Белый Андрей - Крещеный китаец

.. Л то, знаете ли, на подоле привозишь с собой из гостей столько пыли, что после приходится Аннушке пол подметать... И Николай вот Ирасович то же..." -

  - Да, да: Николаем Ирасовичем обрывалися все разговоры ее: - - Николай же Ирасович был ее муж, предпочевший лет двадцать назад опуститься в могилу, чем жить таким способом... -

  

  

  

  

  - У Малиновской так чисто, так чисто, что слуги уже не метут восковые паркеты, а... лижут их; или, присев, ноготком, послюнявив его, отскребают игриво пылинку от полу; мне кажется: там натирают полы языком, как и все, что случится в профессорском круге; а у стены стоят доски, обитые серой, суконной материей, чтоб невзначай, прислонившись к обоям, на них не оставил профессор своей головой маслянистого пятнышка; даже подметки шагреневых туфель самой Малиновской чисты, так чисты, что из них варят суп, подавая гостям; и профессор отведает с радостью блюдо от этой подметки; полна она сладости; сладости - всюду; -

  

  

  

  

  

  

  - в одной лишь постели заводятся гадости: -

  

  

  - утром ей тошно от... собственной смятой постели; и на торжественном, именинном обеде у нас все об этом одном говорит, не боясь, что во время таких разговоров останется блюдо нетронутым.

  - "Знаете, - да, дорогая моя; я как встану, так все, - вон из комнаты, вон; так и все; не могу, дорогая, я вынести вида постели неубранной; так - да, да, да: так и все; а то, - вырвет".

  И блюдо - не тронуто: всех обнесут; и никто ни кусочка.

  - "А отчего вы не кушаете, дорогая моя: так и все"?

  - "Ах... Варвара Семеновна!.."

  - "Да? Вы страдаете несварением пищи?.. Так: да..."

  И она принимается, высказав все, что могла о себе рассказать, выговаривать вслух "Н_и_к_о_л_а_я И_р_а_с_ы_ч_а".

  - "У Николая Ирасыча, да, - дорогая..."

  Надеялись мы, что с постелью его обстоит дело лучше...

  . . . . .

  Приезд Малиновской связался с зеленой обивкой гостиной, с узнаньем, что сказка предметов есть волосы, войлок и пыль, с учащением ссор в нашем доме, с вмешательством в нашу семейную жизнь посторонних ушей, огорчающих мамочку; да, Малиновская знала о всех (и была - вездесуща); я слышал про то, что и стены имеют какие-то уши:

  Какие же?

  Думаю я: Малиновской!

  Развесит у нас свои уши (сухие грибы принимал одно время за уши ее); и узнает она, что у нас появилася новая лампа:

  - "Так все, дорогая!"

  - "А я вот всегда говорю: постоянство и верность - естественное украшение женщины..."

  - "Кстати..."

  - "Скажите: зачем вы купили такую роскошную лампу, когда у вас старая лампа еще не испорчена".

  - "Я почему вы - так все - переместили гостиную?"

  - "Непостоянная вы, дорогая моя!'

  - "Так и все!"

  - "Я всегда говорю: постоянство и верность естественное, так и все..."

  - "Николай мой Ирасович!

  - "Да!"

  - "Так и все!"

  - "Говорил то же самое..."

  - "Да!"

  Мама после - рыдает; а провисень штор зеленеет у нас, разлагая свет дня; зеленеем и мы безутешно.

  . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

  Уже Генриэтта Мартыновна тихо надела на голову гладкую шапочку с синей вуалькою: в мушках; идем на Арбат погулять: в людогоны. Долеты широких пролетов открылись обзором Арбата: летит сребропёрый снежок; и пушисто ложится; ворона с карниза нахохлилась: шариком; саночки режут полозьями снег до камней; припустилось бежать ярконосое, злое хмурье в башлыках; и бегут гимназистики в синих фуражках, украшенных бабочкой; прыснет в лицосеребристою свиснью; я - беленький; мы - отрясаемся; брызжем на землю мокреющей снеженью; там у кондитера Фельша, в окне разбросали конфетки в оранжевых, гладких бумажках; и то - "Пекторал": карамельки от кашля - скорей бы закашлять! Другое окошко; его не люблю: там стоит гуттаперчевый мальчик, приставленный к мячику; мячик с таким наконечником...- нет, не люблю его! Раз заходили сюда: Генриэтта Мартыновна здесь покупала подмышники; дальше, в окошке, кофейники, медные баночки, - неинтересны; мосье Реттере интересней: сидит за прилавком, такой чернобровый, такой чернобрадый: -

