Гейнце Николай Эдуардович - Под гнетом страсти

нту она казалась нерусской.

   Она действительно была по происхождению полькой, но совершенно обрусевшей. Звали ее Ядвигой Залесской. Несмотря на чрезвычайно бодрый, молодцеватый вид, ей было уже за шестьдесят.

   Вынянчив мать Ирены, Анжелику Вацлавскую, исколесив с ее матерью, которая была артисткой, почти всю Европу, она и после смерти последней не теряла из виду Анжелику, которая воспитывалась в Варшаве. Когда же у Вацлавской родилась дочь, то Ядвига снова появилась около Анжелики Сигизмундовны в качестве няни этого ребенка, а когда ему минул год, она прибыла с ними в Москву, где Анжелика Вацлавская купила на имя Залесской ферму близ села Покровского и, поселив в ней свою бывшую няню, поручила ей охранение маленькой Рены, изредка и на короткое время приезжая навещать свою дочь и осыпая щедрыми благодеяниями старуху, не чаявшую души в обеих своих воспитанницах.

   Ферма в руках опытной хозяйки вскоре стала приносить хороший доход; ее продукция находила выгодный сбыт в Москве, и Залесская год от году расширяла дело.

   Сама же Анжелика Сигизмундовна Вацлавская прямо проехала в Петербург, где и осталась на постоянное жительство.

   Когда Ирене минуло восемь лет, к ней была приглашена гувернантка, тринадцати же лет она была помещена в пансион г-жи Дюгамель в Москве, в приемной которой мы и застали ее в предыдущей главе нашего рассказа.

   Соблазненная чуть ли не тройной против назначенной за пансионерку платой, чопорная начальница этого аристократического московского пансиона склонилась на просьбы г-жи Вацлавской и согласилась принять в число своих воспитанниц ее незаконную дочь, в метрическом свидетельстве которой, к довершению ужаса г-жи Дюгамель, было сказано, что девочка крещена в церкви Рязанского острога.

   - Прости меня, няня, - отвечала Ирена, бросаясь на шею Ядвиге Залесской, - я так расстроилась разлукой с подругой.

   - Кто она, эта чернобровая?

   - Дочь князя Облонского.

   - Чье именье с нами по соседству?

   - Да.

   - Нечего сказать, красавица княжна!

   - Она едет к родителям, в свою семью, а я, Бог знает, еще увижу ли свою маму... - сквозь слезы проговорила молодая девушка.

   - Ты ее увидишь! Я получила от нее письмо. Она приедет завтра или послезавтра, - успокоила ее Залесская.

   - Ах! - воскликнула Ирена, и глаза ее заблестели радостью.

   Она бросилась обнимать свою няню.

   - Однако надо ехать! Что же мы стоим среди двора?- сказала Ядвига и, приподняв Ирену, как перышко, усадила ее в тарантас и села сама.

   Работник фермы, неуклюже одетый в кучерское платье, стегнул лошадей, и тарантас тронулся от подъезда.

   Ирена всю дорогу была оживленна, рассказывала без умолку своей няне о пансионской жизни, о своей новой подруге Юлии Облонской, расспрашивала о жизни на ферме, о каждом работнике и работнице в отдельности.

   - Отчего мы не ездим по железной дороге? - спросила она, окончив рассказы и расспросы.

   - Такова воля твоей мамаши, - отвечала Ядвига,- она строго запретила ездить с тобой на машине {Имеется в виду поезд. Здесь и далее примечания редактора.}.

   - Почему?

   - Вероятно, боится какого-нибудь несчастья, которые теперь так часто случаются на этих костоломках, и, вообще, надо думать, имеет на это свои основания.

   Молодая девушка замолчала.

   Сильные деревенские лошади бежали крупной рысью и вскоре остановились у двухэтажного деревянного здания с большим двором, застроенным разного рода постройками: конюшней, коровниками, погребами, с примыкающим к нему обширным фруктовым садом и огородом.

   Все эти здания были обнесены высокою деревянною решеткою.

   Местность, где находилась ферма, вопреки мрачным краскам, на которые не поскупилась в описании Ирена в разговоре со своей подругой, была очень живописна. Справа был густой лес, почти примыкающий к саду, слева открывалось необозримое пространство полей и лугов; сзади фермы, на берегу протекающей извилинами реки, раскинулось большое село, с красиво разбросанными в большинстве новыми избами и каменной церковью изящной архитектуры. Перед фермой вилась и уходила вдаль большая дорога.

   Комнатка Ирены была в верхнем этаже. С безукоризненно чистой кроваткой, голубыми обоями и жардиньерками, полными цветов, она имела вид уютного гнездышка.

   В комнатке стояло пианино.

   Из двух ее окон открывался вид на лес и вьющуюся по его опушке дорогу.

