Кохановская Надежда Степановна - Гайка

лошади. Напослѣдокъ она оборотилась къ дочери.

   - Такъ вотъ это - будьте здоровы, пани воеводовна! - у васъ желтыя лошади? И ты не изволишь знать, кто такой ѣдетъ? Позволь уже я скажу...

   - Не безпокойтесь, маменька, возразила Людмила Павловна. Я очень хорошо знаю; это ѣдетъ Алексѣй Леонтьевичъ.

   Отвага ли, или неожиданность этого отвѣта была такова, что замолчала Катерина Логвиновна.

   - Хорошо, сказала она. Прошу тебя теперь мнѣ толкъ дать, я вѣдь человѣкъ темный, книгамъ не ученый, - какимъ это родомъ такимъ то вы знаете, а то ты вдругъ ни знаешь?

   - Маменька милая! возьмите отъ меня бутыль, чтобы я могла хотя взглянуть на васъ. Я стою къ печкѣ лицомъ и боюсь пошевельнуться.

   Катерина Логвиновна приняла бутыль.

   - Извольте. Вотъ и бутыль тебя не тяготитъ... Такъ какъ же это такъ? По какому учен³ю мать дурой дѣлаютъ?

   - Маменька! вы обижаете самое себя, сказала дочь. Разумѣется, я знала и сейчасъ увидѣла, что это ѣдетъ Алексѣй Леонтьевичъ; но за чѣмъ?... пр³остановилась немного Людмила Павловна... Вы сами знаете, почему я избѣгала сказывать вамъ.

   - Ничего я не знаю! важно возразила пани воеводша. Я только то знаю, что Затолока, Алексѣй Леонтьевичъ, дѣлалъ вамъ честь и намъ, по совмѣстности, тутъ же, искалъ соглас³я вашей руки и что вы, не спросясь ума, не сказавъ матери ни добраго ни худаго слова, изволили отказъ ему дать на всѣ четыре стороны и еще ты оскорбила, обидѣла человѣка!...

   - Вотъ чего я избѣгала! горячо, даже зарумянившись вся, сказала Людмила Павловна. Упрековъ, этихъ разныхъ намековъ и укоризнъ, которыя при имени Алексѣя Леонтьевича, трет³й день осыпаютъ меня... Я не привыкла къ этому.

   - Къ чему? спросила пани воеводша. Правду-то слушать? Къ этому, голубка моя, и ввѣкъ не привыкнешь. Правда глаза колетъ.

   - Какая правда, маменька? - Я не говорю, чтобы я вовсе была не виновата: но въ чемъ однако же? Развѣ я обязана выходить за всякого и кто еще черезъ пятыя руки объявитъ мнѣ свое удовольств³е имѣть меня женой!

   Мододая дѣвушка, совсѣмъ разогорченная, едва не плакала и только ее удерживала гордость.

   - Маменьки! Алексѣй Леонтьевичъ ѣздитъ къ намъ, какъ онъ ѣздитъ ко всѣмъ...

   - Ну, будетъ почаще немножко, остановила ее мать.

   - Пусть и чаще, я не буду спорить. Онъ вашъ знакомый старинный; вы съ нимъ едва не дѣтей крестили...

   - Не крестила, сказала пани воеводша.

   - Очень жаль. - Бываетъ онъ у насъ запросто, прямо отъ обѣдни. Пр³ѣзжаетъ иногда такъ рано, что я сплю.

   - Ну, да спишь ты всегда допоздна.

   - Хорошо; я и на это согласна... Будетъ ему лѣтъ за сорокъ...

   - И не будетъ, Людмила Павловна, извините. Ну, подъ сорокъ будетъ; а за сорокъ не насчитывай!

   - Подъ-сорокъ, за-сорокъ - все равно. Могла ли я думать что-нибудь? Мнѣ и въ голову не приходило. Мы, случалось, шутили съ нимъ, что онъ вовсе не глупъ, этого никто не отниметъ у Алексѣя Леонтьевича. Веселый онъ; вы говорите, что единственный хозяинъ; онъ прекрасно разсказываетъ всяк³е малоросс³йск³е и не малоросс³йск³е анекдоты и у него ихъ бездна. Далѣе, я только знаю, что Алексѣй Леонтьевичъ куритъ тѣ же самыя сигары, какъ тамъ, у О - хъ, самъ Васил³й Петровичъ курилъ; что у него на вискахъ сѣдые волосы и его буланыя лошади, которыя прославились по Сороковкѣ.

   - Только? спросила Катерина Логвиновна. Говоришь ты хорошо, дитя мое, да не договариваешь.

   - Позвольте, я сейчасъ договорю. - Были мы третьяго дня у Петренковыхъ; я пошла съ барышнями въ садъ, - откуда ни взялся Мокрый, подходитъ ко мнѣ. Вы знаете, какой онъ. - "А вы все цвѣточки рвете!" киваетъ мнѣ головою. "А нѣтъ, чтобы о дѣлѣ подумать." - "О какомъ?.." Что другое я могла ему сказать? О такомъ: разогналъ онъ онъ всѣхъ и вдругъ начинаетъ мнѣ говорить, что Алексѣй Леонтьевичъ поручилъ ему узнать: какого я объ немъ мнѣн³я и приму, ли я его предложенье? Я была разсержена, разумѣется, я очень удивилась и не помню, какъ я сказала: "полноте, вздоръ какой! человѣкъ старый, ему сорокъ лѣтъ, я не хочу..." Да и что другое я могла бы сказать пану Мокрому? Пусть умѣютъ выбирать своихъ ходатаевъ.

   - Ну, сказала выслушавши все до конца пани воеводша: теперь ты, голубка моя, совсѣмъ оправдалась. Виновата-то кошка, что бѣжала мимо... Слушала я тебя; не поскучай и ты меня послушать.

   Пани воеводша поставила бутыль, взяла со стола чистое полотенце и утерла имъ губы.

   Самая живая житейская мудрость не могла бы говорить наставительнѣе, толковитѣе - такъ оно чинно, каждое слово къ дѣлу, съ разстановкою, съ чувствомъ достоинства...

