Гейнце Николай Эдуардович - Под гнетом страсти

ринять чувство привычки к Елен (он знал ее с раннего детства) за любовь?

   Через неделю после бала приехал Облонский и сделал предложение Анжелике. Молодая девушка в коротких словах объявила ему, что не может быть его женой, но, когда князь начал умолять ее оставить ему какую-нибудь надежду, она, после некоторого колебания, сказала, что подумает и даст ответ через неделю.

   После отъезда князя она тотчас стала упрекать себя за свои слова, но потом, решив, что ей теперь все равно, что ни будет, - успокоилась.

   Войдя в свою комнату, она нашла там Лизу Горлову.

   - Что это у тебя такое странное лицо? - целуя ее, спросила Лиза.

   - Князь Облонский только что сделал мне предложение.

   - Ах, какое счастье! Ты будешь княгиней! Как все удивятся! Как рассердится графиня Лора! Да что же ты не радуешься? - прерывая восторженные восклицания, спросила она.

   - Я еще не дала ему решительного ответа, и я думаю, что...

   - Да ты с ума сошла, Анжелика? Как? Ты еще можешь колебаться? Вот уж я этого не понимаю! Подумай, как ты будешь счастлива с ним - он так тебя любит...

   - Счастлива?!

   Анжелика закрыла лицо руками.

   - Анжелика, дорогая, что ты? - тревожно спросила ее подруга, обвивая рукой ее талию. - Ты плачешь? Боже мой! Ты... ты любишь кого-нибудь?

   Анжелика вскочила.

   - Да, я люблю, люблю так, как никто никогда не любил! - страстно воскликнула она. - Ты понимаешь теперь, что я не могу быть счастлива, когда он должен принадлежать другой.

   - Анжелика, неужели... это граф?

   - Да, Владимир. Я люблю его, и главное то, что я теперь знаю, что и он любит меня...

   - Что ты говоришь, Боже мой! - воскликнула пораженная Лиза. - Ты не смеешь... ты не должна его любить. Анжелика, слышишь, ты должна забыть его! Ни ты, ни он не имеете права...

   - Ах, что тут за право, мы любим друг друга, и кто нам может запретить? - нетерпеливо воскликнула Анжелика.

   Пылкая, страстная натура брала верх, - молодая девушка забыла свои недавние благоразумные доводы. Лиза испугалась.

   - Друг мой, опомнись! Вспомни, что интерес твоей жизни заключается не в одной любви, вспомни свое призвание.

   - Мой голос только и доставляет мне удовольствие, когда я могу петь для него, - пылко перебила ее Анжелика.- Я знаю, я чувствую, что жизнь без него невозможна, я скорее умру, Лиза, - с мрачным отчаянием повторила она.

   Долго убеждала ее Горлова и ушла лишь тогда, когда Анжелика несколько успокоилась.

   После страстного порыва любви для Анжелики наступила реакция действительности.

   Все сказанные ее при Лизе слова казались теперь несбыточным, бессмысленным бредом.

   Через неделю придется дать окончательный ответ князю. Согласиться - значит воздвигнуть вторую стену между ней и Владимиром.

   Не согласиться, видеть, как любимый человек обвенчается с другой, продолжать видеться с ним - это пытка, при одной мысли о которой она вздрагивала всем телом, как от физической боли.

   Около двух часов сидела она неподвижно, обдумывая свое положение, но ничего не придумала, встала и прошла в гостиную.

   Там она застала одну Лору, лежащей на кушетке, и хотела уже уйти, когда та небрежно спросила:

   - Князь Облонский был здесь?

   - Да, был, а что?

   - Так!

   Лора повернулась на кушетке.

   В передней послышался звонок.

   Через минуту до слуха Анжелики донесся голос Ртищева, справлявшегося, дома ли граф Владимир Николаевич.

   Получив утвердительный ответ, он прошел к нему в кабинет.

   Владимир сидел перед письменным столом и так глубоко задумался, что заметил товарища только тогда, когда он дотронулся до его плеча.

   - Как поживаешь, Саша? Садись, пожалуйста.

   Он придвинул ему стул.

   - Я пришел проститься с тобой; я уезжаю за границу, - проговорил Александр Михайлович, смотря в сторону.

   Прежде чем удивленный этим неожиданным известием Владимир успел выговорить слово, из гостиной послышались громкие истерические рыдания графини Лоры.

   Молодые люди вскочили.

   - Что такое?

   - Постой, я пойду узнаю, - и с этими словами Владимир вышел.