   На другой день после приезда Ирена встала очень рано и чувствовала себя как в лихорадке, так как провела почти всю ночь без сна.

   Через несколько часов должна была приехать ее мать, и она с няней пойдет встречать ее на станцию. Молодая девушка считала минуты, ходила взад и вперед, не будучи в состоянии усидеть на месте. Ядвига в столовой с ореховой мебелью оканчивала накрывать на три прибора стол, блестевший белоснежной скатертью.

   - Не пора ли идти? - воскликнула Ирена, посмотрев на стенные часы, показывавшие час.

   - Терпенье, дитя мое! - ответила няня. - Поезд из Москвы выходит в три часа, мы еще успеем.

   Молодой девушке нечего было возразить на это.

   К тому же она знала по опыту, что Ядвига не изменит своего решения, и если бы даже она стала торопить ее, то этим не достигла бы желанной цели.

   Время, однако, шло. На станцию уже отправился один из рабочих с ручной тележкой для багажа, и наконец Ядвига с Иреной вышли из дому. Бесконечная радость оживляла нежное и свежее личико молодой девушки. Она улыбалась, глаза блестели, яркий румянец играл на щеках, губы горели. Она увидит свою мать... ту, которая так редко и так кратковременно дарила ее своими ласками, ту, которая для нее служила олицетворением неведомого ей движения жизни и которая, казалось ей, в складках своей одежды принесет сюда последние отзвуки шумного оживления блестящего Петербурга, так недавно красноречиво описанного Юлией Облонской.

   На станции мать и дочь бросились друг другу в объятия.

   - Наконец-то я вижу тебя, дорогая моя Рена! - воскликнула Анжелика Сигизмундовна, покрывая поцелуями лицо дочери.

   - Мама, милая мама, если бы ты знала, с каким нетерпением я ждала тебя!

   - Бедная моя, поверь, что мое нетерпение было не меньше. Здравствуй, Ядвига! Не находишь ли ты, что Рена выросла? Право, она еще похорошела.

   Старуха молчаливо, с радостной улыбкой на губах, созерцала картину этого свидания.

   - Поцелуй и ты меня, Ядвига! - сказала Анжелика Сигизмундовна.

   Та дала себя поцеловать с самодовольным видом, красноречиво говорившим, насколько она польщена.

   Мать снова обратилась к своей дочери, любуясь ею, пожирая ее восторженным взглядом.

   - Ты надолго приехала, мама? - спросила Ирена.

   - Дорогая моя, - отвечала та со вздохом, - сегодня и завтра... только два дня я могу посвятить тебе.

   Глазки Ирены подернулись дымкой грусти.

   - Верь мне, что мне также очень больно покинуть тебя так скоро, но я к этому принуждена обстоятельствами... Имей терпение... и не будем примешивать к радости встречи горькую перспективу скорой разлуки.

   Работник, между тем, получив багаж, сложил его на тележку и отправился на ферму.

   Они втроем последовали за ним.

   Через полчаса они уже сидели за столом, уставленным всевозможными деревенскими яствами.

   - Здесь чудесно! - сказала Анжелика Сигизмундовна, окидывая взглядом окружающую ее скромную обстановку и полной грудью вдыхая свежее благоухание лесов и полей, врывавшееся в открытые окна.

   Все она находила отличным, вкусным, хотя почти ничего не ела, беспрестанно обращаясь к Ирене, сидевшей с ней рядом.

   - О, как было бы приятно жить здесь, около тебя, постоянно! - говорила она ей.

   - Конечно, мама, - ответила дочь, - но еще лучше было бы жить вместе в Петербурге... Я также была бы там около тебя.

   - В Петербурге! - повторила Анжелика Сигизмундовна, на минуту становясь петербургской Анжель. - Дай мне забыть его хоть на несколько часов! Скоро мне придется снова туда вернуться! - прошептала она, склоняя голову, как бы чувствуя тяжесть предстоящей ноши.

  

  

   Перемена в настроении духа Анжелики Сигизмундовны не ускользнула от внимания Ядвиги, и она поспешила переменить разговор, однако, несмотря на все свои старания, так и не смогла возвратить своей старшей воспитаннице радостное настроение первых мгновений.

   После обеда Ирена и Ядвига проводили г-жу Вацлавскую в отведенную ей на ферме комнату.

   Анжелика Сигизмундовна с помощью своей дочери отперла сундук и чемоданы и переменила свой дорожный костюм на более легкое платье. Ирена особенно весело помогала ей разбираться в сундуке, так как знала, что в нем всегда находилось по сюрпризу для нее и Ядвиги.

   Она не ошиблась и на этот раз.

   Мать, казалось, была совершенно очарована детской радостью дочери.