   - Разогорчила ты меня, - начала пани воеводша... Нѣтъ, постой, мое дитя! обожди говорить... Не тѣмъ ты меня много огорчила, что тамъ сказала, или не сказала ты, не спросилась матери - это наше дѣло, свое домашнее; сору изъ избы не вынесемъ, да какимъ ты родомъ отказъ дала? Вотъ чѣмъ ты меня, какъ ножемъ, по сердцу прошла! Черныя брови свои сдвинула пани воеводша. - Кому, кому, голубка моя, уже Богъ и люди простятъ, не знать ему благоприлич³я, да не тебѣ, Людмила Павловна, другъ ты мой! Ты у меня ученая, не за печкой гдѣ у матери жила, а въ большомъ домѣ, между хорошими всегда людьми обхожден³е имѣла, - и тебѣ передаютъ предложен³е, искательство твоей руки отъ прекраснѣйшаго, могу сказать хорошаго такого человѣка, - и ты прямёхонько въ отвѣтъ (утѣшила мать): "какой старый: я не пойду!..." Да еще начала года ему высчитывать!

   - Маменька! развѣ я хотѣла? Я вовсе не думала. Это нечаянно.

   - Чаяно, или нечаянно, другъ ты мой, да старые люди такъ намъ говорили: что трехъ вещей на свѣтѣ воротить нельзя: стало быть, т. е., невинности, да потеряннаго времени, да еще сказаннаго слова.

   - Кончили вы, маменька?

   - Нѣтъ еще, дочь моя; я буду говорить. - Все бы еще, и то и сё, будь это человѣкъ такой - съ конца свѣта взятый; а то человѣкъ истинно знаемый; съ матерью его мать твоя вѣкъ свой изжила; да и съ нимъ, по какой часъ, не забывали мы родительской пр³язни. Вотъ уже болѣе десятка лѣтъ и въ Сороковкѣ не живетъ; Алексѣй-то Леонтьевичъ въ гору пошелъ, съ большими господами вѣдается; а когда онъ не со всякимъ уважен³емъ ко мнѣ - что говорится, почтен³емъ?

   - Маменька, скажите прямо: вы хотѣли бы меня отдать за Алексѣя Леонтьевича?

   - Хотѣла бы, или не хотѣла, дитя мое, не о моемъ хотѣньи рѣчь идетъ; а о томъ, чтобы мнѣ матерински, какъ самъ Богъ повелѣлъ, наставитъ тебя, оберечь твою молодость. Видно, книги-то не все говорятъ, хоть и много въ нихъ писано. М³ръ умнѣе насъ всѣхъ; а м³ромъ идутъ поговорки: кто спѣшитъ, людей смѣшитъ; дурной женихъ сватается, хорошему дорогу показываетъ. Что бы тебѣ сталось - убыло ли бы тебя, дорогаго дитя моего, когда бы ты не поспѣшила, да отправила Мокраго, Матѳ³я-то Яковлевича, ко мнѣ? Я на то на свѣтѣ пожила, чтобы знала этимъ дѣломъ повести какъ и ни да, ни нѣтъ твоего не сказала бы. А заговорила бы, можетъ быть, и такъ: что дѣло оно еще Бож³е; что вотъ весна у насъ - сѣнокосы, рабочая пора идетъ; а дѣло это такое, что на свободѣ, гуляючи, пораздумать о немъ; вотъ велитъ Богъ дождаться намъ осени совѣтливой да привѣтливой... Вотъ тебѣ, дитя мое, и ни приказу ни отказу никого; а Алексѣй-то Леонтьевичъ ѣздилъ бы и люди не безъ глазъ бы смотрѣли чего онъ ѣздитъ? А тамъ уже что Богъ далъ бы; отказать всегда будетъ время. А теперь Алексѣй Леонтьевичъ не захочетъ, такъ не скажетъ: что онъ и не думалъ сватать тебя и въ умѣ своемъ не полагалъ; а что это Матѳ³й Яковлевичъ Мокрый такъ, изъ своей головы, чтобъ посмѣяться только.

   Замолчала наконецъ пани воеводша. Дочка ея сидѣла, перебирая тоненькими пальцами по платью; въ комнатѣ жужжала одна толстая сизая муха.

   - Маменька!

   - Что голубка моя?

   - Вѣдь вы именно сказали: что разъ сказаннаго слова воротитъ нельзя?

   - Нельзя, дитя мое, никакъ его нельзя.

   - А чего воротить нельзя, - стало не зачѣмъ о томъ безпокоиться. Когда оно было, такъ ему и быть.

   - Вишь ты, какое у ней разсужден³е! Нѣтъ о томъ-то жалѣть и безпокоиться должно, чего воротить нельзя.

   - Алексѣя Леонтьевича! съ разстановкою произнесла Мила... Что это Даши такъ долго съ цвѣтами нѣтъ?

   - Нѣтъ, ты, дочь моя, Людмила Павловна! не о Дашкѣ заботься, а поважнѣй о комъ. У меня дѣло на рукахъ; уксусъ не доцѣженъ... Посмотри ты мнѣ хорошенько; что Алексѣй-то Леонтьевичъ? Бывало это онъ къ намъ заѣзжаетъ. Куда его теперь Богъ несетъ?... Къ Мокрому не заѣхалъ? къ Матѳ³ю тому?... отрывисто спрашивала пани воеводша, видимо нерасположенная къ Мокрому по отношен³ю его къ сватовству. Кажется, она едва ли не подозрѣвала, что это онъ нарочно истор³ю такую подвелъ. Какъ будто онъ не могъ бы прежде этого сказать ей?

   - Нѣтъ, - засматривала въ окно, нельзя сказать, чтобы вовсе безъ вниман³я Людмила Павловна. "Онъ проѣхалъ Мокраго и Петренковыхъ вотъ проѣзжаетъ."

   - Ну, знаю: какъ разъ ѣдетъ въ Кутки. Это онъ къ Настенькѣ Алешковой; онъ же такъ ее всегда хвалитъ.

   - И къ Настенькѣ - что здѣсь такого? пожала нѣсколько плечомъ Мила. "Пусть его ѣдетъ... Говоритъ же онъ: что это золотая дѣвушка и цѣны ей нѣтъ; однако ей уже двадцать лѣтъ...

   Къ чему здѣсь упомянулось это: однако? Для того надобно заглянуть поглубже въ женское сердце.

   - Ну, это еще не как³е года! спѣшила возразить и говорила какъ-то особенно скоро пани воеводша. А что хозяйственная, то хозяйственная и добрая, грѣхъ сказать. Весь домъ у матери держитъ; хотя, правда и держать-то не много чего есть... Конечно, воспитан³я такого ныняшняго не гдѣ взять; ну, да разумная, толковитая; изъ себя чернобровая...

   - Однакоже, маменька, онъ и Настеньку проѣхалъ! Какъ бы находила особенное удовольств³е Людмила Павловна прервать долгую рѣчь маменьки.

