Гейнце Николай Эдуардович - Под гнетом страсти

fy">   Кроме того, большое счастье знать, что тебя любят первого и одного, тогда не нужно бороться с воспоминаниями и сравнениями, о которых умалчивает большинство женщин, играющих в любовь, по удачному выражению итальянцев. В последнем случае, при самом нежном и интимном, свидании никогда не бывают наедине со своей любовницей и часто даже находятся в очень многочисленном обществе.

   Ирена любила его, любила за него самого, а не за титул и деньги или же за репутацию "покорителя сердец", не из тщеславия или желания отбить его у той или другой соперницы; она любила его потому, что находила его прекрасным, наконец, потому, что любила его.

   Это было с ее стороны глупо, но вместе с тем и упоительно.

   Он хотел теперь убедиться, действительно ли она его так любила, или же счастьем последних месяцев он обязан этому проклятому гипнотизму. Вырванная из-под его влияния, она изменится.

   Если верно первое, то она устоит против матери, возмутится и вернется к нему, во втором случае она, быть может, потеряна для него навсегда!

   С этой томительной для него дилеммой Сергей Сергеевич заснул после вечера у "волоокой" Доры, и с ней же проснулся он, против обыкновения, довольно рано на другой день.

   Она жгла ему мозг и до боли щемила сердце. Немудрено, что он был мрачен.

   Не успел он выпить утреннего кофе, как в передней раздался звонок швейцара и через минуту вошедший лакей доложил:

   - Его сиятельство граф Лев Николаевич!

   Князь поморщился.

   Он, как мы знаем, вообще недолюбливал своего зятя, а настоящий ранний, несвоевременный визит почти взбесил его.

   - Что такое могло случиться, что он лезет в такую рань, - досадливо проворчал он, кинув лакею:

   - Проси!

   Граф вошел, стараясь изобразить на своем надменном лице возможную приветливость.

   Сергей Сергеевич бросил на него далеко не любезный взгляд, и непредставительная фигура его зятя как-то особенно резко, в виду мрачного настроения князя, бросилась ему в глаза.

   На его губах появилась даже презрительная улыбка, не замеченная, впрочем, Львом Николаевичем.

   - Что случилось? Я только что встал...- небрежно уронил Облонский, подавая зятю свою выхоленную, белую, окаймленную обшлагом ночной батистовой сорочки руку.

   Он не приподнялся с кресла, на котором сидел одетый в темно-синий шелковый халат, с бархатным отворотом такого же цвета, но более темным.

   - Ничего, дорогой князь, все везде обстоит совершенно благополучно и спокойно, исключая разве сердца моей прелестной belle-soeur.

   - Жюли? - произнес Сергей Сергеевич и бросил на зятя вопросительный взгляд.

   Тот только загадочно и лукаво улыбнулся.

   - Ей сделали предложение?

   - О нет! Это только еще вопрос будущего.

   Граф уселся на диван.

   "Что за вздор он мелет?" - пронеслось в голове Облонского, и, обращаясь к зятю, он произнес:

   - Я вас не понимаю!

   - Роман, целый роман, князь! - заговорил Ратицын.

   - Роман... у моей дочери с человеком, который... не делает ей предложения...- перебил его тесть, с расстановкой отчеканивая каждое слово.- Вы ошибаетесь, граф!

   Он смерил его взглядом с головы до ног.

   - За предложением дело не станет, лишь бы вы разрешили его сделать.

   - Кто же это такой, кому я должен давать разрешение обратиться к ней или ко мне за рукой моей дочери? Я и она можем отказать по тем или другим причинам, но давать разрешение... повторяю, я вас не понимаю...

   - Она-то не откажет!- воскликнул граф.

   - Значит, она знает его намерения и любит его? - все еще с недоумением, продолжая смотреть на зятя, произнес Облонский.

   - Давно и сильно!

   - Давно и сильно! - повторил князь.- Кто же это, когда она и выезжает всего без году неделю...

   - Это человек прекрасный, честный, вполне достойный любви и уважения, лично известный нашей семье, оказавший мне лично незабываемую услугу!

   - Бобров? - воскликнул Сергей Сергеевич.

   - Да!

   Вся кровь бросилась в лицо князя.

   - И вы, граф, являетесь ко мне сватом Боброва!

   Он пренебрежительно подчеркнул фамилию.

   - Сватом! Ce n'est pas èa... {Это не так... (франц.).} - вспыхнул, в свою очередь, Ратицын.- Я, князь, как член вашей семьи, по поручению моей жены - вашей дочери - пришел переговорить с вами о судьбе ее сестры, княжны Юлии.