   Войдя в гостиную, он увидел Лору, лежащую в истерике на кушетке, мать, хлопотавшую около нее, и Анжелику, помогавшую ей.

   Увидя Владимира, последняя вышла из комнаты.

   - Что случилось, maman? - спросил он. Графиня повернула к нему свое взволнованное, сердитое лицо.

   - Бедняжка получила такой удар, поразивший ее в самое сердце! Немудрено, что она в таком отчаянии. Этот низкий, гадкий человек, эта дрянь...

   Марья Осиповна задыхалась от злобы.

   - Кто такой? - изумился сын.

   - Князь, князь Облонский! - почти закричала графиня. - Представь себе, какой подлец! Так ухаживать и увлекать девушку, а потом делать предложение другой! - продолжала она, забывая, что последнее время Облонский не глядел на ее дочь.

   - Кому он сделал предложение? - бледнея, спросил он.

   - Кому же, как не нашей красавице! Только Анжелике и возможно отбивать женихов из-под носа! Совсем всех очаровала, даром, что дочь какой-то итальянки,- раздраженно, насмешливо говорила Марья Осиповна, примачивая голову дочери одеколоном.

   У Владимира помутилось в глазах.

   - Она согласилась? - чуть слышно спросил он, хватаясь за спинку стула.

   - А Бог ее знает, - с сердцем ответила графиня. - Она всегда была какая-то особенная, но все-таки не думаю, чтобы отказалась от такой партии.

   Владимир вернулся в кабинет, с трудом скрывая свое волнение.

   - Что там такое? - спросил его Ртищев.

   - Так... ничего, пустяки! О чем, бишь, мы говорили? Да, ты хочешь уехать. Это зачем? - переменил разговор граф.

   Ртищев не сразу ответил ему.

   - Володя, я бы не хотел никому говорить этого, только тебе... Видишь ли, я... сделал предложение Анжелике Сигизмундовне и... и она отказала мне, - тише добавил он.

   - Ты, ты тоже любишь ее! Еще один лишний поклонник не мешает! - горько захохотал граф. - Знаешь ли ты, мой бедный друг, что князь Облонский просил сегодня ее руки и получил ее согласие.

   - Она сказала мне, что любит другого! - глухо проговорил Александр Михайлович.

   - Она это сказала? - воскликнул Владимир, но, сейчас же спохватившись, замолчал и подошел к окну.

   Если бы Ртищев сказал ему это сегодня утром, он был бы убежден, что она любит именно его - Владимира. Он слишком хорошо помнит этот взгляд любви на их вечере. Но теперь, теперь он не мог этому верить: она, вероятно, любит Облонского, если выходит за него замуж.

   - Прощай, Владимир, - проговорил Александр Михайлович, подходя к нему, - мне надо еще пойти... туда, проститься...

   Обняв товарища, он было направился к двери, но вдруг упал в кресло с глухим стоном и прошептал:

   - О, как я люблю ее, Володя, как тяжело!

   Граф, бледный, молча смотрел на него.

   Через мгновение Ртищев вскочил и быстрыми шагами вышел из комнаты.

   Он хотел видеть графиню, но ему сказали, что она около больной дочери и не может принять.

   Графа не было дома.

   Проходя через гостиную, он столкнулся лицом к лицу с Анжеликой.

   Она вспыхнула, он побледнел.

   - Анжелика Сигизмундовна, я уезжаю на днях из Варшавы и, вероятно, надолго. Прощайте, желаю вам счастья и всего, всего лучшего...

   Он взял ее руку и страстно прижал к губам. Она ласково взглянула на него.

   - До свиданья, мой друг, благодарю вас за пожелание, только... едва ли оно исполнится, - грустно добавила она, - будьте здоровы и... забудьте меня.

   - Никогда, никогда я не забуду вас! - горячо воскликнул молодой человек и, заметив задумчивое, печальное выражение ее лица, уже тревожно спросил:

   - Вы несчастливы, Анжелика Сигизмундовна, но мне кажется... я слышал, что вы выходите за...

   - Не спрашивайте меня, - быстро перебила она его, наскоро пожала ему руку и прошла мимо.

   Он несколько секунд смотрел ей вслед. Две крупные слезы выступили на его глазах... Он махнул рукой и уехал. Елен, вернувшись с прогулки, застала всех в странном расположении духа: Владимир сидел запершись в кабинете, Анжелика с бледным, застывшим лицом была похожа на статую; Лора лежала в постели и не хотела ни с кем говорить, а графиня ходила по комнате скорыми шагами.

