разныхъ нашихъ достоинствъ имъ дѣла нѣтъ"... У меня Людмила Павловна, передъ вами и достоинствъ никакихъ нѣтъ; но, т. е., онъ меня въ такую тревогу и сомнѣн³е привелъ. "Спѣшите", говоритъ.... Только онъ уѣхалъ, а вслѣдъ ему велѣлъ запрягать лошадей, ѣду, совсѣмъ готовъ вашей матушкѣ предложен³е сдѣлать; но увидѣлъ я васъ, Людмила Павловна, и посмотрѣлъ на вашу улыбку, такъ мнѣ будто показалось, что я и васъ хочу украсть, и улыбку эту милую у васъ украсть.. "Не хочу, сказалъ я самъ себѣ. Пусть будетъ, что Богъ дастъ, не хочу я неправаго счастья." Итакъ я положилъ себѣ, Людмила Павловна: коли не будетъ находиться вамъ другаго жениха, не сватать и мнѣ васъ, пока годъ минетъ: чтобы вы, моя голубка бѣлая, подъ крылышкомъ матери родной осмотрѣлися, обозналися и, коли быть счастью, чтобъ было оно вольной волею, разумомъ и охотою.

   Мила тихо поднялась.

   - Куда же вы это идете? Что я вамъ здѣсь разобиднаго такого сказалъ, что вы и дослушать меня не хотите? огорчился сильно Алексѣй Леонтьевичъ.

   - Я васъ слушаю, тихо и внятно сказала Мила и опять сѣла на диванъ.

   - Я васъ цѣлый годъ не сваталъ, - не чувствовалъ самъ, какъ пересѣлъ тоже на диванъ Алексѣй Леонтьевичъ. БВы теперь не дитя молодое; вы какъ есть въ полномъ разумѣ и въ своей волѣ, готовящаяся быть жена молодая человѣку, кому Богъ васъ судилъ на святое счастье: разсудите вы теперь долю мою. Люблю я васъ, Людмила Павловна, то есть, такъ люблю, какъ больше любить, пусть любятъ васъ Божьи ангелы!.. Да взгляните же вы на меня! Посмотрите вы, какъ человѣкъ на васъ не насмотрится, не налюбуется... Людмила Павловна! мнѣ будто мой домъ прос³ялъ съ тѣхъ поръ, какъ вы вошли въ него, - не выходите, моя заря ясная, моя прекрасная.... Богъ вамъ судья, Людмила Павловна! а коли идти, берите за собою и мое счастье: не вы, такъ никто! Жилъ и свѣкую бобылемъ. Дорогая моя!... И словъ для васъ нѣту... полюбите вы теперь немножко меня; а послѣ, я знаю, вы меня полюбите... Людмила Павловна! разсудите же вы судьбу мою.

   Мила почти вздрогнула, и тогда, когда она поднялась съ дивана, она вовсе не хотѣла уходить; а это было внутреннее сильное движен³е, невольно сказавшееся движеньемъ наружнымъ. Мила какъ бы ступила шагъ впередъ по невидимому пути и послѣ, можетъ быть, во избѣжан³е, чтобы ея руки не очутились неожиданно въ жаркой сильной рукѣ, она оперлась ими обѣими на подоконникъ и скрыла въ нихъ свое лицо, когда вопросъ Алексѣя Леонтьевича раздался у нея почти надъ самымъ ухомъ.

   Мила осталась, какъ бы, неподвижною, прижимая сильнѣе руки къ своей головѣ.

   Проходила не одна минута, а двѣ-три... пять минутъ проходило нерѣшительности и полнаго молчан³я.

   - Людмила Павловна, разсудите; же вы судьбу мою.

   - Алексѣй Леонтьевичъ! у меня все звенитъ въ ушахъ; я едва ли что понимаю, почти сквозь слезы проговорила Мила. - Я слышу, къ вамъ ѣдутъ... къ вамъ кто-то пр³ѣхалъ, живо сказала она.

   И точно съ двора пронесся стукъ колесъ и громко заржала лошадь.

   - Это я знаю: Скорнякова лошадь ржетъ. Что же, Людмила Павловна? говорите, рѣшайте.

   Мила сжала руки такъ, что онѣ у нея слегка по суставамъ хруснули.

   - Къ вамъ идутъ, Алексѣй Леонтьевичъ... пришли въ залу. Подите... дайте мнѣ... я подумаю... послѣ...

   - Не пойду, Людмила Павловна!

   Алексѣй Леонтьевичъ притворилъ дверь изъ гостиной въ комнату.

   Напрасно посѣтитель въ залѣ легонько покашливалъ и мѣрно расхаживалъ, видимо вызывая къ себѣ хозяина. "Не пойду, Людмила Павловна", говорилъ Алексѣй Леонтьевичъ. "Пока не узнаю судьбы своей, не пойду!"

   Мила, припавъ у окна на одну руку, хотѣла было что-то сказать; но сильная краска, жарко выступающая и слезы не давали ей вымолвить слова. Алексѣй Леонтьевичъ, вставш³й, чтобы затворить дверь, сѣлъ къ ней на диванъ.

   - О чемъ же вы плачете? отъ какого горя? взялъ онъ другую ея руку. - Мнѣ горе, Людмила Павловна, поднесъ онъ ея руку къ своимъ влажнымъ глазамъ: - а вамъ что? Не плачьте; сердца не надрывайте.

   Мила сильнѣе плакала.

   - Грѣхъ, Людмила Павловна, томить человѣка между жизнью и смертью, говорите!

   Мила блѣдная встала. Ея живая краска сбѣжала съ лица и только на немъ слезы остались не стертыя.

   - Спрашивайте, сказала она.

   Кажется, Алексѣй Леонтьевичъ былъ остановленъ этой рѣшимостью.