   - Переговорить о том,- снова резко оборвал его Сергей Сергеевич,- не соглашусь ли я выдать ее замуж за господина Боброва - спасителя вашей жизни!

   При последних словах в голосе князя прозвучала нескрываемая ирония.

   Граф, впрочем, не понял этого и только кивнул головой в знак согласия.

   - Вы сами всегда относились к Виктору Аркадьевичу с должным ему уважением,- добавил он.

   - Я ничего не говорю против него,- начал более мягко князь,- как против честного человека, труженика науки, хорошего гражданина, напротив, я желал бы, чтобы мой сын, если бы он у меня был, имел те нравственные качества, которыми обладает г-н Бобров.

   - Я вам сказал то же самое!

   - Но все эти его внутренние достоинства недостаточны для того, чтобы стать мужем княжны Облонской.

   - Но если она его безумно любит, если это серьезно, если разлука с ним может стоить ей жизни! - патетически возразил Лев Николаевич, повторяя в этом случае слова своей жены.

   - Я предпочитаю видеть мою дочь в гробу, нежели женой сына дьячка!- ледяным тоном отвечал Сергей Сергеевич.

   Этот категорический ответ до того поразил неумелого представителя интересов влюбленных, что все добрые советы, которые он намеревался подать своему тестю, когда в тиши кабинета обдумывал взятую на себя миссию, вылетели из его головы.

   Надо сказать правду, что граф с первых же слов разговора с князем, звиду его тона, отбросил мысль подавать ему эти советы.

   В присутствии тестя вся напускная храбрость оставляла его.

   Он сидел теперь с князем, недоумевающе и растерянно глядя на него.

   - Вас,- заговорил опять Облонский,- мне остается только поблагодарить за то, что вы охранили доверенную вам девушку от, быть может, если верить вашим словам, рокового для неё увлечения, быть может, даже из дружбы и благодарности к г-ну Боброву покровительствовали этой любви - это тем более вероятно, что вы же и явились ходатаем влюбленных.

   Все это было сказано металлическим, ровным тоном.

   - Но я ничего не знал, я узнал только на днях... мне передала жена...

   - Я поблагодарю ее особо... но вы, вы тотчас же не закрыли дверей вашего дома этому господину?

   - Нет, я думал...

   Князь не дал говорить ему.

   - Что вы думали? Если то, что такие люди, как этот молодой человек, достойнее руки княжны Облонской, чем иные графы, то я с вами не буду спорить. Если вы полагали, что за спасение вашей жизни я пожертвую моей дочерью, то вы ошиблись...

   - Князь, это уже слишком! - вскочил Ратицын.

   В это время раздался звонок швейцара, и явившийся с докладом о посетителе лакей объявил:

   - Виктор Аркадьевич Бобров!

  

  

   - Дома-с, у них граф Лев Николаевич,- почтительно доложил на вопрос Виктора Аркадьевича Боброва княжеский швейцар.

   У молодого человека болезненно сжалось сердце.

   "Опоздал!" - пронеслось в его голове.

   Он поспешил с визитом к князю Облонскому, желая именно предупредить объяснение его с зятем, этим непрошеным и неумелым ходатаем, который может только испортить все, думал и, как мы успели убедиться, не безосновательно Виктор Аркадьевич.

   "А быть может, он еще не говорил?" - мелькнул луч надежды в уме Боброва.

   С замирающим сердцем шел он по анфиладе княжеских комнат к кабинету Сергея Сергеевича.

   Последний, между тем, бросил доложившему о посетителе лакею лаконическое:

   - Проси!

   И по уходе слуги, не обращая ни малейшего внимания на горячность своего зятя, сказал ему тем же ровным, металлическим голосом:

   - Я принимаю его в последний раз, надеюсь, что и вы не примете его к себе, по крайней мере, пока дочь моя находится под вашим кровом.

   Ратицын что-то хотел возразить, но в эту минуту дверь отворилась и Виктор Аркадьевич вошел.

   В холодном тоне князя, с которым он с ним поздоровался, в смущенном виде графа Ратицына и чересчур крепком пожатии руки, которым он наградил его, Бобров с проницательностью влюбленного, скорее сердцем, нежели умом, угадал, что ходатайство графа уже было предъявлено и что последний потерпел, быть может, для него, Боброва, крайне унизительное фиаско.

   Кровь прилила к его мозгу, у него застучало в висках, и он почти бессознательно повиновался любезно-холодному приглашению Сергея Сергеевича и уселся в кресло.