  

  

   Когда через неделю явился Облонский, Анжелика как-то машинально и рассеянно проговорила слова, которые должны были на всю жизнь связать ее с князем. В тот же день все Ладомирские ехали на вечер к Вельским, где молодежь участвовала в живых картинах.

   Приехав туда, Анжелика поздоровалась с хозяевами и прямо прошла в комнату, назначенную уборной для нее и Лизы Горловой.

   Лиза участвовала в спектакле, после которого должны были быть живые картины.

   Анжелике в этот день совсем было не до того.

   Ей хотелось уйти подальше от всех этих людей, остаться одной со своим новым несчастьем.

   Навсегда, навсегда был потерян для нее Владимир! Она решилась сейчас же после свадьбы ехать за границу. Спектакль кончился. Уже прошли две живые картины, а Анжелика еще не начинала одеваться.

   В комнату поспешно вошла княгиня Вельская.

   - Представьте себе, милочка, барон прислал мне только что записку, что он никак не может приехать, - сказала она, - так что мы упросили графа Ладомирского участвовать в вашей картине. Да одевайтесь же, вам ведь скоро выходить!

   Княгиня ушла.

   Анжелика была поражена: они с Владимиром будут изображать Амура и Психею! Что за горькая ирония судьбы!

   Она стала одеваться, надела греческий костюм Психеи, который не только что открывал ее плечи и шею, но и обрисовывал всю ее стройную фигуру.

   Она подошла к зеркалу и вздрогнула.

   Как она волшебно была хороша в этом костюме, с маленькими крылышками за спиною. Мягкие складки белого кашемира красиво облегали ее формы, маленькие ножки были совершенно на виду.

   В комнату заглянула Мери Михайловская.

   - Вам идти! - сказала она.

   Анжелика вышла на сцену.

   Занавес был спущен. Две свечи горели на полу. Сцена была пуста, только посредине помещался пьедестал.

   Несколько человек стояло вокруг.

   Граф Владимир, в белом греческом плаще, подошел к ней.

   Ей казалось все это сном.

   Ее поставили на пьедестал.

   Рядом с ней на коленях стал Владимир и обнял ее. Она вздрогнула, очнулась и слегка отшатнулась от него.

   - Ближе, ближе станьте, - сказал князь Вельский,- так нельзя.

   Анжелика придвинулась к графу и замерла.

   Оба они забыли весь мир, смутно слышали шепот, восторги окружающих, потом кто-то сказал, чтобы они не сходили с пьедестала тотчас как опустится занавес, потому что, наверное, потребуются повторения.

   Наконец занавес поднялся.

   Они не слыхали взрыва рукоплесканий, криков восторга, не видали ревнивых взглядов Облонского, сидевшего в первом ряду. Они видели и чувствовали только близость друг друга.

   Занавес опустили.

   На сцене не было никого и было почти темно.

   Анжелика зашаталась и склонилась к Владимиру. Он поднялся с колен, поддерживая ее. Взоры их встретились, и губы как-то сами собой слились в долгом, страстном поцелуе.

   Через мгновение он стоял в прежней позе, с трудом поддерживая Анжелику, бывшую почти без сознания.

   Занавес поднялся на минуту, и затем Владимир на руках унес Анжелику в ее уборную.

   Все занялись следующей картиной: "Четыре времени года", и они снова остались одни.

   Он положил ее в кресло и опустился перед ней на колени, покрывая порывистыми, горячими поцелуями ее руки.

   Она пришла в себя и поднялась с кресла.

   Он вскочил с колен и стал перед ней, глядя на нее безумным взглядом.

   Она подошла к нему совсем близко.

   - Я люблю вас, граф... люблю больше жизни. С вами жизнь, счастье, без вас - смерть и мрак, а между тем...

   Голос ее, до сих пор твердый, прервался.

   - Нам нужно расстаться и навсегда - мы оба не свободны.

   - Анжелика! - с отчаянием воскликнул он. - Зачем, зачем вы...

   - Все равно, - перебила она,- вы были не свободны, все равно вы должны жениться на Елен.

   Она остановилась, с трудом переводя дыхание.

   - Прощайте, Владимир Николаевич. Я больше не вернусь в ваш дом, поеду к Горловым, потороплю со свадьбой.

   Он не дал ей договорить. Она была в его объятиях.

   - Никогда, никогда, - повторял он между страстными ласками и поцелуями, - ты не будешь принадлежать другому, ты моя, моя, несмотря на все препятствия.

