Белый Андрей - Крещеный китаец

nbsp; - "Афросим!" Просыпаюся -

  

  

  

   - склянное, синее утро; живые огни - на снегах, как посыпанных битым стеклом -

  

  

  

   - просыпаюсь со смутным сознанием: -

  

  

  

  

  

  

  

  

   - разум не нужен; без правила, грани, вины - ощущаю себя; все же я виноват; во мне крепнет сознанье: "вины без вины".

  Вспоминаю: -

  

   - зачем это папа кричит на меня, когда я с перепугу запутаюсь в мыслях о маме, которая может проснуться; послушаешь - ты виноват; не послушаешь - ты виноват: -

  

  

  

  

   - виноват без конца; виноват и один: виноват - до конца, виноват - без причин!.. -

  

  

  

  

  

   - И за все тебе влепится звонкой пощечиной!

  Я угождал, проживая в сплошном беззаконьи; выпискивал маленьким ротиком выдумки, чтобы скорей, оторвавшись от этих зловещих миров, - отвертеться от орбиты: кануть -

  

   - в развитие: э_д_а_к_о_г_о к_а_к_о_г_о-т_о с_в_о_е_г_о -

  

  

  

  

  

  

  

  

  

   - м_о_е_г_о! -

  . . . .

  Вот к полудню рисуется вычертень золотоливною струйкой, к полудню взрыхлеет; и все прослезится; и все - бриллиантово станет, чтоб вечер покрыл закорузлою пленочкой; хряскает ярко-ледяная рдянь под ногами.

  А то - моросеей и мягкой мокриной прослякотит улицы слабый февраль; желто-ярый туман прилипает к окошку: а папочка шепчет Дуняше:

  - "Вот вам: наша барыня - от нездоровья, от нервов!"

  - "Обидно-то как-с!"

  - "Потерпите: вот вам".

  . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

  И мне нить преступленья ясна: эти нервы - последствия трудных родов; беззаконие я учинил перед мамой, явившись пред нею; и после: вселил я раздор между нею и папой; преступно - самосознание: -

  

  

  

  

  

   - вечно казаться незнающим! -

  

  

  

  

  

  

  

  

  

   - Да: и узнай это папа, - он рухнул бы вниз головой, с кабинетиком: семь же шкафов, ударяя в глухой потолок, проломили б отверстие; папа бы с томиком Софуса Ли, математика шведского, рухнул туда: -

  

  

  

  

  

   - в свои черные пропасти!

  . . . . . . . . .

  "Н_е_к_о_т_о_р_ы_е, к_о_т_о_р_ы_е" - пропасти: сил разобщения; "г_в_о_з_д_ь" - беззаконие; я. до него дохожу, вылезая ногами: свергать все устои и опрокидывать правила; -

  

  

  

   - пфукает Пфука во мне; проходил, приходил: головастой гориллою, скифом (- "Перевоплощение, мой Лизок, так сказать!"); нанялся в родовые, в родные и в скотные, стал - родовым домовым; -

  

  

  

  

  

  

  

  

   - да! -

  

  

  

  

  

  

  

  

  

   - Он, папою в папе отчмокав, зачмокает мною во мне; очевидно: вселенная, - "пфукинство!"

  . . . .

  - "Э, да жарок появился!"

  Кислятится слякоть; все кашляют; кашляю я; ждут Смирнова, домашнего доктора; тельце - горячее: в жилах, в ушах очень явственно: шукает, пфукает; жду я, что Пфука - босой, толстопятый, в исплатанных старых штанах, из дверей коридорных просунет свой войлочный волос; и кажется мне, что зеленый и бабий живот, выпирающий выше штанов, барабанно баранит тупым, глупым пупом.

  Звонок: два звонка (и в дверях, и в ушах)!

  Это доктор Смирнов; он вбегает ко мне: старичок - желтечки под усами, а - как тараторит!

  - "Не говорите" - мотает он лысой головкой - в очках, в золотых:

  - "Э, да что! Да-да-да, да-да-да, да-да-да!"

  Рубашонка подкинется, и - головою прижмется

  к горящему тельцу: трубою приткнется; и "т_у_к_и" своим молоточком по телу:

  - "Вздохни-ка... Еще... И еще... И еще: глубже, глубже; так... так... Ага!"

