Гейнце Николай Эдуардович - Тайна высокого дома

то нищий Иван передал ей о возвращении Сабирова в Сибирь, и тотчас же догадался, что никому иному, как Борису Ивановичу, он обязан жизнью.

   "Человек, у которого я отнял лучшую надежду... которому разбил сердце... спас мне жизнь, - думал Гладких. - А если Мария и ее сын умерли? Я выдам Таню за него. Но нет, они живы, живы... я их найду!" - продолжал он рассуждать мысленно.

   - Но как это вас угораздило попасть в колодец, Иннокентий Антипович? - спросил один из рабочих, молодой парень.

   Иннокентий Антипович вздрогнул, но отвечал после некоторой паузы:

   - Темно... я шел, надеясь на свою память, оступился и полетел. Поделом! Сколько лет все собирался засыпать проклятый колодец и все откладывал за недосугом.

   Он встал и, в сопровождении одного из рабочих, отправился в высокий дом.

  

  

   Нищий Иван и Сабиров направились, между тем, к поселку и достигли развалин избы Егора Никифорова.

   - Мы пришли! - сказал первый.

   Борис Иванович с удивлением смотрел то на развалившуюся избу, то на своего спутника. Иван зажег фонарь.

   - Нам надо влезть в окно.

   Он полез первый, а за ним Сабиров.

   Поставив фонарь на безопасное место, они общими усилиями, по указанию Ивана, стали стаскивать балки и разгребать землю, мусор и кирпич вокруг разрушенной печи...

   Наконец обнаружились половицы.

   Иван, после некоторого раздумья, поднял одну из них и просунул в отверстие руку.

   - Здесь! - с торжеством воскликнул он. Борис Иванович весь дрожал от нетерпения.

   - Прежде нежели я передам вам эту шкатулку, выслушайте меня, - заговорил Иван. - Она была мне передана вашим отцом в минуту его смерти под клятвой, что я никому не отдам ее, кроме вашей матери, но когда я хотел это сделать, ваша мать уже бесследно исчезла отсюда... Вот почему эта шкатулка сохранилась здесь почти четверть века. Если бы я знал, что несчастная Мария Толстых еще жива, я бы и теперь не отдал ее вам, но я думаю, что не нарушу моей клятвы, если передам сыну то, что принадлежит его матери. О существовании этой шкатулки знаю только один я... Через минуту вы будете ее владельцем и просмотрите содержимое ее у себя в Завидове... Я сказал вам уже, что не знаю, что заключается в ней... Это, сознаюсь, меня беспокоит... Быть может, вы откроете в лежащих в ней бумагах страшную тайну... Обещайте мне только одно...

   - Что же?

   - Что бы ни было в ней, обещайте мне ничего не предпринимать, не посоветовавшись со мною, и послушаться моего совета.

   - Обещаю и клянусь тебе в этом.

   - Я приду к вам на днях в Завидово...

   Затем Иван вынул шкатулку, обернутую в кожу, бережно снял последнюю и передал вместе с лежащим на шкатулке ключом Борису Ивановичу.

   Сабиров взял ее дрожащими руками.

   - Помните ваше обещание...

   - Иван, ты всегда будешь моим руководителем и советником... - взволнованно отвечал Сабиров, бережно пряча ключ в карман.

   Они вышли из развалин и пошли назад по той же дороге, по которой пришли сюда. Иван пожелал проводить молодого человека до почтового тракта, где ждал его ямщик.

   - Неровен час, что случится! - сказал он.

   Когда они проходили мимо высокого дома, одно из его окон было освещено.

   - Это комната Иннокентия Антиповича, - сказал Иван. - Он уже дома и, конечно, никогда не забудет, что вы для него сделали... Теперь можно сказать уже наверное, что его крестница будет вашей женой.

   Дойдя до почтового тракта, они расстались. Сабиров сел в тележку и быстро поехал домой.

   Он приехал в Завидово ранним утром, но, несмотря на бессонную ночь, и не подумал о сне.

   Он сел за свой письменный стол, бережно поставил на него шкатулку, дрожащею рукою отпер ее и поднял крышку.

   Его глазам представились пачки бумаг. Он вынул их. Под ними оказалась пачка серий, десять полуимпериалов и несколько штук кредитных билетов разного достоинства, золотые часы с цепочкою и бриллиантовый перстень.

   Не обратив внимания на деньги и вещи, Борис Иванович принялся за чтение бумаг.

   Немного открыло ему содержание этих бумаг, четверть века пролежавших в земле.

   Это были документы его деда, из которых он узнал, что его отец был сын родовитого поляка, сосланного за мятеж, громадные имения которого были конфискованы в пользу казны. Кроме того, тут же был университетский диплом Ильяшевича.