   - Что мнѣ у васъ спрашивать, Людмила Павловна? Я все уже переспросилъ.

   - Спрашивайте, тише сказала Мила.

   - Сядьте, Людмила Павловна! не стойте такъ, будто передо мною... Простите меня. Я будто чѣмъ огорчилъ васъ! самъ былъ огорченъ и въ сильномъ смущен³и, необъяснимо чѣмъ-то растроганъ Алексѣй Леонтьевичъ.

   - Отчего вы меня не спрашиваете? почти шепотомъ проговорила Мила.

   Ея рѣшимости не ставало отъ этого замедленья, и она сѣла на диванъ.

   - Не буду спрашивать, Людмила Павловна! сильно, взволнованно отвѣчалъ Алексѣй Леонтьевичъ. - Скажите мнѣ, что вы сами скажете... Вы чѣмъ-то мнѣ какъ огнемъ разжигаете душу. Коли вы мнѣ счастье даете, такъ дайте же, дайте! отворотилъ онъ въ сторону голову, чтобы стекли его горяч³я слезы и протянулъ обѣ руки.

   Мила смотрѣла ему въ лицо...

   - Не дѣлайте такъ, какъ дѣти, тихо сказала она: - что просятъ и не берутъ.

   Алексѣй Леонтьевичъ всталъ, какъ выросъ. Смотрѣлъ онъ на Милу съ такимъ восторгомъ, съ такимъ невѣрющимъ себѣ безмолвнымъ счастьемъ, что она, краснѣя улыбнулась, и слезы у нея наступили въ глаза; наконецъ она протянула ему свою ручку.

   - Голубь мой бѣлый! первое слово, которое выговорилъ Алексѣй Леонтьевичъ и затѣмъ это былъ цѣлый потокъ простыхъ, нѣжныхъ наименован³й... Алексѣй Леонтьевичъ сѣлъ возлѣ Милы, взялъ обѣ ея руки и сильно прижалъ ихъ къ своей головѣ. "Вѣдь она сѣдая, Людмила Павловна, какъ же ты будешь ласкать ее своей молодою ручкой?" былъ онъ осиленъ своимъ волненьемъ, растроганъ, умиленъ несказанно... "Ласкай ее, голубка мои, горлинка моя тихая!" ласкалъ онъ у себя на головѣ руки милы, пожимая ихъ. "Моя сѣдина честная, не позорная честь твоя - моя трудовая сѣдина." И Мила тихо приласкала поцѣлуемъ эту сѣдую голову, которая, впрочемъ, вовсе не была такъ сѣда, а только на вискахъ съ маленькою просѣдью. "Но маменька! маменька!" какъ бы спрашивая, повторила Мила.

   А между тѣмъ посѣтитель въ залѣ, не болѣе громкимъ, но болѣе частымъ покашливаньемъ и постукиваньемъ сапога о сапогъ, выражалъ ясно, если не нетерпѣн³е, то свое довольно долгое терпѣн³е.

   - Васъ ждутъ, Алексѣй Леонтьевичъ, краснѣя замѣтила Мила, и кромѣ того, ей хотѣлось немного остаться одной.

   Алексѣй Леонтьевичъ шелъ и не шелъ изъ комнаты; глаза его оставались назади; но проходя еще гостинную, омъ громко заговорилъ:

   - А! Матвѣй Ивановъ Скорняковъ! добро пожаловать! Большимъ гостемъ будешь... Ну, извини, братъ! радостно, откровенно говорилъ Алексѣй Леонтьевичъ уже въ залѣ: - извини, не погнѣвайся, что маленько прождалъ. Такое, другъ, дѣло кончалъ, что, не до тебя, пр³ятеля дорогаго, и отца роднаго не грѣхъ заставить подождать... Обнимемся-ка, да поцѣлуемся: Богъ счастье человѣку далъ; да такое счастье, что и не угадать твоей бородѣ, будь она и подлиннѣе, какъ есть!

   Обнялся, поцѣловался Алексѣй Леонтьевичъ; обѣ своя руки положилъ на плечи Матвѣя Ивановв и усадилъ его.

   Въ немъ, какъ говорится, душа расходилась. Радости его нуженъ былъ широк³й русск³й просторъ и открытое, ея полное выраженье. Но Матвѣй Ивановъ Скорняковъ не удовлетворилъ въ этомъ случаѣ Алексѣя Леонтьевича и они заговорили о дѣлахъ.

   А Мила? Вставши притворить дверь, она и не садилась, стояла посреди комнаты, смутно рѣшая: точно ли все то съ нею случилось, что случилось? Въ этомъ не было ни раскаян³я, ни сожалѣн³я; но такая не носящая имени, захватывающая дыханье тревога и замиранье сердца, что Мила почти упала въ кресло.

   Свѣж³й вѣтерокъ помогъ ей. Какъ сознательно-тихо принимала она на умиленное сердце совершившуюся судьбу свою! Мила чувствовала, что она увлечена живымъ чувствомъ и это увлеченье покорило ее, эти простыя слова, голосъ ихъ; это прямота, сила, - и Мила, нѣжно-стыдливая, находила, что не можетъ противиться этой силѣ. Она почти протянула руки къ начинавшему шумно шелестѣть своей густой зеленой листвою саду, какъ бы прося принять ее, такъ неожиданно вступающую подъ его могучее осѣненье.

   У двери появился Алексѣй Леонтьевичъ.

   Хотя онъ вовсе не зналъ обычая легенькимъ стукомъ предувѣдомить о себѣ, прежде нежели войдти; но собственное чувство почтительной нѣжности остановило его у порога притворенной двери, за которою была его милая голубка-невѣста.

   - Вы затворились, Людмила Павловна. Позволите войдти къ вамъ?

