Кохановская Надежда Степановна - Гайка

столько безпокойства всякаго нанесли, что, что и дѣлать? Коли ваша милость, берите насъ.

   - Насилу-то - слава тебѣ, Господи! Допросился радости... Самсонъ! живо распоряжался Алексѣй Леонтьевичъ: - подъѣзжай ближе, ближе... ловчѣе... Смотри въ оба!

   Заднее колесо пролетокъ стало у самой брички.

   - Катерина Логвиновна, пожалуйте! Боже, благослови! и Богъ васъ люби... Не безпокойтесь, садитесь смѣло; лошади не шелохнутся... Людмила Павловна! если бы вамъ было угодно, я бы васъ просто на рукахъ перенесъ.

   - Нѣтъ, сдѣлайте одолжен³е! Меня и такъ сегодня Пантелей на рукахъ носилъ.

   - Какъ вамъ угодно - все какъ совершенно вамъ угодно, Людмила Павловна! Прикажете васъ поддержать немного? Вы бы прямо переступили въ дрожки.

   Мила такъ и сдѣлала.

   - Теперь, ребята, слушай: есть тормасъ у брички? спросилъ Алексѣй Леонтьевичъ. - Счастливъ ты, Ерема, шепнулъ онъ: - что ѣздишь кучеромъ у пани, а не у пана - была бы тебѣ гайка!

   - Тормасъ есть, медленно отвѣчалъ Ерема.

   - Затормазить колесо безъ гайки и за нами шагомъ... Трогай, Самсонъ!

   Алексѣй Леонтьевичъ сталъ на рессорахъ позади дрожекъ.

   Милѣ показалось, что они въ минуту доѣхали къ дому; такъ она желала бы на возможно дольшее время отдалять отъ себя это появлен³е въ домъ къ человѣку, которому она - нѣтъ и двухъ недѣль, какъ отказала въ рукѣ и теперь, по самой пошлой случайности, какъ въ романахъ бываетъ, изъ-за дрянной гайки, она ѣдетъ найдти у него пристанище - Господи мой! ночевать къ нему въ домъ и онъ, какъ хозяинъ, нѣкоторымъ образомъ будетъ имѣть ее въ своей власти и какими торжествующими взглядами въ его волѣ подарить ее! "Бываютъ произшеств³я, горько себѣ говорила Мила, но не так³я оскорбительныя, чтобы они не унижали того, съ кѣмъ случаются..." Если бы не вѣтеръ, который дулъ и вывѣтривалъ дождевую влагу и росу на поляхъ и цвѣтахъ, и холодомъ высушалъ глаза, Мила съ каплями слезъ на рѣсницахъ ступила бы на порогъ этого дома.

   Лошади пронеслись въ широк³я растворенныя ворота... Мила ничего не видѣла и не хотѣла видѣть что и какъ было въ дворѣ. Она только слышала шумъ и колыханье деревьевъ близкаго сада. Хозяинъ, видимо, былъ увѣренъ, что онъ привезетъ къ себѣ гостей: изо всѣхъ оконъ той части дома, которая выходила на подъѣздную галлерею, широкими бѣлыми полосами простирался свѣтъ. Въ немъ съ рѣзкой картинностью вдругъ выступили, остановивш³яся подъ крыльцомъ, буланыя съ разметанными вѣтромъ на сторону и на другую гривами и въ полусвѣтѣ дикимъ звѣремъ, а не лошадьми, выглянувш³я изъ-за густаго напереди вихра волосъ, которымъ забросало и засыпало имъ на половину морды и глаза. Бѣлая съ пятнами, большая собака съ крыльца бросилась, ласкаясь, къ Алексѣю Леонтьевичу; человѣкъ спѣшилъ вынести свѣчу и вѣтромъ задуло ее...

   - Поди прочь Турка! отстань, не до тебя, Турка! говорилъ Алексѣй Леонтьевичъ, принимая съ дрожекъ своихъ гостей и первой Милѣ пришлось ступить на это освѣщенное крыльцо.

   Она пр³остановилась пообождать мать и видѣла въ окнахъ, какъ нѣсколько большихъ и дѣтскихъ головъ, мужчинъ и женщинъ, припавши лицами къ стекламъ и заслоняя себѣ свѣтъ руками, высматривали съ напряженнымъ вниман³емъ ихъ любопытный пр³ѣздъ и даже указывали на нее пальцемъ. Милѣ показалось, что и лакей, появивш³йся вновь со свѣчею, съ какой-то нахальностью отворялъ ей дверь и просилъ ее пожаловать.

   - Пожалуйте, Людмила Павловна! милости прошу васъ, подтверждалъ слова своего лакея Алексѣй Леонтьевичъ, такъ казалось Милѣ. - Катерина Логвиновна, вотъ сюда-съ, прямо... Так³е мы съ вами давн³е пр³ятели и вы не знаете, какъ у меня дверь отворяется. На силу Богъ привелъ... Самоваръ! самоваръ живѣе! Хлопотливо приказывалъ Алексѣй Леонтьевичъ, на минуту отлучаясь изъ залы.

   По старинному, благочестивому обычаю отцовъ, пани воеводша, какъ вошла въ домъ, три раза къ образамъ перекрестилась и поклонилась.

   - Гдѣ же вы, добрый нашъ, ласковый хозяинъ? обратилась она съ предорогой простотою и искренностью.

   - Здѣсь, здѣсь! шелъ Алексѣй Леонтьевичъ.

   - Дайте же мнѣ поздороваться съ вами въ вашемъ дому, чтобы и углы свои домашн³е слышали, какъ хозяину здоровья и счастья желаютъ... Богъ святой вамъ въ помощь на домашнемъ быту! Здравствуйте, родной мой! здравствуйте, Алексѣй Леонтьевичъ! И не думалось мнѣ, не гадалось у васъ гостьей быть.

   Но что было дѣлать Милѣ? Она не молилась къ образамъ и неужели еще ей было здороваться съ хозяиномъ въ его дому? Прошла бы она въ гостинную; но кто знаетъ, гдѣ у неженатаго человѣка положено быть его гостинной? Она видѣла двѣ полуотворенныя комнаты и, боясь попасть въ кабинетъ, стояла среди залы и мяла въ нерѣшительности завязки своей шляпки.