  Помотает головкою, перебегая от тумбочки к столику: пишет рецепт; прописав, веселейше прихлопнет в ладоши:

  - "А ну-ка, брат: ну те-ка; ты-ка касторки: касторки сперва", - подопрется рукою с трубою в почтенную талью; другой соберет белый клок бороды, поднесет его к носу; и фыкнет задумчиво в клок бороды:

  - "А потом: тут вот-эдак клееночку; и на клееночку, эдакую вот, тряпочку... Вчетверо надо сложить, выжать воду... И ваткою, ваткою сверху... Держать три часа..."

  - "А потом?"

  - "То же самое делать!..."

  Запросишь:

  - "Мне кисленького..."

  - "Ни-ни-ни, ни-ни-ни, брат: ни-ни, ни-ни-ни..."

  Тут обступят Смирнова: и папа, и мамочка.

  - "Что?"

  Он - заморщится, заморгает и перетрясом головки с "ээ, ээ" он прокислится желто-лимонной гримасою, вскинув на папу очками:

  - "Ээ, форррменный бррронхит!.."

  И - тотчас же: безо всякого перерыва:

  - "А ты-то - что, брат?" (Он товарищ по классам: как встретятся, так принимаются "т_ы_к_а_т_ь_с_я"):

  - "Я - ничего" - тыкнет папочка -"ты-то вот - как?"

  Перетыкнувшись, друг перед другом они остановятся; и не умеют сказать ничего, кроме:

  - "Ты-ка, брат, ты-ка..."

  Смирнов упомянет про Бисмарка:

  - "Три волосинки!"

  И глазки опустит: мычит и пыхтит (пересказано все: перетыкано; не о чем больше); и хватит ладонью в ладонь, как испуганный, выстрелив возгласом:

  - "Ну, брат, прощай: брат, - больные, больные!.."

  Схвативши картуз (он ходил в картузе), запахнувшися в шубу, мотая седою бородкой и эдак, и так, как ошпаренный, выскочит он с...:

  - "Да-да-да, да-да-да, да-да-да... Не говорите мне: три волосинки, и-все тут... да-да, да-да-да!"

  Мне уж легче; и всем как-то легче; естественно: "ф_о_р_р_р_м_е_н_н_ы_й б_р_р_р_о_н_х_и_т!"

  - "Да-да... Чтобы кислого: ни-ни-ни-ни; чтоб клееночку, ваточку, тряпочку".

  Все исполняется; и говорят про Смирнова:

  - "Сергей, вот, Васильевич: все он такой же; и весел, и бодр; холостяк и простак".

  - "Да, Сергей, вот, Васильевич: он - веселейший, простейший; и - умница; вот за кого бы отдать нашу Дотю: интересовался ведь..."

  - "Да, но она - фырк-фырк-фырк!"

  Мне приносят капсюли; откроешь, - капсюли какие-то липкие; смотрят главами, в бумажечках, как от конфет; уже знаю: дотронешься: так и - начинает капсюля: глазами вращать!

  Вспоминаю: -

  

   - такие глаза - Докторовской; касторовыми глазами вращает на очень красивого Грота она; и противлюсь: противно; касторовый глаз Докторовской и сладко, и липко мне давит язык; проглотить не могу; и он - лопнул во рту; что тут было! -

  

  

  

   - Я принял его, когда папа, ввалившися с новым стишком, сочиненным по этому поводу, мне прокричал его в ухо, пока я капсюли глотал, улыбаясь слезинкам:

  

  

   Все - напрасно: ах, ужасно!..

  

  

   Ах, касторовое масло!

  

  

   Что за слезы? Что за вид?

  

  

   Все - напрасно! И прекрасно:

  

  

   Котик - ясно: это масло

  

  

   Прекращает твой бронхит.

  Не напрасно мне папочка пишет стихи: ими он созидает огромную мощь надо мною; он - мощный: таит; я - прочел эту тайну; и с'ел - то, запретное; круглый комочек колотится: яблоком - в горлышке, пучась ночами, ломая мне грани, развитием древа, с вершины которого кушают яблоки.