   "Какая наивная, веселая, совсем ребенок... - думала она, глядя на Ирену. - Такая же и я была когда-то! Как это было давно! Но по крайней мере ты, мое дорогое дитя, ты останешься навсегда веселой, счастливой...".

   Первый день свидания промелькнул быстро. Гуляли по саду, в лесу, посетили скотный двор и во время этих прогулок Анжелика Сигизмундовна расспрашивала дочь о ее занятиях, успехах в пансионе.

   Ирена отвечала матери как-то принужденно. На ее губах вертелся вопрос, который она не смела задать в присутствии Ядвиги, сопровождавшей их повсюду:

   "Когда я выйду из пансиона, возьмешь ты меня к себе в Петербург?"

   Няня строго запретила ей задавать матери вопросы о будущем.

   - Говоря ей об этом, показывая твою скуку, ты ее только постоянно огорчаешь и раздражаешь, - говорила ей Ядвига. - Уважай ее желания, дитя мое, и верь мне, что если она чего-нибудь не делает, то, значит, она не может этого сделать.

   "Завтра, - думала про себя Ирена, - мы отправимся гулять вдвоем и я с ней поговорю. Что дурного в том, что я хочу жить с ней вместе, и как может огорчить ее это доказательство моей привязанности?"

   Вечером Анжелика Сигизмундовна сама уложила в постель дочь и на прощание долго целовала ее.

   Затем она прошла в свою комнату.

   Там она застала Залесскую.

   С далеко не свойственной ей в ее обыденной жизни горячностью она крепко обняла и поцеловала свою бывшую няньку.

   - Наступили, наконец, и для меня счастливые часы, которые стоят целых годов: я видела, я целовала мою Рену, я слышала ее невинное щебетанье... Как все это хорошо. О, если бы это могло так продолжаться всегда, всегда... Как я горячо люблю ее!

   - Ее стоит любить, она славная девочка и тоже очень вас любит, - отвечала Ядвига.

   Она, несмотря на просьбы г-жи Вацлавской, настойчиво отказывалась говорить "ты" своей бывшей воспитаннице.

   - Она только о вас и думает, - продолжала няня,- только о вас и говорит... Нет вас - ждет не дождется, уехали - тоскует, горюет. Она только и живет, когда вы здесь... Теперь она просто неузнаваема.

   - Как жаль, что я не могу остаться. Я боюсь, что если мое отсутствие продолжится долго, узнают, куда я езжу, откроют это убежище, где скрывается моя дочь... А я не хочу, чтобы те, которые меня знают там, даже подозревали о ее существовании! Нет, этого никогда не будет! - прибавила тихо Анжелика Сигизмундовна, и взгляд ее сделался почти суровым.

   - Конечно, но бедная девочка не на шутку мучается этим кажущимся пренебрежением с вашей стороны, которое она не может себе объяснить, - заметила няня.

   - Она тебе об этом говорила? Она жаловалась?

   - Нет, не жаловалась... этого сказать нельзя... Но видите ли, на нее нападает какая-то грусть; она все мечтает о Петербурге и вообще об иной жизни, нежели та, которую она ведет здесь и в пансионе, - с расстановкой заметила Ядвига.

   - Я понимаю это... она становится женщиной... сердце у нее любящее... - задумчиво, как бы про себя, сказала Вацлавская и вдруг злобно расхохоталась.

   - Любящее сердце, - повторила она,- и у меня тоже было любящее сердце... и оно разбито...

   Она грустно поникла головой.

   - Ее сердце не будет разбито! Я буду при ней,- почти вскрикнула Анжелика Сигизмундовна, высоко подняв голову.

   - Она большая мечтательница! - заметила Ядвига.

   - Это опасно! Но через шесть месяцев я ее увезу, а до тех пор нечего бояться...

   - Через шесть месяцев? Куда же вы ее увезете?

   - За границу! Вон из России! Подальше от Варшавы, Рязани и Петербурга.

   Ядвига глубоко вздохнула.

   - Ты поедешь с нами, - успокоила ее Анжелика Сигизмундовна, поняв этот вздох.

   - А как же ферма?

   - Ты продашь ее. Ведь ты же не откажешься ехать с нами?

   - Отказаться! - воскликнула старуха. - Мне кажется, что за Реной и за вами я бы пошла куда угодно.

   - Люби Рену! Она-то этого стоит!

   - Я ее люблю так, как едва ли могла бы любить свою собственную дочь.

   Анжелика Сигизмундовна снова обняла и поцеловала ее.

   - Итак, вы хотите покинуть Россию навсегда? - задала вопрос Ядвига.

   - Это необходимо!

   - И вам не жалко будет расстаться с вашей родиной?

   - О, что дала мне эта родина? Все в ней наводит на меня слишком печальные воспоминания, которые бы я хотела забыть в присутствии дочери...