  - потом его видывал седеньким я: наконец, я недавно стоял пред могильным крестом, где почил от трудов он! -

  - такой чернобровый, такой чернобрадый, не то, что мужчины, бегущие здесь, на морозе: они - белодеды; они - синегубы; и даже прошел черномордиком - негр!

  Вот сапожник Гринблат, где меня узнают, где меня ублажают; вот Бланк и Ярбатская площадь (у Бланка любуюсь я чучелом волка и клетками с пестрыми птицами; ах, не люблю углового кофейного дома и вывески я: "Карл Мор_а_...").

  Ай, ай, ай!

  Повалило хлопчатою массой: слетают пушинники; мерин проезжий совсем поседел; побежал перепудренный пудель, наткнулся на глупую тумбу; и вдруг завилял, будто встретил знакомого: нюхает жадно визитную карточку пёсика - храбро поднимет мохнатую ногу на глупую тумбу: -

  

  

  

  

  

  

  - мне папа рассказывал: песики песикам пишут открытки на тумбе; и песик, прочтя своим носиком буковки песика, - храбро поднимет мохнатую ногу на глупую тумбу! -

  

  

  

  

  

  

  

  

   - Вот дети бегут: белоглавики! Личики красны, как клюковки; важно один пуховой белоглавик ко мне подбежал: поиграть; его - знаю:

  Капризник!

  Сворачиваем в Малый в Кисловский переулок; боюся невнятиц; а здесь есть невнятица - "э_д_а_к_о_е т_а_к_о_е с_в_о-е": два гриффона, крылатые: и - я боюсь двух крылатых гриффонов, поднявших две лапы над бойким под'ездом; боюся двух желтых, оскаленных каменных львов на воротах какого-то дома: вот спрыгнут: -

   - такие же точно теперь -

  

  

  

  

  - два гриффона, под'явши две лапы над бойким под'ездом, - сидят: все еще. И сидят два оскаленных каменных льва на воротах такого же дома: того же все дома! Недавно еще проходил по Никитской (советской Никитской!): мотоциклетка стреляла бензином; член ВЦИК'а, в ушастой, снежающей шапке, пронесся на черном авто: - поглядел очень твердым лицом на меня; я свернул в Малый Кисловский; и я увидел, чего я боялся тому назад - тридцать пять лет: я увидел -

  

  

  

  

   - гриффонов, крылатых, под'явших две лапы над бойким под'ездом, двух желтых, оскаленных львов на воротах - того же все дома. Меня поражало "свое" выраженье гриффонов, кровавый какой - то оскал желтых львов; это снова "с_в_о_е"; и при этом "с_в_о_е", столь ужасное...; знаю: "с_в_о_е" Афросиньи, Петровича, мамочки не столь ужасно, как это "с_в_о_е" выражение львов: непонятно, чудовищно! -

  

  

  

  

  

  

  

   -

  Столь

  же чудовищно это "с_в_о_е" только в... папочке: -

  

  

  

  

  

   - Да, Чебышев, математик: "с_в_о_е" он то самое: то - есть невнятица, бред; "Ч_е_б_ы_ш_е_в" - невозможно обмолвиться: об Антоновиче можно еще: "Ч_е_б_ы_ш_е_в" же - запретен; скажи "Антонович" - налитие жил на краснеющем папином лбу я увижу немедленно; только скажи:

  - "Чебышев!" и - смертельная бледность проступит на лбу.

  Если папу столкнуть с Чебышевым, - случится тяжелая мерзость: мгновенно косматыми станут они; и без крика завозятся оба один над другим, совершая с сопением подлое что-то; и - дверь предварительно громко защелкнувши; только увидят друг друга, за руки - ухватятся, и - пробегут в кабинетик; и мама зальется слезами:

  - "Пустите!"