   Князь начал с ним официальную беседу, спросил, как он поживает, как его дела, как веселится, какое впечатление произвел на него вчерашний вечер, все это общество, в которое, как он заявил ему вчера, он попал впервые? Последний вопрос он задал с предвзятою целью. Он еще вчера заметил удивление молодого человека при встрече с ним в салоне кокотки, да еще при таких исключительных обстоятельствах, но не обратил на это никакого внимания. Теперь же, когда этот обласканный им мальчишка - как мысленно назвал князь Боброва - является претендентом на руку его дочери, целая буря оскорбленного тщеславия неудержимо поднялась в душе этого аристократа, и он, несмотря на любовь к этому достойному, по его же мнению, молодому человеку, невольно вознегодовал на него за такую неслыханную дерзость. Он хотел показать ему, что он не только не смеет помышлять породниться с ним, князем Облонским, но и должен смотреть на него не иначе как снизу вверх и тем менее судить его поступки и действия, прикидывая их на свою мерку. Между им, вельможей, и этим parvenu - целая бездна.

   Так думал Сергей Сергеевич и не ошибся в расчете: Виктор Аркадьевич чутко понял это, в душе его клокотала тоже целая буря злобы и страдания, и он, насилуя себя, давал по возможности удачные, хотя и односложные ответы.

   В глазах его вертелись кровавые круги.

   "Она потеряна для меня навсегда, а с ней теряется и жизнь!" - то и дело мелькало в голове Виктора Аркадьевича.

   "А может быть, я сумею упросить его, тронуть!.." - проносилась надежда.

   "Надо пересидеть графа и все-таки поговорить самому, а там будь что будет! Хуже быть не может. Что же может быть хуже?".,- решил он в уме.

   То появлялась другая мысль:

   "Уйти, умереть..."

   Желание жизни, счастья, какая-то неопределенная надежда брали верх - он склонился к решению пересидеть и переговорить.

   Но граф Лев Николаевич уходить, видимо, не собирался; он, напротив, совершенно оправившись от сцены с князем, рисковавшей принять очень острый характер, если бы не появление Боброва, вмешался в разговор, который и перешел вскоре на другие общие темы, на разные злобы дня как невской столицы вообще, так и великосветской части ее в особенности.

   Виктор Аркадьевич тоже несколько пришел в себя.

   Никто бы из видевших этих трех человек, спокойно беседующих о всевозможных пустяках, ни на минуту не подумал, что каждый из них занят всецело своей отдельной думой, не имеющей никакого отношения к их разговору, что в душе каждого из них гнездится или неприязненное, или горькое чувство друг к другу.

   А между тем это было так!

   Наконец, все темы были исчерпаны, а гости князя не покидали его.

   "Его оставить с ним нельзя. Мне надо подготовить его, предупредить, как друга!" - думал граф о Боброве, хотя сознаться в неудаче было для него невыносимо тяжело, и это чувство тяжелой необходимости почти переходило в чувство озлобления против ни в чем не повинного Виктора Аркадьевича.

   "Он, кажется, тоже задался мыслью пересидеть меня, - мысленно говорил себе Бобров о графе, - вот уж подлинно услужливый дурак опаснее врага".

   "Когда же, наконец, они уберутся и оставят меня в покое, мне надо еще переговорить со Степаном, дать ему поручение относительно Ирены! Вот навязались!" - проносилось в уме князя относительно их обоих.

   Между тем они продолжали беседу.

   Сергей Сергеевич наконец первый потерял терпение и стал довольно красноречиво для своих гостей взглядывать на стоявшие на камине изящные часы, вделанные в пьедестал из черного мрамора модели памятника Петра Великого в Петербурге.

   Это не ускользнуло от Виктора Аркадьевича, и он взялся за шляпу.

   "Все кончено... надо уходить..." - пронеслось в его голове.

   От волнения ему сдавило горло.

   Князь любезно, но холодно простился с ним, сказав выразительное:

   - Прощайте!

   Лев Николаевич поспешил подняться вслед за Бобровым.

   - И я с вами,- вынул он часы и посмотрел,- смотрите, как засиделся, ай, ай, до свиданья, любезный князь.

   - До свиданья! Буду сегодня у Nadine,- подал ему руку Облонский.

   Граф и Бобров удалились.

   Выйдя из подъезда, первый обратился ко второму:

   - Пройдемтесь, я имею нечто передать вам...

   Виктор Аркадьевич бросил на него взгляд, полный невыразимого страданья.

   Этот взгляд, казалось, говорил: я знаю, что ты хочешь сказать мне, ты хочешь растерзать мое сердце. Зачем ты помешал мне, я, быть может, был бы счастливее!

   Он покорно подставил руку, под которую взял его Лев Николаевич, сделал знак своей изящной каретке следовать за ним шагом.

   Они пошли по направлению к Литейному проспекту.