  Пал, как Адам, вызывая догадку у мамы (она - проницательна); вот она входит к больному "развитием" (входит ко мне); и попробует лобик:

  - "Жарок еще есть!"

  И на ней - крылорогая шляпа; и - в черной вуали, в своем чернопером боа, в черной кофточке, в черных перчатках, с не очень широким турнюром проходит в переднюю, осведомляяся, где нафталин: скоро спрячется зимнее; шубы отправятся к Белкину, - на сохраненье от моли.

  Мне кажется: мамочка пробует лобик не потому, что - жарок; потому, что растет этот лобик (шарок этот лобик); -

  

  

  

  

   - все то, что является днями, как круглый и твердый шарок, то Ночами - жарок; и жарок - от "р_а_з_в_и_т_и_я": - - Семечко зрелой антоновки, пахнущей папою, бухнет, ломотою лобика: ломит мне лобик, ломает мне лобик двумя роговыми ветвями; вот - кончики веточек -

  

  

  

  

  

  

  

  

  

   - ро- жки -

  - прорежутся!

  Ах, обнаружится: яблоко - с'едено!

  Веточки - прячут; но листик один обнаружен: он - фиговый; вырастет, вырастет фига; и стало быть: дело не в книге, а в фиге (под книгою).

  . . . . . . . .

  Дунуло теплою ветренью; снеги промякли; окапалась улица; мокрые стены казались древнее, роднее и меньше; так бросило в слезы Арбат; закрепилось крутой гололедицей; месяц, простой умеркатель, стал ясный мерцатель; тянуло из воздуха мартом; закапали дождики.

  Месяц весенний пришел ледорочею рдянью, которая днем - разливанные лужицы, вечером - пленки и пленочки льда и хрупчайшие крылья стеклянных стрекозок, и висень сосулек; на сухости чаще сыреют темнейшие плеши; и нет уже белого снега, а - желто-коричневый, желто-навозный; бегут в три ручья - в проходные ворота: бумажки, коробочки, вынос песка со дворов.

  Наконец, я поправился: и - мы выходим гулять, в первый раз... Где снежок? О, как все изменилось!

  Люблю наблюдать подворотни весною: -

  

  

  

  

  

  - и знаю, откуда что вытечет: с этого дворика будет сочиться чистейшая ясность; из этого - мутная, бурая жижа; сольются: и муть просветлеет, и ясень буреет; а от Гринблата выносятся: семь цветов радуги; если увижу я радужный круг, это - значит: он вытек из дворика, принадлежащего к белому дому, Гринблатову.

  Март: да, на улицах ходят в обновках; и барышня в синенькой кофточке ясно колышет своей краснокрылою шляпой, в седой вуалетке, развеявши ранее сроку малиновый зонтик; идет молодой человек в очень желтом пальто, в очень красных перчатках и в новых калошах; да, все- стали куцые: шубы исчезли, хотя под ногами еще шоколадная грязь, примерзая, становится бледною твердостью; розовы щеки; и розовы носики барышень; белые зайки, висящие кверху ногами у входа в мясные, исчезли: висят только серые зайки - глядят окровавленной мордочкой; запахи дыма и гари сменилися запахом тухлых яиц; зеленные лавчонки воняют капустным листом; продаются моченые яблоки.

  В доме счищают замазку; и - грохнуло, затарарыкали: хлопоты топотов, ропоты рокотов громких пролеток, которые медленно тащутся после летучих саней; у извозчиков выгнуты спины; и всюду шлепки: липкой грязи.

  А там - самовольный дымок самобежно проходит барашками в небе; и - голос разносчика:

  - "Свежие яйца" -

  

  

  - врывается в форточку...

  . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

  Ах, как позорен поступок - мой, собственный: с'есть втихомолку селедочный хвостик: с судка!

  - "Где селедочный хвостик?"

  - "Дуняша?"

  - "Опять!"

  - "Безобразие..."

  Мама кольцом с бирюзою - бирюзою как шваркнет о столик: и вот - бирюза от кольца отлетела (кольцо будет отдано в чинку к Распопову, мастеру дел золотых, - на Арбат).

  - "Генриэтта Мартыновна", - мамочка тут развела свои руки и бросила Голову - перед собой: к Генриэтте Мартыновне:

  - "Вы, может быть?"