   Какой интерес представляло все это для него - незаконного сына Марии Толстых? Одно только порадовало его, что он узнал наверное имя своего отца - Бориса Петровича Ильяшевича.

   Остальные бумаги были: десять писем его матери к его отцу. Их содержание красноречиво говорило о горячей, беззаветной взаимной любви Марии Толстых к Борису Ильяшевичу, такой же любви, какую питал он, Борис Сабиров, к Татьяне Петровне.

   Он не знал лишь, может ли он рассчитывать на подобную же взаимность.

   Ему припомнился вечер на Рождество, проведенный с нею в гостиной к-ского общественного собрания.

   Тогда ему показалось, что она любит его. Но теперь? Теперь не забыла ли она его?

   Вопрос этот мучительно сжал его сердце.

   Сложив бережно прочтенные им бумаги, он счел найденные деньги. Они были законным наследством от его незаконного отца. В пачке оказалось шестнадцать серий и кредитными билетами около девяноста рублей.

   Он спрятал деньги и вещи в свою дорожную шкатулку и туда же положил шкатулку своего покойного отца, в которую запер бумаги. Только поздним утром он заснул.

   Нищий Иван провел тоже бессонную ночь.

   Его тревожил вопрос, что найдет Сабиров в переданной ему шкатулке. Он был уверен, что он откроет в них всю тайну убийства его отца и даже догадается, кто был убийца. Хотя он сам не открывал настоящего виновника смерти отца Бориса Ивановича, но он дал ему ключ к разгадке - так, по крайней мере, казалось ему, и это его мучило.

   Ранним утром он уже ехал по дороге в Завидово на телеге проезжего крестьянина.

   Когда он вошел в избу, которую занимал Сабиров, последний только что проснулся.

   - Прочли? - с дрожью в голосе спросил Иван.

   - Прочел, - отвечал молодой инженер, и в коротких словах рассказал ему содержание бумаг, не утаив, что нашел и деньги.

   "Заседатель был прав, подозревая, что я его ограбил!" - пронеслось в голове Ивана.

   - Эти бумаги, значит, не сказали вам ничего?

   - Ничего, кроме того, что я сказал тебе. Причина, за что убили моего отца, остается для меня загадочной. Он был человек образованный и, видимо, состоятельный, имел в виду выхлопотать возвращение громадных наследственных поместий в Польше. Казалось бы, что такая партия для дочери золотопромышленника Толстых была далеко не неровная, значит, отец моей матери не мог быть против этого брака...

   Нищий молчал.

   - Теперь одна надежда на тебя... Я почти уверен, что ты знаешь эту причину, хотя она не та, которую ты привел в тот день, когда сообщил мне имя преступника. Ты говорил мне, что отца он хотел ограбить - найденные в шкатулке деньги и вещи противоречат этому? Тут, видимо, какая-то тайна, которую знаешь ты? Скажи, знаешь?

   - Может быть, но еще не время... - отвечал Иван. - Еще не наступил час! С тех пор, как я знаю вас, эта тайна уже несколько раз чуть было не срывалась с моего языка, но каждый раз я сумел себя сдержать. Это мой долг. Не я, а другой откроет вам эту тайну...

   - Кто же это? Быть может, я с ним никогда не встречусь...

   - Встретитесь и... если он будет медлить, тогда, ну, тогда... я посмотрю.

   - Тогда ты мне скажешь все?

   - Может быть.

   - Но когда же это будет?

   - Терпение, мой молодой друг, терпение...

   - Мне кажется, что я не могу пожаловаться на отсутствие во мне этой добродетели... - с горькой усмешкой произнес Борис Иванович.

   - Прощенья просим... - отвечал Иван.

   - Когда же мы увидимся?

   - Скоро, скоро! Я принесу вам радостную весточку из высокого дома. Я явлюсь, быть может, сам к вам сватом от барышни Татьяны Петровны.

   Нищий ушел. Борис Иванович остался снова наедине со своими тяжелыми сомнениями.

  

  

   Томительно потянулись дни для Бориса Ивановича Сабирова. К несчастью и дела было немного, так что и в труде он не мог забыться от беспокоящих его дум и сомнений. Иван, которого он ждал не только ежедневно, но ежечасно, не появлялся.

   Прошла неделя.

   Однажды утром прислуживавший Сабирову парень подал ему письмо. Борис Иванович только что проснулся. Он встал поздно, так как эти дни его мучила бессонница и лишь под утро он забывался тревожным сном.

   - От кого? - спросил Борис Иванович.