   - Алексѣй Леонтьевичъ? говоришь ты: проѣхалъ? подступила къ окну съ бутылью пани воеводша. Истинно проѣхалъ... Куда жъ бы это онъ ѣхалъ? Ума не приложу. Вотъ ѣдетъ человѣкъ и не знаешь, куда ѣдетъ?

   Къ этому недоумѣн³ю присоединилось еще другое. Буланыя Алекс³я Леонтьевича внесшись на рысяхъ въ Лисью-балку, не выѣзжали оттуда, и ничего не показывалось. Вороны и ласточки, которыя любятъ слѣдить за человѣкомъ въ полѣ, надлетали надъ балку и вертѣлись...

   - Вотъ бѣда! Вѣрно, изломалось что, достовѣрно полагала пани воеводша.

   Но пока оно еще не рѣшено и вдоль по дорогѣ къ Сороковкѣ ничего не видно, я воспользуюсь этимъ временемъ, чтобы сказать нѣсколько: что это за лицо Алексѣй Леонтьевичъ? Помѣщикъ, да какой помѣщикъ?

   Прежде всего, Алексѣй Леонтьевичъ Затолока, былъ древнѣйшимъ сороковскимъ помѣщикомъ, отъ дѣда и прадѣдовъ, жилъ по близу Кутковъ и по сосѣдству съ Мокрымъ. Во владѣн³и у него было семь душъ крестьянъ, въ томъ числѣ двѣ мертвыхъ; а сколько земли? Невозможно опредѣлить, потому что о полюбовномъ размежеван³и еще и не думала Сороковка. Кажется, онъ и въ уѣздномъ училищѣ не учился; служилъ въ поселен³и въ уланахъ и къ нему очень шелъ син³й съ красными лацканами мундиръ. Когда его произвели въ офицеры и онъ пр³ѣхалъ къ старенькой своей матери (которая столько разъ кукушечкамъ и ласточкамъ и орлу сизому наказывала, чтобъ полетѣли къ ея сыну милому, да сказала ему: что старая его мать и поздно ложится, и рано встаетъ, все по зарямъ выглядываетъ: когда онъ пр³ѣдетъ къ ней? чтобъ таки - не умерла она, посмотрѣла на сына во всемъ его великомъ государскомъ одѣян³и) - такъ, когда пр³ѣхалъ Алексѣй Леонтьевичъ въ Сороковку въ уланскомъ мундирѣ, серебряные эполеты, грудь вся алая и шапка алая, такъ и цвѣтетъ, важный Мокрый, еще отецъ Матѳ³я Тимоѳ³евича, назвалъ Затолоку снѣгиремъ и позвалъ къ себѣ отъ обѣдни на водку. И куда бы ни шелъ Алексѣй Леонтьевичъ: коноплянниками ли, чтобъ пострѣлять воробьевъ, такъ ли куда дорогою - словно кто насылаетъ ему такое наважден³е: спереди и съ боковъ, и въ слѣдъ ему - затаясь гдѣ-нибудь за вербою, припавши въ высокую траву, или наконецъ цѣлою ватагою нахлынувши въ густую коноплю - его высматривали отовсюду зорк³е плутоватые глазки и когда Алексѣй Леонтьевичъ зачастую самъ хотѣлъ поближе взглянуть на нихъ - отъ него, смѣясь, бросались въ разсыпную бѣжать не однѣ простыя дѣвушки, перекинувъ на плечо цвѣтную отъ косы ленту; но случалось и сороковск³я барышни, подбирая свои длинныя платья и хватаясь рукою за гребень, чтобъ на бѣгу не обронить его. Не разстался бы иной легко съ такимъ чудодѣйственнымъ мундиромъ; но Алексѣй Леонтьевичъ скоро снялъ его. Умерла его старенькая мать, похоронили ее у церкви и вышелъ въ отставку Алексѣй Леонтьевичъ. Встала на него, какъ одинъ человѣкъ, вся Сороковка. "Уже видно," говорили, "что умерла старая матерь: бо некому поучить молодаго сына." Вмѣсто того, чтобы жить паномъ, хотя маленькимъ - какимъ ни-на-есть, да все паномъ, помнить свое панство, - онъ пошелъ въ купцы: позавелъ компан³и съ купцами, началъ перепрадовывать лошадей, скупать овецъ... Не зазывалъ уже болѣе Мокрый Алексѣя Леонтьевича на водку; перестали его высматривать изъ конопель дѣвушки, да и самого его почти не видать было въ Сороковкѣ. "Навернется", говорили ближн³е сосѣди, "какъ огня ухватитъ, да и былъ таковъ." Гдѣ онъ пристанище имѣлъ? что дѣлалъ? Полагали даже, что едва ли не подъ разбой ходилъ; только разбоевъ нигдѣ не слыхать было. Когда на улицѣ начинали пѣть старинную малоросс³йскую пѣсню:

  

   Нема ³й спыну да вдовыному сыну...

   Нѣту удержу да вдовы ли той сыну:

   Что полночь наступаетъ, разбой разбиваетъ...

  

   "Нема спыну да вдовыному сыну!" важно повторялъ панъ Мокрый. "Вотъ такъ оно, какъ нашему." Оно и было отчего говорить такъ: то въ хуторочекъ къ "вдовыному сыну" приведутъ лошадей такихъ, что кому не надо, каждая рублей двѣсти и болѣе стоитъ; то пригонитъ онъ откудова-то воловъ и коровъ на удивлен³е, что вся Сороковка сходится смотрѣть: и гдѣ онѣ росли въ такой роскоши, на какомъ привольи и еще, пуще всего, какъ достались онѣ "вдовыному сыну?" Гдѣ, гдѣ его нѣтъ, а уже на весеннихъ ярмаркахъ онъ здѣсь: похаживаетъ между купцами, скупаетъ скотъ; завелъ свою отару овецъ въ Сороковкѣ и на Донъ пробивалъ, по Черноморью всѣ мѣста извѣдалъ - "нема спыну да вдовыному сыну!"