  В ответ лишь - глухая возня: Чебышева над папой, иль папы над ним; и - пошлют за пожарными: взламывать двери; взломают, войдут: среди крови кровавый дрожит Чебышев - обессмысленно: папы - уж нет; или - нет Чебышева, а папа, клочкастый, затрепанный, залитый кровью, копается -

  

  

  

  

  

  

  

   -

  в красной говядине! -

   - точно собака какая-то!

  О Чебышеве сказали однажды, забывши про папу, который, свисая на правый на бок головой и махая рукой с разрезалкою (левой) - на цыпочках вышел; и все позабыли его; скоро я забежал в кабинетик; и вот два окна кабинетика, точно огромных два глаза багровых (был вечер), расширились, тихо багря косяки, рукомойники, стекла; во всем этом красном -

  

  

  

  

  

  

   - расхаживал папа, -

  

  

  

  

  

  

  

  

  

  - о, нет, не расхаживал: бегал на цыпочках, тихо крича про себя; и рукою, зажатою в крепкий кулак, на крутых поворотах - "р_а_з-р_а_з-р_а_з-р_а_з-р_а_з" - ударял очень быстро по воздуху!

  Падал на руки он очень большой головой: точно голову эту на плечи сажали с усилием два человека, сперва надорвавшись: сидела она - как-то так на боку.

  . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

  . . . . . . .

  Повернули с Арбата на Малый на Кисловский - ишь ты: безлюдие; знаю: гриффоны с под'ятою лапою ждут; и - за мною протянуты; но боюся и плачу; прошу повернуть; повернули - безлюдие кончилось; снова пошли людогоны; сапог золотой над Гринблатом качается в воздухе; все потемнело; и мне одиноко и строго; за снежными тучами все чересчур напряглось: ужасает; и вот занялся огонек - такой вещий; он злеет из близкого дома; и все чебышится, гриффонится, гримасирует львовится; все подвывает; все окна - чернеют; садятся под окна; и ночь чернорого уставилась; в окна: а в окнах - безглазое!

  . . . . .

  

  

   БАБУШКА, ТЕТЕЧКА, ДЯДЕЧКА

  Знаю бабусину бытопись!

  В м_а_рком, кретоновом кресле, в протертостях пр_о_сидня, никнет бабуся в своем гнедочалом, ушастом чепце и жует всякод_о_нщину: подорожала моркв_а_, продавали мерзлятину; перкает словом:

  - "Моркв_а_-то!"

  - " Мерзлятина!"

  - "Щупаю я кочешок..."

  - "Принесла, а он - вонь!"

  И досадливо дедерючит рукою мухры кацавейки-китайки своей желтобайковой; и, успокоенно чавкая, снова марьяжит атласною мастью: марьяжи не сходятся:

  - "Девка и есть!"

  '- "И такою остгнется".

  Тут мелконосо уставится в гиль. И меня приведут, - и моточек наденет на руки:

  - "Ты так бы, малёк, - свои ручки держал!"

  И мотает шершавый моток; разбухает бабусина бытопись быстро; я - просто моток; закусалося сзади; диван-то - блохач; пухоперая бабушка волос седой из ноздрей вывивает; и пушная вата клочится из правого уха; косится она окровавленным взглядом, бася, точно козлище; шлепает в пол чернокан; и часы закипают увесистым шипом; и м_е_ртвелью пахнет, варакает подо мною пружина.

  Остынет в мерзлятине все: морознов_а_то!

  Бабуся сидит тут неделю; воскресником ходит к обедне в таком старомодном "мант_о_не" и в б_о_ристой шляпе, с "марм_о_тками" (шляпы такие не носят); ворочается: остывает в мерзлятине, заболевая мозжухой в костях и встречаясь всемесячно с Марьею Иродовной, с лихорадкою.

  На окошке стоит мелколапчатый цветик, плеснея давно; за окошком - мокрель; вольноплясы снежинок - мелькают, мельтешут; приходит - зеваш: разеваю я ротик.