   Бледная и расстроенная, Анжелика Сигизмундовна несколько раз прошлась по комнате.

   - Когда Рена приезжала сюда, - спросила она упавшим голосом, - не замечала ли ты, чтобы какой-нибудь мужчина здесь увивался около нее?

   - Не посоветовала бы я кому-нибудь здесь тереться,- отвечала старая няня, и в голосе ее послышались грозные ноты. - Я все насквозь вижу и в обиду не дам!

   - Хорошо! Хорошо! - прошептала Анжелика Сигизмундовна, довольная этим порывом Ядвиги. - Рена ведь хороша, как ангел, и мне кажется, что ни один мужчина не может не влюбиться в нее, если увидит.

   - Полноте! Это бы ее только испугало, ведь она у нас умница, скромная, наивная.

   - Да, да... Но ведь этого-то я и боюсь... Через полгода я приеду и уже для того, чтобы с ней не расставаться! Однако теперь поздно, ты привыкла рано ложиться... спокойной ночи, до завтра!

   Ядвига вышла.

   Оставшись одна, Анжелика Сигизмундовна разделась и легла спать.

   Несмотря, однако, на утомление после дороги и продолжительной прогулки, некоторого как бы опьянения, производимого обыкновенно свежим деревенским воздухом на непривычных городских жителей, она долго не могла заснуть.

   То, что сказала ей Ядвига о ее дочери, то, что заметила она сама, заставило ее призадуматься. Она также в возрасте Ирены была мечтательницей, как выражалась нянька, и ей также были знакомы эта грусть, тоска, неопределенные желания, жажда перемены жизни.

   - Все это доказывает, что в молодой девушке пробуждается женщина, - говорила она себе. - Это самый опасный момент. Сердце просится наружу... Оно легко поддается... Первый, кто встретится в такую минуту, решает нашу участь, навсегда разбивает нашу жизнь!

   Охваченная материнской заботливостью, она начала мысленно переживать свою собственную жизнь, которая также в свое время была чиста и прозрачна, как студеный ключ, а потом, превратностью судьбы, превратилась в мутный, грязный ручей, в котором прохожие обмывают свои ноги.

   И она прошла тот период душевной спячки, от которой пробуждаются к жизни.

   Для нее это пробуждение оказалось катастрофой. С ее дочерью не должно случиться ничего подобного.

   - Теперь пора, - решила она, - мне самой наблюдать за моей девочкой. Раз я при ней, мне нечего бояться опасностей.

   Она была глубоко уверена в своем знании жизни и людей, чтобы хоть на минуту усомниться в своем умении отвлечь от своего собственного ребенка всякую возможность не только падения, но даже неправильного жизненного шага.

   Она не спала всю ночь и встала очень рано.

   Она хотела застать Ирену еще спящей и разбудить ее первым утренним поцелуем.

   Тихонько, на цыпочках пробралась она в комнату дочери и приблизилась к кровати.

   Ирена действительно еще спала крепким сном ранней молодости, разметавшись во сне и откинувши одеяло. Ее розовато-нежные ручки, шея и грудь были полны чарующей прелести.

   Мать остановилась перед своею дочерью, любуясь ею с каким-то религиозным благоговением, как бы пораженная мыслью, что она могла произвести на свет такое чистое, нежное существо.

   Она наклонилась поцеловать ее и инстинктивно, сама того не замечая, боялась прикоснуться к этим чистым, девственным, полуоткрытым губам своими губами, еще не остывшими после бесчисленных иных поцелуев.

   Анжелика Сигизмундовна как бы застыла в замешательстве, склоненная над изголовьем молодой девушки.

   Вдруг крупная слеза упала из ее глаз на щеку Ирены, которая проснулась и обвила шею матери своими белоснежными руками.

   - Мама, - прошептала она, - я видела тебя во сне.

  

  

   - Ты видела меня во сне, моя голубка! - повторила Анжелика Сигизмундовна, пряча свое лицо в распустившихся волосах дочери, чтобы скрыть следы слез. - Что же тебе снилось?

   - Мне снилось, что будто бы мы с тобой в Петербурге, в большой-большой ярко освещенной зале, наполненной мужчинами и дамами в бальных костюмах. Ты была хозяйкой и представляла меня гостям. Среди общего шума я расслышала следующие слова: "Это ее дочь... дочь"... Называли какую-то фамилию, но я не разобрала.

   Анжелика Сигизмундовна выпрямилась, побледнела и смотрела на Ирену с очевидным беспокойством.

   - А потом что? - спросила она машинально.

   - Потом, о, потом... - продолжала молодая девушка, краснея, - я видела себя... Это так странно, мама, не правда ли? Во сне иногда видишь себя, как будто помимо нас самих существует второе "я", которое смотрит на то, что мы делаем, слышит то, что мы слушаем, и говорит: Я видела себя... Я шла по зале, одетая в белое, с венком померанцевых цветов на голове и таким же букетом на груди, покрытая фатой...