   Послѣ пяти-шести лѣтъ такой никѣмъ не стѣсняемой жизни, Алексѣй Леонтьевичъ вдругъ явился къ Мокрому и предложилъ ему, какъ сосѣду и достаточному человѣку, купить у него его часть Сороковки. "Такъ я хоть и старый человѣкъ", разсказывалъ Мокрый, "а у меня морозъ по за-спиною пошелъ. Продать отцовщину! Сороковку! Что вы, молодой мой панычъ, собираетесь жениться, или какъ оно въ пѣсни поется: "бо жъ я женюся, або утоплюся?" "Ни того и ни другаго", отвѣчалъ Алексѣй Леонтьевичъ. "А вы располагаете купить у меня, или нѣтъ?" "Нѣтъ!" рѣшительно сказалъ Мокрый. "Ни!" повторилъ старикъ, съ силой задушевнаго убѣжден³я. "Грѣху брата моего не послужихъ," попъ-батько въ церкви читалъ; а вы, молодой панычъ, сыномъ могли мнѣ быть, такъ мнѣ, старому дѣду, учить васъ; а не подводить на такое богопротивное дѣло - ни! не хочу я. Коли вы не совсѣмъ еще отказались отъ сороковской хлѣба-соли, то оставайтесь, пообѣдаемъ; а сего дѣла - не хочу! дважды повторилъ Мокрый. "Очень жаль," кажется, былъ нѣсколько тронутъ и вмѣстѣ раздосадованъ молодой Затолока. "Благодарю васъ, панъ Мокрый, что вы захотѣли поучить меня безроднаго. Я самъ дорожу отцовщиной на сколько могу. Людей я оставляю за собою, хотя, вы знаете, тамъ немного добра, гдѣ двое старыхъ, да одинъ малый; а на землю у меня покупщикъ есть. Но я, можетъ быть, потому и пришелъ называться вамъ, что мнѣ хотѣлось бы лучше, чтобы земля моя была у васъ, у нашего стариннаго сосѣда и своего брата помѣщика. Счастливо вамъ оставаться." "Съ Богомъ, молодой панычъ. На добрый путь... Такъ кому вы продаете вашу землю? спросилъ, провожая гостя, уже на крыльцѣ панъ Мокрый. "Мѣщанину изъ города..." Вернемтесь, панъ, въ хату, чтобы вонъ та рябая сорока, что на плетнѣ, не послышала насъ... Садитесь, мой панъ!" сказалъ Мокрый. "Еще какъ стало на свѣтѣ считаться любая Сороковка, не было въ ней того сраму, чтобы жили жили паны, да замѣшалась сюда всякая дрянь.... Что вы хотите за вашу землю? Я не торгуясь плачу. Намъ купцами не быть и на барыши мы не разсчитываемъ. Мы дурни паны; дѣды наши такъ жили, да и намъ, панъ, заказали"...

   Такъ выбылъ Алексѣй Леонтьевичъ изъ Сороковки. "Батьковщину уже продалъ", махали будто въ слѣдъ ему рукою сороковск³я пани, "не постоитъ и душу заложитъ." "Ни!" крѣпко раздумывая, напиралъ на свое ни панъ Мокрый. "Еще панычъ нашъ не совсѣмъ пропалъ. За барышъ души не положигь. Важность она панская въ немъ есть. Я уже такъ было и думалъ: возьметъ онъ съ меня въ тридорога; благо, что дурень такой попался сказать: что не торгуясь плачу - и заплатилъ бы, бисову сыну, слова бы не сказалъ, заплатилъ!" разгорячился панъ Мокрый. "Такъ нѣтъ его, говоритъ: - кладите вы цѣну, земля вамъ знакомѣе, и купчую пополамъ возьмемъ. Такъ оно межъ панами ведется, по-пански оно!" тихонько притопывалъ сапогомъ Мокрый. Алексѣй Леонтьевичъ взялъ въ верстахъ двадцати отъ Сороковки значительную аренду, гдѣ довольно большое количество земли, и сверхъ того, возможность нанимать степь у сосѣднихъ помѣщиковъ, развили его торговые обороты. Онъ скупалъ и выкармливалъ на сало отары овецъ, головъ двѣсти и болѣе украинскихъ быковъ. Алексѣй Леонтьевичъ былъ не такой человѣкъ, чтобы могъ остановиться, когда видѣлась возможность идти впередъ - и онъ завелъ свои бойни, свое небольшое саловаренное заведеньице; черезъ восемь лѣтъ онъ купилъ свою аренду. Казалось бы, такого рода не пустые успѣхи, устанавливающееся значен³е Алексѣя Леонтьевича, какъ человѣка "при деньгахъ", и самый его новый высш³й кругъ сосѣдства и знакомства давали ему все право забыть Сороковку и навсегда.

   Но вышло совершенно на оборотъ. Когда Алексѣй Леонтьевичъ жилъ въ ней и принадлежалъ, какъ рыба водѣ, своей Сороковкѣ, она точно была ему ничѣмъ. Забывалъ онъ про нее и будто немножко презиралъ; по крайней мѣрѣ, отъ недосуговъ ли, или почему другому, только вовсе не хотѣлъ знаться съ ея панами и паньями. Теперь совсѣмъ не то. Оставилъ онъ Сороковку и она будто стала ему и близка, и мила. Подъ рядъ перезнакомился онъ со всѣми ея Петренками, Проценками, Сидоренками; полюбилъ отъ души еще маленькую и всюду говорилъ о ней, расхваливалъ свою бывшую сосѣдку по Куткамъ, бѣдную Настеньку Алешкову и случалось, что его звали куда-нибудь въ важный домъ и не совсѣмъ на обыденный случай - "нѣтъ, господа", говорилъ онъ, "поѣду въ свою Сороковку".