   - Не могу знать... подал мне какой-то крестьянин... - отвечал парень.

   Почерк адреса на конверте был написан женской рукой. Вся кровь бросилась в голову молодого инженера.

   "Ужели от Тани?" - мелькнуло в его голове.

   Он заочно называл ее этим полуименем - это доставляло ему неизъяснимое наслаждение.

   Он быстро разорвал конверт и начал читать, посмотрев сперва на подпись.

   Там стояло имя: Татьяна.

   - От нее, от нее, она пишет мне - радостно воскликнул он. Его сердце наполнилось счастьем и надеждой, но, увы, это было только на одно мгновение.

   Он стал читать и краска постепенно спадала с его лица. К концу письма он уже сидел бледный, с беспомощно опущенными руками, одна из которых судорожно сжимала роковое письмо, с устремленным в пространство неподвижным бессмысленным взглядом.

   Он прочел следующее:

   "Милостивый государь!

   Мы не видались с вами давно, с того вечера в к-ском общественном собрании, где я сказала больше, чем следовало, и это сказанное могло поселить в вашем сердце надежду, если это сердце, конечно, любило меня...

   Сначала я думала, что вы, уехав в Россию, позабыли мимолетную встречу с приглянувшейся вам сибирячкой, но на днях я узнала от одного лица, что ваши чувства ко мне не изменились, что вы говорите то же самое, что говорили мне тогда, в гостиной собрания...

   Я имею полное доверие к человеку, который передал мне это, а потому и решилась написать к вам это письмо, так как за время вашего отсутствия из Сибири произошли в моей жизни важные обстоятельства, которые вырыли между нами глубокую пропасть, и с моей стороны было бы нехорошо оставлять в вашем сердце надежду, посеянную мною же, но которая теперь никогда не может осуществиться.

   Поверьте, если бы я была счастлива и богата и имела бы право кого-нибудь любить, я первому вам отдала бы свое сердце... В доказательство этого, я открою вам страшную тайну, которую я тоже открыла лишь на днях, открою вам одному! Я не дочь Петра Иннокентьевича Толстых. Моего отца зовут или, быть может, звали Егор Никифоров, он был крестьянином и сослан в каторгу за убийство до моего рождения... Это имя разлучает нас с вами на всегда. Будьте счастливы! Да сохранит вас Бог.

   Просидев несколько времени недвижимо, Борис Иванович вдруг задрожал. Из груди его вырвался стон, и слезы ручьями полились из его глаз.

   "Таня, его Таня... дочь Егора Никифорова, дочь убийцы его несчастного отца... Какое страшное совпадение! Она - эта девушка, которую он любит всеми силами своего сердца... потеряна для него... навсегда... навсегда..." - мелькали в его голове тяжелые мысли.

   Он вскочил, его глаза страшно засверкали.

   - Что сделал я дурного на свете? - воскликнул он. - Чем я согрешил так перед Господом, что Он карает меня так жестоко... За что и кем я проклят! Ma...

   Он не решился окончить этого слова и снова в изнеможении упал в кресло...

  

   В высоком доме происходила не менее тяжелая внутренняя драма. Татьяна Петровна была грустна и, видимо, страдала. Ее всегда высоко и весело поднятая головка была опущена долу, как увядающая роза.

   Румянец ее щек исчез бесследно и лицо приняло бледно-восковой оттенок. Деланная улыбка ее побелевших губ, которою она успокаивала своих домашних, вызывала в окружающих ее не успокоение, а большее страдание, чем горькие слезы, которые она ежедневно проливала наедине в своей комнате.

   Ни ласки Петра Иннокентьевича, ни трогательная нежность Гладких не могли излечить ее сердце от раны, нанесенной ему грубою откровенностью молодого Семена Толстых.

   К этому прибавились еще страдания в разлуке с Борисом Ивановичем, любовь к которому, именно вследствие ее безнадежности, вдруг быстро выросла за последнее время и заполнила ее бедное сердце.

   Препятствия служат лучшим удобрением для почвы сердца. Воспоминания о встречах с молодым инженером, почти уже изгладившиеся из памяти молодой девушки, восстали в ее уме и сердце с необычайными рельефностью и живостью.

   Несчастье тем и тяжело, что всегда соединяется с воспоминаниями о счастливых минутах. Юность переносит все, только не безнадежную любовь.

   Иннокентий Антипович был в отчаянии. Он обвинял во всем себя. Он находил, что он мало охранял ее от злых людей, мало заботился о ее счастьи и спокойствии.

   Часто видя ее, бледную и печальную, ходящую по саду, он шел к ней навстречу, крепко обнимал ее и покрывал ее лоб горячими поцелуями.