   - Да ведь это венчальный наряд! - прервала ее мать, слегка вздрогнув.

   - Именно, мама! - воскликнула нервно Ирена.- Ты сделала вечер по случаю моей свадьбы... К тому же я вокруг себя слышала шепот: "Вот жених... князь"... Я выходила замуж за князя... Только я не разобрала его фамилии... В толпе говорили: "Как жаль, что он умер!".

   Она умолкла на мгновение, но потом тотчас же продолжала:

   - Кто умер? Я бы это, может быть, узнала... Я видела также моего будущего мужа. Мне кажется, что я теперь узнаю его между тысячами!.. Но вдруг я проснулась... не правда ли, мама, это очень странный сон?

   - Да, действительно, странный! - пробормотала бледная и взволнованная Анжелика Сигизмундовна.

   Как все женщины, особенно ее круга, она была очень суеверна и знала значение снов.

   "Свадьба означает смерть", - думала она. Она вся похолодела, сердце ее остановилось.

   - Что с тобой, мама? - спросила Ирена. - Ты стала вдруг такой скучной.

   - Ничего, - быстро ответила мать с деланной улыбкой, на губах. - В твои годы много снится снов, и они ничего не означают. Вставай, я помогу тебе одеться.

   Все утро Анжелика Сигизмундовна озабоченно наблюдала за своею дочерью, прислушивалась к ее говору, следила за малейшим ее жестом. После обеда она сказала ей:

   - Надень шляпу, мы пойдем с тобой гулять в лес.

   Ирена с детскою радостью приняла это предложение.

   В одну секунду она очутилась в своей комнате, надела только что привезенную ей матерью из Петербурга шляпу с широкими полями, бесподобно шедшую к ее миловидному личику.

   Они миновали фруктовый сад, достигли калитки, всходившей в лес, и пошли по первой попавшейся им тропинке.

   Ирена уже давно мечтала об этом tête-à-tête со своею матерью, сгорая желанием открыть ей свое сердце, сказать, что она чувствует, объяснить причины своей грусти, выразить желания своей детской души. Сколько раз она твердила сама себе все то, что она должна сказать матери, а теперь, около нее, когда оставалось только открыть рот, чтобы заговорить, ей вдруг стало казаться, что ей нечего сказать.

   Она была именно в таком возрасте, когда молодые девушки чувствуют необъяснимые тревогу и застенчивость, которые не могут анализировать, не будучи в состоянии отдать себе отчет.

   Обе женщины шли некоторое время молча, и Ирена, вышедшая из дому с улыбкой на устах и блестевшими глазами, становилась все угрюмее, раздражалась против самой себя, не понимая тому причины.

   Анжелика Сигизмундовна пристально посмотрела на нее.

   Она, видимо, догадалась, что происходило в душе ее дочери, так как первая прервала томительное для них обеих молчание.

   - Дорогое дитя мое, - нежно начала она, - ты уже взрослая девушка и начинаешь, как я заметила, мучиться бездействием и однообразием твоей настоящей жизни.

   Слезы внезапно полились из глаз Ирены.

   - Я мучаюсь только тем, что живу вдали от тебя и не могу чаще тебя видеть, чаще чувствовать на себе взгляд твоих чудных, ласкающих, нежных глаз.

   - Я также, дорогая моя, страдаю от этой разлуки, но она необходима для твоего же счастия. Потом я расскажу тебе причины, принудившие меня к ней, передать же их тебе в несколько часов нет возможности.

   Анжелика Сигизмундовна уже давно сочинила целый роман, который и намеревалась рассказать в надлежащее время своей дочери, лишь бы скрыть от нее жестокую истину ее позорного существования.

   - Если мы и жили до сих пор в разлуке, - продолжала она, - то не обвиняй в этом мое сердце, мою любовь к тебе, готовую на всякие жертвы...

   Она чуть-чуть не сказала "на всякие преступления", но вовремя остановилась.

   - О, я никогда и не думала иначе! - воскликнула Ирена, бросаясь к ней на шею. - Если я немного грущу и скучаю, стала даже капризной с некоторых пор, то все-таки я не неблагодарная... Я знаю, как ты меня любишь!

   - Да, я люблю тебя, я люблю тебя больше, чем ты можешь предполагать.

   Она порывисто прижала дочь к груди.

   - Не в том, впрочем, дело. Напротив, я хотела бы тебя успокоить. Я отлично понимаю, что ты чувствуешь... это так естественно в твоем возрасте. Все мы прошли это. Ты становишься женщиной, вот в чем весь секрет, а женщине нужна другая жизнь, нежели девочке!

   Ирена с вопросительным недоумением глядела на нее.