   - Я все заставляю васъ ждать... Простите, Людмила Павловна. Такая мнѣ новость - счаст³е великое принимать васъ, отворилъ широко обѣ половинки двери въ боковую лин³ю комнатъ Алексѣй Леонтьевичъ. Домъ, какъ видно, былъ довольно великъ, строенный еще прежнимъ помѣщикомъ.

   Мила рада была мѣсту: опуститься на диванъ и оставаться тамъ по возможности въ тѣни, не выказываясь на глаза, и сама она не смотрѣла никуда. Показалось ей, когда она входила, что должно быть Алексѣй Леонтьевичъ большой охотникъ до картинъ, потому что стѣны будто пестрѣли ими; но надъ мѣстомъ, гдѣ она сѣла, стояло большое зеркало, она даже не замѣтила его и не посмотрѣлась въ него. Сняла свою шляпку и здѣсь же положила ее возлѣ себя на диванъ: какъ бы ей покониѣе было окружить себя своими вещами. Но это уединен³е между шляпкою и скинутыми перчатками, продолжалось всего нѣсколько минутъ.

   - Какъ прикажете, Катерина Логвиновна? спѣшилъ предложить чай Алексѣй Леонтьевичъ. - Какъ вамъ угодно чай кушать? Сюда ли пусть подаютъ самоваръ, или тамъ вамъ будутъ разливать?...

   Пани воеводша, однажды превозмогши странность такого положен³я: быть ли, не быть ли у Алексѣя Леонтьевича, - явиться къ нему съ дочерью и, призвавъ себѣ на увѣрен³е свою достаточную гордость и достоинство (что она здѣсь порока никакого не находитъ, случай такой пришелся, а случаями Богъ владѣетъ - пусть въ Сороковкѣ хоть Лазаря поютъ) - пани воеводша вступила въ свое полное распоряжен³е духа. Ея чинная свобода и важность, и веселость такая величавая прос³яли въ ней... И въ самомъ дѣлѣ, какъ было не чувствовать удовольств³я? Люди столько лѣтъ знаютъ другъ друга и отцы ихъ жили братьями, увѣрились они другъ въ другѣ, что никому ихъ въ свѣтѣ не разъувѣрить - и вотъ привелось такимъ случаемъ нечаяннымъ побывать у пр³ятеля своего дорогаго! Катерина Логвиновна ото всѣхъ слышала (мужчины, кто изъ Сороковки бываютъ, всѣ говорятъ), что живетъ Алексѣй Леонтьевичъ прекраснѣйше и порядкомъ всякимъ у него въ домѣ не налюбуешься. Теперь пани воеводша все увидѣла своими глазами и наиболѣе того. "Как³е покои барск³е!" осматривала она. Куда ни поворотись, такое тебя пр³ятство встрѣчаетъ. Коверъ по гостинной и занавѣски цвѣтами большими съ листьями; на картинки глаза разбѣгаются... "Умѣетъ мой пр³ятель родной пожить, какъ ему Богъ послалъ чѣмъ", не завидуя, а можетъ быть, немножко вздыхая при мысли... искренно радовалась довольству своего друга пани воеводша. А что насчетъ чая отвѣчала она:

   - Такъ нѣтъ же, Алексѣй Леонтьевичъ! по-дружески вамъ сказать, какъ пр³ятелю: не люблю я разлитаго за глазами чая. Коли мое слово не противъ вашего станетъ, пожалуйте - велите, пусть намъ лучше сюда подадутъ. Людмила Павловна разольетъ намъ чай и еще комната отъ самовара тепломъ пройдетъ.

   - Безпокоить Людмилу Павловну... безпокойно взглянулъ на диванъ Алексѣй Леонтьевичъ.

   Разумѣется, та должна была отвѣчать: что какое же безпокойство? ей очень пр³ятно.

   Приказано было подавать сюда чай и Мила сѣла разливать его. Она должна была пересѣсть на кресло передъ круглый столъ; мать заняла ея мѣсто на диванѣ; слѣва придвинулся по немногу къ столу Алексѣй Леонтьевичъ. Самоваръ такъ славно примѣнившися къ услов³ямъ русскаго быта, такой шипунъ, кипунъ - шипѣлъ и кипѣлъ; Алексѣй Леонтьевичъ отослалъ человѣка и взялся самъ прислуживать, что будетъ нужно. Показалось ему, что нужно опустить занавѣски, чтобы холодомъ не тянуло отъ оконъ на сидѣвшую Людмилу Павловну - и онъ опустилъ ихъ. Турка лапою отворилъ дверь изъ залы и сколько тамъ сильно не шептали ему: "Турка! Турка! куда ты? Сюда, басурманъ!" Но басурманъ, рослый и величавый, какъ только можетъ быть величава лягавая породистая собака, смѣло вошелъ и сталъ, поднявъ одну лапу, посреди гостинной. Онъ будто чуялъ незнакомую ему дичь.

   - Ваша собака дѣлаетъ на насъ стойку, сказала Мила, находя неприличнымъ вовсе молчать и показывать хозяину, что дуешься на него въ его собственномъ домѣ.

   Мила только хотѣла казаться чрезвычайно усталою, въ чемъ много было и правды - и оттого серьезною и молчаливою; но на лицѣ само собою показывалось, что она была сильно разстроена и смущена. Она нехотя, чуть улыбнулась своимъ словамъ.

   - Вамъ, Людмила Павловна, можетъ быть непр³ятно? Я вышлю Турку, поднялся было Алексѣй Леонтьевичъ.

   - Нѣтъ, пожалуйста, не безпокойте себя и никого изъ своихъ. Если кому не надобно здѣсь быть, то вѣрно не Турку... Такъ его и зовутъ - Турка? что бы сказать еще нѣсколько словъ, спросила Мила. Или онъ вѣроятно Турокъ?

   - Нѣтъ-съ, Людмила Павловна, такъ онъ и есть Турка, отвѣчалъ Алексѣй Леонтьевичъ, чрезвычайно внимательный и какой вѣжливый, но тоже совсѣмъ серьезный, такъ, что онъ ни подшутилъ, ни засмѣялся ни одного раза; говорилъ онъ умѣряя свой полный голосъ и только Людмила Павловна не замѣчала, какая нѣжная забота владѣла имъ. - Видите-съ: Турка, продолжалъ Алексѣй Леонтьевичъ: когда я его досталъ, назывался монплезиръ какой-то; а, Катерина Логвиновна, изволите помнить: когда батюшка изъ турецкаго похода пришелъ и собаку такую лягавую привелъ? Ее прозвали Турка - вотъ, Людмила Павловна, я и своей далъ такую кличку: Турка.