   - Володя... нельзя... - слабо протестовала она, а между тем отдавалась его ласкам, отвечала на его поцелуи, чувствовала неразрывную связь, образовавшуюся между ними, расторгнуть которую могла одна смерть.

   Она пугалась его страсти, старалась успокоить его. Каждую минуту мог кто-нибудь войти.

   Наконец она вырвалась от него, и едва он успел уйти, как в комнату вошел князь Облонский и остановился пораженный.

   Анжелика с матовой бледностью истомы на лице, с пылающими глазами и полуоткрытыми, пересохшими губами казалась воплощением какой-то дикой страсти.

   - Анжелика, что с вами? - медленно спросил он, всматриваясь в нее.

   С трудом подавляя свое волнение, она строго взглянула на него.

   - Как вы смели войти без позволения? - резко спросила она.

   - Простите... - прошептал он, забывая свои подозрения под обаянием ее красоты.

   Он сделал было шаг к ней.

   Она быстрым, повелительным движением руки указала ему на дверь.

   - Sortez, prince {Выйдите, князь (франц.).}.

   В голосе ее звучала бесповоротная решимость.

   Он вышел.

   Она упала на колени и зарыдала.

   Это были рыданья счастья, облегчившие ее наболевшую душу.

   Успокоившись и переодевшись, она объявила, что едет домой, так как чувствует себя нездоровой.

   На другой день Анжелика опять сказалась больной и не выходила.

   Она думала, что обманывает, а между тем, она действительно была больна, если не физически, то нравственно.

   Владимир испытывал почти то же самое.

   После первого порыва счастья, охватившего их при мысли, что они любят друг друга, настали минуты мучительного сомненья и страха перед будущим.

   Это будущее их обоих тревожило.

   Оба связанные, хотя искусственно, но крепко, в глазах света с посторонними, чуждыми им лицами, они вдруг увидали самих себя связанными друг с другом нравственно до гроба.

   Надо было порвать эти посторонние, препятствующие их счастью путы.

   Граф Владимир, с его светлым умом и сильным характером,- черты, которыми наградила и за которые полюбила его Анжелика, к утру другого дня уже все обдумал, решил и твердо шел навстречу приближающейся жизненной грозе, предвкушая заранее чистую атмосферу счастья, покупаемую предстоящей бурей.

   Нельзя сказать, чтобы это досталось ему без мучительно проведенных часов.

   Вечером Анжелика вышла из своей комнаты и, войдя в гостиную, остановилась на пороге.

   На кресле у окна сидел граф Владимир.

   Увидя ее, он быстро встал и пошел к ней навстречу. Заметив, что она с трудом держится на ногах от волнения, он бережно довел ее до кресла и сел против нее.

   Молодая девушка с невероятным усилием воли поборола свое волнение и почти спокойным голосом произнесла:

   - Владимир Николаевич, нам нужно поговорить о том...

   Она остановилась на минуту.

   - О том, что было вчера. Я не могу больше мучиться и находиться в неизвестности.

   - А вы думаете, что я не желаю того же? - с жаром сказал он. - Я и сам хотел сказать вам, что как это ни будет трудно, но вы будете моей женой.

   - Никогда, - быстро перебила она его, - никогда этого быть не может. Вы можете не жениться на Елен, но моим мужем вы не будете. Ваши родители не только проклянут вас, но и лишат вас состояния. Я не хочу, чтобы из-за меня вы лишились чего-нибудь.

   - Мне ничего не нужно... - начал он.

   - Нет, нет, этому не бывать, - снова перебила она его, - оставим это. Я хотела объяснить вам, почему я решилась выйти замуж, несмотря на то, что сердце мое принадлежит вам. Я никогда бы этого не сделала, так как хотела посвятить себя искусству, но когда я недавно убедилась, что вы тоже любите меня, то я подумала, что если я отказываюсь от своей любви, то и не должна заставлять вас страдать, и лучшим лекарством для этого будет мое замужество. Я надеялась на себя, - добавила она с горькой улыбкой, - но... все это случилось против мой воли.

   - Значит, Анжелика... вы хотите расстаться со мной?- с усилием выговорил он. - Вам не...

   - Расстаться! - страстно крикнула она, порывисто наклонившись к нему и обвив руками его шею. - С вами, с тобой, никогда... нет... не могу... это невозможно, я слишком люблю тебя...

   Она опомнилась, сама испугалась своего крика и, боязливо оглянувшись, отняла руки.

   - Никого нет дома, - успокоил ее граф, нежно взял за руку и притянул к себе...