  Глазки (пьявки!) - впились; Генриэтта Мартыновна бросила в скатерть* салфетку, порозовев еле-еле.

  И - в слезы:

  - "Nein, nein!"

  - "Gott sei dank!"

  - "Еще я не дошля до такови!"

  И - вышла из комнаты; тут вот во мне что-то екнуло: я то - дошел! - Мне представилась участь моя: -

  - Мама быстро ко мне подойдет, и за ручку меня больно дернув, подтянет к себе, отпихнет, помахает руками:

  - "Воришка: селедочный хвостик - украл!"

  И схвативши гребенку, гребенкою примется кудри отчесывать, чтобы открыть большой лоб; а на лбу-то - направо, налево - растут желвачки, то-есть рожки:

  - "Смотрите!"

  - "Любуйтесь!" -

  

  

  - Так ясно представилось мне; между тем: папа, пальцами забарабанил по скатерти:

  - "Ты, мой Лизок, - ты напрасно: ай, ай - как же можно... Девица из бедной, лифляндской фамилии, - и... подозренье... Селедочный хвостик!"

  Но мамочка, шейку прижавши, и выдавив свой подбородочек - уф:

  Пуф-пуф-пуф!

  - "Вы - не путайтесь: с'ела ж она двадцать пять мандаринов недавно; вошла Я - взялась за мешок с мандаринами: кожа да косточки! Где мандарины? Искала, искала: Дуняшу ругала, ругала; она - и призналась: "Я - скушала". - "Как, говорю, - двадцать пять?" - "Да: сначала один; он - понравился; после - другой; так один за другим я и скушала. Вы извините, пожалуйста". Я говорю: "Как же вы не больны?" - "Ничего!" отвечает".

  - "Пожалуйста, вы уж не путайте: знаю, о чем говорю..."

  Папа руки развел, да как грохнет от хохота:

  - "Как, двадцать пять мандаринов?"

  - "Ха-ха-ха-ха-ха!"

  - "Без холеры?"

  - "Могу сказать..." - "Да!"

  - "Удивительно ограниченная натура..." Забыли они о селедочном хвостике; я - не забыл; и - упал маме в руки.

  - "Я... я!"

  - "Что такое?"

  - "Селедочный хвостик: такой показался мне вкусный!"

  - "Так - ты?"

  - "И - ни слова?"

  - "Тихоня!"

  Но папа, вскочивший с салфеткою, бросился прямо ко мне; и в ладони свои защемил мне головку:

  - "Ах, как же с!"

  - "Селедочный хвостик!?

  - "Оставьте ему его хвостик!!"

  - "Оставьте селедочный хвостик!!!"

  И мама оставила.

  . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

  Стал я "тихоней," - о, если бы знала она, в какой мере!

  И так она что-то косилася(чуткая)!

  Папа не знает, что быть нам друзьями нельзя: развиваться мы можем без Мамы - не с мамой: украдкой; и папа - не знает, что развивания вредны мне; грешные чувства приходят; поэтому я развиваться люблю, понимая, что яркая бабочка крылья свои развернула из кокона; из зоологии Бэра читал это папа, который читал для себя одну книжку: наглядного обучения; и научившись наглядно учить, обучает наглядно меня: зоология Бэра у нас появилась; вот он пригрохочет, почешет себе под губою изогнутым пальцем; и - воздух вбирая сквозь зубы, как сладкий сироп, указует рукой на картинку гигантского дуба; и - станет румяным проказником: голову выгнул, и смотрит, поставив два пальца под стекла огромных очков: и - ноздрит, и - сопит: -

  

  

  

  

  

  

  

   - а на срубе гигантского дуба - площадка; мужчины и дамы танцуют на срубе...

  - "Ти-ти" - ковырнет носом в воздухе - "ти: вот-вот-вот!"

  - "А, скажите, пожалуйста!"

  - "Дерево!"

  - "Американское!"

  - "Вот так уж дерево!"

  Перевернувши страницу, подпрыгнет на стуле, разводит ладонями в воздухе:

  - "Вот, братец мой, - так скандал; цепкохвостая, знаешь ли ты, обезьяна" - играет словами он.