   И чтобы настояще видѣть Алексѣя Леонтьевича, сколько въ немъ было самороднаго, своего особеннаго, дѣятельнаго и какъ бы немножко удалаго, это надобно было посмотрѣть на него на весеннихъ ярмаркахъ, гдѣ обыкновенно продается скотъ и больш³е и мелк³е торговцы кишатъ по заставленной площади. Пр³ѣзжаетъ Алексѣй Леонтьевичъ. Ему надобно прибыть иногда за восемнадцать и двадцать верстъ. Самая только грязь, весенняя распутица; буланыя его взмылены, сѣдѣютъ отъ пара, но еще рвутся на возжахъ: ярмарочный шумъ и толкотня горячатъ ихъ. "Берегись, поди!" не замолкаетъ кучеръ... "Прочь съ дороги, баба! зазѣвала - берегись!" Еще лошади и не совсѣмъ остановились, какъ Алексѣй Леонтьевичъ встаетъ. На немъ оригинальный - лоснится весь - какъ смоль вороной, калмыцк³й ергакъ забрызганъ мѣстами грязью. Алексѣй Леонтьевичъ веселъ, видимо доволенъ; англ³йск³е невыразимые опущены въ сапоги съ узенькой сафьянной оторочкой; ничто не мѣшаетъ свободнымъ его во всѣ стороны движен³ямъ; на головѣ красная кругленькая шапочка, что-то на манеръ ермолки, принадвинута на брови и замшевыя темно-зеленыя перчатки - нарядъ Алексѣя Леонтьевича. "Наше вамъ нижайшее почтен³е! Всенижайшее наше почтен³е, Алексѣй Леонтьевичъ! по добру ли, т. е., ваша милость, по здорову?" подступаютъ къ нему съ разныхъ сторонъ. "Матвѣй Ивановъ Скорняковъ всепокорнѣйшее свое почтен³е Алексѣю Леонтьевичу!" протискивается въ засаленомъ балахонѣ скудобородый молодецъ купчина. "А мы этакъ-съ, того, посматриваемъ. Не ѣдетъ-съ! говоримъ; а и торгъ бы оно какъ-то вольнѣе пошелъ-съ. Дорога-съ оченно, того, распутная-съ". Весело, какъ-то особенно довольно, бодро оборачивается по сторонамъ Алексѣй Леонтьевичъ, приподнимаетъ свою красную шапочку - "Богъ помочь! А! здравствуйте. Спасибо, господа... А! умная голова, неладная борода - Матѳей Ивановъ! здорово, братъ. Хозяйка, дѣтки? каково поживаешь? - "Слава Богу, Богу! на всемъ-съ слава Богу". - "Слава Богу!" въ свою слава очередь повторитъ Алексѣй Леонтьевичъ. "Что? Какова площадь, господа? Хорошъ ли товаръ есть?" - и отправляется въ кружкѣ бородъ обойдти ярмарку, осмотрѣть ее. Не потому, чтобы это было ему нужно, - иногда онъ уже "накупился", т. е., купилъ все необходимое ему количество скота и теперь пр³ѣхалъ на ярмарку такъ, не почему другому, какъ потому что въ немъ шевелится живая дѣятельность, и усидѣть дома, не посмотрѣть хотя, какъ поведутъ свои дѣла друг³е, Алексѣй Леонтьевичъ не могъ. И, кажется, онъ вовсе не смотритъ; идетъ по ярмаркѣ, разсказываетъ, кланяется съ своими знакомыми и только, будто мимоходомъ, ударитъ по бедру рукою то одного, то другаго быка; но торговцы знаютъ это клеймо зеленой перчатки Алексѣя Леонтьевича. Какъ бы ни держался хозяинъ, а скотина у него будетъ куплена: потому что глазъ Алексѣя Леонтьевича вѣренъ и рука его мѣтко обозначаетъ хорошее.

   И вотъ эта мѣткость вѣрнаго взгляда, дѣльность Алексѣя Леонтьевича, умная голова, не пустозвонная - вовсе не обороты его, не превышавш³е тысячъ семи серебромъ на рогатомъ скотѣ - дали ему вѣсъ и почетъ между людьми не его сослов³я, ворочавшими десятками тысячъ, и которые вначалѣ очень небрежно посмѣивались надъ его честью, "дворянческимъ купцомъ". Но чтобы все сказать объ Алексѣѣ Леонтьевичѣ, надобно не пропустить и тѣхъ слуховъ, которые ходили объ его деньгахъ. Одни говорили, что у него даже тридцать тысячъ серебромъ; друг³е поумѣреннѣе, клали только на пятнадцать. Разумѣется, то и другое было чистый вздоръ. Вѣрнѣе всего можно сказать, что едва-ли у него какой десятокъ тысячъ, и то не серебромъ, а развѣ ассигнац³ями, былъ наличными, лежалъ въ шкатулкѣ; а остальные деньги находились въ оборотѣ: въ скотѣ, въ овцахъ, въ зерновомъ хлѣбѣ, которымъ засыпаны были сплошь амбары и наконецъ не должно забывать, что нѣтъ еще и двухъ лѣтъ, какъ Алексѣй Леонтьевичъ купилъ свою аренду. Но въ томъ и состояла вся задача, что Алексѣй Леонтьевичъ и не было того, чтобы когда распространялся о своихъ дѣлахъ: какъ они? удачно, не удачно ли шли? Даже, когда навѣрное знали, что онъ выгодно и превыгодно продалъ свой гуртъ, или овецъ своихъ и только такъ хотѣли спросить: "А что? не хорошъ барышъ? Мало, чай, взяли?" - "Будетъ съ меня", отвѣчалъ съ своей веселой улыбкою Алексѣй Леонтьевичъ. "Мнѣ не семью кормить". - "А отчего бы и не семью?" живо вступалась какая-нибудь тутъ бывшая сороковская и не сороковская дана. Алексѣй Леонтьевичъ шутилъ и отсмѣивался; но въ этомъ отношен³и судьба его сильно интересовала Сороковку. Его женили и на вдовѣ какой-то, даже княгинѣ, - гдѣ-то она жила, никто не зналъ - и козачку онъ съ Дону привозилъ; Настеньку Алешкову чуть-чуть только не сваталъ и даже былъ явно помолвленъ - это всѣ знали - на дочери того, у кого онъ держалъ имѣн³е на арендѣ; хотя у него всѣхъ дѣтей было только два сына. "Истинно вотще трудишися!" качали головами и въ печали жмурились старушки, приводя очень близко тексты изъ св. Писан³я. "Нынѣ душу твою истяжутъ отъ тебѣ и вся твоя не вѣси, кому собираеши. Ни жены, ни близкаго рода". Пр³ѣхала Людмила Павловна... Вся Сороковка въ одинъ голосъ положила, что вотъ уже невѣста Алексѣю Леонтьевичу - не идти ему дальше. И Алексѣй Леонтьевичъ, то часто ѣзжалъ въ Сороковку, а то будто и еще чаще сталъ навѣщать того и другаго въ ней, и все по дорогѣ, мимоѣздомъ и такъ прямо, заѣдетъ къ Катеринѣ Логвиновнѣ. Но ѣздитъ онъ мѣсяцъ и два ѣздитъ мѣсяца - не малое время, и годъ прошелъ; а Алексѣй Леонтьевичъ бываетъ и бываетъ, и будто правъ себѣ, что онъ бываетъ. Потомъ вдругъ - Богъ послалъ весну - и словно вѣтромъ какимъ пахнуло на Алексѣя Леонтьевича: черезъ Мокраго - извольте вамъ - дѣлаетъ предложен³е, или, что одно: проситъ узнать, какъ примутъ его? Все это, отъ давняго ожидан³я, пришло совершенно неожиданно, было какъ-то оно странно; не отзывалось дѣльност³ю, всѣмъ извѣстной послѣдовательност³ю Алексѣя Леонтьевича... "Гм!" часто произносила за это время въ большомъ раздумьи пани воеводша, и теперь, заглядывая въ окно и не понимая, что такое сдѣлалось въ Лисьей-балкѣ съ Алексѣемъ Леонтьевичемъ? - "Гм!" сказала она, но здѣсь же увидѣла, какъ вспугнутую ширококрылую птицу, поднявшуюся изъ-за кустовъ балки.