   Мила дала свое маленькое односложное соглас³е.

   Алексѣй Леонтьевичъ вошелъ. Онъ уже вполнѣ совладалъ съ восторженнымъ, смятеннымъ состоян³емъ своихъ чувствъ и былъ обычнымъ Алексѣемъ Леонтьевичемъ; только с³янье глазъ, широко раскрытые зрачки, какъ у сокола, и на лицѣ эта полнота жизни, проведенная кистью великаго художника - счастья, сказали бы всякому, что съ этимъ человѣкомъ совершилось что-то очень прекрасное.

   - Людмила Павловна! я къ вамъ за дѣломъ.

   - А маменька? Пошлите, я прошу васъ, немного застѣнчиво попросила Мила.

   - Сейчасъ, с³ю минуту! - Воротился въ залъ Алексѣй Леонтьевичъ и отдалъ приказан³е человѣку пойдти на пасѣку и отыскать, просить пожаловать Катерину Логвиновну. За дѣломъ, Людмила Павловна, - шелъ онъ назадъ, поспѣшая. А вѣдь вы были правы не на шутку, говоря что я сейчасъ примусь ревностно учить васъ. Пожалуйте-ка въ залъ похозяйничать.

   - Нѣтъ въ самомъ дѣлѣ? Пусть будетъ это шуткою. Увольте меня, Алексѣй Леонтьевичъ.

   Но Мила оказалась совершенно слабою, не энергической женщиною, которая не умѣетъ поставить на своемъ - и вошла въ залу объ руку съ Алексѣемъ Леонтьевичемъ..

   - Людмила Павловна! покорнѣйше прошу васъ полюбить и жаловать пр³ятеля моего большаго. Это Скорняковъ, Матвѣй Ивановъ.

   Матвѣй Ивановъ раскланялся разъ и въ другой, отступая назадъ.

   - Прикажите ему, Людмила Павловна, сѣсть. Онъ поклонами испишетъ всю залу. Садись, садись, сдѣлай одолжен³е.

   - Пожалуйста, сядьте, съ застѣнчивой привѣтливост³ю сказала купцу Мила.

   Но сидѣть было некогда. Алексѣй Леонтьевичъ провелъ Милу въ свой кабинетъ и Скорняковъ вступилъ туда за нею.

   Ничего не могло быть милѣе и грац³ознѣе ея бѣленькой стройной фигурки между двухъ довольно суровыхъ по виду, загорѣлыхъ мужчинъ, обступившихъ ее въ этой дѣловой комнатѣ, гдѣ стоялъ большой темный шкафъ, висѣли по стѣнамъ сѣти на куропатокъ, лежалъ растянувшись на окнѣ, Турка и сидѣла Мила въ большомъ кожаномъ креслѣ. Алексѣй Леонтьевичъ просилъ ее записать въ его книги, вотъ только что проданные ленъ и пшеницу и на столько вступить въ права полновластной хозяйки, чтобы получить слѣдуемыя деньги.

   - Давай, Матвѣй Ивановъ, давай братъ! говорилъ Алексѣй Леонтьевичъ: да не засаленными ассигнац³ями, а давай чистымъ золотомъ - что бы въ золотыя ручки не обидно было взять... Больше! сколько есть, сыпь: ты у меня еще овецъ возьмешь... Золото, золото!... Людмила Павловна, можетъ быть, только свое первое золото я получалъ съ такимъ удовольств³емъ - и золото будто подорожало, какъ перешло черезъ ваши ручки.

   А оно переходило такимъ образомъ, что Мила едва видѣла, что было передъ нею и отодвигала отъ себя обѣими руками звонко падающ³е червонцы на уголъ стола, гдѣ присѣлъ на широкомъ диванѣ Алексѣй Леонтьевичъ. Червонцы слагались въ неправильную разсыпную кучку и, казалось одинъ Скорняковъ, если и считалъ ихъ, то считалъ про себя и никому другому не было до нихъ дѣла. Алексѣй Леонтьевичъ говорилъ то, что онъ говорилъ - душа его говорила и бѣлая ручка заступила ему глаза.

   - А! маменька идетъ! чрезвычайно краснѣя, поднялась съ мѣста Мила.

   Но это была большая ошибка. Входила ключница мѣрными шагами въ кабинетъ; взяла связку ключей и вышла.

   - Счастливо вамъ оставаться, Алексѣй Леонтьевичъ! откланивался Скорняковъ. - Ваша милость про овечки проговорить изволили-съ?

   - Продаю, продаю.... готовить завтракъ! приказывалъ ключницѣ Алексѣй Леонтьевичъ. - Бери, Матвѣй Ивановъ! Потрудился я, поработалъ для-ради денегъ; пришла и ихъ пора - пусть же онѣ позабавятъ мое счастье! Обѣ отары хоть сейчасъ бери, то есть, до осени пусть у меня походятъ, взглянулъ на Скорнякова Алексѣй Леонтьевичъ.

   - Оно-съ ничего.... Отчего бы не взять? Наше дѣло, почему не взять-съ?... не улыбался, а съ прищуринкою утиралъ свой губы Скорняковъ: - да, Алексѣй Леонтьевичъ, нагульцу-съ на овцахъ маленечко не будетъ-съ.

   - А! поднесъ руку ко лбу Алексѣй Леонтьевичъ. - Ну, братъ, послѣ потолкуемъ.... Борода! улыбался Алексѣй Леонтьевичъ. - Довольно съ тебя, что прежн³е разы съ нагульцемъ бралъ, и безъ нагульцу возьмешь.

   - Просимъ прощен³я, - прощен³я просимъ, низко раскланялся Скорняковъ и вышелъ.