  - "Ну - повтори".

  Повторю:

  - "Цепкохвостая!"

  Нос, как лягушка, запрыгает:

  - "Каменный это баран: он бросается, шельма, с откосов, себе на рога".

  Переполнен зверями рот папы (и я - озверючился); весь он - зернильня; головка моя - острый клювик; она - наклевалась зерном, зерном знания; мама из спальни кричит:

  - "Вот!"

  - "Сюда!"

  Она - знает, что это развитие - "п_ф_у_к_а"; оно - родовое, домашнее, скотное; ходит по жилам моим; буду - "п_ф_у_к_о_ю" я; буду днями, надевши очки, вычислять, а ночами - топорщиться, шириться; буду - "м_у_ж_и_к" - толстопятый, косматый - показывать бабий зеленый живот, выпирающий выше штанов, и косматые ребра, где еле намечены две безобразных отвислины; буду ходить в таком виде к... Дуняше, выслушивая от Дуняши упреки, что ей очень стыдно... с таким мужиком.

  Знаю, знаю: "селедочный хвостик" - начало конца; будет более Важное - хвост "белорыбицы" от Генералова!

  Будочник схватит; меня - приведут:

  - "Посмотрите: с хвостом!"

  Папа хмуро уставится, чтобы - дойти до "гвоздя": до меня!

  - "Ну, а этого негодяя, Лизочек, мы..." Изгнан!

  И - "р_а_й" водворится меж папой и мамой: пойдут в исправительном доме, пойдут выколачивать медной, ременною пряжкой "с_в_о_е" из меня.

  Когда мама дирала за кудри, одной стороной я молился за "грешницу"; ну, а другою я ведал: права-то - она, что дирала за грех первородный, за "п_ф_у_к_у"; и - ночь приходила: со связкою ржавых ключей босоногий - "топ-топ" по квартире: завозится: нюхает, перебирает, ворочает, вдруг начиная чесаться ногою за ухом; и слышу я топот старичьей ноги, ударяющей в пол; и - зачмоки слюнявой губы, деловито вцепившейся в шерсть: щелкать блох у хвоста; и босыми ножонками топою в прошлое; ах, - там все огненно: вспыхнут два глаза, как свечки; я - бёзымень схваченный: в диких прыжках - по годам, по векам, и по желобу: лезем, не взлезем: -

  

  

  

  

  

  

   - а желоб - мой рост; я - на желобе, дрыгая свешенной ножкою, явно превысивши грани - с тычка (математики) -

  

  - падаю!..

  - "Котик, Котеночек мой, Котосеночек мой: что с тобой? Что ты, маленький? Мы это: папа и мама..."

  А папа в халате - косматый (раскрытая грудь - волосатая):

  - "Ты, братец мой, что же: ты эдак-то вот развиваешься?"

  И - шлепикам прошмякал назад, в свою комнату; слышу - ворочается; и чихает: не спится ему; чифучирит он спичкою, тыкаясь в томики Софуса Ли, математика шведского; прежде, когда две постели стояли там рядом - он спал, не читал, все бояся спугнуть мамин сон, очень чуткий; теперь кабинет превратился в гостиную, спальная комната обращена, в кабинетик; там возится он, чифучиря, чихая и пфукая; серые бесы заходят туда; знаю: серые бесы - бельё.

  . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

  Кучевые туманы, серея, завесят и небо и землю; и время, испуганный заяц, прижав свои уши, бежит в зажелтевшую мразь.

  . . . . . . . . . . . .

  Удивителен я: одевают - в шелка, в кружева; и кокетливо вьются темнейшие кудри на плечи; и лоб закрывают - до будущей лысины; -

  

  

  

  

  

  

  

  

  - Я -

  

  

  

  

  

  

  

  

   - точно девочка.

  Кудри откинуты: -

  

  

  - лоб изменяет меня; ротик - чуть-чуть увеличен; он - дернется полуулыбкой, лукавой, двусмысленной, а из бессонных глазенок, прищуренных, севших в круги, стемневших, огромнейших орбит проступит глазищами -

   - празелень: страшная! -

  

  

  

  

  - Локоны, платьице, банты - личина: оранг-утанг приседает за ней!