   Эта птица была тройка Алексѣя Леонтьевича. Прямо противъ солнца, румяное, маслянистое лицо кучера яснѣло, какъ красной мѣди самоваръ; буланыя неслись; задержка въ балкѣ, видимо, разгорячила ихъ. Коренной конь, какъ левъ (да онъ и немного похожъ былъ на него золотистой гривой), кажется, отсюда слышно было какъ храпѣлъ, напирая крутою грудью и высокими взмахами копытъ загребая подъ себя пыль и дорогу.

   - У! добрый конь! - не могла чтобы не проговорить Катерина Логвиновна, не смотря, что такъ она была озабочена вопросомъ: куда ѣдетъ Алексѣй Леонтьевичъ?

   - Въ самомъ дѣлѣ, куда же это онъ ѣдетъ? Мила? тебѣ будто и нужды нѣтъ...

   - Мнѣ же какая нужда, маменька! - сказала Людмила Павловна. Вѣдь онъ навѣрное ѣдетъ не къ намъ; да хотя бы и къ намъ...

   - Навѣрное или не навѣрное - не узнаешь ты, дитя мое, что у человѣка на умѣ. А ѣдетъ, шибко ѣдетъ.

   - Вотъ прекрасно! зачѣмъ же это онъ поѣдетъ къ намъ? требовать объяснен³й, что ли?

   - Нѣтъ, дитя мое, ты ему все хорошо объяснила. Если онъ ѣдетъ, такъ зачѣмъ другимъ, а уже объяснен³й твоихъ не надобно.

   - И совершенно ясно, что онъ старъ...

   - Людмила Павловна!..

   Но укорительный голосъ пани-воеводши замолкъ. Она вдругъ отступила назадъ отъ окна и проговорила: - поворачиваетъ онъ! къ намъ поворачиваетъ...

   Хотя она сейчасъ только предъ этимъ какъ будто полагала это возможнымъ, но на самомъ дѣлѣ, видно, никакъ того не ожидала.

   - Что же мы теперь, дитя мое, какими глазами будемъ смотрѣть?

   - Я не выйду, сказала Мила.

   - Не думай того! возвратилась вдругъ къ пани воеводшѣ вся ея серьезная плавность и чинность рѣчей и пр³емовъ. Наварила, сударыня, пива, такъ и пожалуй его распивать, переступила она въ свою пр³емную комнату... Вонъ и Дашка твоя съ цвѣтами идетъ.

  

  

   Какъ я люблю, когда въ тихую комнату, слышишь идетъ входитъ человѣкъ; прислушиваешься, какъ онъ ступаетъ.... Неожиданно, начинаешь понимать его. Шаги, это такое же разнообраз³е, какъ и тоны голоса: подъ инымъ вялъ, чуть движется отголосокъ шага; подъ другимъ онъ звученъ, силенъ.... Алексѣй Леонтьевичъ входилъ, неся какую-то бодро-веселую звучность по слѣдамъ своимъ.

   - А я вотъ отъ обѣдни да и къ вамъ, Катерина Логвиновна. Незванный гость пироги ѣсть.

   - И милости просимъ, Алексѣй Леонтьевичъ! Незваный, такъ я теперь зову: милости просимъ, не откажите.

   - Извините, право. Нельзя, какъ будто грѣхъ какой: въ церкви былъ и не заѣхать къ вамъ.

   - Видно, не знаетъ онъ, себѣ на умѣ подумала пани воеводша.... И помилуй васъ Богъ отъ этого! возразила она. Чтобы однимъ разомъ сказать: да не только я и пироги мои на васъ бы осердились.... Одарья! Наталка! давайте намъ, родныя, сюда пироги. Гость пожаловалъ, ждетъ.

   Къ пирогамъ явилось все, что подается для закуски.

   - Вотъ и канареечка вамъ, Алексѣй Леонтьевичъ, запѣла. Это она послышала, что тарелки стучатъ.... Съ воскреснымъ днемъ будьте здоровы! и таки дай Богъ здоровья вамъ! наливала собственноручно въ свою серебряную чару гостю водку пани воеводша. - Вы не забываете нашего храма Бож³я; ѣздите помолиться къ вамъ. Просимъ одолжен³я выкушать.

   - Дай же Богъ, чтобы вы были здоровы и мы были здоровы, всѣмъ на здоровье! выпилъ чарку Алексѣй Леонтьевичъ и, по приглашенью, придвинулся къ столу съ закускою.

   - А вѣдь такъ, Катерина Логвиновна, странное дѣло, говорилъ онъ. Мальчишкой ли я еще, безъ шапки, привыкъ бѣгать въ нашу сороковскую церковь; бывало матушка дастъ въ руку грошикъ: "бѣги, Алекс³е, до Бози. Свѣчечку поставишь, Богъ счаст³я дастъ", - или что здѣсь прахъ родительск³й; но какъ не въ сороковской церкви, - нигдѣ будто и не помолишься.

   - Родительск³й прахъ, повторила пани воеводша, ничего не поясняя болѣе... А вотъ и пирожечекъ съ печеночкою, съ легенькимъ, какъ вы вкусъ имѣете, Алексѣй Леонтьевичъ, съ засушенкою и прирумяненный, какъ и матушка ваша покойница любила.

   - Такъ вотъ это все мнѣ, ради матушки, на здоровье скушать? обѣими руками указывалъ на свою наполненную тарелку Алексѣй Леонтьевичъ. Извольте, Катерина Логвиновна. Я мастеръ пироги ѣсть. Матушка спозаранку пр³учала.... Родная моя! когда бъ это она встала, да пожила теперь со мною!

   - Порадовалась бы душа ея, истинно порадовалась, отвѣчала пани воеводша.

   Затѣмъ только канареечка начала сильно насвистывать, подзадориваемая стукомъ ножей и вилокъ.

   Алексѣй Леонтьевичъ, какъ человѣкъ дѣятельный, не могъ быть слишкомъ полонъ и толстъ, и не былъ онъ. Вся верхняя часть его открытаго хорошаго лба на столько, какъ надѣвается картузъ и можетъ затѣнять козырекъ, была бѣла и даже очень; остальную часть лица широко захватывалъ румяный весенн³й загаръ помѣщика, который самъ бываетъ въ полѣ. Отсутств³е усовъ и бакенбардъ, бѣлокурые мягк³е волосы, сами подвигающ³еся легонько на вискахъ, свѣтъ сѣрыхъ глазъ и улыбка веселая Алексѣя Леонтьевича давали ему столько молодости, что грѣхъ было Людмилѣ Павловнѣ назвать его старымъ. Даже самый костюмъ его, простой лѣтн³й, не имѣлъ никакихъ булавокъ и перстней и хорошее бѣлье, дымокъ настоящей гаванской сигары говорили довольно въ его пользу...