  Вот - тетя - со службы: безбёдрая, мелколобая тетя - со взмутчивой мыслью:

  - "Марьяжи - не вышли!"

  - "Такою останешься!"

  Тетя сидит у окна, малоплечая, палочка; на пустоличии пусто стоят перепорхи ресничек; она - в самодушии; молча таит непросветности; спросишь - дивится; и - губки надует; уставится в пустолёты пылиночек, в копоти потолочка, оцепенела из сумерок бледнью безглазого личика; маленький носик понюхает очень немысленно, втянет в себя запах каши, большим подбородком подвигает и - перетянется под потолок чернотою худеющих линий; она - пустоглазая; карие глазки для виду; как две посторонних наклейки они; перелетная моль перепорхом ей сядет под лобик, краплёный кудряшками; скажется тут - перетрясом головки:

  - "У Лизы есть новый канаус на платье".

  - "А ну!"

  - "Не скажите: за тарлатановой скатертью, там у Летаевых..."

  - "Шла бы к Летаевым!"

  И бабуся в сердцах оторвет обормотку от кофты; но тетя на зло ей под носом - начнет мимоход и увидит себя миловидой из зеркала, замолодуется и запевает:

  - "Ла-ла... Ветерочек..."

  - "Ла-ла!"

  - "Чуть-чуть дышит!"

  - "Ла-ла... Ветерочек... Ла-ла!.."

  - "Не колышет!"

  - "Ла-ла!"

  Баба ей мокрогубо:

  - "Эй, ты, завертушка: небось измозолишь и зеркало собственной милой персоной!"

  Ей тетя на это:

  - "Я - жить хочу!"

  Тете пеняют:

  - "Ты - гордая девушка!"

  Гонит она от себя женихов; но - ей хочется жить; вот Петр Саввич: жених-женихом; и вдовец, и простец; он

  ведь

  пробовал: силился-силился-силился; и получил только "фырки":

  - "Вы обратите внимание", - отщебечет смехухая мамочка, тонкий и стройный вьюнок, - "обратите внимание: Дотя!"

  - "У всякого есть на столе чей-нибудь да портрет... у кого - жениха, у кого - обожателя, а у кого, у кого" - и поймавшись на зеркале, оцепенеет и смотрит на собственный выгибень стана, такая какая-то вся, белошея, атласная, в калоитовом ожерельи; и пробует золотулину волосочесного гребня (не выпадет ли?)...

  - "У кого... у кого... Да, что я: у нее же, у Доти, свой собственный, Дотин портрет на столе: ха-ха-ха!"

  Отзывается папа на это:

  - "Да, знаете: кто ни приблизится - "фырк!.." Мама - тонкий и стройный вьюнок, росту среднего, стянутый крепким корсетом и снизу поддутый турнюром; в своей гелиотроповой юбочке, в басочке ярких атласов (тот цвет "м_а_с_а_к_А_" я любил), на которой резвятся и прыгают ягодки голубоватого калоита, - виется, как угорь, когда весела; тетя Дотя безлобою, очень высокою палочкой ходит за нею: безгрудая, плоская; мама ощупает - все там дощечкой:

  - "Да ты - без корсета?"

  Зазеркает глазками, и залукавят две ямочки щечек:

  - "Ну, как же Петр Саввич?"

  А тетя Дотя брезгливо закроет рукою закрытую грудь:

  - "Ах, оставьте вы!"

  Мамочка в мочки просунет висюли "слезинки": и гранная блескочь закапает с синего светоча зеленоватыми смыслами в красные страсти; а тетя - не капает; мамочка блесковой звездочкой перемеркает и росненькой веточкой перекачается; тетя протянута в скорбном решении: -

  

  

  

  

  

  

  - перемогать телеграфную службу!

  . . . . .

  Приходит кислицею; и набивает оскомину; и начинает твердить Генриэтте Мартыновне о всему дому известных событиях нашей квартиры:

  - "У вас был вчера поросенок..."

  - "У Лизы теперь платье "к_р_э_м", платье "п_р_ю_н".

  - "Лиза едет на бал".