  . . . . . .

  

  

  

  Поскорее ему котелок,

  

  

  

  Поскорее ему сюртучок

  

  

  

  И сукриные тонные брючки:

  

  

  

  Засовывать ручки!

  

  

  

  . . . . . . . .

  

  

  

  

  ВЕСНА

  И все знают: -

  

   - под розовым домом, где белые девы на каменных прочных затылках достойно держали карниз, изгибая свой торс, уходящий в плющи (под пупком) и таинственно превращенный в подставку для торса из белого камня, слагающего расширенье колонки, меж окнами, где над стеклом, из овала, показывал круглую рожицу баранорогий насмешник -

  

  

  

  

  

  

  - тот дом разломали давно; в этом месте восстала громада из камня -

  

  

  

  

   - все знают: -

  

  

  

  

  

  

   - под розовым домом, где девы держали карниз, - очень хлюпает; белый пузырчатый гребень у голого камешка - точно сквозные, лучистые бусы: надуется множеством ясных пузыриков, лопнет; надуются новые; пена слюняво бежит от него, грохоча в водосток; ах, везде - выписной водотек; с подворотни до тумбы; мальчишки бросают бумажный кораблик в кудрявые гребни; нахляпаны кучи расколотой талости; все - перепачканы; всюду - веселый "ч_и_р_и_к" воробьев; кто-то, весь перепачкан, бежит в котелке шоколадного цвета, промятом и косо надетом, в пальто, обвисающем старой мухрою и не скрывающем фалд сюртука, задевая подмахом руки, - не узнал бегуна: этопапочка, нас не заметивший; -

  

  

  

  

  

  

  

  

   - еще вчера котелок бледносерого цвета я видел на нем (его, черный, - потерян); держал он крюкастую ручку развисшего зонтика; нынче на нем котелок - шоколадный; и зонтик - бескрюкий, подвернутый, новенький.

  Март веселеет Ярбатом, но слаще на Кисловке; розовый кисловский дом, как конфетка от Фельша; блестят веселее жестянки в окне Реттерё (кофе "м_о_к_к_о"); седеет мосье Реттере; мы заходим в лавчонку напротив: поздней был здесь выставень рамок и пышных картин - "Г_о_р_о_д Н_и_ц_ц_а". Тогда его не было; не было вовсе зеленой "Надежды", которая с восемьдесят седьмого лишь года открылась тетрадками, калькомани, бумагой цветной и другими соблазнами; дамы "Н_а_д_е_ж_д_ы" встречали позднее любезно меня (та, худая, блондинка - не так, а та, полная, - очень); арбатские жители" знают "Н_а_д_е_ж_д_у"; и знали "виноторговлю" Попова; но кто помнит "Бурова", кто покупал у него свои палки и зонтики? Домик, где он торговал, деревянный, коричневый, - временем бурным снесен; вот - дом Нейдгарда, дом Патрикеева, дом Старикова -

  

  - откуда -

  

  

   - колбасами, чаем и фруктами дразнится "В_ы_г_о_т_ч_и_к_о_в" (после "К_о_г_т_е_в" дразнился отсюда); я жду: он - просунется в дверь: пригласить покупателя, - гордый двубакий, курносый, плешивый; и - в фартуке; щелкает счетами; и - дозирает за "малыми"; ах, как горит самозвучное ухо; тепло разливанное луж остывает окладами холода; огненным остовом кто-то занесся в зеленое небо. Да, март!..

  . . . . . .

  В марте месяце все восприятия - свежи, легки, музыкальны; и мамочка - тоже: легка, музыкальна; весенняя -

  

  

  

  

  - склонится вздохом над клавишами -

  

  

  

  

  

  

  

  

  

  - заду- мается; улыбнется; и -

  

  

  - дон -

  

  

  

  - дон -

  

  

  

  

  - дон -

  

  

  

  

   - дон! -

  

  

  

  

  

   - раздается на клавишах.