   - Ты меня слишком много любишь! - говорила она тогда.

   - Нет, я тебя слишком мало люблю, так как не сумел сберечь твоего спокойствия...

   - Разве ты не все для этого сделал и... наконец... разве я не счастлива?

   - Ты страдаешь, бедное дитя! Ты плачешь, видишь, на твоих глазах и теперь слезы...

   - Но ведь в этом ты не виноват, крестный, крестный!.. Разве можно быть веселой, когда знаешь то, что я знаю... Я не могу отрешиться от мысли о моем несчастном отце... о моей бедной матери...

   - Только о них, Таня?.. - спросил Гладких, окидывая ее пытливым взглядом.

   - Ты хочешь знать правду... Есть еще один, кого я не смею любить, но все же люблю, с кем бы я была так счастлива, который был бы моим защитником, когда я потеряю тебя.

   Иннокентий Антипович вздрогнул.

   - Успокойся, дитя мое! Я ведь еще здоров и сделаю все, чтобы видеть тебя счастливою... Но довольно об этом... Поговорил о чем-нибудь более веселом... Что случилось с Иваном? Он уже несколько дней как не был у нас...

   - Я его видела вчера...

   - Здесь?..

   - Нет, в поселке... Я ходила на могилу моей матушки, снесла туда венок... И вообрази, кто-то другой, кроме меня, кладет на ее могилу свежие цветы... Кто бы это мог быть? Не ты?

   - Нет, дитя мое... Это удивляет меня не менее твоего... Я не могу положительно придумать, кто может заботиться так о памяти Арины, да еще через столько лет?

   - Я очень хотела бы узнать, кто это, чтобы поблагодарить.

   - Мы узнаем это в поселке, дитя мое! Но вернемся к Ивану. Не говорил ли он тебе, почему он так долго не был у нас?

   - Он ходил в Завидово.

   - Это глупо с его стороны, - недовольным тоном сказал Гладких. - К чему ему шататься в такую даль, когда он знает, что здесь он может получить все, что ему необходимо.

   - Я говрила ему то же самое.

   - Когда он обещал зайти?

   - На этих днях...

   - Как неопределенно! Если он не придет сегодня, то завтра я его разыщу сам... Мне надо с ним переговорить...

   - О чем?

   - Тебе я, пожалуй, скажу... Он на днях спас мне жизнь, и я хочу его отблагодарить...

   - Он мне ничего не говорил об этом. Но что же случилось с тобой крестный?

   - Ничего... Один случай... Я как-нибудь расскажу тебе... - нехотя отвечал Гладких. - И какой странный этот Иван, - продолжал он. - Он, наверное, не приходит, чтобы избегнуть моей благодарности... Но он ошибается, старый Гладких не так легко забывает сделанное ему добро... Я хочу его обеспечить и, кроме того, Таня, у меня есть одна мысль. Скоро будет готова твоя избушка в поселке... и я подумал об Иване...

   Молодая девушка бросилась на шею старика.

   - Только у тебя одного может явиться такая хорошая мысль! - воскликнула она.

   - Так ты согласна?

   - Конечно... И если Иван не согласится переехать, ты только скажи ему: "Таня этого хочет".

  

  

   Нищий Иван действительно избегал высокий дом, но не потому, чтобы избегнуть благодарности Гладких, а для того, чтобы не выдать себя. Он чувствовал, что теперь каждый взгляд, каждая слеза, каждое слово Тани может повести к объяснению между ним и его дочерью. О, если бы дело касалось только Тани и Бориса Ивановича, он знал бы как поступить. Но Петр Иннокентьевич Толстых стоял на дороге и был помехой всему.

   - Что делать, что делать! - со страхом спрашивал себя Иван. Он возмущался своим вынужденным бездействием. Верный своему слову, Гладких, на другой день после разговора со своей крестницей, отправился в тайгу, к землянке Ивана. Он застал его, сидящим в глубокой задумчивости, на пне срубленного дерева и окликнул.

   - Как, это вы, Иннокентий Антипович! - воскликнул Иван, вставая.

   - Да, это я, старина, ты, видимо, не ждал меня... Ты эти дни забыл дорогу в высокий дом, и я пришел тебе о нем напомнить... Прежде всего благодарю тебя за то, что ты спас мне жизнь и вернул Тане ее лучшего друга и верного защитника... Я еще вчера ей сказал о твоей услуге мне, незабываемой услуге, умолчав, впрочем, о подробностях... Они бы только перепугали ее.

   - Да, кто-нибудь, наверное, вам показал дорогу в колодец... - улыбнулся Иван.

   - Ты кого-нибудь видел?..