   - Турка, машинально повторила Мила и довольна была, что могла замолчать, занявшись разливаньемъ чая.

   Пани воеводша съ Турки обратила разговоръ на своихъ овецъ, которыя она предполагала купить: и какъ, и почему она ихъ купила, и когда дѣло будетъ посылать за ними - и что же вы Алексѣй Леонтьевичъ, сигарку свою не курите? И закурилъ Алексѣй Леонтьевичъ сигарку, и затихалъ, выкипая, самоваръ. Мила разливала густой струею по чашкамъ чай и прекрасный его запахъ ласкалъ тонкое обонянье Милы, когда она нечаянно подняла глаза и увидѣла противъ себя въ зеркалѣ всю прекрасно отразившуюся комнату съ затворенными дверьми, съ спущенными занавѣсками въ ихъ яркомъ узорѣ - чайный столъ, Алексѣя Леонтьевича, въ дыму сигары наклонившагося къ столу, и себя, распоряжающуюся чаемъ, розовую, разогрѣвшуюся отъ самовара - въ маленькомъ чепчикѣ, который она, снимая шляпку, позабыла снять... У Милы вся кровь прилила къ лицу. Вспыхнувъ, она устремила глаза на Алексѣя Леонтьевича, боясь и ожидая повстрѣчать его дерзк³й взглядъ, готовая отразить его... Мила не находила мысли на то чувство, которое волновало и оскорбляло ее.

   - Вамъ что-то угодно, Людмила Павловна? съ тихой, предпуредительной заботою спросилъ Алексѣй Леонтьевичъ.

   - Ничего... Какъ однако становится тепло...

   Мила спѣшила открыть свою молодую голову, свою дѣвичью косу и бросила чепчикъ на диванъ къ шляпкѣ.

   Алексѣй Леонтьевичъ почти сейчасъ вышелъ на нѣсколько времени изъ комнаты.

   - Какъ живетъ прекраснѣйше, Мила! сказала пани воеводша.

   - Я устала, маменька.

   - Тебѣ говоришь одно, а ты другое.

   Мила молчала.

   Вошелъ Алексѣй Леонтьевичъ; приняли чай. Чтобы избавить себя какимъ нибудь занят³емъ отъ участ³я въ общемъ разговорѣ, Мила подозвала Турку и начала ласкать его и растилать у себя на колѣнахъ его атласистыя великолѣпныя уши. "Славный Турка!" говорила она, наклоняясь къ нему; но умный взглядъ животнаго искалъ ласки въ ея глазахъ и подозрительнѣе ревнивца слѣдилъ за каждымъ движен³емъ Милы... Турка зарычалъ и отошелъ.

   - Это совершенное несчастье! думала Мила, оставаясь на краю дивана одна въ этой гостинной, гдѣ ей было тѣсно и душно, какъ никакому чижу въ его клѣткѣ. И часа полтора ожидать ужина, ждать еще... Но Мила не окончила мысленнаго перечня всего, что еще ей приходилось ждать.

   - Людмила Павловна! всталъ къ ней на одинъ шагъ Алексѣй Лсонтьевичъ. - Извините меня.... смѣю предложить вамъ: вы изволили довольно устать.... Просить васъ обождать ужина - не смѣю. Какъ вамъ угодно? Можетъ быть, вамъ угодно послѣ дороги покои имѣть?

   Мила обратила глаза по направленью взгляда Алексѣя Леонтьевича и встрѣтила въ противоположныхъ отъ залы дверяхъ свою Дашу, которая только что не присѣдала, рисуясь въ своемъ появлен³и.

   - Я вамъ благодарна, родной мои - Богъ видитъ, за безпокойств³е ваше, сказала пани воеводша. - Она мнѣ только что жаловалась.... Поди, Мила. Здѣсь, знаете, дорога такая, съ ранняго утра ѣдемъ, дождь поливаетъ; а тутъ, помилуй Господи! перепугъ вѣдь: гайка-то наша!

   - Я точно очень устала, сказала Мила, отказываясь отъ предлагаемой ей присылки ужина; и она была почти за дверьми, когда пани воеводша воротила ее и, по обычаю, перекрестила на сомъ грядущ³й.

   - Слава Богу! Веди меня скорѣе, Даша, скорѣй! Затворяй плотнѣе за собою двери.... Куда? шепотомъ, торопливо говорила и спрашивала Мила, проходя узенькую изъ гостинной комнату. - Здѣсь, что ли?... Смотрѣла она на дверь прямо.

   - Сюда-съ.... отвѣчала Даша. - То есть, право, барышня-съ, мы здѣсь на удивлен³е. Как³я намъ, я валъ скажу-съ приготовлен³я....

   - Прочь! прочь! - войдя въ комнату и сильно покраснѣвъ, заговорила Мила: - Съ чего ты взяла давать мнѣ все чужое? Подай мнѣ мое. Я не хочу другаго - слышишь? Я этого не хочу!

   Дашѣ предстоялъ трудъ вновь убирать постель барышнѣ, развязывать свои дорожные узлы; но она столько щебетала - восхваляла шелковое одѣяло, удивлялась, какъ это не хотѣть его, - что надобно было удивляться, какъ Мила не отвѣчала ни слова. Но оказавъ довольно своей власти въ большемъ, она великодушно находила, что здѣсь достаточно невниман³я.

   - Готово-съ.

   - Это еще что? спросила Мила, встрѣтивъ за легонькими ширмами на столикѣ банку съ вареньемъ и здѣсь же блюдечко и десертную ложку.

   - Это-съ? спѣшила ей отвѣчать ея горничная: - Алексѣй Леонтьевичъ спрашивали: можетъ быть, вы любите, отходя на сонъ, чѣмъ нибудь полакомиться? Я сказала, что очень любите-съ - что еще какъ мы у О-скихъ жили, старая барыня привезутъ, бывало, варенья или пирожковъ какихъ, я такъ приготовлю, чтобъ англичанка рыжая своими асипдными глазками не видала и вы все съ Еленой Васильевною въ постеляхъ кушаете-съ.

   - Но ты забыла вспомнить, что тамъ намъ почти ѣсть не давали? Съ ума ты сошла, Даша?