  Генриэтта Мартыновна, немочка, с очень хорошеньким личиком, белым, как мел, с бело-желтой косою, безвекая, бледно-безгубая, невыразительно выставит ей малокровные десны:

  - "Прюн", "крэм"...

  - "Да, да..."

  - "Qewiss"!

  - "Selbstverstandig..."

  - "А "м_а_с_а_к_а" вы забыли..."

  Тут тетечка из пустолета своих переморгов посмотрит на немочку:

  - "Нет - не забыла: но "м_а_с_а_к_а" - только баска..." И обе свернут безответственно носики к зеркалу, чтобы... подглядывать профили.

  Говорит исключительно тетя о маме, - словами, принадлежащими маме и обращенными к маме, передавая скучающей маме уже пережитое мамою - маме.

  - "А у тебя платье крэм!"

  - "М_а_с_а_к_а не забыла я..."

  - "Был поросенок у вас за столом..."

  Мама ей:

  - "Что ж из этого?"

  И принимается петь она:

  - "Ла-ла-ла... Ветерочек... Ла-ла... Чуть-чуть дышит... Ла-ла... Не колышет..."

  И тетя ей вторит:

  - "Ла-ля... Не колышет..."

  . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

  Я помню: -

  

  - белеет, бледнеет; и бледно сереет; и серо замглеет; пепл_и_т: -

   - оловянные с_е_рени морготнею морочат, а мамочка, выпучив бюст из атласа, возвысивши пышность грудей, протурнюрит обтянутой юбкой с канаусовой подкладкою-

   - вар- нака, вертлява! -

  

   - пред тетею сядет, и пышный турнюр загибается тотчас же на-бок; я вижу - не в духе она: тете Доте достанется:

  - "Да, Михаил наш Васильевич - редкий, да-да: удивительный; он - благодетель!"

  А тетя - безгласит, почуяв засаду:

  - "Ты что?"

  Тетя Дотя начнет рисовать очень внешне на бледно-белясом лице, точно углем на белой бумаге, легчайше стираемый тонкий налет облетающей пыли, - свои выраженья:

  - "Да, да, Михаил наш Васильевич, редкий, да-да: удивительный.

  Мама на это - с насмешкой, с припорхом, с настойчивой верткостью:

  - "Светлая личность!"

  И тетя моргнет пустоличием в стекла: и тетя дадакает:

  - "Светлая личность!"

  В окошке пойдут ветромахи; а мама - бывало:

  - "Ты - говоришь то же самое... Я говорю: Михаил наш Васильевич - такое явление, что..." Мама взгубится, ноздри ее злопыхают досадой на тетю; вот стала пред зеркалом - взаверт...

  И тетя елозает глазками в окна:

  - "Да, я говорю то же самое: это такое явление, что" - а за стеклами - там, где туман, висен_е_ц оловянный, упал перепорхом снежинок, сварившихся в капельки, - сеянец-дождик пошел: морга-синник! Уже с желобов-водохлебов вирухает водная таль:

  - "Это - сила!"

  И тетя старается вызернить мнение:

  - "Я говорю то же самое: сила!"

  - "И вы ей обязаны!"

  Тетечка дернется лобиком в малых кудряшках:

  - "Обязаны!"

  - "Вы - существуете им!"

  - "Существуем!"

  Тут мама не выдержит: и оправляя тончайшую выторочь лифа, она мелюзит:

  - "Что ты, право, какой-то дергач: задергушишь - чужое!"

  И тетя старается:

  - "Я у тебя платье прюн, платье крэм..."

  - "Я всегда говорю: ты всегда говоришь..." Мама едко давнет подбородочком:

  - "Да говорю это - я: а что ты говоришь? Ты - долдонишь, долдонишь мое, то же самое, как дроботунья!.."

  Но тетя долдонит с достоинством (гордая девушка!)

  - "Это мои же слова: я всегда говорю то же самое... И не могу говорить я иного, - того, чего нет у меня в голове..."

  - "Говоришь только то, что услышишь!.." У тети глазенки - "мокрели":

  - "Нет, я говорю, что услышу: и я утверждаю всегда, что твой муж удивительный, нравственный человек; и ты всем ему обязана!"