   Надобно было видѣть, когда въ тиши, оставшись одинъ съ нею въ кабинетѣ, какимъ онъ долгимъ взглядомъ задумавшагося въ себѣ самомъ счастья и нѣжности тихой и свѣтлой смотрѣлъ на нее! То Алексѣю Леонтьевичу показалось будто въ комнатѣ душно (Мила немножко неровно, прерывисто дышала), онъ отворилъ окно, то будто опять вѣтеръ сильно потянулъ - хотѣлъ онъ затворить его...

   - Нѣтъ, оставьте, прошу васъ.... А маменьки все нѣтъ!

   - Позвольте, Людмила Павловна, не безпокойтесь. Я пойду, еще пошлю, вышелъ и скорыми шагами назадъ вошелъ Алексѣй Леонтьевичъ. - Людмила Павловна! сѣлъ онъ такъ на диванъ, что могъ положить на спинку ея креселъ свою мужественную руку. - Вы думаете: куда это вы въ такую комнатку зашли, гдѣ вы вѣкъ не бывали? А вы, повѣрьте мнѣ, здѣсь годъ цѣлый живете и дня того, Людмила Павловна, не проходило, чтобы вы, ровно какимъ воздухомъ, не провѣялись здѣсь? Вотъ сѣти, что я куропатокъ ловлю, и нѣтъ той клѣточки въ старыхъ сѣтяхъ, изъ которой бы не глядѣли на меня ваши ясные глазки! Бывало, зимой, запропащусь сюда на цѣлый вечеръ, забьюсь, какъ кротъ въ свою нору, и огня себѣ не велю давать; а вы мнѣ будто свѣтомъ какимъ по стѣнамъ отражаетесь, радость моя отъ Бога взятая!

   - Дайте мнѣ воды....

   Милѣ почти становилось дурно отъ глубокаго волненья.

   Алексѣй Леонтьевичъ, подавая воду, нечаянно толкнулъ столъ, и нѣсколько червонцевъ, звеня и прыгая скатилось на колѣна къ Милѣ.

   - Вотъ еще! весело обрадовался онъ. - Не съумѣли побольше упасть, захватилъ Алексѣй Леонтьевичъ полную руку....

   - Что вы дѣлаете? Я не хочу, не возьму....

   Мила поднялась съ мѣста и червонцы, упавш³е ей на колѣна, покатились по полу.

   - Людмила Павловна! да чего вы будто испугались? гнѣваетесь будто чего?

   - Ничего.... Дайте мнѣ лучше ту руку, которой вы держите деньги. Бросьте ихъ!

   - Хорошо; да что же это такое!... Что, моя желанная? И Богъ нашими приношеньями ему, копеечной свѣчкой не пренебрегаетъ; а здѣсь человѣкъ трудился отъ молодости до сѣдыхъ волосъ въ головѣ, показывалъ съ улыбкою свой сѣдые волосы Алексѣй Леонтьевичъ: - дождался человѣкъ того счастьи, чтобы отъ своего труда подѣлиться ему съ милой своей, дорогою; а милая, невѣста дорогая на полъ бросаетъ и глядѣть не хочетъ.... Не обижай меня, дитя моей тихо сказалъ Алексѣй Леонтьевичъ, наклоняясь на ухо къ Миле.

   Она не знала, что отвѣчать ему.

   - Вамъ и не надобно самимъ безпокоиться. Еще протягивать ручку и брать.... Вотъ у васъ въ платьицѣ кармашекъ раскрылся немного....

   И горсть червонцевъ сыпнулась въ кармашекъ Милы, прежде, чѣмъ опа успѣла тому воспротивиться.

   - Людмила Павловна! сей часъ же заговорилъ онъ: - знаете ли вы, что вѣдь не васъ однѣхъ тамъ у васъ, по сосѣдству, призываетъ Господь къ великому дѣлу замужства. Вѣдь и Настенька выходитъ замужъ.

   - Не за Гальченка ли? спросила Мила. - Такъ часто объ этомъ говорили.

   - За него, и это теперь навѣрное. Люблю я этого Гальченка, Людмила Павловна.

   - И они, кажется, давно любятъ другъ друга, замѣтила Мила.

   - Очень; да недостаточность такая горькая по рукамъ и ногамъ связываетъ. Ни съ той, ни съ другой стороны не за что взяться.

   - А теперь какъ же? съ участ³емъ спросила Мила.

   - Все также, махнулъ рукою Алексѣй Леонтьевичъ. Онъ при казначействѣ служитъ.... Ума-разума много, да денегъ нѣтъ. - Надобно было конецъ какой положить этому дѣлу: вѣдь оно лѣтъ пять ведется. Голубушка моя, Настенька! что она сердцемъ переболѣла!... Я вамъ, Людмила Павловна, разскажу, какъ я первое-наперво узналъ этого Гальченко, и какая-то забавная нечаянность начинала рисоваться въ чертахъ у Алексѣя Леонтьевича.

   - Ѣду я изъ города; а надобно вамъ сказать, говорилъ онъ, - что тамъ въ городѣ я слышалъ, смѣхъ такой по людямъ ходитъ, что не старый мололаго, а молодой да повезъ стараго сватать въ нашу Сороковку и еще на своей невѣстѣ. Ничего я не знаю, кто это? какъ? Тогда еще я не очень былъ въѣзжъ въ нашу Сороковку; ѣду и забылъ про все, вдругъ послышалъ я кто-то поетъ.... Ни впереди, ни позади по дорогѣ никого нѣту; а чудно поетъ! Въ сторонѣ ярушка небольшая съ кустами - показывается, будто тамъ поетъ. "Стой, Самсонъ!" говорю: "пойду." - Даже идучи, я останавливаюсь - чудно человѣкъ поетъ! Вижу: на кустахъ чернѣетъ что-то развѣшанное; подхожу ближе - сертукъ, какъ служащ³е носятъ съ выпушкою, брошенъ, повисъ полами.... Удивлен³е меня беретъ. Сидитъ человѣкъ въ ярушкѣ и какой малый славный! молодой, да черные кудри сами завиваются; наклонилъ онъ голову безъ шапки, подперся рукою и вѣдь какъ онъ плачетъ и эту пѣсню поетъ:

  

   Ой у поли крыныченька

   Обрубленная -

  

   (и самъ Алексѣй Леонтьевичъ немного запѣлъ)

  

   Е у мене дивчинонька

   Возлюбленная.