   В коротких словах граф передал Боброву свой разговор с князем Облонским, умолчав, конечно, о тех резкостях тестя, которые ему пришлось выслушать по своему адресу.

   - Я имел и имею на него влияние, на него я и рассчитывал, взявшись за эту щекотливую миссию, снисходя к настойчивым просьбам Nadine и Julie, но, увы, потерпел неожиданное фиаско: в этом вопросе он неумолим! - закончил граф, с важностью вытянув нижнюю губу.

   Виктор Аркадьевич с бешеною злобою метнул на него взгляд, которого тот не заметил, занятый натягиванием перчатки.

   "Кто это так настойчиво просил тебя? Сам навязался и испортил все дело!" - проносилось в голове молодого человека.

   - Мне очень жаль, mon cher, но что же делать! Если я не сумел, кто другой мог бы вам помочь? - продолжал между тем Ратицын.- Упрямый старик с закореневшими взглядами, что поделаешь с ним. Я старался убедить его. Ничего не хочет слышать.

   Он замолчал, как бы ожидая благодарности за хлопоты.

   Бобров не произнес ни слова.

   - Я даже, - после некоторой паузы прибавил граф,- принужден просить вас, хотя, верьте, мне и жене это очень прискорбно, пока Julie у нас, не бывать в нашем доме.

   Виктор Аркадьевич поднял на него умоляющий взгляд.

   - Такова воля князя! - поспешил объяснить Лев Николаевич.

   - Его воля для меня священна! - произнес Бобров, не подымая головы.

   Они подошли к углу Литейной.

   - Вам куда, направо или налево? - спросил Ратицын Боброва, жестом останавливая следовавшую за ним карету.

   Тот посмотрел на него недоумевающим взглядом и не отвечал.

   - Прощайте, я спешу! - заметил граф, подавая ему руку.

   Тот машинально пожал ее.

   Лев Николаевич прыгнул в карету и укатил.

   Виктор Аркадьевич простоял несколько времени недвижимо, опустив голову на грудь, как бы в каком-то оцепенении, затем повернул направо, к Неве, в сторону, противоположную той, куда поехала карета графа.

   Куда, зачем он шел - он не знал.

  

  

   Прошло уже четыре дня с вечера у "волоокой" Доры, а князь Облонский ничего не знал про Ирену, как будто бы ее никогда не существовало.

   Это его страшно бесило.

   Если она по приказанию или просьбе своей матери перестанет видеться с ним, откажется от него, то роль его во всей этой истории будет крайне комичной.

   Как, в продолжение полугода быть ее любовником, прилагать все свое искусство, чтобы очаровать ее, и не успеть произвести более сильного впечатления! Что терзает больше всего, когда женщина изменяет нам, - это не то, что она полюбила другого, а то, нто, зная нас, могла покинуть.

   Эта измена - приговор.

   До сих пор Сергей Сергеевич, более послушный рассудку, чем сердцу, старался всегда изменить первый, так что в данном случае он поневоле больше беспокоился, чем это было в его привычках.

   На четвертый день, утром, в дверь его кабинета осторожно постучали.

   - Войди, - поспешно сказал он, зная заранее, кто этот ранний посетитель.

   Дверь отворилась, и на пороге появился знакомый нам княжеский камердинер и наперсник Степан, со своим неизменным невозмутимым и торжественным видом.

   - Принес ли ты, наконец, какие-нибудь сведения? - спросил Сергей Сергеевич, не стараясь скрывать от слуги своего нетерпения и нервного возбуждения.

   Степан был единственным существом, перед которым князь не играл комедий и не скрывал своих впечатлений и порывов страстей.

   Во-первых, было бы бесполезным притворяться перед Степаном - он слишком давно служит у аристократов, чтобы не знать их вдоль и поперек; во-вторых, Степан был слишком ничтожен в глазах своего барина, чтобы тот стал перед ним стесняться более, чем перед какой-нибудь борзой собакой из своей своры.

   - Да, ваше сиятельство, я принес вам новости.

   - Хорошие или дурные?

   - И хорошие и дурные.

   - Что это значит?

   - Ирена Владимировна находится у своей матери, на окраине Петербурга, в Зелениной улице, в доме Залесской.

   - Где же эта Зеленина улица?

   - На Петербургской стороне.

   - Ты в этом уверен?

   - Совершенно. Когда дело идет о том, чтобы услужить вашему сиятельству в подобных делах, я доверяю только своим собственным глазам и ушам. Мне трудно было открыть этот секрет - он очень строго хранится.

   - Что же дальше?

   - Узнав крепость, я стал изучать - кем она охраняется и как к ней приступиться. Я достиг этого, не возбудив подозрений.