  - "Как, что такое?"

  - "Да, да: всем обязана; и без него ничего бы себе не смогла ты нашить!"

  Мама глазками тетю минует и закричит в пульверизатор; и схватит за шарик его и отбросит:

  - "Ай, ай! Что ты вракаешь, врачка! Приходишь, вилякаешь, точно лиса; а потом нагадючишь! Сперва заведи себе жизнь, а потом и ходи... Досиделась до девки!.. Петр Саввич - да, да: не дурак"! И - безбокая тетя - домой: нюхать запахи каши! И бело бледнеет; и бледно сереет; и серо замглеет; и мгла пепелеет; за окнами осла- бевают карнизы домов в еле видные вы- чертни бегло слабеющих линий, стираемых с черной доски, точно еле прочерченный мел; тут поблеклая бабушка в просидне старого кресла опять ковыряет косынку двумя костяными крючками в сереющем крапе обой; и больная рука опухает совсем фиолетовой жилкой; уж склянная лампа строжайше висит в омутнении; бабушка сложит работу; огонь папиросы ее, точно глаз ягуара, - заставится.

  - "А ну, чего ты вернулась так рано: ну что у Летаевых?"

  И - в папиросу зубами; и глаз красноярый нам отсветом огненным выведет злое лицо из "ничто"; и потом оно - скроется: тетя бебенит:

  - "А я, вот: несчастная". Глаз ягуара откроется.

  - "Ну, завела свои дуды: пылишь и свербишь про несчастную жизнь" - забасит темный угол под бабушку: бабушкой; а из другого угла раздается под тетю:

  - "Да, вам хорошо: вы вот прожили, можно сказать, состояния наши... Я - жить хочу!.."

  И предметы летят в безжив_о_тье, в бездонник: становятся морочнем ночи -

  

  

  

  

  

  

  

  - ночами стоят безбой-

  

  

  

  

  

  

  

  ные стены; ночами при-

  

  

  

  

  

  

  

  ходят безглазые люди; смотрю: -

   - тетя Дотя без глаз: лишь две впадины

   в сумерках странно чернеют: боюсь, что

   во мраке ночном подменяются людям глаза: кто добреет на свете глазами, как знать: безысходною злобою смотрит из мрака; вот - бабушка: -

  

  

  

  

  

  

  

  

  

   - можно сказать, прожила состояние мамы и тети; так вот: тетя Дотя - ходила в постельку, когда была маленькой; нынче же хочет все "жить" - без мужчины: и ставит на столике собственный, Дотин портрет!

  Чуть мизикает лампа-кривуля своим керосиновым пламенем...

  . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

  Помню я с бабушкой, с тетей у бабушки мы; злобно смотрится бабушка суриком глазок; а тетя, надевши немаркое платье, вражб_и_т; и приходит со службы худой дядя Вася.

  Он - бякала-мямля, каурый, двубакий кашлюн, в курослепе веснушек раскроет свой рот желто-зубый; покажет кадык, расклок_о_чится б_а_рдами; глазом - на тетю; и глазом - на бабушку.

  - "Хе-хе: мамаша!"

  И тетя - на бабушку: оба они уже знают, что знают.

  - "Мамаша!"

  "М_а_м_а_ш_а" и есть (образуется словом "м_а_м_а_ш_а" какое-то "и_х_н_е_е"), петухоперая бабушка вся растопорщится: глазом она бедоглазит - на тетю, на дядю.

  И дядя - пройдет!

  . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

  Дядя Вася имеет: кокарду, усердную службу, жетон; он - представлен к медальке; но - клёкнет; и - к_е_ркает кашлем; пять лет обивает пороги казенной палаты.