   - Этого я, право, барышня, не знаю, только у насъ въ Сороковкѣ не по комъ и съ ума сойдти - какъ бы здѣсь едва ли не обрѣла Даша этотъ интересный предметъ.

   - Ну, Бога ради я тебя прошу, Даша! не слушала далѣе Людмила Павловна. - Если любишь меня, отдай это варенье тому, кто тебѣ его далъ; не трогай его! Пусть оно какъ было, такъ и примутъ его отъ меня. Я не хочу, чтобы думали, что я его ѣла.... Даша, пожалуйста! сдѣлай это для меня.

   - И вотъ какъ-съ, барышня, сдѣлаю, отвѣчала съ паѳосомъ Даша. - Я оставлю ложку и блюдечко здѣсь, чтобы вы сами видѣли и понесу-съ банку; а уже руками, извините-съ, я по-мужичью не могу, извинялась съ достоинствомъ Даша.

   Людмила Павловна хотѣла разомъ окончить всѣ эти мелк³я тревоги, заснуть; но малѣйш³й шорохъ за стѣною - что-нибудь чуть уловимое слуху, все пробуждало ея вниман³е. Какъ маленьк³я дѣти, думая избавиться отъ воображаемыхъ страховъ, натягиваютъ себѣ на голову одѣяло, такъ она прятала свою голову подъ подушку, чтобы ничего не слышать и съ этимъ вмѣстѣ напряженно прислушивалась: слышитъ ли она что нибудь? точно ли она ничего не слышитъ? Она уловила всѣ малѣйш³е звуки, которые могли долетѣть къ ней, когда тамъ ужинали за тремя дверями: дребезжащ³й стукъ тарелки, металлическ³й звонъ ножа; одного голоса Алексѣя Леонтьевича Мила никакъ не могла различить, не подозрѣвая вовсе, что это онъ нарочно такъ умирялъ его, чтобы не обезпокоить сна.... И это напряженное бдѣн³е почти столько же истомило Людмилу Павловну, какъ и всѣ случивш³яся происшеств³я. Жизнь, съ недавняго времени, стала сильно сказываться ей своими мелкими волнен³ями, какой-то тревожащей мыслью безъ опредѣленной мысли - и Мила заснула только подъ шопотъ молитвы матери.

  

  

   На другой день.... Мы такъ привыкли ко всему, а новый день? Кто можетъ сказать, что занимающ³йся лучезарный день вотъ то и это именно свершитъ и принесетъ намъ? Съ закатомъ солнца будемъ ли мы неизмѣнно тѣ же и все наше въ насъ тоже, чѣмъ мы были и что было въ насъ при его восходѣ?

   Но новый с³яющ³й день довольно долго не свѣтилъ тихому пробужденью Милы. Она спала, какъ спятъ отъ усталости, послѣ дороги и безпокойствъ, не слишкомъ заботясь о наступающемъ днѣ, который что особеннаго можетъ принести имъ? Такъ думаютъ. - Но послѣднее не примѣнялось къ Милѣ. Она была очень озабочена, прос³явшимъ ей въ открытыя окна днемъ. "Что это? Можно ли не разбудить?" говорила она. "И маменька оставила, ушла, - гдѣ же маменька?" спрашивала она Дашу. Отвѣтъ былъ, "что онѣ накушались чаю и пошли осматривать хозяйство съ Алексѣемъ Леонтьевичемъ." - "Какъ же ты не разбудила меня?" спрашивала барышня. Но Даша открыто извинялась своей совѣстливост³ю: что Алексѣй Леонтьевичъ, уходя, такъ ее просили не безпокоить, оставить почивать, пока барышня сама проснутся, что Дашѣ совѣстно было не исполнить, когда насъ такъ просятъ. "А для меня ты забыла оставить сколько нибудь твоей совѣстливости?" спѣшила Мила одѣться, чтобы, по возвратѣ съ хозяйственнаго осмотра, не застали ее неготовою,

   - Можно ли такъ заспаться? На что это похоже? Какъ будто я рада, что расположилась здѣсь? вошла она, тихая и розовая въ гостинную....

   Никого не было; лежала ея шляпка на диванѣ и на столѣ готовъ былъ весь чайный приборъ, бѣлый хлѣбъ и сливки. За самоваромъ видно заботливо слѣдили, потому что онъ кипѣлъ, какъ сей часъ подаяный.

   - Дашенька! воротилась назадъ Людмила Павловна: - Бога ради, скажи, чтобы все принимали - я не хочу, ничего хочу! Мила не пошла далѣе той узенькой комнаты, которая находилась передъ гостинною.

   Здѣсь во всю стѣну подъ окномъ, выходившимъ въ садъ, былъ устроенъ турецк³й диванъ съ подушками на обѣ боковыя стѣны, у дивана разостланъ грузинск³й пестрый коверъ и два кресла по сторонамъ - болѣе и стола не было. Но еще меньшимъ въ два раза была бы совершенно довольно Мила.

   Нельзя было налюбоваться ея тихой женственной прелест³ю. Что вчера волновало ее такъ гнѣвно, то на утро въ чувствѣ души осталось тоже. Но тонк³й инстинктъ женственности, вызванный обиднымъ, страннымъ положен³емъ Милы, утративъ въ ней вчерашнюю рѣзкость и порывы, несравненно полнѣе, тонѣе, какъ бы какимъ паромъ обливалъ всю ея милую грац³озную особу. Людмила Павловна тихо ступала, съ нѣжной робост³ю будто сторонясь ото всего; никуда она не смотрѣла своимъ застѣнчивымъ, не любопытствующимъ взглядомъ. Нѣжно розовенькая, съ полуоткрытыми рдѣющими губками, которыя ежеминутно какъ бы хотѣли что-то сказать, и въ прозрачномъ смущен³и не сходило съ нихъ кроткое слово - Мила была, какъ никогда ей не удавалось быть милѣе. Въ простенькомъ холстинковомъ платьѣ сидѣла она на турецкомъ диванѣ, легко касаясь его, такою тихою, доброю Милою; какъ бы она затаилась въ уголокъ ото всего м³ра, и немножко она здѣсь размышляетъ....