  

  

   - Нет, не виновна! - звучным голосом прочел старшина присяжных заседателей ответ на предложенный судом вопрос и бросил полный состраданья взгляд на стоявшую за решеткой у скамьи подсудимых, с опущенной низко головой, с грудным ребенком на руках, между двух солдат с ружьями у ноги арестантку. Почти все одиннадцать товарищей последовали его примеру.

   Публика, наполнявшая буквально битком небольшую залу заседаний по уголовным делам рязанского окружного суда, встретила этот приговор взрывом рукоплесканий.

   Председатель усиленно зазвонил.

   Через несколько минут в зале водворилась та же невозмутимая тишина, как и пред прочтением ответа судей совести.

   - В силу решения господ присяжных заседателей объявляю вас свободной от суда!- громко и отчетливо обратился председатель к подсудимой, все еще продолжавшей стоять около позорной скамьи неподвижно в прежней позе.

   - Стража может удалиться.

   Солдаты с шумом вышли из-за решетки.

   Топот их ног, видимо, вывел из оцепенения оправданную: она подняла голову и обвела залу недоумевающим взглядом. Несчастная остановила его на своем защитнике - местном присяжном поверенном, назначенном ей от суда. Последний встал со своего стула, подошел к ней, что-то тихо сказал и подал ей руку.

   Она крепко, с чувством пожала ее. На ее лице появилась горькая улыбка. Затем она наклонилась к своему ребенку и звучно поцеловала его. Разбуженный этим порывистым поцелуем, ребенок закричал.

   Оправданная была молодая женщина замечательной красоты. Густые матово-черные волосы, выбившиеся из-под белого платка, которым она была повязана, окаймляли низкий, несколько выпуклый лоб, с темной линией тонких бровей над большими, красивыми черными бархатистыми глазами. Ее правильное овальное матово-бледное лицо было благородно, но холодно и, по временам, даже сурово.

   Уродливый арестантский халат из тонкого серого сукна - преимущество арестантов "из привилегированных" - как-то особенно красиво, почти изящно облегал ее высокую, гибкую, грациозную фигуру.

   На вид ей казалось не более восемнадцати лет. По обвинительному акту ей было, впрочем, двадцать два. В том же обвинительном акте значилось, что она варшавская жительница Анжелика Сигизмундовна Вацлавская и была предана суду по обвинению в предумышленном убийстве выстрелом из револьвера графа Владимира Николаевича Ладомирского.

   Преступление было совершено при следующих обстоятельствах.

   Владимир Николаевич был красивый мужчина, лет тридцати пяти, высокий, статный шатен с матовым цветом выразительного, правильного лица и густыми шелковистыми, выхоленными усами.

   Большой руки ловелас, он стал в короткое время кумиром провинциальных дам и девиц, а со своей стороны начал усиленно ухаживать за хорошенькой дочкой одного из местных купцов-миллионеров.

   Утром в Фомино воскресенье к Владимиру Николаевичу явилась прибывшая накануне в город и остановившаяся в гостинице молодая женщина. После довольно продолжительного громкого разговора в кабинете, как рассказал слуга графа, вдруг раздался выстрел. Перепуганный лакей вбежал туда и увидал графа лежащим на полу и истекающим кровью. Приезжая же барыня стояла посреди комнаты с еще дымящимся револьвером в руках.

   - Я убила этого негодяя, беги за полицией! - повелительным голосом обратилась она к нему.

   Явившаяся полиция застала убийцу спокойно сидящей в кабинете, с револьвером в руке над похолодевшим уже трупом.

   - Это я убила его! - сказала она, подавая револьвер прибывшему полицейскому офицеру.

   По произведенному следствию выяснилось, что покойный граф Ладомирский увез ее из Варшавы за границу, увлекши, обещал жениться, а затем бросил, несмотря на ее беременность.

   Собрав наскоро небольшую сумму денег, она бросила все и поспешила в Рязань. Приехав ночью, она остановилась в гостинице, где и отдала свой паспорт, а утром отправилась к Владимиру Николаевичу, захватив с собой взятый из дому револьвер большого калибра, с твердым намерением убить Ладомирского в случае отказа его признать ребенка и жениться на ней.

   Он сделал и то, и другое, и даже в очень резкой форме.

   Она выстрелила ему в левую сторону груди почти в упор, стараясь попасть в сердце и, как выяснилось по вскрытии, попала в него.

   По освидетельствовании обвиняемой, она оказалась на последнем месяце беременности.