  А - чем? Если войлоком - просто, а камнем - не просто; за мазаным столиком горбится он в три погибели - с очень разборчивым почерком: -

  

  

  

  

  

  

  

  

  

  - Как это так? В три погибели? -

  

  

   - Думаю я о погибелях

  

  

  

   этих: -

  

  

  

  

   - Мне жаль дядю Васю; он - б_у_нит: согнется, - наверно его

  

  

  

  

  

  

  

  

  голова упадет

  на паркет, и он баками будет

  мести; а быть может,

  согнутие в эти

  погибели

  хуже -

   - со-

   гнувший-

   ся голову

   всунет под

   ноги: зубами

   вытаскивать соб-

   ственные носовые

   платки - из-за фалды! -

  И -

  - ах -

  

  - его комнатка: холодно! Бабушка войлоком зимами дверь обивает, чтоб ноги себе защитить от мороза.

  - "И - просто нет мочи!"

  - "В Васильевой комнате" -

  

  

  

   - бабушка это "в В_а_с_-

  

  

  

   и_л_ь_е_в_о_й к_о_м-

  

  

  

   н_а_т_е" произносит

  

  

  

   с такою глубокою

  

  

  

   злобой, как будто

  

  

  

   в "В_а_с_и_л_ь_е_в_о_й

  

  

  

   к_о_м_н_а_т_е" кто-то

  

  

  

   виновен: виновен -

  

  

  

   "В_а_с_и_л_и_й!"

  - "В Васильевой комнате - лютый морозище!"

  - "Да уж нельзя сказать, да уж - Василий..."

  Нельзя сказать - знаю: нельзя сказать - что? "Чтоб В_а_с_и_л_и_й"? А ч_т_о - "чтоб Василий?" Но - знаю: "Василий". Товарищ, Летков, называет его беданюхой.

  Василию вменяется бабушкой "в_с_е" что угодно: что п_о_д ноги дует, что дух идет терпкий оттуда и каши и клея, что мухами там иззернен протлевающий лист приложенья, что много кривого картона, прикрытого прессом; что в дядином катарральном составе под'емлется урч.

  Вот, вернувшися с "т_р_е_т_ь_е_й п_о_г_и_б_е_л_и", дядя засядет: себя упражнять в переплетном искусстве: и б_у_нит, бунч_и_т себе п_о_д нос.

  - "Да, да!"

  - "Ремесло!"

  - "Вещь - полезная!"

  Это все - папочка: их поставщик! И - портной, и - садовник порывов; ему благодарно семейство за то, что его одаряют советами, лаской, деньгой и продуктами.

  - "Вот - шерстяная материя: Доте на платье; она - неизносная; лучше она прошлогодней".

  И - знаю: материя этого года всегда - неизносней и лучше материи прошлого года; я думаю: если такие подарки продолжатся из году в год, - то, наверное, лет через двадцать придется дарить тете Доте парчу, потому что иные материи (те, что похуже) наверное все передарены будут.

  - "Не благодари меня: это - Михаил Васильевич!"

  Папа - даритель, хранитель, целитель; и - вечный советчик: рекомендует он дядечке скучный досуг превратить в ремесло.

  - "Да, да, ремесло - вещь полезная..."

  - "Видите ли: отвлекает оно от навязчивых мыслей!"

  - "Как эдак захочется вам, - вы, Василий Егорыч, возьмите-ка... Переплетите-ка

  мне

  в

  библиотеку

  "М_а_т_е_м_а_т_и_ч_е_с_к_и_й В_е_с_т_н_и_к"...

  - "Вам - заработок, мне же - польза: годов восемнадцать могу вам отдать в переплет".

  Дядя силится стать переплетчиком, но - бесогон он какой-то.

  Так: после занятия над калабашкою каши сидит с громким "и_к_о_м"; в тисненую кожу попробует он заключить что-нибудь, - не идет.

  - "Морозновато!" '.

  - "Брр-брр!"

  И пойдет согреваться по комнатам.

  Вот он подумает, что - милован; и собою мил_о_шится в зеркале; ногу отставит, и барды расправит.

  - "А чем не мозгай?"

  Постоит мигачом; и кадык у него - скакуном; перевертится фертиком; и черным чоботом чокнет по чоботу.

  - "Ишь ты: подишь ты!"

  И - пустится он выкаблучивать перед бабусей: бабуся - козлом на него.

  - "Ну, чего ты?"

  - "Морква-то, небось, стоит дорого!"