   Если бы окно въ садъ не было открыто, Людмила Павловна не коснулась бы его своей рукою. (Пусть все, что ни есть вокругъ нея, остается, какъ оно есть. Она не даетъ себѣ права подвинуть въ этомъ домѣ стулъ хотя на волосъ). Но въ открытое не ею окно, на нее сильно вѣяло майское послѣднее утро, пропитанное вчерашнимъ ливнемъ, еще съ грядами тучъ, какъ рамою, по краямъ горизонта; но весь глубок³й куполъ неба с³ялъ своею чистотою.

   Мила совсѣмъ оборотилась къ окну и подперлась на него рукой. Этотъ садъ, котораго шумъ лѣсной она вчера слышала, помятый миновавшей бурею, обронивъ нѣсколько вѣтвей и осыпавъ много листа, не колыхаясь теперь, стоялъ темный, съ просвѣтами какъ пятнами, западающими въ его глубокую сѣнь - чудо садъ! совсѣмъ задичалый, безъ изнѣженныхъ цвѣтовъ - коренастые, порѣпавш³еся стволы да пни безъ, коры, да вѣтви какъ стволы и тучами листья!

   - Что за видъ долженъ былъ быть вчера, подъ бурею, когда расколыхался садъ по всему своему широкому склону! думала Мила, слѣдя за мощной игрою дневнаго лучезарнаго блеска по зазубринамъ отклонившихся вѣтвей, недвижныхъ и безшелестныхъ, какъ очарованныхъ подъ тихою красотою утра.... И это очарован³е блеска солнца вошло невыразимо въ душу Милы; задумала ее могучая игра жизни въ его лучахъ....

  

   ......подъ яснымъ блескомъ солнца.....

   Здѣсь человѣкъ, живымъ влекомый чувствомъ,

   Игралище всесильнаго мгновенья!

  

   Людмила Павловна все чутко слышала въ своей душѣ и въ тихомъ домѣ, и поналегшей тишинѣ надъ мощнымъ зеленымъ садомъ - все чуть слышимое она какъ бы осязала его. Въ душѣ у нея была какая-то тихая прозрачность, какъ поверхность яснаго озера, ждущая серебрянаго удара весла, чтобы съ легкими брызгами разсѣчь ее и указать ея свѣтлую, открывшуюся глубину. Въ саду у самыхъ оконъ и совсѣмъ затѣненнаго лѣсными кустами балкона, свиристѣли маленьк³я сѣреньк³я птички съ острыми ноготками. Цѣпляясь за молодые поросли, онѣ роняли свою меленькую живую трель; а по дому все было тихо полною жизненною тишиною рабочаго утра.... Но вотъ наконецъ что-то заслышала Мила, провела рукою по лбу и немножко заслонила ею глаза. Но она сейчасъ открыто смотрѣла ими съ тѣмъ же мягко застѣнчивымъ взглядомъ, но встрѣчающимъ съ достоинствомъ, что такое ему хочетъ явиться, когда на порогѣ изъ гостинной появился Алексѣй Леонтьевичъ.

   - Съ добрымъ днемъ, Людмила Павловна, будьте здоровы!

   - Здравствуйте... не назвала по имени Мила. - И прекрасный день послѣ вчерашняго.

   - Сыро еще очень. Не вредно ли будетъ, что окно.... хотѣлъ притворить...

   - Нѣтъ, оставьте; я не боюсь простуды. - Извините, что я на первомъ словѣ, сейчасъ же предлагаю вамъ два вопроса.

   - Сколько вамъ угодно, Людмила Павловна, совсѣмъ вошелъ въ эту узкую комнату и сѣлъ въ кресло у дивана Алексѣй Леонтьевичъ. - Сдѣлайте ваше одолжен³е.

   - Первое: куда вы дѣвали мою маменьку? Я слышала, что она пошла съ вами; а потомъ - гайка, Алексѣй Леонтьевичъ? смотрѣла въ окно Мила.

   И Алексѣй Леонтьевичъ, кажется, радъ былъ душевно, что она на него не смотрѣла: потому что онъ самъ такъ смотрѣлъ на эту милоотворотившуюся отъ него головку, хотѣвшую немножко улыбнуться при словѣ: гайка, и закраснѣвшуюся, поворотившую на вѣтеръ свои вспыхнувш³я румяныя щечки.

   Мила, не получая вдругъ отвѣта, оборотилась.

   - Съ маменькою вашей, Людмила Павловна, мы обошли все мое хозяйство, говорилъ Алексѣй Леонтьевичъ: - были на пасѣкѣ-съ (а пасѣка моя вонъ за садомъ подъ горою, гдѣ дымокъ выходитъ); я же пошелъ сюда, мнѣ нужно было распорядиться; а тамъ рой началъ выходить - маменька ваша осталася.

   - А другое? тихо спросила Мила.

   - Другое? Все идетъ какъ слѣдуетъ; не безпокойтесь, куютъ. Я тамъ чутъ свѣтъ былъ два раза въ кузнѣ.

   - Но если вы сами рано такъ безпокоились, то уже должно быть готово?

   - Не совсѣмъ, Людмила Павловна. Сдѣлаютъ одну гайку, легко можетъ другая спадетъ такъ позвольте, пусть всѣ четыре сдѣлаютъ.

   Замолчала Мила.

   - Какъ хорошъ вашъ садъ!

   - Скучный, Людмила Павловна.

   - Это грѣхъ про него сказать.

   - Задичалъ, какъ старый холостякъ. Заниматься я имъ не занимаюсь, говорилъ Алексѣй Леонтьевичъ: - не для чего. Гулять по немъ у меня не кому; самъ я каждый день въ полѣ. нагуляюсь. Лѣто пройдетъ, я и разъ нихъ въ него не загляну.

   - Но не для одной прогулки - какъ отсюда далеко ваша пасѣка! не видно, чтобы маменька шла, смотрѣла Мила: - развѣ здѣсь нельзя бы было почему стоять вашей пасѣкѣ?

   - Не настоящее мѣсто для пасѣки, Людмила Павловна.

   - Этотъ садъ не мѣсто? немножко удивилась Мила.

   - Да-съ; разросся не въ мѣру, теменъ - пчела въ немъ будетъ лѣнивая: не видя солнца, засыпаться будетъ, не рано вставать и рано въ улей садиться.

   - Я полагала, что я по крайней мѣрѣ одно знаю въ хозяйствѣ, съ наивной искренност³ю сказала Мила: - что пчела уже непремѣнно любитъ лѣсъ; а выходитъ, что я того не знала: какой лѣсъ?