   При обыске у ней найдены пятьсот двадцать два рубля и пачка писем к ней убитого Ладомирского.

   Заключенная в тюрьму, она вскоре разрешилась от бремени девочкой, названной при св. крещении, совершенном, по желанию матери, в тюремной церкви, по православному обряду, Иреной.

   С этим-то "плодом несчастной любви" на руках она предстала на суд присяжных.

   Присяжные, как мы уже знаем, ее оправдали.

  

  

  

   В то утро, когда Ирена в первый раз ждала князя Сергея Сергеевича, последний в первом часу дня еще лежал в постели, отдыхая после бала.

   Когда он проснулся, ему подали письмо Виктора Аркадьевича, заключавшее в себе извинение и объяснение его внезапного отъезда из Облонского.

   Князь прочел письмо с некоторым удивлением, но не придал ему особенного значения.

   Бобров был прекрасный молодой человек, очень честный, умный, князь любил его, но он все-таки был не из его общества - их интересы, склад их ума был различны.

   Отсутствие его не могло быть очень заметно для князя среди гостей, наполнявших дом.

   Письмо, написанное Виктором Аркадьевичем дрожощей рукой, со слезами на глазах и растерзанным сердцем, было забыто Сергеем Сергеевичем через несколько минут по прочтении.

   Если бы князь взял на себя труд, то легко бы догадался о настоящей причине такого внезапного отъезда его "молодого друга", как он называл Боброва, так как был достаточно прозорлив, дальновиден и сведущ в сердечных делах, но, во-первых, после встречи с крайне заинтересовавшей его Иреной ему было не до того, а во вторых, он не мог допустить и мысли, чтобы сын дьячка мог полюбить кого-нибудь из рода Облонских, a особенно, чтобы какая-нибудь из Облонских могла полюбить сына дьячка, как бы красив, умен и знаменит он ни был.

   Отъезд Виктора Аркадьевича произвел впечатление только на княжну Юлию и графиню Ратицыну, но впечатление совершенно различное.

   Для Жюли это было первое, истинное, глубокое горе после испытанного ею при смерти матери.

   Для Надежды Сергеевны этот отъезд представлялся грустной неизбежностью: она жалела и сестру, и Боброва, к которому питала искреннюю дружбу.

   Княжна Юлия два дня не выходила из своей комнаты, никого не принимала, даже сестру, объясняя свое поведение усталостью после бала.

   Наконец она решилась умыть свежей водой свои покрасневшие от слез и бессонницы глаза и выйти из своего добровольного заточения.

   Когда Надежда Сергеевна подошла к ней, то была поражена холодностью ее обращения.

   - Ты что-нибудь имеешь против меня? - спросила она ее.

   Юлия пристально посмотрела на нее.

   - Тебя это удивляет?

   - Но что же я такого сделала?

   - Ты выразила недоверие ко мне и к нему.

   - Что ты хочешь этим сказать?

   - Ты выгнала отсюда Виктора Аркадьевича.

   - Я его не выгоняла, - ласково отвечала графиня.- Я с ним говорила, считая это своим долгом. Я его предупредила, как предупреждала и тебя. Он понял меня лучше, чем ты, так как поблагодарил меня и не сомневается в моей дружбе к нему.

   - Чего же ты боялась?

   - Чтобы твое увлечение не кончилось бы серьезным чувством.

   - Слишком поздно, - ответила княжна Юлия, - не разлуке излечить меня от любви к нему, да я и не хочу излечиваться...

   - Это серьезнее, чем я думала! - прошептала Надежда Сергеевна, окидывая сестру тревожным взглядом.

   Приход Сергея Сергеевича прервал этот разговор.

   Он был в прекрасном расположении духа, так как получил хорошие известия, только что выслушав доклад своего камердинера.

   - Ваше сиятельство, вероятно, изволили беспокоиться? - начал Степан, входя после обеда в кабинет. - Но я хотел принести только подробные и неоспоримые сведения.

   - Хорошо, посмотрим. Что же это за девушка? - спросил князь, удобнее усаживаясь на диване.

   - Ирена Владимировна Вацлавская привезена сюда ее нянькой, Ядвигой Викентьевной Залесской, годовалым ребенком. Ядвига купила ферму, на которой и поселилась со своей воспитанницей. Когда последняя подросла, ей была нанята гувернантка, тринадцати же лет ее отдали в один из московских пансионов, где она находится до сих пор.

   - Знает ли она, кто ее мать?

   - Не имеет ни малейшего понятия.

   - Бывали ли у нее какие-нибудь любовные приключения?