   - Какой результат?

   - Результат тот, ваше сиятельство, что крепость превосходно охраняется и что трудно будет вам в нее проникнуть, а Ирене Владимировне из нее выйти.

   Князь покачал головой с иронической улыбкой.

   - Я не верю в возможность запереть восемнадцатилетнюю женщину!

   - Особенно, когда она имела честь знать ваше сиятельство в продолжение некоторого времени, - льстиво заметил Степан.- Ваше сиятельство, может быть, и правы... но так как я не сердцевед, то и не сумею сказать, добровольно или по принуждению скрывается Ирена Владимировна... или то и другое вместе. Я знаю только то, что это помещение, о котором г-жа Вацлавская не сообщила ни одной живой душе, охраняется двумя испытанными и весьма преданными ей слугами.

   - Ты веришь этому, Степан? - улыбнулся князь.

   - Да, ваше сиятельство, когда особа, внушающая эту преданность, обладает хорошим состоянием. К тому же, кроме этих двух слуг, мужа и жены, есть еще третья личность; на этот раз она будет зорко следить за доверенным ей сокровищем, после того как его так ловко похитили из ее рук в деревне.

   - Кто же это?

   - Ядвига, нянька Ирены Владимировны.

   - Она в Петербурге?

   - Да, ваше сиятельство, и даже дом куплен на ее имя. С ней, я за это отвечаю, ничего не поделаешь.

   Сергей Сергеевич нахмурил брови и на секунду задумался.

   - Все это затрудняет возможность видеться с ней без ее мнимого сообщничества... но это не может помешать ей спокойно выйти из дому в какой угодно час, когда это придет ей в голову.

   - Ваше сиятельство, без сомнения, правы, но нужно знать, что г-жа Вацлавская говорила своей дочери, чем она старалась подействовать на нее.

   Князь, разговаривая таким образом со своим первым министром любовных дел, чистил свои прекрасные ногти, что всегда у него было знаком неудовольствия или сильной озабоченности.

   - И ты не видал Ирены? - прибавил он.

   - Нет, ваше сиятельство, дом находится в глубине двора, небольшого, но окруженного высоким забором. В нем хорошо можно укрыться от любопытных взоров.

   - Ты уверен, что тебя никто не видал?

   - Вполне, ваше сиятельство! Меня никогда не видят, где и когда не следует! - хвастливо отвечал Степан.

   Снова наступило молчание.

   Степан отдал отчет в возложенном на него поручении, но не собирался удаляться, отлично зная, лучше даже, чем сам князь, состояние души его сиятельства и угадывая, что в эту минуту он предпочитает его присутствие одиночеству.

   - Ну-с,- вдруг произнес Облонский,- мое мнение не сходится с твоим. Я нахожу твои новости скорее хорошими, чем дурными. Если бы Анжель тотчас же и навсегда хотела разлучить меня со своей дочерью и если бы ее дочь на это согласилась, она не оставила бы ее в Петербурге близ меня, в доме, существование которого при желании всякий может открыть, и под охраной более или менее преданных слуг, но которых можно подкупить, если не жалеть денег, и которые, во всяком случае, не могут помешать Ирене поступить как ей вздумается.

   - Я этого не отрицаю, ваше сиятельство!

   - Если даже г-жа Вацлавская лелеет надежду отнять у меня свою дочь, ничто не доказывает, что она заставила Ирену разделять ее чувство.

   - Однако ее молчание...- почтительно вставил Степан.

   - Ее молчание именно и доказывает, что еще не все кончено... Мать, опытная женщина, научила свою дочь, убедила ее, чтобы она предоставила ей самой вести дело... Она хочет меня подразнить ожиданием... и к тому же посмотреть, предприму ли я что-нибудь со своей стороны. Она хочет сделать осаду моего сердца или моего каприза, хочет играть на моей слабой струне тщеславия, так как она знает, что я не люблю не доводить до конца того, что раз предпринял. Если же я буду стоять на своем, то в скором времени получу предложение идти на мировую.

   - Желаю, чтобы ваше сиятельство не ошибались.

   Не успел Степан окончить своей фразы, как снова раздался легкий стук в дверь и вошел лакей с серебряным подносом, на котором лежала визитная карточка. Сергей Сергеевич взял ее и прочел вслух:

   - Анжелика Сигизмундовна Вацлавская. Что я тебе говорил, Степан?

   - Ваше сиятельство как всегда были правы.

   - Эта дама ждет? - спросил князь.

   - Так точно, ваше сиятельство.

   - Проси.

  

  

   Степан поклонился и уже повернулся уходить, как встретился лицом к лицу с Анжель, которую вводил лакей, передавший ее карточку.