   - Не знаете вы одного, такъ много знаете другаго - это все равно. Всякой свое знаетъ, что ему Богъ далъ.

   - А маменьки нѣтъ... сказала Мила.

   - Я разумѣю, Людмила Павловна, въ чемъ остановка, или задержка есть: роевъ много стало выходить. Вчера былъ день пасмурный и сегодня имъ ходъ большой - такъ и занялась Катерина Логвиновна. Это же ея такое любопытнѣйшее, занят³е.

   - Кажется, оно и ваше тоже, Алексѣй Леонтьевичъ? Безъ сомнѣн³я, вы желаете быть при томъ, какъ рои выходятъ и маменька тамъ. Сдѣлайте одолжен³е, не стѣсняйте себя нимало ради меня. У меня есть книга и работа, я займусь.

   - То есть Людмила Павловна, это выходитъ такъ: чтобы я шелъ себѣ подальше.

   Мила замялась въ отвѣтѣ на минуту.

   - Я не буду понимать смысла вашихъ словъ, Алексѣй Леонтьевичъ, сказала она: - и очень жаль, что вы его нашли въ моихъ словахъ. Я просто предлагала вамъ: если, угодно, пойдти на вашу пасѣку и маменька же тамъ - вамъ будетъ гораздо пр³ятнѣе. Мы васъ такъ странно, тяжело обезпокоили, что по крайней мѣрѣ въ отношен³и себя собственно, я хотѣла бы избавить васъ отъ церемон³и заниматься мной, какъ настоящей гостьей.

   - Людмила Павловна! а если вмѣсто церемон³и здѣсь вся моя душа? Я Бога милосердаго не знаю какъ благодарить, что онъ меня привелъ видѣть васъ въ моемъ домѣ - какой же мнѣ болѣе еще дорогой гостьи ждать?

   - Повѣрьте, что маменька... я, Алексѣй Леонтьевичъ... мы... (перебирала слова, какъ клавиши, прежде нежели сказала, Мила): - что въ свою очередь онѣ чрезвычайно благодарны останутся навсегда, что Алексѣй Леонтьевичъ не принялъ за большой трудъ...

   - Что такое, Людмила Павловна.

   - Все чѣмъ - я говорю - мы обезпокоили васъ.

   - Вамъ угодно повторять... замолкъ на этомъ словѣ Алексѣй Леонтьевичъ. - Людмила Павловна! бываетъ такой часъ съ человѣкомъ, какъ будто самъ Богъ его за руку приводитъ на него... Такъ и меня будто Онъ привелъ къ такому великому часу.

   - Я не понимаю васъ, Алексѣй Леонтьевичъ! И вамъ не зачѣмъ говорить мнѣ объ этомъ. Всякой нашъ часъ, мы знаемъ, что онъ съ рукѣ Бож³ей!

   - Пусть же и мой будетъ въ Его святой рукѣ... Людмила Павловна! хотя вы изволите знать, о чемъ такомъ я говорю вамъ - думаю говорить; но мое дѣло не хорониться при такомъ разѣ, а сказать вамъ честно и прямо...

   - Но это не честно и не благородно, Алексѣй Леонтьевичъ! выросла на мѣстѣ въ пылкомъ негодован³и Мила: - говорить мнѣ въ вашемъ домѣ, куда я приведена такимъ случаемъ... Вамъ стыдно! Вы, стало, думаете, что это даетъ вамъ право - что меня можно заставить выслушивать теперь, хочу ли я, или не хочу того!

   - Богъ съ вами, Людмила Павловна! Успокоитесь, родная. Ничего у меня такого и въ головѣ не было. Просто я началъ, какъ говорится: что за хозяина въ домѣ и углы его говорятъ - выслушайте меня.

   Въ голосѣ убѣдительномъ Алексѣя Леонтьевича, въ чудесной простотѣ его была правдивость неотразимая, въ этомъ словѣ: родная - такая искренность сердца, что Мила сама не понимала, какъ это вдругъ въ ней все утихло.

   - Что мнѣ выслушивать, Алексѣй Леонтьевичъ? сказала она, съ застѣнчивой добротою необходимости выговорить непр³ятное, тяжелое слушателю. - Я уже слышала разъ. Избавьте себя и меня.

   - Нѣтъ, Людмила Павловна: по воду простая женщина ходитъ въ день сколько разъ, а то человѣку не хотѣть попытать дважды своего счастья? Не стоилъ бы онъ и счастья!.. Отказали вы мнѣ разъ и правы были; не начинать бы было такимъ образомъ. Я все матушкѣ вашей разсказывалъ, какъ оно случилося, какъ на грѣхъ какой сталось... но теперь, всталъ Алексѣй Леонтьевичъ: - я передъ вами всей душою и своимъ лицомъ, Людмила Павловна, не посла шлю. Богъ милосердый велѣлъ человѣку искать себѣ жену по сердцу - Людмила Павловна! я человѣкъ не молодой, но и не старый - простой, не злой человѣкъ; честность и Богъ у меня въ душѣ есть - угодно вамъ пожаловать меня великимъ счастьемъ: быть мнѣ по сердцу дорогой, милой моей женою, Людмила Павловна?

   - Алексѣй Леонтьевичъ! я, право... выслушайте меня... бралась за голову Мила, смятенная, и что сказать, и какъ отказать не находила. - Благодарить васъ за честь, которую вы мнѣ оказываете, я васъ искренно, отъ души моей благодарю! Я даже готова радоваться этому случаю, что онъ мнѣ даетъ возможность извиниться передъ вами въ томъ вѣтреномъ, пустомъ словѣ, которое, я увѣрена, вы мнѣ простили: потому что я чувствую, что вы очень добры; но, Алексѣй Леонтьевичъ, чтобы вы сами увидѣли, убѣдились - позвольте вамъ немного показать... (Мила говорила совершенно искренно, одушевленно, съ маленькой остановкою, чтобы легче выразить то, что могло быть жестокаго въ ея словѣ), тамъ ли вы ищете, Алекс³и Леонтьевичъ, гдѣ бы вы могли найдти ваше достойное счастье?

   - А почему же не тамъ, Людмила Павловна?

   - Потому.... потому наконецъ, Алексѣй Леонтьевичъ, что вы вправѣ ожидать отъ жены, которую вы изберете себѣ, всего, чѣмъ вы богаты сами - тѣхъ положительныхъ, прекрасныхъ достоинствъ, которыхъ у меня вовсе нѣтъ.