   - Я одна могу тебе в этом помочь, могу изменить твою жизнь, и я на это решилась...

   - А! - могла только воскликнуть взволнованная молодая девушка.

   - Я теперь тебя покину в последний раз. Через четыре, много пять месяцев я возвращусь, и тогда уже мы не расстанемся...

   - Мы будем жить здесь?

   - Нет, я увезу тебя.

   - В Петербург?

   Анжелика Сигизмундовна заметно вздрогнула.

   - Нет, не сразу в Петербург.

   - Отчего?

   - Петербург... ты это узнаешь после... возбуждает во мне тяжелые воспоминания... Я ненавижу этот город.

   Ирена взглянула на нее с удивлением.

   - Особенно потому, - поспешно прибавила мать,- что этот проклятый Петербург до сих пор разлучал нас с тобою.

   - Ты там страдала, бедная мама, ты там была несчастна?

   Анжелика Сигизмундовна засмеялась, но таким смехом, который тотчас же постаралась заглушить, настолько он был, по ее мнению, неуместным в присутствии ее дочери.

   - Да, да, именно! - быстро сказала она. - И уж, конечно, не я повезу тебя в Петербург. Это, быть может, сделает твой муж!

   - Мой муж! - повторила Ирена, вздрогнув.

   - Да, моя дорогая, потому что ведь нужно тебе выйти замуж, и как можно скорее. Это самое лучшее.

   Она остановилась, но через минуту начала снова уже другим тоном:

   - Ты молода, хороша, ты сделаешь блестящую партию... О, я буду требовательна, разборчива... Никто не будет достаточно хорош, добр, знатен для дочери... для тебя, моя Рена.

   - Значит, ты собираешься меня выдать замуж? - повторила задумчиво молодая девушка.

   - Конечно, я только об этом и думаю; но, само собою разумеется, нужно, чтобы он тебе нравился, чтобы ты его полюбила.

   Ирена слушала молча. Сердце ее усиленно билось.

   - Так что будь терпелива, - продолжала Анжелика Сигизмундовна, - в скором времени твоя жизнь переменится. Мы будем неразлучны до того дня, пока мне не удастся упрочить твое счастие.

   Разговор в том же духе, или, вернее, монолог матери, высказывавшей вслух свои заветные мысли и надежды, продолжался довольно долго; дочь же в это время предавалась своим мечтам.

   Было уже поздно, когда обе женщины вернулись на ферму.

   Анжелика Сигизмундовна еле успела уложить свои вещи.

   Она торопилась.

   Ирена храбрилась, она казалась спокойнее, чем в предыдущие годы. Однако в ту минуту, когда мать садилась в вагон, она разрыдалась.

   - Помни, что я тебе сказала, - заметила ей Анжелика Сигизмундовна, - я уезжаю только для того, чтобы вернуться через несколько месяцев за тобой.

   Она послала ей рукою поцелуй и отвернулась, чтобы скрыть слезы.

   Поезд тронулся.

   "Я ей дала предварительное лекарство, - думала мать, сидя в купе первого класса. - Она будет занята мыслью о своем замужестве. Это займет ее до моего возвращения, а это все-таки лучше, чем ее настоящее, неопределенное состояние духа".

   Вечером Ирена, в свою очередь, ложась спать, говорила себе:

   "Мой сон, значит, был предчувствием! Сны не обманывают. Моя мать, верно, кого-нибудь уж знает, на кого она рассчитывает для меня. Странно будет, если это тот самый, кого я нынче ночью видела во сне... Князь..."

   Засыпая, она все еще припоминала нерасслышанную фамилию князя, образ которого носился перед ней.

  

  

   На следующее утро Ирена проснулась рано, и, странное дело, первая ее мысль была не о матери, с которой она рассталась накануне вечером и, быть может, не увидится в продолжение полугода. Правда, по истечении этого срока ее жизнь совершенно изменится, и над этим стоило призадуматься.

   Вследствие исключительного свойства нервных и впечатлительных натур молодая девушка проснулась далеко не с чувством готовности терпеливо ожидать исполнения неясных обещаний матери, а, напротив, с потребностью их немедленного осуществления.

   Сердце ее усиленно билось, точно перед наступлением какого-нибудь рокового события, и в ее уме слагалось несомненное убеждение, что она встретит олицетворение призрака, явившегося в ее сновидении, и что он будет играть роль в ее жизни.

   Она стала думать о своем замужестве не как о гадательном плане ее матери, а как о чем-то уже решенном и определенном. Ее суженый должен существовать. Ее мать его знает, она сама избрала его для нее. Какое-то необъяснимое предчувствие, пробуждавшее в ней целый рой неведомых доселе ощущений, подсказывало ей, что он недалеко, что она его увидит, и увидит скоро.