   - Видеть я никого не видел, но угадал... тут шляются двое каких-то родственников Петра Иннокентьевича.

   - Верно, потому-то я и не хочу на них жаловаться... Они и без меня попадут когда-нибудь в петлю.

   - Это хорошо с вашей стороны, но и оставлять безнаказанными негодяев не следует... Это делает их еще нахальнее... Они продолжают жить в Завидове, и я вам советую остерегаться.

   - Благодарю, Иван, но оставим разговор обо мне, поговорим лучше о тебе.

   - Обо мне?

   - Да! Я хотел бы, чтобы ты окончил свои дни в покое и более удобном жилище, нежели эта землянка, а потому вот что придумал... Эта мысль понравилась и Тане. Я отстраиваю вновь одну развалившуюся избу в поселке... Ты можешь поселиться в ней, а обо всем прочем позоботимся я и Таня... Пока же переезжай в высокий дом, около людской есть свободная комната.

   Иван прослезился.

   - Я, может быть, приму ваше и барышни милостивое приглашение, - отвечал он дрожащим голосом, - но после...

   - Почему же не сейчас?

   - Это зависит от обстоятельств.

   - От каких?

   - Я относительно вас не более как исполнил обязанности каждого христианина, и вы хотите меня за это вознаградить. Это очень хорошо с вашей стороны... Но вы, быть может, не знаете, что я при вашем спасении был только помощником, что я не мог бы сделать того, что сделал один молодой человек, который был со мной... Если вы так вознаграждаете меня, то я спрашиваю себя, что вы сделаете для того, кто с опасностью для жизни спускался в глубину колодца, чтобы обвязать веревку вокруг вашего тела?..

   Гладких смутился.

   - Как попал сюда этот инженер? Что он говорил тебе?

   - Вы хотите это знать... Извольте... Здесь, на этом самом месте, он со слезами на глазах рассказывал мне, что он любит Татьяну Петровну, но что ее крестный отец Гладких отнял у него всякую надежду... Мне, признаться, жалко этого молодого человека и, кроме того, мне сдается, что барышня была бы с ним счастлива.

   - Это Сабиров?

   - Да.

   - Нет... нет!.. Об этом нечего и думать.

   - Почему же нет?.. Разве вы хотите, чтобы барышня осталась в старых девах... Третьего дня я видел ее... Как она переменилась, похудела, побледнела, просто жалко смотреть на нее... Неужели этого вы не замечаете, Иннокентий Антипович?.. А почему? Потому что она любит этого молодого инженера...

   - Ты что-то уж очень хлопочешь за него, Иван... Он живет в Завидове... и ты часто ходишь туда... верно, к нему...

   - Не скрою, да... мне, повторяю, жаль его...

   - Кто его родители?

   - Он не знает их... Он приемный сын большого чиновника в Петербурге. Но родом он из Сибири... Его мать, когда ему было пять-шесть лет, в зимнюю ночь шла пешком по томскому тракту... Началась вьюга, и несчастная женщина упала на дороге вместе с ребенком... Из Иркутска в это время ехал переведенный в Петербург чиновник с женою... Они довезли несчастных до первой станции, а так как мать была очень слаба и, видимо, умирала, то сердобольные люди взяли с собой малютку и воспитали его... Он сделался инженером и выпросил себе командировку в Сибирь, надеясь напасть на след своей матери... Но, может быть, это вас не интересует, Иннокентий Антипович?..

   - Дальше, дальше... - взволнованно произнес Гладких. "Удивительно, удивительно..." - повторял он про себя.

   - Здесь, на месте, он припомнил многое... Он узнал гостиницу Разборова, где он останавливался со своей матерью и где его какой-то пожилой человек брал на руки и целовал...

   Иван остановился.

   - Дальше, дальше... - простонал Иннокентий Антипович.

   - Разве это действительно вас так интересует? - с участием спросил Иван.

   - О, очень... очень... - отвечал Гладких, прислонясь к дереву, чтобы не упасть. - Его зовут Борис?

   - Да!..

   - И он до сих пор не знает, как звали его мать?..

   - Нет, знает... По моему совету он уехал в Петербург и спросил у своего приемного отца, не взял ли тот какие-нибудь бумаги о его рождении, когда увез его от его умирающей матери...

   - И что же?..

   - Приемный отец передал ему метрическое свидетельство, найденное им в дорожной сумке бедной женщины... Из него Борис Иванович узнал, что он - незаконный сын...

   - Чей?

   - Марьи Петровны Толстых... Не родственница ли она Петру Иннокентьевичу?

   Иннокентий Антипович пошатнулся, но не отвечал. Слезы брызнули из его глаз.