   - А, Алексѣй Леонтьевичъ! а, гость мой! а, нѣтъ! заговорила пани воеводша. Салфетки вовсе не слѣдъ класть. Я васъ еще поподчую.

   - Чѣмъ же это, Катерина Логвиновна? я совсѣмъ сытъ. Обѣдъ пропадетъ.... Я, видите, безъ церемон³и у васъ и обѣдать сбираюсь.

   - Эта статья своимъ чередомъ. Кто бы и пустилъ васъ безъ обѣда. Коли одолжен³е ваше было такое заѣхать ко мнѣ, то и борщъ мой кушать: - ужъ такъ водится.

   - Да нѣтъ, Алексѣй Леонтьевичъ, вы на такой часъ поспѣли, что угощенье всякое слѣдуетъ, угощала пани воеводша. Мы вѣдь совсѣмъ на выѣздѣ; завтра въ путь пускаемся, туда, къ благодѣтелямъ своимъ. Дочь тамъ имянинница, вотъ царя Константина и матери его Елены, пр³ятельница дорогая...

   Надобно бы было добавить: чья? но пани воеводша, осторожная и совѣстливая, избѣгая всячески напомнить Алексѣю Леонтьевичу.... не упомянула имени дочери.

   - Такъ, гость мой любезнѣйш³й! то вы всегдашн³е кушали пироги воскресные; а это я васъ своими дорожными поподчую. Уже не обидьте, не откажите и дорожку намъ погладить.... Какъ хотите, Алексѣй Леонтьевичъ, хотя вы и не пьете двухъ передъ завтракомъ, а другую надобно выпить.

   - Да вѣдь я же не пью, Катерина Логвиновна.

   - Дорогу вспрыснуть, Алексѣй Леонтьевичъ. Пыль столбомъ - не откажите. А тѣмъ часомъ мы съ вами хорошо сядемъ да побесѣдуемъ; я еще посовѣтоваться съ вами хочу.

   - Что такое? зорко взглянулъ Алексѣй Леонтьевичъ. За совѣтами, кажись, пани воеводшѣ ни къ кому не ходить.

   - Не говорите того, хорош³й мой. Съ совѣтомъ да съ привѣтомъ только человѣку межъ людьми жить... Выкушайте, прошу васъ, сказала Катерина Логвиновна. Я вамъ лекарственной, человѣчьяго вѣку рюмочку налью. А вотъ и пирожечекъ съ яичками, съ поджареннымъ на меду макомъ, сдобность какая! такая пр³ятность въ дорогѣ закусить.

   - Пани моя хорошая! говорилъ Алексѣй Леонтьевичъ, я же никуда не ѣду; остаюсь у васъ. Помилуйте.

   - Что жъ такое? побезпокойтесь. Пирожочекъ одинъ... Это же мои, Алексѣй Леонтьевичъ. любимые.

   - Ну-те, такъ и быть, Катерина Логвиновна! забавно тряхнулъ головою Алексѣй Леонтьевичъ. Съѣлъ я свои любимые и матушки покойницы пирожки любимые и ѣмъ ваши любимые, это же еще на блюдѣ что за грибочки так³е загнутые, варенье течетъ? вѣрно Людмилы Павловны любимые? Давайте ужъ и ихъ съѣмъ... Кончилъ! сказалъ Алексѣй Леонтьевичъ, веселымъ размахомъ кладя салфетку на столъ. Теперь позвольте покурю.

   - Такъ оно по-пр³ятельски бываетъ! вотъ эта старинная дружба видна, предовольная свободной мѣрой своего гостя, благодарила пани воеводша. Она нѣсколько пр³остановлена была вопросомъ о любимыхъ пирогахъ Людмилы Павловны. Но Алексѣй Леонтьевичъ, спокойный и чего-то немного улыбаясь, курилъ свою сигару и похаживалъ... Гдѣ-то ума взялъ Мокрый, не сказалъ ему - или что же это такое? спрашивала себя пани воеводша.

   - Такъ что-жъ такое, Катерина Логвиновна? о чемъ вы хотѣли поговорить со мною? началъ разговоръ Алексѣй Леонтьевичъ. Душой радъ служить вамъ.

   - Всепокорнѣйшую мою благодарность приношу, Алексѣй Леонтьевичъ. Дѣло это такого выходитъ рода - эй! кто вы тамъ? умницы мои. Наталка! подите принять тутъ, - что какъ вамъ сказать? и не хотѣлосъ бы малост³ю неравно скуку вамъ навести.

   Пани восводша, какъ настоящая малоросс³янка и чинная такая, говорила съ большимъ предислов³емъ.

   - У васъ и своихъ дѣловъ, Алексѣй Леонтьевичъ, голова не обниметъ; а тутъ мнѣ съ своимъ.

   - И слава Богу, Катерина Логвиновна. Лучше много дѣлъ, чѣмъ сидѣть безъ дѣла. Что вамъ такое угодно? Позвольте, я вотъ такъ поближе присяду къ вамъ.

   Усѣлся на диванчикъ Алексѣй Леонтьевичъ и диванчикъ хорошо рыпнулъ.

   - Соблазнили вы насъ всѣхъ, хорош³й мой, говорила пани воеводша. Въ торгъ хочу пуститься. Съ весны, знаете, слыхать было, что падежъ на скотъ идетъ, такъ я и поопаслась: лишн³й какой по хозяйству скотъ я продала, и теперь думаю, мысль мнѣ такая приходитъ: что дай я куплю овецъ. Онѣ къ осени поотгуляются, а тамъ я ихъ и продамъ, и что нибудь, знаете... Деньги теперь, становятся нужны.