  

   полуштофъ передъ нимъ и стаканчикъ на травѣ стоятъ.... Увидѣлъ онъ меня - указываетъ молча на полуштофъ: "ней, дескать!" а самъ плачетъ и поетъ:

  

   Ой у поли крыныченька

   Дэ голубъ купався;

   Е у мене дивчинонька,

   Що я женихався.

  

   Я знаю то, говорилъ Алексѣй Леонтьевичъ: - не прерывать же стать человѣку пѣсню, чтобы меня подчивать? Налилъ я себѣ стаканчикъ и выпилъ. Онъ не переставая, поетъ:

  

   Ой у поли крыныченька

   Волы воду пьють;

   Уже жъ мою дивчиноньку

   Къ винчанью ведуть....

  

   И опять указываетъ мнѣ на полуштофъ.... Я и то-таки знаю, что у насъ въ Малоросс³и по первой ничего не дѣлается - налилъ я себѣ другую чарку, выпилъ. "Къ винчанью ведуть," заливается онъ горькими слезами, поетъ:

  

   Одинъ ведё за рученьку,

   Друг³й за рукавъ;

   Трет³й стоить, сердце болить -

   Любивъ та й не взявъ!....

  

   То есть, какъ души своей онъ въ это слово не положитъ! Жаль мнѣ его крѣпко стало. - "Горе поетъ, горе и плачетъ," сказалъ я ему. "Оно же, проклятое горе и скачетъ," вдругъ какъ поднимется онъ - "танцуй!"... Что жъ, Людмила Павловна? Смѣхъ сказать: пустились мы съ нимъ въ плясъ. Кусты вокругъ насъ ломятся, листья летятъ; а мы носимся другъ передъ другомъ. Сначала подъ пѣсни, а потомъ поумаялись; только - ту, ту, ту, ту-ру-ру! ру-ру-ру! наигрываемъ на губахъ. Утомились мы до послѣднихъ силъ; повалился онъ на траву, говоритъ: "Будетъ! Наплясалось чертово горе." Вотъ это, Людмила Павловна, былъ Гальченко. - видѣвши, что нѣтъ ему способовъ жениться на Настенькѣ и мать ея плачетъ, говоритъ ему, чтобы онъ не томилъ бѣдную, не клалъ напрасно на дѣвушку худой славы - рѣшился онъ пр³искать ей жениха. "Отдамъ свою Настеньку," сказалъ онъ: "своими руками отдамъ. Пусть живетъ покойна при достаткѣ. И сыскалъ онъ ей какого-то богатенькаго старичка, вотъ-то и повезъ его, чтобы свадьбу сейчасъ сыграть и музыку самъ нанялъ, хотѣлъ онъ отплясать Настенькину свадьбу на славу. Распоряжался на сговорахъ всѣмъ, подчивалъ гостей и будто ничего ему, и весело; но когда посадили Настеньку за столъ и съ нею рядомъ сѣлъ женихъ-то.... Не стерпѣлъ Гальченко. Ушелъ онъ, куда глаза глядятъ и не помнилъ, какъ изъ Кутковъ вышедъ и это онъ верстъ шесть по дорогѣ прошелъ; зашелъ къ шинкаркѣ, она повѣрила ему въ долгъ - чтобы съ горя напитися и не журитися; такъ, нѣтъ! лютое горе и хмѣль не беретъ. - Вотъ я его и взялъ къ себѣ, т. е., не горе, Людмила Павловна - помилуй Богъ! а Гальченко.

   - А Настенька?

   - А съ Настенькой милость Бож³я вышла, разсказывалъ Алексѣй Леонтьевичъ. И Настенька еще крѣпилась, пока на глазахъ Гальченко былъ. Можетъ и не вѣрила, глядя на него, что съ нею такое совершается? А какъ увидѣла, что Гальченко нѣтъ и ищутъ его, не отыщутъ - не смогла она; залилась слезами и она плачетъ, и мать, глядя на нее, плачетъ; подчуютъ жениха. А что-то вы мнѣ горькое даете, - сказалъ онъ, прямо - честная душа. Не пьются мнѣ пани-матерь ваши слезы... Люди добрые! - говоритъ гостямъ: - не хочу я заступать свѣтъ молодой дивчинѣ. Пусть ей Богъ помогаетъ на ея счастье! Отступаюсь я и все чѣмъ я издержался, всѣ мой подарки пусть ей на веселье... Музыка, играй! потанцуемъ, любые братья, что не загубили молодой дивчины. Старикъ, какъ пустился въ плясъ и притопываетъ; да вѣдь пиръ какой пошелъ, куда веселѣе, чѣмъ на сговорахъ былъ! Осталась Настенька опять своему Гальченкѣ.

   Помолчалъ немного Алексѣй Леонтьевичъ и Мила молчала.

   - Вотъ это безъ васъ, Людмила Павловна, пр³ѣежаетъ онъ ко мнѣ. Дядя! - говоритъ: - дай денегъ на свадьбу. А, племянникъ! чѣмъ отдавать будешь? - спрашиваю я. Мать смотрѣла, смотрѣла на нихъ - на ихъ любовь да на безпомощье и говоритъ: - бери ты у меня ее, чтобы она мнѣ пѣсенъ жалобныхъ не пѣла. Людмила Павловна!..