   - Что с вами? Вы плачете?

   - Где он, где он... в Завидове?..

   - Нет, теперь он в К. Я был вчера в Завидове и мне сказали, что он заболел и уехал оттуда... Но ведь для вас, чем он дальше отсюда, тем лучше...

   - О, напротив, я в отчаянии...

   - Значит, вы переменили ваше мнение?

   - Да...

   - После моего рассказа?

   - Да, этот рассказ изменил все... Ты не поймешь этого...

   - О, напротив, я все понимаю...

   - Навряд, старик...

   - Вы думаете!.. - воскликнул Иван дрожащим голосом, выпрямляясь. - Так я скажу вам, что вы в этом молодом человеке, спасшем вам жизнь, который любит вашу крестницу, но которого вы оттолкнули и от нее, и от себя, узнали того, кого около двадцати лет тому назад вы обручили с Таней... так как он - сын Марии Толстых, дочери Петра Иннокентьевича.

   Ужас изобразился на лице Гладких. Он вперил почти безумный взгляд в стоявшего перед ним нищего и, схватив его за руку, спросил:

   - Почему ты все это знаешь?

   - О, я знаю еще гораздо больше! - серьезно продолжал Иван. - Три человека есть на земле, которые знают тайну высокого дома: Петр Иннокентьевич Толстых, вы и еще третий...

   - Но кто же ты?

   - Посмотрите-ка на меня попристальнее, Иннокентий Антипович, я, конечно, очень переменился... но...

   Гладких хрипло вскрикнул и сначала попятился, а потом бросился к Ивану и судорожно сжал его в своих объятиях.

   - Егор Никифоров! - воскликнул он прерывающимся от слез голосом. - Егор Никифоров, мой благородный друг, мой несчастный невинный страдалец... тебя ли я держу в своих объятиях, тебя ли прижимаю к своему сердцу... Как я мог тебя так долго не узнать, хотя ты страшно изменился... но в первый раз, когда я увидел тебя... мне показалось, что я узнал тебя, но потом я сам себя разуверил в этом...

   - Да, это я, Егор Никифоров, - отвечал он, освободившись из объятий Гладких... - Я стосковался по родине и пришел узнать о моей жене и ребенке... Благодарю вас, Иннокентий Антипович, вы честно исполнили ваше слово, вы воспитали мою дочь, вы любили ее как родную! Спасибо вам, большое спасибо... Забудем о прошедшем...

   Оба старика со слезами на глазах снова бросились в объятия друг другу. Затем они сели рядом около землянки и продолжали свою задушевную беседу.

   - И ты так часто бывал около твоей дочери и ни разу не выдал себя... Ты великой души человек, Егор.

   - Наградой за все было мне и то, что я ее видел, счастливую и прекрасную...

   - Как хорошо ты играл роль нищего!

   - А разве я не нищий?

   - Поди ты... Ты знаешь очень хорошо, что можешь одним своим словом завладеть всеми богатствами Петра Толстых.

   - Я хотел остаться неузнаваем.

   - Понимаю, ты бежал с каторги... но будь покоен, мы не выдадим тебя.

   - Нет, я отбыл свой срок и теперь свободен... Свободен... О, вы никогда не поймете необъяснимое значение этого слова, это может понять только тот, кто чувствовал на своих ногах кандалы... Я вернулся на родину и нашел свою жену в могиле.

   - И теперь каждый день украшаешь эту могилу цветами?..

   - Говорят, что покойники любят цветы! - отвечал, улыбаясь, Егор.

  

  

   - Я завтра же еду в К.! - сказал Гладких Егору Никифорову (так мы снова будем называть его), когда они приближались к высокому дому.

   Проходя двором мимо сада, они увидали Петра Иннокентьевича Толстых, задумчиво шедшего по аллее.

   - Вон и Петр вышел подышать воздухом - это с ним случается очень редко... - сказал Иннокентий Антипович.

   - Как сильно он постарел и с каждым днем все более и более горбится... - заметил Егор.

   - Он быстро приближается к могиле... - печально отвечал Гладких. - Несчастный был бесжалостен к своей дочери и раскаяние снедает его... Если через несколько дней я привезу к нему Бориса - он выздоровеет от радости... Счастье ведь лучший доктор... Но для окончательного его успокоения необходимо разыскать Марию...

   Они вошли в дом через кухню...

   - Где Таня? - спросил Иннокентий Антипович у встретившейся горничной.

   - Она у себя наверху...

   Они оба поднялись наверх. Гладких вошел в комнату молодой девушки, попросив Егора подождать в смежной комнате.

   - Подожди здесь и имей терпение... - сказал он ему. - Я буду краток.