   - Слушаюсь, особенно весело помолчалъ Алексѣй Леонтьевичъ. - Вспомянули вы мнѣ, пани воеводша, хорошее время, какъ я самъ ходилъ за совѣтами.... Ищу, гдѣ бы мнѣ потолкаться между купцами. Въ городѣ была ярмарка; захожу я въ трактиръ, сидятъ два купца, - здѣсь это я въ первый разъ сошелся съ своимъ пр³ятелемъ Скорняковымъ, - пьютъ купцы чай и разговоръ дѣловой идетъ. Подсѣлъ и я къ нимъ, и вотъ также какъ у васъ, у меня въ головѣ овечки бродили. "Господа! говорю, вотъ такъ и такъ: что, примѣрно, прибыли? сколько можно съ овцы нагулу, т. е., сала получить? что вотъ, говорю: хотѣлось бы по осени заняться овцами". - Ничего-съ, оченно хорошая статья, говорятъ. Посмотрѣли они значительно на меня. "Да вы, сударь-съ, это впервые желаете заняться? Женаты, смѣю спросить-съ?" сказалъ Скорняковъ. "Нѣтъ," говорю я. И, примѣрно положить-съ, не располагаете жениться-съ въ этомъ годѣ? - Не думаю... Переглянулись купцы между собою. "Ну, говорятъ: барышъ есть. Нагулъ на овцахъ будетъ."

   - Какъ же-съ это оно, Алексѣй Леонтьевичъ. Я такой матер³и не понимаю.

   - Ну, извольте видѣть, пани воеводша! я и самъ тогда не понималъ. "Что вы, говорю, господа честные, посмѣиваетесь надо мною, что ли? какое дѣло нагулу на овцахъ до моей женитьбы?" А теперь и я знаю: чтобъ барыши взять да сало на овцахъ было, такъ и не мѣшаетъ хозяину не женатымъ быть.

   - Ну, и воля же ваша Алексѣй Леонтьевичъ, чинно улыбалась пани воеводша. Мнѣ не жениться и замужъ не моя пора идти.

   - Э-эхъ, пани воеводша! да мужчиной надобно быть. Не засыпаться до зари, да не нѣжиться; верхомъ ѣздить и этакъ на рукѣ стегаечку, чтобы пошевелить случаемъ чабана, носить.

   Помолчала немного пани воеводша.

   - Стало быть, Алексѣй Леонтьевичъ, такое разсужден³е выходитъ: что наврядъ мнѣ покупать овецъ?

   - Нѣтъ, пустое, сударыня моя! Покупайте смѣло. Прибыльнѣе овцы ничего по хозяйству и въ торговлѣ нѣтъ... А мои-то овцы, Катерина Логвиновна, съ нагульцемь будутъ? - шутливо и вмѣстѣ серьезно вдругъ спросилъ Алексѣй Леонтьевичъ. Слова были шутливыя, но голосъ и то, какъ они сказались, было очень серьезно. Покачалъ онъ головою.

   - Я не знаю... такъ ли оно? Алексѣй Леонтьевичъ, родной мой! понимаю ли я васъ?

   - Понимаете, пани воеводша.

   Какъ ни была она неожиданно и врасплохъ застигнута; но пани воеводша не потерялась и сановито повыпрямилась. Разговоръ пошелъ тихимъ голосомъ.

   - Такое произошло дѣло, что какъ и сказать? Простите вы васъ...

   - Да что тутъ? какое прощен³е, пани воеводша! когда человѣку талану нѣтъ.

   - Позвольте; одного я въ разсудокъ не возьму.... Можетъ, оно и не такъ бы было... Какъ это вамъ, отецъ моя родной, пр³ятель мой задушевный! да вздумалось поручить такое дѣло Матѳ³ю Тимоѳ³евичу Мокрому?

   - Дѣдъ лысый ему поручалъ! съ комической досадою отвѣтилъ Алексѣй Леонтьевичъ. Извольте послушать, какъ оно было. - Въ прошлое воскресенье собралось ко мнѣ человѣкъ шесть нашихъ сороковскихъ и Мокрый былъ. Ну, и начали они, пристаютъ: не женюсь, да почему не женюсь? Такъ-то бы вотъ и женился, какъ хочется! "Давайте же невѣсту", говорю я. Мокрый вотъ и называетъ ее.... А слышали ли вы, панъ Мокрый, сказалъ я: какъ цыганъ сватался за королевну? Не слыхалъ онъ..

   - И я, чтоже? не слыхала такого, шепотомъ замѣтила пани воеводша.

   - Такъ вотъ послушайте, говорю я. - Идетъ цыганъ разряженный... "Постой! куда ты?" спрашиваютъ его. - "Не трогайте меня, говоритъ, братцы! Иду свататься за королевну." - "Съ ума ты сошелъ цыганъ! пойдетъ же она за тебя?" - "А чтожъ, братцы? говоритъ цыганъ; уже половина дѣла сдѣлано. "Какъ сдѣлано?" спрашиваютъ его. - "Да такъ, братцы, говоритъ: я со всей душою; только - какъ она?" Вотъ такъ и мы съ вами, панъ Мокрый, говорю я: только какъ она?

   Разсмѣялся Алексѣй Леонтьевичъ.

   - Такое горе! сказалъ онъ: вы знаете, что уже Мокрому въ голову вошло, того и сухимъ клиномъ не выбьешь. "Такъ я же узнаю, - въ одно сталъ: спрошу и узнаю: какъ она?" Вотъ тебѣ и узналъ на мою голову!

   Опустилъ свою умную голову Алексѣй Леонтьевичъ.

   - Что теперь будемъ дѣлать, Катерина Логвиновна?

   - А что же вамъ такое дѣлать, Алексѣй Леонтьевичъ? Я какъ и постигала все, что это однѣ выдумки Мокраго.

   - Вотъ-те и на! - закусилъ губу Затолока. А я-то что? за болвана сталъ? Такъ бы вотъ Мокрый за меня разсказывалъ, и женилъ меня, когда бы я самъ того не хотѣлъ! Мы, Катерина Логвиновна, къ этому празднику, какъ говорится, пѣш³е бъ шли. Я разсказываю вамъ, какъ случилось.

   - А случилось оно такъ, Алексѣй Леонтьевичъ, что - не погнѣвайтесь - доброму здѣсь не много чему быть.... Позвольте! не потому, чтобы я мать родная того не хотѣла, или бы находила какой порокъ въ васъ Алексѣй Леонтьеввчъ! я съ вами, какъ съ другомъ моимъ давнимъ, душу открывши, буду говорить. Намъ не въ первый разъ сегодня знаться. Пусть ваше богатство при васъ; да человѣкъ-то вы, что другаго въ жизнь не сыщешь, хорош³й мой! Сулилъ намъ Богъ счастье, да не умѣли руками взять. Ну, чтобы вамъ мнѣ-то было сказать? Пошло бы оно тихо и ладно; авось бы что-нибудь и вышло. А то дитя молодое, явился тотъ Мокрый, какъ съ цѣпи сорвался; она наговорила, не подумавши и не раздумавши; а теперь она еще у меня такая, что отъ своего слова потому одному, что сказала его - не вотъ-то она и отступится.

&n