   (Алексѣй Леонтьевичъ взялъ со стола полную горсть).

   Настенька отъ васъ не далеко. Позолотите ея и наше счастье. Откройте вашъ кармашекъ.

   Мила открыла его - и ни слова болѣе не было сказано между ними.

   Алексѣй Леонтьевичъ постукивалъ въ маленькомъ раздумьи ногою; потомъ взялъ одну ручку Милы и другую; сложилъ ихъ у себя на ладони, прикрылъ другой своей рукою и началъ разсказывать Милѣ свой предположен³я, какъ онъ поведетъ дѣла: что теперь онъ опять живо примется за нихъ и о Гальченкѣ мысль ему приходитъ: взять его къ себѣ, пустить въ эти дѣла; голова не плохая и можно поручиться, что человѣкъ пойдетъ... но далѣе пани-воеводша шла, поспѣшая къ дому.

   Теперь, смотря, какъ высоко было солнце, она и сама видѣла, что позамѣшкалась она и не примѣтила, какъ время ушло. Но причина къ тому была слишкомъ уважительная. Въ первой еще разъ пани воеводша видѣла богатое степное хозяйство, которое ей извѣстно было въ мелочи, маленькое, недостаточное, а здѣсь въ полномъ довольствѣ и полнотѣ всего - не вымѣренное на нѣмецкую нитку, а простое, широкое русское хозяйство. Пасѣка почти въ тысячу ульевъ, раздѣленная на три пасѣки, съ образами Изосина и Савват³я, даже съ костью лошадиной головы при входѣ и съ дѣдами одинъ другого хмурнѣе и бородатѣе, привела пани-воеводшу въ несравненное состоян³е удовольств³я и веселости духа. А когда пригрѣло солнце и зашумѣли рои, пошла играть пчела и надъ пасѣками син³й воздухъ помутился, и сливш³йся гулъ пошелъ по окрестности, когда живые золотистые комы осѣвшихъ роевъ разгнѣздились по вѣтвямъ и началась, ни съ какой утѣхой несравнимая для пчеловода, забота убирать рои, тогда пани воеводша, по собственному ея выражен³ю, встала бы и легла здѣсь! Но явился первый посланный звать ее. Оставивъ его при себѣ, она, по его же приглашен³ю, зашла и на другую пасѣку, гдѣ пасѣчникомъ сидѣлъ дѣдъ посланнаго и тамъ немного позамѣшкалась. Затѣмъ еще въ кузницу завернула пани воеводша и своими глазами удостовѣрилась, что гайки всѣ готовы; потомъ она шла въ гору между разсыпанными стадами овецъ; проходила гумно - поставленные въ рядъ амбары и такая мысль сильно расходилась въ ея головѣ и замедляла ея шаги: - Господи, Боже мой! все это могло бы быть ея, принадлежать ей! Куда ни взглянешь... Дитя мое, дитя мое! межъ пальцевъ упустила ты свое счастье!

   Должно быть, въ разсѣян³и отъ этой мысли, пани воеводша зашла въ домъ съ задняго крыльца. Прошла скорѣе въ комнату, гдѣ ночевали - нѣтъ дочери, и въ гостинной - нѣтъ; входитъ пани воеводша въ залъ.

   - Мила! гдѣ ты, что тебя нигдѣ нѣту? Алексѣй Леонтьевичъ!

   Дверь изъ кабинета немного только не была притворена; Алексѣй Леонтьевичъ, поспѣшая, отворилъ ее.

   - Здѣсь, Катерина Логвиновна. пожалуйте.

   Пани воеводша, съ яркаго свѣта, не совсѣмъ зорко обозрѣвала предметы въ комнатѣ, гдѣ наполовину была спущена стора.

   - Маменька! съ робостью подошла Мила, цѣлуя руку матери и по какому-то безотчетному чувству положила ее себѣ на голову.

   - Что ты, дитя мое? - Здравствуй! - будто нездорова? Я велѣла сейчасъ запрягать, ѣдемъ... Ну, Алексѣй Леонтьевичъ, можно вамъ честь такую отдать: хозяйство, такъ хозяйство! Пасѣка - кажись, я бы сама у васъ на пасѣкѣ пасѣчинцей сѣла.

   - Милости просимъ, Катерина Логвиновна!.. съ непонятной для нея улыбкою говорилъ Алексѣй Леонтьевичъ, усаживая ее на диванъ. Вотъ и хорошо выходитъ: пока вы на пасѣкѣ были, а мы здѣсь медъ сварили.

   - Продали что? - сказала пани воеводша, видя на столѣ деньги. Мила, ты бы пошла, дружечекъ, чтобы Даша поживѣй тамъ собиралась, пора.

   Мила я пошла было; но только ступила разъ и стала, не двигаясь, у конца стола.

   - Какой же вы это, Алексѣй Леонтьевичъ, медъ сварили? - съ своей отмѣнно-чинной, деликатной шутливост³ю спросила пани воеводша. Не будете ли и насъ на сливанье звать?

   - По пословицѣ, Катерина Логвиновна, что на сливаньи и медъ пьютъ. Истинно такъ: запьемъ и ворота забьемъ... нѣтъ! мы еще лучше сдѣлаемъ: растворимъ ихъ на весь м³ръ, на всю вашу Сороковку!

   - Да что же это у васъ за пиръ такой велик³й, Алексѣй Леонтьевичъ?

   - Истинно велик³й, Катерина Логвиновна. Людмила Павловна мнѣ свое слово дала.

   - Что-о? Алексѣй Леонтьевичъ! - во весь свой большой ростъ поднялась пани воеводша. Мила, что такое!