   - О, поберегите ее, Иннокентий Антипович, не говорите ей все сразу, она так слаба...

   - Не беспокойся... Таня не из робких, да к тому же от радости не умирают...

   - Это ты крестный?.. - спросила Татьяна Петровна, бывшая за драпировкой.

   - Да.

   Молодая девушка вышла с заплаканными глазами.

   - Ты опять плакала... - ласково упрекнул ее Иннокентий Антипович.

   - Не сердись, я буду умницей и не буду огорчать тебя...

   - Сердиться на тебя?.. Разве я в силах.

   - Добрый крестный... Я видела в окно - ты шел вместе с Иваном...

   - Да, мы с ним долго говорили...

   - Согласился он на твое предложение?

   - Да...

   - Как я рада, как я рада!

   - Знаешь ли что, я, кажется, буду тебя ревновать...

   - Ревновать?

   - Ты уж что-то очень любишь этого старика?

   - Это правда! Я сама не могу себе дать отчета в чувстве, которое меня влечет к Ивану...

   Гладких улыбнулся.

   - Не улыбайся... Я говорю правду... Я ведь никого на свете не люблю больше, чем тебя, но меня очень радует, что Иван не принужден будет сбирать милостыню...

   - В этом ты можешь быть покойна...

   - Он переедет в поселок?..

   - Это еще не решено... Быть может, он совсем останется у нас...

   Молодая девушка подняла голову, так как тон, каким сказал эту фразу Иннокентий Антипович, показался ей загадочным. На лице своего крестного отца она заметила тоже загадочно-счастливое выражение.

   - С чего ты сегодня так весел?

   - Я и весел, и счастлив.

   - Счастлив?

   - Поделиться с тобой моим счастьем или нет?

   - Конечно, да!

   - Ты уже не ребенок, и тебе можно поверить тайну.

   - Тайну?

   - Да, серьезную и страшную тайну...

   - Боже мой, ты пугаешь меня... - побледнела Татьяна Петровна.

   - Успокойся, это касается твоей будущности и твоего счастья... Когда ты узнаешь эту тайну, радость вернется в твое сердечко... Мое сегодняшнее счастье вместе и твое. Выслушай меня. Ты знаешь, что у Петра Иннокентьевича была дочь?

   - Да, Марья Петровна.

   - Верно... Эта-то Марья Петровна была любимицей, скажу больше, кумиром своего отца.

   Иннокентий Антипович начал свой рассказ не торопясь, ровным голосом. Молодая девушка слушала его чуть дыша, со страхом, сменявшимся удивлением, со слезами на глазах, с радостной улыбкой на миниатюрных губках.

   Он рассказал ей, что с пятилетнего возраста он обручил ее с сыном Марии - Борисом, и что этот сын оказался никто иной, как инженер Борис Иванович Сабиров.

   В то время, когда Иннокентий Антипович, в конце-концов, сказал ей о том, что отец ее из чувства признательности, из-за великодушной благодарности, невинный, позволил осудить себя на каторгу, чтобы спасти имя Толстых от позора, он отворил дверь, и в комнату вошел Егор Никифоров.

   - Вот он, твой отец, честнейший человек в мире! - сказал Гладких.

   С криком восторга Татьяна Петровна бросилась в объятия своего рыдающего отца. Гладких вышел.

   - Эти двое совсем счастливы! - думал он. - Теперь очередь за другим...

   Он обошел весь сад и не нашел старика Толстых. Иннокентий Антипович вышел в поле и пришел в лес. Петр Иннокентьевич, оказалось, был у того самого колодца, который чуть было не сделался могилой Гладких.

   - Наконец-то ты приказал засыпать этот старый колодец, - сказал Толстых, глядя на привезенный рабочими воз мусора. - Но откуда ты возишь мусор?

   - Из поселка. Это мусор от перестройки избы Егора Никифорова.

   Петр Иннокентьевич удивленно вскинул на него глаза.

   - Ты перестраиваешь заново эту избу?..

   - На днях она будет готова...

   - Что это значит, Иннокентий? Не собирается ли Таня уехать от нас?

   - И не думает.

   - К чему же тогда ты строишь избу?

   - Таня этого хочет...

   - Зачем?

   - Она надеется, что Егор Никифоров вернется...

   - Бедная! - вздохнул Толстых, качая головой. - И я когда-то на это надеялся, но уже давно перестал об этом думать, как не надеюсь уже более увидеть свою бедную дочь... Справедливый Господь осуждает меня пить до дна чашу горечи... Я заслужил это, но это тяжело, Иннокентий, очень! Почему невинные должны страдать вместе с виновными? Сейчас, когда я шел сюда, коршун пролетел над моею головою и зловеще каркнул... Не предзнаменование ли это?