   - А развѣ я не могъ бы подѣлиться, Людмила Павловна, съ вами, коли у меня ихъ такъ много?

   - Вы очень добры, немножко лукаво отвѣчала Мила. - Но, безъ сомнѣн³я, вы хотите имѣть очень разумную, хорошую хозяйку, которая бы вполнѣ согласовалась съ вами - умѣла бы не только сохранять ваши интересы, но и сама еще, можетъ быть, сильно работать въ нихъ; - я вовсе не хозяйлива, Алексѣй Леонтьевичъ! У меня ничего нѣтъ такого, что вы имѣете полное право цѣнить: я не умѣю ни считать по пасмамъ талекъ, ни разбирать ихъ. Не умѣю дѣлать никакихъ настоекъ - ни сушить, ни солить грибовъ... я даже ихъ не ѣмъ, Алексѣй Леонтьевичъ!

   - Такъ я все это умѣю, Людмила Павловна, и грибы охотно ѣмъ, разсмѣялся Алексѣй Леонтьевичъ, и Мила, какъ ни силилась не улыбаться, а улыбнулась при исчислен³и своихъ несовершенствъ... - Но вамъ еще что-то угодно мнѣ сказать? Говорите же, Людмила Павловна; а послѣ уже позвольте, я буду говорить.

   - Ничего, сказала Мила: - я только хотѣла замѣтить на ваши слова, что тѣмъ, кажется, хуже для жены, если мужъ все будетъ знать, а она - ничего.

   - А почему, позвольте спросить, хуже, а не лучше она, что мужъ будетъ лелѣять и покоить...

   - И примется учить, Алексѣй Леонтьевичъ... Позвольте мнѣ, я немножко подумаю. Я хорошо понимаю эту мысль; но какъ бы прямѣе ее выразить?.. Будемте говорить такъ: хотя бы вы, Алексѣй Леонтьевичъ, по добротѣ своей вы сейчасъ начнете учить меня и, безъ сомнѣн³я, приметесь за это очень ревностно. Я не говорю, чтобы я вовсе не захотѣла понимать васъ; но всяк³й новый предметъ - это такъ трудно обнять съ перваго раза и такой еще не слишкомъ интересный - хозяйство...

   ....И зачѣмъ вамъ, Алексѣй Леонтьевичъ! говорила Мила, такимъ прекраснымъ тономъ разсудительности и искренности, съ примѣсью немножко - вы сами увидите чего: - зачѣмъ вамъ, въ ваши покойныя лѣта, хотѣть принимать на себя этотъ трудъ ученья? Вы сами создали себѣ очень выгодное, прекрасное положен³е, обладаете хорошими средствами, вамъ стоить только захотѣть, и вы получите все готовое и лучшее... Вотъ Настенька Алешкова - прекрасная хозяйка! и она же съ дѣтства пользовалась вашимъ замѣтнымъ расположен³емъ. Что я передъ нею? Ничего болѣе, какъ слабый, изнѣженный ребенокъ и еще съ маленькимъ капризомъ, Алексѣй Леонтьевичъ: не хотѣть вовсе, чтобы взрослые считали его такимъ, и думали играть съ нимъ какъ съ своею куклой... Алексѣй Леонтьевичъ! я должна слишкомъ уважать васъ, чтобы сказать то, что и говорю: есть пора надеждъ и стремлен³й сердца и пора разсудка, - позвольте мнѣ надѣяться, что я еще въ той порѣ, когда могу вступить въ домъ, не потому только, что тамъ недостаетъ хозяйки, а что меня призоветъ туда другое, болѣе высокое чувство того, кто пожелаетъ назвать меня своей женою... Я все кончила.

   - И теперь мнѣ начинать, Людмила Павловна.... Такъ это вы думаете, что я такъ только, подперся на колѣно рукою Алексѣй Леонтьевичъ: - чтобы запастись на старость женой и чтобы хозяйка у меня въ домѣ была, пристаю къ вамъ? На что жѣ, Людмила Павловна, хозяйка, когда я самъ не лѣнивъ, не то за двухъ, за трехъ схозяйничаю; да вотъ душа счастья проситъ... Вы, можетъ быть, думаете: гдѣ ему неучу такому, полюбить меня? Онъ и что любовь-то есть не понимаетъ!...

   - Алексѣй Леонтьевичъ! я никогда такъ не думала, сказала Мила.

   - Покорно васъ благодарю, коли вы не думали.

   - Но развѣ вы?.. Это въ самомъ дѣлѣ?.. мягкимъ, неопредѣленнымъ шопотомъ выговаривала Мила...

   - Людмила Павловна! спросите прямо любилъ ли я васъ? И я вамъ скажу: ей-Богу, любилъ и во с³ю минуту душа моя не нарадуется на васъ... Я вамъ все разскажу, - некуда было подвигать кресла, но Алексѣй Леонтьевичъ двинулъ его къ дивану. - Это я васъ, Людмила Павловна, въ жизнь свою другую люблю.

   - Другую? это очень любопытно, вмигъ обнаружилася полной женщиной Мила. - Кому же это вы измѣнили, Алексѣй Леонтьевичъ, ради меня? Не Настенькѣ ли?

   - Никому я не измѣнялъ, Людмила Павловна. - Вы знаете мою жизнь трудовую, какъ я начиналъ ее, - серьезно, съ правотою мысли и чувства видно было, что говорилъ. Алексѣй Леонтьевичъ. Давно было Людмила Павловна. Душа моя безъ закрышки передъ вами и посмѣетесь вы - воля ваша. Любилъ я - и какъ оно, то есть, чудно со мною сталося.... Былъ я въ первый разъ на Дону, извѣстно вамъ во какимъ своимъ причинамъ; человѣкъ новый и молодой я еще тогда былъ; ѣду степью верхомъ и самъ я, такъ сказать, ни знаю, куда ѣду. Сказали мнѣ, что по хуторкамъ можно товара скупить. Забѣлелось мнѣ и сверкнуло озерцо вдали; выѣзжаю я широкой балкою - и домикъ стоитъ, и такой себѣ тихеньк³й хуторочекъ въ двѣ хатки пр³ютился надъ озерцомъ! Лошадь ходитъ недалеко по лужку и заржала ко мнѣ и больше никого не вижу, ни души. Заѣхалъ я съ задней стороны поселка, подъѣзжаю къ озерцу, камень большой положенъ съ берета, лежитъ, чтобы, видно, хорошо было мыться; напоилъ я съ камня лошадь и здѣсь же закинулъ поводья за лозовый кустъ - иду, направился къ дому; выхожу изъ-за угла къ крылечку.... а на крыльцѣ сидитъ женщина-казачка, какъ всѣ онѣ ходятъ, въ пестромъ колпачкѣ, наклонилась, закрыла себѣ глаза бѣлой рукою и такъ она плачетъ, такими слезами льется, что, Людмила Павловна, а вамъ и сказать не могу!