   - Исполнилось то, Катерина Логвиновна, что мы съ вами желали; слово мнѣ дала Людмила Павловна.

   Мила робко, смущенно приблизилась. Она было хотѣла сказать матери почти тоже, что сказалъ Алексѣй Леонтьевичъ: что она исполнила ея желан³е; но чувствуя, что въ минуту исполнен³я у нея не было о томъ мысли, она не умѣла солгать.

   - Да, маменька... одно сказала она.

   - Да, дитя мое. Твоя добрая воля.

   - Но ваша, маменька, ваша воля?..

   Этотъ жарк³й, повторенный вопросъ, былъ вызванъ нотою сильнаго огорчен³я въ голосѣ пани воеводши, и такой кроткой, задушаемой скорби сердца, что Мила подняла на мать слезами наполнивш³еся глаза и сложила передъ нею руки, какъ на молитву.

   - Катерина Логвиновна! подступилъ встревоженный Алексѣй Леонтьевичъ - что это такое? скажите, Катерина Логвиновна, что вы съ нами дѣлаете?

   - Скажу, Алексѣй Леонтьевичъ. О чемъ вы меня спрашиваете?

   - О томъ, Катерина Логвиновна: вы мнѣ свое соглас³е оказали, лишь бы была воля Людмилы Павловны; а теперь...

   - Теперь я, Алексѣй Леонтьевичъ, не оказываю вамъ своего соглас³я. Коли вамъ нужда какая до моего соглас³я, такъ у меня свой домъ, хотя не великъ, да есть... Не хочу я, Алексѣй Леонтьевичъ, чтобы вамъ во снѣ-то невзначай приснилося, что до вашего порога приходила я къ вамъ называться моей дочерью...

   - Катерина Логвиновна! пани воеводша!

   - Такъ, Алексѣй Леоктьевичъ. Хотя вы и богаты, да наша честь при насъ и дочь мнѣ моя замѣсто богатства... Чтобы вы подъ иной часъ не подумали, Алексѣй Леонтьевичъ, что осмотрѣлись мы больно скоро, что вамъ отказъ дали и, не дожидаясь вторично, будетъ ли отъ васъ искательство объявлено - на что вамъ труды задавать? мы и сами къ вамъ явилися. Гайка у насъ сломалася или потерялася; такъ-то ей и потеряться пришлось у воротъ вашего дома! Мать дочку переночевать завезла; а дочка безъ матери слово дала.

   Это было единственное жестокое слово, которое пани воеводша вымолвила противъ дочери.

   - Алексѣй Леонтьевичъ! всѣ мы грѣшные люди, всѣ называемся человѣки. И на меня, случись подобное послышать и я бы своимъ языкомъ не умолчала, сказала - а въ Сороковкѣ всѣ вольны говорить. Такъ уже, государь мой, будетъ съ насъ одной Сороковки... Мила, бери свою шляпку; я слышу, лошадей подаютъ... Уже сдѣлайте одолжен³е, примите нашу чувствительную благодарность за безпокойств³е ваше.

   - Катерина Логвиновна! что же это такое? вы мнѣ отказъ даете, что ли?

   - Благодарность мою вамъ, Алексѣй Леонтьевичъ, приношу за гостепр³имство, что вы оказали... Ты готова, Мила? счастливо вамъ съ Богомъ оставаться.

   - Нѣтъ, Катерина Логвиновна! позвольте... Людмила Павловна! развѣ я отступлюсь отъ васъ?.. Такъ когда же мнѣ, пани воеводша, прикажите пр³ѣхать въ вашъ домъ?

   - Гости у меня, Алексѣй Леонтьевичъ, завсегда бываютъ, когда ихъ благорасположен³и ко мнѣ есть... идемъ, Мила. Кланяюсь вамъ, государь мой.

   - Хорошо, сударыня; такъ я же буду завтра съ зарею... Извините, пани воеводша; я знаю, что не могу обезпокоить васъ: вы встаете раньше зари.

   И пани воеводша не сказала даже обычнаго: - милости просимъ. Мила была уничтожена словами матери - огорчена, оскорблена; она садилась въ брику и почти не видала брики, не подняла глазъ на Алексѣя Леонтьевича и уѣхала такъ.

  

  

   Какъ выросла хорошая пани воеводша? Низк³й верхъ стародавней брики не могъ, казалось, вмѣстить высоко поднятую голову и гордыя черныя брови дугою выставлялись наружу - впередъ вся повыдвинулась пани воеводша. Кто бы встрѣчный сказалъ, что подъ этой осанисто-гордой посадкою затаилась скорбная печаль сердца, огорченье невыдаваемаго, про себя захороненнаго чувства: что дочь, дитя родное, не утѣшила, а дважды на томъ же оскорбила мать? и того мало: слухъ какой межъ народа пойдетъ; вольны люди всего надуматься...

   Такое горькое горе горевала пани воеводша и ни слова она не сказала дочери. Конечно, она уже говорила и разсужденье долгое вела, совѣты свой материнск³е изъявляла; а теперь замолчала пани воеводша. Мила не могла оцѣнить того, не знакомая существенно съ окружающей ее дѣйствительност³ю, какихъ пожертвован³й и усил³й, мелкихъ назойливыхъ хлопотъ по хозяйству стоила она матери - стоили ея красивыя ленточки, башмачки, перчаточки. А чего стоили эти заботливыя крѣпк³я думы съ подушкою! Что не досыпала мать, гадая сердцемъ о судьбѣ ея! какъ она клала земные поклоны!.. ничего того не разсуждала, къ лицу причесанная, къ лицу одѣтая Мила, читая французскую книжку. И одной той награды ждала себѣ пани воеводша - и даже не награды, а просто материнскаго счастья: когда придетъ судьба ея дочери, посудить-порядить, какъ говорится - совѣтъ благой раздѣлить: что вотъ такъ-молъ и такъ, дитя мое; замужство - великое дѣло, и прочее и другое... И ничего того не вышло!