   Ирена встала, оделась, причесалась тщательнее обыкновенного и пошла прямо в лес по той тропинке, где накануне беседовала со своею матерью, и не подозревавшей, какое значение придаст ее словам дочь и какой они произведут переворот в этом молодом, только что расправляющем крылышки существе.

   Если бы кто-нибудь спросил Ирену, зачем она пошла в лес именно на то место, где была вчера с Анжеликой Сигизмундовной, вопрос этот очень бы смутил ее и она не знала бы, что на него ответить. Она шла искать того, что ищет всякий, молодой и старый, во все времена года, на всем пространстве земного шара: она шла искать счастья.

   Было майское теплое утро. Лес только что пробудился и стоял весь залитый солнечными лучами, полный благоухания.

   Птицы наперерыв пели свои утренние песни.

   Капли росы блестели на зеленеющих ветвях.

   Небо было ясно; солнце сквозь частую листву светлыми, причудливой формы пятнышками играло на дорожках.

   Ирена шла бодрым, легким шагом, вдыхая ароматный воздух, чувствуя себя счастливой, находя что-то общее между весной своей жизни и природой, которая, казалось ей, в это утро как-то особенно приветливо улыбалась.

   Вдруг на повороте тропинки она остановилась как вкопанная. Навстречу ей шел прогулочным шагом неизвестный господин.

   Он был в нескольких шагах от нее.

   Ей показалось, что ее вчерашний сон повторяется наяву: безотчетный испуг и необъяснимая сильная радость одновременно сжали ее сердце, биение его остановилось, в глазах потемнело, и молодая девушка без чувств упала почти к ногам приблизившегося незнакомца.

   Он остановился, также пораженный, но это было, как и падение Ирены, делом одного мгновения.

   Он бережно взял ее на руки, отнес на прилегающую к тропинке лужайку и уложил на траву.

   Незнакомец, напугавший Ирену до обморока, был мужчина высокого роста, несколько сухощавый, статный и безукоризненно одетый в светло-серую летнюю пару, видимо, сшитую лучшим столичным портным.

   Вся его фигура дышала тем аристократическим благородством, которое приобретается не только воспитанием и светскою жизнью, но главным образом рождением, породой.

   Пропорционально сложенная фигура, гибкий стан с первого взгляда обличали в нем необычайную мускулистую силу, впечатление которой ослаблялось врожденной грацией.

   Он далеко не был молодым человеком: на вид ему было лет около сорока, метрическое же свидетельство говорило, что ему пятьдесят.

   Взгляд его был полон огня, жизни и молодости, той особенной молодости, которая, хотя и редко, но встречается у мужчин, успевших много пожить, но сумевших сохранить опыт без утомления.

   Небольшой, тонкий, насмешливый и несколько надменный рот оттенялся выхоленными шелковистыми, изящно подстриженными густыми усами; коротко остриженные, тонкие волосы, уже слегка поредевшие на лбу и в особенности на затылке, еще вполне сохраняли, как и усы, свой прекрасный каштановый цвет.

   Большие голубые глаза с сероватым оттенком были красиво очерчены, а легкая тень под ними придавала некоторую усталость взгляду. Нос был длинный, прямой, с подвижными ноздрями; резко очерченный подбородок указывал на сильную волю; лоб был невысок, с немного выдающейся надбровною костью.

   Все манеры незнакомца обличали безупречного аристократа, который скорее убьет, нежели скажет неприличное слово и сделает резкое движение.

   Словом, это был один из тех мужчин, которых женщины обожают и от любви к которым умирают.

   Убедившись, что молодая девушка только в обмороке, он, казалось, не допытывался умом его причины и спокойно стал рассматривать лежащую.

   "Прехорошенькая!" - вывел он результат своего осмотра.

   Оправив ей платье, обнаружившее тонкие, стройные ножки, исполнив этот долг приличия, он встал перед ней на одно колено, положил свою левую руку под ее затылок, чтобы приподнять голову, вынул правою рукой из кармана флакончик с солями, которые и дал понюхать еще не приходившей в себя Ирене.

   Стараясь привести ее в чувство, он не забывал делать свои наблюдения:

   "Восемнадцать лет... не более... Это не крестьянка... это скорее отпущенная на каникулы пансионерка!"

   Он внимательно посмотрел на ее руки.

   "Маленькие, прехорошенькие ручки... хотя и не особенной породы! Прелестная шейка... Да эта девочка просто лакомый кусочек! Откуда она и кто она такая?"

   Ирена пошевельнулась.

   "Вот она приходит в себя. Посмотрю, какие у нее глаза, зубы, послушаю ее голос!"

   Он выше приподнял ей голову, чтобы облегчить дыхание.

   "Она, верно, живет здесь в окрестности! Это доказывает ее костюм... И одна в лесу... Может быть, какое-нибудь свидание, назначенное избраннику сердца или... любовнику".