   - Суеверие... - заметил Гладких.

   - Нет, нет, у меня предчувствие, что скоро умру, не поцеловав своей дочери, не благословив ее ребенка. Как прекрасен Божий мир, и как мрачно на душе моей! У меня несметное богатство, а я найду один покой в могиле... В чьи руки попадет, Иннокентий, после нашей смерти это богатство, добытое, большей частью, твоим трудом?

   - Надеюсь, в настоящие...

   - Ты все еще надеешься?

   - Теперь более, чем когда-либо...

   - Что ты сказал? Ты так странно глядишь! Ты что-то знаешь?

   Голос Толстых прерывался.

   - Я завтра еду в К... - продолжая улыбаться, сказал Гладких.

   - Моя дочь в К.?

   - Она? Нет! Но там ее сын, Борис!

   - А Мария?

   - Для начала я нашел только ее сына. Довольствуйся и этим и благодари за это Бога!

   - Ты прав! Боже, благодарю Тебя! Как хороши радость, надежда... Как сильно бьется мое сердце! Я как бы сразу помолодел на двадцать лет.

   Гладких глядел на него и улыбался. Он не сказал ему всего - он умолчал об Егоре Никифорове и о том, что Татьяна Петровна знает все.

   Вечером в тот же день Иннокентий Антипович, Егор Никифоров и Татьяна Петровна решили, что Егор Никифоров будет некоторое время продолжать играть роль нищего и поселится в старой сторожке за садом, в которой с тех пор, как прииск отошел в глубь тайги, не жил никто.

   В этой сторожке он будет все же ближе к своей дочери во время отъезда Гладких в К.

   На другой день утром Иннокентий Антипович сел в тарантас, который должен был отвезти его в К.

   - Приезжай скорее, - крикнул ему из окна Петр Иннокентьевич, - и привези мне моего сына...

   Этот внезапный отъезд Гладких и эти странные слова Петра Иннокентьевича не миновали ушей и языков прислуги, горячо обсуждавших это обстоятельство. Особенно волновалась прачка Софья. Она была из поселянок и слыла между прислугой за ученую. На самом деле она была грамотна и даже начитанна. Наружностью, впрочем, она похвастать не могла, хотя, как все дурнушки, считала себя красавицей и прихорашивалась по целым часам перед зеркалом.

   Красно-рыжая, с приплюснутым носом и тонкими губами, с бельмом на глазу и с множеством веснушек и глубоких рябинок на лице, толстая и неуклюжая, - она имела прямо отталкивающий вид.

   Это не помешало, однако, Семену Семеновичу уверять ее в своей любви и сделать преданной шпионкой в доме своего двоюродного дяди.

   Он в ней приобрел любовницу-рабу, готовую на все для своего властелина.

  

  

   Наступила ночь. Миллиарды звезд зажглись на темно-синем небосклоне. Воздух был пропитан ароматом сосны и свежестью, несшейся с быстроводного Енисея.

   Луна освещала чудный ландшафт.

   В высоком доме все спало. Один Егор Никифоров ходил дозором около сада.

   Ему не спалось от счастья. Он нашел свое сокровище - свою дочь, которая сегодня ласкала его как отца. Он охранял ее покой. Он боялся за нее. Близость родственников Толстых тревожила его.

   Бессонная ночь приводит с собой воспоминания. Он вспомнил - ему даже показалось странным, что первый год он забыл это - что сегодняшняя ночь, годовщина убийства, совершенного почти четверть века тому назад.

   Он недавно слышал от прислуги высокого дома, что на месте, где совершено убийство, нечисто, что там ходит привидение, в образе высокой черной женщины с распущенными волосами... Многие из слуг и рабочих высокого дома клялись и божились, что видели его собственными глазами.

   Егор Никифоров вспомнил о высокой женщине, которая предупредила его и Сабирова о несчастьи с Гладких, и тоже, как рассказывали и другие, исчезла без следа, как бы провалилась сквозь землю.

   Не эту ли женщину принимают за привидение?

   Было уже за полночь. Движимый какой-то неведомой силой, Егор Никифоров пошел к дороге, к тому месту, где четверть века тому назад, вел беседу с умирающим Ильяшевичем. Здесь он лег на траву и задумался. Все прошедшее мелькало в его уме, как в калейдоскопе. Его глаза были опущены вниз. Вдруг длинная тень легла на зеленой траве, ярко освещенной луной. Он быстро поднял голову и в двух шагах от себя увидал высокую, темную фигуру женщины.

   "Это он