  Согнутым, малым мизинцем подкинулась ручка; и - все пролегчало; и все - просияло; столовая наша отстроена звуком, сработана звуком; открылась для взора: -

  - я видел -

  

   - как легкие лилии лейно летели на белых обоях; я слышал, как отзывом полнился желтый буфет, дуботелый, который обычно болдел, будоражился; и - отвечал передрогом на шаг; как стаканные звоны его мелодично ответили звукам; три бюстика высились: Пушкин, Толстой и Тургенев; буфет будоражился: бюстики падали; черным изрезанным деревом высился ящик; он выставил челюсть, закрытую черной губою; губа открывалась в певучее белозубие клавишей; и бронзовели туда и сюда откидные подсвечники; мама садилась играть -

  

   - в васильковой веселенькой кофточке, бросивши в воздухи пальцы и падая пальцем на клавиш: садилась играть то же самое, что она часто играла, чего не могу разобрать, - хорошо или плохо все это: -

  

  

  

  

  

  

  

   - ага! -

  

  

  

  

  

  

  

  

   -

  вот оно: что такое? Не знаю, но знаю, что - "это" -

  

  

  

  

  

   - ага! -

  

  

  

  

  

  

   - как раскинулось, как раскидалось могучими звуками, производя беспорядки, согласные все же друг с другом: весь мир перестроен теперь: перестроен и я: не узнать ничего из того, -

  - что -

  

  - господствовало над душою моею пред этим: но мама закроет рояль - - все забуду, не вспомню: вернется назад с возвращеньем рулад: -

  

  

  

  

  

  

  

  

  - откидные подсвечники маму осветят горячими свечками; мама закроет губу: черный ящик - пианино; картина Маршана висела над ним уходящими далями (я уходил в эти дали, зажатый тяжелою рамой); легко бронзовели настенники; а над дубовым столом из плодового круга звончайше повесилась склянная лампа сквозным полушарием с тихим бряцаньем на бронзовой цепи; с ореховых крепких багетов сквозили взлетевшими светами слетные шторы; под ними пласталися листья расставленных пальм; с подоконников, с окон, из белых плетеных корзин, даже с полу; с угла, к потолку, выходил раскидной рододендрон;а там - деревянная голова часовая шипела часами; под нею чернел, точно негр, удивляя карачками, ломберный сложенный столик; по стенам и окнам равнялися гнутыми спинами стулья с плетеным сиденьем, готовые перелететь как угодно: расставиться эдак и так; и - опять разлететься под стены.

  . . . . .

  Открытая дверь уводила в гостиную; все здесь - оливково: стены, обои, гардины, стенные драпри б_р_о_к_а_т_е_л_ь, иль обивка атласная, мебели; общее впечатленье: красиво, но как - безымянно! Все вещи тишают; здесь все - безвремёнствует; все здесь - безвыходно, безатмосферно, безгласо; все - бёзымень; призрак: приставлено к зраку; отставится, будет - непризрачно; но отставлять-то и некуда; призрак - стоит!

  И -

  - фонарь провисает с лепного плодового круга безгранником, матовой д_у_тенью; вечером робко исходит утратой блекавого света; стоит между белых дверей, призакрытых оливковым штофом, приземистый, кругловерхий ореховый шкафик: на нем - две богини, две маленьких, алебастровых статуйки, а между ними отчетливо протяжелела желтеющим золотом бронза высокой подставки дарящего свет шестисвечника (он - красовался без свечек), трехного касаяся шкафчика и поднимая желтеющий золотом жертвенник (бронзовый) в виде начала колонки, обвитой гирляндою, где виторогие головы бронзовых, желтых баранов губами сжимали подборы гирлянд; на колонке росла вито-златая ваза, из тела которой мордели уродцы; листвяный металл очень-очень высокого стержня кончался цветистым златастым раздутием, бронзовым выгибом тонкого пятиветвья и тонких розеток подсвечников; верх был увенчан шестою розеткой; сплетение прихотливых извивов металла меня занимало; - любил наблюдать канделябр; и любил я оливковый мягкий диван, поднимающий спинку высоко ореховым, резаным краем; четыре ореховых, резаных морды оскалились с краю; меж ними - резьба завитков; посмотрю, - и мне хочется морды куснуть: шоколадного цвета они.