   Недоверчивая, равнодушная улыбка скользнула по его губам, в глазах блеснул огонек.

   Молодая девушка, между тем, снова пошевельнулась, вздохнула, легкий румянец появился на ее щеках; она открыла глаза и увидела над собой склоненную голову того, кто за несколько минут так сильно поразил ее своим внезапным появлением. Их глаза встретились.

   "Самые хорошенькие глазки в мире! - подумал он.- Прелестный ротик, чудные зубки! Да этот ребенок просто клад!"

   Он улыбнулся ей той светской, свойственной ему улыбкой, которая доставляла ему столько побед.

   - Mademoiselle, это ничего, не бойтесь, сильный испуг, я на повороте дорожки вырос перед вами, как из-под земли, вы испугались, хотя я не понимаю причины.

   - Ах, я видела вчера сон!..- вся зардевшись, сконфуженно пробормотала Рена.

   - Сон? - удивился незнакомец.

   Молодая девушка смешалась еще более и сильно рассердилась на себя за свою болтливость...

   - Да... нет...- прошептала она едва слышно. Он не стал расспрашивать.

   - К счастью, - переменил он разговор, - вы упали не на корень дерева, я перенес вас сюда и мне удалось привести вас в чувство.

   Ирена, приподнявшись на локтях, не сводила с него глаз.

   - Теперь вы совсем пришли в себя,- продолжал он,- как вы себя чувствуете? Не ушиблись ли вы?

   Она сделала над собой неимоверное усилие, снова побледнела, потом покраснела. Сердце ее сильно билось.

   - Нет, теперь мне совсем хорошо! - наконец пробормотала она.- Благодарю вас.

   Движением она выразила желание встать. Он сейчас же помог, и она, опершись на его руку, встала, но ноги у нее все еще подкашивались.

   - Вы очень слабы,- сказал он ей,- не могу ли я пойти предупредить ваших родителей? Вы, вероятно, живете здесь поблизости, за вами могли бы приехать.

   - Нет, нет! - поспешно отвечала она. - Я живу около Покровского... через четверть часа я буду дома.

   - Около Покровского? Действительно, это очень близко. Вы мне позвольте проводить вас, так как одна вы идти не можете.

   Ирена смотрела на него в замешательстве. Он любовался ее смущением.

   - Благодарю вас! - тихо произнесла она.

   - Достаточно ли вы сильны, чтобы идти?

   - Да!

   Она сделала несколько шагов, сначала несмело, потом более уверенно, опираясь все еще слегка дрожавшей рукой на его руку.

   "Она очаровательна! - говорил он сам себе.- Кто она такая? Ни малейшего знания светского обращения!.. Очень застенчива. Несозревший плод... но зато какой плод!"

   Он вел ее с удивительною ловкостью и поддерживал с нежным, почти женским, вниманием.

   Вдруг Ирена подняла на него свои большие взволнованные глаза. В них отразилась какая-то тайная, неуловимая мысль, придававшая столько прелести ее взгляду, сообщив ему глубину, мало подходившую к ее возрасту.

   - Кого я должна благодарить? - спросила она его.

   - Князя Облонского.

   - Князя...- повторила она громко, потом чуть слышно прибавила:

   - Так оно и есть!

   Она пошатнулась и остановилась.

   - Что с вами?

   - Ничего... А я... меня зовут Ирена Вацлавская.

   - Вацлавская? - повторил в свою очередь удивленно князь.

   Он бросил на нее пытливый взгляд. "Гм! - сказал он сам себе. - Неужели?.. Это было бы очень странно".

  

  

   Князь Облонский и Ирена вдруг разом остановились и взглянули друг на друга: она - как бы ожидая от него чего-то, ей уже ранее известного, он - с дерзкой полуулыбкой, значения которой, если бы даже она ее заметила, то не поняла бы...

   - M-lle Вацлавская? - медленно повторил он. Он смолк на минуту, как бы в раздумье.

   - Ваши родные живут здесь?

   - Нет!

   - То-то я здесь не знаю никого, кто бы носил такую фамилию.

   - Моя мать живет постоянно в Петербурге.

   Он пристально посмотрел на нее, так пристально, что она опустила глаза, веки которых были опушены длинными темными ресницами.

   - Вы дочь Анжелики Сигизмундовны Вацлавской?.

   - Да! Разве вы ее знаете? - спросила она дрожащим голосом.

   - Я знаю одну прелестную женщину, которая носит такое имя и которая живет в Петербурге, на Большой Морской.

   - Это она! - вскрикнула Ирена, вся просиявшая, окинув его взглядом, выражавшим полное доверие.

   Князь принял к сведению эту радость и уловил появившееся в ее взгляде доверие.

   Он улыбнулся и стал подр