   Она была очень просто одета, вся в черном, с лицом, покрытым густой вуалью, сквозь которую виден был лишь блеск ее темных глаз.

   Князь встал и пошел к ней навстречу со своей обычной любезностью.

   - А, Степан Егорович,- заметила Анжель со злостью в голосе, - мне, право, жаль, что вы взяли на себя труд передать князю сведения, которые он мог бы узнать прямо от меня.

   - Я, сударыня?..- проговорил Степан, чуть не задыхаясь.

   - Вот уже четыре дня как вы трудитесь над тем, чтобы открыть место, где живет моя дочь, и вы этого достигли, что, впрочем, не особенно трудно.

   - Кто мог сказать это? Я не думал даже, что вы меня знаете...

   - Друг мой,- отвечала Анжелика Сигизмундовна с глубоким презрением, - да, я не знаю, но моя полиция лучше устроена, чем полиция князя.

   Она повернулась к Сергею Сергеевичу и поклонилась ему.

   Степан позеленел от злости. Лицо его, на минуту потерявшее свою обычную торжественность, выражало унижение, оскорбленное самолюбие и скрытую, еле сдерживаемую злобу.

   - Вот как! - вскричал князь, может быть, тоже, в сущности, раздосадованный, но слишком гордый, чтобы выказать это.- Бедный мой Степан, это вам еще раз доказывает, что мужчина в борьбе с женщиной всегда проиграет. Можете идти...

   Камердинер поклонился и молча направился к двери, бросив на Анжелику Сигизмундовну злобный взгляд.

   - Здравствуйте, князь! - проговорила Анжель, снова кланяясь Сергею Сергеевичу, как только слуга удалился.

   Это "здравствуйте" было сказано таким спокойным, вежливым тоном, что самый опытный наблюдатель не нашел бы в нем ни малейшего намека на настоящие чувства, волновавшие говорившую женщину.

   - Очень рад вас видеть, Анжелика Сигизмундовна,- также спокойно и вежливо отвечал князь.- Признаюсь, я вас ждал, о чем даже только что сейчас говорил этому бездельнику, который был здесь. Садитесь, пожалуйста.

   Движением руки он указал посетительнице кресло, стоящее как раз против света. Она села в него и подняла свою вуаль, желая показать, что нисколько не старается скрыть своего лица.

   Она, как всегда, была очень бледна, может быть, даже бледнее обыкновенного, отчего ее глаза казались еще темнее и глубже.

   - Вам неприятно,- сказала она,- что я узнала о поручении, данном вами Степану?

   - Почему же? Я этому, может быть, обязан удовольствием вас видеть.

   - Я все равно приехала бы, но это подвинуло мое посещение на один или на два дня.

   - Я это и хотел сказать.

   - Вы догадались, не правда ли, что после всего происшедшего нам необходимо повидаться?

   - По крайней мере, я на это надеялся... Вы обошлись со мной жестоко в тот вечер. Но мы слишком старые друзья,- он сделал ударение на последнем слове,- чтобы вы об этом не пожалели. Я и сам был бы в отчаянии, если бы вы не так поняли мое поведение.

   Все это было произнесено хотя и вежливым, но ироническим тоном.

   - Князь,- заметила Анжель,- нам нужно переговорить серьезно. Отбросим в сторону всякую игру в слова.

   - Я вас слушаю,- сказал он холодно.

   Он небрежно поставил локоть на стоящий возле него маленький столик, облокотился подбородком на руку и пристально посмотрел на свою посетительницу.

   Анжелика Сигизмундовна выдержала этот взгляд, делая вид, что не замечает его, и медленно начала:

   - Была ли Ирена честной девушкой, когда вы ее встретили?

   - Вполне!

   - Вы нисколько в этом не сомневаетесь?

   - Нисколько.

   - Как вы думаете, что может стоить честь девушки?

   - Она неоценима,- отвечал он тоном, который, не переставая быть вежливым, становился все более ироническим по мере того, как Анжель тверже становилась на занятую ею позицию.

   - Но ведь вы должны знать, милейшая Анжелика Сигизмундовна,- продолжал он, - я всегда поступаю достойно моего имени и ничего не жалею. В этом отношении еще никто не мог упрекнуть меня.

   - Как мне вас понимать?

   - Я сделаю все, что вы потребуете от меня... если только это не будет превышать мои средства.

   - И это все?