   Осиливая свою скорбь, не желая выдать тѣни горделиваго огорчен³я, пани воеводша, обыкновенно молчаливая въ дорогѣ, теперь заговорила съ дочерью: что вотъ и мужикъ ѣдетъ, и мельница стоитъ, и луговина какая большая...

   Грустно, трогательно было на нее смотрѣть, когда она пр³ѣхала домой и хотѣла бы озаботиться чѣмъ къ завтрешнему дню - и заботы никакой не оставалось ей! Въ ихъ отсутств³и доникъ былъ выбѣленъ и полы чисто вымыты; заказала на завтра пироги пани воеводша и вотъ ея все попеченье о сговорахъ дочери! Но дочь?..

   Чего она до сихъ поръ не понимала, на чемъ не останавливала легкой молодой мысли, то все она теперь больно почувствовала. Как³я крупныя слезы въ глазахъ замѣтила бы лани воеводша, если бы она не въ сторону глядѣла, а посмотрѣла бы въ лицо своей Милы! Новость ощущен³й сердца вноситъ большое измѣненье въ самую глубину насъ и какъ ново представляются намъ, въ просвѣтленьи новыхъ чувствъ, знакомые, вовсе не новые предметы! Это колыханье большихъ Вербовскихъ вербъ невыразимымъ чувствомъ умилен³я всколебало грудь Милы - родной, уютный домикъ, отъ крова котораго она уже отказалась... Другой домъ и не эти, ея отцомъ и матерью, всѣмъ родомъ взлелѣянныя, вербы наклонятся надъ нею и другихъ деревьевъ листъ густой зашумитъ надъ головой ея! Мила была въ слезахъ. Но другая тягость еще томила ее: это - золото въ карманѣ.

   Слова матери трубою звучали въ ушахъ у ней - и сказать ей, что у дочери есть деньги, что ей дали ихъ и она ихъ взяла... У Людмилы Павловны словъ не находилось. Вышла она изъ дому и пошла. Рѣшимость сосредоточеннаго въ себѣ самой чувства и дѣйств³я шла съ нею ея легкой, непр³останавливаемой походкою. Мила не оборачивалась и не видѣла, какъ долго, съ безмолвнымъ, скорбнымъ вопросомъ: куда идетъ она? провожала ее глазами пани воеводша.

   Перешла она Лисью-балку и скрылась за нею. Идти одной, день вечерѣетъ; собаки за каждымъ возомъ возвращаются съ поля; но Мила шла, не останавливаясь и шла прямо въ Кутки. Она знала Настеньку потому только, что нельзя было въ Сороковкѣ не знать другъ друга; но она никогда не была у нея и Настенька только въ церкви подходила, краснѣя, поклониться паннѣ воеводовнѣ. Въ своемъ полузабытьи, сосредоточивая вниман³е на томъ, что внутренно занимало ее, Мила прошла и не замѣтила мало проторенную дорожку, поворачивавшую въ Куткѣ. Она шла далѣе низомъ по-надъ ихъ огородами и вишневыми садиками, когда заунывная протяжная пѣсенка остановила ее. "Настенька!" сказала Мила себѣ самой. Она перешла черезъ заросш³й земляной окопъ и раздвигая вѣтви и кусты, пробиралась на голосъ пѣсенки. "Думаетъ ли Настенька, что я иду къ ней? что я несу еи?" подумала Мила. И эта мысль заронила въ ней другую: подкрасться къ Настенькѣ и посмотрѣть издали; нѣтъ ли на лицѣ у человѣка какой примѣты близкаго, подходящаго къ нему счастья? не прос³яваетъ ли оно въ невольной улыбкѣ, или въ чемъ нибудь свѣтломъ въ глазахъ?... Судя по Настенькѣ, кажется, нѣтъ.

   Три повислыя вѣтвями, понаклонивш³яся вербы, стояли въ затишьи неподвижномъ; четвертая отломлена была отъ нихъ бурею и лежала поперекъ чистой полянки. На стволѣ ея сидѣла Настенька. Не отводя глазъ отъ работы, видно, поспѣшая окончить ее, пока догорала заря, Настенька шила воротъ мужской рубашки... Въ темномъ ситцевомъ платьѣ, съ позавявшими пунцовыми маками въ черныхъ волосахъ - простая, милая дѣвушка - красавица на зорк³е молодецк³е глаза, сидѣла Настенька, задумчивая безъ печали и счастливая безъ большой радости - и привычка ли къ безвеселью, къ тоскливой жалобѣ сердца выводила эту заунывную, все на долю плачущуюся тихую пѣсенку? Мила сама не зная, чѣмъ растроганная, зашла со стороны и прижала Настенькѣ на плеча обѣ свой руки. Настенька живо оборотилась. Можетъ быть, и не того рода поцѣлуи она ожидала встрѣтить и приняла его въ несказанномъ удивлен³и.

   - Панна воеводовна! не вѣря себѣ, проговорила она.

   Она хотѣла было встать, но Мила не допускала. Перевѣсясь Настенькѣ черезъ плечо, она ей улыбалась своей хорошенькой улыбкою.

   - Настенька милая! заговорила она. - Я не хочу васъ томить; не буду заставлять васъ угадывать: какъ и зачѣмъ я пришла? Вы поцѣлуйте меня. Я вамъ радость большую принесла.

   Сама цѣловала Настеньку Мила, обвивая ей шею нѣжной рукою.

   - Вы, безъ сомнѣн³я, слышали, Настенька, разсказъ Алексѣя Леонтьевича: "какъ Бог