  И такого же цвета ореховый, резаный прочный столовой овал, поднимаемый выгибом твердых ореховых вздутий - трех ножек, обвитых гирляндой плодов и касавшихся львинолапой резьбою ковра; на нем плюшево тусклилась скатерть, свисая на ножки бахромкой и длинным оборвышем; да, я смотрел - в пестрину этой скатерти, перецветающей черным рыжеющим фоном, где три пестрых цвета вились вперегонку один за другим на спиральках, слагающих цветоподобный орнаменторанжевый, рыжий и желтый, нарушенный изредка здесь синеглазкою, там - красноглазом, но в общем являя вид - тигровый; перетертый ковер, тоже тигровый, точно таких сочетаний, пластался под столиком, под четырьмя приседавшими, очень разлапыми креслами; - жест их являл мне достойный пугающий вид четырех поприсевших на корточки профессоров, на колени поставивших руки; четыре декана присели на корточки здесь: заседать; и их резчик изрезал; и лаком покрыл полировщик; обил им колени атласом безжалостный мебельщик: стали четыре декана - присевшими креслами! И приходящие гости садились на них: сочиняли свои беспокои из слов, свою борзопись бестолкового слова; здесь дамы садились бобынями; и - перелистывали альбомы под абажуром, атласным, оливковым, с блондами; здесь через шелесты юбок и щебеты ротиков мне поднесется пробасина грубого голоса; все кружевеет; и веет - духами; -

  

  

  

   - у дам наблюдал я особый, немой разговор, обращенный друг к другу; и - состоящий из жестов; они сообщают друг другу какие-то сведенья, мне и мужчинам весьма непонятные; дама бывало воскликнет на даму:

  - "Какая вы бледная!"

  Дама - смолчит, но головкой протянется к даме и бровки поднимет: кистями обеих поставленных друг перед дружкою ручек укажет на низ живота, чуть-чуть выпятив губку; другая тотчас догадается, еле кивнув; и меняет скорей разговор, получив раз'яснение.

  Мне раз'яснения - нет!.. -

  

  

  

   - Наблюдаю в углу я трехногую горку: безбокая горка! На ней расставляется белоголовица куколок; это - фарфор: пастушонок, пастушка в соломенной шляпе, в фарфоровой, в розовой юбочке, серая моська; и - италианец раскрашенный (яркокоричневый и с о_к_а_р_и_н_о_й в руках) и какая-то малая берендейка - игрушечка; и безголовый китаец; -

  

  

  

  

  

  

  

   - и многое множество очень занятных вещей безвремёнствует здесь; много кресел, гардин, б_р_о_к_а_т_е_л_и на мебелях; все так красиво, но все так безвыходно, безатмосферно, безгласо; все - бёзымень, призрак: приставлено к зраку; отставится - звуками; звуки влетят, перестроивши все и настроивши новое.

  . . . . . .

  "Мрмля" - раздается здесь!

  "Мрмля" -

  

  - очень сложный аккорд: -

  

  

  

  

   - он расплаканным, мокрым кисляем ложится на клавиши; и септаккордами и нонаккордами водится: черная косточка - "re"; "д_л_я-д_л_я-д_л_я" есть трезвучие; "мрмля" -

  

  

  

  

  

  

   - очень сложный аккорд: раскричится, как... Лльмочка; нет, громче Яльмочки: разговаривает, как... мама: -

  - все дрогнуло, все замигало мне в душу; подсвечники задребезжали кружочками; стены подтянуты, выросли; точно расширены в высь потолков; углубились и до-нельзя стали прозрачны -

  

  

  

  

   - уже на колесиках к креслу покатится через гостиную кресло; на цыпочках, вдруг пролетев и возвысясь от грянувших звуков, - стоит!

  Образуется в музыке что-то безгранное; бабушка, я, тетя Дотя, Дуняша, - поймем; папа - нет: вот он выйдет поревывать в звуки; и петь об'яснения, вставивши грань:

  - "Да, Лизочек: конечно же... Музыка есть математика, не приведенная к ясности..."

  - "Лейбниц еще говорил" - попытается вспыхнуть зеленою искрой, как мамины гранные серьги.

  - "Вот тут помогает весьма рациональная ясность французских мыслителей" - снова пытается вспыхнуть он красною ясностью; вспыхнет не он, а опять-таки вспыхнули серьги.