   Сергей Сергеевич вопросительно приподнял брови, затем прибавил, снова принимая свой насмешливо-добродушный вид:

   - Вы видите, дорогая моя, что я вам отвечаю как друг и порядочный человек, потому что подобный разговор обыкновенно происходит до, а не после. Но я хочу вам доказать, что ничего не имею против вас и питаю к вам самую искреннюю симпатию... к тому же ваша дочь - ангел, для которого я готов на всякие глупости. Вы видите, что я отдаюсь вам с руками и ногами.

   Анжель слушала неподвижно и безмолвно.

   - Хитрить с вами было бы глупо, да это и не по мне,- продолжал он.- Вы умная женщина, все это знают, очень умная, а с умными людьми самое лучшее быть искренним. Мы оба будем искренни. Это в наших общих интересах.

   - Одним словом, вы предлагаете деньги мне и Ирене?

   Она повела плечами.

   - Я настолько богата, что могу дать их вам, если вам нужно!- добавила она.

   Князь слегка нахмурил брови.

   - Дорогая моя,- произнес он,- к чему вы волнуетесь. Я вам уже все сказал.

   - Нет, вы ее соблазнили... самым бессовестным образом... посредством обмана. Она обесчещена. Чем хотите вы загладить это преступление?

   Сергей Сергеевич отвечал, не изменяя своей полуулыбки:

   - Я вижу, что вы сердиты на меня, сердиты на мое поведение относительно вас, которое, признаюсь, не было безупречным. Но будем справедливы, всякий другой поступил бы так же на моем месте. Я совершенно случайно встречаю очаровательную молодую девушку и от нее же самой узнаю, что она ваша дочь...

   Он прервал речь.

   - И тогда,- докончила Анжель,- вы сказали себе: дочь известной кокотки, к чему стесняться? Мне не удалось добыть... купить мать, я возьму дочь. Это будет прекрасной местью и блестящим успехом в полусвете на эту зиму. Анжель, конечно, рассердится, что над ней подшутили, захватив тайком ее сокровище. Но дело будет сделано - не воротишь, и если в один прекрасный день она приедет ко мне, ну что ж, я аристократ, богач, выну свою чековую книжку, вырву один листочек, на котором напишу цифру, какую она мне назначит. Мы будем больше чем в расчете.

   Глаза Анжелики Сигизмундовны блеснули злобным огнем.

   - Если бы дело касалось меня одной, это было бы очень хорошо. Я лучшего не стою!

   Она была прекрасна в своем черном наряде, с матовой бледностью лица и сверкающими глазами.

   - Но,- продолжала она, медленно отчеканивая каждое слово и вставая с места,- я мать и не хочу, чтобы моя дочь стала такой же, как я.

   Князь слушал ее неподвижно, слегка бледнея при этих словах, но оставаясь невозмутимым.

  

  

   - Дело не во мне,- продолжала говорить между тем Анжель,- а в Ирене. Я сделала из нее честную девушку, в полном смысле этого слова. Вы это знаете лучше, чем кто-либо, потому что она поддалась вам по своей невинности, чистоте, неопытности, по всем этим качествам, которыми я дорожила в ней, как скупой дорожит своим золотом. Она не знала, кем была ее мать, и когда я приезжала к ней, то надевала платья, которые никогда не носила, чтобы моя грязь не могла коснуться ее даже через мою одежду. Вы все это знали, князь, потому что бедное дитя говорило вам о своей матери в выражениях, показывавших, что я ничем не омрачила ее чистоты. На этом-то вы построили ваш план опытного ловеласа, пользуясь ошибкой ее детского воображения, происшедшей вследствие сна и плохо понятых слов матери. Вы заставили ее считать себя избранным мною для нее и убедили ее, что я издали одобряю ее любовь к вам. Подлая, низкая западня! Все это, милостивый государь, недостойно честного и порядочного человека.

   Сергей Сергеевич сжал руку, лежавшую на столе, отделявшем его от Анжель.

   - Анжелика Сигизмундовна,- сухо отвечал он,- вы напрасно меня оскорбляете, так как здесь нет мужчины, у которого я мог бы просить удовлетворения за ваши дерзости!

   - Так же, как нет мужчины, который мог бы дать вам пощечину, убить вас, отомстить вам за честь моей дочери.

   Князь встал.

   Его взгляд встретился со взглядом Анжель, он прочел в нем столько ненависти и истинного горя, что вздрогнул.

   С минуту он молчал.

   Лицо его снова приняло спокойное, насмешливо-любезное выражение, и он прибавил совсем уже другим тоном:

   - Поговоримте толком. Положим, вы мать... не такая, какой я вас считал. Тем хуже для вас. Только позвольте мне вам заметить, что то же самое могло случиться с Иреной и с другим... который, может быть, не стоил бы меня.

   - Никогда! - вскричала Анжелика Сигизмундовна.