   - Никаких! Это образец высокой нравственности.

   - Анжель, видимо, приготовила из нее роскошное блюдо, - заметил князь.

   - Вы совершенно правы, ваше сиятельство!

   - А не узнал ты или не угадал, кому она предназначена?

   - Этого сказать не могу, да мне и нечего было об этом беспокоиться, так как ваше сиятельство здесь...

   - Какой же способ приступа?

   - Никакого... нянька следит неустанно и строго.

   - Черт возьми! - проворчал князь.

   - Очень предана г-же Вацлавской... предупредила бы ее при первом подозрении, увезла бы молодую девушку или не пустила бы ее никуда от себя.

   - Значит?..

   - Значит, вашему сиятельству остается рассчитывать только на самого себя, но от этого, я полагаю, унывать вам нечего... Напротив...

   - Ты в этом уверен?..

   - Я наблюдал за барышней, не будучи ею замечен. Вот уже несколько дней, как она каждое утро ожидает ваше сиятельство...

   - Ага!..

   - Ваше сиятельство, как и следовало ожидать, очаровали ее, птичка поймана... вырваться не может.

   - Ты думаешь?

   - Уверен. Я видел ее сегодня возвращающуюся на ферму - она была так грустна, так печальна, что даже тронула меня...

   - Тебя? - улыбнулся князь.

   - Меня, ваше сиятельство!

   - Это важно!

   - Ваше сиятельство довольны мной?

   - Совершенно!

   Через несколько дней, как мы знаем, Ирена была уже на свидании не одна.

  

  

   Прошло более двух месяцев. Каникулы подходили к концу. Через каких-нибудь две недели Ирена должна была вернуться в пансион.

   Облонское, против обыкновения, в конце июля уже совершенно опустело.

   Все гости разъехались.

   Граф и графиня Ратицыны уехали последними и увезли с собой княжну Юлию.

   Ее отец, внезапно и совершенно неожиданно для нее, решил взять ее из пансиона, где, по его мнению, ей было нечего делать, - доканчивать же свое светское воспитание она могла, по его словам, и в Петербурге, под руководством своей замужней сестры. Сергей Сергеевич переговорил об этом с графиней Надеждой Сергеевной и ее мужем, и они охотно согласились принять к себе в дом молодую девушку и руководить ее начинающеюся светскою жизнью.

   - Мое положение вдовца лишает меня возможности исполнить всецело эту роль, - сказал князь старшей дочери,- ты же заменишь ей мать...

   Юлия была в восторге.

   Надо, впрочем, отдать ей справедливость, что не открывающаяся перспектива светских удовольствий шумной невской столицы была главною причиною этой ее радости - жизнь в доме сестры давала ей возможность снова видеться с любимым ею человеком.

   Виктор Аркадьевич Бобров был друг дома Ратицыных.

   Надежда Сергеевна угадывала существенную причину радостного настроения и шумного восторга своей сестры, и это сильно ее озабочивало.

   Она боялась за будущее, но затаила эту боязнь в глубине своей души, дав себе слово быть настороже.

   Разговора с сестрой на эту щекотливую тему она не возобновляла.

   Сам князь Облонский, как, по крайней мере, говорил своему зятю и дочерям, а также и знакомым, должен был вскоре уехать по не терпящим отлагательства делам за границу и надеялся вернуться в Петербург лишь в половине зимнего сезона...

   Этим объяснялся ранний отъезд его из Облонского, где в прежние годы пребывание его семьи обыкновенно продолжалось до половины сентября.

   Он, видимо, с какою-то затаенною целью выпроваживал из замка и близких, и посторонних, и, лишь когда экипаж, увозивший его зятя и обеих дочерей, скрылся из глаз князя, стоявшего на террасе, он вздохнул полной грудью человека, сбросившего со своих плеч непосильную тяжесть.

   Другая тяжесть, впрочем, осталась на его сердце.

   Легкая летняя романтическая интрижка, начавшаяся встречей в лесу с дочерью Анжель, приняла совершенно неожиданные размеры и получила далеко не желательное для него направление.

   Он день ото дня все более и более, к ужасу своему, видел и понимал, что увлечение этой наивной девочкой серьезно, что в его сердце, сердце старого ловеласа, привыкшего к легким победам, неразборчивого даже подчас в средствах к достижению этих побед, закралось какое-то не испытанное еще им чувство робости перед чистотой этого ребенка и не только борется, но даже побеждает в этом сердце грязные желания, пробужденные этой же чистотой.