   Не говорилъ съ минуту Алексѣй Леонтьевичъ.

   - Стою я передъ нею и она ничего не видитъ, не слышитъ; плачетъ, не переставая, не отнимаетъ руки отъ лица; упала она себѣ почти на колѣна; руки так³я бѣлыя, на обѣихъ серебряныя, что козачки носятъ, запястья узорныя, во всемъ она шелковомъ и все то ей не на радость, плачетъ, какъ словно съ душой разстается! Не знаю, какъ я ей то слово вымолвилъ: что нѣту ли у нихъ скота продажнаго? Она, ничего не говоря мнѣ, только подняла руку и махнула ею мнѣ: "ступай дескать, иди, человѣкъ добрый! Не трогай меня!" И залилась еще пуще слезами.... У меня, Людмила Павловна, свѣтъ въ глазахъ заступился. Господи! Красота какая и слезы так³я горьк³я - о чемъ она и плачетъ? Стою я и не знаю, куда идти; да уже конь заржалъ, такъ я будто пробудился. Иду отъ нея и ноги меня не несутъ, останавливаюсь поглядѣть - она все плачетъ, закрываясь рукою, и поѣхалъ я, гляжу назадъ - сидитъ на крылечкѣ и плачетъ; и не видать мнѣ стало ея, воротился я съ дороги, она не переставаючи, не глядитъ на свѣтъ Бож³й и плачетъ.... И будто всю душу мою взяли эти слезы! Распрашивать о ней некого. Ничего я не узналъ. Годъ прошелъ, не позабуду ея; гдѣ бы я ни былъ, чтобы я такого ни дѣлалъ - сидитъ казачка передо мною и плачетъ, машетъ мнѣ рукой. На другой годъ, вошелъ я съ Скорняковымъ въ часть воловъ купить; поѣхалъ я, и тянетъ меня, силою тянетъ понавѣдаться въ тѣ мѣста: что тамъ такое? "Неужто и теперь плачетъ она?" думаю, и ѣду я, Людмила Павловна, не доѣду. Пр³ѣхалъ на радость: пустъ хуторочекъ, не живутъ въ немъ; покинуто все. Озерцо-то будто на лужокъ расплескалося, пообросло осокой оно; изъ домика окна повынуты и аистъ на немъ гнѣздо свилъ. Въѣхалъ я въ дичь такую непочатую! лошадь моя по высокому бурьяну шарахается; прошелся я вокругъ - ни-ни, ничего! На крылечко солнце яркое свѣтитъ, да гадина степная ползетъ.... Воротился я бъ своему коню, припалъ ему на гриву, распростился. Цвѣтите вы, цвѣты алые, гдѣ плакали ея слезы горьк³я!... Вотъ такая, Людмила Павловна, моя любовь была: безъ счастья себѣ, безъ доли, безпривѣтная, безотвѣтная! только душу молодую какъ въ полонъ заплѣнила и радостью ни единой не подарила. Тосковалъ я года три съ нею.

   Многое, очень многое чувствовалось Милѣ подъ этотъ простой и сильный разсказъ любви, заронившейся въ душу слезою и ничего не принесшей, кромѣ слезы. Но между всѣмъ этимъ у Людмилы Павловны мелькала мысль: что Сороковка же не вовсе неправа была, какъ ходили слухи: была казачка въ жизни Алексѣя Леонтьевича, только но совсѣмъ такъ, какъ о ней говорили.

   - Вы кончили? тихо отозвалась Мила.

   - Кончилъ Людмила Павловна.... Заплѣнили меня эти слезы, что я за ними свѣта Божьяго не видѣлъ; работалъ и отдыха мнѣ не было. Наработался я вдоволь и нѣтъ того приволья душѣ, какъ оно думалось: какъ вотъ то и другое получу я, что то легко и хорошо мнѣ будетъ! И неправда все вышло, Людмила Павловна, и скука къ тому такая пришла! Получилъ я вчетверо больше, чѣмъ я желалъ и всего у меня довольно стало, да счастья не попало... И, то есть, Людмила Павловна, говорилъ Алексѣй Леонтьевичъ: что это въ человѣкѣ дѣется такое, только Бога гнѣвить. Недовольство у меня такое зародилося, что все мнѣ и вполовину не мило. Кажется, такъ бы вотъ и воротилъ горемычные тѣ года, какъ съ одною тысячею я бился и въ степи подъ повозкою спалъ! Кажись, тамъ-то и настоящая жизнь была и счастье было, что такого теперь гдѣ-то его и взять? Смотрю я: и жениться бы мнѣ пора, волосъ сѣдой пробивается; да какъ же такъ я женюсь, мудреное дѣло - сидѣлъ человѣкъ, всталъ да и женился, какъ воды напился? Не приберу я себѣ по сердцу желанной.... Чтожъ, хотя и Настенька? Всѣмъ она дѣвушка хорошенькая, ни въ чемъ ее покорить нельзя; какъ словно она меньшая сестра мнѣ, такъ я ее отъ всей души люблю; да не то оно, не ладится къ сердцу. Ну, мы и женимся, что же здѣсь лучшаго-то, хорошаго выйдетъ? Она будетъ хозяйничать и я буду хозяйничать и все у насъ одно и тоже хозяйство - прахъ его бери, оно мнѣ и одному надоѣло!

   И замолчалъ Алексѣй Леонтьевичъ; махнулъ онъ рукой, задумался немного и точно будто что хорошее душу ему повеселило: такъ у него отсвѣтомъ какимъ-то радостнымъ яснымъ заиграло лицо.

   - Какъ увидѣлъ я васъ самое первое въ церкви, Людмила Павловна, заговорилъ онъ. Вхожу въ храмъ Бож³й, поютъ аллилуйя, аллилуйя! помолился я святымъ образамъ.... нѣтъ