   - Никогда! - повторил Сергей Сергеевич.- Извините меня, если я буду выражаться несколько сурово, но вы меня к этому принуждаете. В вашей совершенно для меня неожиданной материнской страсти вы совершенно забываете печальную действительность, так что я принужден вам ее напомнить.

   Он остановился.

   - Я вас слушаю.

   - Итак, для дочери... такой особы, как вы, существуют только две дороги.

   - Какие?

   - Поступить в монастырь или последовать примеру своей матери. Но так как Ирена... Владимировна,- прибавил он,- не думает посвятить себя Богу, то я позволил себе... может быть, несколько рано, открыть ей двери этого мира. Поэтому-то я и не понимаю ни вашей злобы, ни ваших упреков.

   - Был еще третий исход,- отвечала Анжелика Сигизмундовна.

   - Какой?

   - Замужество!!

   Князь чуть заметно пожал плечами, хотел что-то сказать, но остановился.

   "Сказать ей, что она замужем!" - мелькнуло у него в голове, но он откинул эту мысль, надеясь, что, наговорившись досыта, она пойдет на компромисс, отдаст ему Ирену и этот брак, о котором он заставил внушением гипнотизма забыть несчастную женщину, останется тайной. С Перелешиным же он сумеет поладить - там вопрос только в деньгах.

   "Если же сказать, - продолжал думать он, - она может напомнить дочери, а подобный взрыв воспоминаний может иметь гибельные последствия", - вспомнились ему слова доктора Берто.

   Ему стало жаль Ирены, он решил даже изменить методу разговора, чтобы показать матери, насколько он любит ее дочь, но, увы, это ему, как увидит дальше читатель, не удалось. Это не было в его характере.

   - Ирена ничего не знала о моей жизни,- продолжала между тем Анжелика Сигизмундовна.- Я могла уехать, увезти ее с собой туда, где никто бы не знал меня. Я достаточно богата, чтобы купить ей имя и положение порядочного человека.

   Сергей Сергеевич слегка засмеялся безмолвным смехом.

   - Вот это прекрасная мысль! Я всегда восторгаюсь женщинами, податливостью их совести и простотою их решений! Ну что же? Кто же мешает вам исполнить этот план? Уж, конечно, не я, могу вас уверить!

   Выражение лица князя сделалось более серьезным.

   - Я слишком люблю Рену,- сказал он,- я слишком желаю быть ей полезным во всем, что будет от меня зависеть, чтобы чем-нибудь помешать исполнению ваших планов на ее счет. Она только на минуту показалась под руку со мной в известном обществе, которое через неделю ее совершенно забудет. Я же со своей стороны ничем не упомяну обо всем случившемся. Вам стоит только подальше уехать, как вы рассчитывали это сделать. План найти ей мужа, конечно, не разрушится вследствие проступка вашей дочери, быть может, даже его не надо далеко искать. При хорошем приданом эта мелочь не может служить препятствием...

   Все это было сказано с гордым, покровительственным презрением, холодная вежливость которого наносила удары, точно хлыстом.

   Князь, несмотря на желание, не мог переломить себя - он был взбешен, раздражен оскорблениями, нанесенными ему Анжеликой, тревожась мыслью потерять Ирену, которая, во-первых, ему нравилась, а во-вторых, ее внезапное исчезновение грозило сделать его до некоторой степени смешным.

   - Предположите,- продолжала Анжель,- что я снова возвратилась к своему плану выдать ее замуж...

   - Ну и что же?

   - Это невозможно!

   - Почему?

   - Потому, что она вас любит! - вскричала она раздирающим душу голосом.

   - Бедное дитя! Ну что ж? Вы научите ее меня забыть. Вы скажите ей, что благоразумие важнее чувства. Я заметил, что это учение всегда удается и что ученики всегда бывают ему послушны...

   - Это бесполезно.

   - В таком случае, что я могу сделать? Ведь этот семейный разговор, как бы он ни был интересен, должен же иметь какой-нибудь конец. Что вам от меня угодно?

   - Ваше имя для моей дочери!

   - Что?

   - К чему повторять? Вы меня слышали и поняли.

   - Слышал, да, не могу же я не верить своим ушам,- сказал он со смехом,- но не понял. Вы или с ума сошли, или шутите.

   - Я заранее знала, что вы откажете. Я заранее знала все, что вы будете мне еще говорить... все это заключается в следующих словах: князь Облонский никогда не женится на дочери кокотки.

   - Было бы даже глупым говорить это! - отвечал князь с презрением.

   Он встал, чтобы показать, что разговор кончен.

   - Выслушайте меня, по крайней мере, до конца. Я хочу, чтобы Ирен