   Еженедельно два или три раза в продолжение двух месяцев он проводил с Иреной в лесу несколько часов; она не могла бывать чаще, не возбуждая подозрений Ядвиги, но эти свиданья не только не приближали его, но, напротив, казалось, отдаляли от намеченной им цели - обладания этим чистым, прелестным созданием.

   Между тем жажда этого обладания увеличивалась прогрессивно вместе с возникающими нравственными преградами к его осуществлению.

   Образ дочери Анжелики, этого честного, не тронутого растлевающим дыханием жизни существа, неотступно носился перед глазами влюбленного князя. Он не узнавал себя, насильственно зло смеялся над собой, составлял в уме планы, один другого решительнее, не доводил их до конца, чувствуя, что покорность, безусловное доверие к нему со стороны Ирены создали вокруг нее такую непроницаемую броню, разрушить которую не хватило сил даже в его развращенном сердце.

   У него явилась потребность высказаться, спросить совета, помощи...

   Сергей Сергеевич обратился к своему наперснику - Степану, призвав его в кабинет. С горячностью и задушевностью, достойными лучшего слушателя, высказал он ему свою серьезную тревогу.

   В чуть дрогнувших мускулах бесстрастного лица лакея князь прочел осуждение своей слабости.

   - Что же делать? Так тянуть далее невозможно!

   - Мне ли учить ваше сиятельство! - уклончиво отвечал Степан.

   - Говори, если тебя спрашивают! - крикнул Сергей Сергеевич.

   - В домашней аптеке вашего сиятельства... - начал было Степан.

   - Ни слова!.. - вскочил князь с кресла.

   Вся кровь бросилась ему в голову. Степан почтительно отступил назад и смолк. Сергей Сергеевич быстрыми шагами стал ходить по кабинету.

   - С ней... это невозможно... это подлость... она слишком чиста... - как бы про себя говорил он. - Я, наконец, хочу не бессознательной взаимности.

   Во взгляде камердинера выразилось почтительное недоумение, вместе с неуловимым оттенком презрения к слабости решительного в прежнее время на этот счет барина.

   - Ступай! - кинул князь Степану.

   Тот вышел.

   Сергей Сергеевич снова сел в кресло и задумался.

   Вдруг он ударил себя по лбу и самодовольно улыбнулся.

   "Обойдется и без аптечки... Экий дурак... - послал он по адресу своего верного слуги. - Конечно, придется дать ей слово, клятву, придется обмануть, но где и когда на пространстве всего земного шара, от сотворения мира до наших дней, происходили любовные истории без клятв и обмана?"

   "Никогда и нигде!" - подсказал ему ответ его внутренний голос.

   Откровенная, доверчивая Ирена подробно передала ему свой сон, разговор с матерью перед отъездом, свое несомненное убеждение в том, что виденный ею ее жених не кто иной, как он, князь Облонский - ее суженый, избранный ей в мужья самой Анжеликой Сигизмундовной.

   Сергей Сергеевич полушутя, полусерьезно старался поддерживать в ней это заблуждение и теперь реши построить свой решительный ход на шахматной доске любви именно на этой слабой струнке души молодо девушки.

   Он стал припоминать свои разговоры с ней на эту тему и с удовольствием убедился, что почва для решительного шага вполне подготовлена.

   "Еще несколько слов, брошенных в ее доверчивую душу, и она поверит всему". Он решился сказать эти несколько слов в будущие свидания и объявил, как мы видели, домашним о необходимости заграничной поездки.

   Прошло две недели. Ирена вполне поверила князю, что он тайно переписывается с ее матерью и что последняя очень довольна, что дочь любит ее избранника и всецело доверяется ему.

   - Ты скоро с ней увидишься - я тебе готовлю сюрприз, - шепнул ей Сергей Сергеевич в последнее свидание перед отъездом зятя и дочерей из Облонского.

   Наконец князь остался в деревенском доме один. Он мог теперь свободно, не стесняясь никем, приводить в исполнение задуманный план, некоторыми деталями которого он поделился со своим камердинером.

   Когда экипаж, увозивший его зятя и дочерей, скрылся из виду и князь удалился в кабинет, перед ним как из земли вырос Степан.

   - Прикажете мне ехать, ваше сиятельство?

   - Да, да, поезжай и в ночь возвращайся обратно..

   - Слушаю-с!

   Камердинер направился к двери.

   - А мои распоряжения на завтра исполнены? - остановил его князь.

   - В точности, ваше сиятельство!

   - Хорошо, ступай!

   Степан вышел.