  - "Ты-то чего дедерючишь?"

  - "Капусты купила, варила, варила: мерзлятина!"

  - "Вонь!"

  Дядя Вася опомнится, крякает:

  - "Морозновато!"

  - "Брр-брр!"

  И - к себе: навестить "Х_р_а_п_о_в_и_ц_к_и_х"...

  И вскоре уже посылает пронзительный всхрап от мороженной стенки, с трехногой постели, без-брюхий, мозглявый комар, переломленный на-двое с бакой, прижатой к подушке, открывши свой рот и желтея веснушкой; какой малодошлый работник! Тканьевое одеяльце серо; а по серому полю поют петухи, перетертые многим лежаньем; на гвоздике - шапка с кокардой; и - скрипка; мурлышка сидит под геранью; такого же цвета обои; темней - пятна сырости; где уголок обметает морозом, - снежиночки хладно снимаются пальцами.

  Так он живет: прилеж_а_ка какая-то!

  Ходит отсюда обедать - к нам, в праздник; коснеет; при спорах в его голове - мозголом; он сидит - мозготрясом; перекатает все ломтики; с'ест; остолбенело смеется; и - хлопает веками; пробует изредка он буторахнуться мыслями; и - потнолобый от этих усилий, совсем не мозганит.

  - "Да, да!"

  - "Ремесло!"

  - "Вещь полезная!"

  - "Вещь!"

  - "Ремесло".

  И - опять забезгласит. Приходит с ним тетечка.

  - "Ну, как у вас..."

  - "Ах: "м_а_м_а_ш_а"!"

  Сидит подпирая подпертой рукою (другою) - головку; моргает в таком положении: палочкой, палочкой грудь; так безбёдро привстанет, безбедро пройдется к окну.

  - "Телеграф!"

  - "Надоел!"

  . . . . . . .

  Дяди-Васина драная жизнь - пополам; признаю половину одну: -

  

  

  

  

  

  

  

  

   - дядя Вася безженый, безбабый,

  

  

  

  

  

  

  

  

   и как говорят - не "м_о_з_г_а_й",

  

  

  

  

  

  

  

  

   но крепчающий задним умом,

  

  

  

  

  

  

  

  

   мозгопятый, но все же с достоин-

  

  

  

  

  

  

  

  

   ством, скромно сидит, защип-

  

  

  

  

  

  

  

  

   нувши рукой бакенбарду, заку-

  

  

  

  

  

  

  

  

   танный белой салфеткой, и ширит

  

  

  

  

  

  

  

  

   глаза в разговор, -

  

  

  

  

  

  

  

  

  

  

  

  - а другою рукою катает он мякиш-алякиш; и папа к нему прислоняется мнением, булгатнёю своею:

  - "Я вам говорю: вы, Василий Егорович" - бородатит в крахмал он:

  - "Вы, прямо скажу вам"...

  - "Оставили б это!"

  И открывается этим другая, "с_в_о_я" половина разорванной дядиной жизни: -

  - где дядя такой при-

  тихайка, блек_а_вый,

  минающий мякиш в

  алякуши и доверяю-

  щий всяким словам -

  

  

   - появляется перед нами - другой: об'едающий бабушку, очень крикливый керкун, голосящий на всех:

  - "Вы-то все хороши: водохряки!"

  Он громко бахорит, зюзюкнув рябиновки; глупый бабич, костыляет по полу, бунчит себе п_о_д нос, кабачит:

  - "Эй вы, водохряки!"

  И примется в пляс подкаблучивать он коловертом - подпертым.

  

  

  

  Да я, Васька Пазухов -

  

  

  

  Дую ром без лишних слов!

  Да и бабнёт непристойность, осклабится весь и покажет "л_а_л_а_к_и" свои (это, знаю я, десны: так бабушка их называет), гогочет-кокочет, заперкает, выпустит лётное слово; и - сгинет дня на три; и бабушка скажет:

  - "Уж говорю вам, добавится он до беды!"

  Раз она появилась; и стала бубанить, бубенить; и - бутет_е_нь подымался по этому поводу.

  - "Что вы?"